Этот День

ББК 84,4 УКР-РОС
К90
Кулешов Р. Н.
К90 Этот день. Роман. .- Харьков:
Издатель: Dobriny, 2011. - 256 с.

by Trickster

                ЭТОТ ДЕНЬ



Поток событий. Ослепительные вспышки сознания. Живые машины вокруг. Больше чем люди среди нас. Этот роман говорит с тобой, говорит о том, что возникает из сплетенья слов и впечатлений. О тех мыслях, чувствах и состояниях, ставших живой тканью текста. Эта книга – время здесь и сейчас, каждый момент вечности этого дня.


                INTRO

Среди гигантских растений герои прежних воплощений сражаются за свою жизнь, жизнь сражается со смертью на этих опасных холмах, в этих прекрасных долинах.

Память о вечности свободы остается в линиях орнамента звуков, зверином дереве слов.

Неважно и невероятно то, что происходит. Это проходит. Это приходит. Этот день здесь.

Этот день  – возвращение к настоящему, этот день  – то, о чем и не думали мечтать.

Этот день  – наш общий день, что кажется невероятным.

Тот, кто поймет это – не станет свободен, но у него появится шанс.

А шанс – высшая степень не случайности в этом потрясающе красивом и странном мире.



                ВЕСНА

Он идет мимо повторяющихся фонарных столбов, все плотнее сжимая в кулаке, спрятанном в кармане куртки то, что нужно перенести из одного места в другое. Он почти не сомневается в том, что на этот раз за ним следят.

Этот мир – спокойная и постоянная угроза всем живущим; жизнь проверяет на прочность. Сглатывая слюну, и вдыхая ноздрями воздух, Рома идет сквозь парк. Солнце уже набрало обороты.

Шум города перемежается отдельными нотами мчащихся машин. «И в тишине зеленых зелий несет Она с собой войну» – вспомнилось ему стихотворение ирландского поэта. Идти вперед, не останавливаться, думать, что делать дальше.  По тротуару в двух направлениях двигаются мельчайшие частицы города. Люди.

В любую секунду. Каждый из этих прохожих. Нужно внимательно смотреть – их видно, даже когда они в гражданском. Эти твари – они повсюду. Стандартная голливудская фраза. Впрочем, все мы уже давно там, каждый и каждая в своем собственном фильме. Вымощенная плиткой дорога, изогнувшись у киоска, уходит вдаль, к ряду машин на остановке такси. Если повезет добраться до Никиты, то все будет в порядке. Ну, а если нет.…

Об этом Рома предпочитает не думать, усилием воли заставив себя сосредоточиться на прохожих. Черные брюки в полоску, кожаная куртка, в руках папка, красномордый мужчина в кепке поблескивает маленькими, хитрыми глазками в его сторону. Рома приготовился. Но нет, прошел мимо. По правой стороне шумит листвой парк, мимо плывет народ, и он вливается в эту реку.

Голоса улицы перемежаются назойливой рекламой, что слышна с площади… обручальное кольцо, спортивный костюм, косовские наушники…  детская площадка с отбитыми у гипсовых персонажей детских сказок головами и прочими частями туловища, имитирует выставку актуального искусства.…

Самые что ни на есть ППС, несущие мясистые лица, со взятым на прокат уверенным самодовольством, идут, обмениваясь фразами.… Прошли мимо, а следом две подруги с телефонами в руках, впрочем, это можно и не отмечать в сознании, вроде как общее место…

Гуляющий меж буйно разросшихся кустов ветер лениво перекатывает смятые пластиковые стаканчики. Начался год, весной Рома всегда это чувствует, и пространство между облаками заполнено той голубой субстанцией, что иногда ощущается в джине. Мелькают витрины, он курит на ходу. Сверкающая, серебряная листва тополей под ослепительными вспышками солнечного света. 

Раскиданный по стране горизонт плывет вместе с квартирами, брат огня треплет тонкую линию магнитофонной ленты, зацепившейся за верхушки деревьев. Он проходит сквозь расступившуюся компанию из двух парочек, парни держат в руках банки энергетика, обе девушки рядом с ними – крашеные блондинки.

Апофеоз весны, вечная борьба за жизнь, где побеждает самый сильный и удачливый, наиболее хитрый и умный, обладающий как раз таким набором качеств, чтобы поймать больше добычи и избежать чужих когтей и зубов. Это правильно. Безудержной эпохой двухтысячных он идет среди затерянных облаков и проезжающих машин.
Город – грандиозное отсутствие метафоры, каждый человек врет, дорожный патруль ждет, пассажиры вызревают во чреве приземистых животных, взглядами провожая проносящиеся мимо них дома.

Вдалеке остановилась маршрутка, и люди, выходя из нее, идут в сторону метро, куда уже течет поток студентов из университета. Огромное здание ВУЗа возвышается своими стенами над деревьями парка. От него веет незыблемостью, тем самым ощущением, что возникает в момент понимания простого факта – здания, чаще всего, долговечнее людей. Но спокойствия это никак не добавляет. Так, просто способ отвлечься хотя бы частично от подступающей паники. А дергаться в этой ситуации нельзя.

Он зашагал по дороге, вымощенной бетонными, похожими на печенье плитами, распластавшимися вдоль магазинов разнообразной бытовой техники. Три подъезда, обычное начало весны XXI века, с расползшимся над Землей  эгрегором Майкрософта. Старые, с отколовшейся штукатуркой дома отбрасывают тень, накрывающую с головой. По асфальту ползут молодые трещины, цепляя за ноги зазевавшихся прохожих.

Рома знает о надвигающейся опасности, но с какой стороны она придет? И так всю жизнь. Он уверен в результатах, но не в последствиях, здесь как пить дать нельзя просто стоять на месте. И все проблемы, которые казались значительными еще месяц назад, теперь просто смехотворны.  Мир движется вместе с днем.

Студенты одели пиво в бумажные пакеты, он обошел лужу, ветер отбросил край не застегнутой тонкой куртки. Он идет по городу в это славное время существований, где царит неразбериха и спаситель носит противогаз, проходит по трубам гигантской, разветвленной  сети туманных пустошей, ветхих юношей и отважных девушек.
Люди снуют словно муравьи по периметру действий, совершаемых ежесекундно. Задумавшийся человек оглянется на прошлое, зная, что новые версии себя можно купить в магазине за углом. Машет руками одетый в кислоту парковщик, рядом с ним мужчина в полосатом свитере покидает стоянку, пряча ключи в карман и кидая на Рому взгляд.

Есть мнение, что люди привыкают к жизни в постоянной опасности. Как говорят американцы, бычье дерьмо все это. Привыкнуть нельзя. Можно просто не обращать внимания. А когда увидишь, что опасность миновала – подумаешь, что, может быть, ты уже умер, и продолжается другая ветка твоего существования. Та, в которой все то же самое, но события еще не привели к твоей смерти.

Это, наверное, и есть бессмертие – кто-то, невидимый тебе, по другую сторону монитора, перезагружает с автоматического сохранения, происходящего во время сна.

Несет вдоль поток автомобилей, летит вдаль след от самолета. Какая-то неизвестная часть Ромы спешит вперед, сквозь утренний мир ветров, дрожащий от шумного дыхания машин, едущих обагренными хайвэями.  Бесконечная вереница лиц тянется потоком в магазины, рефлекс подает сигнал, загорается лампочка.

На перекрестке трехэтажный дом желтого цвета, в его подвале находится клуб, вход в который обозначен металлическим листом двери без всяких опознавательных знаков на ней или рядом. Трутся друг о дружку листья на высоких деревьях, шепча с усмешкой о дружелюбно помахивающем им головой башенном кране, который местные жители видят на этом месте не один год (и расставание произойдет еще не скоро).

В сыром песке копошатся мелкие ребятишки. Магазины, девушки, дорога, машины, лица, мелькают подошвы его остроконечных, черных тофет, сжигающих пространство за собой, глаза  нацелились – эти сбоку точно опера, хоть и в гражданском, их легко заметить. Они все ближе, Рома уже чувствует, что они за спиной и наступают на пятки и скоро схватят, а том, что дальше, лучше и не думать.

Он убегает, за ним – как минимум два, а оглянуться нет времени… и он уже бежит мимо пятиэтажных зданий, и лавочки, и гаражи и женщина с коляской, как не вовремя, оббежал, быстрее, и прыжком в яр, наполненный серыми древесными побегами с ярко-зеленой листвой. К дороге.

Никита ждет в тачке на обочине. Отлично.
- Погнали!

Они мгновенно сорвались с места. Утренняя свежесть сквозь зияющую щель автомобильного окна, открытого ровно настолько, чтобы выходил дым. Мощный бит из колонок, мягкое ощущение движения, салон пахнет кожей.

За окном, может статься, последние дни планеты  – бесполезно помнить об этом, но иногда забавно вспоминать. Этот день настает. Среди миллиардов появляется один избранный, который меняет все. Этот день настает. Вспыхнет свет – и атомный взрыв уничтожит несколько мегаполисов. Тьма окутает улицы Города – и еще один прекрасный образ появится на поверхности сознания.


                ЛЕТО

Артур захлопнул дверь, оставив машину на парковке. Уже давно, просыпаясь, он спешит куда-то под  ритмы из айпода, а позади остается закрытая дверь квартиры, заведенный кот, ушедший год, его ничто не спасет, и на улице лето, а под дорогой трубы, утром до центра, вечером домой. Так пролетают недели, деньги, машины, женщины, работа, и мимо, мимо летит Артур, прямиком на Запад.  Вековые дома молчат, они видели всякое.

Краски на небе тем более восхитительны, что никто кроме него, похоже, их не замечает. Артур командует своему телу на автопилоте катить к зданию, а сам вовсю наслаждается видом. Он никогда не мог понять людей, не испытывающих перед этой ежедневной красотой восхищения, погрязнув в своих эгоистических делишках.

Это еще один  день отрады рыб долины, в котором магазины и города поглощены огромной массой людей, точно знающих, во сколько они проснутся завтра, чем будут завтракать и куда поедут. У хлебного киоска постоянное движение за продолговатыми батонами (ничего фрейдистского). Хищная роза мира расцветает кровавым цветом, и на ее лепестках кишат в слепой жажде антропоморфные черви.

Огромное количество людей выбрали для себя ту работу, которой не хотят заниматься – просто им нужны деньги. И они не задумываются об ужасающем факте того, что их жизнь поделена на постоянный напряг трудодней и редкие, по сравнению с объемом рабочих часов, моменты, когда они могут потратить заработанные ресурсы на регламентированные развлечения. От края до края просыпаются механические животные, пьют кофе, дымят сигаретой и идут на свое место. Их время занято сетями, уши заполнены музыкой.
О чем задумались те, кто в преддверии грядущего прихода Майтрейи вынужден продавать мобильные телефоны? Кто ответит, сколько гуманизма в рядовом мерчандайзере? Не устали ли еще сыновья и дочери отчизны просыпаться к восьми?

Поднявшись, Артур входит в проем двери, движется между стеклянных перегородок и попадает в Дом Проектов. Это название, уже давно ставшее неофициальным, сохранилось с прежних времен, несмотря на то, что советская империя, наплодившая в свое время множество подобных зданий, давно канула в прошлое вместе со всеми ее проектами. Теперь здесь находятся конторы различных фирм, организаций, предприятий, издательств; они же время от времени ловко теряются, и на их место приходят другие.

Лениво окинув взглядом кофейный автомат, ксерокс в дальнем углу и поднявшись на второй этаж, Артур движется все быстрее вдоль серой, гладкой плитки коридора к лифту, вместе со всеми теми, кто стремится добыть еще ресурсов. Ему они сейчас как раз особенно необходимы (он уже месяц как планирует арендовать еще одно помещение и нанять дополнительных сотрудников). Позади остался банк, у его решетчатой двери стоит охранник, внешний вид которого вполне соответствует профессии.

Из только что открывшейся столовой доносится запах готовящейся еды. Редкие посетители пьют то, что в прайсе гордо звучит как «кофе экспрессо», а на деле представляет собою черную, безвкусную субстанцию объемом на один глоток. И это не говоря уже о том, что половину чашки занимает осадок, а вместо нормальной ручки, в которую можно продеть пальцы, на чашку сбоку прилеплено сплошное плоское ухо. Навстречу, с уже зажженной сигаретой во рту, идет на лестничную клетку курить мужик из соседнего помещения, воняя никотином на весь этаж. Артур проходит мимо, поднимая руку, чтобы нажать кнопку вызова лифта.
Лето. Он сидит в кресле, думая о содержании следующего номера, черная клавиатура под пальцами, промежутки между вспышками потока сознания. Артур продолжил читать распечатанный макет статьи:

«…они, однако, сумели выделить характерные признаки постсовременности: общество, контролируемое удовольствиями и составляющие его индивидуумы, стремящиеся к увеличению степеней свободы.

Именно эти черты приводят к специфической, отличительной черте этой социокультурной парадигмы – возникновению субкультур. Очертить семантический круг данного термина достаточно проблематично, поскольку условия функционирования и организации сильно различаются в зависимости от каждого конкретного примера.

Но гораздо важнее ответить на другой вопрос – в чем социальная функция субкультур? Почему и как люди, живущие в разных точках планеты, имеют возможность и желание получать столь специфический опыт?

Ответ лежит во все той же плоскости удовольствий. Функциональным признаком любой субкультуры является набор состояний, предоставляемый тем, кто входит в ее пространство.

Переживания, вызванные восприятием окружающего (равно, как и внутреннего) пространства через дискурс субкультуры, являются тем специфическим опытом, что достижим с помощью определенной мировоззренческой позиции, поведенческих стратегий и ритуализированных способов времяпрепровождения, т.е. всего того, что дает возможность введения понятия «субкультура».
Подобные человеческие сообщества объединяет пристрастие к разным наборам состояний; качество этих состояний может быть различным. Субкультура создает институализированные методы энергетического обмена между ее носителями и эгрегором, вокруг которого они группируются, претендуя на оригинальный спектр удовольствий.

В этом заключается причина, по которой эти сообщества не растворяются в субстанции массовой культуры, хотя их границы время от времени смывает, и появляются дивные, гибридные сочетания – анимескинхеды, кислотные готы, и прочие гламурные самокаты.

Для слабо осознанных личностей невероятно высока возможность 100%-ной самоидентификации себя с той своей субличностью, что формируется внутри субкультуры.

Приставка «суб» примечательна в данном случае тем, что оппозиция между субличностями и личностью также зависит от эпизодичности их проявлений, как и оппозиция между субкультурами и культурой. Вчерашняя субличность сегодня вполне способна стать личностью «основной», а молодежное контркультурное движение, благодаря спонсированию, займет своими манифестациями большую часть эфирного времени.

Субкультуры, обычно находящиеся на периферии по отношению к культуре массовой, тяготеют к тому, чтобы занять центральное положение. Элитарность субкультурных проявлений может превратиться в тенденцию моды (так производители одежды создают дизайнерские решения потертых, затасканных вещей, в дырах и заплатах), а избирательность по отношению к материалу, составляющему культурное достояние, оказывается в состоянии зависимости от политической ситуации.
Разумеется, эфемерность слепленных из букв фантомов «личность» и «культура», как понятий целостных и внутренне непротиворечивых, абсолютно очевидна. Доминантным практическим мировоззрением стало сегодня утилитарное отношение к своему Я («набор социально полезных и вредных поведенческих рефлексов») и культуре («набор повсеместно признанных в качестве ценностей фрагментов эстетической, религиозной и научной деятельности»)».

Слишком насыщенно терминами. Впрочем, Андрей всегда так пишет. Но, в целом, вполне читабельно.

Один из источников финансирования журнала «Poison» – непосредственно губернатор области, к которому Артур, как владелец и главный редактор, подкатил накануне местных выборов. А поскольку к этому моменту издание было уже раскручено, местная власть решила пропиариться среди интеллектуалов (или тех, кто считал себя таковыми и покупал новый номер).

Время от времени приходилось освещать культурные мероприятия, устраиваемые гособладминистрацией (ну и слово), типа «Слобожанская феерия талантов», или еще что-нибудь столь же изощренное. Но это было даже забавно, особенно, если следующая за репортажем статья посвящалась очередной вспышке психоделического постсюрреализма.

За спиной системный администратор («Бог любит этих педиков» – сказал ему вчера Олег, когда они зашли на обед в суши-бар) уничтожает монстров, сидящая напротив входа секретарша Оля красит ногти, пара менеджеров носятся между факсом, телефоном и принтером. Все на месте, жизнь идет своим чередом, жажда наживы, планктон упорядочен.

Переменив ногу, положив правую лодыжку на левое колено, Артур впитывает через открытое окно ароматы горизонта неба. Море зелени. Немного пыли. И разные другие запахи. Лето он встречает настойчиво работая, ведь хочется на отдых побольше воздуха. Скоро, через неделю, он полетит и окунется в древний океан, что когда-то был и над этой сушей, и возможно, когда-нибудь будет над ней снова.

Солнце, отражаясь от полированной, светло-коричневой поверхности стола, летит прямо в душу. Артур ставит точки в отношениях, пытается контролировать свой уровень употребления, и только сейчас по-настоящему начинает ощущать собственную жизнь как свою. Проходят дни, чего же еще не случалось?

Лента новостей: странное дело – государственная экономика вроде бы в жопе, а жизнь все равно, как  в рекламном слогане, становится интересней. Государство третьего мира развивается поневоле, но его уже затягивает в воронку, и патриархальное общество старого образца трансформируется, не осознавая того. Все хотят коммуникации, все жаждут гиперкоммуникации, еще и еще рук, нажимающих кнопку вызова на мобильных телефонах, миллионов кабелей Интернета, ночных автострад, заполненных мигающим разноцветным потоком автомобилей, асфальтовых пустынь аэродромов и летящих поездов внутри мистических тоннелей метро, ввозящих желающих в постинформационное общество. Всем хочется главного двигателя коммуникации – денег, без них ни повисеть на дружеской вечеринке, ни поехать отдыхать, да что там, даже позвонить нельзя.

Захотелось есть. Самое время для ланча. Отложив статью на край стола, Артур поднялся с кресла. День. Невыразимость состояний вырванного из привычного режима мозга.

Летнее кафе в соседнем здании с видом на воду, пара посетителей, запахи и звуки из кухни, он здесь едва угадывается. Не в том плане, что здесь его нет, а в том, что он как бы фотоаппарат и рама для холста. Все как на изображении: ряд из трех столиков на тонких, черных ногах, накрытых белой скатертью. И хотя скатерть кое-где в темных пятнах теней и пролитых напитков, но она все равно остается белой. Идеальная белизна годится только для рекламы стиральных порошков. Просто день и три стола в перспективе, убранное изображение. Кризис европейского мироощущения в столкновении предметов и природы.  Артур возвращается из кафе обратно, и сдача отправляется в один из множества карманов на джинсах.

На его офисном столе стоит сувенир: маятник с несколькими, прикрепленными к перекладине на платформе из черного дерева, металлическими прутьями, что оканчиваются шарами. Если один из них отвести в сторону и отпустить, то они примутся безостановочно передавать друг другу кинетическую энергию – увидев такое, схоласты просто в восторг бы пришли. Дивная гравюра, начертанная рукой монаха – Аквинат запускает маятник.

Сидя на пятом этаже, Артур работает, и время от времени глядит вдаль. Он чувствует свое время и смотрит в это лучистое небо, вновь вспомнив себя в летних вихрях северной столицы. У него есть потрясающе красивая девушка, отличная работа, возможность слушать любую музыку, читать любые книги, смотреть любые фильмы. Деньги и железное здоровье, позволяющее поглощать огромные дозы в суровых климатических условиях. Невероятно оригинальный жизненный опыт. Друзья, подруги и товарищи. Чего же еще нужно, чтобы жить в свое удовольствие! Что-то нужно.

Жизнь на улице течет своим загадочным чередом. Сколько память хранит восходов и закатов, видов из окна, родовидовых отношений?
Бархат края лета окутал городские улицы, распланированные сумасшедшим архитектором. Они, то и дело, переплетаются как змеи под фокстрот клавиатуры. В отчаянно ласковом небе лета тусклые, зеленые листья погружаются в смертельную негу июньского города.

Прекрасные картинки перед глазами, ветер перемен перекатывает кубы памяти в честь захода Солнца, наполненного сумеречным цветом огненных цветов, призрачно гаснущих в темнеющем шатре мира.

Закатзакат светит сквозь облака горизонта невыразимым. Огромное количество мыслей пронеслось мимо, а Артур, словно проснувшись, думает: «какими же они были?» Прозрачный горизонт, что-то обещающий и манящий куда-то вдаль.

Смеркается, день переходит в вечер, по тонким проводам несется легкое, мягкое дыхание электрического тока. Тысячи людей включили комп, чтобы увидеть фильм с крокодилом в главной роли, и лишь немногие знают, что стоит подняться и улететь, надо только захотеть, и да поможет английская раскладка.

С сумасшедшей скоростью люди передвигаются в своих квартирах, накуриваются и пьют в своих квартирах, переключают каналы Youtube, листают страницы, убирают, стирают, переходят на новый уровень, ставят треки, трахаются, пишут на ящик, чинят, спят, говорят, едят, живут. Нет ни боли, ни сострадания, только пустая влага, стекающая с ресниц восточной республики шквального ветра.

За окном потемнело в считанные секунды, и полил внезапный летний ливень. Люди смотрят на дождь. Люди на дождь. Проходящее лето в списках рассылки. На сайты ссылки. Люди на дождь.

                ОСЕНЬ

Облака проплывают по небу, цепляясь за заводскую трубу. Туманный город овевают запахи мокрого асфальта, не вывезенного мусора в железных баках и острой сырости неба. Весь день хочет сорваться дождь, но небеса крепко держат готовые вот-вот извергнуться тучи. На незаконченную войну идут осенние листья, перекатываемые ветром в шелестящую даль времени поэтов.

Итак, вот он, новый период. Это важнее, чем смена геологических эпох или покупка нового автомобиля – просто осень наступила. Корпоративная  вечеринка месяца жатвы. Холодно.

Вечерний гул вдалеке над рекой – плывет лайнер «Левиафан» со множеством сияющих кают. Рассекая носом воду, он чуть ли не грузнет в плавающем на поверхности иле. Пред кораблем, километров за тысячу, ползет вырвавшийся из зоопарка питон, ест землю, и своим мускулистым туловищем прокладывает путь в Северный Ледовитый океан.

По пути ему попадаются старые харьковские постройки в стиле украинского барокко, его рот раскрывается так широко, как это вообще бывает у питонов, и здание целиком попадает туда. Он прорывает дыры в заселенных крупным рогатым скотом новостройках спальных районов, сжирая заодно консьержек. Из рушащихся многоэтажек сыплются люди и компьютеры. Питон идет прямиком через лес, поэтому в воде плавают бревна. Моряки отталкивают их баграми от бортов, иногда кидая в воду зазевавшегося коллегу – за это души их пробудут в военно-морском чистилище, по меньшей мере, лет 600. Далеко впереди чешуйчатая кожа прорывает русло реки.

Сверкающие мужчины и женщины заходят с палубы в трюм комнаты с бутылками на столах и обмениваются фразами. Они располагаются как им удобно, половина из них сидит на фармакологической продукции, путь неблизкий.

Мерцает монитор компа, его забыл выключить Леха, который сейчас пытается завязать знакомство поближе с новой сотрудницей; Алена, она, хоть и недавно здесь работает, успела познакомиться и подружиться с половиной экипажа, завоевать авторитет и всеобщее доверие и теперь чувствует себя весьма комфортно. Впрочем, Андрей сам здесь был не редким гостем.

Рядом с ним присела на диван Вика:
- Привет.
- Привет.
- Решил зайти на праздник?
-  У вас всегда радушный прием.
- Да! Заметил? Всегда есть повод заглянуть! Читала две твои статьи в последнем номере.
- Да, я их тоже читал.
Его спасает вышедший из соседней комнаты Артур:
- О, и Андрей к нам присоединился! Не желаешь?

 Андрей прислушался к себе – и понял, что не против пары рюмок коньяка. Артура он знал давно, еще по институту, где он и загорелся идеей сделать посвященный современным формам искусства журнал, который был бы где-то посредине между глянцевым гламуром и научной публицистикой. Стол заставлен вином и всякими разнообразными закусками, сыр, ветчина. Артур навеселе что-то лепит, девочка-секретарша внимает, косясь на руку, которую он положил на спинку ее стула.
Алену потчуют разными напитками, она принимает угощение как нечто, само собой разумеющееся. Сейчас она опять что-то рассказывает, а все внимательно и с одобрением слушают. Раздался дружный взрыв смеха.

Алена улыбнулась, стряхнула пепел сигареты, женщины стряхивают пепел иначе, чем мужчины, и отхлебнула из бокала, подразумевая всем своим видом, что да, господа, история, конечно, великолепная, и я с известной долей скромности принимаю ваши поздравления.

Они уже встречались раньше, у них были общие знакомые, но сейчас впервые он внимательно посмотрел на нее. Густые, черные, словно смола волосы обрамляют покрытую ровным загаром кожу ее лица, и Алена иногда отбрасывает их нетерпеливым жестом изящной кисти. Из-за своей манеры держаться, вызывающей порой в людях ощущение некоего дискомфорта, она выглядит выше своего роста.

Ее лицо так же спокойно, как поверхность моря при легком ветре – никаких перепадов эмоций, но и никакого постоянства. Алена скосила изумрудные глаза в его сторону, внимательно, и вместе с тем немного иронично, но когда он попытался поймать взгляд, ее подбородок с маленькой ямкой отвернулся. Изо рта вылетел дым вместе со звуком выдоха, дым выдыхается иначе, чем воздух.

К середине вечера, когда над шатром мира повисла огромная, излучающая мягкий, бело-сиреневый свет Луна, Андрей стоит на палубе, размышляет об этом счете лет. Словно английский принц, отправившийся в кругосветное морское путешествие лечиться от сплина, стоит он в центре этого города, глядя на вымощенную упавшими листьями дорожку. Рядом два здания, одно – словно зиккурат, и второе, выглядящее как поликлиника, при зиккурате. Чтобы лечить тех, кто проходит мимо.
Одетые в золотое деревья помахивают остриями веток принцу, у которого напряглись на лице скулы. Город необычайно прекрасен, что рождает сумрачное ощущение надежд. Глядя на дым, спокойно льющийся из городской трубы, Андрей мечтает быть таким, как он – безмятежно-одиноким. Медленно тянутся облака.

Андрей пьет по ночам джин, латая в крыше дыру, и словно собака бежит по асфальту. Пожалуй, что он сможет еще раз кинуть на белое черным. Дружба, любовь, сигареты, с печальною миной люди считают деньги, а трамвай обойдет их сзади и даст пинка. Голоден, когда не покормят женскою плотью, и куртка как курва обнимет за плечи. Жизнь все дороже, ночи длиннее, прощай, детка.

Великолепие дворцов и площадей, молчаливое созерцание, все это стало невыразимо. Где-то надрывно звучат голоса тех, кто решил испробовать свои силы в караоке. Ветер колыхнет листву, а он пойдет и обязательно найдет то, что ищет. «Вспомнить бы еще, что я ищу» – подумалось ему.

Не успел он выбросить в реку дымящиеся остатки  мысли, на палубу вышла Алена. Подошла к нему. Сколько времени прошло с тех пор, как Фрейд украсил мир? Хороший вопрос, если задуматься. Чертовски хороший вопрос.

За распахнутым окном город, раскинувшийся в неге кофейных зерен, топит пьяно свои огни, и радость сна рваным треском двигателей катит все дальше, чутко слыша, как проплывает под землей гигабайтовое Солнце.
- Дышишь воздухом перед сном?
- Да я вряд ли сегодня лягу.
- Что так?
- Так как-то. Не спится.
Андрей решил дождаться момента, когда ее терпеливо-равнодушному ожиданию придет конец. Облака быстро летят по серой чаше бурь, это динамичная и очень неспокойная картина мира, впрочем, другой у него нет. Нижний город.

На мглистом фоне убегающих на Восток надежд на дождь резко выделяются трепещущие антропоморфные тополя, серая дымка порой превращается в фантастических китайских драконов, и каждый глоток делает их все злей. Настало время мокрого асфальта, он только сегодня проснулся от лета, внизу, скользя по грязи, громыхают цепями люди в игре полусвета.

- Андрей!
- А? Задумался, юная леди.
- Слышишь шорох? – Спросил он ее. – Вдалеке нефритовый кабан топорщит свои настороженные клыки в поисках среди буйных лощин, простирающихся по краям берега.
Алена посмотрела на него:
- Ну ничего себе. А что он ищет?
- Смысл жизни. Идемте на прогулку по центру, сударыня.
- Идемте.

Она выбросила сигарету, и отняла руки от поручней. Туман укрывает все дома сном, черный свитер окутан дымом, вечер в парке вьет нити, они играют в путь наверх, три напаса, уносит рассудок. Это не страшно ночью, прочее неважно.

Кинут мельком взор на прохожего осыпанные золотом волны шифера, плавно перекатываясь по крышам времени дождя, перемежающегося листвой. Сквозь просветы между ветвями видно, как каменеют многоэтажки, октябрь протягивает к ним руку.
Запах медленно тлеющих лиственных куч, которых не может погасить даже сырость воздуха, навевает метафоры. Андрей тонет в них, тихо погружаясь, и глядя, как где-то далеко, по ту сторону, машут черные тени ветвей, падение-блюз, долгое как взгляд месяца холодной росы.

В глубине парка пентаграммой скамейки, вон сидит парочка, явно не желая никого пускать в свой маленький, интимный мирок. Парень отдал девушке свой кулек под фундамент, забавная форма галантности, скоро они уйдут, а дальше коллеги по работе обсуждают своего начальника, сотрудников и шансы футбольного клуба. Компания из школы по соседству галдит, словно стая птиц, и парень напряженно поглядывает на них, пропуская мимо то, что говорит девушка:

- А? Извини, я не расслышал.
Ну конечно.

Травы головы Алены льются, текут дальше, мимо заснувших бродячих собак, городских пустырей и сонных рекламных щитов. Дорога, извиваясь, ведет их вдоль перил, Андрей не знает, что там дальше за деревьями. Все ярко-красное, желтое, зеленое, коричнево-черное, это их тропинка, и они спускаются по ней. Асфальт бежит под сменяющимся ритмом ног.

- А как поживают Линк и компания?
- Да так же. Линк сейчас живет на академика Павлова. Короче, недавно приходят они в паоллыл…
- Что?
- Ну, это такое место, – он чертит сигом в воздухе знаки, – где все убиваются.
- Где все убиваются?
- Да.
- А скажи как оно называется, еще раз.
- Паоллыл.

Дни осенние туманны. Любовь остается в мире, это заметно и по гулкому грохоту трамваев, и по полету самоубийц над рекой. Берега в деревьях, на которые падает свет фонарей. По всему городу непрерывно кончают, и семя плывет мимо отмелей и камней, в которые заковали воду, мимо тропинки с грязью и лужами, в которых искаженный образ бога пытается походить на Андрея.

Неуловимые, едва слышные шаги вдоль трасс, где машины подмигивают своими юными глазами, вдоль деревьев, на которых точит зубы полуночный убийца. Так завершается круг, близится вечность, съевшая свой электрический хвост. В глазах отражается давно забытая тропа к городскому фонтану. Выбитые стекла говорят об обряде смешивания крови, легкие лапы ложатся на плечи, шепчут о встрече. Здесь будет лишь давно забывшая себя вода, поглотившая город. За горизонтом многоэтажек, среди павших листьев, плывет лайнер, излучая алмазный свет, разрывающий асфальт, и корабельные палубы текут миражами. Нет жизни. Нет смерти. Нет любви. Нет ненависти. Так из хищной улыбки рождается мир. Тропы бегут по осени на север.

Андрей и Алена не уверены в своем будущем, но оно все равно наступит. Они говорят о многом и ни о чем, под мостами ловят рыбу, земля дня свищет, ищет, найдет, бег в O’kтябре.

Все отпадает листва от деревьев на скамейки парка меланхоличных богов. Андрей постарается запомнить все этой ночью. Неспешным шагом они путешествуют по краям туманным этим, вдоль зыбких проспектов. Харьков, город контрастов.
Вдалеке мелькают черные огни под покровом. Алена и Андрей движутся к светящимся объектам, возможно, тем самым, на которых когда-то вешали. Они успели схватить миг опьянения лунным сахаром и подумать, что это удел героев;  похоже, они все-таки не ошиблись насчет пройденного пути.

У дороги проститутки сидят в машинах, опавшие листья устилают края улицы, воздух вдали клубится над случайным зданием, мимо которого проходят Андрей с Аленой. Вверху, в самой сини, плывут мимо Луны белые звери, прихотливо меняя свои округлые, фантастические формы. Нет добра и зла, есть лишь верх и низ. По подъездам ночь разметала обещания и сны, их слишком много, чтобы просто так уйти.

Фонари рассыпают вязанки желтого хвороста на черный асфальт. Возле ларька с той стороны дороги остановилась тачка, и вылезший из нее низкорослый покупает пиво под ободряющие крики оставшихся в авто товарищей. Бетонное основание бигборда, словно нога боевой машины империи, остановилось около идущих к шоссе. Один из простых циклов существования начинается походом в магазин, заканчивается им же.

Город равнодушно живет под побеленными потолками, китайскими фонариками суши-баров, всепоглощающими образами кинотеатров, что вырываются на улицу  гоблинами медийного фольклора, вязнут в асфальте моста, пропадают полосами вращающейся рекламы. Из полуподвального кафе люди выходят курить на улицу.

Осень на улице словно золотой огонь, рядом с ней, одетой в жизнь, Андрей забывает дорогу домой. Вьющиеся волосы Алены растеклись по реке, у которой сидит рыбак, ловит свои мысли о закончившейся выпивке. Все не предрешено, ведь так легко упасть в просветы между домами во время сна на ходу. Сколько в них людей, столько и мнений, Украина.
Молчание памятников-химер в такие дни  наполнено мудростью камня и памятью металла.  Разговор течет вдоль реки. Реплика повисла в пустоте, она останется безответной, словно вызовы, брошенные бутылкой шампанского твердой рукой с десятого этажа одного из домов, выстроившихся, словно строй солдат на параде и зорко следящих за прохожими. Иногда срывающиеся капли шелестят в верхушке дерева, под которым они стоят, говоря о чем-то важном, и тут же забывая, о чем. Чарующие звуки за пеленой тумана.

Люди же, движимые желаниями, ходят среди обнаженных черных лап, словно в лабиринте кубриковского фильма «Сияние», который все так хорошо помнят по сумасшедшей морде Джека Николсона, высунувшегося в проем дверей отеля «Оверлук». Вокруг отеля призраков летает камера Стенли Кубрика.

- Стивен Кинг – классика XX века. – Говорит Андрей. – Гипнотическая сила романа «Оно», экзистенциальное погружение в воспоминания подросткового возраста – только настоящий Король мог написать так. А стиль письма «Доктор Сон», его последнего романа, ставшего продолжением истории об отеле – невероятно отточенный. Настоящая иллюстрация к кинговскому же автобиографическому пособию «Как писать книги». Как всегда – лаконичность описаний и невероятная глубина характерных деталей! Объемные портреты персонажей – в несколько штрихов.
 
Улица убегает вперед, они не поспевают за ней, шагая вдоль бетонного забора, за которым строили, строили, и, наконец, не достроили здание из белого кирпича. Природа умирает и возрождается, город – каменеет. Куртка прочно хранит тело от предательских ударов северного ветра. Андрей вспомнил, как прочитал о том, что ему придется вот так стоять на перекрестке, но не думал, что это будет так скоро.
Старые, кирпичные дома двумя дорогами, которые разделяет полоса газона, с маленькими, элегантными фонарями в мещанском стиле. Лампочка в одном из них все никак не может успокоиться после ночи, то вспыхивая, то умирая, и мелькание лучей в тумане напомнило о клубах.

Они ныряют в арку, под ней всегда хранятся лужи, сколько здесь происходило покушений –  не счесть… впрочем, что им до этого, хитрым животным, прибывшим из иных геологических эпох. Сквозь арочный проем Андрей и Алена смотрят на досужих людей, снующих по асфальтовому покрытию, как смотрели, наверное, обитатели замка во время войны сквозь решетку ворот на тех, кому не так повезло.

По тугой тетиве проводов помчался сигнал к лезвию, череп заброшенного дворика усмехается ему  своими глазницами-окнами. Желтые стены предательски отражают лунные кинжалы, посылая их осколки в стынущую грязью лужу.

И огненной струей летит зеленый дым, пронзая им мозги. Фонари еще больше подчеркивают своим желтым мерцанием  необычную для таких районов безмолвность, не нарушаемую ни руганью нетрезвых, ни автомобильным шелестом, ни шагами. Только в старых районах города, можно обнаружить такую тишину, там, видя в темном дворике лишь звезды вверху, почувствовав запах тлена, зная, что сюда не забредают ни патрули, ни местные жители, поверить в то, что город – вечен.

Чуть погодя, взявшись за руки, они идут дальше, проходя мимо пьяных, забывших, что алкоголь – не повод для того, чтобы им загоняться. Путешествуя по этому миру, Андрей с Аленой порой встречают дожди, что идут по небу чередой дней. Вода нисходит на асфальт города, омывая его площади, рынки и соборы.
Этот вечер посвящен самому себе. Пульсирующие сердца отмеряют вечность, спокойным и ничего не ждущим взглядом, Андрей отчужден от самого себя.  И легкие шумы – хруст ветки в мокром парке, стук каблуков спешащей куда-то прохожей, – бесконечно долго продолжающийся ритм ловит в плен кровавого месяца. Люди растекаются из центра по окраинам. Скоро по опустевшим улицам можно будет пускать огромные ртутные шары без опасенья, что они могут кого-то зашибить.

Черная тень отдыхает на желтых листьях. Будет ли он мертв?

Пришел осенний месяц, и никого не спросив, вмешался своим тоскливым ветром, переменчивыми дождями и разбитыми лицами. Срывающиеся капли  косо падают на щеки, и смуглая земля, взрыхленная около деревьев аккуратными кружками, покорно готовится впитать эту влагу. Они идут уютными аллеями черных деревьев, сказочно поблескивающих каплями на концах ветвей, окутаны душистым туманом, клубящимся вокруг желтых глаз фонаря.

Около дороги на столбе знак – черный силуэт без глаз, ушей и рта движется по клавишам рояля. Справа  базар местного значения, слева – выход из инициационной пещеры метро. На автобусной остановке собрались самые разные люди, обыватели, большей частью.

Здесь те, чью профессию можно увидеть невооруженным глазом, без всякого, как говорится, магического вмешательства, и еще люди без определенного занятия, равно как и те, кто нашел себе другие развлечения. Пролетариат ждет то, на чем он поедет к домашним животным, экранам и мониторам. Впрочем, к этим благам приезжают все классы общества, находясь в замкнутом круге между рождением и работой с одной стороны, свадьбой и смертью с другой.
Один вышел, другие зашли, ноша шеи набита свежими сплетнями; кепки на головах, словно у части остановки вырос на голове клюв, которым они долбят в окончательно ночную реальность мило промозглой осени.
 
Пора ловить такси и возвращаться домой.
- Мне туда. Дай, я тебя обниму… – говорит ему Алена.
- Да, я тоже это сделаю … – Он целует ее. – Пока, дорогая.
- Пока.

Ловя такси, он провожает взглядом, за ней тянется хвост. Таксисты развозят по асфальтовым дорогам, по постройкам этим жутким, сто до Спортивной, наверное, водила совсем ****улся. По венам города мчатся машины.

Приближается месяц инея, время, когда важно успеть. Неважно, победа или нет. Он холодный наблюдатель. Он холодный наблюдатель, что видит, как погода в поднебесной меняется, а еще не созревшее чувство уже под ножом.

Становясь старше, все дальше, все дальше передается звук на далекие частоты трансатлантической волны, и глубинные рыбы, освещенные причудливым светом бара-ресторана, проплывают мимо.

Андрей и Алена не верят ничему до конца, они просто плывут по течению. Лайнер издал протяжный, прощальный звук и скрылся.   


                ЗИМА

Из черной платформы вырастает, словно колонна Р’льеха вырастает из черной платформы то здание, где Алена находится сейчас. Окна седьмого этажа огромны, будто бы солнечные батареи спутников. Полоса асфальта проглядывает из-за деревьев.

Видны из окна щупальца дорог с неуклюжими коробками по сторонам. В наушниках играет псевдоэтнотранс, самый аутентичный жанр современного искусства, над серой равниной города плывут звуки.

Вдали окружена дымом и фруктовыми деревьями частного сектора ель, следящая за постепенной трансформацией пространства от поселка городского типа до места для элитных коттеджей, островами гнездящихся среди одноэтажных хижин. Зима как всегда убедительна, восхитительна в той части мира, где температура за минус тридцать.

Сегодняшнее утро началось со снега, посылаемого богами, уставшими глядеть на грязь. Они бы, может быть, хотели замести и людей вместе с их постройками, но нельзя лишать себя источника питания просто по прихоти. Там, где она просыпается, есть что-то, чего Алена никак не может понять.

Утренняя метель свистит за окнами глаз, как и тысячелетия до того. Северный край, за его призрачными стенами мы не находим себе покоя, как и здесь, впрочем. Алена вчера ушла в снежное поле гулять под звездами, и тысячи слов сплетались в ее сознании, мании первого сна, всего знания не хватит для Вавилонской библиотеки. Борхес – растаманский дискурс. Сосредоточиться на главном. Остальное – фильмы, что показывают закрытые веки. Кто знает, как видят нас замерзшие реки этой зимы?

Уходит утром, мысленное послевкусие от горячего дыма над столом, видит, бегом, Windows, деньги, две остановки на маршрутке, и нет сомнений, только ожидание, сообщенья приходят поздно, старые темы избиты.

Золотится купол, фаллический защитник и патриарх, на его верхушку приземляется химера с грустной и насмешливой мордой – еще бы, всю жизнь смотреть на французов, и прижимает от холода к туловищу острые крылья. Черные точки на белом, словно взорвалась стая грачей – это мусор валяется без дела. Порой коротких дней все либо кромешно черное, либо ослепительно белое.

А вокруг пустыри, истыканные покрытыми инеем, очаровательно эстетичными коричневыми растениями. Взгляд объектива внезапно наезжает на поле, приближает одно из них, так что можно разглядеть высохшее соцветие, в точности повторяющее структуру мира. Сквозь недостроенное здание – закат, багрово-золотистое сияние, предвестник будущих битв.

Закрыта от снегов собственным телом, хозяйка павших глядит на поля, гадая – что будет дальше? Это хороший, холодный день, как раз для того, чтобы улететь пулей за пределы Харькова. Прочь из варварского края вслед за дымом. За окном огромный башенный кран нависает угрожающе над частным сектором. Вдалеке из трубы вылетают горькие похмельные выдохи коксового князя, летят по небу маленькими, тягучими тучками между льдом и домом воздуха. Чего у нас в стране больше – неба или льда?

Предупреждения Минздрава летят под мост и там затихают у непристойностей на стенах. По мосту проносятся безучастные твари, порождения позднего железного века. Рядом игрушечное в своей геометрической завершенности здание, где производят быстрозавариваемую лапшу, гигантский легоконструктор.
По тонким пластиковым полоскам рекламного стенда сигаретные ковбои все скачут напролом, спеша первыми доставить в местный музей прикладного искусства первых поселенцев свои перчатки и лассо, получить за это мешок серебряных долларов и купить лошадь покруче, чем та, что нарисована под ними. Когда-нибудь тех, кто особенно отчаянно выбивал себе всякие блага на жизненном пути, заберет к себе наш кристаллический Господь.

Зависшая в небе стрела с черным оперением указывает направление движения прямо на приземистое здание с незамысловатой, светящейся в этой асфальтовой степи вывеской. На железные сваи эстокады медленно заползает автомобиль, сейчас в его железных внутренностях начнут ковыряться замерзшими пальцами.

С потолка комнаты свисают полосы жалюзи, одна их часть – светло-коричневая, с черными и оранжевыми полосками, продолговатыми вкраплениями, словно мелкие лесные фракции несет ручьем. Другая же – белый матовый фон для происходящего. Стены в комнате обклеены бежевыми обоями со странным, геометрическим орнаментом, это похоже на тетрис с испорченным дисплеем.

Рядом, в черной длинной юбке, бухгалтер, она одинока, это видно. Одинокими бывают очень пьяные люди в час своего утреннего пробуждения. Одиноко бывает, когда смотришь вслед холодному вечернему трамваю.

Рано темнеет, рана темнеет, гроно Закарпатья. Этот день окончен, и то, что осталось от Солнца, можно увидеть, если посмотреть в окно. Темы без начала и конца там, где монитор смыкается с горизонтом. Что делать дальше, например, завтра, ведь так может пройти вся жизнь. Алена выбирает внутри монитора.
Валяется степлер, ее коллега, Леха, недавно сломал его об кипу каких-то документов, и после этого никто им не пользовался (степлером, конечно). «Хорошо, что ты так технично устроилась», шепчет Алене внутренний голос. Ее услуги как специалиста стоят дорого, она работает на полуфрилансерских началах с несколькими фирмами сразу. Она трет колени и ждет загрузки новых возможностей Фотошопа (только для лицензионных пользователей).

Зайдя на свою Facebook страницу, а затем в ЖЖ одного из друзей, она читает пост, который hagen_713 написал вчера ночью:

«Зимний день уходит в снег, две лавки на выходе из метро, тропинка мимо деревьев, пешеходный переход.
Все правильное, нормальное и охуенное, как латинский шрифт.

                Второй месяц зимы.   
                Империя».

На ней такой теплый белый свитер, что мужчины инстинктивно стремятся к ее уюту, как линии по паркету. Паркет тут давно истерт, и по углам скопилась пыль, которую уборщица, приходящая, так рано, что Алена никогда ее не видела, по-видимому, упорно игнорирует.

