Я лечу к тебе Мама 6-я глава

                -6-

Стоял холодный для тех мест октябрь. Сгущались сумерки. В хате было тепло, но холодно на душе у Гриця. Он сидел возле печи и гладил уже подросшего котенка. Он был такой же худой и молчаливый, как его хозяин. Дед лежал на топчане, укутанный всеми тулупами, что были в доме. Но тоже был холодный, будто мертвый и сухой, как деревянный сук. Он почти не вставал, не ел, только изредка пил чай из своих трав.
- Прошло уже несколько часов, как мама ушла в лес на дальние луга. Там под навесом для сена от немцев скрывается многочисленная семья цыган. И мама понесла им еду и теплую одежду, ночью цыгане собирались пробираться к нашим. Что ж могло с мамой случиться? - Гриць не понимал и уже стал собираться идти ее искать, как вдруг завыл страшным воем их старый волк. Гриць бросился к окну, животное сидело посреди двора, задрав морду вверх. - Волк пришел, а мамы не видно. Он вернулся один и его вой означал, что это беда. С мамой! – Догадался Гриць, и сердце в груди заледенело. Он схватил шапку, выскочил на улицу, старый волк сразу рванул в сторону леса. Мудрое животное быстрым и коротким, хотя и заросшим путем привело его к маме.
Она лежала под деревом, при их приближении, со ствола его предупреждающе вскрикнув, взлетел огромный птах. Мама как будто бы заснула, прислонившись к стволу. Её кулаки крепко сжимали пожелтевшую и примерзшую траву. Голова её склонилась на бок, а на лице застыл отпечаток от пережитых ею предсмертных страшных мук.
Гриць, завыл, завыл не голосом, а утробным воем и упал на мать, долго лежал не в силах подняться. - Смерть. Вот она какая, разве понял бы, не прочувствовав? Ма-ма-а-а!!! Ма-ма-а-а!!! Как бы я хотел в голос закричать это слово, может быть от этого, ты встрепенулась бы и ожила? Мамо…, цэ же я твой Гриць. Мамо…, мамо… ни до кого в свити я не скажу бильше, ма-мо… - Сел и таки сидел, всматриваясь в дорогое лицо своей мамы. Он не мог оторвать свой взгляд от столь любимых и родных её черт. Из глаз его не скатилось ни одной слезы, но из груди вырывалось что-то похожее на рыдание и крик. Волк, понимая все, лизал горячим языком то застывшее лицо хозяйки, то пылающее лицо её сына.
На дворе становилось все темнее, но Гриць сидел рядом с мамой и видел ее опять пчелкой. Которая летала, летала, устала и прилегла отдохнуть. Не долетела она до своего гнезда, а так и замерзла на лету, обломав крылья.
Долго он пытался изменить финал этой картины на лучший, долго сидел и боялся вернуться в реальность.
Небо почернело и заволоклось тучами, и из них снова посыпал густой снег, и его колючие иголки освежили рассудок Грицька. - «Вышел из штопора». - Объяснил он свое возвращение к действительности, услышанной не давно, но теперь ему сдалось, что уже много лет тому назад, ставшей любимой фразой советских летчиков. – Снег пошел. И он окажет мне помощь, теперь можно побежать за санками, и таким образом забрать маму домой. - Он знаком приказал волку сторожить хозяйку. Но, тут взгляд его упал на обломок обгорелого дерева, и только теперь он почувствовал запах гари. Паренек присел, а затем пополз, раздвигая голыми руками кустарник, за ним он увидел еще не запорошенные снегом следы от множества сапог и от колес машин. Грицко прислушался. Стояла угнетающая тишина. Гриць пополз еще дальше. Почти рядом с тем местом, где лежала его мама, он увидел, свежую воронку с обгорелой травой и кустами. Из воронки торчал еще дымившийся хвост самолета. Подобравшись еще ближе, он снова прислушался. Никого! Гриць поднялся и огляделся. Вокруг валялись обломки самолета и тлеющие предметы. Пригибаясь и оглядываясь, на трясущихся ногах он обошел вокруг воронки. Нос самолета врылся в землю, кабина пилота была открыта, вернее то, что от нее осталось. Заглянув в забрызганную кровью и засыпанную стеклом кабину, Грицьку сразу же захотелось бежать с этого страшного места, но его внимание привлекла деревянная игрушка самодельного самолетика. Хоть игрушка и была слегка обгорелой, но мальчику, почему-то захотелось забрать её себе. Сорвав с тлеющей веревочки самолетик, Гриць засунул его в карман. А осмотрев внимательно землю вокруг воронки, Гриць заметил борозду с каплями, а местами и лужами крови, такой след оставляет мешок картошки, если его тянуть по земле. И Грицько догадался: - Наверное, летчика волокли по земле. - Но след вскоре оборвался, там, где начинались следы от колес большой машины. И еще было множество других следов, но снег и опускающаяся ночь их скрывали.
