Массовка, фильм Сталинград

    Представьте себе старый завод из красного кирпича. Его внутренний двор нагоняет тоску и страх. На полуразрушенных стенах копоть и пепел. Окна более всего напоминают раскрытые рты, втягивающие в свою темноту и пустоту остатки всего того хорошего, что мы принесли к этим стенам в наших душах. В центре композиции огромный портрет Гитлера и главный символ, который с малолетства у всех жителей России вызывает отвращение и ужас - фашистская свастика.
Вокруг бегают грязные оборванные дети, их родители замученные и усталые сидят у стен, ведут тихие беседы. Когда смотришь старые фотографии или фильмы, всегда кажется что люди раньше были чуточку другие, но здесь, рядом со мной именно они - жители прошлого столетия, которые оказывается отличаются от нас сегодняшних только одеждой и прическами.
    Нужно все время быть начеку, иначе можно оказаться вдруг единственным препятствием на пути отряда фашистов. Шинели, автоматы, портупеи, фуражки, сапоги - все по настоящему. И только собственный привычно-бутиковый вид может вернуть меня в сегодняшний день из адища войны.
   Так снимают фильм про Сталинградскую битву в Санкт-Петербурге. Так чувствует себя восприимчивый актер массовки, пришедший туда впервые. Погружение  в эпоху, в ситуацию -  стопроцентное. В тот момент, когда выхожу от гримеров-костюмеров такой же, как и все вокруг грязной, оборванной, серо-шерстяной, теряется связь с реальностью, и как следствие теряется, пугающее до того момента ощущение "вырванности", неправдоподобности в июле 2012 года, всего того, что мы видим вокруг.

    Рабочий день начался в восемь утра, когда мы встали в очередь на завод "Красный треугольник". Пускали по трое, каждого визировали, выдавали какую-то карточку, отправляли внутрь. Я смогла войти в 10 утра, при том, что стояла я в начале очереди. Внутри было уже не мало мужчин в военной форме Красной Армии, с которыми все с удовольствием фотографировались. На улице, во внутреннем дворе было жарко, но интересно. В помещении с кучей длинных столов и скамеек - прохладно, но скучно. По заводу ходить запрещалось, в целях нашей безопасности. Мы все стояли в очереди, которая за первые два часа ожидания сместилась на семь метров. Тогда я узнала что выдают обед. Обед приличный - гречка, хлеб, чай с ванильными сухарями (для детей печенье). Потом еще пара часов очереди и я вплотную приблизилась к входу в помещение, где расположились костюмеры и гримеры. Там был небольшой "предбанник", в котором я проскучала еще минут тридцать. Костюмеров я проскочила быстро, во-первых они работали четко, во-вторых я сама костюмер, и понимаю что нужно, чтоб не было проволочек. Потом мне указали на стол гримеров. Там мной занималась исключительно приятная девушка, с которой я даже познакомилась позже. Мне кстати "повезло", при моей типично славянской внешности, костюмеры выдали бы мне платок и ходила бы я до конца дня кулемой деревенской, но с утра я наплела себе модные в то время косицы, и мне выдали приличный беретик. Вышла я из павильона-костюмерной-гримировочной, и поняла что спешила я очень зря. Очередь была еще длиннее, чем когда я туда зашла, и съемки тысячеголовой массовки (а нас было около тысячи) начались в итоге только в пять часов вечера.    
    Наконец все загримированны, окостюмеренны, взреквезичены. Нас строят колонной, которую незамедлительно окружили фашисты. Раздается приказ идти.
- Головы не поднимать!
- Быстро не идти!
- Медленно не идти!
- Не улыбаться!
- Не разговаривать!
Сознание услужливо подкидывает знакомую с детства идиому "шаг влево, шаг вправо - расстрел". На улице душный жаркий июль. Действие сцены происходит в ноябре. На нас шерстяные пальто и головные уборы, в руках тяжелые чемоданы и тюки. Между непосредственно съемками мы жмемся в тень, ведь дневное июльское солнце беспощадно даже в северной столице, но далеко уходить с места, на котором нас остановили нельзя. Повезло тем, у кого в руках старинные добротные чемоданы - на них можно присесть.  Через пять часов работы мы все очень устали. Мы хотим есть, пить, раздеться, посидеть. Кругом горит огонь, идет дым, жарит солнце. Мы все терпим. Дети терпят. Раз за разом мы проходим свой круг пылающего ада, ждем пока солнце скроется за облаком, чтоб снимать, пропускаем огнеметчиков, и людей, опыляющих все вокруг искусственным снегом и пеплом. С площадки удалили какую-то девушку, за то что она улыбалась фашисту, и это сняла камера. Дважды. То есть нас дважды заставили сделать лишний круг, из-за того что она улыбалась. Но злости на нее я не испытала. Желание улыбаться - прекрасно.
    В какой-то момент, после очередного "Голову не поднимать!", брошенного в нас со стороны режиссерской палатки, человеком в одних шортах, против нас опльтованных в эту тридцатиградусную жару,  появляется мысль о том, что если бы это все происходило со мной на самом деле, не пять часов, а пять дней или даже недель, фашисты гнали меня непонятно куда, с моей Родины, я бы не выдержала. Я бросилась бы на автоматы, лишь бы не эти молчаливые страдания скота, ведомого на убой.
    Объявление о конце съемочного дня было подхвачено тысячегорлым криком "Ура". Отупевшие от жары и усталости люди просто радовались концу всего этого мучения. Раздевались. Двигались к костюмерной-гримировочной. Самые ушлые (я среди них) бежали. Еще бы, время - 11 вечера, одевались мы пять часов, возвращаться домой пешком ночью не хочется никому. Перед входом в павильон была жуткая давка, и я оказалась в самом ее центре. Меня придавили к доскам, которыми перегородили вход, и просто вдавили внутрь.
На выходе платили деньги (адекватные всему пережитому) и звали прийти назавтра, обещая большую сумму.
Может показаться что мне не понравилось, но это было бы не правдой. Все тяготы были ничем, по сравнению с тем, что пришлось пережить нашим прототипам, а мы получили удивительный и бесценный опыт, которого, к счастью, сегодня обычному человеку не светит.