Сегодня придет обсудить детали сделки один из клиентов фирмы и узнать, что он хочет увидеть на рекламе. Это, в общем-то, не обязательно – но всегда интересно посмотреть на заказчика, послушать, как он говорит и что собой представляет. Взять, например, последний заказ от Волкова, предпринимателя, открывшего сеть тренажерных центров. Оставаясь на горизонте происходящих событий, она медленно идет к своей цели. На деревьях скоро вновь распустятся цветы света, и полчища отвратительных животных, гнездящихся в городе, будут сметены первой волной.
За окном тает Луна. Она спит. Зима. Постоянно, не останавливаясь, бежать, а там уже недолго, до самой последней точки – снежного человека, такого нежного с загулявшими альпинистами. Неистово катится по сугробам полупьяный пацан, отчет впереди смотрящего говорит об особенностях восприятия в первую неделю года.

Алена накидывает пальто, идет к бронированной двери и толкает ее. Под пристальным взглядом двух видеокамер она зашагала по коридору, который уже год как долбили, скоблили и красили разнообразные рабочие. Ей запомнился один из них – с бородой, похожей на приклеенную щетку для обуви, с надвинутой на глаза клетчатой кепкой и грустным, восточным взглядом тысячелетней покорности судьбе.

Дверь, ведущая в туалет, распахнута, видны ряды рукомойников, и мимо них из открытого окна рвется в коридор ветер. Сколько этажей она прошла, чтобы прийти сюда? На каждом лестничном пролете водный, те провода тянутся от человека к человеку, связывая всех невидимой силой, все приходят на работу убитыми, от начальства до последней дуры-секретарши.

Серые плиты пола словно напичканы маленькими кусочками сала, колбаса-обманка для духов здания, ровная полоса отделяет нижнюю, покрашенную часть стены от верхней, побеленной. Перила коричневы, Алена опирается на них, когда идет наверх, двери на этажах ведут в коридоры, на коридорах набухшими почками свисают кабинеты, а где-то в центре здания проходит живой и гибкий ствол.

«В перерывах, в перерывах, в перерывах, в перерывах, в перерывах, в перерывах, в перерывах между твоими замечаниями, моими опасениями мы пропустили осень, и после лета началась зима» – думает госпожа соколиного оперения, глядя на индустриальный пейзаж северной столицы.
Наступает месяц настоящего мороза, снежная змея обвилась вокруг запястий. Все огнетушители и плакаты советской эпохи, все батареи и подоконники  подражают реальности. За небоскребами столицы стоит все тот же пожар, что разметал реальность на дымящиеся части.

В центре этого города есть здание, старая пожарная вышка, она построена из красного кирпича, и линии кладки покрыты чем-то белым, наверное, раньше вышка была оштукатурена. Словно красный обмороженный палец, долгими ночами холодов она указывает прямо на верхний ярус неба, откуда на лед перед зданием падает снег, исчезая под огненными ногами пожарных.

Странно все это, думает она, до чего ведь странно в этих стеклянных коридорах между столовой и остальными отсеками. А вот и ее знакомая, Оксана, вышла покурить. На ее руке золотое кольцо, символ вечной конечности, слово великана не изымается из обращения – возможно, браслет из этого металла раздора носил на левой лодыжке Тутмос I. Знакомая стекает пластмассой по ступенькам. Может ли пластмасса кровоточить? Где-то внизу гремит ведрами уборщица.
 
- Привет.
- Привет. Как ты?
- Да уже задолбалась сидеть. – Ответила Оксана и достала телефон. –  Слушай прикол.
Алена, достает сигарету и готовится слушать, тонкая сигарета между пальцами.
- Это мне Олег прислал.

На окне лестничной клетки появляются зимние узоры, сквозь которые проглядывает синь надежды. Алена окинула взглядом белый потолок.
Все непрочно и невозможно тревожно. Дуть через аптечную пипетку и лед, чтобы стекло не обжигало губы, зима, проходят дни, социальная паранойя охватила  тех, кому сейчас удивительно странно…. Жизнь превращается в бесконечный лабиринт с одними и теми же разговорами, лицами, мелодиями, кафе и звездами.

В первый раз Алена заметила это еще на городском пляже, когда летом, брызгая друг другу в лицо, лезли в воду дети, было тепло, и кабинки для переодевания жмурились от Солнца. Они сидели с кампанией на покрывале, вероятно снятом с дивана, пили пиво, что-то ели, курили, купались, и возвращались поздно вечером. Ветер холодил мокрую голову, а звезды были совсем маленькими.
- Зайдем сегодня в «Лолу»?

«Лола» – это кафе. Там можно заказать вино и немного сыра. Они будут сидеть с Оксаной друг напротив друга, и рассказывать что-то, обсуждая по очереди всех своих знакомых.

Шутки и разговоры снова закружили ее в водовороте забытья повседневности. Многие ли задумываются о том, что они делают в этот час, в данном месте, многие ли понимают всю странность происходящего с ними, когда они беседуют с коллегами на работе? Это чувство, чувство, пронизывающее насквозь, внезапное отчуждение и следующее за ним невольное изумление – «что я делаю среди всех этих чужих и, в сущности, незнакомых людей?», «Почему я в этом здании?». Тут есть что-то странное, если вы, конечно, понимаете. Чем ближе к фильтру, тем скорее финал разговора.
- Тебе еще много осталось?
- Та нет, на полчаса работы.
- Ну, я за тобой зайду.
Кактусы стоят на столе. Нет игры, лишь ее подобие, нет вечности, осталось расписание. Ответ на вопрос вечности не всерьез, стебли над паром, вырезан узор в полусне зимы. Атмосфера ирреальности происходящего сгущается вокруг нее, приобретает черты андроидов, исполняющих функции, всю жизнь исполняющих функции.

Включив телефон, Алена читает пришедшее сообщение:
«Когда-то снежным днем мы встретимся, как в первый раз. Дай мне знать, что ты удивилась».

Она сделала все, что запланировала на сегодня, и, ожидая, когда освободится Оксана, прыгает по страницам сети. В наушниках музыка, это медленное погружение в тот уникальный мир, что как бы вырастает из Алены, и она наслаждается каждым звуком. Прошло удивительно много времени, огромное количество событий – и только фотоотчет о минувшем.

Сайт-фотогаллерея. Интересная сетевая тенденция: целая серия фотографов, запечатлевающих низкий  уровень жизни стран третьего мира. Серо-коричневая гамма пленки, лица стариков, изможденных женщин и детей крупным планом. Жизненный уклад как автомат Калашникова.

Новый год прошел, и Алена не боится будущего. Катись все к черту. Людей этой территории с рождения продали в рабство, но поняли они это  только сейчас. Она осталась наедине со своими глазами. Сказочные грезы обманутых желаний движут руками, несущими ко рту яды.

Каждая снежинка, если не знать, как жить, весит с тонну – эти осадки задавили миллионы. А время все так же тянет хвост по ледяной пустыне. Тонкие черные трещины опутали ее душу, и потолок вдруг становится облаками, они плывут над ней, забирая с собой.
Сколько зим осталось до весны? Народная новогодняя песня: «Стань синькой, я стану рагу». Наступила зима и отдавила все пальцы тем, кто не успел их вовремя спрятать за стеной. Думать особо не о чем, и значит, штукатурка с этой стены уже осыпалась. Кто сможет стереть TV? Этот мир давно сошел на нет, после Миллера нечего писать, Ра уже отчалил на своей лодке.

Длится экспрессивное приключение в здании номер семь, все ждут. Ждут перуанские мумии, ждут надписи на стене общественного туалета, ждут крылатые быки, ждут, не дождутся своей очереди панды на пагодах, стеклянные небоскребы, затонувшие каравеллы, погибшие от гриппа племена, магические лабиринты, прочерченные на горячем песке, пустая колыбель в темном чуме,  евразийские маски смерти, нежная свирель Пана, яичница с ветчиной с утра.

Все застыло в ожидании уже летящего метеорита, который не остановит ни кинематограф, ни маленькие хитрости смертных, в измененных состояниях сознания забывающих о быстротечности жизни.

Мимо мечтательно проплывают минуты и часы, изящными каравеллами двигаясь по глади ее щек. Беда льда успела добежать до середины неба, а затем, как обычно бывает зимой, начала скатываться обратно. Кусочек межгалактической туманности за окном.

Она ничего не должна никому объяснять. Огненный закат оранжевого льда спалил этот мир, и возник ее, зимний – они создали друг друга. За кромку неба, источая напоследок свет, плавно заплыла золотая ладья, навстречу готовящейся сожрать ее черной пасти. Темнеет.

Снится сон герцогу про ледяной ад, где он – грустный мальчик, читающий в холодной квартире этого дома книгу о герцоге (вот уж верно подметил Сартр: ад – это другие).

Зимний город навевает миллионы мыслей, словно текст. Мысли бывают разными: есть быстрые, как кончики огненных прядей костра, есть помойные ямы, хрусталь с черными трещинами и голоса озерных жителей, она может собрать их. Алена живет среди лживых, аморальных тварей без малейшей капли здравого смысла. Она живет среди самых мудрых и добрых людей на земле. Как это объяснить? Противоречие только кажущееся. Всех нег, люби белый снег.

Зайдя на литературный форум, она смотрит, не появились ли комментарии к ее стихотворению. Нет. Что ж. Тогда можно перечитать еще раз, представив себе чувства того, кто видит этот текст в первый раз:

 «Пришла зима, открыла раны,
Убийца змей, пора буранов.
Холодный голос бытия.
Лишь ты да я.

Укрылась снегом ночи дочь,
По небу призрак проплывет,
Никто не ждет.

Землею сокола убитый,
Оскалил хищно скалы слов,
Вернемся ли вдвоем оттуда?
Горят вдали огни костров».

Алена поднялась с места, не в силах справиться с потоком эмоций, а черный омут чая все насмешливо глядит чертями, как бы говоря: «Ага, думала, ты сможешь убежать от скуки?».

Пролетает в окне такси расстояние от работы до квартиры, далеко, эйфория мартини и шишек. Все прочее – лишь сон о зимнем льде. Метро, провода, магазины, провода, тротуары... На улице машины в снегу, ветви в снегу,  смерть за левым плечом. Сны не сберечь, дикий город ждет. День превращается в ночь, анонимные ритмы за закрытыми глазами. За окном шторм жизни, глаза в глаза, и снова провода. Свобода, как обратный эффект, словно мосты, словно дороги, словно города.

Скользит ладья гибели богов с кровавой каймой, плывет среди ледяного хаоса по мертвой воде черного асфальта, несет Алену вперед. Сегодня она снова летает… Дома мелькают стеной, полной огней, содрогаясь, то приближаясь, то отдаляясь от нее. Она останавливает таксиста около ряда магазинов, дает деньги и, обойдя кокаин сугроба, заходит в один из них. Там приютилась всякая всячина, на правом плече у нее сумочка.

Старый дом стынет черепицей, расположившись на извечной окраине новой улицы, появившейся после того, как одна из арок в этом лабиринте двориков, неожиданно не рухнула от старости. Снаружи он тускло-желтого цвета, лишь белые пятна на месте отлетевшей штукатурки синеют зимним оттенком.

Редкие вороны на голых ветвях перебрасываются бессмысленными фразами, пульсирует самолет в ночном небе. Рифленая поверхность металлических листов, ограждающих стройку, холодит мозг, порыв качнул деревья. Снег под ногами крошится, свет фонарей лег на стены, зимние тени дрожат на ветру. Путь лежит через детскую площадку.
Слышно, как ветер шумит в урнах, впереди железная ограда с проемом. Низкий деревянный заборчик защищает оледенелые стебли растений в саду у пятиэтажки. Алена проходит мимо морозно-твердых ягод рябины, услады взора зимних птиц.

Нервное время,  городская зима. Вечером где-то в котельной прячутся от мороза коты, ночью под ногами хрустит то, что можно разглядеть в дальнем свете фар. Во дворе горит лампа и снег летит на свет. Собаки рассержено лают на образы, всплывающие этими долгими потемками из коллективного собачьего бессознательного.

Ртутный столб опустился ниже, кровь течет все быстрее. За ней по пятам гонятся волки, их слюна прожигает снег. В бесконечном колодце темной синевы пересекаются ледяные бревна, пока еще они слишком высоко. Вселенским пожаром реклама на витрине, прошел год с тех пор, как.…

Ночью кровь течет по звездам вниз, и ее шаги звенят эхом хрустальных ступеней. Сейчас, именно в эту секунду, она находится в точке равновесия, пробираясь сквозь сочленения веков прямо в глотку Черному Оракулу. 

Зимний огонь неба, содрогаясь, звенит тимпаном, принося свои гимны навстречу тому разрушению, к которому она стремится. Владычица морозного месяца идет по центру этой вселенной. Вокруг нее – десятки, сотни, тысячи сфер, тонких линий тока, пересекающихся над распущенными черными волосами.

Она – летящая в белом, остальные – лишь наблюдатели. Снежная красавица ночь под лучами звезды. Что она хочет выразить своим танцем? Алена владеет и холмами, что чище самого чистого, и зверьми из серо-синего снега, и огромными твердыми потоками голубого льда.
Полоса, оставшаяся от заката – то место, куда ей нужно добраться следующей ночью, ведь кто-то хочет убить ее.

Звезды сливаются в далекую дымку  недостижимых грез.

Мимо странных, советских зданий береза золота летит вперед. Алена.


                ВЕСНА

 В марте, когда весна дала уже знать о себе очередным птичьим гриппом, Артур сидит за столом, крутит в руках зажигалку, задумывается, и швыряет ее на ковер, которым прежние хозяева квартиры заботливо устелили пол, не подозревая, что именно здесь будет обрезана их нить.

На окраине города, в одном из покинутых домов, он смотрит в окно, а в эти минуты государство, в котором Артур жил несколько десятков лет, распадается на части. Исчезает в небытие, как Советский союз когда-то. Как странно. Где-то, совсем неподалеку, идет гражданская война. В этом нет ничего необычного для нашего края, гражданские войны здесь – обычное дело еще со времен киммерийцев. Геродот оставил нам в назидание версию того, что приключилось внутри киммерийского общества перед военной угрозой со стороны скифов.

Скифы, въехав верхом на территорию Северного Причерноморья и Лесостепи, нашли отличные пастбища для своих коней. С жившими на этой территории киммерийцами они собрались поступить согласно совершенно недвусмысленным законам раннего железного века.

Киммерийцы, оказавшись перед угрозой полного геноцида, решили обсудить, как им быть дальше – сражаться или отступать, ведь противник превосходил их численно и технологически. Обе точки зрения нашли своих сторонников, и спорящие стороны принялись убеждать друг друга.

В результате, вторгнувшись во владения киммерийцев, скифы обнаружили, что те перебили друг друга во время дебатов почти полностью, осталась лишь застигнутая врасплох жалкая горстка выживших воинов, не сумевшая оказать серьезного сопротивления.
Кстати, и те и другие были «братскими народами», оба принадлежали к ираноязычной языковой группе и вообще были весьма схожи по своим культурным признакам. Сражения, революции и перевороты. Это Украина, бейби. 

Те, кто раньше считал новостные сводки моветоном, не стоящим внимания уважающего себя человека, теперь внимательно следят за ними, гадая, не пора ли, следуя примеру бывшего правительства, бежать из страны. И вот Артур сидит в сети и читает  о том, что мэра его города взорвали в собственном доме, другие государства вводят сюда танки, по улицам ходят вооруженные люди (ну это уже далеко не новость), а квартиры укрепляют бронированными дверьми.

Утро ветра, начало династии – людьми играют так, как будто они растут в одном из этих замков Героев Меча и Магии. Их нанимают как существ, что бросят со следующим ходом в битву. И, похоже, что ресурсы ограничены: армии бросают в бой, так и не прокачав – на это просто нет времени и золота.

В это самое время множество его  знакомых подумали – почему бы не начать пир во время чумы? И пока одни собирали тревожные рюкзаки, запасались оружием и заблаговременно приобретали визы в теплые азиатские страны, чтобы улететь следующим же рейсом в случае чего и переждать опасность, прогуливаясь под пальмами, другие принялись с огромным прилежанием тусить и упарываться. Что, разумеется, тоже не помешало им обзавестись средствами обороны и нападения. Коллекционировать оружие так же увлекательно, как и наркотики. И как всегда – большинство увязло в дуалистической модели восприятия событий, где наши точно белые, чужие безусловно черные. А позиция, основанная на личных интересах, яростно маркируется как трусливая, эгоистичная и недальновидная. Еще бы.
Время здесь течет теперь рывками – от дня к ночи. Что принесет новый рассвет сквозь узкую полоску стекла окна, утром пробежав по крышам? Несколько месяцев зима упорно не желала сдавать свои позиции, стреляя  прохожим в лицо снежными комьями и вгрызаясь холодом в землю сквозь каменные мостовые. Но весна все же выиграла бой, лишь только ей в жертву было принесено несколько человек, погибших от сорвавшихся с высоких карнизов длинных, острых сосулек.

Утро. Пролетела над птицами крыша. Глоток чая, взирая на серую дымку тумана, скрывшую дома напротив, заслонившую время без сновидений. Унесенные ветром бродячие собаки прогуливаются под балконом в поисках пищи спозаранку.

Точка пространства, где находится Артур – вне времени, как и мотивы перепетого Бродским Марциала. Современный человек находится во всех эпохах истории одновременно. Смятая кровать и полосатое одеяло.

Играет известная песня из американского рок-н-ролла, она звучала в сериале о Декстере. И она словно бы о кратком миге света далекого прошлого. Не человечества. Нет. Каждого из нас. И о том, как сильно нужно ценить мгновенья счастья, буквально впитывая их всей кожей.

Запах благовоний. На столе белые, смятые салфетки, оставшиеся от пиццы, упаковка из пластика, мобильный, лежащий на деньгах, пакет бананового молока, по-видимому, подошедшего к концу. Перочинный нож с черной рукоятью, украшенной рисунком, который при желании можно истолковать, как крест на щите или гербе, лезвие вынуто. Рядом с ним зубочистки, тарелка, три зажигалки, бонг, крышка от пива и небольшой ручной барабан  – дерево, обтянутое кожей. Возле колонки справа лежит служебная записка.
Проснулся, умылся, зашел в аккаунт. Безумное отсутствие весеннего снега жестоким образом компенсируется лобными долями мозга. Ощущения тепла или холода, такие же бессмысленные, как ежедневный обряд проверки новостей. Глядя в окно, за которым месяц праздника охоты шлет лучи, Рома идет вслед мыслям по дорогам от рек до морей и дальше по горам Карпат.

Вдалеке за окном поделенная на семь частей красно-белая труба уходит в туман, стоит член. Квартира утром – причина ожидания пищи, дня, ясности, исчезновения светового пятна на стене напротив. С потолка свисают жалюзи, длинные серебряные ленты сфокусировали на себе внимание и тихонько покачнулись. Открыть их поскорее.

Он пришел, этот день. Что это за желание иногда охватывает? Что за яростное подведение итогов? После столкновения планеты с астероидом  целые цивилизации исчезают, майянская грусть. За окном разгорается рассвет, и древо с голыми ветвями кажется чудесным, синим-синим цветком, а эти черные ветви – прожилки на лепестках…

Он уже будет мертв, но по-прежнему люди будут развлекаться, учиться, добывать деньги и т.д. и т.п. Конечно, может, какого-нибудь старого импотента это и могло бы успокоить – размышления о бренности сущего и прочий подобный хлам. Во многих радостях забываешь о печалях. Это главный закон. Просто делай так – и все будет o’k.

Сознание постоянно пытается перепрыгнуть момент взирания, оно перескакивает происходящее, и вся вещь в том, чтобы оставаться наблюдающим. Опыт, что успел накопиться, создает буфер между Ромой и миром – достаточно комфортно, но этот этап, еще даже, по сути, не достигнутый, следует считать априори промежуточным.
У него теперь ни работы, ни дома, ни каких-либо определенных планов на будущее. Ни, возможно, самого будущего. Но он  уверен в себе. Артур выглянул из открытого окна наружу, на улицу.

Свет за пределами формы – его сознание, мысли, воспоминания… то, что растет по сторонам, становится фоном разворачивающихся событий. Состояние самурая, что сидя по-японски, глядит, как клинок тени рассекает зеленую штору – благодаря этому ощущению он стал понимать так много.

Слышно, как зашевелились остальные. Пройдя в гостиную, Артур обнаружил их всех сидящими у стола и разливающими что-то. Поджав ноги, Алена сидит в кресле, большая кошка с роскошной грудью, и спрашивает:

- А что, рюмок не было?
- Ну если сходишь в магазин – будут.
- Не могу, я волосы сушу.
- Ты суши, конечно, но пару дорожек нам оставь – такой фен сейчас нигде не достанешь.   

На спортивном свитере Алены  знак анх, стилизованный под барокко наших дней, окруженный травами и состоящий из концентрических кругов вокруг звезды с девятью концами. Артур почесал бровь и увидел огромную картину изменяющегося мира, где женщина-тигр в золотом целлофане порежет язык о нож дурака.

На холодильнике старые наклейки, семейная пара раньше жила здесь с детьми. Артур попытался представить, сколько их было, в какие игры они играли, живы ли сейчас, а супергерои мультфильмов своими потускневшими красками напоминают об ушедшем в прошлое мире.

- …у нас есть реальное преимущество – они не знают, что нас нужно искать всех вместе. – Услышал он конец фразы Никиты, и спросил:
- Что будем делать дальше, вы уже думали?
- Да ничего не будем. – Ответил Никита.
- То есть?
Артур вздохнул и потер лоб.
- Мы плотно обосновались этом районе. Я думаю, сейчас нужно подождать, пока к нам еще люди подтянутся.
- Так, а остальные районы зачистить?
- К чему? – Рот никиты скривился в ответе. – Куда мы спешим? 
- А можешь для начала определить, кого ты называешь «мы»? – Снова спросил Рома.
- В смысле?
- Ну, в смысле мы – это ты имеешь в виду всех наших? Или вообще всех тех, которые к нам идут добровольцами?
- Пусть идут, чем больше, тем лучше.
- А вот я бы не сказал так. Ты видел, сколько там долбоебов? Это же вообще черт знает что, какие-то, ****ь, неформалы лезут, это что, фестиваль авторской песни?!!! Мы тут набор клоунов объявили? И прикол в том, что если это наши, то мы, по ходу, должны за них нести ответственность. Это же не мясо. Это люди. И они живыми хотят остаться. А если это не наши, то зачем вообще эта массовка нужна, только лишнее внимание привлекать. Еще только не хватало, чтобы с нами передвижной гей-парад ездил.
- А что ты предлагаешь?
- Производить отбор среди желающих, для начала, если они хотят с нами. А то сейчас набежит толпа хомячков, радующихся, что теперь работать в офисе не нужно. Прикол в том, что таких вот бойцов слегка прищимят – и они первые же нас и сдадут. И в спину еще выстрелят, если злые дяди, с которыми они так жаждут бороться, припугнут как следует. Так что пора всех их отправить обратно в родные вконтакты.
- Огнестрельное оружие сейчас в основном у таких же, как мы.
- Да не в оружии дело. Хотя и в оружии тоже, конечно. Против автомата травмат не особо катит, тем более, если он общий, один на семерых. А вообще пусть приходит кто хочет и с чем хочет. Но принимать мы будем не всех.
- Ты и среди наших предлагаешь сделать отбор?
- Наших не много, на самом деле. Те, кто почувствовал то же, что и мы– для них и выбора, по сути, нет. Как и для нас. Иначе мы все здесь уже давно не сидели бы. В мире много местечек, где поспокойнее. Я лично на Гоа укатил бы, только так. Сейчас ел бы кислоту, слушал транс и купался в океане.
- Хорошо еще, что мы можем всегда отличить, действительно человек наш, или выдает себя за нашего. – Сказала Алена.
- Так что ты собираешься делать? – Вернулся к теме беседы Никита.
- У меня есть на примете несколько человек, которые отлично справятся с отсеиванием. Ну и я приму участие. 
- Ты, кстати, по поводу объебосов что думаешь?
- Пусть употребляют, кто хочет, бороться с этим бессмысленно, да и незачем. Но нужен все-таки контроль. А то бывает, что половина людей в мясо, кто-то под сливой с дудкой, кто-то на выходах – это уже никуда не годится. Если на ногах не держится – выгонять. А если наоборот, прыгает и рвется в бой, то – пожалуйста. Вообще, конечно, если бы еще таких скоростей достать, как те, что Рома пробивал… У нас бы тут армия берсерков была, ****ь.
- Я узнавал. – Подал голос утонувший в мягком кресле Рома. – Пока не привезли. Как только будет что-то, мне маякнут сразу.
- А слышали  – Индеец под кислым уже неделю бегает.
- Ну так он на то и Индеец. У него там своя тема в голове – ирокезы, тропа войны… Он на блокпост с одной гранатой и ножом ходил.

Они сидят в комнате, созерцая причудливые хитросплетения орнамента обоев. Уютный вигвам с теплыми батареями, заходите на потлач, люди добрые. Сейчас такое жилье называют «брошенка». В принципе, размышляет Рома, неплохо, если квартира, где висит пять человек в течении недели, не твоя – тогда не удручают разлитые на ковер жидкости, прожженная сигаретами обшивка дивана и вездесущий запах чьих-то носков.

Квартира, которую они выбрали, находится в солнечном сплетении двенадцатиэтажного дома, двойной слой окон глядит на север. Это обычная двукомнатка, где туалетная соединена с ванной, а балкон выходит внутрь двора на покрытую мелкой, белой чешуей школу.

Выбор места совершенно случаен – с таким же успехом можно было занять и соседние квартиры. Андрей тогда просто оценил взглядом дверь и сказал  – сюда.

Это сердцевина района, ставшего одним из очагов Вторжения. Когда они зашли сюда, то над совсем свежими трупами бывших жильцов деловито сновало несколько похожих на помесь насекомого и обезьяны тварей, исследуя пространство на предмет материальных ценностей. Милиция сюда точно не сунется. Эти ребята от борьбы со Вторжением стараются держаться подальше. Не их профиль.

Впрочем, и без органов хватало сюрпризов. Однажды Никита с Ромой, решив исследовать весь дом, выломали очередные двери. И когда Рома первым ворвался в квартиру, то в живот ему оказался нацелен кухонный нож. Схватив женщину за руку, Рома вывернул ей кисть. Подошедший к этому моменту Никита поднял встрявший в плинтус нож, взяв его за лезвие. После этого, извинившись, они вышли обратно на лестничную клетку. Женщина поджала губы и с силой захлопнула за ними покалеченную дверь.
Новый день, безбрежность мысли, во рту сухой вкус сигарет, в открытую форточку дует ветер. Рома подошел к шкафу в коричневых разводах. На полке в ряд стоит множество книг, большинство – европейские романы. Такие книги собирали и его предки, пока их не взяла за задницу трансформация общественного строя. Он наугад вытащил наименее потрепанную (а значит, и наименее читаемую):
«Спокойную, размеренную жизнь английской колонии в Новом Уэльсе можно сравнить с чайником. А можно, в принципе, не сравнивать, все равно  это к делу не относится. Важно лишь знать, что почти полная идиллия, мир с окрестными туземными племенами, низкие налоги, своя земля и протестентский пастор с  уклоном в методизм – все это было нарушено с прибытием нового колониста на торговом судне ост-индийской кампании, которого поначалу даже и не заметил никто.

Его звали Джек Дэниэль, его отец был англичанином, а мать – шотландских кровей, что не могло не сказаться на развитии его наклонностей. В возрасте одиннадцати лет он потерялся в горах, на второй день нашел дохлую колли, сбежавшую из поселения неделю назад, снял с нее шкуру, и, надев ее, прошел до ближайшей деревни. Это, вероятно, и определило формирование его личности.

Через неделю в гавань неподалеку зашел испанский галеон. У команды закончилась пресная вода, и командир выслал отряд в форт англичан, чтобы узнать расположение источника. В это время Джек Дэниэль снимал шкуру с очередного поселенца, набивал ее соломой из конюшен, сшивал и ставил у стены крепости. Отряд ошалело уставился на происходящее, воздух с шелестящим свистом разрезали лопасти мельницы».

Непонятно, как эта хоррор-пародия на классику нового времени вообще сюда попала.
Все расположились кругом за коричневым столом без клеенки, и пьют коньяк. Алена, вымыв пряди волос шампунем, вернулась в комнату. Она потянулась за тарелкой, но та выскользнула у нее из пальцев. Наклонившись, чтобы поднять осколки с пола, опрокинула еще и чашку. Снова звон.
- Твою мать!
- Забей. Садись, покурим.
- Давай. – Протянула она руку за трубкой.

Трещат шишки. Солнце просочилось сквозь щели между задвинутыми шторами, возница колесницы коснулся лодыжки Алены. Она увернулась от сигаретного дыма, струящегося из недобитого окурка в пепельнице. Всего лишь пакет сока на столе – он ли привлекает ее внимание? Вишни на обложке, огромные, сочные ягоды водопадом ниспускающиеся с гор, это всеобщее вишневое оледенение рекламных стратегий.

Сидя за столом, она видит из окна верхушки, рога притаившихся внизу солнечных оленей. С улицы доносятся крики, на люстре тихонько позвякивают пыльные, стеклянные иглы.

Как все случилось так, как случилось? Этот вопрос беспокоит, в той или иной форме, всех ее соотечественников.  Но для того, чтобы ответить на него, нужно выстроить причинно-следственную цепь, а для этого у нее по-прежнему не хватает данных.

Вообще, может это и к лучшему, что они до сих пор не продумывали как следует мотивы своих поступков и возможные варианты развития событий. Если человек составляет планы на жизнь слишком надолго, то они, как правило, не сбываются, ведь пока живешь будущим, то не видишь настоящего, а это, в  свою очередь помешает  составить верный прогноз того, что случится.
Следует просто оставить это Девочке Острой Лисе, что преследует добычу, мчась по лесной тропинке в день Солнца. Она прикрыла уставшие глаза и почувствовала запах шампуня в волосах.

Остается вернуться, прикоснуться к миру, исследовать его так и эдак. Алена чувствует это так, как чувствуют ветви, пытающиеся схватить пронзительно синее, до боли, небо. Она чувствует это как объятия, как игру Богов, в неизъяснимом очаровании которой сезоны медленно кружатся в танце от весны до весны, от любви до любви… как ощущают кожей приближение перемен, заменяя стены на чьи-то руки.

- Нужен налог на женщину. Нас спасет только налог на женщину. – Разглагольствует Артур. – С каждой женщины шесть санок дров, нарубленных лично оной.
- И что ты с ними делать будешь? – отозвалась Алена, – Андрей!
- Что?
- Задолбали здесь курить табак. Идите на балкон с сигаретами. Дышать невозможно.
- В натуре, давайте выйдем на балкон, а то как будто печь по-черному топим.

Все свесились с балкона, предавая друг другу длинную трубку с клапаном, и зачарованно смотрят, как среди тумана двигаются приземистые силуэты. Кончается зима. Дни перетекают между ветвей друг в друга, оставляя круги на мутной поверхности  памяти.

Холода только успели закончиться, сменившись аномально теплыми, чуть ли не летними деньками, по поводу которых, никто, конечно, не строил особых иллюзий.

Сквозь туманную дымку горизонта иногда пробиваются солнечные лучи. Но чаще свет пропадает в ней бесследно. В этой дымке пропадает и Рома, пропадает целыми днями и ночами, и нет никого, кто бы нашел его. Оборваны мысли и потеряно пространство, где они могли бы быть.

На самом деле, как бы сильно не изменились внешние обстоятельства, он продолжает делать то, что делал и два и три года назад, двигаясь по кругу, двигаясь по вене, по диалектической внутриматочной спирали. Остановись, Омега. Его жизнь слишком странна. Наперегонки со смертью между Киевом и Львовом.

Рома глядит из тишины на то, как близится конец. Но все это уже происходило с ним, нет повода для беспокойства. Ветер провожает иллюзии смерти, отчаянные дни плавают на дне. Время – чуткий голубь, он вспорхнет – и нет его, лишь воспоминания останутся, но это и способ стать новым, да, несомненно, это он и есть, способ уйти от привычных экзистенциальных кризисов жанра. Остается только играть в жизнь, и надеяться, что когда-нибудь поймешь правила.

Целый район, занятый чудовищами Вторжения, простирается пред ними. Огромная территория вдоль, ввысь и вглубь заполнена телами, снующими повсюду в ожесточенной и молчаливой схватке за жизнь. Почти всегда молчаливой. Артур щелчком отбросил фильтр в одного из них.

Тех, кто вторгся, называют незамысловато – «они». Такое имя архаически просто и точно. В то время, когда Интернет веером разбрызгивает обидные прозвища, бесконечно их множа, в районе боевых действий тихо и уверенно утвердилось слово «они».

Возле железного сооружения для выбивания ковров лежит, скорчившись, и зажав в руке пластмассовую выбивалку,  почерневший труп, владелец которого, без сомнения, при жизни был весьма порядочным мужчиной. Снаряд, скорее всего.

Артур стреляет по одной из тварей, копошащихся у подножия дома. Та падает, ее собратья останавливаются посмотреть, что случилось, и Андрей успевает выстрелить еще по двоим. Конечно, они быстро сообразили, что нужно бежать. Это все-таки не зомби из фильмов – их мочат, а они идут. Все, кто проникли сюда после Вторжения, поступают как любой перспективный биологический вид – быстро учатся, накапливают информацию, приспосабливаются.

Целуя кобру кальяна, вынесенного на балкон, Рома смотрит на дом, стоящий там, где начинается частный сектор. Он видит всю мелкую историю прежних владельцев, всю эту банальщину, что с ними происходила: сначала молодая семья жила вместе с родителями, затем отношения невестки и тещи испортились, и молодоженами было принято решение съезжать от родителей и снимать квартиру. В центре города. И недорогую.

Тем временем, изогнувшись, Артур смотрит на соседский балкон справа – там кто-то шуршит полиэтиленом уже минут двадцать.

- Я ничего не вижу.
- Да не гони, это скорее всего крысы резвятся в стратегических запасах гречки.
Время от времени они натыкались на брошенные запасы каш и круп – трогательное свидетельство первого этапа кризиса, когда нашему запасливому населению уже было ясно, что ****ец придет, но еще пока неизвестно, когда именно и в каком размере. 
Никита принялся рыться в инструментах, хранимых предыдущими хозяевами по старой советской традиции, здесь же, на балконе. У него спросили, что это он такое придумал. Он ответил, что хочет взломать замок в той квартире, а для этого ищет молоток и долото. Алена молча показала ему на ручку топора, выглядывающую из настенного шкафа.

Никита отправился сражаться с дверью, и вскоре во все стороны полетели звуки. Он рубит эту дверь так настойчиво, что, кажется, не знает усталости, удар, взгляд на топор, взгляд на дверь, еще удар, и вот уже лучи света, электрического света, оставшегося от включенной лампочки стали прорываться наружу, как будто Никита рубил отверстие через скалу в какую-то из сказочных, восточных пещер. Наконец, вырубив замок с ручкой из двери, он откинул дверь так, что она стукнулась о стену, и, отлетев назад, захлопнулась перед самым носом Никиты.

И пока его друзья выходят на лестничную клетку, там, за дверью, Никита с кем-то говорит, и когда все узнали, с кем он говорит, то разразились радостными криками, ведь это пес, настоящий пес, черт побери, и шерсть его черная, уши торчат, и вообще, это был такой клевый пес, который встречается лишь однажды, и если уж в голову взбредет такая блажь  – завести собаку, то вы будете искать именно такого пса, и порой встречный бродяга будет смотреть на вас, и в его глазах будет что-то такое, о чем вы будете вспоминать теми тоскливыми туманными днями, когда.

В комнате пованивает – собаку здесь, скорее всего, бросили уже давно, она вся отощала, и когда увидела людей, то бросилась к ним с лаем, виляя хвостом.  Собака оказалась той находкой, что на короткое время позволила всем расслабиться и перестать составлять планы. Как говорится, собака лает – караванщик черным ширяется.

- Давайте поглядим, сколько праведников осталось в этом городе! – Предлагает Артур.

Мечи ветвей подскажут, что делать, а пока что пора собираться в путь, натягивать джинсы, чистить зубы, включить на компьютере трек. Они надевают лица, причесывают души и идут по опустевшему району вдоль дороги, обрамленной грядой грязного снега.

Даже орнамент на одежде не защищает от коварных тварей, готовых выпрыгнуть из-за низкорослых кустов на всех, кто выглядит достаточно беззащитно. Здесь обычно вообще никто не ходит – вероятность стать добычей того, что пришло со Вторжением, слишком высока. Лишь ездят на большой скорости машины. Вот проехала одна из них. Черный, мокрый асфальт, навстречу грузовик с топливом, в этом климате они быстро плодятся. 

Друзья продолжают идти вперед, прочь сожаления и мечтательные раздумья, посвященные несуществующему. День просто чудесен, тихий юмор уходящей зимы. Трава – великолепное начало, ветви ивы словно руки Шивы. И каждая ветвь касается их тем краем, что тоньше. Утро верхнего мира. Мы то, во что мы верим.

 Бывший книжный магазин – никто его не потревожил, почуяв, верно, что поживиться тут будет нечем. Кто-то предлагает войти, и, разбив витрину, компания входит в хранилище мудрости, хрустя обувью по стеклу, и опрокинув случайно стеллаж. Рома довольно восклицает: «Всю жизнь мечтал в магазине книг покурить!» Вскоре они обнаружили, что в обесточенном здании уж слишком темно, и можно прочитать только названия. Схватив по книге, все вышли из магазина.
- Итак, вашему вниманию предлагается новейшее издание анонимной рукописи, датируемое промежутком конца XIV – первой четверти XV вв., найденное в монастыре Сент-Альминского аббатства:

«О мудром устроении государства и процветании христианского народа. Составлено в поклонение монаршей милости и величию церковного града».

 «…и поэтому подданные должны трудиться, не покладая рук, а благородные господа должны со всей возможной осмотрительностью благочинно управлять. Если кто из горожан становится недовольным, то лучше такого не казнить публично, что принято в Аквитании, хотя и этот способ хорош, да хранит пресвятая Дева нашего короля, но лучше обрубить ему уши и сделать веселым комедиантом, смешащим на площади людей, тогда горожане станут благодушны и забудут на время о голоде.

Рабочих, посланных на вырубку леса или еще какие работы, держать следует под неусыпным присмотром, ибо они по своему скотскому неразумию могут отлынивать, причиняя хозяйству большой вред. В городе надобно иметь отряд воинов, этот гарнизон будет надежной защитой от нападения злонамеренных иноземцев, да падет на них проклятие Господне. Ни на минуту нельзя забывать, что коварные враги не дремлют, строя козни против…».

- А вот еще одна рукопись в том же сборнике:

«История монаха Бертольда, приспешника искусителя, который нечестивыми приемами блуда словесного овил священный глагол».

«Монах Бертольд жил в монастыре Сан-Диегос. Монастырь этот располагается в «…». В этом монастыре, осиянном, как уже было сказано, несказанной благодатью Господней, завелся гремучий аспид двужильный, андромедный, андрогинный, пусть будет у них песье месиво, кто жрет и изрыгает огонь неисчислимо.

Этот монах Бертольд по описанию, был довольно заметным монахом, а именно в физическом его обличье было «…». В духовном же обличье лишь обличенья ждала его машина божья неизбежная. Он задумал из Священного писания, из Ветхого, а так же из Нового вычленить кто что говорил, какие кто произносил речи, и сплотить это в единый поток. Сначала настоятель подумал, что тот хочет сделать Библию похожей на театральную постановку, какие были в ходу среди греков во времена Аристофана.

Но Бертольд хотел не этого, хотел же он, чтобы все книги Ветхого и Евангелия Нового завета начинались одновременно, что можно было сделать, лишь переплетя их, создав разноголосицу и отсутствие смысла, и сатанинское помышление извратить Священный замысел. И тот монах, раненный и подкошенный чумой ушел, Господь дал ему все наставления.

И потом через два месяца, когда тот, кто хотел пролететь сквозь него, прошел мимо небесных наставлений, негодяй, а еще говорил, что помазанник божий, и хоть пишу я это на снежном холме лежа пузом на шкуре издыхающей коровы шелковыми кисточками, но не постичь мне и теперь, что хотел безумный брат Бертольд этим добиться, и тай на эта мучает меня и сводит меня с уума, А Бертольд создал это преплетенье змеиное дивавольское, вот начинается оно «…»».

Примечание: рукопись дошла до нас в неполном варианте из-за плохой сохранности, обусловленной особым климатом винного погреба.
И волны света текут на истаявшую весной дорогу. Оборотная сторона листьев словно лапа ящера. Они оставляют все как есть, идя вниз за временем плывущих ответов. Верный ход весной, пробегая по временам. И воткнув трубочку в коктейль из многоэтажек и частного сектора, друзья не спеша пьют коньяк стеклянной сабли.

Большинство магазинов в этом районе было покинуто в спешке, почти все продукты разграблены. Весенние попутчики нарочито неспешно идут к своей цели, ведь если придут раньше, то выскажут свою заинтересованность. «Ну и что с того» – скажет кто-то. И верно, ничего такого, а все же…

…спящее море зверей с рыжими подпалинами травы, день выдался теплым, лишь замерзшие пальцы рук напоминают, что зима еще не ушла окончательно, но она уже уползает снегом в сточные канавы, где порой попадаются оторванные снарядами части тел. Группа из нескольких леди и джентльменов, осторожно набрав воздуха в легкие и задержав дыхание, проходит мимо трупного запаха. 

- Мы можем, в принципе, здесь жить вообще сколько угодно. – Сказал Рома, догоняя Алену, успев при этом ударить кулаком в челюсть внезапно возникшему перед ним обнаженному, пьяному мужчине, потянувшему к ним руки. Еще один бедняга, потерявший все и сошедший с ума. – Тут же, если вдуматься, для нас просто рай земной, и ни милиция, ни какие другие совершенно не нужные здесь органы власти сюда не придут, потому что Вторжение здесь плодит всех этих зомби в как третьеразрядных фильмах ужасов – очень, очень быстро и неконтролируемо.
- И что, мы тут всю жизнь будем сидеть, по-твоему? И дети наши, и внуки?

Печально посмотрев на Алену, потом на стену арки, где было написано «Бытие есть. Небытия нет», Рома печально вздохнул, проникнувшись фактом того, что некоторых вещей, как, например, определенного рода ирония, некоторые люди понять просто не способны, ну не наделил их этим ни Создатель, ни Охранитель, ни даже Разрушитель.

- Никита, слышишь. Никита!
- Чего?
- Кем ты работал до того, как все это случилось?
- Собирал компьютеры. А потом вот с этим придурком – он показал на Рому – торговали амфетаминами. А ты?
- А я дизайнером.
- Да? А чего именно дизайнером? Ты училась на это?
- Не на это, но училась, даже закончила. Филолог по образованию.
- Я слышал, что среди них много семитов.
- Это ты от меня слышал. – Вмешался Андрей. – Только не среди филологов, а среди философов.
- А почему так? – Поинтересовалась Алена.
- Сорок лет ходить по пустыне – надо было чем-то себя занять. А вообще, если быть точным, их много среди вузовских преподавателей философии. Они любят называть себя философами, что, мягко говоря, не одно и то же, поскольку они всего лишь занимаются историей философии, не генерируя новые философские концепции. Вообще, гуманитарным наукам давно пора «вернуться в семью», поскольку все они – часть литературы, причем, во многом, часть комментаторская.

Как и каждая компания молодых людей, они стремятся к изживанию себя без остатка. Беглые тени черных снов спешат от весны до весны, и по новой, легкий успех. Там, где восходят новые дни, они появились первыми. Вечные воды текут под мостом, уходя на много столетий вперед.
- Слышишь, Андрей, а что ты там такое смотрел про космос и Библию? – Спросил Никита.
- А, это я скачивал фильмы BBC торрентом, и в одной папке вместе с ними скачалась какая-то американская передача о Вселенной религиозного толка. И как и во всех научно-популярных, хотя, конечно, на самом деле и не научных и не популярных фильмах христианского толка, призванных синтезировать некоторые из тезисов современной науки с Библией, в качестве косвенного аргумента там использовалось утверждение, что астрофизики «тоже верят в Бога». Однако, скорее всего, Бог астрофизиков вообще не тождественен Богу христиан. Для людей, восторгающихся изумительной проектировкой гигантского количества процессов различной степени сложности взаимодействия,  Бог является рефлективным Абсолютом на метауровне бесконечной Вселенной. Постоянное повторение, но всегда с вариациями. Я думаю, что современное понимание концепции христианского Бога сложилось не раннее начала двадцатого века. Бог в европейской интерпретации – это Время. Вся Западная Европа, в конечном счете, поклонялась Времени как категории, унаследованной еще от греков и римлян и понимаемой ими как совокупность индивидуальных судеб. В этом заключена уникальная трансформация античного наследия. Ощущение неизбежности линеарных трансформаций, в которых временные рубежи означают также и качественные изменения, рождает Бога как отца истории в ее классическом смысле, такой, какою ее себе представлял Геродот – как совокупность объединенных повествованием фактов. Одним из закономерных последствий развития подобных мировоззренческих представлений является появление пантеизма, мистико-философской системы, в которой Бог находится во всем. Ощущение постоянной процессуальной власти Времени над миром и человеком закономерно привело к осознанию пантеизма как единственно возможной формы мироощущения для художников, философов и писателей, начиная с эпохи Возрождения.
- Предлагаю снять новую американскую молодежную комедию «Никто еще не держал так долго дедушек в подвале». – Заявил Рома. – Короче, пацаны узнали, что их дедушки – вампиры. И держат их в подвале. И в это время к ним приходят телки. Вот это саспенс!
- Нормально! И там еще будет сцена…

Ветер спросит, как дела, просто проносясь, но слишком сложно понять, что осталось от их прежней жизни теперь, когда они оказались в пространстве с совсем другими возможностями. Жизнь на улице чревата неприятностями, тяжелое электрическое солнце нависло над городом.

На горизонте собираются тучи, они уходят в далекое путешествие по планете Земля в ту точку, которая только снится. Образец изречений и смыслов стелется по дороге, захлестывая тротуар. Они знают о том, что пришла пора держать нос по ветру.

Когда времена идут вспять и сны, воспоминания и мысли смешиваются так, что не отличить. Когда реальности переплелись так надолго, что уже привык к этому, хотя привыкнуть невозможно, всегда находится кто-то, кто станет еще одним мостом в новое, другое никуда.