Не решаясь дольше оставаться в лесу, мальчик поспешил обратно домой. - Надо успеть вернутся за мамой до полной темноты. - Переживания переполняли его душу, он, то шел, то бежал, получая яростные удары замерзших веток по лицу. Но боли он уже не ощущал. - Я видел уже, видел много страшного и своими и чужими глазами. Я видел столько смертей, что и пересчитать невозможно, и я переживал и страдал о каждой из них. А как мне пережить эту смерть? Смерть той, что даровала мне жизнь? - Он хотел переключить свои мысли, занять их тем, что и всегда. Но, как не старался, все было напрасно. - Все жилки, все венки стучат: - «Мама!» - Все внутренности вибрируют, и я понимаю, что они кричат: - «Мама!» - Сердце бурлит в груди и поднимается к горлу, и я понимаю, что оно тоже кричит: - «Мама!». Но вырваться наружу, на весь лес, на весь мир слово: - «Ма-ма-а-а!»  не может!
…Так и влетел в хату, зачем-то сразу же задвинул засов и сел возле окна. Его трясло. Из оцепенения его вывел стук в окно. Все тело дернулось, как будто подкинул его кто-то. Переведя дыхание, Гриць долго всматривался сквозь замерзшее стекло. Под окном, насторожено озираясь, стоял дядька Петро, старинный армейский друг отца, а потом председатель их колхоза. Гриць быстро открыл ему дверь и снова сел на прежнее место. Дядька вошел, огляделся сначала, и по старым правилам захотел перекреститься на иконы, потом спохватился и сел рядом с Грицьком на лавку.
- Грицю, а где мама?
И вот только теперь вырвалось из самого нутра детское рыдание, тяжелое сопение, глухой стон.
Тут неожиданно заговорил дед, не голосом, а громом грянули его слова.
- Нет уже больше нашей зироньки…, горела, горела… да и погасла, потухла, от боли и страждань. – Дед закашлялся долго и надрывно, но потом очень покойно и почти шепотом добавил: - Пойди Петро с Грицем, он тебе покажет, где она, тай, заберите, тай, сделайте все, как у христиан ведется. А то, он один, не сможет, не под силу ему такой… груз.
Гриць снова увидел деда, как старого дуба, который уже не жил, но еще сохранил остаток силы, чтобы отдать последний в своей жизни наказ. Еще зашумел он сухими ветками и умолк и задеревенел, как та булава, что лежала рядом с ним.
Когда шли лесом, Гриць про себя неожиданно подумал. – И откуда дед обо всем знает? Как же много я, еще не понимаю и не знаю, про этот свет Божий, и про людей, и про траву. И кто теперь мне про все это расскажет…?
Привезли на санках холодную и засыпанную первым снегом маму. Гриць ее придерживал, а дядька тянул санки. Волк бежал позади всех.
Когда они еще шли туда с дядькой, он выбежал к ним на встречу, видать учуял, что они идут, вот и выбежал, чтобы проводить.
 - «Их надо понимать сердцем». – Послышался Гришке голос деда.