А в лесах тускнеют тонко намекающие пролески, и среди по прошлогоднему коричневых, навсегда мертвых листьев зеленеют свежие островки травы – изогнутые гарпуны только начавших расти одуванчиков, ожидающих своего часа под яростный, птичий звон. И будет новый год, и прибудет старый день и начнется великий круговорот. На черепе великана выглянуло Солнце. Звенит день, радостно и смело, так, как не зазвучат ни барабаны на пятом этаже соседнего подъезда, ни музыка сфер, наигрываемая таинственным греком своим ученикам во время очередного приступа содомии среди богатой на кипарисы греческой природы.
Рома хватает какого-то зацепившегося с ними прохожего, забредшего спьяну на район, ставший одним из центров Вторжения, за ворот куртки.  Андрей бьет незнакомцу в нос, их сначала пытаются растащить. Отравляя свой мозг алкоголем, приближая тот слоган, что звучит в старых американских фильмах, Рома целит ногой в живот. Обычное дело, драка.
 
Никита стоит перед дверью подъезда, в который побежали пацаны преследовать случайного противника (он принялся убегать, а Андрей и Артур решили его догнать и выяснить, хотя непонятно, что они там еще собираются выяснять, и так уже вроде все ясно, лол) и ждет, пока они выйдут.

Пригоршня монет в кармане – вот то, что остается от империи, статуя с обломанными руками – то, что остается от культуры, разбитый об асфальт стеклянный сосуд – то, что осталось от прошлой ночи. Страна уже давно находится в состоянии перманентного политического и экономического краха, и, то, что чудовища Вторжения наводнили улицы городов и сел, мало что меняет.

Та часть местных жителей, что выжила после Вторжения и, несмотря на опасность, осталась на насиженных местах, быстро скатилась в неоварварство. Среди них время от времени буйным цветом разрастались массовые психозы.

По новостям то и дело предаются огласке случаи каннибализма, крайней расовой нетерпимости и попыток феодальной сепарации, когда один из городских районов вдруг объявлял о своей независимости от Украины. Воспользовавшись поводом восстановления общественного порядка и защиты населения, силовики-генералы взяли крупные населенные пункты под свой контроль.
В небольших городах и поселках городского типа  их власть уравновешивается со властью местных криминальных группировок. То, что там происходит, достаточно известно, чтобы это описывать. Тем более, что Томас Гоббс уже это сделал. В первую очередь погибают, конечно же, те, кто социально уязвим – пенсионеры и мелкие госслужащие.

«Куда же смотрит милиция?» – Спросят телезрители. Достоверно известно, что на углу Петровского и Афанасьевой милиция смотрит в карманы гражданина, осквернившего своей мочой священный фонарный столб у забора. Что же касается реального сопротивления Вторжению, мужественные стражи по большей части проявляли какую-то детскую растерянность.

Это было связано как с тем, что они привыкли иметь дело, в-основном, с бомжами, пьяными и наркоманами, так и с тем, что большинство из них всю  профессиональную деятельность посвящали разведению на бабки своих же сограждан.

СМИ подают любую ситуацию так, что любая, самая шокирующая новость выглядит лишь одним из фрагментов естественного течения событий. Да, разумеется, по всей стране разгуливает то, о чем люди успели позабыть. Украина словно бы оказалась в фантастическом хоррор-боевике.

А между тем премьер-министр Украины заявил, что цены на зерно увеличиваться не будут. В Европарламенте насторожены  ситуацией со свободой слова в Корее. Япония запускает новый спутник. Известный кинорежисер снял франшизу. Динамо выиграло у Хорватии. Компания Рено представила новые подушки безопасности. Американский студент женился на самце макаки. Леди Гага сделала татуировку. Жизнь продолжается.

По идее, к происходящему должны были быть прикованы взгляды всего мира. Это ведь отсюда, казалось бы, все началось. Но Украина для населения стран первого мира находится на периферии культурной географии, она еще менее известна, чем какая-нибудь Уганда, или Трансильвания. Про последнюю хоть фильмы иногда снимают. Кстати, может быть, у них там до сих пор вампиры живут. 

Оружие теперь есть практически у каждого, хотя не всем оно помогает. Однажды утром Никита вышел на базар купить еды, и по дороге нашел пистолет, а рядом – засохшие бурые полосы на асфальте. Такие остаются, когда тащат волоком что-то тяжелое.

Уже ничего не изменишь, все покатилось, как снежный ком, а затем наступила долгая, долгая ночь, и что же им всем делать дальше? А? Мир погружается во тьму тысячелетнего хаоса, города полуразрушены.

День уносится прочь, словно стая дохлых рыбок, которую затягивает городская канализация, а ребенок стоит с аквариумом и недоумевает, почему он не чувствует ничего – ни сожаления, ни раскаяния, ничего. То, что происходит с ветром в доках памяти – не узнает никто. Пробираясь сквозь дебри смыслов, снова возвращаешься на ту улицу, по которой гулял подростком и это будет происходить постоянно, проходя сквозь.

Рома идет по едва высохшей от крови зимы асфальтовой дороге, и рядом шагают его друзья, и рядом шагают его друзья, и рядом шагают его друзья. Многие думают, что у настоящего поэта не может быть друзей. Но если вокруг тебя одни поэты?

- Слышали, Ветала группу обстреляли недавно, чуть ли не половину положили.
- Ничего себе. Да?
- Нет, не слышали, а откуда ты знаешь?
- Мне Санек звонил, рассказывал.
- Кто?
- Мы с ним бухали, когда к ним ездили, такой, высокий с прической как у героев аниме.
- А, я понял, ну и что?
- Ничего. Обстреляли их, короче. Бандиты местные, какие-то с ними терки возникли.

В мировой бездне отдельно взятого городского района кружится, падая, пепел. Высоко над проводами снуют туда-сюда археоптериксы, щелкая маленькой, злобной, зубастой пастью, усаживаются на крыльцо диспетчерской автобусной станции и смотрят.

Концентрат семени, чистая платформа себялюбия, подогреваемого легкими наркотиками как противоположность стерильности Интернет- контакта. Их день плавно течет мимо открытых люков, такое у него свойство.

Они оказались здесь. Раз уж  это произошло, то они зафиксируют то, что видят, может быть, это поможет понять другие  версии, разные истории, иную психиатрию, где смысл и слова различаются значением, значения и слова разнятся смыслами.

Чего все ждут? Какой поступок будет следующим? Есть ли край в общей точке перерождений гипотез? Уйди от обстоятельств, или приблизится – все равно останется мало надежд, ведь то, что хочется услышать, находиться на грани подсознания и потерь, на грани времени и восприятия, на грани вечности и здравого смысла.

В их глазах буря забытья. Сине-зеленые вихри развевают одежду, цепляющуюся за ветви деревьев у дома, ноги чувствуют тепло асфальта, несут по тротуару к автостоянке, у которой приютился киоск.

Отдирая липкие пальцы со своих черношелковых крыл, ядовитой тоской напитается день, проходит еще один из длинной вереницы, мозг дымится. Вниз и вниз в подвалах спускаются ржавые  трубы, по ним течет грязная вода.

Дым смешался с водой, мы смешается с днем там, где пронзает насквозь нить проводов, там, где немые птицы провожают взглядом бандитские тачки, где рождается новая жизнь. О великий, большой, белый мир. Великий, большой, белый кокаин.  Он будет мертвым и веселым, как во сне.

Скоро им придется надолго покинуть эти места. Над городом загорается светящийся символ, буква «W», знак супергероя Вёрда, защитника сознания. Полуободранные объявления, ранеными бойцами свисающие с металлического, синевыкрашенного стенда.

Поэзия мегаполиса. Железный корпус ларька свежевыкрашен, витрина бросает тень на нефть лужи и рыжую, бездомную собаку, вот кто-то из них налаживает с ней диалог, пока мимо едут машины.

Они не знают, справятся ли с тем, чего от них хочет судьба, но есть множество возможностей забраться в дом земли, раскачивая кольцо судьбы на нитке. Небо в просветах домов показывает желающим облачко, окрашенное всеми теми немыслимыми красками, в которые Солнце расцвечивает облака.

Восточною порою  много чего разрешается само собой. Всё типа как так и надо. Всё как долгий, но не напряжный трек. Весной они носят куртки. Весной  можно пойти прогуляться по карнизу крыши, и – бац.

Это  передача «В мире животных». Кажется, молодые особи скоро сменят ареал обитания. Посмотрим, что из этого получится. Будьте с нами через неделю, когда мы снова покажем этих росомах. Весна объявляет амнистию заключенным зимы, кукушачий месяц дает начало приключениям путников. Их Солнце готовится скрыться, но кто еще расположен к великой мании преследования?

Безучастно наблюдая, как его туловище передвигается в сторону кафе, где им нужно встретиться с командирами отрядов, Рома просматривает список целей и задач. Они вышли в центр города, охраняемый патрулями из милиционеров и военных, где по-прежнему относительно спокойно течет социальная жизнь.

Огражденная низкой, железной цепью, угрожающе глядит выставка-продажа машин, по гладкой поверхности капота скользят последние лучи. Столбы подставили ветру лохмотья объявлений. Загадочные конструкции детских площадок заставляют задуматься о странной судьбе концептуализма в этой стране. Вечереет, и багровое солнце готово скрыться за исполненную духа Валеджо тучу.

Путешествуя по городу, встречаешься с людьми, предающимися публичному автоматизму. Во дворах молодые мамы выгуливают детей. Люцифер следит за девушками и долларами, Сатана за швеями и мясниками, Вельзевул за хозяевами гэнделей, ****унами и таксистами. И эта всеобщая чушь, которую вешают на уши. Не заморачивайся.

Рома, а за ним и все остальные, вошли в паб – простая забегаловка для среднего класса. Везде одинаковые, купленные порознь, но на соседних прилавках, занавески, с мертвыми от скуки мухами.

Здесь уже собралась половина тех, с кем у них сегодня назначена встреча. Куртки кидают прямо на спинки разлапистых зеленых, тонкокостных стульев, пепельница с логотипом известной фирмы наполняется сорванными крышками, и покрытые изморосью бутылки открывают ловкие пальцы.

Оборудованную крюками, на которых висели еще турецкие пленные, вешалку, украшают, в основном, дамские сумочки – этот чудный аксессуар, в котором находится все, что может пригодиться: ключи, кошельки, телефоны, косметички, ручки,  блокноты и средства личной гигиены. И после этого еще говорят о чисто женской непрактичности и иррационализме.

Все блюда заказаны, вилки и ножи запеленали в салфетку. То есть, вот. Пока все рассаживались, кидая вещи и подтягивая стулья от соседних столиков:

- Але, Ветал? Привет, это Артур. Ага. Да. Нормально. А у тебя как? Слышишь, нужно встретиться, обсудить кое-что. Давай в Полтаве, чтоб не тебе не ездить далеко, ни мне. Когда? Я там буду послезавтра. Да, семнадцатое, четверг, кажется. Да, по-любому, четверг. Давай прямо на вокзале. Да, на том же месте. Все, давай, счастливо. 

Артур кинул телефон в карман куртки и усмехнулся. Встретив вопросительный взгляд друзей, он пояснил:

- Снова будет мне всякие истории рассказывать, что приключились с ним. Или, по крайней мере, с его друзьями.
- А он любитель подрассказать?
- Та да. Как говорится, «Дела давно минувших дней, Преданья старины далекой…». Стихи, что рождены воспоминаньями Пушкина о штабс-капитане Божиче Далёкой, болгарине по происхождению, служившего в тех частях, что стояли под Одессой, когда Пушкин посещал Крым. «Старина Божич» как его называли товарищи за ломберным (и не только) столом часто рассказывал всякие занимательные полумифические истории относительно прошлого этого края.
- ?
- Ну, такое весьма возможно.
- Это точно.
- Нужно было кое-что предать важное из рук в руки, так сказать, и я отправил недавно к Веталу одного из новеньких. Так вот, я этого гонца приколол историей о том, что они там, ходят слухи, приносят человеческие жертвы. Ну, типа, чтобы все это остановить. Он так высадился! «Так что съездишь и узнаешь, как у них дела», – говорю я ему, – «а то они на контакт не выходят, шифруются. И что случилось с твоим предшественником, заодно узнаешь». А он такой: «С моим предшественником?» Я говорю: «Он тоже к ним поехал, только несколько месяцев назад. Уехал туда – и с концами.… Так что теперь на тебя надежда».
- Так и сказал?

Слов спор, бесповоротно, клен льда руки отыграл. Город стек в винный опал. Забыв, что были вчера другими, они пьют, не их черед умирать, день тонет в смехе пьяного дьявола, тонет опять. Но если захочется прогнать свои мысли, то придется учиться молчать. Кто ждет, тому ляжет валет, звук нот, когда выключат свет. Лишь один из гвоздей улыбнется, сказав «давай с тобою на ты». Путь сегодня – из паба в паб.
Застолье длится уже долго, и все успели произнести тосты, обговорить с соседями разнообразные вопросы, выбрать кусок пиццы побольше, разбить бокал в результате избытка чувств и вообще с пользой для себя провести время. Пепел осыпался на стол, дважды по сто.

Всех потянуло курить на свежий воздух, конечно без верхней одежды, в одних свитерах и спортивных костюмах. Рома остается сидеть на месте, выходить ему лень. С ним остаются две девушки, он заводит с ними нисколько ни обременительный диалог. Они подопытные секретной лаборатории по выращиванию мутантов, им бы, может, и не хотелось не быть ими, но они и не подозревают, что нужно бежать.

Некачественный звук несется из подвешенных к потолку гроздьев колонок. За прилавком (стойкой это не назовешь), уставшие официанты обмениваются фразами, такими же лишенными смысла, как и многое из происходящего на этой планете. На баре вместо виски нетрезвым посетителям наливают «Борисфен» вместо «Hennessy», насыпают туда льда, имеющего такой вкус, будто его соскоблили с замороженной курицы, и втыкают две трубочки – ну зачем две?

Никита врывается обратно, ставя клейма грязи на плиточном полу:
- Идем на улицу!

На улице темно и порядком грязно. Они проходят на задний дворик, откуда валит пар, скорее всего, кто-то решил облегчиться, хотя в пабе есть туалет. Грязь лежит на остатках снега, на твердом, как металл, льду, и как раз при повороте за угол Роман поскальзывается, летит назад головой в неизведанное космическое пространство, ожидая, когда звездолет столкнется с поверхностью.
Один из участников мероприятия со своей девушкой стоят рядом и ржут. Никита вытащил деревянную трубку и вставил сеточку в перпендикулярно привинченную керамическую чашку.

- Ну что, пойдем покурим?
- Идем. – Согласился Рома, и они пошли в сторону ближайшего подъезда.

Лучше всего взаимопонимание и дружба между людьми развиваются на почве совместного употребления изменяющих сознание веществ, а не в результате обсуждения, как стараются убедить сериалы, значимого третьего. Тот, кто долгое время увлекался чем-то интересным, никогда уже полностью не удовлетворится алкоголем.

Иногда, по ночам, западный ветер шепчет, что пора уходить, но он увидел в этой жизни не все, ему интересно, и он еще останется. За облаками этой страны летают огромные вельветовые птицы. Сын Земли курит вино и заливает табак.

- Давайте прогуляемся?
- А остальные? Те, кто в пабе остался? – Спросила девушка.
- Ничего страшного, я думаю, с ними не случится.
- Я с вами еще дуну и мне нужно бежать будет по всяким делам. – Ответил им Рома.

Он вышел из-за побеленного, нагоняющего тоску угла подъезда. Эти стены толкают живущих среди них к преступлению, являясь частью естественного течения времени и культурной эволюции. Надежда хрипит на огненном вдохе, он продолжает идти. Все смазано, все сливается, словно досуже смотреть из окна автомобиля на.…

На автобусной станции стоят каменные стелы с изображениями водителей-предков, в согнутых руках у них баранка, лица безучастно смотрят в ежеутреннюю вечность погрузок и выгрузок. Красное здание диспетчерской хранит в своем нутре небольшой портал для сохранения. В расчерченные сеткой цемента полуобрушившиеся стены медленно падают и проваливаются уставшие шоферы, вернувшие свои червеобразные автобусы на базу после опасных маршрутов Гипербореи.

Глядя по сторонам, Рома каждую секунду заново убеждается в том, что теперь настали другие времена. У дома офицеров стоит бронзовая статуя пожарного, трепещут в тени ветвей берез его крепкие скулы.

Из-за кустов в парке смотрит пара желто-зеленых глаз, а он продолжает идти дальше, прислушиваясь к собственному жизненному опыту. В этих системах кто-то по-прежнему прав, в этих системах кто-то по-прежнему мертв, но стоя на улице под знаками регулировки задумайся – почему до сих пор ты жив. Рома боготворит свой хитрый мозг, а тот любит город. Навсегда.

На мобильном закончились деньги, а вокруг – ни одного киоска. Над огнями домов висит, качаясь, желтый источник света, ветви деревьев всё опутывают безумную синь. Вдруг вспомнив одну из песен, его губы растянулись в легкой улыбке, он идет от фонаря к фонарю и напевает хрипловатым голосом, слова ложатся в придорожную пыль.

Наконец, он замечает автомат пополнения и скармливает ему деньги. Шаги звучат на ночной улице, он достал телефон, посмотрел время, 09:33. Центр города, на улицах полно пьяных, на них обычно и сосредоточено все внимание ППС.

Ночной город принял Рому как всегда – не задумываясь. Он вливается в поток людей, уносящий его все дальше и дальше, проходит по вечерней улице, впереди помахивает чья-то ****а, электрические деревья расцветают стоваттовым цветом, электричество в воздухе, во взглядах, в чьем-то мокром влагалище.

И кажется, что если бы огромные куски асфальта начали бы проваливаться в зияющую пустоту, что находится под хрупкой коркой плоского дна земли, то потеющая толпа продолжала бы, озабоченно и беспечно одновременно, сновать от сами знаете чего к сами знаете чему.

Такие все разные в этом неоновом оскале, в священной грязи похоти, стыда и запоздалого сожаления. Он идет вдоль трамвайных путей к центру, следуя за своими ощущениями, никогда не подводившими его. Зигзагообразными узорами шпалы вводят в гипнотическое состояние, он почти не замечает проносящихся мимо машин. Небеса расступились перед прочерченным маршрутом североатлантического беспорядка.

В железной беседке пьет пиво группа молодых людей, курит, смеется, оценивает оружие. Он поворачивается к ним всем туловищем, а затем так же поворачивается в другую сторону. Врагов не видать. Это его город и страна, улицы и помойки, похожие на старый кухонный нож; за опасными землями Трансильвании, за спесивыми поляками и туповатыми молдаванами расположен мягкий  чертог ветров и люди  из смол.

Гениальная картина, украинский квадрат, обрамленный слева и справа скифскими реками, сверху, естественно, лесом, а снизу – греческим морем. Здесь добывают уголь, стреляют из Макарова, гладят белье, а по улицам сеется крупа огоньков, рождаемых автомобильными фарами.

Проклятая власть нелепых отцов сливается с беспросветной жизненностью сыновей. Время вырванных клочьев памяти, падающих в центр и на окраины, зависших в воздухе над сельской местностью. Сломаны судьбы мясорубкой и прокручены детали этих судеб через механизмы государственных и частных предприятий.

Для этих людей вообще нет такого понятия – выбор, они слышат это слово постоянно, но не знают, что оно означает, ну разве что на уровне выбора аватарки в социальных сетях, или между сортами колбасы на семейный ужин, где их ждет вся та же бесконечная рутина, чего они, в принципе, и заслуживают. 

Солнышко невидимое под землей катится, сообщение доставлено, видит Иван-царевич необьятную тучу избушек, какая нужна – поди разбери, а времени не хватает ни на отдых, ни на девицу, лишь слова, в черном молоке искупанные, ледяным огнем опаленные. Засвистят они стальным кнутом, обовьются вокруг Города, люди выйдут из  домов своих и пойдут на свет тех звезд, что живут у царевича в глазах.

Нужно поменять деньги. Зайдя в обменный пункт, он присмотрелся к вывеске курса. Потянувшись к карману, он вытащил оттуда зеленые бумажки с портретами и просовывает эти банкноты в окошко. У окошка должно быть не более одного клиента, та да.

Он задумался о сложном круговороте денег в природе – как это странно, такой простой объект, прямоугольный кусок бумаги, а столько радости и счастья он нам приносит. Сколько аномального и лживого в человеческих взаимоотношениях, и только деньги могут все исправить. Возле метро Рома дождался  Оксану, и теперь они прогуливаются по улицам.
Дома раскинули ветви со светящимися плодами, по бетонной коре ползают лифты. Квадратная луна держит в себе красную букву М. Весна, так красиво, набухают почки на деревьях, он любит ее, слова проносятся над  мыслями, и он счастлив, смеющимся ветром обдало руки, это так прекрасно. Очаровательные, хищные, ультрафиолетовые цветы пожирают Леди Ночь, и кровь брызгами летит в смазанные светящимся потоком окна, каждый и каждая – любовь. Земля, покрытая пятнами луж, похожа на камуфляж.

Роман указал рукой на кафе:
- Давай зайдем. Я там не был ни разу, интересно взглянуть.
- Да... давай.

Небольшая пауза в ее ответе была вызвана обычным для нашей параноидальной культуры внутренним диалогом, который, собственно, и диалогом-то не назовешь, так, внутренние импульсы. Первым идет запрещающий импульс, напоминающий об узколичных интересах, а вторым –  «Да гори оно все ярким пламенем».

Шоколадного цвета дверь уютного клуба отворилась, и взору пары предстал ряд столов, накрытых, словно снегом, который только-только сошел, скатертями. У входа сидит, огороженная журнальной стойкой, девочка-собака, встречающая посетителей ласковым словом. Слева, за квадратными, облицованными камнем колоннами выглядывают сервированные столы, справа через окно виден скелет летнего кафе.

Все это бессмысленно. Любая попытка бессмысленна. Можно к чему-то стремиться, но зачем? Только лишь, чтобы на несколько секунд отразится в зеркале собственной славы? Похоже, что арктический холод на пару секунд сковал его. За своими эмоциями нужен глаз да глаз.

Рома оглянулся, ища бар – и не нашел.
- А где здесь...
Он сделал неопределенный жест рукой в расчете на то, что его все равно поймут.
- Прямо и направо. – Дружелюбно отозвалась девочка-собака.
Они прошли по почти пустому помещению и свернули в полутьму барной стойки. Стоящий рядом с ней халдей втыкает на пару с барменом в телевизор. Не заметив ни списков меню, ни набора напитков у задней стенки, Рома покосился на официанта, спросившего, не может ли он чем помочь.
- Два виски. И меню принесите.
- По сколько?
- По сто.
- Мне 50. – Вмешалась Оксана.
- Сто и пятьдесят.
Рядом ряды прокуренных диванов манят шелковистой поверхностью.

Оксана не знает ничего о серебряных городах и зелено-черной жидкости, но ее ответы гораздо больше всех мыслимых ответов несуществующего пространства, где они столько висели рядом. Экзотический цветок в тумане, она ходила по улицам города, по узким ущельям. Уходя прочь, она уносила с собой свою печаль, утром выпив остывший чай, где плавал весь предстоящий день.

Он встретил ее тогда, когда веревки уже вились для их рук. Когда-то она путешествовала вглубь, мимо надгробий и чужих желаний, и в это время они были немного не в себе, слегка безумны и всегда счастливы своим странным счастьем. Так проходили сезоны, не соединяясь в года, а лишь разрывая время на ткань, которую треплет ветер.

Встречались ли они всегда в домах, или вели свое свободное и дикое существование в тех точках, что можно вспомнить только как парки, только как кафе, всегда рядом, словно две капли, стекающие по стеклу, похожие, как.… Теперь есть очаги, которые позволяют согреваться после харьковского ночного блюза, играющего слишком долго, чтобы остановиться, есть тела, которыми они играют, подбрасывая вверх монету сна, чтобы выпало больше, чем каждый раз желают. И она – самый счастливый сон, что приходил сюда, и друзья ждут чего-то.

И много лет прошло с тех пор, как они живут на этих холмах, слушая MP3, все еще в поисках ставшей порталом двери, и находя ее, и целуясь по утрам. А река течет, не останавливаясь, и помнит все, помнит каждую мельчайшую подробность. Это уже не мешает. Все развивается идеально.

- Я люблю тебя, – читает он ей свои стихи, – не спрашивай зачем. Не спрашивай, почему. Это острое, горячее чувство, ты влага сырых листьев. Привкусом кокоса среди подгородских лесов я появляюсь на твоих губах, принцесса вечности. Ты – мой вечный идеал, кровь из моих глаз – тебе. Никогда еще океану моего бессознательного не доводилось выплескиваться на столь прекрасный берег. Хочется верить, что все те анемоны, которые я видел растущими в расщелинах прибрежных скал, действительно предназначаются мне, но, помня печальный опыт моих предков-дворян, стрелявшихся по любви где-нибудь рядом с конюшней, я веду себя осторожно, словно тираннозавр в лавке с декоративным китайским фарфором. Впрочем, движет мною исключительно чувство опасения за девушку, давшую мне намного больше, чем ей кажется. Я люблю тебя. Гимн пропущенным возможностям, несказанным словам, неизданным стихам, этот гимн тебе, моя красавица с огненными волосами, и уходя на фронт весны, я надеюсь встретить тебя еще раз.

Уходящая ночь  обвилась вокруг рук. Прошло время, за плечами – минуты, за часами – огни, и им достается маленькая крупица огромного живого света.

- Ты похожа на белую хищную птицу. Не остановиться, желание удивиться сильнее, ветром тебя вперед. Лед утром перемешан с хрусталем глаз, звезды номадов, минус сутки, ждет тело приказ дальше продолжить рассказ о той, что яснее, чем прочие видит темные черты вещей, ощущения линий. Иная на молекулярном уровне гипнотической отстраненности улыбка из глубины. Как странно, если чувства сложны. Сосредоточенно глядя, почти не мигая, оцениваешь пространство для полета.

И вот светает, все посетители давно разошлись, они остались вдвоем, не в силах прекратить беседу ни на секунду. Да и незачем. Последние несколько секунд перед зарей. Они глядят друг на друга в этом городе новых правил, заставив усталость уйти. За горизонтом рассвет, а за рассветом часы, ломкие мысли отражают липкие взгляды обслуживающего персонала.

Утро скользит вниз. Они вышли на улицу, Рома повернулся к Оксане, пролегомены лучей зари на несколько секунд несколько осветили их лица, и скрылись в тени пробегавшей тучи. Можно ехать домой и спать. Проходит мимо отражение человека, она о чем-то задумалась, наблюдая, как меняется ветер и катит такси.

- Дай мне свою ладонь.

Ворон смотрит в утренний город теней. Где-то под землей живет опасность, смерть гуляет между бетонными блоками. Шанс всегда есть. Те, кто уходят, могут вернуться. Он исчезает, расправив крылья. 

Утром, придя обратно, Рома снимает обувь, наступая одной ногой на пятку противоположной, швыряет на пол рюкзак, идет на кухню, и там, набрав почти полную чашку воды, пьет. Так и не сбылось древнее пророчество, гласящее, что тот, кто включит на кухне свет одним произнесением слова «амальгама», поведет свой народ на борьбу.

Он валится мгновенно отключившись, в раскиданный посреди комнаты ворох подушек, лежащих на корематах. Как разорвать циклические круги из звуков хард-кора, несущегося над равниной квартиры, где он лег спать, не снимая пальто? Он пробирается в сказочную тень наводить на плетень, находить тех, кто видит такие же сны.

Ему снится земля, на которой ничего нет, кроме ее самой – черной, взрыхленной, а в самом центре растет гигантский кактус, вокруг которого призрачные тени прошлого пляшут свой последний танец. Когда Рома снова открывает глаза, то за окном  уже темно. Стало быть, спал весь день. Впрочем, остальные, судя по всему, вернувшись «домой», сделали то же самое.
- Кто что собирается делать? – спросил Никита друзей, когда они,  собрались в гостиной.

Алена сообщила, что перешла на новый уровень и продолжила втыкать в смартфон. Никита достал из своего рюкзака и показал собравшимся сухие, ломкие ножки и шляпки, зачаровавшие собравшихся на какое-то время. Слегка соленый вкус. Отметив про себя этот факт, Рома встал с низенького дивана и, от нечего делать, прошелся на кухню, открыв одну из многочисленных дверец шкафа. Нужно ли говорить, что полностью свою новую квартиру они не обследовали до конца, вещи в ней появлялись и исчезали, и снова появлялись, но уже не такими, какими были.

То же самое происходило и с людьми, попадавшими в гости – кто-то приходил, кто-то убегал с разбитым лбом, кто-то трахался в ванной.… Но иногда они решали, что устали от посетителей и висели целыми днями в квартире за компьютерами, лаптопами и планшетами. В квартиру постепенно все несли апгрейды – колонки лучше прежних, сканер (нафиг он нужен? что сканировать?). И, конечно, портативный модем. Это повседневная потребность в технологиях, стиль жизни, предполагающий определенное количество виртуального личного пространства.

Открыв круглую  коробочку из желтого металла, Рома поставил ее на колонку музыкального центра. Выглядит так, словно на гигантское черное плато внесли жертвенный сосуд. Затем снял с системного блока маникюрные щипцы, принадлежавшие раньше Вике, и хирургически точным движением пинцет выхватил кусочек того, что в раннесредневековой англосаксонской литературе метафорически называли «зеленый путь праведника».

Сосредоточиться на действии практически невозможно, Роман наблюдает, как каждое действие или предмет отзываются эмоциональным откликом и густой сетью аллюзий. По его телу проходит прекрасная дрожь. Чертовы чертоги, мягкие плацдармы, зеленые веки расстилают память прямо над ним. На столбе сияют электрические фонари, словно яйца, свисая по бокам белого, железобетонного члена. За окном трепещут ветви, как и много тысячелетий назад.

Линия жизни на его руке стекает в основание ладони, разделившись в конце на два русла, линия ума напоминает написанное прописью слово «атараксия», линия любви искрится романтическими вспышками, линия огня четкая и глубокая, линия социальных достижений с каждым днем становится чуть длиннее.

Взгляд упал на сейф в углу, оставшийся от прошлых хозяев железный ящик с кодовым замком, который так и не удалось никому открыть, хотя каждый, кто его видел, считал своим долгом попробовать. Он наполовину искупан светом люстры, огромный серый посланец из космоса, что несет в своей двухдверности отпечаток иных форм разума. На поверхности игра теней льющегося воздуха. Замок прикрыт дубовой заслонкой.

Сейф абсолютно полисемантичен, поскольку не несет в себе никакого смысла, и в то же время, из-за того, что никто не знает о его содержимом, представляет собою безграничное семиотическое поле. На ручке дверцы сквозь процарапанную краску проглядывает черный металл, свидетельствующий о коммуникации рабочих и работодателей.

На стене висит картина «Овидий в ссылке», на которой изображена сельская пастораль, разделенная замыслом художника на две части по вертикали. Центральной осью ее является желтое древо, что-то типа непомерно разросшегося тополя. У его основания находится дом под соломенной крышей, в котором живет мать-прародительница. По левую сторону от дерева закат, желто-зеленый, словно недозревший банан. В стране с такими закатами нет места для экзистенциальных кризисов. Вдали также виднеются дома, с белыми стенами и черными крышами. Внезапно из избушки выходит Овидий. Он потянулся на закат и подумал о том, сколько ему еще торчать в этом забытом Богами краю.

По другую сторону от дерева небо заволокло серым, переходящим в синяково-синий, среди которого завис светящийся диск. Любопытному взгляду заезжего путешественника открывается потрясающая картина всеобщей паники, охватывающей украинское село при виде НЛО. Желтые колосья шумят на ветру. Селяне давно это заметили и попрятались под соломенные стрехи вместе с гусями и волами.
Лежа на полу перед телевизором, Рома делает сразу три вещи: чешет лопатку; пытается сохранить внутреннюю целостность – ящик еще та угроза; вполуха слушает новости. Скупой голос диктора разносится по пространству комнат. Чудовища Вторжения внезапно появились во всех городах страны. Их обнаруживали, как правило, уже после того, как они успевали настигнуть пару-тройку окружающих. И из уст в уста несутся ручьями слухи, вливаясь в реку массовой дезинформации.

Он берет зажигалку со стола, чиркает – не загорается, мается, кто выключит, всем в падлу, еще смеха, еще музыки. Проигрыватель в центре экрана непрерывно пожирает музыкальную продукцию. Из колонок хриплый, но качественный звук lo-fi повествует об их жизнях и о том, на что они надеются. Акира приходит на заре апреля чтобы убить наш город.

В углу бутылка из-под пива затаилась у ножки кровати, по решению промышленного дизайнера являющейся еще и спинкой. Люстра на потолке состоит из множества стеклянных иголок, расположенных ярусами вокруг лампочки, словно перевернутая мировая гора.

Весна в западной точке, волшебный народец не дает полностью расстаться с иллюзией реальности. Мир хочет. Мир хочет его. Убийца племени костей земли проживает свою жизнь как сказку, подмечая знаки мира.

                *   *   *


Ноги раскидывают по сторонам маленькие островки влаги. Может быть, ночью был легкий дождь. Впрочем, моросит постоянно, а мир, хоть и не приветлив, но волшебен. Далеко в поле светится висящими вдоль колючей, проволочной ограды электрическими фонарями военная часть. Мягкое лоно земли примет его, уставшего от дуэлей со сфинксом одуванчиковых троп, что топчут кроссовки друзей.

Роман устало усмехается в горизонт. Сегодня не произойдет ничего такого, чего бы уже не было. Ты не первый в этом списке, парень. Вечера уже несколько часов как не стало, воздух такой свежий. Ночь, пряча сладостные грезы, утопает в ковыле, в нем запутались и звезды.

Колонна участников расползлась словно они на прогулке. Путешествие по ничейной территории дикой природы, территории, словно созданной для изучения последствий при кафедре социального прогнозирования имени Айзека Азимова. Они уходят вдаль искрами, консолидируясь как единый организм. Но сила вызова может превысить эффективность возможных ответов.

Перестреляют их, скорей всего. «Чем ты лучше всех этих людей, что жили, и думали и чувствовали до тебя?» – размышляет Рома. – «Ты тоже умрешь, молодым или старым – как повезет (смотря с какой стороны смотреть)». В синей степи, тенью шурша, крадется чья-то душа, дрожат кончики травы.

Время начинает течь быстрей. Что теперь можно считать хоть сколько-нибудь значимым? Ответить на это может только кричащая где-то птица – наверное, клон, настоящая птица не может так отвратительно кричать. Ночное небо манит вечностью, пугает возмездием и тысячью опасностей, подстерегающих украинского юношу на его жизненном пути.
Ясный месяц вверху, ртутью рядом течет ручей. Соткана пряжа горящих мыслей, звезды открыты идущим в траве, повеяло дымом. Споры на бездорожье, днем или ночью, дикой удачи крик. Наплевать на все в дальнейшей возможной перспективе, весну можно пить прямо из воздуха.

Быть собой – значит никого не бояться и ни от кого не зависеть. Никто не знает, что находится за тем пространством, где нет ни света, ни  тьмы. Покатились головы на восток по травам, рассвет искать, рыскать по степи, кружа кругами, реки машут вслед рукавами.

Он идет по этой степи вдаль, забыв, зачем отправился в путь. И дорога стала его новой целью. Но в лабиринтах городов, стремительная жизнь которых так похожа на игры от первого лица, проносясь мимо отраженных сознанием бликов вечных историй, ее имя пульсирующим маяком зовет вспомнить. Вспомнить о черных василисках, о бархатных каретах, тело равно лету, не заблудись в ответах, о зверях-облаках над головою в поле, в ее зрачках сменяются играемые роли.

 Серебренные звезды и джунгли отношений и лестница ветвей наверх и маятник качелей… Ловушки слов, загадки снов, основ таинственных костров что греют воздух над рекой, зовут тебя играть собой. И шелест призрачных камней тех улиц, что ни ему ни ей еще не знамо, но уже их видно с верхних этажей. И каждый раз движенье глаз уводит нас от нас в сейчас. И снова с ветром налегке, за плечи меч, в руках саке…

Весенними снами по наитию повело наполнить, смеясь, землю духа. Всего одна минута решает все, и знаки на траве не успевают раствориться в ночи. Никогда не узнать, что думают по этому поводу те, кто с ухмылкой следят за нами. Это не мы сами, нет. Правда здесь более глубока. Роме нужна свобода, которую может дать одно только небо. Мир Нет Газ.
Опоясанная колючей проволокой военная часть светится одиноким оконцем – чтобы достичь его, путники должны предъявить на КПП свое имя, но сегодня тут царит запустение. Один за другим они выходят на асфальтовый двор. Рома открыл дверь и слегка опешил – посреди коридора человек на стуле, держащий в руках автомат. Человек с оружием в руках всегда вызывает некоторую измену. Но почувствовав, как на его спину наткнулись идущие сзади, Рома взял себя в руки и вошел.

- Здравствуйте.
- Здравствуй. Ну что, все пришли?

На вид ему лет пятьдесят, в камуфляже, глаза хитрые, лицо загоревшее. Обычный военный. Ничего особенного. Коридор постепенно наполняется молодежью, они оживленно глазеют по сторонам, переговариваясь друг с другом, или напротив, держась отстраненно и настороженно. Некоторые из них с любопытством заглядывают в двери казарм, потихоньку разбредаясь по зданию, движимые исследовательским интересом. Тем временем военный представился:
- Павел Борисович. Кто у вас тут за старшего? Сейчас я пойду, открою хранилище. Выдам вам оружие.

Он отключил сигнализацию, и друзья пошли вслед за ним, за решетчатую дверь, где в шкафах, состоявших из сейфов, хранились АКМы. Нестройной толпой все двинулись следом. Рома удивился, до чего привычка ломиться за лучшее место под солнцем по черепам соплеменников стойка и живуча. За себя он не беспокоился, автомат ему точно достанется. Его долго не было здесь. Но все это, казармы, коридоры, он уже видел. Зачем он снова сюда пришел? Отполированный многими поколениями солдатских рук ствол, символ нашей родины наравне с водкой, перестройкой и кухнями.
- А они заряжены? – Спросил голос из толпы.
- Нет, сейчас принесу патроны.
Вскоре на столе около входной двери появилась гора магазинов, до отказа набитых этими маленькими, металлическими штуками.

- А где все солдаты? – Спросила у Павла Борисовича Алена.
Тот посмотрел на нее. Наверное, подумал, отвечать, или нет, решила она про себя.
- Отпустил их потихоньку. В увольнительную.

Какую-то чушь несет этот солдафон. Ну ладно. Не важно. Все равно он наш. Тем временем все распихивают патроны по карманам, хорошо тем, у кого широкие штаны или рюкзак. Одна девушка все пытается засунуть магазин в свои узкие джинсы, потом, осознав всю тщетность своих попыток, просит Романа:
- Вы мне не поможете присоединить эту штуку к автомату?

Где-то рядом громыхнул выстрел, Павел Борисович вскочил и заорал:
- Что вы, ****ь, в помещении стреляете? Совсем с ума посходили на ***? Что тут, тир *****? Чтоб пока вы здесь я не видел, что у какого-то пидораса пальцы тянутся к спусковому крючку! Девушек прошу меня извинить, эти идиоты друг друга ведь угробят! Эти идиоты угробят друг друга, *****!
Довольный произведенный эффектом, он замолчал, огляделся и бросил Роме ключи.
- Откроешь следующее хранилище.

«Вот такая верность, – думает Рома, – приобретенным в армии привычкам, мог ведь, в принципе, забить на этот выстрел и на возможный ущерб, который эта толпа  может неаккуратно причинить друг другу.
Чувак в синем балахоне, короткостриженный и широкоплечий, ухмыльнулся и спросил:
- Может, вам еще честь отдать?
Военный зыркнул на него и ответил:
- Не честь, сынок, а воинское приветствие. Честь отдать – это немножко про другую ситуацию.

Закончив на этой поучительной ноте, он прошел к зазвонившему вдруг телефону на столе, задев плечом озиравшегося по сторонам Рому.

- Алло? Да. Да, наш солдат. В нетрезвом виде? Где? Нет, я его не могу забрать. Да делайте что хотите! Ответственность? Что?
Когда человек говорит по телефону, то иногда жестикулирует так, как будто эти жесты помогут собеседнику понять его. Иногда, впрочем, действительно помогают. Павел Борисович выдернул шнур из сети и бросил трубку на стол рядом с телефоном.
- Всего доброго. Так, ребята, мотайте отсюда как можно скорее, скоро сюда приедут разбираться, что здесь творится.
- А вы? – Спросила девушка. Рома как раз вставил ей в калаш магазин. И, скорее всего, еще вставит в дальнейшем, да.
- Я вместе с вами уйду.

Через  час рассветёт, свежий воздушный ток стирает все мысли и сны. Рома идет в самом хвосте, замыкая процессию, давно уже ничего не ел, но есть не хочется. А что хочется? Покурить, наверное. И то вряд ли. Он идет по полю, окруженный этими молодыми варварами, думает о том, что белье уже давно не менял. В эту странную ночь его тело выкинули наружу. Знал ли он, что окажется здесь, среди незнакомых людей, задевая краем одежды невиданные события. Все они лишь ярко вспыхивающие местные мечты о дожде перед лицом предка.
- Странно, что каждый из нас знает, куда идти. – Сказал Роме молодой человек в широких солнцезащитных очках.
- Наши – как гигантский организм.
- Ага. Глупо ожидать чего-то конкретного, конечно, но общее направление угадывается верно.… Взять хотя бы всех этих людей – такие разные! Но все собрались в одном и том же месте и времени. Я спал, когда понял, что нужно идти.
- Ты это во сне услышал?
- Нет, просто, когда проснулся, понял – надо идти под те столбы, где все собирались.

Это были серые столбы в форме галочки, верхушкой вверх, если под такими пройдешь – жди неудачи. Не встречи. Итак, у них есть цель и желание это продолжать, и каждый знает, что делать. Похоже, что стая должна выйти на дорогу, почуяв вкус крови. Замедленные сны приснятся командиру поры посева трупов, не перестанет наблюдать за происходящим прицел.Бурьян колышет ветром, горький запах тревожит землю чувств.

Все остановились вокруг огромного, земляного холма. Может быть, это  один из еще не разграбленных селянами курганов, и под ним дремлют, дожидаясь своего часа, покрытые золотыми пластинами скифы, которых не удивишь нынешними политическими и экономическими раскладами, ведь все это уже было.

По всему евразийскому миру лесостепей по-прежнему распространена единая мировоззренческая структура. И в этом мистическая невозможность существования на грани таинственных топей, скифских и киммерийских предков, советских бункеров и галлюциноза индивидуального пути внутри циклического времени.

Запахи степи линиями летают вокруг, светает. Вечная утренняя звезда зовет каждое утро из небытия, и, восхищенный ее красотой, Рома снова начинает жить. Снова и снова. Собираются люди, и местность заряжается энергией интереса. Некоторые из них сели прямо там, где стояли, образуя неровные кружки. Они оживленно разговаривают, курят и с интересом вертят новообретенные дивайсы.

Рома медленно взошел на курган и осмотрелся. Кто-то посмотрел на него, но большинство заняты собой и друг другом – десятки кружков из капюшонов, разных стрижек, взмахивающих рук… экстремалы, бандиты, бродяги и тусовщики всех пород, неоязычники, спортсмены, сталкеры, и совершенно обычные люди, двинувшие сюда, чтобы испытать себя в еще одной, совсем другой жизни.

«Что-то внутри нас подсказывает, как поступать» – подумал Рома, и тут же ощутил, что один из таких моментов настал,  это будет правильно. Он дал очередь в небо. Затем еще одну. И еще. Он ожидал чего угодно – насмешливых реплик, недоуменных взглядов, и всего прочего в таком роде, но вместо этого – молчаливое внимание. И это значит, что каждый из них чувствует то же самое. Он сошел вниз, оваций и вопросов не было и не надо, Рома сделал то, что было нужно в этот момент.

Вдалеке полосой забрезжило, а над ней тонкий дымок, село, там можно купить самогон, ведь ночи сейчас холодные, и запивать эту гадость чистой, колодезной водой. Зеленоватые от использования новейшей техники лица судорожно вглядываются в темноту предрассветного одиночества, в тот самый час, когда петухи еще не проснулись, а магазин на окраине еще не открылся. Они идут по территории деревни, и стога сена манят своим прелым слегка, но кайфовым запахом. Они идут по оккупированным весной улицам, на поясе Ромы сделанный недавно на заказ нож в чехле.
У пригорка, испуганно глядя вдаль мутными стеклами, стоит сельский магазин. В погребах лежат овощи и картошка, на песчаной дороге валяются ивовые ветви, засохшие и утратившие гибкость. На окраине заброшенный, дикий дом, в него никто не вселился, забор на замке, а окна заколочены. Иногда здесь висят местные, что подтверждают остатки ежей, птиц и финикийцев. Белый кирпич, из которого он построен, с течением времени приобрел грязно-зеленоватый оттенок.

Дрожит в рассветном, бледном полусвете лиственная тень на тусклой, местами обвалившейся побелке, стало совсем светло. Над грудой щебня утренний ветер шевелит листву. Роса застыла на зелени и дрожит в страхе перед надвигающимися ногами, серые доски забора местами стали черны от порока, опутывающего души присутствующих, ну, и немножко от сырости. Вот несколько человек перевалило через него, сейчас откроют дверь изнутри. Рома мельком выхватил из-за деревьев движение на дороге.
- Никита! Смотри!

Слова «смотри» могло бы и не быть – Никита все увидел сам. По проселочной дороге катит несколько машин, остановившись метрах в пятистах от них. Из обтянутого брезентом кузова выпрыгивают солдаты. Алена успела заметить черную звездочку в углу лобового стекла, прежде чем  пуля попала ей в предплечье, прямо в худой, как и у всех девушек, бицепс.  От боли она потеряла способность нормально соображать и припала на одно колено в песок дороги, испещренный следами велосипедных шин. Пули вгрызаются в плоть забора, из-за которого начали ответную стрельбу, гильзы, вылетая, падают в зеленые лопухи, крапиву и репей. Металл попадает в тело, разрывает мягкие ткани, выходит с обратной стороны. Каждое мгновение стоит между смертью и тем, для чего они все здесь. 

                *   *   *

Берег городской реки. По ней, цепляясь за длинные удилища, проплывают, изящно раскинув руки, трупы. Никита взломал магазин на набережной. Такое, конечно, сейчас не редкость, но этот, конкретный, видимо не был брошен владельцами, уехавшими вместе со своими товарами в другую страну от геморроя подальше. Загудела сигнализация, как поется в известной песне – «галимая провокация». Должно быть, приедут менты. Впрочем, есть такое ощущение, что сегодняшний день без приключений и так не обойдется.

- Весьма неплохо. – Сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь и рассматривая, как на нем сидит кожаный пиджак, в отражении витрины того магазина, из которого он его позаимствовал. Среди своих грабежи не приветствовались, но, подумал Никита, если очень хочется, то можно.
 
По небу с потрясающей скоростью бегут на восток белые облака, где их едят лотосы настоящего, прошлого и будущего. Когда проснется пожиратель теней, птица смерти нападет на пламя. Вдалеке, за куполом Капитолия алеет восход, заставляя неокрепшие души подростков превращаться в собак. Ниже по течению, у канализационного стока, гробовщик  вылавливает из воды покойников, пока они еще не разложились, делая с лиц усопших гипсовые маски, чтобы продать их коллекционерам, затем погружает слепки на моторку, собираясь отвезти их прямо вниз на барахолку. 

Первые ласточки уже спешат по дороге на работу, скрывая за хмурым лицом и заспанными мыслями весь ужас своего существования, такого уникального в каждый отдельный момент и такого бессмысленного в общем.…  Повезло счастливцам, что проснуться часов на шесть позже, потянутся на кровати, встанут, и займутся интересными для себя делами. За каждым из этих дел – долгая традиция.

Скоро всех ожидает дневной угар. Солнце, прищурившись, следит из своего сияющего авто за тем, как Никита залазит на ветку яблони, и, свесив с нее ноги, поглощает текилу прямо из бутылки. Утро, поразительная жизнь, нечто, воспринимаемое нижним краем глаза. Генерал  Дж. Эмерсон сказал однажды: «Когда какой-то день наконец настает, вы отдаете ему должное, но всегда идете дальше». Начало нового временного цикла, попутный, ревущий ветер племен.

Поляна похожа на сиротское лоскутное одеяло с прорехами земли, флаг штатов, объединившихся в федерацию с Мексикой, и линчевавшие Линкольна. Часть стоявших лагерем разбрелась по уже открывшимся к этому моменту супермаркетам. Кто-то спит на траве, опрокинув рукой двухлитровую баклажку воды, хорошо, что закручена.

Толпы суицидников, не иначе, особенно если вспомнить потери за эту неделю, когда на них нападали, кажется, все кто только мог. К счастью, поток желающих присоединиться не иссякает. Мудро все устроено в этом мире. Ремикс валькирий.

Асфальт потихоньку нагревается, пожизненная серая шкура. Десятки домов, шиферные крыши изгибаются в ленивой истоме под лучами утреннего Солнца. Река, извиваясь, капает ядом солнечных блесток на камень ресниц пещерных жителей, вылезших за покупками.

Из земли неумолимо ползет к своим дендроидным богам сочная трава. Артур, Никита, Андрей, Рома и Алена стоят рядом, и, судя по всему, растут вместе с ней. Бессмертная зелень елей у моста, выстроившихся ровным рядом подле друзей, словно их личная охрана. По небу летят близнецы-облака, хитрые и самоуглубленные.

- А вы вообще заметили, что мы никогда толком не говорили на тему того, что тогда произошло? – Спросила Алена.
- Заметили, конечно. – Ответил за всех Андрей.
- И что, – спросил, повернувшись в сторону Алены, Артур, – ты предлагаешь сейчас об этом поговорить?
- Ну, да… – смутилась на мгновение Алена. – Да. Предлагаю.
- Согласен. – Неожиданно ответил Артур.
Никита подкурил сигарету, и, выпуская дым, заметил:
- Давайте тогда сначала узнаем, насколько для нас это было синхронно. Ну, короче, каждый ли из нас получил ту информацию, что мы знаем, в одно и то же время?
- Сразу, как только мы собрались, нас как волной всех накрыло. – Сказала Алена. – Мы просто… просто поняли, что делать дальше.

                *  *  *

Алена замерла, сосредотачиваясь и вспоминая, как в то весеннее утро вышла вместе с Оксаной курить на лестничную клетку пятого этажа. После этого они собирались разъехаться по домам. Алена достала из сумочки пачку «Слимсов» и слегка вытянула шею, поднося кончик сигареты к зажигалке Оксаны.

Именно тогда, случайно бросив взгляд в коридор, она увидела, как спокойно и уверенно коренастый, приземистый мужчина прошел по коридору. На стене мерно тикали электронные часы, а в углу медленно ползла чудом пережившая морозы муха – сознание иногда помимо своей воли подмечает  подобные моменты. Труп  уборщицы остался лежать там, где упал, а убийца идет дальше, в здании еще много людей.

Оксана и Алена отпрянули от дверного проема, около которого они стояли, незамеченные. Никто не решался пошевелиться первой. Страшно было издать малейший шум. Наконец Алена жестами показала, что надо спускаться.

В этот момент звенящий, невозможно резкий звук пронзил ее мозг. Она инстинктивно схватилась за голову. Воздух вокруг дрожал, как над горячей плитой. Изо всех дверей высыпали встревоженные сотрудники, перекрикивая друг друга. Лифт не работает. Спрашивают друг у друга. Алена не двигается с места, пытаясь анализировать ситуацию. Никто не знает, что случилось.

Мимо нее прошмыгнула Оксана, зацепившись сумкой за привинченные к стене крепления для гипсокартона. За ней, словно повинуясь невидимому сигналу, устремилась вся толпа, и вскоре на лестнице образовалась вопящая каша. Бегущие изо всех щелей люди, спасаясь, врезаются в самую гущу, расталкивая себе подобных в общем потоке, отшвыривая попавшихся под ноги и прокладывая путь наружу, к выходу из здания.
Стоя поодаль и наблюдая за происходящим, Алена услышала весьма характерный звук. Это едет лифт. Остальные, похоже, этого не замечают, продирая себе дорогу к спасению. Она с радостью смотрит, как последние пчелы исчезают в лестничном пролете, торопясь покинуть улей. Все меньше остается претендентов на лифт, которому уже бог знает сколько лет, и много людей за раз он не выдержит.

Спрятавшиеся в стены панели дверей открыли ей пятерых человек. Алена быстро зашла вовнутрь, кабина дернулась и поехала вниз. Она обратила внимание на трех парней по сторонам лифта; тот, что стоял возле панели управления, облокотился локтями на металлический поручень. Затем ее внимание отметило двух девушек у зеркала: брюнетку, одетую в стиле «бизнес-сука эпохи корпораций», и блондинку, из разряда таких, которые сознательно используют стереотипный образ блондинки как квинтэссенции инфантильного ****ства.

- Вы в подвал едете?
- Иначе отсюда не выберешься. Двери на первом этаже закрыли, так что мы пройдем через подвал. Но если хочешь на первом выйти… – Ответил длинный тип в рубашке с джинсовыми нашивками.
- Нет, я, пожалуй, с вами. А что, через подвал можно выйти из здания?
- Да, там есть черный ход, если его тоже не закрыли, конечно.
- Ты через него уже ходил? – Поинтересовался мускулистый парень справа.

Зеркало у задней стены притягивает время от времени взгляд Алены, она наблюдает за собой, следов испуга вроде бы не видно.
- Да, я в журнале работаю, и мы через этот вход выгружаем тираж на склад, когда его из типографии привозят. Выходим.

За освещенной площадкой перед лифтом тянутся вдаль сырые трубы, извиваясь вдоль стен и огибая двери с висящими на них тяжелыми замками. В подвале темно, все вереницей идут по длинному коридору. Они спускаются все ниже, петляя между поворотов¬.
 
- Стойте! – Поднял руку качок, минуту назад назвавшись Ромой по ходу взаимного обмена юзернеймами. Остановились все, идущие за ним – в конце коридора кто-то стоял. Подходя ближе, из-за плеча блондинки, Алена разглядела киберпанковскую стрижку площадкой с хвостом и темно-зеленую футболку. Незнакомец внимательно глядел в их сторону, положа одну руку на трубу.

- Привет. – Сказал он, когда они подошли совсем близко.
- Андрей?! А ты что здесь делаешь? – Спросил Артур.
- Наверное, то же что и вы. – Ответил Андрей. – Пытаюсь выбраться. Я как раз хотел к тебе зайти, когда все это началось.
- А что вообще началось, ты в курсе?
- Сейчас выйдем отсюда и узнаем. Здесь можно пройти?
- Да вроде можно было. А ты откуда этот ход знаешь? Мы его обычно для служебных целей используем.
- Ты мне его в прошлый раз сам показывал.
Они прошли еще метров сто, впереди виднелась железная дверь. Артур поспешил вперед, на ходу вытаскивая ключи.

- Не открывается. – Наконец объявил он после пяти минут попыток. –  Я замок открыл, но ее еще что-то держит. Странно. Обычно тут не закрывают.
- Держит? А ну, отойди на секунду...
После того, как дернуть ручку двери попробовали все игроки, Рома подошел к Артуру:
- А я тебя видел, ты здесь на четвертом этаже работаешь.
- Да.
«Поразительно». – Подумал Артур, – «Тебе оно сейчас надо»?   
- У вас еще рядом магазин канцелярский на этаже и туристическое агенство.
- Есть такой. Ты тоже с этого этажа, раз ты там все знаешь?
- Та не, мы с Никитой сюда в банк вообще зашли. А тут такая фигня творится.
- Открылась! – Кричит внезапно Никита, распахивая железную тварь так сильно, что она ударяется об стену.

На улице ветер кружит мусор, слышен звон сирены и крики. Они вышли наружу, озираясь в поисках объяснений. Но вместо объяснений, посреди четырехугольника блещущих окнами стен внутреннего двора, оказался тот самый человек, которого видела Алена. Теперь он держал в руках бейсбольную биту.

Появившийся – единственный, кто не выказывал никаких эмоций. Абсолютно ничего не выражавшие (как вспомнилось Алене уже гораздо, гораздо позднее) бесцветные глаза и глубокие складками кожи на голове, покрытой торчащей, наежившейся шевелюрой. Оглядевшись по сторонам, он уверенно зашагал в сторону блондинки и брюнетки.
- Эй! Слышишь! Стой! – Крикнул Андрей и бросился к нему.

Ноль реакции. Рома, опередив Андрея, метнулся к пришельцу и схватил за плечо. Тот стряхнул руку с себя, словно надоедливое насекомое. Подлетевший Никита без дальнейших разговоров ударил в глаз. От силы удара тот пошатнулся, отклонившись назад, но не упал, а набросился, в свою очередь, на Никиту. Одной рукой он цепко схватил его за горло, а другой – занес над ним биту.
Рома, подбежав, ударил ему под колено ногой, одновременно обхватив шею противника рукой так, что она оказалась зажата между предплечьем и плечом. Левой рукой он намертво скрепил блок, и потянул к земле. Выпустив  Никиту, мужик принялся махать руками, пытаясь дотянуться до Ромы, издавая при этом низкое, хриплое рычание передавленным горлом.

Но  Рома держал крепко, а Артур с Андреем схватили нападавшего за руки, выкрутив биту и заломив их за спиной. Это оказалось не так-то просто – он был силен, и, что еще хуже, упрям каким-то звериным упрямством.

Наконец, зашедший сбоку Никита с шумным выдохом ударил его в висок. Обнаженное тело обмякло в руках и сползло, никем не удерживаемое, на асфальт. Осмелевшие девушки подошли поближе. С минуту все молча стояли над ним, разглядывая.
- Что это, нахуй, такое? – Задал риторический вопрос Никита.

 Ответить ему никто не успел. Артур помнил, что после того, как Рома сунул руку во внутренний карман и достал пистолет, все начало происходить с бешенной скоростью, именно тогда и начались все эти события, которые имеют вообще свойство происходить, как говаривал один ирландский священник.

                *   *   *

- Я не могу сказать точно, как мы узнали обо всем этом. – Подал, наконец, голос Никита, – я даже не могу адекватно передать эту информацию так, чтобы не утратился смысл. Поэтому мы, наверное, и не говорили друг с другом.… Такое ощущение, что как-то все само собой стало понятно – мы должны встретиться и уничтожить то, что с того самого момента нашего знакомства лезет сюда. И что среди этих существ есть Хозяева, убить которых можем только мы.
- Да. У меня – то же самое. – Отозвался Андрей. – Я так понял, то, что мы видели во дворе дома проектов – это начало Вторжения. А мы должны его прекратить.  И да, среди тех тварей, которые проникают на нашу землю, есть самые главные. Это их Хозяева. О них тоже всем вам  сразу стало известно?
- Мне – да. Кстати, в новостях о них нет ничего, по крайней мере, я не слышал. Те, кого обсуждают медиа – только говорящие куклы. Хозяева стоят в тени. – Заметил Артур.
- Это как голос, только говорящий не снаружи, а как бы изнутри, как будто это твой собственный. – Медленно проговорила Алена. – Похоже на то, как будто сама себе рассказываешь. Только что именно говорит этот «внутренний голос»… я, если честно, поняла от силы половину. В смысле, никаких четких инструкций, типа «пойди туда, принеси это». Думаю, у всех то же самое.
- Интересно. Мы все воспринимали примерно одинаково. Я могу сделать этот вывод, потому что у меня тоже было что-то подобное – понимание как бы изнутри.

Андрей замолчал, потом продолжил.
– Я тоже таким образом узнал о Хозяевах. И, как я понимаю, все остальные тоже знают, что нам надо их убить. И только мы можем сделать это. Помимо их силы, они могут призывать сюда какое угодно количество своих слуг.
- Да. Это будет долгое путешествие. – Сказала Алена.
- Хорошо, кто-нибудь понял, почему именно нам выпала такая честь? – Спросил Никита. – И что будет, если мы забьем на это Вторжение?
- Нет. А ты хочешь забить? Я – нет. – Ответил Артур.
- Я тоже. – Присоединился Рома. – Кроме того, я так понял, что пока мы это делаем – нам везет. Такая причина стимулирует к творческому поиску. Потому что нельзя рациональными причинами объяснить то, что мы еще живы, несмотря на то, что нами давно заинтересовались соответствующие органы и братва. Люди в этих структурах настолько превосходят нас в бойцовских качествах, что... Если бы нас не защищало и не вело что-то, то давно бы уже всех перебили. И почему из множества людей выбраны мы – непонятно. Но раз так уж случилось, задний ход теперь включать нельзя, потому что как только мы это сделаем – нас просто уничтожат.
- Я думаю, вопрос «почему мы?» так и останется без ответа. – Сказал Артур. – Это значит, что мы в любом случае будем охотиться на тех, кто сюда лезет. Тем более, мы всегда узнаём, где они находятся.
- Меня, кстати, вот еще что волнует. – Вдруг вскинулся Андрей. – Все это время мы действовали так, как будто нам уже все понятно. И, само собой разумеется, что мы бросили дом, работу, друзей и создали вокруг себя милитаристскую организацию. Хотя, наверное, здесь наша заслуга невелика – просто люди вокруг нас тоже получили свои мессиджи, так или иначе. И только теперь мы вдруг поняли, что не осознавали всех мотивов своих поступков за месяц. Вот над этим стоит подумать вообще.
- В первую очередь о том, как остаться живыми, стоит подумать. Может быть, скоро со Вторжением армия и милиция разберутся.
- Конечно. Разберутся. – Иронично усмехнулся Артур. – Эффективность их действий не знает пределов. А наших дорогих гостей становится все больше и больше. И они тут обживаются, уже половину этого района захватили. Живут в квартирах, как прежние хозяева, и отлично себя чувствуют.
- Но они ничего не производят, только еду уже готовую жрут. Они скоро все сами  сдохнут.
- Возможно, но к этому моменту они нас всех перебьют – их все больше и больше с каждым днем.
 - Понятно, что мы, конечно, вообще больные на голову. По ходу, если бы кому-то из моих знакомых предложили такую перспективу... Нас и выбрали, скорее всего, потому, что мы были готовы к такому и даже, может быть, этого хотели. – Сказала Алена.
- То, что приходит к человеку вот так, сверху, обычно мало интересуется, что по этому поводу думает сам человек. – Задумчиво произнес Артур. – Изменения в нашей жизни настолько сильны, что вряд ли бы мы согласились на них добровольно за столь короткий срок. А теперь мы понимаем ровно столько, сколько нужно. Мы уже втянулись и отступать бессмысленно. Нельзя объебать необъяснимое.

После секундной паузы все засмеялись.
- Хорошо сказано, чувак! Нельзя объебать необъяснимое!

                *   *   *


У края дороги остановились четыре машины, приехавшие по сигналу из магазина, но, вопреки ожиданиям Никиты, не патрульные. Двери открылись и из машин высыпали коротко стриженные молодые люди характерной внешности. Их лица выражают крайне простую гамму чувств.

Охранное агентство. Что ж, все правильно, теперь они выезжают на вызов целыми отрядами. Такие времена. Эти, судя по форме, представляют не государственное, а частное агентство. Со времени Вторжения их заметно поубавилось, особенно после разрешения на ношение оружия в целях самозащиты. Инстинктивная ненависть местного населения к любым видам правоохранительных органов известна давно, но сотни фирм охранного бизнеса по-прежнему исправно штампуют новых сотрудников.

Никита, зная в чем дело, сразу метнулся за ствол огромной ивы, толкнув туда же Артура. В дерево тут же врезались пули – разговаривать прибывшие определенно не собирались.

Он кинулся через мост, едва попав под колеса оглушительно просигналившего КАМАЗа, и побежал к двадцатиэтажке. На ее крыше они еще вчера решили создать оборонную точку, спрятав там СВД с военного склада.

Усилие мышц голени, прыжок через ограду на тротуар, ведущий к площадке у подъезда. Он огибает цилиндр красной, решетчатой урны, скамейку из железных полос, подбегает к двери и прижимает к кружку на домофоне ключ, полученный им от нашего, живущего в этом доме. Услышав звуковой сигнал, Никита хватается за ручку, распахивает дверь и залетает внутрь. Мимо пустовавшей каморки из белого кирпича, предназначенной для охранника, мимо улья прилепившихся к выкрашенной синей краской стене почтовых ящиков.
Перепрыгивая через ступеньки, добрался до кнопки. Ткнул указательным пальцем. Сверху раздался гул, быстрее, сука, чего он ползет. Наконец двери раскрываются и он едет на самый последний этаж, переводя дыхание и читая надписи маркером: «лена непостоянна», «декart эрго опоссум», «Трибунал следит за тобой», «поцелуй меня в задницу, мисс мира». Лифт всегда едет медленнее, когда торопишься. Вперед, лифт.

Лестница на чердак, мусор, доски, бутылки, прямоугольный лаз, сеть кабелей, карниз. Он видит завязавшуюся внизу перестрелку, упирает винтовку в плечо и зажмуривает левый глаз. Губы слегка сужаются, Никита ждет, пока успокоится дыхание и стреляет, убрав двоих подряд двумя выстрелами.

Снайпер на крыше – аргумент серьезный, и, нападавшие, точнее, те из них, что остались живы, подобрав убитых и раненых, убрались восвояси. Прибывший первым патруль остался лежать там, где вышел из машины. Друзья вскоре присоединяются к Никите на крыше, где он, довольно улыбаясь, благожелательно принимает похвалы. Помогать людям – помогать себе, тот, кто этим занялся, всегда будет счастлив.

- Никите, респект тебе просто нереально огромный, ты нас всех сегодня спас.
- Молодец!
- Как говорится, респект и уважуха!

Стоят белые будки с антеннами наверху, от которых идет паутина проводов. На них спят летучие мыши, иногда шевеля во сне когтями. Тогда закостеневшие от просмотра телехозяева беспокойно вздрагивают в своих норах, досадуя на помехи. Кровля из черного рубероида, его привезли сюда еще испанцы, содрав с дворца великого Инки.
Никита смотрит вдаль, стоя около края крыши, отделяющего пошлое от обретающегося. За его спиной облака летят все быстрее, замыкая кольцо на седьмом рубеже окружной. Пейзаж внизу напоминает известную картину, по краю обрыва неба укатилось овладевшее всеми оживление. Остается наблюдать за открывшимися воротами мира.

Странные дни, зеленым на черном, город движется вместе с днем. Забыть обо всем. Лететь по воздушным дорогам, по тайным путям нераскрытых желаний, расстояний между центром и точкой на сгибе. Гибкие пальцы достают папиросы. Путешествуя снами тех, кто участвует в эксперименте, пауки плетут нити размышлений.

Изменение климата культурных ландшафтов, повышение количества ненужных контактов, копирайтов, фактов, преувеличений, методов лечения социальной инертности. То, что нужно, лежит на поверхности. Стены пещер в удивленных междометиях. Смех и власть поменяются местами. Участники новых восстаний оставят за собою стены из историй, изощренных событий, диких территорий. Концентрация в крови достигает предела и твои дела всегда – продолжение тела, и опыт побед и тропинки предела. Расстояния исчезают.

Возможно, они проиграют следующий бой, потеряв все, а возможно, многое приобретут. Им, конечно, не хочется погибнуть. Но они ответят на вызов. День прошел налегке, они опять успели выжить. Солнце, ключи, офицеры снов прошли все круги ада. Облачный покров тихонько вливается через крышу. Крышу здания? Коммуникация между Никитой и небом происходит ежесекундно. Он поднял глаза: там только что улетел навсегда самолет. Это просто глобальное ПОСЛЕ, которого никто не ждет, но которое наступает все снова и снова, являя миру новых, физически выверенных героев. А пока война окончена.
Все зависли на крыше, народ все прибывает, кому-то выбили глаз. Всякое бывает, мир продолжает вертеться, пострадавшему рану промыли водкой (оказалось, ему просто рассекли бровь).
- А кто сказал, что ему глаз выбили? – Спросил Рома.
- Я сказал. – Ответил Артур. – Я увидел, как он за глаз держится и падает, а когда его поднял – за кровью не видно было.
- Ладно. Да куда вы столько водки льете?! Он уже весь в ней.

Но всем по приколу поиграть в доктора Хауса, и никто особо за пациента не тревожится. Да и зачем? Тревога – гнездо, обволакивающее сомнениями. Нет времени тормозить во время перехода на дальние дистанции. Все боятся потерять уважение,  работу, близкого человека, смысл жизни, пакет, удостоверение почетного члена генеральной коллегии художественного краеведческого музея им. Кожуха. Не надо ничего бояться, все уже произошло. Японцы создавали сады камней, осознанно не опасаясь ничего потерять. Какой пример для изумленных наций – люди, таскающие камни по песку, демонстрируя абсолютнейший пофигизм эстетического характера.

Никита, Алена, Рома, Андрей и Артур смотрят на юг. Они так хотят успеть, и сколько бы ни было до цели, но они смогут прийти, путешествуя по ветвям вверх. Куда ни кинь взглядом сверху – нет ничего постоянного, куда ни брось бутылку – разобьется. Воздух завязан в трубы.

Они стоят, поглощаемые лучами раннего, и длящегося невероятно долго заката того мира, которым они его знали. Нет никого, кто был бы столь же предан дикому гону конца весны в самых верных их снах. Разметал бьющий в ноздри ветер, легкий, могучий корабль сердца. Бело-черные березы медленно истекают прозрачным, как стекло, соком. Ответ на легкость весенних слов теперь цветет.
Они видят, как птицы превращаются в камень, и как ездят трамваи, дребезжащие звери. И все перемешалось в них – желание жить, вера в смерть, голоса Богов, сколько лет прошло в центре мироздания, они –  песчинки на пляже, сколько, сколько еще, Локи?

Вот-вот зажгутся фонари, и небо становится все темнее, все меньше красного. Тонкий шов тучи сгорел в тишине, разрезаемой японским мотоциклом, но вот уже ярко светят огни фонарей. А в выси прекрасная в своем одиночестве жемчужная звезда, и рядом с ней линия проводов, подъем для тех сумасшедших, что гонятся за призраком удачи. Подъем для тех, кто в роще ищет яблоки.

                *  *   *

 Погас огненный горизонт, вспыхнули глаза-самоцветы стрекоз, наблюдающих за трассой, сплелись на стеклах тени деревьев. Обычный вечер колумбийцев. Чернокожий пророк ни о чем не говорит. Поэтому понимать его могут только сквозь музыку.

Компания сидит в квартире и пьет коньяк, заедая его приготовленной кем-то из дам снедью. Что ни говори, а социальная роль «женщина» – это очень удобно для окружающих. Чья именно это квартира – не понять, да и недосуг. В ванной, сразу после того, как Андрей вышел оттуда, уединилась парочка, на кухне что-то нюхают. Дом находится на огромном куске мяты.

Освещение вне звуков и смысла найдет своих объятых экзистенцией жертв и пересчитает их всех до одного. Завтра им надо будет вспомнить этот мир, чтобы вернуться в него. Тонкая сеть проводов растет за стеной, как это не вечно! Танец смыслов – опасная игра, и цена в ней – жизнь, в буквальном смысле. Проблемы могут быть очередной конструкцией сознания. Однако концепт конструкта сознания тоже может быть производным сознания.

Над Андреем склоняется Дионис и спрашивает, сечёт ли он тему. Еще и как сечёт. Шторы на окнах хранят от взглядов посторонних. Есть люди, любящие смотреть случаем в чужое окно. Есть такие люди. Кто сам без греха, пусть первый бросит.

Новая вечеринка, наполненные сексом воздушные шары. Те, кто сегодня  участвуют в гонке, отбрасывают всякую осторожность. Обезьяна любви пришла и вынимает из карманов эти маленькие штучки, что помогают в личной жизни, пока не состаришься и не начнешь читать газеты. И Андрей улыбается новому дыму, одинокий человек на ступеньках крыльца нового тысячелетия.

Кто-то читает абстрактный хип-хоп в соседней комнате под битбокс собравшихся там людей, судя по всему, убитых напрочь:

«…не стой, говорит, у меня над пути, ты балабол, ****обол,
Тебя сейчас уроню ****ом об пол,
Живым съем, как кот ест мышь, теряйся, пока дышишь.
Так вот. Быть крутым с десяткой на кармане
Или с тысячью грин. Не быть лохом
Вот что поставлено на кон.
Простой как мыло, как три таблетки тригана
Как три гандона с утра у стакана, как фрилансеры работают заочно,
Как проста радость. И точка. Помни, в точности, что делаешь.
Интернет как мировоззренческий сток
Показывает, что культура может быть в контрах
Только сама с собой
И если она на периферии, то либо отправится на перегной
Насытив почву для следующих поколений
Либо в мейнстрим, ставя преданных адептов
В характерную позу на коленях.
Вспышка контркультуры – короткий момент
Контркультура неуловима, как в Харькове кет
Как блеск острого за гаражами, как быстро тлеющий штакет
Возникает внезапно, словно на Лопанской набережной минарет
Контркультура – термин, требующий прямой наводки
И это не тинейджеры, любящие родину
Посредством потребления водки
Не свитера с гитарами, доставшиеся нам в наследство от Визбора,
Конечно же, не то, что происходит внутри
Никому нахуй не нужного телевизора
Это не тексты где как художественный образ
Выписано всякое социальное говно
И не тот унылый мозгоеб, что принимают за артхаусное кино
Не реки словесного беспонта,  вечерами поэзии впадающие в Лету
Для этих авторов ничего лучше нету, 
Чем возвращение из своей провокативной и брутальной поэзии,
К жене, борщу и уютной квартирке с магнолией или, ****ь, магнезией.
Дети в садике, вещи в стирке, можно писать дальше
С матами под копирку поэтическую ****орезку
Главное – типа с правдой жизни и типа резко.
Все эти замолоди – лишь части массовой культуры,
Продаваемые с попеременным успехом.
Ебашиться с синим морпехом
Не так сложно и стремно, как понять, где настоящий стафф.
Прав тот, кто понимает: любая фиксация отнимает у контркультуры
Спонтанность хэпенинга и красоту единичного события
Вспоминая ****атые в этой области открытия
Я говорю:
Контркультура – это  одесская статуя держащегося за пенис Дюка
Это народная фраза «****а жаба гадюку»
Это нестись по встречке улицы Ленина на дорожном рыцаре
Это посреди картинной галереи в мортал комбат на плазме рубиться,
Врубаться под кислым в измышления средневековых схоластов
Вылезти на крышу Детского мира в маске и ластах,
Каждый день просыпатся на новом месте
Жить так быстро, чтобы не настигали ***вые вести.
Кстати о быстром – в  таких раскладах
Он предпочтительнее, чем грамм двести.
И вместе всегда по-любому более тру
Короче, перечислять можно долго
Каждый и так знает эту игру».

Пока убиваешься – меньше угол обзора. Но мысль иногда проникает так глубоко, как это только вообще возможно. Дружеские посиделки, ходишь от человека к человеку, ощущая единство. Что объяснять, наверняка это чувство знакомо каждому, кто посещал подобные мероприятия.

- Смотри, это Трейси, она стреляет ботоксом из грудей. – Знакомит Андрея с девушкой Крис.

Андрей смотрит на ее грудь, словно она в впрямь может проделать такое. В соседней комнате постепенно растет и развивается глитчевый трек. Улыбнувшись Крису и Трейси, он идет на звук. А навстречу по коридору уже несется Мачете, делая навстречу выпад теннисной ракеткой, стильный, как сам бог ящериц. Летящий из-за поворота смех. Дверь квартиры впускает новых людей.

Поднявшись из-за стола, Андрей ушел в одну из комнат, Свет выключен. По стене ползут лучи фар. Еще один вечер в той долгой череде, что мелькает мимо задумчивых лиц. Что-то, не дающее спать, сидит внутри и поет про цветы. Перегоревшая лампочка тихо шевелит усами во тьме, лишь светится монитор. Пьяные ветви все покачиваются под дождем.

Часть журнального столика освещена монитором так, что видны черная клавиатура и мышка, смятая салфетка, сувенир, бокал, чашка, трубка. В английском консульстве, что напротив, темные стекла, только маленькая девочка стоит у огромного окна, и тусклый свет едва дотягивается до равнодушного паркета. Это совсем другая судьба, так не похожая на его собственную. И знание этого принесло с собой ту грусть, что льется в ночном городе звуками английского рока. Вода дробно застучала по окну.

Он достал из кейса ноутбук, и, создав новый документ, написал: «Механический охотник уже пришел на ваши земли. Становитесь плечом к плечу, иначе он выметет вас из пиццерии, и вы, оглянувшись, увидите, что головы ваши посыпаны кремационным пеплом и одежда из Сэконд Хэнда.
Яблоко, упавшее на темечко гению, подтачивал червь, понимаете ли вы меня? Понимаете ли вы единственного, оставшегося в живых, принесшего вам не мир, но войну, извечного шамана и приехавшего в город ревизора? Горожане застывают на сцене с выражением смертельного ужаса не по случаю простого приезда чиновника – они быстро бы поняли, что не так, и  исправили ошибку. Все дело в принципиальном непонимании сущности вещей со стороны интерпретаторов этого текста.
Герои произведения чувствовали саму смерть, пришедшую за ними, они увидели меня, яростного ровно настолько, чтобы никогда не остановиться, живого настолько, что мое касание убивает». 

Сидя в низком кресле-капле, он опирается локтями на стол из светло-коричневого дерева, вперившись взглядом в Wordдокумент, пепел на стекле. Что он переносит на чистый лист? Затем он повернулся к свету монитора, где от прикосновения пальцев, клавиатуры и памяти (его? лаптопа?) появляются новые строчки. Ночью кофеин полезен сверх всякой меры, сидишь, держишься за ручку осторожно, чтоб не обжечься, губы трубочкой, такое еще зрелище. Печатать левой рукой, пить растворимый, думать, в правом нижнем углу без десяти два..

И печалью и памятью и странной поэзией пусть будет отмечено все то, что никогда не забыть. Пусть то, что подкрадывается вечерами, услышав запах улыбок, отступает. Пусть нет никаких шансов – нужно жить так, словно они есть всегда, пока это не станет единственно возможной правдой. И строчки ровно ложатся в ряд. И строчки ровно ложатся в ряд. Каждая запись ценна.
Скоро лето, Андрей радуется и ждет приближения этого ежегодного чуда. Он взглянул на вазу с цветами, расписанную при помощи старинной североальпийской техники, что применялась лишь в промежутке между 1874 и 1899 годами. Маленький, игрушечный мир посреди затерянного пустого пространства между вымыслом и ложью, между огнем и льдом, между правым и левым полушарием мозга. Кто знает, как работает мозг? Функционирует там, в темноте.

За окном летит птица ту секунду, пока Андрей создает этот полет взглядом. Когда он спал, мир обрушивался вниз. Просыпаясь утром, Андрей создавал его заново. Человек воссоздает себя каждый раз, когда вспоминает о себе, восстанавливает свой внешний образ, внутренний мир, роль. Он реставрирует себя таким, каким он отражался в зеркале, но ведь в отражении он видит себя именно таким, каким помнит. И Боги – те, кто успевают хотя бы раз успеть создать себя до того, как на Я будет наложен привычный образ.

Абстрактные мысли, абстрактные фонари, лишь кочевник тяжело вздохнет посреди степи. И верблюд молодой вдруг поник головой.… Андрей – мудрый хорезмский ученый, изучающий чарующую таящуюся пыль звезд. Он возвращается в свое маленькое средневековье – впрочем, оно такое же его, как и чужое. Хуже всего в те времена приходилось не крестьянам, не крупным феодалам, а обнищавшем окончательно младшим сыновьям магнатов. Сидишь себе в холодном замке, ничего нет, одни ботфорты, стены в трещинах таких, что через них мышь проскочит, и в подвале узник, кто его знает, откуда он тут взялся.

Горят огни города. Ночь. Ночь. Множество лиц. Пахнет травой и трахавшимися телами. С наступлением весны все в ожидании. Так много нуждающихся в любви и смехе. В огне не заснуть, ночные мгновенья, прикосновенья век, разные города, встречи, изменяющие навсегда.
Лицо в окне напротив, облик и глаза провидца. Между третьим этажом в этом доме, и третьим этажом дома напротив – глубокая яма, на стекле дрожат ветви. Звезды сегодня спят на крыше, ночные жители ловят их шаги, надо лишь опасаться прихода звездопята. Да и его, если честно, опасаться не нужно. Горят, переливаясь, окна аэродрома.

На окне медного цвета занавески, едва колышущиеся от прикосновений воздуха. По небу проплывает еще одна звезда – может приход справедливого правителя, явление такое же редкое, как и эта звезда, а может пальцы Андрея смыкаются в предчувствии, пока еще туманном и неясном, как предчувствие прихода Терминатора.

Духи предков разговаривают с ним ломаной чередой электрических звуков: «Доброй ночи»  – говорят они, намекая, что у всего есть свои причины. Механизмы, оставляющие следы на теле, тела, запечатлевающие себя в цифровом пространстве. За высотные дома горизонта, медленно, но неотвратимо погружается, уходит Луна, наполняясь кровью. Она утолила свою вечную жажду. Темная жизнь улиц. Всеобщая мания самоописания. Световые года сжаты в миге сигнала. Существование многих, жизнь избранных.

Соседняя дверь ведет в чудесное логово волшебника изумрудного города, ее стеклянный прямоугольник, обрамленный деревом в шикарных разводах, не позволяет увидеть, что же там внутри. Он берется за ручку и открывает только того и ждущую дверь. В комнате грозно и настороженно молчит музыкальный центр, его play в состоянии боевой готовности, его stop натянут как струна. Тишина, доносящаяся из пасти динамиков, оглушающее действует на Андрея, он закрывает большими лапами уши, его полумаска колышется от ненормально прерывистого дыхания.

А по телевизору… ну, в общем, понятно, что там может идти. Реклама шоколадок каких-то. Удобно устроившись на троне, Андрей обводит взглядом каждого из рыцарей круглого стола и нажимает пальцем на кнопку пульта, среди фильмов и передач натыкаясь на «Футураму» – это безусловный хит, все разнообразными способами выражают свое одобрение.
 
- Не замораживай! – Говорят ему. Это относится к коньяку, который вместе с рюмкой Андрей забыл поднять, остановив этот процесс.
- Так я вас жду. – По привычке отмазываться при любом раскладе ответил он.
- Мы уже давно держим. Давай.
- А за что пьем?
- За игуану.
- Да, давайте, за игуану.
- За игуану.
- За игуану.

«Да. Давно прошла эта пошлая мода пить за любовь, за родителей, за еще какую-нибудь столь же невнятную категорию» – подумал Андрей между делом, жуя жареную картошку, которую перед тем, как выпить, он предусмотрительно соскреб ложкой со сковороды. Сковорода, словно неоязыческий алтарь стоит посреди стола, осажденная со всех сторон овощами, рюмками и бутылками.

Подумав о неизбежности абстиненции на следующее утро, Андрей выдохнул, опрокинул в себя содержимое половинки черепа, принадлежавшего его бывшему однокласснику. Кожа, которой обтянута кость, мягко коснулась губ. После уроков они спустились по лестнице, окруженные толпой инкубаторных болельщиков. Перила были выкрашены в синий цвет.
В парке, рядом со школой, среди турников и прочих спортивных снарядов Андрей получил удар по носу. Ответил тем же. Одноклассники, сморкаясь на морозе в тоги, тесным кольцом обступили их со всех сторон. Он повалил противника на снег и долго бил по голове. На обледенелых ветвях вороны постоянно и весело подбадривали, а потом вдруг замолчали и повернули большой палец руки вниз. Цезарь сидит на баскетбольном кольце и курит.

Он слышит, как в соседней комнате собеседники добрались до той стадии, когда единое русло разговора разделяется на множество странных ручьев.
- Вот, допустим, скандинавские страны – викингами были, и викингами и остались. В современном мире чтобы воевать – много смелости и ума не надо. А сделать так, чтобы население твоей страны вышло на первый уровень в мире по уровню жизни, как в Норвегии, Дании и Швеции, вот это – реальное завоевание.
- И вы, живущие в постсоветскую эпоху, видевшие наружу и изнанку, обладаете ли вы полной уверенностью в том, что понимаете мотивы своих действий?
- Сущность японской культуры заключается в конечном (по завершению результата) умопостигании испытуемым некоего трансперсонального опыта, где он подвергался искушению предательства, и где ему приходится делать выбор между предательством и честью. Заключительная часть мистических переживаний являет собою осознание долга как безусловного блага и сущности космического порядка, именно это формирует у самураев такую безусловную подчиненность.
- Когда-то давно, задумавшись над названием песни, «Smoke on the water», я сделал один интересный вывод – исходя из семантической поливариантности слова smoke, обозначающего одновременно существительное «дым» и глагол «курить», речь здесь идет о водном.
- А у нас что-нибудь осталось?
- Да, у меня еще два грамма  шишек.
- О, круто. Я тогда пойду схожу за самоваром, пора устроить гульбище.
- Бульбище.
- Бульбище?!!!
- Та подожди, давайте выпьем.

«А самого-то как убило», замечает про себя Андрей. Когда утихнет шум бесед, они останутся чистыми, и каждый увидит свой сон. Часа в три ночи, в самый разгар  заносят Вия, но никто его не замечает, он теперь сам боится чужих взглядов. Каждый сам по себе и кого тут винить, в руке труба, но он не будет звонить, запомнить все и не пытаться забыть.

Андрей поднялся со стула и пошел по коридору в туалет. Белая полусфера, внутри которой теплится лампочка. Определенно, сантехника – последствие европейской культуры, словно те забавные, ослепительно белые скульптуры, что ваяли, подражая античности, в эпоху Возрождения, не догадываясь о раскрашенных греческих статуях. Унитаз – это поздний Микеланджело.

Вино выливается, гладкий кратер наполнен кровяным мочеиспусканием Диониса, бога змеистых растений. Андрей сосредоточенно смотрит на плоды своих дел. Дионис сидит на умывальнике и ухмыляется себе в бороду.
- Откуда оно? – Спрашивает он.
- Из того киоска, что был на углу. – Ответил Андрей. 

Мелькают полутемные отражения в зеркале на шкафу, с краю, у стены, валяются туфли и кроссовки, погибшие корабли непобедимой армады. Похоже, все собрались курить на балконе. В ночи на печи работает таймер.

- Андрей, погнали со мной. – Говорит Никита.
- А куда ты?
- В магазин.
- Пошли.
- Я с вами. – Говорит Рома.

Нервно рука Андрея нажимает черную кнопку, он ожидает. Железная пещера раскрывает перед ними свои сезамы, они заходят и медленно спускаются вниз. В кармане у него лежит бумажка с надписью «200 гривен»,  на ней портрет человека, о котором рассказывают в школе. Андрей хочет побыстрее избавится от этой бумажки. Это не шутка.

…И ночь между бетонными домами.…

Мгла холодит кровь, сегодня ветер прекратил движенье, остановившись. Они идут по родине, родине-твердыне, пьяный бомж, лежа под балконом, курит, и говорит на латыни. Ночь продолжается, пора дождя, что дождался их плеч теперь.

Льющийся свет слишком поспешен, кленовая темень больше, чем странна. Путешествие по еще одной ветви, перед ними весь мир. Опутанные тайной, они ждут от выходящей в сумраке на улицу смерти сигнал стрелять, и огни машин вспыхивают ярче.

Гигантское граффити покрывает стену дома: на черном фоне зеленые, остроконечные, тонкие линии, похожие на  выхваченные из темноты листья, направленные в разные стороны из центра, с лежащими на них тенями. Они ищут итог своих действий, чтобы понять, куда смотреть дальше. Вышел клином крест любви, несутся слова, звеня по проводам. Замелькали фонари вдоль рек машин городом по весне.
Новые времена, но старые связи не дадут замести следы. Дверь открыта для совсем других приколов на целые сутки. Скоро жаркое лето, что ждет их всех? Опасности подстерегают на каждом шагу, но так было всегда – обычные расклады, ошибки и награды. Центр.

Прочь уходят минуты беседы между Никитой и Андреем.
- Представь: идет уже часов пять частная вечеринка возле водохранилища, в каком-то непримечательном кафе для отдыхающих, арендованном на ночь под приват. А в этом заведении танцпол и бар были, как ни странно, в противоположных концах здания. В одной комнате – пульт, в другой – столики, а соединяет их коридор. Высокий потолок – метра три, не меньше, узкий, обложен камнем, освещения в нем нет. А все происходило, естественно, ночью, и в коридоре темно. В одной из стен квадратики толстого стекла, через которое ничего не видно, только лунный свет чуть проникает.
- А что ты делал в этом коридоре?
- Мы с другом решили посетить бар, вышли из танцпола в коридор, а дверь бара на противоположном конце коридора неожиданно оказалась закрыта. И мы как-то незаметно для себя завтыкали там, о чем-то заговорили, а через некоторое время у меня появляется идея постучать в дверь. И я стучу: тук. Тук, тук. А через пару секунд, с той стороны, стучат в дверь в таком же точно ритме. Три раза. Я стучу еще раз – и слышу оттуда то же самое! В общем, мы долго таким образом перестукивались.… А потом, минут через пять, я еще раз попробовал открыть дверь – и она сразу же открылась! Заходим в бар, там кроме официантки за стойкой никого нет, только столы пустые стоят. Мы стоим и пялимся на нее, а она совершенно спокойно так спрашивает, что мы будем.
- Так это она тебе отвечала на стук?
- Я не знаю, мы тогда были такими упоротыми, что эта мысль – спросить у нее, даже не возникла.
- Может, вам показалось, что она тоже стучала в дверь?
- Нет, ну не настолько упоротыми. Или настолько… Ладно, нет разницы на самом деле. – Ответил Андрей, и швырнул бутылку в урну.

Измененные состояния сознания несут лишь мимолетное счастье, но чем еще можно развлечься? Интернетом, что ли? Они знают Город как свою ладонь, жертвуя тем, что считали своим, а теперь наблюдая, как его медленно пожирает пламя. Разговоры на остановке, шрамы, боль очищения, знание ответов на вопросы, которые не задавали. Они помнят секс, наслаждение телом, когда член – весь мир, когда влагалище – смерть.

Все желают приобщиться к новым возможностям, открывающимся в этой стране, становящейся частью американского кинематографа – и это просто происходит, вот и все. Видимый мир ограничен кругом света от автостоянки, и длинная, длинная трасса, по которой идут друзья, ведет к такой же точно автостоянке и благоустроенным людям.

Их поколение оказалось зависшим между двумя временами, они не принадлежат ни совку, ни новой государственности, которая создавалась при них, и начало которой они видели. У всех тех старых знакомых, что они иногда встречают, в глазах вечная неудовлетворенность жизнью, ожидание чего-то не случившегося, тайные надежды на чудо и явный пофигизм.

- Мне нравятся ментоловые.
Выстрел Никиты в выскочившее из-за кустов существо, чудовищно чужое в размытости собственного восприятия.
- Есть мнение, что они вызывают импотенцию.
- Ну конечно, если курить по две пачки в день. Так от чего угодно стоять не будет.

Когитальность  – всего лишь причина, на самом деле – чувство опасности,  впивающейся всем прямо через мозг, и ничего более. На широкой трассе – ни души, печать вечности на крыле пустоты. Полицейские стремятся найти спрятанное, неоновые огни зажигаются, как только стемнеет.

Андрей наблюдает за движущимся на запад шестидверным автомобилем, длинным и элегантным, словно англичанин викторианской эпохи. Наверняка его заднее сидение усеивают лепестки цветов, запах которых смешивается с ароматом салона машины. Глядя на такое диво, украинец среднего класса испытывает смутные и противоречивые чувства: ему, с одной стороны, хочется такое же и для себя (как и все те статусные привилегии, которые подразумевает владение подобным авто). С другой стороны, извращенные формы зависти не позволяют самоотождествиться с обладателем подобных вещей.

Впрочем, чтобы это прочувствовать, не надо быть украинцем, или даже жителем Восточной Европы. Все это уже не имеет значения. Позиция любых националистов не имеет под собой оснований – мир сосредоточился вокруг городов, а в городах все перемешиваются. Вавилонская башня – лишь метафора метагорода, в котором все говорят на одном языке, но никто не понимает друг друга. Эта  история рассказывает об одиночестве каждого, о принципиальной невозможности коммуникации и об островах, несущихся по асфальтовым руслам. Поэтому в мегаполисе нет разницы, кто ты, а есть только рекламная мишура, вроде японских забегаловок. Национальность превратилась в фастфуд.