Только теперь Гриць начал размышлять: - Мама оказалась, совсем в другом конце леса, далеко от того места, где прятались цыгане, и рядом с ней не было того узла, что она брала для них, значит, она шла уже обратно. Может, хоть цыгане спаслись. Ну, а мама не уберегла себя. - И тут Гриць увидел большую птицу, которая летела над ними. - Что это за птица? И почему она еще не спит в это время. - Птица то подлетала близко, хлопая крыльями, то поднималась высоко в темное небо. Гриць вдруг подумал: – А, что если это батька? Эта птица и есть мой отец? Он стал птицей, и прилетел до своего гнезда, чтобы повидаться. А оно уже осиротело. Такая сильная, храбрая, большая птица. Кто же это, орел? То ли ястреб? - Мальчик боялся присмотреться к ней внимательнее. – Я не буду смотреть на неё, потому что отец мне наказывал беречь маму. Потому что отец сказал, что не сможет жить без нас. И если птица не увидит моих глаз, то может и не догадается обо всей правде? И отец, не зная её, еще будет жить…
…Огонь в печи погас, и в хате было холодно и темно. Почему-то входная дверь была открыта настежь, и ветер жалобно покачивал ее. Казалось, что дед куда-то вышел и в спешке не закрыл за собой двери.
Дядька Петро зажег спичку, поднес ее к старой лампе, заиндевевший фитилек загорелся ни сразу. Затем они с огромным трудом, выбиваясь из сил, внесли тело мамы, а на лавку затаскивали в несколько приемов. Платок сполз с ее головы, и волосы свободно рассыпались по лавке.
- Но почему они стали белые, белые, как сегодняшний снег? Нет, не снег, а как та мамина черешня вся в цвету.
Перед самым рассветом копали две ямы. В сарае, там была не такая мерзлая земля.
- Дед таки ушел, и не простился и не сказал, как мне, его Грицю жить дальше? - И Гриць вспомнил, как дед много раз говорил о смерти, и от тех слов у маленького Грицька пузырилась кожа, и у мамы его, наверное, тоже, потому что она всегда прикрикивала на деда: «Не уж то деду вам больше не о чем поговорить с ребенком?» На что дед всегда спокойно отвечал: «Смерти не надо бояться. «…Се ми гроб предлежит, се ми смерть предстоит. Суда Твоего Господи, боюся и муки безконечныя…»
 Не было слез, не было слов. Тишину нарушали лишь стук лопат и прерывистое сопение дядька Петра. Толи от тяжелой работы толи еще тяжелейших его мыслей.
Птица все сидела на крыше сарая, будто вырезанная из камня, уже не кричала и крылья плотно прижала к туловищу.
В хате дядька, наконец-то заговорил тихо, но отчетливо.
- Гриць, я пробирался к вам имея большую надежду на твою маму, но жизнь распорядилась по-своему. - Он вздохнул, помолчал, никак не решаясь сказать главное, но, взглянув на часы, продолжил: - Ты мальчик умный, хоть и в школу не ходил. Надо тебе сходить в местечко. - Пытливо посмотрев мальчику в глаза и убедившись, что тот не испугался его просьбы, дядька Петро продолжил: - Надо тебе пройтись по городу, рассмотреть все тщательно и запомнить, сколько там техники, и какая? Кто на постое - немцы или румыны, много ли их понаехало? Где расквартировались? Много ли охранников на мосту через Днестр и рядом с ним? Хорошо все высмотришь, и сразу назад, потому что я уже и так задержался тут…. Наденешь мамину одежду, пойдешь как будто ты девочка. Ты, Гринь, не обижайся, так лучше будет для тебя. Ты не большого роста, меньше своих лет выглядишь, но такого возраста мальчиков угоняют в Германию, а девочек, таких, маленьких пока не трогают…
 Дорога была долгая, идти было тяжело. Мамина юбка спутывала ноги, платок сползал на глаза. Да и ноги выскакивали из дедовых слишком больших сапог, и громко бились об мерзлую землю. Уже показался переброшенный через небольшую речушку мост, который прямо выводил к окраине еврейского «муравейника».
Сразу же за мостом на обширной территории расположились деревянные загоны. Здесь раньше был скотный рынок. А сейчас там тоже что-то валялось, шевелилось, двигалось, и сползалось на одну кучу. Это что-то, было живым, но на животных не походило. Гриць подошел ближе, на тех темных кучках проступали белые с красным пятна. Он от неожиданности оцепенел. - Там же люди, лежат прямо на земле, вернее на замерзшей земле!- Гриць в ужасе смотрит, как люди в загоне еле шевелятся, прижимаясь один к другому, чтобы промозглый ветер не так пробирал за почти голые их тела. Они валялись, будто старое хламье, рваные, чуть одетые в летние военные мундиры, некоторые были перебинтованные старыми тряпками, на которых поступили бурые закаменелые от мороза кровавые сгустки. Но, Гриць уже не видел всего этого.