Причудливое имя улицы сложилось из букв, подержалось недолго и рассыпалось под копытами коней. Андрей вспоминает, как они выглядят сверху, но по краям мгла, ничего не видать. Город – сетка дорог.
Драка возле супермаркета на окраине, ночь около размеченного рекламными слоганами здания. Сюда приходят и те, кто теряют, и те, кто находят. Рядом два основательно синих кекса что-то друг другу повествуют. Громкие голоса выдают их зорким взорам ППС, мерно вышагивающих к ним из-за супермаркета. Это лишь часть жизни во Дворце чудес, как и нищие, прикидывающиеся калеками, и вечный шут, ищущий в темной ночи покоя флорентийского яда. Андрей заметил знакомое лицо – бывший одноклассник, Дима Горелов, тащит за женой к машине пакеты с покупками. Те же пакеты и с таким же озабоченным видом он будет носить и через 10, и через 20 и через 30 лет.

Андрей и Рома заходят внутрь, Никита говорит:
- Я вас здесь подожду.
Он облокотился на стойку с тележками и поджег табак сигареты.

Проходя мимо витрин, Андрей видит множество продуктов. И этот простой факт приводит его в шок – столько всего произведено. Он идет с почти священным благоговением, в поисках отдела алкогольной продукции.

По один бок замороженное мясо в холодильнике, бесстыдные колбасы и вальяжно развалившиеся балыки, по другой – аквариумы, с плавающими от одной стены до четвертой рыбами. И что-то в рыбьих глазах заставляет почувствовать их глубинное родство с кассиршами, которые в это время так устали, что не улыбаются, хотя наверняка торговые корпорации заставляют их делать это.

Через вертушку проходят все новые и новые лица червей, дамы пик. Племя их проклято, да будет так. Дорогие сограждане, принесите своих сыновей и дочерей в жертву на свежих кочанах капусты, которую, прежде чем купить, нужно взвесить. 
Журчит вода, скоро, очень скоро она зальет все вокруг, затопив этот грешный мир. А покупателей все меньше, они торопливо суют ключом в серый ящик камеры хранения, перекладывая продукты из тележки. Большинство из них слишком быстро привыкло к этому маленькому чуду – двери раскрываются автоматически. Пластиковые разъезжающиеся панели молчаливо приветствуют тебя от имени капитализма, интерполярное общество в состоянии метадиалога.

Супермаркет гораздо лучше музея – здесь все продается. На потолке притаился Эмиль Золя, смотрит на это чрево. Многое из того, что здесь есть, никому никогда не понадобится. Скажите на милость, зачем нужны все эти бесчисленные виды жевательной резинки, вин, консервов, шампуней? Ответ знает только Создатель. Подошвы издают хлюпающий звук.
- Эй, Создатель, если ты здесь, если ты смотришь на меня через все эти маленькие камеры, что запрятаны по углам, я хочу, чтобы ты знал – я единственный выживший среди всех этих экспонатов пищевой и алкогольной промышленности.

Много еды – это всегда хорошо, она дает возможность предаваться индивидуально и коллективно экзистенционализму без негативных последствий. Есть в этом своя ирония – видеть, как прекрасное в окружающих трансформируется в товар, и в то же время  – как этот товар  превращается в прекрасное в тебе.

Вода полностью залила шахматный пол. Прибывая отовсюду, она слой за слоем, дюйм за дюймом захватывает тучные стада окороков, посевы батонов, молчаливые идолы ананасов. И чем дальше она течет и больше прибывает, тем ближе Андрей становится к белой, металлической двери, ведущей в туалет. Черный треугольник на табличке, привинченной к двери, обозначающий осиную талию и богатырские плечи.
Вода подступает к макушке, доходит до потолка. Холодный пол. Опрокинутое ведро. Течет вода. Намокшая тряпка на лице лежащего человека. Плывя между полом и потолком, мимо дверей кабинок  и сушилки для рук, к зеркалу, Андрей всматривается в свое отражение, единственный спасшийся праведник, сам себе ковчег с тысячью зверей внутри, и начинает молиться.   

И снова центр города, асфальтовые ловушки-промежутки между стенами и понтами, что изредка возникают около дороги, блистающей под взглядом стрекозы. Купленная «Фанта» в маленькой банке поднимает настроение, химическим вкусом радуя рецепторы мозга.

Харьков впустил под альков очарованную ночь. Стук подков молодых девушек, что спешат к железным конурам ларьков. Пиво и чипсы, деньги на ветер. Андрей такой убитый, что еле держится на ногах, а впрочем, это только кажется, идет нормально, на самом деле, на самом дне фонтана семь лепестков лета.

У них на руках столько крови... Они будут, были, уверены? Эта прожженная ночь, разговоры, иногда долгие и обстоятельные, иногда перерастающие в спор, а иногда представляющие собой поток сознания, который выплескивают друг на друга, находя все это безумно забавным.

Папироса, песни, безумные идеи и планы, секс и деньги у каждого в голове, как во все времена. Они любят эти заброшенные, глухие дворы и траву в парке. Они не хотят умирать, но если уж придется, то не надо везти их в морг, лучше сжечь. Когда это случится, одну часть их праха, улыбнувшись, съедят с солеными орешками, а другую – развеют над Лопанью.

Там, где небо ночи утопает в цветах, проплывают над головой корабли, и кружат шары фонарей, посылая знаки просторам Земли. Проходя сквозь столетия черных огней, проносясь мимо слов, гипердрайв городов ускоряет трассами белых камней, посылая в мозг электричество слов. Словно бы ландкрузер по центру под сто и биты в салоне качают сквозь дым, словно навигатор крылатых ракет изменил маршрут умереть молодым. Это звуки голоса через бетон, там, где в мертвых зданиях прячется тьма.

Они любят ультрафиолетовую ночь и безумие улиц, когда алкоголь и наркотики вливаются прямо им в душу, и они не пьянеют. Каждый раз, когда они хотят уйти, они приходят к началу. И снова над ними мелькают огни. Чувствовать себя по-настоящему, смертельно веселым, можно только с друзьями. Друзья – группа людей, собравшаяся посмеяться над тем миром, что хочет их уничтожить.

Смелость остановить оружием любую понравившуюся машину на дороге берется из того, что употребляют по ночам, оказалось, не самая новая тачка. В ароматизаторах-елочках салона скрываются магические свойства. Андрей провожает взглядом проносящиеся мимо стекол авто бараки ларьков ночного района, доверху заполненные  свежестью листьев. Началась небольшая полоса деревьев по обочине, мелькают из-за веток обосанные кошками детские песочницы.

Фиолетовые айсберги угрожающе надвигаются на звезды. Где-то бьется в истерике сигнализация, умоляя холодную ночь остаться еще на час. Мчатся по городу сыновья Лаувеи, льдины руки украшают их. Пространство во сне то же, что и наяву. Им везет, их везет туда, куда уходят молнии после дождя. Каждый запомнит это по-своему.

                *   *  *

Рано утром Андрей просыпается после вчерашней сливы, шесть тридцать. За окном невероятно красиво. Он выходит из подъезда в ближайший киоск похмелиться, покупает какое-то немецкое пиво. Жилище богов синее, шелест метел около магазинов и кафе. Все равно, быть при лаве в любом случае. Он идет тихо, не спеша, навстречу на работу катят люди, видят его, думают о несбыточном. Город просыпается медленно, ветрено, Андрей возвращается, ничего не кончается.

Рядом с парком две свечи. В одной из квартир 13 этажа он трахался давным-давно с подругой, не очень близкой. Обычное городское утро с теплым, темным воздухом, затянутая тучами твердь. Дождь уже срывается, и теперь проспект отражается в каплях дождя, что застыли на газонной траве. Экзистенциальный экстаз, что вдруг случился перед королевским деревом Гондора, растущим в соседнем дворе.

Всегда есть время покопаться в собственной памяти, скучая по морю, думая, что самый умный, идя за пивом так рано, что даже рабочие не успели оторвать свои задницы от постелей. Облокотившись локтем на прилавок киоска, чувствует неладное.
- Осторожно, молодой человек, он окрашен. – Говорит, высунувшись, заспанная продавщица.
- Главное – вовремя. – Отвечает Андрей.

 Он покупает бутылку и обернутую целлофаном зажигалку в форме гранаты – горит разными цветами, исполняет желания. Придя обратно, Андрей делает напас, поправило, садится за монитор. Надо взять за правило залечивать, документ Word бесконечен, как помогающая выжить беспечность, бесперспективность времени, берущего его в оборот, он не пойдет сегодня никуда, ебись оно все в рот, ведь весна.

Письмо. И как всегда, спам наверняка предлагает чудеса миллионов баксов. Оксана скинула ему на ящик фотографии. Твердо решив висеть целый день в помещении и отдыхать, Андрей с изумлением уставился на вошедших в комнату друзей, которые, судя по всему, куда-то собрались. Между тем Артур точно так же глядит на него.

- Тебе ничего не известно?
- Нет, а что мне должно быть известно?

Теперь и остальные смотрят на Андрея как на мозг шимпанзе в лаборатории.

- Надо ехать к месту Вторжения. *** знает куда, кстати.
- И что это за город?
- Это не город. Это завод.
- Завод?

                ЛЕТО
               
Сырые пятна на стенах сменяют друг друга, лучи ручных фонарей выхватывают из тьмы части реальности. Глядя на пространство перед собой, заполненное загустевшей теменью, Артур изо всех сил прислушивается к шорохам, скрипам и фоновому шуму. Все это простые, известные каждому, кто хоть раз ходил по подземным коммуникациям, звуки. Это странно. Их не должно здесь быть – здесь нет крыс, нигде не видно проржавленного металла, тем не менее, скрипевшего резко и неожиданно, словно от порывов ветра. Да  и само здание завода выглядело так, словно его только вчера построили. Впрочем, уже последних минут двадцать (или ему только кажется что двадцать, движение времени здесь ощущается по-другому), он все сильнее убеждался в правильности своих подозрений – туннели гораздо старше, чем завод над ними, новенький фасад которого должен скрывать то, что таится в глубине.

Вода в коллекторе застоялась и воняет дохлой рыбой. Хотя ни о какой рыбе речь здесь, конечно, идти не может. Густая сеть растянувшихся в пространстве труб, туннелей и переходов выглядит заброшенной, но следы недавнего посещения присутствуют везде – смятая пачка из-под сигарет, скелет собаки у стены, поблескивающие краской батарейки фонарика, лежащие среди глубокого слоя пыли.

Вроде бы никто не мог знать о том, что они решили вторгнуться на территорию «ГТП Альянс». И все-таки, нельзя быть полностью уверенным здесь, под землей, где каждый раз, как луч разгоняет мрак, кажется, что еще секунды хватило бы, чтобы увидеть на освещаемом месте то, что мозг зафиксировал как тень или силуэт.
- Глядите!
Рома осветил пространство справа: лужа не успевшей засохнуть крови  на полу. Следующий час они шли молча. Ничего не происходит, они продолжают двигаться вперед по узким, овитым трубами, кабелями и обнаженными проводами переходам.  Сухие и покрытые пылью коридоры сменяются просторными туннелями, по краям которых течет в никуда черная вода, а на бетоне стен налипла зелено-бурая слизь. Цементный пол переходит в металлическую платформу, сплошь заваленную строительным мусором, и Никита в очередной раз подумал о том, что слишком велик контраст между внешним супертехнологичным видом завода и его вполне отечественным, судя по виду, внутренним содержанием. Хотя подобное сочетание – не такая уж редкость.

И где вообще все люди? Почему им никто не встретился? Везет? Из окон никто не заметил? Как так вышло, что действующее предприятие стоит без охраны? Этого просто не может быть. Их заманивают в ловушку поглубже. Придется отсюда выдираться когтями. Чья это могла быть кровь? Выходит, кто-то был здесь немногим раньше, чем сюда спустились они. Никто не говорит об этом, но Артур знал, что каждый из их небольшого отряда обдумывает увиденное. Стали снова попадаться источники света –встроенные в стену красные лампы, бросающие аварийный свет на камуфляж и автоматы проходящих мимо.

Артур вспоминает, как они продирались сквозь лес, чувствуя себя полными придурками во всей этой привезенной Веталом снаряге. На бедре у каждого закреплен в чехле огромный, десантный нож, больше напоминавший мачете.
- Скажи, – обратился он к Роме, который ездил за амуницией и оружием к Веталу, – зачем нам рации, они же под землей все равно не работают.
- А эти, вроде, работают. Так мне сказали, по крайней мере. Скоро проверим.
Когда их группа подошла к заводу, уже начало темнеть. Рядом еще девять бойцов, все из «Беркута», двое из Львова, по трое человек из Киева и из Донецка. Спецназовцы сами собрались в отряд после того, как оставили место службы, и примкнули к нашим, став элитной группой для ведения боевых действий. Впрочем, хоть они и наши, но действовать предпочитают обычно сами по себе.

По углам крыши над заводом вздымались овитые металлическими конструктами четыре трубы, прорывающиеся сквозь туман в небо. Трехскатное здание слепо смотрело окнами трех этажей, верхний выкрашен в бирюзовый. Рядом с основным зданием прилепилось что-то похожее на гигантский макет двух канистр, одна из которых смыкалась со стеной завода, а другая стояла в полуметре от нее. К верхушке каждой вела лестница из прутьев. Никакой колючей проволоки на заборе, да и забора толком нет, просто натянутая между столбами металлическая сетка. Послышался лай собак – вот теперь придется напрячь внимание: слева, справа, спереди, никого.
- Сейчас бежим к торцевой стене и прижимаемся к ней.

Артур, смотрел на здание, словно загипнотизированный солнечными бликами отражений света от окон. Это предчувствие, точно. Знать бы, к чему. Выглянув последний раз из-за ветвей, он бежит к заводу, и за ним все остальные. Рома и Андрей стреляют по двум немецким овчаркам. Охраны пока не видно, позади основного здания несколько цехов, расположенных по периметру асфальтового покрытия, их он помнил еще по плану завода, который пацанам удалось выкачать. Небось, уволенный админ выбросил его в сеть, решив отомстить. Пробежав вдоль трех рядов железных боксов с аббревиатурами и цифрами на рифленой поверхности, Артур убедился, что за ними никого нет и подошел к основному зданию.
Неясный гул идет вибрацией по нагревшимся от солнца металлическим листам обшивки завода, ярусы которого соединяются толстыми проводами в черно-оранжевой изоляции. Через огромные оконные проемы, поделенные на квадратики толстого стекла, конечно же, ничего не видно. Один из беркутовцев, Толик, уже вешает на дверь пластид, отбегает, грохот и – дверь остается на месте.
- Сука, сука, вошли незаметно, называется!  – В сердцах говорит Рома. – Что делаем?
- Вон я вижу дверь на первом ярусе, а ну, подсади меня.
-
Никита подставил плечо, оттолкнувшись от которого, Рома взлетел, зацепившись руками за металлические скобы непонятного назначения. Хотя тут все непонятного назначения, вся эта странная машинерия. Здесь такая же дверь, надо по лестнице на крышу. Артур стоял на окаймлявшем завод сером асфальте, уперев ладони в поясницу и глядя, как Рома осматривается по сторонам. Поднявшийся наверх беркутовец присел на корточки, повозился минут пять, а потом махнул всем рукой, распахивая дверь в полу крыши.
- Зачем, спрашивается, – повернувшись, говорил Андрей остальным – ставить супербронированные двери с кодовым замком, если здесь висел обычный замок, как на сараях.

Артур задумался: может быть, их здесь ждали. А может, обычный, практически бесконтрольный народный пофигизм сыграл здесь свою роль. Посмотрим. Он поставил свою, похожую в берце на нос бегемота, ногу на первую ступень железной решетчатой лестницы, выкрашенной синей краской. Металлический носок на обуви добавляет уверенности. Зачем он, конечно, нужен, но хоть пальцы ничем на ноге не отдавит.
- А что это за место в здании?
- Уязвимое. Погнали.

Выкрашенный в белое бетон тянется коридором, словно длинными руками охватывая шахту лифта. Андрей тут же направился к нему.
- Подожди, ты хочешь на лифте поехать?
- Да.
- А ты думаешь, за нами никто не следит? Откуда ты знаешь, что этот лифт не оборвется?
- Я поеду на лифте, если хотите – можете со мной, а можете по лестнице.
«Ну вот, началось, – подумал Артур, – не хватало всем разбежаться».
- Там закрыто.
- Что?
- Закрыто. – Снова крикнул Рома, выйдя из-за поворота, – я ходил туда, дальше, и там такая же дверь, как и входные.
- Это единственный проход, нет боковых?
- Нет. Помещений никаких тоже нет.

Лифт свистит плавно и стремительно, красными лампочками снаружи кабины оставляя световые полосы. Остановившись, он выждал несколько долгих мгновений, а затем раскрылся. Семь человек, набитых в лифт  как шпроты в консервы, вышли, осматриваясь, в тоннель, достаточно просторный для того, чтобы идти в нем по двое, не цепляя друг друга амуницией. С шелестом и стуком по трубам что-то внезапно пронеслось мимо них, затем назад, и, одновременно, Артур заметил движение впереди.

Вместе с ним за оружие схватились и остальные; слегка пригнувшись, все разделились на две группы по обе стороны коридора, выключив фонари. Поворот – и ничего. Еще одна пустая комната, вдоль труб что-то тащили, металл на них поцарапан. Через равное расстояние светятся сквозь толстое стекло фонари, свесившись в проход на железных креплениях. Вот уже где-то час они движутся вперед, Артур чувствует, что их цель уже недалеко. Ощущение не из приятных. И он знает, что это же ощущают и его друзья. Конечно, под рукой всегда стволы, но сложно избавиться от мыслей… тот, кто сунется сюда, может после смерти вечно плыть туннелями забвения.
- Ты видел, что это? – Спросил у Толика Рома.
- Нет. Мелькнуло очень быстро. Я не успел рассмотреть.
- А кто видел?
Все молчали, Никита помотал в ответ на вопросительный взгляд головой из стороны в сторону.
- Ладно. Идемте.

Все напряглись, сосредоточившись. На пол медленно оседает облачко пыли. Только что здесь кто-то был, и сам запах, бывший прежде тягуче-цементным изменился, стал более... химическим, что ли. Внезапно Артур наткнулся на спину Димона, одного из шедших впереди беркутовцев, и замер, как и все, всматриваясь в конец коридора. Там, в темноте, мерцает фотографическим, черно-белым силуэтом женское лицо. Без единого звука. Подрагивающие, расплывчатые контуры белого лба, щек и подбородка, черные губы и еле различимые, сливающиеся со мраком вокруг волосы.

Артур направил лучи фонаря вперед, одновременно с ним это сделали и остальные. Вспышки почти ослепили его, он моргнул, а через секунду, когда зрение вернулось, увидел лишь облицовывавшие трубы металлические решетки. Впереди пусто.
- Эй! Выходи, или будем стрелять. – Крикнул Димон.

Эхо его голоса ревербератором отзвучало в пустом коридоре. Толик снял с предохранителя, Рома подтянул за ремень автомат к животу, взявшись за рукоять. Остальные прицелились, настороженно прислушиваясь. Димон встал с коленного упора и убрал палец с курка, а Никита уже занес ногу, чтобы продолжать идти дальше.

Раздался смех. Низкий, грудной, с издевательскими нотками..  Безусловно, смех женский, но  что-то в нем и от ржавого механизма. Он словно волны течет по туннелям, то затихая, то становясь громче, переходя в истерические рыдания, всхлипы и вой, а затем смех стал тоньше и звонче, словно смеется ребенок, пока, наконец, не оборвался со странным, лязгающим звуком.
- Она светилась.
- Что?
- Она светилась. – Сказал Димон. – Светилась в темноте. Поэтому мы ее и увидели.

Никто не ответил. Отряд продолжил движение дальше. Шли молча, было понятно, о чем думает каждый. Звук ходьбы придал Артуру уверенности, но перед его глазами по-прежнему стоит бледное пятно женского лица. Кто или что это может быть? Это она? Черная Королева? Стоп, какая еще Черная Королева? Смысла гадать нет. Привычный мир начал разрушаться прямо перед глазами, и за декорацией из тоннелей и переходов показались обломки другой реальности, где тело все слабее и мысли путаются, как в температурном бреду.

Мучительно долго тянется время, у него все больше и больше какого-то груза на плечах, который никак не удается сбросить и воздух давит на грудь. Подергивается мышца икры. Наверное, микросудорога, ладно, через время пройдет. Через время… через застывшее время, когда все вокруг уже обречены, это лишь попытки убежать от судьбы. Какая разница, раньше или позже, какая разница, куда они придут, все равно там будет жилище покойников. Брошен погибший в зияющий провал. Там, где раньше кто-то плакал, смеются вороны над пустыми глазницами, Черная Королева ждет в глубине, упиваясь твоей болью, проходит по гнилому теченью, зовет за собою умерших и забытых.
Под ногами вздымается бетонная пыль костей, Черная Королева похорон ждет. В глубине эхо шагов отражается от стен катакомб. Трупный кошмар, пронзительные звуки ее голоса впиваются в мозг железными зубами, улыбаясь, безумие, Черная Королева ждет в глубине болезни, Черная Королева страданий ждет в сырой глубине. Это последняя дорога, начало отсчета, это зло не имеющее ничего общего с человеком, это она, Черная Королева, ждет в глубине безжизненных тысячелетий. Черная Королева ждет червей, Черная Королева ждет, чертоги времени текут. Черная ждет забрать душу, люди вокруг, отчаявшись, не зная того сами, давно мертвы. Одиноко роняя кровавые слезы, чудовищная сила темной гибели гасит фонари, сосредоточилась в каждом углу на самой себе, течет с оскала, ожидают воя сирены куски плоти. Черная Королева ждет в тоске и они протягивают навстречу обрубки рук, они говорят – ты навсегда будешь здесь, в череде замедленных полетов пятен над пустотой безумия, безумия, Черная Королева безумия ждет в проклятом городе, течет, сожрет ядовитая река, через нее разлагаясь трупы ползут ты хочешь мои бедра эта вода холода ничего не осталось черная королева это единственное что есть в каждом городе дома, в каждом доме комнаты, в каждой комнате по люстре, на каждой люстре по повесившемуся, теперь отгадай, кто я кто стучится ночью попробуй отгадай кто я такая это не мои мысли… Это не мои мысли.

Артур резко огляделся: один из беркутовцев, имя которого он не помнит, падает на колени, обхватив голову дрожащими руками. Его подбородок резко и конвульсивно задирается к потолку:

- Я вижу себя плывущим и я не могу найти края неба и земли я плыву за обрыв я не могу видеть тебя пелена тумана застилает мне глаза и  я не могу отвести  взгляд от  моей королевы моей жестокой королевы сквозь я вперед  не могу!!!

Последние слова он полувыкрикивал-полупропевал, с закатившимися глазами задрав лицо к потолку и царапая ногтями щеки. А затем, застонав, вдруг резко нажал большими пальцами на глаза. И даже успевших повидать всякое друзей охватило оцепенение, ужас, неизбывный, глухой ужас поселился в каждом из них, когда они услышали звук лопающихся глазных яблок и вслед за этим – невыносимый крик. Автоматная очередь оборвала его. Рома обернулся к дернувшемуся Толику:
- Ему уже никто не смог бы помочь.
Толик, схвативший завалившееся набок тело за плечи, медленно распрямился и пристально, с прищуром взглянул на Рому.
- Откуда ты знаешь?
- Я это уже видел. – Сухо отрезал Роман и пошел вперед.
Толик схватил его за материю камуфляжа на плече и швырнул к стенке, но в голову ему тут же уперлось дуло.
- Тихо. – Сказал Андрей, держа руку на спуске.
Димон среагировал мгновенно, прицелившись в них. Через несколько секунд две маленькие группки людей стояли, направив оружие друг на друга. 
- Это она делает. – Сказал Никита. – Хочет, чтобы сами убили друг друга.

Он первым опустил оружие, за ним Толик, потом и все остальные. Оставив позади жуткое зрелище, на которое лишний раз смотреть не хотелось, они зашагали вперед. На этом участке освещения нет, им пришлось снова включить фонари. Через сто метров они наткнулись на развилку, и, остановившись, попытались лучами света пробить сгустившуюся темень вдали.
- Я ничего не вижу. – Наконец сказал Толик.
- Надо идти по правой ветке. – Решительно заявил, глядя вдаль, Андрей.
Но Артур знал, что Андрей всегда вот так решительно говорит, когда не знает точно.
- Ты уверен? – Спросил он у Андрея.
- Нет. – Честно признался тот.
– Тогда оставайтесь здесь, мы с Толиком сходим, посмотрим, что там слева. Если что – свяжемся по рации.
Вдвоем они направились по левой ветке туннеля. Через десять минут Артур констатировал про себя, что она ничем не отличается от того пути, что они уже прошли – тот же бетонный пол, те же связки труб разного диаметра, идущие вдоль стен.
- Это она была? – Остановившись, спросил Толик.
- Кто?
- Это Хозяйка? То, что мы видели? Мы за ней пришли?
- Понятия не имею. – Ответил Артур.
- И как вы ее убьете? – Задал еще вопрос Толик.
- Пока не знаю. – Сказал Артур и зашагал дальше.
- Что значит «не знаю»? Она убила одного из моих людей.
Артур не оборачивался.
- Эй!

Толик бросился к нему, чтобы остановить, и, неожиданно, растянулся плашмя на полу. Обернувшись, Артур увидел, как его напарник поднимается со здоровенной крышки люка, за ручку которой он и зацепился носком. Вдвоем они разглядывают квадратный кусок металла, но на ней нет ничего – ни штампов, ни надписей. Толик, схватив за ручку, с усилием потянул ее на себя. Когда образовался проем между крышкой и полом, достаточный, чтобы просунуть руки, Рома перехватывает крышку снизу, помогая ее поднять, а затем заходит с другой стороны, и они вместе опускают ее на пол.
- На раз, два, три  – бросаем.
- Раз. Два. Три.
Крышка звякнула об пол.
- Тяжелая, ****ь.
Внизу, совсем неглубоко, они увидели кирпичную кладку пола. Опершись ладонями о края люка, Толик поставил ноги на край лестницы, спустился на пару ступенек и спрыгнул. То же сделал и Артур. Они огляделись. Выложенные кирпичом стены и пол, вокруг груды земли вперемешку с кирпичной крошкой.

В метре от люка потолок стремительно снижается, и им приходится пригнуться. В свете налобного фонаря они пытаются разглядеть темное пятно на полу впереди. Подходят ближе и тут же вонь мертвечины ударяет им в нос, они закрывают лицо рукавами и светят на лежащий лицом вверх женский труп. Половина ее лица содрана с кожей и мясом, и почерневшая плоть окаймляет желтовато-серые кости челюсти.

- Нужно идти дальше, посмотреть, что там. – Сказал, повернувшись к Артуру, Толик.
- Зачем? Идем отсюда, на что здесь смотреть.
- Тогда я сам пойду.
Рома уже почти решил согласиться и идти с ним, но чувствовал, чувствовал на все сто процентов, что этого делать нельзя. Надо довериться интуиции.
- Я поднимаюсь вверх, подожду тебя там.
Развернувшись, Артур выбрался наверх и с облегчением вдохнул воздух туннеля, затхлый, душный, но хотя бы без этого удушающего запаха. Следом за ним вылез Толик. Артур с удивлением взглянул на него:
- Ты же хотел идти дальше?
- Что? Я?
- Ну да. Ты сказал мне, что пойдешь дальше. Посмотришь что там.
- Нет, это ты мне говорил, что пойдешь посмотришь.
- Толик. Не гони. Ты меня еще с собой звал. А я сказал тебе, что здесь подожду.
Толик изумленно посмотрел на него:
- Я тебе могу поклясться чем хочешь, что я хотел оттуда вылезти поскорее. А ты, наоборот, меня звал дальше.

Они внимательно посмотрели друг на друга, затем Артур пнул ногой крышку люка и сказал:
- Закрываем.
Толик согласно кивнул и они захлопнули крышку обратно. Эхо от удара разнеслось далеким гулом. Зашипела рация.
- Что у вас там?
- Все нормально, уже возвращаемся.

Присоединившись к остальным, Артур и Толик, не сговариваясь, умолчали о случившемся, ответив, что ничего там примечательного нет. Да и что тут скажешь? Через метров двести туннель вывел их в огромное помещение, наполненное разнообразным промышленным оборудованием, перекрещивающимися коммуникациями различного диаметра труб, парой огромных закрытых контейнеров и пультом, с которого, по-видимому, все это регулировалось. Они идут гуськом по этому лабиринту механизмов непонятного назначения, Никита – впереди.

- Стоп. – Неожиданно подал голос Толик. – Где Димон?
Все огляделись, тоже внезапно заметив, что их маленький отряд стал на человека меньше. Вызов по рации ничего не дал.
- Димон! – Еще раз выкрикнул Толик.

Частотное шипение рации, внутри контейнеров что-то бурлит. Слышно, как тяжело дышит Рома, гул ламп дневного света на потолке. Никто не отзывается. И вдруг – через помехи ледяной женский голос:
- Я Черная Королева мертвых и забытых. Я – Хель. Вы идете ко мне. Вы идете ко мне.

Рация снова замолчала, а затем из динамика раздался невыносимый скрежет железа; Артур быстро потянулся к ней и выключил, оглянувшись по сторонам. Стены меняют форму и очертания. Он знает, что это внушение, но все равно зажмурился, он знает, что если смотреть долго – потеряешь себя. Толик несколько секунд сжимал в кулаке маленький черный прибор с антенной, затем сунул обратно в карман бронежилета.
- Где ты, сука?! – Закричал он. – Ну давай! Давай! Выходи, ****ь! Слышишь! Давай!

И в эту секунду подпорки, удерживавшие контейнеры, заскрипели, изгибаясь и деформируясь, словно оплавленные.
- Бежим! Сейчас ёбнет!

С трудом оторвав взгляд от накренившихся металлических емкостей, Никита толкнул застывшего в оцепенении Артура и они побежали к выходу. Нырнув под стальные перекрытия, отряд что есть сил помчался по сотрясающемуся от падения контейнеров полу, не оглядываясь. Винтовая металлическая лестница, оказавшаяся сразу за этим помещением, ведет наверх. Позади все рушится, и, кажется, горит. Раздались крики.

Артур обернулся,  увидел, что Никита, Рома и Андрей бегут рядом, и снова прибавил скорость. Лестница бесконечными витками ведет вдоль металлической опоры, огибая ее лентой. Наконец, у Артура закололо в боку, а дыханье сбилось, и он, мало-помалу, как, впрочем, и остальные, перешел на шаг.

- Где Толик? – Спросил Андрей. Беркутовца рядом не было.
- Я видел, как он развернулся и побежал обратно. – Ответил Рома. – А потом свалилась одна из тех здоровых ***вин возле выхода и загородила проход полностью. Я попробовал сразу вернутся за ним, но туда уже не зайдешь.
Все четверо прислушались.
- Нам надо идти. – Сказал Никита и двинулся дальше, остальные молча последовали его примеру. Там, внизу, продолжает греметь и взрываться. Они поднимаются, а лестнице, кажется, не будет конца. Артур ожидает очередного нападения каждую секунду, остальные, наверное, тоже. Через сотни ступенек они подошли к старой, ржавой двери, удачно запертой на висячий замок как раз со стороны лестницы.

- Да, и здесь систему безопасности они тоже явно не доработали. –  Заметил, шумно дыша после подъема, Андрей, в то время как Рома выламывает замок специально прихваченной на этот случай фомкой.
- А кто еще сюда кроме нас сунется? – Резонно возразил Рома, дернув фомкой так резко, что замок вылетел и свалился в пролет лестницы.

Они оказались в старом, давно заброшенном цеху. Оборудование отсюда давно вывезли, и сейчас здесь – лишь два круга из  бетонных столбов, соединенных сверху кольцом, что придает им сходство с хенджами.

Слева, метрах в двадцати от них – бетонный бассейн, необычно глубокий, дна не видно. Местами плиточный пол покрывает слой грязи, у кирпичной кладки слева лезет зеленая поросль. Огромные блоки, из которых состоят стены, сплошь в сырых пятнах и трещинах, а в проемах между этими блоками сияет слепящее глаза после подземного сумрака дневное, июльское Солнце. Секунд десять друзья привыкали к нему, и в это время, незаметно для всех, между двух хенджей появилась она.
Ее ноги полностью скрыты под черным платьем из сетчатых слоев ткани, а лицо – за прядями длинных, того же цвета, что и платье, волос. Каждый из них почувствовал, как от нее исходит физически ощущаемая где-то на уровне живота волна леденящего кровь ужаса, панического страха и непередаваемого, невыносимого отчаяния. Сладковатый запах трупного разложения в застывшем воздухе. И, сквозь ощущение зловещей тревоги, она влечет к себе, влечет, словно ночной кошмар, все глубже тянущий спящего в свои безумные глубины.

Они окружили ее кольцом, и Черная Королева стремительно приблизилась к Артуру. Звук, похожий на стократ усиленную шумовую дрожь проводов, невыносимый, пронизывающий тело насквозь машинно-мертвенный гул. Она  поднялась над полом, став в два раза выше, и ее фигура наполнилась грозной мощью. Стены и потолок дрожат.

Протянув бледные, с длинными, черными ногтями руки, она направила всю свою убийственную силу на Артура. Он пошатнулся, но устоял на ногах, а в следующее мгновение он уже перед стеной дома, покрашенной в коричневый цвет старого линолеума, он чувствует эту стену, чувствует эту притягательную тягучесть коричневого, и медленно сливается со стеной, туловище и лицо погружаются вовнутрь.

И это приятное ощущение кожи при вхождении в покрашенный бетон, когда спина и затылок еще на стороне света, застывшего на потеках краски, а лицо, живот и грудь входят в совсем другую структуру. Тело переходит в совсем иное состояние,  перестает видеть и различать запахи… И это тревожное чувство, что он вот-вот прейдет черту, оказавшись за которой, уже не сможет возвратиться, все нарастает, и надо срочно остановиться, вернуться назад, но его так тянет… надо срочно остановиться, вернуться назад, но так тянет… надосрочноостановитьсявернутьсяназаднотактянет.  Ужас перед мыслью о том, что сейчас его Я растворится навсегда в черной, бессмысленной пустоте, заставил его, невероятным усилием воли, очнуться, упав на бетон.

Никита увидел, как Черная Королева приблизилась к Артуру, и его тело неестественно застыло. Он бросился к ней, но все движения его замедленны, как во сне, когда пытаешься бежать вперед, но не можешь даже сдвинуться с места. Никита отчаянно рвется вперед, стиснув зубы и собрав все силы, все упорство и энергию, что у него есть. Это бесполезно, но все равно он будет бороться до конца, и вот, сантиметр за сантиметром, он все ближе к ней, и когда Никита увидел, что может дотянуться до нее, он из последних сил нанес удар ножом.

Словно бы очнувшись от обморока, Артур увидел, как Андрей и Рома упали на колени, обхватив голову руками, а Никита, медленно приблизившись к Черной Королеве сзади, бьет ее ножом в спину. Теперь в ее рычании, кроме всепоглощающей ненависти, появилась и злоба. Никита бьет еще и еще.

Она кричит так, что голова вот-вот лопнет от невыносимо громкого, пронзающего виски визга. И тает. Тает, стекая по полу в зловонную жижу. Наконец, зайдя сбоку, Никита  резко всадил нож в ее правый глаз чуть ли не по рукоять. Обезображенное чудовище последний раз взвыло и затихло, а через секунду от нее оставалась только лужа на полу, лениво текущая в бетонный бассейн. Артур поднялся, подошел, остановившись на самом краю, и глянул вниз, за ним – остальные. Затем все четверо отвернулись от зиявшего провала бассейна и, сквозь проем в стене, вышли наружу в летний, ослепительный день. 

                *   *   *

Погожим летним днем на ясной, пронизанной солнечным светом поляне стоит человек, еще не короток его век, но уже горек. Лето в этом году вышло изо сна июля, маслята, обычно склизкие сверху, совсем высохли и превратились в маленьких, сморщенных мумий. Кожа плеч становится  потрепанным пергаментом, все живое бежит к реке: и косуля, и менеджер. Горячий ветер шевелит разморенных  насекомых, и те выходят из зоны своего второго внимания, там, где они перемещаются по стране в образе людей с лицами цвета серой золы. Сосновый лес настороженно молчит, обмахиваясь верхушками. Солнце плавится, стекает в реку и течет вместе с ней, оседая под дамбами.

Оторвавшись от преследователей, Андрей озирается по сторонам, переводя дыхание, и смахивая со лба рукой крупные капли пота. В плавках посреди леса – теперь ему ни в коем случае нельзя никому попадаться на глаза, он вряд ли похож сейчас на грибника. Если бы на нем были хотя бы шорты... Судя по всему, это очень большой и старый лес. Окажись у него нож, спички и какая-нибудь одежда – он мог бы продержаться здесь с неделю.

Греет огонь воздуха, подчеркивая всю нелепость происходящего, он стоит на песчаной дороге в состоянии полного отупения, и иногда мучительно подталкивает себя к мысли о том, что надо идти. Рома чувствует дрожь переутомления в ногах после сумасшедшего бега. Болит земля мозга, мысли двоятся, но он заставил себя напрячь брюшной пресс и задуматься. Надо идти дальше, оставаться в пределах области одному и без денег – означает быть убитым, и выброшенным в придорожную канавку. Песок нагрелся, обжигая ноги, Андрей повернулся на 90 градусов и вошел в тень. Оглушительно пахнет хвоей, и поет целая рота птиц, шишки под ногами заставляют мучительно морщиться, пригибают взгляд к ковру бурой хвои, сотканной сумасшедшим бухарским ремесленником.
Когда он выбрался на ближайшую поляну, то лицо и тело облепила паутина, а из кустов выполз местный паук со словами:
- Шел бы ты домой, парень.
Такое.

Андрей увидел, как на жесткий и сухой мох падают тени молодых сосенок, и попробовал упасть сам, но тут же вскочил – высохший мох нещадно колет обгоревшую спину.  Перевернувшись на живот, он заметил, что светло-зеленый мох немного мягче, чем более низкий, йодистого цвета. Теперь ему нужно думать, что делать дальше.

Уважаемые дамы и господа, вопрос остается открытым, заходите на чат, оставляйте свои мнения и идите дальше, искренне ваш, Пропавший. Если бы его друзья знали о том, что один из них в беде, то они обязательно пришли бы к нему на выручку. Но они не знают.
 
Есть вариант пойти по дороге, выйти на шоссе и словить машину, идущую в сторону Люботина. Там живет его старый знакомый, у него можно зависнуть на некоторое время. Вот только без одежды его возьмется подбросить  разве что какой-нибудь извращенец. Так что можно начинать охоту на медведя (должны же в лесу быть медведи!), завалить его голыми руками, попрыгать на туше, снять с медведя шкуру, завернуться в нее и спокойно прожить тут несколько лет, скрываясь от мусоров.

Ладно, что ему сейчас точно не нужно – так это истерических припадков сарказма. Надо придумать, что делать дальше. Он вспомнил, как давно, еще до Вторжения, ехал с приятелями на рыбалку, и попросил остановить машину.
- Вообще на трассе нельзя машину на обочине останавливать. – Сказал тогда один из них.
- Ага, ну да. – Ответил Андрей. – Машина может раздавить выползшего из посадки ежика.
- Не, серьезно.
- Я как-то видел раздавленного ежа на дороге. – Вмешался в разговор другой.

Андрей не принял участия в дальнейшем обсуждении искалеченных судеб ежей на отечественных хайвэях, он углубился, расстегивая ширинку, в строй деревьев. То тут, то там росли кусты, а под одним из них валялся целый мусорный апокалипсис, и среди него была старая, ношеная одежда, вроде бы пиджак и брюки. Пусть даже почти нулевой  шанс, но что-то ведь делать надо, все равно идти к трассе, стопить машину и выбираться из лесу, как ни крути.

Андрей поднялся и сделал глубокий вдох. Его желания достаточно для того, чтобы покинуть лес и избежать погони. Вокруг растет зверобой, чабрец и бессмертник, выводок птенцов тихонько щебечет и клюет шишки. Слева одиноко стоит, расправив зеленый, широкий подол, фрау сосна, Андрей поцеловал ей лапу и тронулся в путь. На выходе из поляны ему встретилась еще одна паутина, огромная, сложносоставная, устрашающе блещущая на солнце.
- Здравствуй, моя страна. – Тихонько сказал он и обошел ее стороной. Какие бы метафоры эта паутина не навевала, но она просто прекрасна в своем серебряном свечении.

Когда Андрей пересек траншею, извивающуюся и петляющую между деревьями, словно копавший ее лесник был пьян, то снова вышел на песчаную дорогу и зашагал в сторону трассы, отмахиваясь от непрошенной лесной мошкары, жарко.
Последний раз он был в сосновом лесу зимой, рубил с друзьями елку к Новому Году.  Еще не начали работу, а он уже видел себя с дымящимся кофе. Пила вгрызалась в замерзшую плоть молодой ели, он знал, что скоро под ней будут лежать подарки для глупых, жадных детей, и она станет свидетельницей того, как царь поздравляет народ. Наполнили пластиковые стаканы, он по приколу закусил снегом, закурили, у него «CAMEL». Память на малейшие детали – проклятие или благо? Ни то, ни другое. А между тем.
 
Надо идти. Пламя вселенной мелькает за верхушками деревьев, летит в страну высокой кукурузы, неумолимо клонится к закату, и никаких событий, лишь иногда случайный удар пальцем ноги о высунувшийся из-под песка корень. По обочине настороженно следят за пришельцем грибы, думают: «только бы не меня, только бы не сегодня, будь ты проклят человек, будь проклят твой мицелий, будь проклята твоя ножка». А где-то лесник Федот сидит на суку, считает пальцы на руке и звезды на дороге колесницы. Под деревом его слуги-собаки маются, все пытаются узнать, когда же им долг платить. Федот поет в бокал ветров: «замедли над своею чертою полет, выглянь из кабины, осмотрись, ты сам себе трам и первый пилот, теперь твоя очередь на небо». Федот кричит в небо, оно отвечает медом, забыть бы свои проблемы.

Андрей идет вдоль бесконечной колоннады стволов, снизу серокаменных, коричневых посреди, с черно-зелеными капителями. В плену у сосен изредка попадаются два-три лиственных дерева, бесконечной игрой ладоней отражая льющееся золото. По краю дороги синеют шарики цветов, изредка встречаются  пивные баклажки, винные бутылки, и даже испуганно жмущийся к чаще холодильник. Рома со скуки стал считать холмы, но скоро сбился и заскучал, а холмы все не кончаются, и в вечереющем небе появился бледный серп, пожинающий густые верхушки.
Пересекая сто дорог, раною поперек гуляет ветер, вея в спину. Не просечь, просто все так случается, и никто не спросит, летит над лесом голос изломом, обманывая птиц. Завязаны узлом корни на соснах, враг волка загулял не впрок по старым пескам, узор отметин от ветвей узнает память, износится корою неудача.

Засыпая на ходу, Андрей грезит в сухую землю, планируя необходимые для выживания встречи, когда выберется. В первую очередь, надо предупредить друзей. Он почувствовал слабый запах, слабый, но определяемый безошибочно.

Андрей вышел к реке, а по своему собственному опыту он знал, что река в таких лесах находится всегда на противоположной стороне от трассы. Если идти сейчас обратно, то к трассе он выйдет уже затемно. Застопить кого-то ночью посреди леса нереально. Как же ему отчаянно не везет, и хотя нет толку об этом думать, но все же.… Куда идти? Обратно?

В мозги Андрей плавно залетела идея – в это время года на реке полно отдыхающих: ну, всякие шашлыки, сети, дети, водка, палатки и все такое.  Если подойти к ним ночью и украсть одежду, которую кто-нибудь из них оставит по небрежности или спьяну около лагеря, то выйдет очень даже ничего, а завтра утром можно уже и искать трассу.

Остается лишь дождаться, когда с севера придет ночь. Он лег отдохнуть в песок дороги так, чтобы на него падала тень, и подложил левую руку под голову, а правой просеивает между пальцами горсть иголок.

Летит Солнце, отражаясь в зеркале текущего неподалеку Донца, мелькая по ветвям и краям трав.      
            
Где-то с недели две назад он проснулся часов в восемь, окна завешены шторами. Рядом спит Юля, с голой задницей и теплой грудью; стараясь не разбудить, он перелез через нее. Андрею никаких особых развлечений сегодня не светит – Никита, Андрей, Артур и Алена уехали в Полтаву, уничтожить одного из тех Хозяев, что первыми проникли сюда после Вторжения, оставив его следить за ситуацией в Харькове.

В городе вот-вот должно было что-то произойти, они скинулись (камень, ножницы, бумага, ящерица, Спок), и Андрей, как проигравший, оставался в занятой ими квартире, где они провели отнюдь не самую плохую в их жизни весну.

Натянув джинсы и футболку, он вышел купить фруктов, не закрывая дверь, ибо сзади в кипеше собирается дико опаздывающая в офис Юля. Над площадкой перед подъездом завис бледный, еле различимый серп умирающей Луны, вдалеке вот-вот вылетит колесница, отблески ее славы уже на окнах.

Кусты с белыми ягодами, что растут вдоль тротуара, трепещут от утренней свежести. XXI век, восточная провинция, овеянная флером легенд, которые может рассказать за кружкой чего-нибудь крепкого мучимый нервным тиком дворник.

Андрей решил проехаться к фруктовым павильонам на рынке в центре. Накупив там полный рюкзак всякой всячины, он отправляется обратно. Кончился в плеере трек, и в то же мгновение на другой дороге он засекает приятеля и кричит его имя, на которое приятель подходит, словно на приманку, осторожно обходя несущиеся мимо давно покойного светофора тачки, характерные для центра города.

- Привет, как дела?
- Привет, нормально. А у тебя?
- Тоже ничего. Ты торопишься куда-то? – Спросил Андрей.
- Нее… Я уже кассу закрыл, всех отпустил с конторы…
- Как тебе новое место работы?
- В конце месяца пойму.
- Давай что-нибудь  возьмем, посидим.
- Давай, о, я тебе сейчас расскажу тему одну, что со мной приключилась…

Они сели в кафе на одной из центральных улиц и заказали коньяк. В пыльном воздухе книжного магазина изнывают Толкиен и Мураками. Асфальт накалился до такой степени, что на нем впору печь яичницу, можно даже с беконом. Обильно насыщаемый выхлопами машин воздух лениво треплет обертку от мороженного, обертка от таких ухаживаний явно скучает.

Женщины дефилируют с уверенным в себе видом и выражением лица, которое позволяет с точностью просечь – у них есть вполне определенные планы на ближайшие полчаса. Лето. День. Никогда не поздно.

Алкогольное опьянение. Он раскидывает серебристо-бирюзовыми потоками счастье всем, кого вспоминает. Как все четко. Солнце зависло над императорским дворцом торгового центра. Спрятанная до поры во льду вода поглощается, словно удивительное лакомство, полуденное время сиесты, никогда не поздно.

Они расстаются с приятелем, и Рома возвращается обратно. За бетонной решеткой в стене фасада многоэтажного дома, держа между пальцами сигареты, стоят два подростка: юноша повернулся к девушке, чтобы задать вопрос, девушка в этот момент смотрит на шагающую фигурку Андрея.
Девушка одета в мягкую, красную спортивную куртку с психоделическими узорами на спине, парень – в серо-зеленый балахон с капюшоном, поверх которого городской рюкзак со множеством карманов. У выхода к лестнице валяется платформа, которую сдувает вниз всегда порывистый на этой высоте ветер.

Взгляд девушки переметнулся с Андрея, выше, туда, где в небе кружит бумажный голубь, она не слышит сейчас ничего из того, о чем ей говорят, пикирующий голубь, кажется, имеет свой особенный смысл. 

Тем временем, Андрей набрал темп, и, пройдя еще несколько шагов,  почувствовал, как в его руку что-то уткнулось. Поймал эту штуку, и раскрыв ладонь, посмотрел на белоснежную бумагу, из которой сделан голубь. Просто бумажный голубь. Мало ли. Что. Мало ли, что может случиться в городе.

В это время только что взломанная дверь той квартиры, к которой он шел, распахнулась, впустила в себя пятеро мужчин, и, щелкнув замочной скважиной, встала на прежнее место. Мужчины расселись по комнатам, держа в руках теплые от ладоней рукоятки пистолетов, заняв кухонные табуреты, диваны в гостиной и передней.

Двое тех, что были на кухне, принялись было говорить о своих бандитских делах и проблемах, но были грубо прерваны старшим, засевшим в коридоре за шкафом.

Провода идут внутри потолка и стен комнат, оплетают всю квартиру и выведены наружу, к свистевшему незатейливую мелодию замку на входной двери, возле которой стоит наряд милиции, и звонит.

Сразу за черной Toyota Camry первых посетителей – машина отечественного производства, и в ней сидят работники уголовного розыска, что вели слежку за квартирой. Когда они вместо Андрея увидели делегацию из пяти человек, то решили вмешаться. Опера давно искали тех людей, что судя по всему, были главными среди новой молодежной группировки. Ни целей, ни принципов и понятий этих людей, считавшихся отморозками и среди ментов и среди бандитов, они не знали. Но их опасность была очевидна.

Поэтому сразу же, как только их бригада узнала про квартиру, они сами поехали на место, прежде чем вызвать обязательное в этих случаях СБУ. В омраченном похмельем сознании сержанта сработали тайные механизмы выработки смыслов – он решил, что пятеро визитеров  и Андрей являются сообщниками и, более того, родственниками. Придя в себя уже значительно позже, в больнице,  он сам будет удивляться, почему именно родственники, и откуда такие выводы. Ну а пока что он звонит и сосредоточенно глядит в глазок.

По городу к его квартире уже летят полицейские, Андрей понимал это так же хорошо, как то, что сейчас стоит в квартире, где  много мертвых людей. Из разбитого окна до его уха долетел едва уловимый звук сирены. Он еще раз прислушался, более внимательно. Показалось. «****ец» – подумал он. Но с другой стороны, ему просто сказочно повезло, что все незваные гости мертвы, иначе… понятно, что иначе. Да, в каком-то смысле действительно повезло.

За окном время урожая застыло на середине, безразлично ухмыляясь  Андрею. А в мозгу тысячи вариантов опережают друг друга, мысли о том, что он будет говорить, перемешиваются с догадками о том, где его будут держать.
Эти догадки прямо переросли в уверенность, что нужно убираться отсюда, пока еще это возможно. Запах пороха синеватой дымкой держится в воздухе. Андрей бросился к нычке, где лежали бабки, чуть не наступив на руку одного из убитых, и, комкая купюры, принялся на ходу запихивать их в джинсы.

Спуск по лестнице превратился в полет над ступеньками от одной площадки до другой, пока, наконец, Андрей не распахнул двери подъезда и не увидел толпу взбудораженных местных жителей, уставившихся на него.

За то время, что друзья жили здесь, местные потихоньку сами очистили этот район от кишащей нечисти (впрочем, иногда она все же ненадолго вылезала из помоек, подворотен и канализационных стоков, утаскивая зазевавшихся детей и пьяниц). Скорее всего, именно поэтому их штаб-квартира, которую они уже успели как следует обжить, и стала известна милиции.

Преодолев рефлекторное желание поступить так, как этого требовал инстинкт, он подошел к женщине, стоящей подле абрикосы и спросил, что происходит. Все потеряли интерес к Андрею, который вежливо выслушивал, что тут милиция захватила ставку террористов, торговавших человеческими органами, в которых во время доставки богатым клиентам еще попутно перевозили героин, перемешанный с ураном для ядерных боеголовок.

Не вникая особо в весь тот поток чуши, что выплескивала вконец разволновавшаяся домохозяйка, он как бы невзначай прошел к другому краю толпы, и, отделившись от нее, нырнул в арку. Когда его тело оказалось уже далеко от этого места, он забрал оттуда и свои мысли, огляделся, причесал пятерней лес черепа, принял вид такого совершенно незаметного среднестатистического гражданина и зашагал дальше.
Искусство, наработанное во время поездок с наркотиками на кармане, на этот раз должно его спасти, по крайней мере, именно на это он надеется, подходя к стоянке маршруток. Примеряясь к длине каждой из очередей на разных маршрутах, он вспоминает друзей и знакомых, которые имеют возможность предоставить ему помощь. Вариантов много, но правильный – один. Какой?

Из раздумий его вывел окрик, принадлежащий его двоюродному брату. Тот сидит за рулем Opel, высунув руку с сигаретой в окно, и улыбается, его цветастая рубашка с короткими рукавами трепещет на волосатой груди под легким ветерком, а металлический браслет часов, украшающих запястье, посылает в соседнее сиденье солнечные блики. Андрей отметил про себя, что короткие волосы старательно расчесаны таким образом, что когда они отрастут, то шевелюра будет воспроизводить прическу одного из «звезд» поп-эстрады. Эстокады, ****ь.
- А я как раз на речку еду! Садись в машину.

Ему не пришлось долго уговаривать Андрея, который, впрочем, без излишней поспешности, приземлился на переднее сиденье, убрав журнал с глянцевой обложкой (просто швырнул назад), и хлопнул дверью, решив про себя брату ничего не рассказывать. Незачем посвящать в свои траблы людей, которые тебе точно ничем не помогут.

- Куда это ты собрался?
- Увидишь.
Андрей иногда просто ненавидел брата за его манеру поведения, однажды они из-за этого подрались, но сейчас он был рад и счастлив унести свою задницу как можно дальше отсюда. Брат иногда кидает краешки взгляда на Андрея, ожидая, когда он начнет говорить, но он сидит, уставившись на дорогу, не произнося ни звука.
- На речку поедешь?
- Так мы, вроде, уже едем туда.
- Могу остановиться, выйдешь.
«Да, – подумал Андрей, – действительно ведь может остановиться, скотина тупая».
- А что за речка? 

Андрей не слушает, что ему отвечают. Накативший на него животный страх сменился отупением чувств, словно рыба, оглушенная рукоятью ножа домохозяйки, прекратившая трепыхаться и решившая покориться судьбе. Внутри него словно оказался кто-то еще, спокойно наблюдающий за окружающим, и этот кто-то фиксировал непрерывно и животный страх, и состояние рыбы, и то, что это спуск вниз по лестнице эволюции.

Но такое состояние не может продолжаться долго, выход из него кажется Андрею похожим на выныривание из воды, как в том фильме про боксера, который выныривал из нокаута. Он правильно сделал, что не остался в квартире – любому нормальному человеку известно, что полиции нельзя доверять.

С мусорами можно сотрудничать, если заплатишь им деньги, но ни в коем случае не ожидай, что они выполнят свою часть сделки. Иначе будешь разочарован. А некоторые разочарования обходятся слишком дорого. Звуки и запахи ожили,
- …так что *** с ним. Посидишь в машине? – Его брат вопросительно посмотрел на Андрея.
- Хорошо.

Они остановились около магазина среди множества автомобилей (они все разные только с виду) и людей (то же самое), идущих в проемы дверей.
Вот проходит в сэкондхэндовой куртке (в такую-то жару) консьержка из соседнего подъезда его дома. Андрей инстинктивно отпрянул от окна и сжался в сидении. Затем трезвый рассудок взял верх – эта женщина ничего не заметит, даже если мимо нее пройдет слон. Большую часть времени она занимается охотой на пустые бутылки (он часто видел ее обходящей территорию в поисках добычи) и смотрит русские сериалы по стоящему в ее кирпичной пристройке крохотному ящику.

Шева старший, недавно снова вышедший из холодногорской тюрьмы, пьет пиво, с такого же отвратительно вида, как и он сам, человеком, и испещряет плевками асфальт, иногда почти попадая на ноги окружающим, что нисколько его не заботит. Знакомый с района припарковался на Ниве недалеко от машины, в которой сидит Андрей.

 Когда ему показалось, что вышедший из магазина охранник подозрительно пристально смотрит в его сторону, то он откинулся на спину сиденья со всей небрежностью, на которую способен. Теперь ему видно только ноги и торс по плечи. Дымящая сигаретой башка охранника больше не пялится на него.  Продолжая наблюдать в такой позиции, Рома заметил, как он достал телефон из кармана темно-синей спецовки, в которую сейчас одеты охранники повсюду.

«Может быть, он сейчас сообщает, что на парковочной стоянке подозрительная машина, которую нужно проверить, – лихорадочно представляет себе возможное развитие ситуации Андрей, – Сука, измена! Где, ****ь, его черти носят!». Конец мысли относится к его брату, который, наверное, вышел через заднюю дверь магазина и ушел домой – кажется, его нет уж целую вечность. А когда он, наконец, появился с покупками и направился к машине, то чем сильнее и отчаяннее Рома мысленно торопил его, тем медленнее и самодовольнее он шел.
Получив звенящий кулек, Рома поставил его на заднее сиденье.
- Не ложи назад, разобьется. Нам еще по дороге по буграм скакать. Я же тебе его специально отдал.
- Не гони, ничего не разобьется.
- Ладно, давай я буду держать, если тебе не хочется. Мне просто сложно будет еще и машину вести. Давай!
- Держи.
- Хорошо, пусть лежит сзади. Если разобьется – будешь сам виноват.
- Не прощу себе.
Они, наконец, покинули этот проклятый магазин.

                *   *   *

В свои 48 Юрий Бычков решил бросить курить.
- Раз сказал, что бросаю, значит все. – Объявлял он  друзьям с неизменной ноткой торжества в голосе.

Однако не все, что мы планируем сделать, получает свое реальное воплощение, думала его жена Анжела, профессор и преподаватель на кафедре медицины, которая довольно скептически относилась не только к этому сомнительному обету, но и ко всем его начинаниям вообще. А кроме того, любила думать стилистически неверными псевдолитературными оборотами. Глядя на нее, беседующую с мужем, можно было сразу догадаться, что она считает главной ошибкой своей жизни. И уж точно она не встречала в своей жизни более безвольного, безынициативного и ограниченного человека.

- Ты представляешь, Аллочка, – говорила она обычно своей подруге, нажираясь с ней ликером в полутемной гостиной дачного домика, – дослужить до такого возраста, и…
Далее идет перечисление недостатков: маленькая должность, маленькая зарплата.… Все маленькое, в общем. Миндальный ликер льется из бутылки тягучей струей, и громко тикают советские часы, за окном клубится пыль от проезжающей мимо машины, и ветер несет эту пыль к траве на  склоне холма, под которым, желтея песком, лениво расползся платный пляж.

Недалеко от него, в тени соснового леса, окаймляющего Северский Донец, дорогой лебедей раскинувшегося на многие километры, притаился ресторанчик, построенный по типу деревянных изб-срубов, с тем только различием, что крышу этой избушки покрывает импортная черепица. Из ресторана слышится неясное гудение музыки, которому, казалось, внимает ряд авто, стоящих на парковке.

Деревянный частокол ограждает внутренний дворик.  У входа, над крыльцом, неизвестный умелец вырезал из дерева шлем и торчащие из него клыки, такие огромные, что кажутся вырванными из пасти дракона, случайно приземлившегося здесь, чтобы полакомиться шашлыком из свиной вырезки под белым вином.. Распахнулась дверь и из широкого проема, выплыли, плавно покачиваясь на волнах коньяка, три туловища с низко посаженными красными лицами. 

- На свежем воздухе покурим. – Сказал один из них, квадратного формата, в белой рубахе, походит более всего на тракториста, что напился самогона – все-таки генетическую память не вытравишь изменением условий жизни.
- Да, здесь хороший воздух, не то, что в городе. – Констатировал Бычков, вовсе, кстати, не такой уж и неудачник, каким его описывала жена, мечтательно глядя в пространство заплывшими глазками, и Вольво, стоящее напротив, раскрыло от такого зрелища свои фары еще шире. Третий, выйдя из ресторана, сразу же отправился орошать серый песок около ограды, на которой застыли слезы древесного клея.

Лобовое стекло машины на мгновение отразило пронзившую облака сигарету. Пепел свалился на муравья, трудолюбиво тащившего труп жука. Муравьи – специалисты что надо по части трупов. Они ползут день и ночь, день и ночь, не преставая, они трудятся, когда все спят. Они таскают трупы. Бычков еще некоторое время понаблюдал за тем, как один из них ползет по его руке, а затем сбросил, давая ему знать, что судьба переменчива.
- А что, Юра, давно не купались, да? – Спросил его один из товарищей.
- Пойдем скупнемся? – обратился в свою очередь Юрий к другому.
Третий, замкнув иерархическую цепочку, махнул рукой по направлению к блестевшей за деревьями воде, и троица неспешно поковыляла к пляжу.
В одном из дорогостоящих и хорошо прорисованных скринсейверов трое мужчин с потными мошонками снуют вперед. И их обманутый господь мановением своих ослиных ушей дает счастливцам пляжный матрас, суперлегкие с угольным фильтром, катамаран напрокат и отсутствие очереди на вышке. Они не спеша спустились со склона, обошли стороной заросли у берега, откуда слышится пьяный визг переодевающихся девиц.

На кожу Андрея налип песок, он лениво стряхивает его ладонью, и песок немедленно пристает к рукам… – песок проникает везде, словно радиация,  пляж – гигантский Чернобыль с беспомощно жарящимися  червяками человеческих тел. Похоже, алкоголь и солнце разморили его. Ржавые останки железного бака, словно врезавшийся со всего разгона межпланетный корабль, зарылся в песок, тень от дерева накрывает молодую пару: она читает купленный задешево старый выпуск глянцевого журнала, он строит стену из песка. Он строит стену из песка.

- Гена.
- Чего?
- А куда потерялись эти… –  Андрей неопределенно махнул рукой в воздухе и посмотрел на брата, ожидая, что тот поймет, про кого идет речь.
- Переодеваться пошли. Что, вырубило тебя?
- Есть немного. – Ответил он, лениво открыл пасть, приготовившись зевнуть, и именно тогда один из этих толстых мужиков, что идут по пляжу, черпанул ногою песка, и рассыпчатая струя полетела прямо Андрею в рот.
- Осторожней, ****ь, – крикнул Андрей, одновременно умудряясь сплевывать песок и утирать его с губ.
- Что?
- Ходи осторожней,  «что?»! – ответил за него Юра и поднялся на ноги.
- Юра! – Позвал Бычкова один из товарищей, – идем.
- Подожди. – Ответил тот, и подошел к обоим братьям.
- Пацан. Ты проблем хочешь?
- Ногами нужно махать аккуратнее.
- Я тебе сейчас так махну…

Теперь их слушали все. Со всех сторон ползли взгляды заинтересовавшихся конфликтом – парни и девушки с городских окраин, представляющие собой, по сути, молодых животных с начисто отшибленным чувством видовой взаимовыручки. Это некая новая порода, выведенная в тех лабораториях, что располагаются в пустыне глубоко под землей. Несмотря на оглушительные звуки радио, пропущенные через рупор в будке спасателей (кто видел, чтобы они хоть кого-то спасли?), эти юные звери с новыми моделями телефонов наслаждаются жизнью, которая только что подкинула им вот такое бесплатное развлечение.

Бычков сначала не понял, что же произошло, он просто стоит, рефлекторно схватившись за челюсть, его солнцезащитные очки, висевшие на кармане, зацепившись одной дужкой, теперь валяются внизу, и наклейка с логотипом фирмы, которую Бычков еще не успел снять, начала отклеиваться сама.

Сверкая глазами, налившимися кровью и забродившим коньяком, он размахнулся, словно для удара оглоблей, и промазал. Следующая серия ударов заставила его попятиться и грузно упасть на задницу. Словно в дурном сне Андрей наблюдал, как к ним бегут черт знает откуда тут взявшиеся менты (знакомая чем-то сценка) вместе с друзьями того товарища, коего Гена только что поверг. Сто процентов, не надо было ехать. Да,  глубоки потоки дерьма, и не удержаться на их поверхности.

- Побежали!

Они успели добежать до машины, а полицейские (как они здесь оказались?), погнались на своей за ними через лес. На одном из поворотов, когда машина, сбавив скорость, слегка увязла в песке, Андрей выпрыгнул на обочину дороги и спрятался за кусты. Гена поехал дальше, и, ничего не заметив, преследователи поехали за ним. Так он оказался в этом идиотском положении. «Я, конечно, много чего видал.… Но это…» – повторил он себе изумленно несколько раз, оценивая случившееся.

Одно дело, если ты путешествуешь с кампанией таких же, как и сам – в этой ситуации действительно на все ложить, даже на свое существование. Но когда враждебная реальность резко вторгается в твой, достаточно комфортный мир… пусть даже он находился в нем временно, до того момента, как узнает о следующем месте Вторжения и отправится туда, один или с друзьями. Каким хрупким бывает благополучие…  Зачем все это нужно? Так решила судьба.

Электронная музыка сверчков и птиц звучит над головой Андрея, еще мокрой от речных волн. Он уже почти заснул, а может, заснул совсем, когда увидел абсолютно голую женщину, что идет между деревьями, глядя прямо перед собой. Каштановые волосы слегка развеваются, и в ее движениях – что-то неестественное. Андрей подумал, что, должно быть, это сон, резко вскочил, но никого в той стороне, где только что была она. Все-таки, наверное, сон. Сон – сознание, занимающееся сексом с пустотой.

Все меньше можно увидеть в просвет между деревьями. Андрей вышел на сырую земляную ленту, тянущуюся вдоль заросшего ольхой и ивой побережья, потом понял, что она, верно, приведет его к одному из лагерей, и свернул в сторону леса. На лысых холмах валяются белесые стволы, целое мамонтовое кладбище, вдалеке слышны голоса, он подходит ровно на столько, чтобы разглядеть ряды палаток.
Следы на песке. Это. Следы. На. Песке. Они остались на дороге, такие же четкие, как и он сам. Оборот колеса заката. Остается ждать, осторожно приземлиться на хвою, и глядеть вдаль, размышляя, каким образом получилось так, что вместо того, чтобы быть сейчас, например, на море, он должен красть одежду у ничего плохого не сделавших ему людей.

Впрочем, особого раскаяния Андрей не чувствует, такие дела, а комары все назойливее, и обескровленный, он падает под елкой, медленно высыхая среди песка и сосен. Вскоре удары ладонями по всем частям туловища стали почти непрерывными. Такой частоты уже вполне хватает на то, чтобы отбивать ритм.

Кроме того, появилась еще одна проблема – сходить в туалет. Встав в полный рост, он огляделся, прошел метров триста и сорвал охапку листьев. Неплохо бы организовать телевизионное шоу «Экстремальная дефекация», подумал он, стараясь проделать все с возможно большей скоростью, в то время как комары кусали его везде, где доставали.

После он снова вернулся к своему наблюдательному пункту, и вскоре тихонько завыл – укусы становились все нестерпимее. Вскочив, Андрей побежал сначала в одну, затем в другую сторону, энергично размахивая руками. Это немного помогало, но долго так носиться – не вариант, и, повинуясь скорее инстинкту, чем рассудку, он помчался к воде.

Побежав от лагеря в другую сторону, Андрей нашел просвет между камышами. «Каков придурок! – подумалось ему, – если кому рассказать, то  смеяться несколько часов будут: чувака разыскивает милиция, он без одежды, хрен знает где, придумал какой-то дебильный план по ее похищению, а сейчас занят только тем, чтобы спасти свою задницу от комаров». 
Он лезет сквозь заросли к воде и тихонько посмеивается, но вода холодна, ступня леденеет. Есть испытанный способ – нужно броситься в реку целиком и с разбега, но если он распорет себе живот об корягу, то будет совсем уж худо, поэтому Андрей медленно погружается в воду, подгоняемый стаей вампиров, и чувствуя, как яйца потихоньку подступают к горлу.

Наконец, стоя по горло в реке, он делает пассы руками, чтобы хоть немного согреться, чувствуя себя в джунглях Амазонки. Он выпил воды из речки, – а что делать. Волны непрерывно ломают свет распутной жены, отражения деревьев и зеленых лезвий осоки причудливо извиваются в прибрежной, мглистой воде под темный шепот камыша. Плещущая рыба оставляет круги на воде.

 Андрей возвращается к берегу, уже пришло время для ночной вылазки, цель – одежда, регион – северо-западная оконечность леса у р. Северский Донец, время операции –  где-то между двенадцатью и часом ночи, всем занять исходные позиции, Альфа, вызывает штаб, вы готовы? Хорошо, начали. Рома поднялся на пригорок, затем спустился в ложбину и начал тихонько подходить к лагерю, если что – из соседнего лагеря, заблудился, перепутал, извините, это ж надо, какая досадная случайность. 

Звезды все ближе, спускаются почти вплотную к поляне, на которой стоит лагерь. Ряды тюркских шатров, со сладко посапывающими кочевниками внутри, наевшимися бараньего жира и напившимися кумыса. Но тут в тишину ночи на полном ходу врезался собачий лай, и, судя по всему, принадлежит он твари крупной и злобной, такой, которая, не задумываясь, откусит вам гениталии. Андрей помчался, словно заяц-русак, петляя между деревьями, задел бедром сучок, оцарапался, остановился, отдышался – штаб, прием, полный провал.
Через час он все же нашел одежду в соседнем лагере, она висит на  веревках, которыми лучится одна из палаток. Ему достались спортивные штаны, которые Андрей обычно не носил, предпочитая им джинсы и просто безразмерная рубаха. Но выбирать не приходится. Он закатал километры рукавов, и все же рубаха висит на нем чуть не до пят, а впрочем, сойдет, вполне, ура, принят в обширное Общество Людей Обладающих Одеждой, получил возможность участвовать в их многочисленных обрядах и ритуалах, лети бумеранг вслед за жирной добычей и поскорее возвращайся.

Утром светлая сталь луча коснулась мужа странствий, полыхает лес рассветом до самых небес. Он проснулся, отряхнул себя от песка и одиноко пошел за горизонты вслед колее, цветы качают вслед головою и поют  облакам. И снова день, день, ветка, день, ветка. Андрей решил залезть на дерево, может быть, удастся увидеть, далеко ли трасса.

Создатель поэзии взбирается в дом Солнца, угрожающе топорщится лестница сучьев, шаманское дерево в тысячах вариантов. Не видно ничего. Без разницы, направление правильное, нужно продолжать идти, чтобы сделать что-нибудь со всем этим. А ведь всего лишь не так давно все было в порядке. Впрочем, что теперь об этом вспоминать…
 
Когда он будет в безопасности, то срежет все побеги своих мыслей, а что останется – затянет в петлю трека и подарит первой встречной незнакомке. Андрей идет днями и тропинками, опоясанный белым огнем дня, сгинет – и никто не узнает, лишь оставит на памяти земли след косым дождем. Нужно позвонить своим как можно скорее, предупредить их, пока они не вернулись. То, что произошло, будет иметь последствия. А если уже вернулись? Прекрати себя высаживать! Невозможно контролировать все. Главное – желание жить, а удача в том, что судьба не подставила его окончательно.

Парадигма мужского существования – борьба. Лишь медленная, растянутая, ритуализированная практика самоубийства алкоголем, кофеином, никотином, бензином и всякими другими веществами достойна самурая наших дней. Его руки по-прежнему сильны, словно корни, глаза улавливают взмахи крыльев стрекозы, а уши слышат, как течет песок в часах времени.
 
Выйдя на трассу, Андрей оставил всякие попытки решить, как будет приличнее и естественнее – заправить рубашку в штаны, или оставить навыпуск. К его глазам подлетела большая и красивая бабочка. Вдалеке уже слышен плавный рев моторов, еще один поворот, и сразу за ним –обрамленная ветвистой каймой серая лента.

Он стоит, босой и небритый, на левой полосе асфальта, обернувшись спиной в ту сторону, откуда должна прийти машина, ветер теребит его новоприобретенную одежду.

Ступни колют камушки, вдоль позвоночника натянута звенящая от ожидания и настороженности струна. Он на ленте транспортира, где за день мимо прилавка пролетают тысячи машин. Над гривой деревьев удивительно ясная и равнодушная погода, она может быть прекрасным началом глобального потепления. Порыв ветра, стук дятла, там, где заросли проросли в небо, видит мельком, так быть, есть, вот стоит он, взять свое, будь злей, лей на дорогу воду мыслей, к спеху от острога в дорогу взять только себя.

Никакого скрипа тормозов. Это очень дорогая и хорошая модель. Машина-фетиш. Главное в хорошо продаваемой технике – плавные, но в то же время уверенные линии, обтекаемость, изящество, намек на колоссальную функциональную долговечность космических кораблей. Рома повернулся и взглянул на самоуверенную морду Lexus. Джип точно знает свое место в мире. Еще и какое место.
За тонированными стеклами может скрываться кто угодно. Неплохо, если это женщина, хотя, скорее всего, испугается, не возьмет. Сидеть рядом с ней, вдыхать запах ее тела, дорогого шампуня и духов... Запах в женщине – главная составляющая. Дверь около переднего пассажирского места раскрылась, все это в тишине летнего леса. Ни звука – с обеих сторон. Алена. А на заднем сидении Артур, Никита и Рома. Такое совпадение просто невозможно. И, тем не менее, его друзья здесь.

- Привет.
Он сел и захлопнул дверь.
- Как вы меня нашли?
- Да куда ты от нас денешься. – Ответила Алена, улыбнувшись, и нажав педаль.

                *   *   *

По ухабистой, проселочной дороге едет «Nissan». Сидящий за рулем крепко сколоченный человек лет сорока вполне мог бы воспользоваться служебной машиной, но он любит водить сам. Кроме того, с пассажирского сидения все действия водителя ему всегда казались неправильными – то слишком неосторожно едет, то не так поворачивает – в общем, контроля над ситуацией нет. А он как раз из разряда тех людей, которым контроль необходим.
Алексей Иванович Широкогоров, крупный мужчина с полковничьими погонами, далек от  понимания того, зачем понадобилось собирать совещание так срочно, что сообщили ему об этом звонком в семь утра. Собрание назначили на десять (довольно короткий срок, если учесть расстояние) но Широкогоров – человек военный, порядок, дисциплина, десять минут, чтобы собраться. Прежде чем он выехал, к нему подошла Марина.
- Папа, я сегодня в клуб.
Он внимательным взглядом охватывает хрупкую, вертлявую фигурку. Слишком уж на ней мало одежды и слишком много макияжа. Пусть живет, как ей нравится. Когда научится деньги зарабатывать. 
- Я маме сказала.
Пытается сбежать, чтобы ее свободу не успели ограничить.
- Подожди. – Сказано тихо и спокойно, однако достаточно, чтобы остановить ее на пороге.
- В 11 вернешься.
- Ну папа!..
- Никаких «папа». У тебя деньги на такси есть?
- Нет.
- А как ты собралась ехать?
Тихий, спальный район за чертой города, как раз самое оно, но без машины вечером из него не выберешься.
- Возьми пятьсот. Все не трать, оставишь на следующий раз.
- Хорошо.
Не оставит. Он попытался понять по лицу, принимает ли она наркотики. Черт его знает, может, принимает, а может – нет, надо будет с ней об этом поговорить.
Погрузившись в размышления, он чуть было не задавил выскочившую перед ним курицу на деревенской улице. С неприязнью оглядывая дома, он подумал, что в селах теперь никто, кроме старух, не живет. Ему вспомнилось, как давно, еще пионером, он работал на колхозных полях, тогда они часто дрались с деревенскими. Машина проехала деревню, оставив за собою низкие клубы пыли.
Через несколько километров он остановил машину у зеленых ворот военной части. Огражденная от любопытных глаз высоким забором, она четким прямоугольником уходит далеко в поле. Из КПП выбежал солдат и открыл огромные ворота. Вверху пролетела черная птица, низко-низко. К дождю.
Педаль газа вперед, первый контрольно-пропускной пункт назад. Второй. Солдаты ничем на лицо не отличаются, как обезьяны в зоопарке, вот командный состав – это уже более-менее индивидуальные личности. Хотя бы в плане того, что их пользование в большинстве своем индивидуально, а вот солдат гоняет, кто захочет. Еще один пункт, удостоверение, машину он оставляет на стоянке рядом с чьим-то «Ford Fokus». С недоуменным взглядом Алексей Иванович оценивает факт появления генерал-майора Бондарева в двери главного корпуса.
Что должно было случиться, чтобы он вышел сюда встречать гостей? В том, что он был приглашен (ага, «приглашен») не один, сомневаться не приходилось, он никогда не видел здесь столько автомобилей утром. Щелкнул кнопкой на пульте, кинул его в карман, по красной линии на брюках ползет луч.
- Доброе утро. – Говорит Алексей Иванович, пожимая Бондареву руку.
 
Из кабинета, по линии солнечного света, косо режущего утренний воздух, скользит табачный дым, доносятся приглушенные голоса. Когда он вошел в комнату, то первым делом увидел лежащую на столе развернутую карту,  – не специальную, обычную карту Украины, такую можно в ларьке купить.
Васищев сидит на стуле, одна нога на другой, покачивает коричневой туфлей, рядом с полузакрытыми жалюзи на ковре переминается с ноги на ногу Щёкин. Широкогоров оглядел присутствующих, отметив про себя, что знакомы ему не все.
- Так, все собрались. – Начал Бондарев. – Я полагаю, причина этого совещания уже не является для вас тайной?
- Да. – Прокряхтел кто-то в углу. Дым прибывает, но окна не отворяются.
Широкогоров недоуменно посмотрел по сторонам и уставился в мордастый профиль Бондарева, тот почувствовал взгляд и поднял брови:
- Вы что, Алексей Иванович, телевизор не смотрите?
- Времени нет смотреть. – Ответил Широкогоров. А сам подумал – «Чего это я оправдываюсь?».
Вообще-то он был неделю на рыбалке. С другом, еще по военному училищу, не дочку же туда брать. Он вспомнил, как оставил в тени на поляне машину, переоделся, достал водку с едой, снасти, и принялся накачивать насосом двухместную резиновую лодку. Витька поставил себе палатку, а он в машине спал. Правда, как-то утром они обнаружили пропажу Витькиных штанов и рубашки, висевших на привязанной к ветке веревке, натягивавшей верх палатки. Развелось всякой сволочи, раньше такого не было.
- Понятно. Ну, хорошо, сейчас ознакомитесь с ситуацией.
Все расселись за столом по тем местам, где они обычно сидели, некоторые достали папки с вложенными в них  бумагами, Широкогоров сцепил пальцы друг с другом, левая рука поверх правой. Начал Щекин:
- Вот, – Щекин развернул покрытую разных цветов точками, кружками и стрелками карту в сторону сидящего во главе стола Бондарева, – места отмечены. Все это вы знаете, поскольку они появлялись с начала весны этого года. Но сейчас так называемое «Вторжение» приобрело действительно угрожающие масштабы. Еще одна, последняя на сегодняшний день, волна Вторжения – это десятки тысяч. За несколько недель было зарегистрировано их появление во всех областных центрах и во многих других городах и поселках. Больше всего, как и ранее, появляется в тех местах, где велика плотность населения.
Пожилой Почепцов поправил очки и, сделав осторожный жест ладонью, спросил:
- А сколько уже известно прессе?
- Увы, почти столько же, сколько и нам. Случаи у всех на виду, эта нечисть появляется неожиданно, и пресса иногда прибывает раньше, чем милиция или армия. Которые, в свою очередь, появляются на месте почти всегда позже, чем гражданские.
Над столом с портрета немного укоризненно на собравшихся смотрит президент, выглядит он, естественно, лучше, чем по жизни, в углу пылится сине-желтый флаг.
- Кроме вышеизложенной информации, – откашлявшись, продолжил Щекин, – следует сказать, что места их появления могут быть самыми разными. Замечено то, что если они убивают хозяев квартиры, то селятся там сами, в основном парами – мужчина и женщина, едят оставшиеся от бывших хозяев продукты. 
- Какие будут мнения по этой проблеме? – Спросил Бондарев. Все смолкли, что делать – никто не знает. Наконец Щекин встал и, оглядев всех, произнес:
- Я думаю, совершенно очевидно, что мы уже не можем скрыть количество попавших сюда в последнюю волну Вторжения.
- Не будет ли паники? – Проскрипел Почепцов.
- Большей, чем уже есть? Тем более, что часть наших политиков и бизнесменов уже на этом спекулирует. – Спокойно ответил Щекин.
Бондарев поднялся со своего места, сообщил о том, когда они все получат более детальные инструкции, и распустил собрание. Ритуал прощания начал долгий и утомительный день. Встав из-за стола, Широкогоров поднял глаза на оббитый пластиком потолок. Он действительно многое пропустил. Затем, как бы очнувшись, поспешил вслед за остальными выйти из кабинета. Шагая мимо дверей по полутемному коридору, Широкогоров неожиданно для самого себя зевнул и тихо спросил Васищева:
- Ты в курсе событий?
Тот поднял на него усталые и какие-то испуганные глаза.
- Никто не в курсе, – так же тихо ответил Васищев, – и мне кажется, ничего тут не сделаешь.

                *   *  *

Будни Новоалексеевска донельзя обыденны и трагичны для его населения. Почему отсюда не уезжают? Никто не знает. Городской центр с Институтом по добыче и переработке угля, автобусный маршрут по одной улице.

А вокруг – череда многоэтажек, то появляющихся из-под земли, то исчезающих – впрочем, мало кто это замечает в постоянном дыму многочисленных заводов, фабрик и комбинатов. 

Вот идут двое рабочих, они бы и рады обратиться друг к другу, но изо рта лишь пузыри, вот такие они, попавшиеся в невод капиталистического способа производства, как рыба в водохранилище. Подводный мир.

Неопределенность всего существующего подчеркивает  пробивающийся сквозь смог и толщу воды свет сказочных звезд, висящих над городом рабочих,  парящих над гигантским пустырем, именуемым степью, где все созвездия в точности повторяют курганы и терриконы.

Глубокая ночь, и новоалексеевская молодежь вовсю проводит свой культурный досуг: все эти Иваны, Пети, Лены, Коли, Саши, Люды, Сережи, и т.д. и т. п. на мгновение появляющиеся и вновь исчезающие во мраке кармического круговорота. Возможно, один из них захочет в будущем обладать функциями юридического, военного и плодородческого характера, но пока для него актуальнее поиск винта.

Животные городских улиц, бандиты, пролетариат, принявший особо изощренную форму, когда рабочий класс не только отчужден от продуктов труда и его орудий, от труда как акта, но и полностью освобожден. Как говорится: «Ростов-на-Дону, а Донецк на траме».

Часть из них облокотилась на покрытые трещинами стены особняка, принадлежавшего когда-то сосланному сюда русскому князю. Здание издали показывают гостям города, но, в-основном, оно служит местом подросткового досуга. Свет канделябр, падающий из окна гостиной на морды лошадей и ямщиков. Опершись на трость, призрак князя уныло наблюдает за игрой в вист, и зеленое сукно под пристальным взглядом становится бушующим морем раскачиваемых ветром верхушек деревьев, и он, молодой дворянин, сидит уютно в гнезде, и кличут крестьянские девки:
- Барин!
Но он не откликается.

В центре Новоалексеевска сиротливо приютилось здание НИИ. Занимаются они секретной деятельностью, но любые подобные секреты в маленьком городке – абсурд. Известно всем, кому надо, что сотрудники этого учреждения скупают у черных археологов, проводивших нелегальные раскопки, вещи из могильников. Впрочем, у легальных археологов тоже. Их интересуют только определенные предметы, но ни местные жители, промышляющие этим видом деятельности, ни сотрудничающие с ними профессора не могли взять в толк, что является критерием отбора. Горят окна института, словно напротив каждого из них сидит неутомимый Владимир Ильич.

- И это та самая книга? – С недоверием спросил Щекин. Он выспался во время перелета в Донецк, и теперь, в отличие от сонных сотрудников, чувствовал себя отлично.
- Да, та самая. Продолжение «Истории» Геродота, написанное его сыном, Гермом. В Древней Греции у современников он особой популярностью не пользовался, все сочинения считались утерянными.
- А теперь нашли?
- А теперь нашли.
- Хорошо, а чем он может заинтересовать нас?
- Почитайте, это наш перевод. Он, как и отец, записывал скифские мифы, в них говорится про Вторжение, которое в сочинении Герма так и называется. Да лучше сами прочтите. Единственная проблема – есть начало и конец, середина текста отсутствует.

В это же время в отделении милиции сидел и грустил гражданин Коля среднестатистической наружности – приняли его с травой. В комнату вошел шериф и сел за стол, его крупное, мясистое лицо становится все более хитрым с каждой секундой, звездочка на кителе расцветает всеми немыслимыми цветами радуги, а рука взяла перо и что-то черкнула в раскрытом на столе журнале. Из коридора донесся невнятный шум.
- Кто там, ****ь, щимится? Пойди, посмотри. – Обратился он к стоящему рядом холую. Тот вышел.

Коля почесал щетину и задумался о вечном, ну, не то, чтобы задумался, а так, как бы впал в прострацию, да и как тут не впасть, если в организме столько чудесных веществ вступает в разнообразные реакции. Глядя на таких, как он, Хаксли поджег бы свои двери восприятия со всех четырех сторон.
- Ну что, Николай Александрович, вас же Николай Александрович зовут, правильно я сказал?
- Да, а…
- Дела ваши, скажу прямо, очень плохи. Вы знаете об этом?
- Ну…
Колю снова перебивают.
- Вы, наверное, еще не поняли. – Вмешался другой, менее статусный на вид сотрудник, – у вас в бумажной вот этой упаковке нашли микрогранулы марихуаны, и еще при вас было курительное приспособление. Понял? Ты понял, сука?
- Понятых позвать? – Вмешался другой.
- Зови.
«Сколько, интересно, загадают?». А всего лишь половина была, часть себе откроил, часть у пацанов на хате завернул в пакет, выдрал серединку из рулона – какую-то хрень в кургане нашли, у них по квартире полно такого валяется. Вообще-то они ее толкнуть собирались, ну да ладно, скорее всего, бумажка понт стоит, вот бляха золотая – это да, типа олень с рогами, лапы поджал, от холода, наверное. Коля ошибся насчет реакции товарищей, они все-таки побеспокоились бы, но никто его не спалил когда он отрывал середину свитка (почему именно середину, а не конец или начало – никто никогда не узнает).

Сидели они все в одной комнате, под стенками сиротливо и развратно одновременно ютились две железные кровати, в которых пружинистая сетка ловит таких, как он. По полу можно ходить лишь в обуви, мусор везде, слой пыли, грязи и чего-то липкого, остающегося от копыт, неспешно шествующих к трону, расталкивая резвящихся молодых ведьм.

Массивная дверь квартиры, судя по всему, досталась им от прежней хозяйки, полоумной старухи, что тащила к себе восковые церковные свечи; когда ее нашли здесь, то она плавала в луже воды, натекшей с потолка. Дальше вода не текла – весь пол покрывал утоптанный воск, на который иногда бросало взгляд кривое зеркало. Во время ремонта трещины закрыли, но сквозь них постоянно сочилась влага, и они образовывали причудливый узор около люстры соседей снизу, постоянно замыкая провода.

Они снимали этот угол уже год, и хотя стоило все это удовольствие для них недешево, но зато почти всегда есть горячая вода. Слыша заливистый лай собаки, и различая вдали шум двигателя, Коля глядит на клеенку стола и, наконец, находит то, что нужно.
В то самое время, когда он мастерил упаковку, маленький зеленый телевизор на столе вырубило, мало того, что изображение на нем совпадало по качеству со взглядом крестьян из кислых изб на окружающий мир через бычьи пузыри. А по телевизору был футбол, наши играли и потому все смотрели, в принципе никто толком не смотрел, все куда-то выходили, приходили, материализовывались, дематериализовывались и, заходя в комнату, спрашивали, мол, это, вот, кто забил, короче, пацаны? А? Кто-то цепляет розетку и шаткая конструкция из проводов, переносок, недоносков и тройников полетела в тартарары.
- Кто рядом с розеткой, почините. – Хриплый голос из темного угла комнаты.
- Ага, давай. – Оживляются остальные.
- Та не, я не буду, я один раз уже с этим связался, так меня ****уло… – Пострадавший замолк и предался воспоминаниям. – Да, надолго запомнил.
В отделении скамья засижена бесчисленным количеством преступивших законность, правопорядок, что там еще можно преступить. А милицейские мундиры сжимаются, и одинаковые лица все меньше, линии носа и глазниц – острее, фуражка цвета консервированных оливок постепенно превращается в колпак, и лампочка тихонько свистит в тишине, мелькают лишь прозрачные тени на обложенных матом и плиткой стенах, стынет кровь в жилах, а карлики, взявшись морщинистыми ручонками друг за друга, начинают водить вокруг колли хоровод, напевая, и постепенно ускоряясь.
Деньги, деньги, деньги,
Деньги, деньги, деньги,
Мы древние твари.
Да, да, да.
Коля отдает деньги; милиционеры оставляют у себя вещдок для уничтожения; знаем мы это уничтожение; пропал бесценный исторический артефакт; жарко на улице.

                *   *   *

В синих джинсах и черной футболке Никита идет по проселочной дороге, осматриваясь по сторонам в поисках людей, которые могли бы его заметить. И пока его друзья на другом конце страны, он переходит из одной колеи в другую, стараясь избежать луж, оставленных на память вчерашним дождем. По одной стороне от него тянется шрам болота, заполненный пышно разросшейся осокой, должно быть, здесь утонуло немало деревенских детей и коров. По другой – нескошенная полевая трава на склоне, оканчивающимся стеной леса.

Стаи собак все кружили около лесной хижины, где Ли прятался с Фей от судьбы.

Около слабо виднеющегося вдали поля подсолнухов дорога поворачивает, ведя на ж/д станцию. Вечерний воздух, легкий и пьянящий, как домашнее вино. Его дом костей нуждается хотя бы в коротком отдыхе от памяти и опыта, что остались с ним за время бесконечных путешествий. Скоро придет утро. Как узнать свой черед увидать рассвет?

Вдалеке в воде озера все никак не утонет счет лет, в котором Никита чувствует себя то богом, то – животным. Четвертые сутки дует колючий восточный ветер, стреляющий в лицо мелкой дробью срывающегося иногда дождя. В далеких клетках мозга призрачная свобода, красавица, танцующая у него в голове свой танец восходящей розы, Никита увидит ее наяву, когда настанет его время уйти к предкам.

Когда он, наконец, допетляет в своих мягких ботинках из шкуры по извилинам колеи до станции, у него в запасе останется еще час времени до прихода электрички. Земляной мост разделяет озеро и болото, в которое по бетонной трубе вливается тихим журчанием пифагорейской музыки сфер вода.
Фей была одной из жен императора, а Ли – одним из военачальников. С каждым часом к ним подбирались все ближе, и вой раздирал ночную тьму.

Дрожат наконечники стрел на старых ивах, мертвые ветви на поверхности болота, горький сумрак по швам разрывает изредка выглядывающая из-за облаков Луна. Позади поля, впереди – поворот к лесу, запахи сырого камыша и цветущей воды стучат по крыше Никиты, куда они стараются достучаться? 

Скользя  по мокрой от вечерней росы мураве, он следит за тем, чтобы не попасться в лапы чудовищным зарослям крапивы по краю посадки. Что-то зашуршало. Обернувшись, он понял, что это всего лишь целлофановое привидение, и ничего более. Начинаются огороды, в окнах заброшенных дач колышутся обрывки пленки, чернеет громада бочки с водой.

Пройдя вперед, Никита оказался в эльфийской арке из ветвей деревьев, смыкающих свои верхушки над дорогой. За аркой сплошь заросший высоким бурьяном и травой луг, наискосок его пересекает прямая и темная лента тропинки, теряющаяся вдали. Завязав покрепче шнурки на походных кроссовках, он пошел дальше, дочь ночи прерии дрожит от гулкого топота бизонов, встреча с ними  принесет много мяса. Веселые инопланетяне, высунувшись из тарелки, помахали ему рукой и улетели к звездам. Чертовы гуманоиды, им не надо коротать в одиночестве этот скучный путь. Вдалеке по полю кукурузы проносится шорох – это дозревающие початки узнали о своем, рожденном кинематографией, господе.

Рычание уже раздавалось под самыми окнами, надежды не было, кольцо смыкалось. Тогда Ли погасил лампу, перерезал любимой горло и, никого не боясь и ни за что не опасаясь, вышел на крыльцо, как еще одна молния из тех, что сверкали в это время на небе ринувшись в гущу своры.
Никита  размышляет над тем, что увидел во сне вчера. Зачем? В чем был смысл? Как писал Лавкрафт, он просто свидетель бесконечных пространственно-временных смещений и череды обманчивых ощущений. Что за чудовищные в своем отсутствии человеческого силы контролируют все эти процессы, заставляя нас всех делать то, что необходимо, при одновременном наличии свободы выбора?