… А видел он, стаю раненых аистов, перебитых и покалеченных, толи обезумившими зверями толи озверелыми нелюдями. Птицы тихо курлыкали, с трудом поднимая свои головы, они все еще пытались расправить свои крылья, но белые перья из них были вырваны и залиты кровью. И они глядели на Гриця, глядели такими глазами, и с такой мольбой, словно о чем-то просили или предупреждали его. – «Их надо понимать и любить сердцем». И эта картина, все разрасталась и разрасталась в воображении мальчика с такой силой, что он даже присел от страшных видений и переполняющих его сердце мук от жалости к ним…
 Но тут Гриця кто-то потянул за подол. Рывком развернул и дыхнул пьяным смрадом прямо ему в лицо. Не сразу мальчик пришел в себя и разглядел румынского солдата, который гоготал, хватая Гриця за ягодицы, и уже принялся тянуть за руку до хлева. И что-то, приговаривая, стал заталкивать ему в рот замызганную конфету. Гриць отбивался и упирался всем своим худощавым и истощенным телом. Но солдат в пьяном угаре только развлекался этими действиями ребенка. От брыкания тяжелый клетчатый платок сполз со стриженой головы мальчика. Солдат резко отскочил, начал вытирать об себя руки и громко вопить, тыкая пальцем:
- Тиф! Тиф! – На несколько секунд солдат оставил в покое мальчика, перепугано вытирая руки. Затем хмель у него прошел он присмотрелся внимательнее и заорал как недорезанный поросенок:
- Партизан! Партизан!
Со всех сторон на его визг сбежались еще солдаты и начали срывать одежду с оторопевшего парнишки.
В одной сорочке и нижних штанах Грицька впихнули в проем низенькой хаты. За столом, накрытым разными яствами, сидели офицеры. А уже немолодая женщина доставала им из печи горячую, красную от жара мамалыгу в большом горшке. Старший выслушал донесение солдата, который прикладом и кулаками толкнул на середину хаты Гриця. Офицер брезгливо посмотрел сквозь монокль на того, кого назвали «партизаном». Залился смехом. Женщина возле печи как-то сразу облегченно вздохнула, стала посмелее, и как будто нечаянно подтолкнула Гриця ближе к печи. Забегала возле стола, засуетилась как славная хозяйка возле гостей. Стала подливать им серую бурачиху в большие граненые стаканы.
- Пан офицер, угощайтесь. – Женщина налила до краев в высокий стакан. - Выпейте, отдохните, да поешьте вкусного, домашнего.
Офицер снова поднес монокль, осмотрел все также внимательно  стакан, взял его тремя пальцами, вытащил белоснежный носовой платок, старательно вытер его края. И маленькими глоточками начал отпивать мутную жидкость. А женщина продолжала хлопотать за Гриця. - Пан офицер, пан дабродий, дитя замерзло, совсем голое, одни кости торчат, пускай на печь лезет, а потом и поговорите, когда накушаетесь.
- Добрая, - Подумал Гриць, - Как из дедовых сказочек, бабуся. - Своих бабусь, он не помнил, поэтому и эта представлялась ему как из сказки. «Бабуся» так осмелела, что взяла Грицька за плечи и принялась заталкивать его на припечок. Из темного закутка печи на Грицька сразу перепугано уставилось несколько пар испуганных детских глазенок. Но офицер так же внезапно престал смеяться, как и начал, и резким окриком остановил расхрабрившуюся женщину.
- Заткись, старая ведьма!
Женщина, предчувствуя беду, замерла, а затем снова принялась шорудеть рогатиной в печи. А офицер поднялся, мягкими изнеженными руками поправил свой мундир, расправил худые плечи, погладил пухленький животик. И как цапля на длинных ногах покачался взад вперед, хрустя сапогами, и легким даже смешным шагом, пошел на Грицька.