Многие говорили, что он неправильно живет и много чего еще делает неправильно. А, например, сидеть сиднем на одном месте, как многие его знакомые, ничем не рискуя, а лишь наращивая уровень благосостояния – это правильно, или нет? Черт его знает, все относительно, тут никогда не узнаешь.

Итак, он предпринимает еще одну попытку и снова хочет догнать то, что упустил в реку времени. Это почти последний шаг. Это свобода выбора. Есть мнение, что люди не могут сунуть свой нос дальше, чем это позволяют сделать органы чувств. Ложь.

Странные мысли приходят на земляной полосе пути, что связывает поселок с железной дорогой. На поле прорастает зерно, вокруг кольцом смыкается посадка. Полыхают в нескольких километрах отсюда зарницы, стоит недостроенная дача, поют пьяные птицы. За травяным полигоном лесной частокол, настороженно выжидающий легкую добычу.

Он идет так тихо, что мужчина, которого он вскоре нагнал, ничего не услышал. Темный, высокий человек, согнувшись влево, несет на плече девушку, перекинутую таким образом, что ее ноги, обтянутые в джинсы, висят сзади, а туловище – спереди. Ни дать, ни взять похищение красавицы сатиром.
 Никита достал нож, висевший на поясе рядом с телефоном, выскочило прятавшееся лезвие.  Безопасней всего было бы подбежать к нему сзади и ткнуть под ребра испытанным гангстерским способом. Но вдруг это муж, несущий жену в больницу после того, как она упала в какую-нибудь яму и сломала ногу? Тогда почему они не разговаривают? С другой стороны, о чем тут разговаривать, кроме того, многие супруги после нескольких лет совместной жизни уже не испытывают в этом потребности. Каравай, каравай, варианты выбирай.
Придется рискнуть:
 - Помощь не нужна? – Крикнул Никита, и еще крепче сжал нож, вдохнув поглубже воздух.

 Человек обернулся, как оборачиваются ковбои в вестернах – быстро и четко, и худшие опасения Никиты подтвердились, девушка была без головы. Сброшенный с плеча труп, словно пьяный в бассейн, неуклюже полетел в траву, и его противник тоже вытащил нож, который, впрочем, больше походит по размеру на мачете.

Никита выставил локоть вперед, лезвие выходит из кулака не обычным хватом, со стороны большого пальца, а с обратной. Молниеносно незнакомец бросился вперед, судя по всему, желая насадить койота на вертел. Никита увернулся и, выпрямив руку, быстро ткнул лезвием вперед. Ударил и отпрыгнул. Как в боксе.

Еще много дней спустя он думал о том, как так оказалось, что он метил в лицо, а попал по горлу. Его противник схватился за шею, захрипел и упал, из-под подбородка хлещет кровь. Судя по всему, мертв. Никита аккуратно обошел его по траве и сделав полукруг, вышел на тропу. Здесь деревья снова обрамляют проход к дороге.

Дорога выложена бетонными плитами, присыпанными пылью. По одной стороне неприступная стена песчаного обрыва, с другой – попавшие в плен заборов дома. Андрей прошел по этой дороге до колодца и снял крышку.  В придорожном колодце отразилась Луна и, задрожав, утонула во мгле, разрываемой перестрелкой отчаянных сверчков, притаившихся среди уснувших цветов. Он кинул вниз ведро, покрутил ручку, и напившись, пошел на станцию.

Светает. Славятся торфом болота окраин, на всё спозаранку плевать. И он идет и идет вдоль извивающейся стали. Когда Никита дошел до форпоста станции, то подумал: «раз я уже столько прошел, то почему бы мне не дойти до следующей остановки». Его ноги считают шпалы, по левую руку от него – побеленные стены хозяйственных построек, а по правую – бесконечное шелковое, зеленое поле. Ветер перекатывает тысячи мелких Айвазовских по зеленой и высокой траве. Загудели рельсы, Андрей свернул на обочину и пошел вдоль насыпи, по которой проложено железнодорожное полотно. Когда исчезнут люди, поезда начнут ездить сами по себе. Вдалеке на двускатной крыше хозяин дома вырвал пленному камешек сердца из груди, пустил его вниз по одному из желобков шиферного листа и зарычал ягуаром.

На следующей станции еще никого нет, одиноко стоит полуразрушенная часовенка придорожной кассы, где еще до того, как Вильгельм Нормандский вступил на побережье Англии, уже не продавались билеты. Пройдя по деревянному настилу, Никита перешел на другую сторону, тупо таращась на спагетти, убегающее вдаль, словно засасываемое ртом огромного мафиози. Между рельсами лежат выпачканные черными, осьминожьими выделениями камни. О чем грустят они, быть может, о земле, покрытой когда-то цветущими виноградниками и лежащей теперь в руинах, где угрюмый дикарь пасет своих коз на месте форума? Кто знает.
Он дошел до следующей станции и присел на корточках под деревом, бросив взгляд на дымящееся озеро вдали, утренний сокрушитель деревьев холодит кожу.

Меч Ли рассекал звериные морды и рубил лапы. Когда наступило утро оставшиеся в живых солдаты, зализывая свои раны, подсчитали убитых. Их оказалось больше, чем пальцев на двух руках.

Постепенно на перроне появляются люди – мужики с велосипедами, держащиеся грязными, крупными, мозолистыми руками за руль, бабы с ведрами, полными сельскохозяйственной продукции, девушки, одетые в этом дивном стиле деревенской моды – спортивный костюм плюс яркий макияж плюс кожаная сумочка. Одна из девиц подошла к нему вплотную, маня молодым, горячим телом. Утро сияет похмельными лицами, ****овитыми глазами, жизненной энергией  молодых сограждан.

Приехала электричка и Никита сел в нее, а в ней все то же: те же громоздкие ящики и грязные велосипеды в тамбуре, те же бесконечные отряды билетеров, контролеров, дорожно-транспортной милиции, космических рейнджеров, опричников и черт знает еще кого. Забытая на лавке из деревянных полос кружка, из которой уж не пьют то, что льется по уставам вечноармейской родины. Спрятаны жилы в родной полустанок, пухнут от страшной вины. И напоследок, чтоб было все тихо, радость большая придет, и завернет в меха терпеливо чей-то продрогший живот. Следы от вчерашних побоищ, железное окно, ветреный люк. Мимо проносится параноидальное, деспотическое государство, города утопают в грехе, страна инертна как плесень. А на зеленых лугах прорастает вечный, забывчивый сон о домах и пашнях, и о жизни, похожей на камень, выброшенный у реки.
Тут никто ничего не понимает, но все как-то живут и работают и находят в себе силы обменять вилы на мыло. Рабочие встают в шесть утра, звонок будильника ненавистно привычен, олигархи нежатся в бассейне, но все там будут, там, где начинается царство сладкой ваты, где каждый желает ее отведать. Вкусите секса, страждущие, отныне он – ваше неотъемлемое, священное право.

Труп Ли кинули в яму для отходов императорской кухни, а Фей была похоронена, как это подобало занимаемому ей сану. Песню об их любви до сих пор поют в рыбацких селениях провинции Хэнань.

                *   *   *

Автобус наполнен, женщина, собиравшая деньги, сказала, что мест нет, но можно ехать стоя – так они и сделали. Словно бушмены, отдыхающие от охоты на антилоп в саванне, Артур, Алена, Рома, Никита и Андрей стоят на одной ноге среди сидений, рюкзаков, сумок и мешков на краю верхней платформы пола, рядом с водителем.

Они стоят на краю, мимо них пролетают года, проплывают стада, исчезают в загадочной бездне, они стоят на краю, расширяя зрачки, умирают торчки, загораясь бинтами. Спешит вперед вереница друзей, которым должно повезти, несмотря ни на что; они едут в летнем ритме проселочного автобуса, словно одна из звуковых дорожек.

И тонкие стебли травы колышутся вслед автобусу, покидающему прочь город, чтобы углубиться в земли украинских аборигенов. Невидимые глазу матросы в диких полосатых майках раскачивают автобус взад-вперед, пробегая мимо окон с длинными, панорамными картинками, где изображены и поля, и посадки, и юноша с плеером.

Артур, всласть поволновавшись за возможные варианты, наконец, успокоился и уставился анализирующим взглядом в окошко, хапнув пред автобусом (Алене при этом был послан упитанный, лоснящийся заяц). Все чрезмерно значительное стало незначительным вовсе; все, о чем не нужно заморачиваться, уходит так, что и не вспомнишь. Поэтому те кто, находится в измененном состоянии сознания, зачастую очень эффективны – им лень реагировать так, как того требуют их поведенческие модели.

На обтянутом дешевой оббивкой сиденье угнездилась погруженная в себя девушка. Когда она приедет домой, то первым делом примет душ, а затем включит телевизор, чтобы посмотреть любимый сериал, и учиться желать того же, что и мыльные герои.
Столько желающих для себя того, чего на деле они не хотят, эту девушку уже не спасти. Держись за желтые поручни ковбой, всё повторяется, все ждут от Солнца определенных вещей. Куча поворотов, автобус виляет как шлюха, задом, рядом сидит тетка, которая берет за проезд деньги. Верхнюю часть окна покрывает черная полоса тонирования.
- Скажете, когда будет наша станция? – Спросил усатого водителя (Такие усы! Не иначе его предки были китами) Никита.
Водитель выбрасывает дымящий бычок и отвечает утвердительно.
- Скажу.

Едущие мимо по одну сторону стекла, проносящиеся вдаль – по другую. Катит по пыльным дорогам четырехколесная коробка, кого здесь только нет. Сзади, уставившись в окно, едет мужчина средних лет с плохими зубами. Работает сантехником. После шабашки пьет у друга в гараже. Сын учится в ПТУ. Жена – бухгалтер с тридцатилетним стажем. По телевизору сегодня футбол. Все отношения между людьми чудовищны и несправедливы, если думать о них так.

У Артура есть друзья, у друзей есть девушки, девушек иногда поливает дождь, он держит все под контролем, соединения, происходящие в чужом мозгу, дорога, идущая прочь, он отстукивает пальцами ритм. Сегодняшний день начался с ничего, закончится ничем, его лицо в автобусе мчится вперед. Через груды электронных писем, горы гривен и невесть сколько SMSок он однажды продрался и теперь несется на всех парах. Сколько километров он уже проехал и проедет еще.…

На улице в витрине перед одной из остановок застыли рекламирующие совершенно безвкусные вещи манекены. Артур зачем-то принялся рассматривать продаваемые игрушки. Что делает кот, когда ему делать нечего? Правильно. Яйца лижет.
На бетонных стенах, которыми, по традиции, любят огораживать практически все, нарисовано примитивное граффити. Вот так всегда: есть идея – нет техники, есть техника – нет идеи. Шутка. Тут нет ни того, ни другого, настоящие граффити остались в городе.

Полно кирпичных домов за заборами, эта планета населена крестьянами, здесь холодно почти круглый год, а те несколько месяцев, что достаются лету, обычно сопровождаются или бесконечными дождями, или дьявольским зноем.

Мозг фиксирует надсадный смех наседки, вряд ли искренний. Затем Рома заметил, что смех принадлежит вовсе не сельской на вид девахе справа, как ему показалось вначале, а симпатичным барышням слева, отчего смех сразу поменял свою окраску, и теперь звучит приятно. Это бы в учебник психологии.

Автобус проезжает мимо, цепляя стеклом лица случайно попавших на дорогу людей, и их растрескавшиеся от жары глиняные тела рассыпаются на дороге, где их тотчас же склевывают куры. Листья качает ветром над обветренной равниной феодализма.

Иногда мелькают недостроенные, словно уже пострадавшие от междоусобных войн, здания дач. Те же из них, что заселены, выглядят среди унылого, кукурузно-подсолнухового пейзажа со своими псевдоготическими окнами не то, чтобы нелепо, а как бы это сказать.…

Сегодня хоронят президента, провозят его труп, обложенный свежим сеном, по стране, мужчины стреляют в свою левую руку. Женщины фальшиво рыдают, глядя, как в черном пиджаке с золотыми пуговицами, лежит на погребальном «Кадиллаке» президент.
С высоты Google maps видно его могилу на самом престижном кладбище. Каждый гражданин обязан кинуть горсть земли, и вокруг выросшего холма на дорогих мотоциклах застыли, пронзенные снизу деревянным колом, юноши, окружившие его почетным караулом.

Продравшись сквозь нестройные ряды пассажиров, друзья высаживаются на станции, оглядывая маленький поселок, словно десант на незнакомой планете. Прощальным приветом исчезнувшей цивилизации стоит будка остановки с надписью «Лесное».

- Ну что, идем?
- Идем.
Они вышли на ровную поверхность поля, оставив позади себя холмы. В Лесном им сообщили, что электрички возле Новоалексеевска, ровно как и поезда, не ездят.
- А маршрутки?
- Раньше ходили, теперь – нет. Людей мало ездит.
- А как туда вообще добираются?
- По дороге. А вы на машине?
- Нет.… Вон парень, с нашими рюкзаками стоит. – Рома махнул рукой на стоящего у обочины Никиту. – Так что, только на машине или пешком можно?
- Конями еще можно.
- Что?
- На конях тут ездят.

Тут Андрей понял, что прекратить интервьюирование аборигена нужно немедленно.
- Спасибо большое.
- Пожалуйста.
Все недоуменно и выжидающе посмотрели друг на друга, а затем не спеша зашагали по вездесущей улице Ленина, сартрова отчужденность  местных.

- ****ец, я вам говорил, что лучше на тачке добраться.
- Мы все равно через блокпосты сейчас не прорвались бы, сам знаешь. Поэтому и не на машине.
- Да тут идти совсем ничего, я смотрел по карте.
- Что-то я сомневаюсь. Давайте еще раз посмотрим.

Желтые улицы ведут к одному и тому же солнцеблику. Утренний воздух обещает так много, особенно тем, у кого синие джинсы и черная туника. Они прошли мимо бетонных гаражей-саркофагов по траве, оставили свои следы на песке, ровным слоем рассыпанном подле вкопанных в ряд шин и уселись на столик, поставив ноги на лавочки, облокотившись спина к спине.

Площадка пред хрущовками заросла бурьяном и рябинами, гроздья которых свешиваются над местом для парковки, местные дети используют ягоды для самострелов. Худые, загорелые конечности мелькают среди полуденной жары по футбольному полю с деревьями вместо ворот, кутаясь в пыли, застилающей тени ветвей.

Никита прижал крышку пивной бутылки к краю стола и ударил по ней ладонью, зашипел, выползая, газ, и по коричневому стволу горлышка поползла пенная струйка. На синей краске, которой покрашены листы ДСП, выцарапаны имена и прозвища. Рядом, у березы, пикирует голубь, и быстро-быстро просекает черными бусинками глаз, как компания молодых людей обнажает зубы и подносит руки с добычей ко рту. Мистическая цикличность времени. Все здесь не спеша, как торф прибавляется в болоте.

Во дворе терпкий запах полыни сначала робко, а затем все смелей и смелей разбавлен запахом табака. Артур, совершив достойную фокусника манипуляцию рукой, скинул с себя одну из лямок рюкзака, открыл застежку на боковом кармане и достал оттуда уже изрядно потрепанную, сложенную в несколько раз советскую еще карту.

- Посмотрю, где мы.
Все сгрудились вокруг карты.
- Дай я посмотрю.
Рома стоит поодаль, всматриваясь в даль.
Артур провел пальцем по карте воображаемую линию.
- Нормально. Сейчас свернем туда.
- Зачем? – Спросил подошедший Рома.
- Смотри. Вот здесь мы, вот Новоалексеевск. Нам нужно пройти по дороге до сюда, а потом срезать.

После пяти минут прикидки  всяких возможных вариантов они вышли на дорогу, остановились у колонки и вскоре пошли дальше. Их обувь топчет травы.

Артур глядит себе под ноги. Сколько картин перед глазами, не изменить своего мнения – не понять. Слышно, как где-то вдалеке рубят свой музон лягушки, в тему то и дело вступают сверчки, совсем на фоне лай собаки и гул трассы, по которой они приехали. Мелко дрожат невысокие полевые цветы, небо затянуло серым.

Это словно кадры из безумных советских фантастических фильмов, самым фантастическим в которых были не другие миры и новые технические и ментальные возможности, нет, сама атмосфера происходящего в этих фильмах невозможна и странна.
Рома идет дальше, изредка усмехаясь той разнице в возрасте между ним и вселенной, разнице между бескрайними просторами космоса и мелочностью человеческих поступков. Смех, да и только.

- По дороге недавно ехали. – Сказал Артур. – И, по-моему, это нормальные были колеса, не трактор колхозный.
- Чтоб нам не пришлось в поле ночевать.
- Ничего, сейчас тепло.
А равнина все быстрей, ой, равнина все спешит, закружит прошлогодними листьями вокруг одиноко стоящего дерева, прикажет расстаться с мечтой, и пытливый Гомо Сапиенс еще успеет стать частью всего этого, разложившись под землей на соли и минералы. Погода меняется на глазах – жаркий, летний день превратился почти что в осень.

Трава под серым, беспредельным покровом потускнела, пришел шумящий волк ветер. Сменяя друг друга, несутся вперед рваные черные тучи. На горизонте показался лес, его темная гряда зубами нижней челюсти угрожает миру.

- Ну и где этот город?
- Черт его знает. Должен быть прямо перед нами.
- Что-то на город не похоже. 
- Сам вижу. Тем более что нам ведь не в него надо. Сначала нужно найти бывшие колхозные сады рядом с ним. Там все собираются.

Погода продолжает портиться, пронизывая ветром незащищенные конечности. Верх мира режут птицы, напоминая своими аэродинамическими способностями о душе, и о том, куда она должна стремиться. И о том, что никуда она не стремится. 
«Каждый из нас уже успел представить в общих деталях свои похороны» – Думает Артур. – «Поверь, это ни к чему не приведет. Любовь слушать, какой ты талантливый, ни к чему не приведет. Желание слушать, какой же ты все-таки офигенный ни к чему не приводит».

 Он идет по черному зоопарку мыслей, нет ничего глупее, чем беседовать с тенями прошлого, после драки кулаками не машут. Сорвав травинку, поковырял в зубах. Вдаль простирается степь, и лишь на самой линии горизонта стена леса не дает сорваться вниз с края земли отчаянным велосипедистам. Кажется, тучи вот-вот обрушат свои воды, однако что-то пока удерживает их от этого.

- Дождь будет. – Констатировал Артур. – Подождите, я оденусь.
И полез за спортивной курткой.
- Ого. Вот это тут погода быстро меняется, только же было солнце! – Отреагировала Алена, тоже расстегивая рюкзак.
- Надеюсь, что через час не будет снега.  – Ответил Артур. – Такая глушь, всякое может случиться.

С этими словами он выудил бутылку вина и пошел дальше, сделав порядочный глоток. Вино потекло тонкой струйкой по подбородку на одежду, но даже мысль о винных пятнах на футболке не испортила ему кайф.

Он переключается с одних аккумуляторов на другие, его тянет вперед другая сила  – с ее помощью он пронес столько километров свой тяжелый черный рюкзак с изображением арктических гор.

- Ты же его собирался оставить на вечер. – Сказал ему Никита и поджег сигарету. 
- А решил выпить сейчас.
 В рюкзаках обычный набор – термос, ложка, железные миска и кружка, консервы, похожие на бараки для космического десанта. Если открыть каждую из них, то можно увидеть: в сардинах – Артур и Рома, в шпротах – Никита, в сайре – Андрей, и в тушенке говяжьей – Алена. Сколько мыслей они уже успели обдумать, пока шли по равнине, прошли те времена, когда.

Шаги по земляному полу, над которым сгущается то, что ткет ветер, скоро должен полить дождь, и тот факт, что впереди лес, не может не радовать – хоть какое-то укрытие. А вот и первые капли срываются с ними, срываются с неба, оставляя следы на одежде, пулевые ранения от поливающих небес, делающих это с вечной, божественной усмешкой.

Гнутся вниз травы от стелющего по земле свое струящееся покрывало ветра. Поросль склонов все не становится ближе, кажется, что они идут по этой гигантской равнине уже целую вечность. Трава сгибается под дуновением ветра, огромные войска, убегающие по земле от снующих ласточек, уничтожающих на бреющем полете целые эскадроны.

Друзья путешествуют по родной земле, они ищут смерть, хоть и не признаются себе в этом никогда, а те, кто смотрят с вершины за всем этим действом, тихо смеются. За этими небесами есть другие, на которых никогда не идет дождь. Покатились их головы на восток по травам, искать-рыскать по степи, кружить кругами, реки машут рукавами.

Месяц жертвоприношений в разгаре, кто-то сейчас сдает экзамены, кто-то на отдыхе, а кто-то ищет их по всей стране. В воздухе растет напряжение, душно, все ощущают тревогу и беспокойство. Алене хочется смеяться, но она чувствует, что смех у нее в последнее время получается каким-то неестественным. И тут краем глаза она заметила движение – с востока к гряде деревьев пронесся всадник, прижавшись к гриве лошади.
Пока она глядела на него, он стрелой влетел в темный массив и исчез в нем. Спутники Алены, судя по всему, ничего не увидели. Она решила пока не сообщать им – вдруг показалось. И совсем уж маловероятная деталь, вспоминает она, – у всадника на поясе висел меч, впрочем, тут же подумалось ей, скорее всего на этот мельком проскочивший образ наложились картинки из кино и книг, воображение само дорисовало то, что привыкли видеть глаза.
- Вы слышите?
Никита вскинул руку в жесте, призывающем всех насторожиться. Вдалеке послышался раскат грома.
- Гром?
- Нет. Топот какой-то. Похоже на лошадиный.
- Ага, я тоже слышу.
- Это, наверное, пастухи гонят стадо домой.
- Табун.
- Что табун?
- Лошади измеряются табунами.
- Горбунами. Идемте быстрее, у меня никакого желания промокнуть до нитки посреди поля.
- Ни у кого нет желания.
- Да, давайте, в натуре, пойдем быстрее, потому что надвигается.
Компания прибавила шагу, у Артура новые, приятно пружинящие при ходьбе кроссовки, в таких усталости совсем не чувствуешь.
- Давайте побежим. – Предложил он.
- Беги.
- А вы?
- А мы за тобой.
- Та не.
- Зря ты так. Нужно доверять своим товарищам.
- И щам.
- Андрей. Андрей!
- Что?
Рома нагнал Андрея:
- Я, короче, ехал в самом конце автобуса, помнишь?
- Да. А чего, ты, кстати, там ехал?
- Да я не хотел к вам лезть, я зашел, когда вы еще курили стояли. А потом людей набилось…
- Так что там?
- Ну, короче, понял, впереди были чувак с телочкой, и он садится на единственное свободное место и говорит ей – «садись ко мне на колени». А она отвечает – «Я постою». Я смотрю  – у чувака пропал весь энтузиазм, ну, понял, он, скорее всего, хочет с ней встречаться, и решил, что на данной стадии отношений он ее может пригласить посидеть на коленях. А она его вот так вот жестко обломала, и пришлось ему встать, и уступить ей место.
- А, я понял. Да, прикольно.
- У меня во дворе жил пассажир, Колян, – заинтересовавший темой, вмешался Никита. – Он работал в клубе, и рассказывал, как посетитель один сидел за столиком с дамой. И вот, значит, дама вышла куда-то – поссать, или еще что, ну неважно, в общем.
- Ну? И что?
- А этот посетитель уже такой, нормально синий сидел, их там за столиком висело две пары. Так получилось, что все разбежались, а он завтыкал в окошко. Колян стоит за стойкой, смотрит за ним, и думает, на сколько можно его нагреть. Тут возвращается мужик из их компании и садится рядом с о своим товарищем на месте этой дамы, вытаскивает телефон и что-то на нем набирает. А тот, второй, подумал, что это его телка вернулась, и чисто не глядя сует ей руку под стол между ног. Виталик говорит, что такого лица он ни у кого еще не видел. Причем, как у одного, так и у другого.
 Все резко обернулись, услыхав топот копыт прямо позади себя, и не увидели ничего, кроме поля.
- Слышали?

Но обсуждать это нет времени, капли становятся все настойчивее по мере того, как на них наплывают, становясь все более четкими, листья и ветки. Артур любит дождь, часть брызг летит на его обнаженную кожу, возможно, все возможно в такую погоду.

Наконец, дождь начался в полную силу, и все поспешили нырнуть в чащу, извивающимися ладонями придерживая ветви, что готовы хлестнуть по лицу. Больнее всего, когда попадает по кончику уха. Постоянно, не останавливаясь, они бегут до следующего лета в день взятия Бастилии. День завершают слезы облаков, вождь-солнце удалился в свой вигвам и потчует потлачем гостей.

Сыплет ливнем в черный зёв шаманской трубы металлургического завода, разделенной краской на девять ярусов, гаруспики погадали по полету копченой курицы и предсказывают, что завтра тоже будет дождь.

- Давайте разложим палатку. – Заскулила Алена, вжимая голову в плечи, когда на нее падают крупные капли.
- Сейчас пройдем еще немного, найдем полянку, где можно стать.

Лес плавно скрадывает дождевые капли, долго летящие с неба и успевающие подумать, что падение с небес – процесс, лишенный всякого грехопаденческого величия. Под ногами прелая, прошлогодняя листва разбухает от влаги и липнет на обувь.
- Давайте здесь станем.
- Давайте.
Из брезентового чехла Артур извлек палатку, и вскоре после того, как этот оранжевый бесформенный кусок потягали в разные стороны, после того, как Андрей отошел отбыл неизвестно куда, после взаимных оскорблений в криворукости и ломания веточек для колышков, потому что этот мудила, которого попросили эти колышки взять, их забыл.

В общем, после всего этого они разложили вещи по палатке и  теперь сидят кружком, словно индейцы. Такая мысль появилась почти у всех. Они – повенчанный со страной Бог.

Вползая в палатку, каждый моментально скидывал на пол в угол мокрые вещи, вытаскивая что-нибудь из рюкзака. 0,5 газированной воды разошлось по рукам. Они поели, сложив останки колбасы и хлеба в пакет. Тем временем Артур уже вытер пальцы и полез за другим пакетом.

Умиротворение, наступающее после купания в небесном блеске, перемежается желанием выкурить пару сухих. Зеленка хранится в бумажном пакете, она очаровательно пахнет, часть ее превратилась в порошок.

Трава – это доза счастья, ветер – громадный прозрачный камень. Камень, что летит только сквозь. Артур аккуратно развернул лист А4, это обложка журнала, скорее всего. Он бросил на нее взгляд и задумался, откуда появилась эта традиция – бумажный прямоугольник, один край которого шире, а другой, который вставляется в первый – уже, уже начало смеркаться, хотя это могут быть тучи, а что это там лезет? По кустам лезет Андрей, он долго тыкался в проход, пытаясь отыскать змейку, наконец, попал внутрь, вызывая всеобщее недовольство, во-первых, отлыниванием от участия в процессе сооружения временного укрытия, во-вторых, тем, что он мокрый, и капли, ****ь, летят прямо на траву, а в-третьих, своим фактом существования вообще.
- В этом лесу недавно шли бои. То есть, по идее, должны были идти. Я ходил посмотреть, нет ли остатков рвов или  блиндажей.
- Ну и?
- Я ничего не увидел. Может, потом.
- Блиндажи? Ах ты придурок, лезь сюда.

 «Пока все говорят, – с молчаливым удовлетворением отметил Артур, – я занимаюсь делом – аккуратно, чтобы не порвать, надеваю серебристый невод фольги, прижимаю сверху пластмассовым кружочком, и все это в состоянии глубокой сосредоточенности. Так, наверное, трудились в бенедектинских монастырях монахи-переписчики, спокойно, без суеты, делая свое дело, пока мир за стенами утопал в грязи и крови».

Проколов булавкой отверстия, он берет уверенными движениями щепотку и засыпает в сияющий наперсток, отражающий лучи фонаря Алены. Язычок пламени, вылетевший из зажигалки, касается зеленых волокон, и тут же входит в них, сжигая изнутри, накаляя содержимое до цветов золота Нибелунгов.

Пространство сосуда наполняется молочным дымом, когда через отверстие в стенке нежные женские легкие поглощают белый туман, шествующий по кругу ото рта ко рту.

Кто-то закашлялся, все засмеялись. Потекла ручьями беседа, слова текут, плавятся, оставаясь лежать на полу палатки. Все неудачи – лишь раздражение горла при вдыхании смолянисто-густого дыма этого волшебного мира.

- Ты, барсук, подвинься.
- Та слышишь, куда я подвинусь.
- Туда.
- Не гони, давай я этого не буду делать.
- Чего не будешь делать?
- Ничего не буду делать.
- А что за дед?
- Вы такого еще не пробовали. Это типа эксклюзив.
- А кто взрывает?
- Ты теперь взрываешь.
- Почему?
- На Алене закончился.
- А дождь, по-моему, перестал.
- Давайте еще один круг – и посмотрим.
- Приколитесь, какой я сегодня сочинил стих:
Я люблю вас, женщины.
У каждой из вас есть влагалище.
Это самый лучший подарок.
Его можно получить в любой сезон года.
- Да, нормально.
- А откуда и чем это несет?
- А, это мои носки! Пахнут как шкура бобра после весеннего паводка.
- Буквы можно стереть и можно увидеть, но как обосновать все это субстанционально, если не слишком отрываться от Фихте? То есть, субъект без объекта. Говоря об объекте, я говорю о степени передачи, что позволяет покончить с собой неким фазанам из эклектиков.
- Африканское алоэ – на сегодняшний день одно из наиболее полезных в медицине растений. Тканевые основы стебля этого растения обладают антисептическими, профилакторными свойствами от укусов. При глубоком укусе процесс заживления с применением препарата из Африканского алоэ длится 8-10 дней. Растение имеет форму листа с заостренными краями, темно-зеленого цвета, цветет в период расцвета крокодилов, от укуса которых, она, собственно и спасает. Более того, сам крокодил, укусивший человека, который уже принял аппарат из Африканского алоэ, заражает еще двенадцать своих сородичей, после чего деградирует.
- Все сели на Шаттл, все – и американский президент, и русский, и китайский, и премьер-министр Англии, и глава ООН, и еще много других членов правительств. То есть, этот полет должен вроде как показать единство всех стран в извечном стремлении человечества овладеть космическим пространством, посадить на Марсе яблоки и завязать прочные экономические связи с инопланетными существами. Ну, а президент Пакистана, которого в расчет не взяли, оскорбился и решил проблему по-своему, мол, если его на борту не будет, то пакистанские ракеты оборвут все эти благородные начинания. Тогда индийское правительство заявило международному сообществу, что если на борту космического корабля окажется представитель Пакистана, то в ход пойдут уже индийские ракеты. Понятно, главы государств заявили, что никаких угроз они не боятся и готовы рисковать ради идеи…
-  И тут сразу появилось такое мнение, что вместо них летят двойники...
- Да, а настоящие будут на них смотреть из своих кабинетов по кабельному! 
- С определенностью можно сказать, что в головы русских правителей иногда вселяется вредоносный червь, длинный, аки 18 связанных между собою наикрепчайшими узлами полотенца, последним таким носителем был Владимир Ульянович Ленин. Приняв оболочку гимназиста, червь захватил управление огромной территорией, а когда оболочка стала разрушаться, переполз в Сталина через ноздри.
- Это та самая тварь, которая не давала покою Джиму Моррисону в фильме «Нечто».
- Большевики хотели из молотка сделать материк, но не тут-то было. Как писал покидающий родные брега офицер-белогвардеец: «Моча моя лилова…».
- Народная азербайджанская песня «Папа, я мичмана люблю» повествует о том, как дочка азербайджанца влюбилась в русского мичмана, решила выйти за него замуж, и теперь сообщает родителям. В разговоре с дочкой участвует только отец, так как мать свято чтит древние традиции, гласящие, что женщина свою пасть лишний раз раскрывать не должна. «Ты, что» – говорит отец, – «пустила себе шайтана под юбку? Ты же с ним всю жизнь будешь по военным городкам ездить, пока квартиру дадут, так и молодость пройдет».
- Папа, он же моряк. Он будет в плавание уходить. А я его буду ждать, клянусь Аллахом.
- Не клянись Аллахом, бесстыдная гиена. Так ты его по три года хочешь ждать? Чтоб сын отца своего не видел? А потом, через три года, приедет он с запахом перегара и дешевыми сингапурскими бусами, какие тут можно за пятерку десять штук купить.
- Нет, он не такой. Он любит меня. А не тебя.
- Да уж конечно не меня. Пришел позавчера, сказал: «отдавай за меня свою дочку, черножопый, а то мы с братвой все апельсины твои на базаре потопчем».
- Весь мир не может быть парком, хоть самого парка может и не быть. «Парки» – именно так в римской традиции называли тех трех сестер, что плетут нити жизни и обрывают их.
- Мой дорогой друг, я обращаюсь к вам исключительно по причине собственной задумчивой трели в соловья.
- Снежная ящерица, на табличке в зоопарке именуется по латыни «Jasherus Karmelitas», печально ходит вдоль грязных, поражающих своей аномальной толщиной прутьев решетки, зверей не кормить, а то откусят напрочь руки. Обитает в северо-восточной полосе Евразии, преимущественно в умеренных широтах, чем питается – неизвестно.
- То есть бородатый исследователь ловит ее и сажает в банку, куда последовательно бросает всякую пищу животного и растительного происхождения. Но животина не ест практически ничего, и в скорости, естественно, дохнет, приходит ученый под утро, а она свернулась калачиком и не дышит. Тут мнения разделяются – часть утверждает, что снежная ящерица в неволе не питается, а другая заявляет, что всему виной дурная наследственность.
- Как член свой пахарь обнажает, чтобы посеять урожай, так превращай вола во злато. И всем ссужай.

Через полчаса им все же удалось вылезти из палатки, и:
- Что, мы так долго курили?

Они увидели темные пространства между собой, деревьями и небом, в котором задумчиво выглядывает серп из-за скачущих во весь отпор рваных облаков.

После того, как на ощупь собрали хворост, разожгли костер из сырых дров и развесили мокрые вещи, все собрались вокруг костра, иногда посылающего вверх мотыльки искр. Артур подошел к костру и сел, по-турецки скрестив ноги, на бревно.

Шипят набухшие от дождевой влаги ветви, лица бойцов в бликах пламени кажутся ему незнакомыми, словно все они состарились лет на двадцать, и с таким трудом добытый опыт залег тенями вокруг глаз. Они сидят у огня, курят, и бросают в костер ветки вперемешку с надеждами.

Отмахиваясь от неизбежной, как похмелье, мошкары, кидая в костер шишки, переругиваясь друг с другом, они ловко, согласно непроизнесенному договору, не говорят о цели своего пребывания в этих диких краях, не говорят о Вторжении. Висит себе кампания молодых людей, выехавших отдохнуть на природе, и в ус дует.
Пламя все чаще сыплет искрами, острыми, словно осколки. Лес спокойно стынет в сумерках. Убивающий ветви пожирает кинутый в него бычок, наполняет смыслом маленькую вселенную освещенного пространства. Точка, конец бытию, конец Хайдеггеру.

- Я, пожалуй, кину еще дров.
- Слушайте, ну не могло так быстро стемнеть.

Остальные промолчали, однако подумали о том же. Артур насадил на очищенную от коры ветку ломоть батона. Прошло несколько часов. Четкое осознание своих планов, пульс перемещается в живот, пока готовится еда, еще есть время.

Когда наступает столь глубокий вечер, понимаешь, что ничего не бывает истинно или ложно, есть только звездный шатер. Древние Боги не умерли, они рассыпались искрами костра, попавшими в людей. О таких людях говорят, что они талантливы, в них «божья искра».

Отсветы пляшут на лицах, в зрачках, и рыжий хвост лежит под ногами, осыпавшись столетиями. Это очередная битва за тех, кого вечером впятером волоком завело искать себя.

Иногда набегающий ветер теребит верхушки сосен, взъерошивает мягкой ладонью им головы, и летит дальше, на восток, туда, где избавившаяся, наконец, от облаков Луна полновластно взяла в свои бледные руки небо, и поцеловав его, отбросила, упиваясь собственной красотой. 

Мерцают вдалеке невнятные звезды, где-то глухо стонет ночная птица, подкарауливая двумя желтыми фонарями мелкую добычу. Потрескивающий костер медленно переваривает уголья.
Перегоревшее пополам бревно уткнулось концами в золу. Почти все разошлись спать, только Артур и Алена остались сидеть у костра и вести  неторопливую беседу:

- Знаешь, я никак не могу решить, как у меня дела. – Произнесла, глядя в костер, Алена. – Иногда мне кажется, что идут они совершенно хреново, а иногда – просто великолепно. И знаешь, что я поняла? Что все зависит от того, с какой стороны посмотреть. Я сама могу выбирать, качусь ли я с горы, или неуклонно на нее поднимаюсь. И тут я задумалась – если мое положение в этом мире определяется направленностью, которую примет моя мысль, то как же все обстоит действительно? В чем тогда вообще смысл жизни, как ни пафосно это звучит, если точка зрения может измениться в любой момент?
- Сама постановка вопроса некорректна. За ним на самом деле проглядывает попытка определить, что такое жизнь, через такой ее признак, как смысл. Но все дело в том, что смысл не является характеристикой, относящейся к жизни, это все равно, что спрашивать о твердости или мягкости неба. Понятно, что по отношению к небу эти признаки не имеют смысла, разве что в качестве метафор, да и то сомнительных, тут эти категории не подходят. Поэтому жизнь – это одно, а смысл, который ей пытаются придать люди – совсем другое.
- Так смысла нет?
- Если ты имеешь в виду позицию абсурдности бытия, то я не это хочу сказать. Смысл есть, но он не в жизни, а в интерпретации. Другое дело, что жизнь для нас не может быть ничем иным, кроме как интерпретацией. Создатель ведь не создал мир. И не рассказал сам себе. И не добыл или построил. Демиург его себе представляет. Он тащится сам от своего воображения каждое мгновенье бесконечности, поэтому он Демиург. Точных ответов не существует. Потому, кстати, что не существует точных вопросов.
- Я вообще не понимаю, если честно, что это мы такое делаем. Даже не задумываюсь.
Артур запрокинул голову и мечтательно посмотрел на звезды.
 - Считай, что это фильм. Это будет самым гениальным фильмом. Есть такая старая шутка у индейцев: «Почему змей постоянно хочет трахаться? Потому что когда он ползет, его член волочится по земле». Мы такие, какие мы есть в данный момент времени. Мы новый вид людей, мы не нуждаемся в семье, друзьях или социальных поощрениях. Мы живем для себя, собственных интересов и стремления к удовольствиям. И наши манифестации – это идеология киборгов. Поэтому ищи ответы внутри себя, ты самодостаточна. Тем более, что некоторые вспоминают не свое прошлое, а свое будущее. Они видят сцены из будущего. Это название правильнее, ведь вспоминать – это реконструировать события о прошедшем.
- Многие воспринимают свою жизнь как фильм. Но драма или комедия? Как узнать? Поэтому я и говорю, что позитивная или негативная окраска происходящих с тобой событий зависит от точки зрения. – Ответила Алена.
- Воспринимать жизнь как искусство – подход чрезвычайно практичный. Итальянский художник определил это время, как время войны, хотя  ямайский музыкант, немного позже полностью это опроверг. По мнению многих, весьма убедительно. То есть  Бобу не верили дословно, но всех не убедишь. И вообще, эпоха страдающего искусства закончена. Хватит нездоровых наслаждений переживания страданий вместе с главными героями произведений. Это не приводит к катарсису. А если и приводит, то ценой разрушения всего здорового в личности. Искусство становится частью заботы о себе. Вне зависимости от того, серьезное оно или развлекательное, светлое или dark. Это новый путь искусства и всего человечества – искать наслаждения, а не страданий. Гигантская индустрия развлечений сделала все, чтобы подготовить благоприятную почву. Постмодерн, психоделики и массовая культура создали сознание гибким и готовым к заинтересованному восприятию. Делать что-то, не наполненное депрессивно-патологическими эмоциями, означает следовать этой дороге.

Артур закрыл глаза и погрузился в медитативное молчание, его чувства уносит холодный, западный ветер, мысли полетели вверх. Желто-белый, сухой ствол дерева покорно дожидается своей участи, а пока что он лежит у костра, впитывая тепло своими трещинами и дырочками.

Туманные круги в лесах, варган над травами летит под землю к Солнцу… И дым среди ветвей застыл колодцем. На самом его дне огнями воспоминания ветвей о чудесах.

Поток дыма поднимает вверх мечтающие стать звездами искры. Змей костра заполнил небо серым, густым туманом, месяц остановился между ветвей, и электричество фонарика бросает на листву отблеск. Он лежит в траве, на его коленях сидит самая красивая девушка, звучат потрясающие звуки природы нового тысячелетия.

Снова выбегает другая тема, которая до этого таилась в неизвестности лесных тропинок, ведущих диких животных по путям последних моментов, ответа нет на это, проходят близко, так, что можно заметить еще всякие вещи, например, ее глаза в полночь.

                *   *   *

Следующее утро встретило их чаем, который трудолюбиво заварил Никита. Светает. Становится виден галлюциногенный узор коры и пятна мха, но мир еще окутывает серое одеяло. Отсырела обувь, и огромные вулканы волдырей оставили комары.

Лапа застыла в напряженном ожидании – ящерица следит за будущим мгновением, тонкие узоры кожи наполняют ядом хмурое утро. Миллионы лет назад вот такая же ящерица в серых латах чешуек стояла на этом же месте, только в несколько десятков раз больше. Как безупречный механизм, как вода ручья действуют ее мышцы и сухожилия.

Что-то черное мелькнуло за деревьями. Артур видит сквозь свои пальцы миллионы кубометров трав. В трещинах коры затаилась горсть зари. Первые лучи почти мгновенно уничтожили туман.

Кипящая вода перелилась из котелка в чашки, позевывая, лезут из палатки измятые, благостные лица и тянутся к железным и пластиковым ручкам.
- Никита, ты чудо. – Заявила Алена.
- Чудо чудное, диво дивное. – Откликнулся он.

Начинается день. Из земли вылезают стебли с налепленными на них крупными, красными ягодами, и Солнце своими острыми лучами тепло отзывается обо всех тех, кто топчет невзначай мох.

Лес – это гостиная зари; он, казалось, чувствует, что в нем люди, и подает миллион знаков – шевелит ветвями, летает бабочками, меняет тональность и ритм сверчков; Рома:
- Ну что, сейчас похаваем и пойдем.
- Палатку нужно сначала просушить. – Заметил Никита.
- Просохнет по пути.
- Не просохнет. А палатка у нас одна.
- Ладно. – Вмешался Артур. – Минут тридцать давайте постоим, попьем чаю, она должна успеть высохнуть.

Они выдвинулись в путь, предавая друг другу воду. Тропинка петляет склонами, раздваивается змеиным языком и вновь замыкается в себе. Затерянным краем летит им вслед мотыльковая пыль, растерзанным годом томится, отнежившись, даль сумасшедших змей.

Лапы лисицы здесь оставили отпечатки вечности. Лесть в лицо и лето не исчисляется, не просчитывается, не выкупается, не известно, просто всегда здесь, как вечность в следах, отпечатках лап. Проходя через память о первопредках, друзья наблюдают за тем, как мох на стволах становится тягучим, словно улей.

Когда боги играют, человек лежит, не двигаясь, в молчаливом восхищении, ведь повешенный и родившийся – одно и то же на прекрасном зеленом поле, что сплошь из изумрудов трав и сверкающих перьев-копий листьев. Эта игра всегда нова, хотя ее знает каждый, и светящиеся зеленые камни мыслей делают дорогу интереснее. Сквозь темно-зеленую листву падают осколки солнечного света. Опершись на корни, старые воины-деревья провожают их взглядами.

- Стоп! – Остановился вдруг Рома. – Почему мы идем по тропинке? Мы что, свернули?  Здесь же раньше была дорога. Я имею в виду, что мы же шли вчера по дороге.
- Какая дорога?
- Вместо тропинки. То есть, сейчас тропинка вместо дороги.
- Ну и что?
- Так здесь же вчера была дорога!
- Подожди, ты хочешь сказать… – начал Никита.
- Да, именно это и хочу сказать!
-…что дорога превратилась в тропинку?
- Короче, погнали.
- Идем Фродо, нам нужно отнести кольцо!
- А согласитесь, Сэм и Фродо – типичные хоперы, даже в том, что один из них (обычно солист) узкий, а другой – широкий. Короче, Сэм и Фродо записывают хип-хоп альбом «Братство Кольца». И на обложке диска на переднем плане Сэм в фас, а на заднем – Фродо в профиль.

Выйдя к вечеру на песчаное побережье реки, они поняли, что их путь закончен. Каким-то невероятным образом им все же удалось найти то место, которое они искали. Теперь остается ждать. Мир проложил путь пяти волкам.
- Давайте здесь упадем, место хорошее.

Экзистенция лета, парафраз июля, бешено вплавляющего своих гостей в поток жизни. Сено, солома, солнце, Артур лениво наблюдает. Его тело покоится на коремате, муравьи ползают вокруг, загипнотизированные сонной тяжестью головы, в которой засела навязчивая мелодия и не выходит целый день, такая тупая, что просто дух захватывает. Недоеденное сгущенное молоко завернуто в полиэтилен. 

Они сидят на краю галактики, в то время как в центре Млечного пути создаются империи, превращаются в прах и снова возникают из него. Трескотня сверчков по кустам словно шум пропеллеров вертолетов, невидимых за верхушками деревьев джунглей, а в ушах невнятные переговоры, приказы и треск. Паук словит муху и отрубит ей голову, запах высохшей травы внезапно проникает в ноздри, тело уносит текущая мимо река, кости вросли в камни, память вернулась ветром в Лету длинной в лето.
Они истово молятся своим ослепительным Богам, посылающим им, грешным и загорелым, всякую снедь. Челюсть  еще болит после того, как Артур ее вывихнул в зевке. Скоро начнется осень, время золотых алкогольных опьянений. Он не упрекает людей за то, что они делают, но некоторых вещей никогда не сможет понять.