Гриць поднял на него глаза, внимательно наблюдая за его движениями. – Чудной, какой то, будто жинка переодетая. И ходит как та цапля по болоту.- И у Гриця перед глазами поочередно стали мелькать то болото с цаплями, то хата. А офицер, надвигался на него, лязгая по блестящему голенищу своего сапога резной нагайкой. На ходу свободной рукой, вернее одними пальчиками, пробежался по таким же блестящим волосам, поправил их. Прищурив слеповатые глаза, офицер с таким видом разглядывал Грицька, словно собирался его сейчас проглотить как жабу, или съесть вместо той курицы, что, приготовив, подносила ему в этот момент хозяйка. Проходя мимо «бабуси», офицер остановился, поднял за лапу с миски зажаренного ею цыпленка, изучив его, остался довольный, кивком головы велел поставить на стол, но только женщина выполнила его приказ, как офицер неожиданно наотмашь из всей силы рубанул её прямо между глаз заточенной нагайкой. Женщина вскрикнула, как чайка, кровь с того места, где был нос, вырвалась струящимся потоком, заливая почти что детское, старушечье её лицо. Взмахнув руками «бабуся» рухнула навзничь, как подкошенная трава. На печи без писка, быстро зашуршали дети, забившись еще дальше в темный угол.
Гриць даже испугаться не успел, но теперь его начинал бить озноб.
- Ты партызан? - Спросил у хлопца румынский офицер. У Грицька глаза расширились, его удивила чистая украинская мова, которой заговорила эта «цапля», и еще ему показалось знакомым его рябое лицо. – «Рябой, как тот пес поганый». – Припомнились ему слова, он улыбнулся своей догадке, но в ответ лишь отрицательно покачал головой. - Звидкы и куды идеш? – Снова задал свой вопрос офицер. Гриць при каждом новом вопросе опускал и опускал все ниже свою голову, он любил птиц и цапли тоже были в их числе, но такой он видеть не мог. Офицер постучал тяжелой нагайкой хлопца по голове.
Но Гриць уже видел все в другом изображении. Черные вороны слетелись на добычу, клюют и раздирают растерзанное тело ягненка.- Сколько же их слетелось? Я еще никогда не видел столько. И они повсюду и на деревьях, и на земле. Как будто дожидаются, когда же наестся старшая из них «Цапля», и, наконец, очередь дойдет до них. А они уже, точно не оставят ничего после себя, только белые кости на черной кровавой земле.
Гриць как будто наблюдал за происходящим сверху. То он видел, как его долбит и долбит клювом по голове рассвирепелая цапля, пытаясь выжрать его мозги. То уже румын нагайкой бьет его по голове, за то, что Гриць так упрямо молчит, а затем и силой толкает его о косяк двери. А затем уже и все воронье слетелось доедать его тело.
Грицька бросили на пол и принялись топтать остервенелые, пьяные офицеры. Все поплыло у него перед глазами, он увидел еще красный свет сквозь заливавшую глаза кровь, и потерял сознание. Но в следующее мгновение он ощутил, как что-то мокрое и жгучее полилось по его разбитому лицу. Над ним стоял его мучитель, и поливал его из бутыля мутной горилкой. И знать притомился, от такой работы, достал платочек, вытер пот с лица. Стянул вышитого рушника с икон и протер забрызганные кровью, блестящие свои сапоги. Швырнув в печь рушник, он легкой походкой направился за стол. Высоко задирая свои тонкие ноги, переступил через лежачее тело хозяйки дома, сел на стул, закинув ногу на ногу. Сделав рукой небрежный знак, приказал:
 - Бросьте его в загон. До утра сам издохнет.
Гриця вытащили во двор, от холода он тут же пришел в себя. А следом за ним с хаты выволокли и тело его заступницы «бабуси». Он видел, как кубарем скатилось её бездыханное тело в еще не успевшую замерзнуть речку. Как звучно оно всплеснуло водой, опускаясь на дно. И Грицьку сразу же припомнились слова его деда. Когда-то очень давно дед сказал их про него, это было, после того как Гриць упал в Днестр и дед его лечил. – «Хорошо, что вода в Днестре холодная, а то не выжил бы. От холодной воды легкие сузились, вот и не наглотался до смерти воды. Поэтому и выжил, а молчит, потому что испугался. Заговорит, если Богу будет угодно». 
Он еще слышал дедов скрипучий голос, его кашель и сопение, когда его, как мертвого, швырнули на кучу еще живых, но уже замерзающих тел пленных солдат.
- А мальца то за что? Сволочи! Ребенок в чем виноват?
Услышал Гриць русскую речь. Сквозь замерзающую кровь на ресницах, хлопец, еле рассмотрел, того, кто за него заступился. Это был совсем юный, точнее очень молоденький командир в новенькой летной форме с блестящими крылышками на воротнике. Гриць когда-то видел такие. Когда открывали новый мост через Днестр, они с отцом ездили туда смотреть. Тогда играла музыка, было много цветов и ярких плакатов, вокруг моста собралось немало народа и все люди были радостные. И отец тогда Грицьку сказал: - «Теперь сынку Бессарабия тоже стала наша». А дед отвечал ему. - «Что, со дня сотворения земли, все люди наши, потому что Отец Небесный у нас на всех один». Вот тогда Гриць увидел впервые самолет, который привез на открытие моста, какое-то начальство с Киева. А веселый и крепкий летчик, весь в орденах, запросто расхаживал среди собравшихся людей и пожимал всем  руки. А его, Грицька даже поднял на руки и спросил: - « Ну, что орел ты тоже летчиком будишь?» - На что отец Грицька печальным голосом ему ответил: - «Может и будет, если снова говорить начнет». И тогда летчик, поставив Грицька на землю, порылся в карманах, но ничего не отыскав, склонился над ним и виновато улыбаясь, надел ему на голову свою фуражку.
И теперь склонилось над Грицьком, и снова виновато улыбнулось ему лицо летчика, но еще совсем безусого. Он печально осмотрел разбитую нагайкой голову Грицька, и, оборвав подол своей рубахи, перебинтовал её. Хотя у летчика самого голова была перевязана старым женским платком, сплошь пропитанным кровью и поэтому казалась огромной, тот делал вид, что у него все в порядке. Руки летчика крепко прижали хлопца к своей груди, он попытался своим, тоже худым телом, хоть как-то согреть тело Грицька.
Но тут из-за ограждения к ним стали бросать куски хлеба, вареную картошку, всякие тряпки и одежду. И сразу же в загоне кто еще мог шевелиться, стали хватать ту еду, кто-то заглатывал её сразу, а кто-то делился с другими менее способными свободно двигаться. Укутывались тряпками, натягивали их на себя и других. И русский летчик-офицер, тоже привстав, успел схватить рядно, и укутать им озябшее тело Грицька.
- Сердечные молодухи под пули лезут, чтобы голодных накормить. - В голосе русского летчика звучала гордость за таких вот женщин и немного мужского плутовства. – Ох, я бы сейчас не отказался хоть к одной из этих дивчин прижаться, ну хотя бы на часок.  Чтоб как следует отогреться у разгоряченного её тела. А тогда и помирать не обидно было бы. – Размечтавшись, он залихватски тряхнул головой, но тут же от боли скрипнул зубами, ненадолго помолчав, улыбаясь, снова заговорил: - Спи, пацан, спи родной, спи, во сне не так больно бывает. Поверь мне, старому разбойнику и пирату, это я уж точно знаю, якорь мне в глотку. - И летчик, покряхтел как старый разбойник, брызнув слюной сквозь зубы в сторону часового, и снова улыбнулся Грицьку, погладив его по голове почти ледяной своей рукой. – Отвечай-ка юнга, старому морскому волку, как зовут того, с кем он в одной каюте сегодня спать будет? - Спросил он, еще шутя, но уже намного тише. – Меня как капитана вот этого корабля, на всех морях и океанах Алексашкой Отважным кличут, а тебя как зовут? - Подождав, немного ответа, почти шепотом растягивая слова, заговорщицки на ухо как старший брат младшему, добавил: - Молчишь? Ну и ладненько, давай спать, не то завтра на рыбалку опоздаем…