Легкий ветерок мчится по поляне (железный занавес), облетает ива (железный занавес) рано поутру, и в туман рядятся камыши болота (ихтиоканцелярия), на полях колосья скоро соберут.

Летом мужчина максимально эффективен, если мало ест и не трахается. Цикады отстреливают мерный ритм. Ветер задумчив летом, и подумать только, какой вес бытия обрушивается, если не смотреть на вещи прямо и думать лишь о том, что ты видишь.

Рядом гранитная плита в грязи, похороненная под зеленой аурукайей, и упавшими, серыми стволами деревьев. Слова накладываются на слова, и порочная сеть поступков увлекает всех в свои тенета. Каждой тропе приходит конец, каждая вливается в великую горную реку времени.

Невероятно долгий день, внезапно вспыхнув закатом, померк. Быть может, осталась последняя страница его жизни, постскриптум интроверта последнему тысячелетию.

                *  *   *

Выстрелы. Только выстрелы звучат за рекой. Ночь. А они – в этой сумрачной, эмбриональной пещере, образованной перекрещенными друг с другом, медленно растущими ветвями, в которых запутались колючие звезды.

Союзные отряды сейчас внизу, под холмом, сражаются с частями регулярной армии. Если выйти отсюда и поглядеть в бинокль, то не видать ничего кроме тьмы, откуда в любой момент может вылететь пуля, оборвав существование смотрящего на самом интересном месте. Друзья не идут им на помощь, тем более что пацаны под командованием их старого знакомого, Ветала, справляются и сами отлично. Сейчас должен появиться главный противник, найти и убить которого могут только они. Нужно ждать.

Недалеко от этого места монголо-татарское войско спалило один из многочисленных древнерусских городов, словно чуя тот страшный красный вирус, который в будущем они подцепят от советских славян. 

Вокруг деревья, фруктовые насаждения среди острых, спутанных ветвей – при желании можно отыскать пару-тройку слив, которые, по слухам, могут превращать в золото все, к чему ни прикоснутся. Здесь раньше был обширный помещичий сад, гигантская латифундия, высасывавшая из земли последние соки, воды.  Они весело толкают друг друга в полутемном лесу: сквозь просветы ветвей мелькает небо.

Рома остановился у высокого, до пояса, пня, и принялся звонить оператору. Все вокруг орут в истерике смеха и дают советы, Рома гонит в трубку что-то несусветное, телефон на громкой связи, и слышно, как девушка на другом конце провода искренне пытается понять, чего от нее хотят.
- Я не пойму ничего из того, что она мне говорит! – Кричит, смеясь, Рома, не отнимая телефон от уха. – Что? Что нажать? А что будет?

И хотя сколько длится разговор, узнать в таком состоянии практически невозможно, кажется, что беседа, в которую уже вмешались и другие участники, длится уже полчаса. Наконец, все идут дальше. Сквозь мелкую сетку они видят черных зверей, застывших в чем-то синем, и далекие звезды освещают их игру. На деревьях притаилось огромное количество зверей, по ветке к цветку мандрагоры с разных сторон идут козел и баран.

Флейта мглы разрывает пространство. Остался лишь круг ветвей над головой, обрамляющий просвет. Змеиный язык, холодный и длинный, обвил женскую руку, в глазах Сатурна разрушение, им ничего не осталось, кроме как бросать в полость черепной коробки еще одну горсть черных, переливающихся в гибнущем счете лет бриллиантов.

Смех запутался в траве  до утра. Тысячи звезд, отчетливо видны созвездия. Космос склоняется над ними, все в порядке. Там, где восходит то, что не имеет названия, изменяя значения, уходит ночь, обращая звуки в рассвет. Шамана знаниями не измеряя, змеясь из-под копыт айпода, долго, в вечность, жмет по тормозам зам министра твоих дел, проходя уровнем выше, слушай.

Осталось совсем немного времени до появления того, кого они ждут, Ветал позвонил и сказал, что они с бойцами захватили контролирующую местность высоту. Земляной пол утоптан тяжелыми, подкованными ногами, загорелыми конечностями, способными заставить мозг проползти немало километров, прежде чем. Темнота усеяна пробками и бычками, силуэты лиц, печальные маски и веселые, с открытым ртом.
Выстрелы. Далеко. Кружится таинственная информационная сфера вместе с планетой, внутри земли, делая все то же, что и раньше, помещая изолирующие от лишних мыслей стеклопакеты вместо мозгов.

 Грубеет кожа, под утро их, может быть, убьют странными металлическими предметами, но они снова станут живыми. Кто тот дух, что зовет за собой? Они помнят сотни историй, тысячу случаев, но держат свой рот на замке, пока не пришло время. Знание сдирает с костей мясо, делает скелет прочным, и светящимся изнутри, они придут серебряными богами. Прочь. Для того. Чтобы вернуться. Черный дракон ночи взглянул на них своим единственным, призрачным глазом. Они прокладывают путь к самому сердцу этой огромной скалы, что зовется миром.

С ноутбуком по ночным джунглям, обретая свое одиночество среди людей как высшую ступень надежды. Алена умостила свою туго обтянутую задницу на лавочку, рядом с хлебом.  Она достает из могилы консервов этот самый патриотичный из ножей, который еще со штопором, ложкой, вилкой, то есть, наделен массой технических усовершенствований. Нож бьет по сонной артерии батона, хлопают накрашенные веки, которые после смерти улетят, роняя с крыльев синюю краску, цепляя тушью выкрики далеких сельских жителей.

Этот издевательский смех рядом заставляет усомниться в целесообразности всех военных операций, вместе взятых. Красивые жесты рук, держащих сгустившийся воздух в своих объятиях. От пролитых жидкостей хлеб размок к черту, никуда не годится. Эта маленькая поляна, окруженная с пяти сторон странными существами, отняла у них тела, оставив только голоса, актеры знают, что участвуют в трагедии, приборы ночного видения так и не подвезли.

- Я когда начинала курить, то курила не в затяжку.
- Так когда ты куришь не в затяжку, то, по любому, это еще вреднее, чем если ты бы… если бы ты курила нормально.
- Я курить начинал с «LM».
- Не, а я  не с «LM», воровал у отца «Ватру» без фильтра.
- А помните. Когда еще были эти… «ТУ-134», «Опал», «Казбек»…
- Та да, дерьмо такое.
- У меня была тогда такая конструкция из палочек, я курила с ее помощью.
- А, да, я помню эту тягу, еще руки травой натирал, чтоб не палиться.
- Я недавно хотел бросить, месяц не курил, потом опять начал.
- Я на полгода бросал, вообще за полгода ни одной сигареты не выкурил.
- А я никогда не бросал.
- Чего так?
- А зачем?

Пора. Они берут автоматы и гуськом, затушив несуществующие факела, выходят зелеными тропами из ихнего уютного логова, зимой они все равно не смогут спать там.

- Позвоните кто-нибудь пацанам, скажите что мы идем в сторону долины, а то как бы они нас не подстрелили случайно? 
- Отправь эсэмэску.
-  Отправь эссе.
-  Отправь SS.
- Погладь кота.
Один за другим, не наступить бы на растяжку. Впрочем, кто будет минировать эти тропинки. Хотя, кто его знает.

Сетка клеток на лице Алены, заполненных оранжевым с черным, как и перегородки-мембраны, а иногда ее лик наполняется мелкими голубыми камушками, уносимыми прибоем. Хрустнет под ногами ветка, качнется корпус в сторону, может упасть, этого еще не хватало еды, фонарей, патронов нужного калибра. Какие еще их ждут дела, после того, как они закончат то, что начали? Если закончат.

Каждый камень или дерево, думает Рома, всякие там объекты материальной культуры несут на себе след представлений об этом мире, они махают обломанными ветками, кичатся бранными словами, и Бог знает что еще, а пистолет непричастен, более непричастен, чем, например, камень, или дерево. Упругость собственной стопы – единственное, на что можно надеяться при подъеме по искусно вырубленным каким-нибудь маленьким, скрытным народцем земляным ступеням.

А над холмом летит их богиня химической любви и иррациональности. Они идут вверх, их ноги раскидывают по обеим сторонам листья травы, колыхаемые свежим западным ветром, и когда Рома, спотыкаясь, падает, то он вдыхает этот пьянящий, заставляющий позабыть все запах, плывущий по травяной реке. И еще как по руке ползет муравей.

Выстрелы. Выстрелы вокруг. Они оказались внезапно в центре перестрелки, а может быть, и не в центре – темно, крики и вспышки взрывов вокруг, и не понятно кто, где и в кого стреляет, главное – побыстрее отсюда.   Они бегут мимо причудливо раскинутых конечностей тех, кто становится в эти секунды Богами, и Рома на корточках, стиснув зубы, в сыром песчаном карьере, слушает этот страшный звук над головой. Где остальные? Он осторожно высунулся и, заметив пробегающую фигуру в форме, нажал на курок.
Осечка. Еще одна. То ли грязью забился, то ли черт его знает, но только оружие его не стреляет. Солдат давно скрылся, а он, прижавшись к песку, осматривается. Сразу рядом с ним – местная свалка под обрывом.

- Прыгай! – Кричит Никита и бросает прямо в него гранату.
 
Отскочив вправо, Рома бросается набок и кубарем скатывается вниз, разрывая одежду вместе с плечом об подвернувшуюся арматуру, угодив лицом в смердящее, жидкое месиво и затем, покатившись дальше, налетев на что-то ужасно твердое виском, падает на груду колотого шлакоблока так, что весь воздух вышибло. Рома, скрючившись, может только воздух ртом ловить. На него метнулся луч фонаря.

- Живой? – Услышал он, как будто за много километров отсюда.

                *   *   *

Серую трассу заливает дождь, она оттого и серая, что ее заливает. Они вчетвером едут за горизонты тысячелетней тьмы на юго-восток, отыскивать притаившийся в степных просторах очередной центр Вторжения. Алена осталась в Киеве, сославшись на какие-то срочные дела, не пояснив, впрочем, их природу. Предложили помощь, получили отказ, настаивать не стали, Алена – не тот человек, что оставит общее дело просто так.

Они покидали Киев, охваченный массовым психозом волны самоубийств. Кучи выбросившихся из окна людей на асфальте, столько же покончило с собой  в квартирах, посмотрев перед этим какой-нибудь выпуск новостей, люди режут вены, выпив «Оболонь». Причины? Какие еще могут быть причины, кроме всем известных.

Прежде чем выехать на гладкое полотно трассы, их долго трясет по рытвинам, оставшимся не иначе как от бомбежек третьей мировой. Водитель изо всех сил старается их объехать, но часть ям скрыто под непроницаемой пеленой громадных луж, и машина беспомощно валится в них, словно попавший в капкан зверек, хотя тут же выныривает и продолжает свой путь – все-таки внедорожник. Машина досталась им как бы за так, стояла в гараже на одном из районов, занятых Вторжением.

Последняя неделя лета, неизъяснимое их путешествие не могло быть осуществлено в принципе, но вот они едут. Так за стеклянным шаром, в котором вместо снега на зловещий остров постоянно сыпется дождь, можно разглядеть, как касаются друг друга складки  на одеждах Бога.

Видно, как с деревьев сыплются крупные капли, мимо окон мелькают дачи, огороды, деревья, деревья, дачи, огороды… И проехав так несколько часов, начинаешь понимать, что наша страна – это не только города, даже не столько города, сколько пространство, заселенное загадочными обитателями.
 У Андрея есть четверо друзей с картины, на которой нашлось место и ему. Они несутся в ослепительном цельнометаллическом вихре автомобиля, скользя по захватывающим дух виражам трассы. Смерть – что смерть? Любовь и смерть хоть сейчас, половой акт и убийство, умереть трахаясь, трахаться умирая.

Все пути ведут на одну большую гору, где никто не получит ответы на свои вопросы, но некоторые уяснят себе множественность структур восприятия и их взаимное отсутствие. Времени здесь нет, есть только огромная книга, что читает саму себя.

Рома постоянно задевает его колено рычагом передач, он прячет ногу в укромное укрытие под бардачком. В бардачке хранится: треугольная лоза, карты Таро, справочник «Поездка в край индоевропейцев. Заметки для туриста».

Андрей увидел перед собой грязную кромку неба месяца червей и закрыл глаза; смежились веки, заглох стон двигателя, лишь тени ветвей сквозь смутную пелену столетий проносятся за окном.

Розовые тона тоннеля в Сан-Франциско никогда не оставят тех, кто видел его, равнодушными к происходящему. Как случилось так, что рай потерян? Как найти его? Виды огромного необжитого пространства, иллюстрации с изображением тех огромных хреновин, которые строили астеки, радужные стены, пол и потолок вспыхнут под лучами въезжающего в тоннель автомобиля – все это еще один миг навстречу вечности.

Они пользуются всеми субстанциями, которые только удается достать, и с настойчивостью сумасшедшего надеются на исполнение желаний.
Андрею смешно самому, насколько нелепо надеяться, и от этого уверенность еще сильнее. Его год как десять, он сверлит глазами окна. Пахнет так, как может пахнуть только в машине, дождь грузно оседает на стекле, угрожая заменить его собой, и тогда водитель включает дворник. Две черных лапы скользнут по стеклу и снова лягут на место, через несколько минут – снова.

Тянется, дрожа, белая нить трассы, связывая их души обещанием, которое никто никому не давал. На огородах чахлая капуста в немой мольбе вздымает к небу тщедушные листья. Истории сплетаются, события повторяются, это чувствует каждый, находя и теряя, год за годом, по туннелям вечности на поюзаном авто. Те, кого они знали, расходясь, обернутся вслед.

Далеко от мерзлой, черноземной почвы нашей родины, за океаном, находятся джунгли, теряются джунгли, там растет множество деревьев с широкими листьями, надежно скрывающими притаившихся партизан-индейцев. И темно-синее небо, плоское и твердое, как потолок – на нем сверху сидят рок-звезды; как только кто-то захочет стать звездой рок-н-ролла, для него там освобождается место. С верхних веток невероятно старых деревьев облетает листва, ковром устилая путь среди астекских руин, если приглядеться, то можно заметить, что под листьями – тоже небо. Здесь нет другой работы, кроме как окучивать опиумные кусты на полях или легко усмехаясь, бегать от ствола к стволу, держась за простреленную почку.

Направление – север, окраска происходящего – светло-бежевая, скорый путь. В пространство между  сидениями уходит память, и уходящее лето скользит по лезвию, режет руки, вытирая их травой. Море зверей сейчас уже, наверное, достигло того чарующего состояния, когда на ноги при ходьбе цепляется 8,8 кг. чистой грязи.
Здесь есть несколько карт. Одни из них намечают маршруты, другие определяют направление движения. Какую из них выбрать, зависит от чутья, осторожности, прелюбодеяния, смелости, и, пожалуй, все. Они едут к горизонту неведомого, новых сексуальных ощущений, стихов, прозы, пьес, фильмов, взаимоотношений.

Итак, у нас в рюкзаке : обезнадеживающее средство для стирки носков – раз; влажный снегоочиститель из-под атомных турбин – два; и, наконец, на конец, блистательный Андрей Светловолосый, в главной роли играющий самого себя. Зрители расходятся довольными, антракт, жрите пирожки, скоро будет заключительная часть, но вам этого не увидеть.

Они обгоняют грузовик, грузовик выглядит обиженным, но вскоре пропадает из зеркала заднего вида, и растворяется в дожде. Цитадели городских окраин словно отворачиваются от них, покинувших уютное гетто ради утомительных и опасных поисков.

Вот пошли холмы, и, словно на американских горках, они то набирают, то сбрасывают скорость, а за мокрыми стеклами все ездят машины, укатывая широкую колею жизни в один заезженный тракт.

Азбукой Морзе бьется в клетке пульс. Андрей читает мантру трассы, она звучит как шум мотора и шуршанье шин одновременно. Стрелка спидометра указывает на 80, они несутся сквозь время, стекающее по боковым стеклам, и чувствуют, что глубоко внутри уже совсем устали.

Нет здесь ни пророка, ни родины, перекладина, крест, дождевик, и летят по полям уголовники. Но ничего страшного, никакого чувства потери, ведь терять нечего там, где никогда нет, и не было ничего. Там, где на всех наплевать, они уезжают.
Понесло за тучи ветром странствий, они летят. Они летят. Да кто же они? Находясь там, где по железу машин бьет слепым дождем, где в прутьях клеток на первых этажах застрял рассвет.

Грязные джинсы, безумный взгляд этим утром. Волна отмерших клеток головного мозга и в этой стране с ними ничего не случится. Можно попытаться рассказать, как клетки под утро превращаются в птиц. Друзья перегаром, жизнь под капотом, замерзших приближающейся осенью растопит лишь чудо, и ничего страшного, просто каждый иногда устает.

Завернув на заправку, их машина спряталась под подпираемой гладкими серыми столбами крышей и жадно пожирает ароматный бензин. Бетонные блоки, ограничивающие территорию стоянки, приобрели агрессивную бело-красную маскировку, дополняет картину подобие стенда с прицепленными к нему ведром, багром и саперной лопатой. Рядом отдыхают две грузно расползшиеся кучи песка, по ним видно, что песком явно пользовались, причем не в целях пожарной безопасности. Видеть свою руку расплачивающейся за топливо.

Они едут целую вечность и еще. Чем меряется вечность? Что за глупый вопрос – даже дети знают, что вечность неизмерима, нет точки отчета, все течет, как любил говаривать один грек, глядя, как его желтая струя сбивает оливки с дерева. Вечность открыта для всех, но из этого дома уже не выйдешь.

И они будут ехать в железной коробке еще несколько суток. Мимо них  мелькают милицейские патрули, улыбки случайных женщин, голоса людей, пускающих их на ночлег. Кто-нибудь знает, когда все это началось на самом деле?
Может быть, предпосылки их путешествия складывались тысячелетия назад. Их странные тела забыли покой, но мысли ровные, как шоссе, и рефлексы мелькают, словно белые полосы в ритме dark-n-roll. «Словно листья, подхваченные ветром» – пришла Андрею на ум затертая метафора.

Способен ли кто-нибудь испытывать иные чувства на асфальтовой, окутанной туманом дороге? Ночь на трассе, летит пустая баклажка, утро рядом с чужими людьми на дороге, дикая, страшная химера отечественной ментальности.

Они остановились на одном из тех контрольно-пропускных пунктов, что стоят теперь на границах между областями, устроившись в конце хвоста из позвонков-машин. Еще одно дивное нововведение для сбора баблоса, креативности в этом аспекте госорганам не занимать, особенно когда все можно «объяснить» Вторжением. Другой этнос, кордон. Началось мучительное ожидание в душном маленьком пространстве.

Андрей открыл окно, и тут же правый рукав покрыло каплями. Словно гигантские покорные животные, на отдельной полосе покорно ожидают фуры, взгляды таможенников отражаются друг от друга и от удостоверений. И молния их не поразит.

Когда дождь слегка поутих, и Андрей вышел из машины за пивом. Засеянная камнями обочина когда-нибудь даст прочные, жизнеустойчивые всходы, и студенты – практиканты из сельскохозяйственного института будут торопливо заносить в конспекты название нового растения. Вдалеке прошагали трое солдат, каждый под зонтом – это ж надо, он мокнет, а солдаты разгуливают под зонтом. Впрочем, зрелище получилось забавное, потому что под зонтами они по привычке шли чеканным строевым шагом.

Все крыши и лобовые стекла автомобилей усеяны гуано. То ли пернатые твари так выражают свое презрение к технике, то ли это был эстетический акт с их стороны. Кто знает? Среди мокреющей травы Андрей разглядел уложенную плитами тропку, она немного висит над землей, всего на несколько пальцев.

Какой сегодня день? Капли на ресницах задрожали от раскатов вдалеке. Что делает в дни Луны харьковский убийца, плейстоценовый тигр? Что видит в своих снах, пейзажи каких планет вынимают у него сердце, зовут убивать? Осталось мало времени, нужно торопиться, дверь скоро закроется, и он окажется в ловушке города мертвых. Харьковский убийца не допил свой утренний кофе, не может задержаться на одном месте, его гонит вперед пульс.
Там, куда он смотрит, его нет.

Магазинчик, вывеской оповещающий о том, что в нем имеются продукты, стоит рядом с закрытым рестораном, построенным явно в советскую эпоху. Глядя на это здание, нетрудно  понять, почему в Советском Союзе была так популярна и финансируема археология – все советские постройки выглядят как археологические объекты. Архитектура этого ресторана представляет собой дикую смесь из претенциозности китайских пагод, древнерусских культовых и светских сооружений и смелой мечты патриархов инопланетного андеграунда. Ансамбль довершает наклейка Coca-Cola на окне.

Честь – капля, падающая в океан лжи. Смерть – не самое худшее, что может случиться. Все это лишь слова. Смерть – отсутствие случившегося. Андрей не знает, что еще есть, кроме слов? Лишь картинки, проносящиеся перед расширенными зрачками?

Разумеется. Можно проснуться, надеть туфли, пойти на работу, встречаться с девушкой, но никто не в силах забыть ту простую  истину, что приоткрылась в момент измененного сознания, усугубленной фантасмагорией происходящих событий: если не относиться к жизни, как к восхитительному приколу, то кажется что тут все лишены разума, что это чертовы автоматы, действия которых не имеют смысла.
 
 Иногда ему кажется, что он просто засмотрелся в мутную воду своего воображения, а на деле он сидит на траве под деревом, и беспокоиться не имеет смысла. Сон не имеет смысла. Философия – забавная выдумка.  Их всех нет, есть только несколько текстов художественной литературы, репрезентирующих самих себя. Они – живая ткань мифа.

И вот в Украине, стране, находящейся в самом центре Европы, и одновременно на самом отшибе, приходит понимание того, что здесь происходит нечто забавное – здесь рождается надежда. 

В магазине холодильник и высокие цены, рука Андрея бережно вытянула запотевший сосуд из тесных объятий его собратьев и прикрыла прозрачную панель. Холодильник огромен, словно слон, или Эверест, или даже слон, стоящий на Эвересте.  Гульдены выложены на маленький круглый алтарь, политические и культурные деятели с ужасом смотрят, как тянется к ним неумолимая рука с обручальным кольцом.

Отразившись в зеркале глаз, он медленно покидает магазин; легкими тенями воздух течет по электрическому отпечатку на старом паркете. Когда Андрей выходил, в дверь проскользнула кошка.

Пальцы Андрея ловко надавливают кнопки плеера, и из круглых, черных, мягких наушников громко поет мертвый английский певец.
«На пальце у тебя кольцо С красным камнем. Грета, как жаль видеть тебя такой. Понедельник – день дождя, тебя одели в любимое платье. Но я не знаю, быть может, ты осталась досмотреть фильм. Я склоняю голову, но вижу лишь небо. Куда бы я ни взглянул, везде я вижу небо. Кому здесь молиться? Ухожу по тропинке в дождь».
 
 Андрей уставился невидящим взглядом в горизонт, где в разрывах туч сквозит пронзительная синь. Бессмысленно общаться с тенью прошлого. Тот, у кого есть крылья, не вернется сюда больше никогда, ведь шагающие в ряд с остальными не проснутся. Иногда враги появляются и исчезают. Вот зачем нужны руки и дом души. Он может делать что хочет. Игры, разыгрываемые воображением, что-то всколыхнулось внутри Андрея, затрепетало, но это не совсем точное выражение, (хотя, точное для чего…). Кусочек болтающейся кожи у пореза. 

Машины двигаются одна за другой, по сантиметру приближаясь к шлагбауму. Случайно увидев в соседнем ряду машин своего старого знакомого, Рома разговорился с ним, и тот рассказал, как проехать туда, куда им нужно. Церковь, крест, у прихожан приход пост, направление – ост.

Автострады искрятся расплескиваемыми лужами. Дальше, еще дальше до Белого Города, Андрей там раньше жил. Это вечер яростного сопротивления отчизне и материи. Закат возник над тучами, и его дымчатое сияние, словно легкий флер, окутало мысли и побуждения. Тревога дорог.
 
 Они пересекли черту города. Надписи на стенах вдоль дороги бегут перед глазами. Ядовитый газ и те, кто от него умирает – одно и то же. Город не спит, большая, теплая шаурма с мясной начинкой, где исправно работают телевизоры, а в это время товарищи того, кого стригут под 3 мм. машинкой, потешаются над его реакцией. 
Сегодня снова ночь. Прошло не так много времени до нынешнего часа, но эти события, они заполняют их как канистру с бензином, и документы сгорают, объятые пламенем жизни. Каждый находится в постоянной опасности.

- Реально сломалась, что я могу сделать. – С честными нотками в голосе говорит тот, кто стриг.
 В квартире на кухне пьяная компания орет под гитару, сопровождаемая молчаливыми проклятиями соседа сверху и молчанием продавщицы в киоске, к которой они сейчас снова прибегут.

Ненадолго забыв о значимости вороха сопровождающих их по жизни проблем, люди льют в себя алкоголь. Пьяный строитель сидит в кресле маленькой комнатки перед монитором, у него вяжущий взгляд. Половину жизни проходит геймер, утро не за горами.
 
Они остановились у его давнишней подруги. Андрей был с ней вместе так давно. Кажется, что еще в прошлой жизни. Стриптизерша лет тридцати. Пришли к ней, когда уже  почти смеркалось. Она открыла им. Ее груди сквозь белую футболку.

- Ну что, будем чай пить? – С фальшиво звучащим весельем в ее обычно меланхоличном голосе спросила она. Вторжение в полной мере подействовало на ее психику. Она даже не спросила, что ему, собственно, здесь надо, да еще вместе с какими-то подозрительными типами. А может так действует суровая действительность глубинки.

Здесь и без Вторжения всегда было ололо.
- Может, чего-нибудь покрепче?

Комната кружится миражами и полувзглядами, застывающими на клеенке стола. Смех. По потолку ползут тени повелителя могил, тускло-коричневая бабочка бьется об источник света, и сначала Андрею становится ее жалко, но затем  он понимает, что жалость тут бессмысленна, это ее выбор.

- Ало. – Говорит Никита, поднося к уху последнюю модель. – Где? А кто сейчас? Да, Алена, конечно приедем.

- Ну вот, – говорит он остальным, завершив звонок – Алене нужна наша помощь. Там у нее такой ****ец, нет времени даже ночевать здесь, садимся в тачку и едем обратно, я по пути расскажу.

- Езжайте. Вы втроем справитесь. А я все-таки буду дальше искать.

- Хорошо. Созвонимся. – Отвечает Артуру Никита. – Давай, старый.
- Удачи, пацаны.

Последний день лета. Последняя ночь лета.


                ОСЕНЬ

Артур заглянул в распахнутую створку двери завода и увидел черную кошку, перебегающую двор. Надпись «Курить запрещено», канистры вдоль стен и пару остовов грузовых машин, без колес, словно их тщательно обглодали. Здесь, вероятно, была заправка для служебных автомобилей.

Он приехал в этот город для того, чтобы найти еще один будущий центр Вторжения. Им дали знание о нем во сне, невероятно подробное, даже улицу, дом и номер квартиры. Такого никогда не было. Это странно. Ехали они сюда вчетвером, а остался он один – остальные его спутники отправились в Киев помочь Алене.

Переночевав у знакомой Андрея, он отправился дальше. Вытащив из кармана прямоугольник связи, он снял блок и по экрану понеслись имена из списка. Черт, и кто все эти люди? Большую часть он вообще видел как будто впервые. Нет времени гадать, друзья остались позади.

 Он идет среди множества бетонных зданий, образующих критский лабиринт (скорее всего, не с одним быком), построенный с умыслом, но без плана. Отсюда и его невероятная, запутанная сложность – гениальность Дедала проявляется во всем. Хитросплетения бетонных новостроек всем своим индустриальным видом отталкивают случайно зазевавшегося прохожего (то есть его, зевавшего в это самое время) на середину улицы.

Трамвайные линии, уходящие в рассветный туман. Артур вспомнил строчки Владимира Черного из стихотворения «Русское»: «На моей трамвайной остановке растет береза…».  Серая сырость города проникает в кости. Вокруг переполненных мусорных баков валяются отходы и излишки, ветер несет их под ноги, ноги несут вперед.
Страна ветра. Здесь жизнь то втекает, то вытекает из русла, расположенного в головном мозгу, а уверенные в своих поступках лидеры, останавливаются в немом размышлении и в таком виде становятся гранитными постаментами.

В одном Артур уверен точно – утро этого дня отличается от всех прочих, что ему довелось повидать, хотя, опять-таки, есть знакомое смутное предчувствие катастрофы, готовой вот-вот случиться. Не знаешь, откуда и в какой момент ждать опасности, можно лишь вести себя как можно более безупречно.

Бронзовые первоклассницы на плакате, что прикреплен к зданию средней школы, в этих нелепых нарядах прошагали по нарисованной улице, сопровождаемые энергично размахивающей руками учительницей. Идолы культа школы.

Озираясь, в поисках правильной дороги, по сторонам, он несется черным животным по улицам неприветливого городского утра. Словно неправильные звуки немецкой речи, слух резанула издавшая резкий звук птица. Он ведь и сам любит есть плоть поглощать больше и рвать на части он ведь и сам любит есть плоть поглощать больше и рвать на части он ведь и сам любит есть плоть поглощать больше и рвать на части он ведь и сам любит есть плоть поглощать больше и рвать на части он ведь и сам любит есть плоть поглощать больше и рвать на части он ведь и сам.… Это было… Что это было?!

Артур дико озирается по сторонам, думая о том, слышал ли он внутренний голос, или кто-то говорил это вслух. Но кто? Невозможно описать весь тот ужас, что охватил его, когда он увидел вместо улицы, на которой только что стоял, кирпичный тупик.
Холодный ветер поднял пыль с обочины проезжей части, хлопнул дверью подъезда и исчез так внезапно, как и появился. Фьють. Хлоп. Что там мелькнуло? Высокий силуэт показался возле стены и зашел за дерево подле странно покосившегося деревянного дома. Холодный пот прошиб Артура насквозь, он повернулся, и пошел в противоположную сторону, стараясь не ускорять шаг, хоть ему и слабо это удавалось.

Пелена тумана по-прежнему, словно саван, окутывает город. И чем яростнее уговаривает себя Артур, что внезапно охватившая его паника приличествует скорее не хитрого вида мужику с трехдневной щетиной, каким он запомнился себе после того, как сегодня посмотрелся в витрину магазина, а впечатлительной девице библиотечного факультета, тем страннее и подозрительнее кажутся ему звуки, скрытые от него непроницаемой, влажной мглой.

 Твердо решив испросить дорогу у первого, кто попадется ему на пути, он поднял глаза кверху и увидел, как низко пролетели птицы. Скорее всего, важные, считающие годы вороны. Туман искажает объем, и Артуру они кажутся неправдоподобно огромными, а их хлопающие крылья необычайно отчетливо звучат в тишине пустынной улицы.

На щеку ему что-то капнуло, «ну надо же, к деньгам» – подумал он, и с гримасой отвращения провел рукой по щеке. Онемевший от страха, с побледневшим лицом он стоит на тротуаре и глядит на подрагивающие пальцы руки. От среднего пальца к середине ладони лениво ползет ручеек черно-багровой венозной крови. Он еще раз дотронулся до лица, на этот раз тыльной стороной ладони и увидел то, что и ожидал – кровавый отпечаток. Он еще раз бросил взгляд туда, где полагалось быть небу, но птицы уже, конечно, улетели. Светает.

Артур посмотрел на телефон, и увидел, что уже пять часов утра, а стало быть, он идет уже час. Людей нет совсем, двух- и трех- этажные дома то нависают над дорогой балконами, то, расступившись, безмолвно стоят в тумане.

Шелестят тополиные ветви, раскачиваются от волнения провода. Окна, большей частью, завешены шторами или жалюзи, некоторые закрыты ставнями. На стеклах не мелькают ни отсветы телевизора, ни мягкое пламя люстр. Не могут же они все спать.

Неожиданно, прямо над ним вынырнула вывеска магазина. Обрадовавшись, он зашагал быстрее. 0,33 хорошего коньяка – как раз то, что ему сейчас нужно, а заодно можно и дорогу спросить. На серой металлической двери висит табличка «Закрыто», и Артур почти осязаемо почувствовал, как случайные невезения скручиваются в веревку с узелками, попадающимися все чаще.

За поворотом оказался киоск, тоже закрыт. Металлическая коробка всем своим видом, казалось, говорила: «ты чужой здесь». Артур смачно отхаркнул и плюнул в ответ. Его первый диалог в этом городе. Улица Гоголя неуловима, как мстители, затеряна, словно мир, и в ушах стоит постоянный низкий гул. «Наверное, давление. – Решил Артур. – Не стоило в машине не спать». Пнув концом ботинка попавшийся на дороге пакетик, и не ощутив никакого сопротивления, он осмотрелся.

Конец дороги теряется где-то за горизонтом. Может быть, город кончается сразу вот за теми гаражами. В промежутках между ними ветер теребит мусор. Не особо ровные ряды железных жилищ с притаившимися внутри машинами выстроились вдоль бетонных полос, на которых застыли следами шин.
На улице появилась баба в оранжевом, из коммунальных служб, гребущая по проезжей части метлой. Она именно появилась, а не пришла, и сам момент появления Артур как-то не засек. Шаркающая метла четко звучит в утреннем воздухе. Обрадованный такой удачей, он почти подбежал к уборщице:

- Скажите, как пройти на улицу Гоголя?
- На Гоголя.… Пройдете сейчас прямо, все время прямо до церкви, от нее свернете налево и выйдете как раз на Гоголя.
- Спасибо.
- Возле церкви будет перекресток. Перейдете дорогу и свернете налево.
- Спасибо большое.
Артур занес ногу для того, чтобы скорее пойти по указанному направлению.
- Там еще будет арка, на Гоголя, сразу, как на нее выйдете.

Впереди блестит аккуратная лужа, такие образуются только в городах, в селах они грязные и безобразно тяжелы, проедешь по таким велосипедом – будешь весь день отмывать заднее крыло. Артур кинул в нее краешек взгляда. В отражении за его плечом, чуть выше головы, ухмыляется уборщица, оскалив черные зубы. Он резко повернул голову, но ничего не увидел. Уборщица, наклонившаяся за бумажкой, в метрах двадцати от него, распрямилась, достала из кармана пачку сигарет, чиркнула зажигалкой, и, глубоко затянувшись, закашлялась. 

Найдя в айфоне адрес, Артур принялся присматриваться к к фасадам домов в поиске таблички с номером. Он рядом. На экране телефона 8.30. То есть, с того момента, когда он в последний раз смотрел на время, прошло всего полчаса. Всего каких-то полчаса!

Он вдруг заметил, что не видит ни одного прохожего, и несмотря на воскресенье, кто-то уже должен был появиться. Ранние пташки появляются всегда: обычно это девушка, которой приспичило позавтракать кукурузными хлопьями, идущий похмеляться оборванец со смутной татуировкой, невзрачный офисный работник, продолжающий оставаться таким и без белой рубашки и галстука, посланный догадайтесь кем за хлебом, и много таких людей, по которым, обычно ну никак нельзя предположить, кто они такие. Но сейчас – никого.

На рукав джинсовой куртки налип пух, он смахнул его машинальным движением, и, наконец, увидел 78 дом. Три старухи на лавке. Играющая в мяч девочка лет шести, подле них. Он остановился и рефлекторно, словно в детстве, поздоровался. Старухи продолжают о чем-то переговариваться межу собой скрипучими голосами. О политике, наверное, об этом они обычно спорят. Темный дверной проем единственного подъезда. Трехэтажный дом пытается добраться фасадом до края дороги. Доски на подъезде повеяли сыростью, и около черной бездны, начинаясь от последнего завитка лестницы, шагают ступеньки, огражденные круглыми перилами.

Он идет на третий этаж, удивляясь планировке и поглядывая на идущие вдоль пыльных окон коридоры, дощатый пол покрыт темно-красной краской, и лучи внезапно выглянувшего посмотреть на Артура солнца высветили на нем квадраты света.

На стене не без изящества выведена надпись «Там ждут». Здесь, скорее всего, водится кто-нибудь из тусовки людей, имеющих отношение к искусству, а кто же еще, как не одна из этих хипстерских компаний, что есть в каждом городе. На стук откликнулось только эхо. Артур постучал громче, и заскрипев, дверь чуть приоткрылась вовнутрь. Поморщившись, он открыл ее полностью. Беглый взгляд, хозяев нет, сидеть и ждать.
Он без всяких колебаний зашел в комнату. Если свои – поймут, если не поймут, что ж, язык для того и дан. За столом, лицом к окну сидит невысокая брюнетка. Непонятно, как он ее не заметил сразу. Слышала ли она, как вошел Артур? Она не сменила позы, и никак не подала виду, что заметила чье-то присутствие. Особо не церемонясь, Артур прикрыл за собой дверь:
- Привет!

На темно-коричневой столешнице лежит толстое стекло, впитывая зарождающийся за пределами комнаты дневной свет. Это сияние, и еще блики от окна сделали черты ее лица расплывчатыми и неясными; так выглядит лицо человека под водой, если раскрыть, нырнув в море, глаза.
- Есть главный вопрос. Что происходит в пустой комнате? – Сказала она ему.
- Что?
- Ты поймешь. Обязательно.

Что-то не так, и дело даже не в ней, хотя Артур знал, что это хозяйка тот мел. Сама атмосфера в комнате, ситуация неестественности…

Пробор в ее волосах – словно геологическое явление. Волны тонкого, черного камня, обрамляющие оливковый овал лица. По широкому и гладкому лбу пробегают руслами высохших ручьев вертикальные морщины, начинаясь от основания носа. Густые, истончающиеся на вылете брови и тропически карие глаза делают ее похожей на принцесс из корейских исторических фильмов, хотя это впечатление разрушает индейский рот. Полные, чувственные губы, сомкнувшиеся с выражением безразличия; кровавая действительность мезоамериканских жертвоприношений жива в памяти случайных, разбросанных по полисам современности потомков.

Где он уже видел этот взгляд?  Почему он так дорог ему?
Тепло юга как раз, вот тот, что взял вовремя билет, член в состоянии бунта. Эротический момент эффекта узнавания уже пришел, взгляд выхватил остроконечные шпили кипарисов. Вместо милиционеров водятся молодые люди с подозрительными лицами и нашивкой с надписью «тигр». Освобожденный от оков, Волошин трется о тебя, теперь он кот, разинув рот, он ест кефир.

Дорога весен и осеней длинною в ту дюжину литров вина, что продал тебе старый татарин в тихом, приморском городке, где на автовокзале мелькают без конца усталые маршрутки, где ночью засыпает единственный маленький базар, и вместе с ним – киоски и магазины. Для того чтобы снять жилье, надо лишь спросить у первого встречного местного жителя. Можно остановиться на условиях полного пансиона у хозяйки – такие, знаете ли, старушки, болтающие без умолку всякую чушь. Когда вырубили весь снежный кальвиль, топить стало нечем, есть стало нечего, а квартиры здесь дешевле. Они набросились на Артура, предлагая квартиру, недорогую, удобную, с видом на море, всех благ, море услуг.

- Ребята, нужна квартира. – Больше утверждение, чем вопрос. Это были крючья, зацепившиеся за корабельную обшивку, сейчас вот-вот начнется абордаж. Но есть спасительный ответ:
- Палатка.
И Артур показывает на круглый, свитый его тутовым шелкопрядом тюк. Женщина идет дальше по серой, с инкрустацией красного некрепленого плитке, и предлагает заброшенной непонятно каким ветром сюда девице:
- Квартира нужна? У меня и сын есть твоего возраста, спортсмен, боксер, кандидат мастера спорта, только не комсомолец.
Девушка, улыбаясь, отмахивается головой, Артур мысленно ее поздравляет.

Утро маленького городка, две уборщицы подметают дорогу, это главная улица, но все равно, сора не слишком много. Слышно, как машет крыльями чайка.

Встречается гигантское количество христианских символов, безостановочно пароходы снуют туда-сюда  – посмотреть на них. На территорию церкви вход через арку с покосившимися каменными воротами, явно переживавшими лучшие времена. И пережившими. Впереди двумя золотистыми куполами (многогранники вместо луковиц), поблескивает церковь, последний отблеск христианства на смуглую кожу татарского населения. Эти юноши, услужливо протягивающие чебурек, таят гордость и ненависть вперемешку с презрением к отдыхающему мясу, наводнившему их земли. На торжищах лежит печать Востока. Несомненно, еще когда вместо лавашей и персиков здесь торговали рабами, аборигены так же сердечно предлагали купить, и так же тепло благодарили за покупку.

Христи на моторной лодке, спортивный и загорелый, спасает души заблудших туристов. Остановившись напротив наспех сымпровизированного навеса из воткнутых в камни палок, накрытых простыней, Кормчий мира начинает проповедь с притчи:
- У одного богача, гулявшего по Ялте, было 600 новеньких банкнот в кармане. Он купил на них бутыль вина и выпил его на набережной. Далеко, в кровавых волосах пены ловил рыбу дельфин. Истину вам говорю – оба они обретут царство небесное.   

Пересекая асфальтовую площадь, Артур успевает охватить взглядом бетонную, неказисто выкрашенную остановку – такое знакомое сооружение. Водители сами не берут деньги – это опасно, автобус может слететь прочь со скалы на одно из бывших дворянских гнезд. Шофер – типичный крымский мужчина, как и билетёр.
Гора словно сошла с фотообоев. Словно Бэтмен разросся и окаменел, охватив  своими крыльями  бухту. Здесь скалы – высохшие кряжи деревьев, такие же потрескавшиеся и твердые. Каждую местность сопровождает свой саунд, барабаны и цикады, шум прибоя + переворачиваемые камни, изредка срываются крики птиц.

Вдали белеют одинокие паруса без кораблей, в воде ужинают те мидии, которыми еще не пообедали. Рапаны безмолвно исчезают в коллективной пасти. Прибой, бой волн с берегом который миллион лет. Сейчас должен подплыть один из спасателей, у которых спрашивали про воду. Жара топит серые камни, словно масло, они стекают на лица. Дай нам днесь резвый водный мотоцикл.

В каменистом пляже своя суровая прелесть. Здесь природное разнообразие имеет свой минималистичный оттенок: есть огромные валуны, есть гигантские куски, упавшие с горы, есть средней величины камни, способные отбить палец или покалечить ногу, и мелкая галька, по которой иначе, чем в шлепанцах не пройдешь.

Дом водорослей тысячью блесток-бликов расстреливает небо, кожа загорела от кончиков пальцев ног до кончиков пальцев ног. Сейчас.

Золотое сияние солнца в газообразной дымке и хрустальные, от отражающей свет воды, планеты. Иногда кровь льется в такт океану, и тогда она ритмично раскачивает в обе стороны – вперед и назад. По краю огромны первозданные скалы, все в трещинах. Ветер колышет верхушки деревьев над дорогой среди горного леса. Подошвы стоп упираются в стремена, и хотя это не киммерийский Крым, а другие совсем времена, но дороги те же, равно как и средство передвижения. Пляж окружает гора, как окружали горы Непала повстанцев.
Сухие, цвета хаки листья падают к палаткам, чудится скорый приход золотой осени. От перекиси водорода на пальцах появляется белая сыпь. В шортах идти по каменистой пустыне, подбирая останки. Пес парусов. Волны, что скоро сметут нестройные ряды палаток, прибив их разноцветными пятнами к подножию костей земли. Дети, арбузные корки и крабы будут крутиться в водоворотах. И пытливые исследователи цивилизаций прошлого, возможно, наткнутся когда-нибудь на руины прибрежных кафе.

Под животом прячутся огромные булыжники, каждый камень – фундамент пресвятой матери-церкви. Как всегда, рядом две бумажные книги: одна – какой-то циничный, премированный и «постмодернистский» писатель этого года, вторая – не менее странная европейская классика, что-то типа английской поэзии XVIII века:
«Мадам, лишь смерть гуляет здесь,
Но у меня для вас есть весть –
Вы с ней уже встречались».

Докембрий, Палеозой, Майкрософт. И одинокий, изогнутый бычок, по словам начальника экспедиции, может сказать нам очень многое: что люди вдыхали дым, выдыхали долгосрочные планы. Палатка у соседки словно из набора куклы Барби, розового цвета. Холодная вода проникает в кости черепа, под водой блики в разные стороны. Отдых у земли кораблей, холмы из синей воды подкатываются к  ногам, обезьяноликий шаман горы смотрит за горизонт, где в поисках жирных трупов кружат чайки. Поют волны, завязался узел.

Разрушенный очаг, камни от него пойдут на постройку чего-нибудь еще. Умеренно пыльная дорога ведет к берегу, по одной из ее сторон – низкорослые деревья и зеленые кусты, из которых торчат палатки и между ними лазят друг к другу люди.
Днем в палатке жарко, особенно в полуденный час, когда солнце нещадно сжигает творения Божьи, и они облазят, аки аспиды, теряющие кожу свою. Если ранее праведнику требовалось воспарять к вершине мук христовых, то теперь ему нужно не напрягаясь (что зачастую требует усилий даже больших, чем воспарение), спуститься в бухту и пройти по побережью. Разве не является это дивным знаком изменения?

Море – дряблая кожа гигантского чудища, одного из тех, что так любили изображать некогда картографы. Камни летят с Луны, теряют свой молочный свет и падают серыми метеоритами. Вытащенная из воды, пронзенная рыба погибает на железе и дереве. Крокодил плывет мимо, его день подчинен суровому распорядку и первородная купель готова смыть все грехи вместе с копотью от костра. Бухта изогнута убывающим полумесяцем, к ней можно добраться по горе, побережье целиком состоит из камней.

В воде плещутся дельфины, скалы закрывают затылок, по бухте рассыпаны гроздья валунов, серое в коричневом или коричневое в сером. Руки покрыты мелкими ранками, нанесенными ракушками мидий, хищными влагалищами побережий, согрешившими со множеством байдарок.

Снова на берег спешат волны, сносят серые камни, Артур с утра затерялся в мечтах. Белеют далекие мачты, что не стали опорой для сна. А волны летят на него, стервенея. Где он забыл эти крики? Осушенный кубок заброшен в море и молнии режут тучи где-то вдали. Он тысячи лет не был дома, бродяге-скитальцу у костра одиноко, но снова его позовет златовласая.

Один мокрый на двоих, вечная полоса прибоя попадает в рот, если вдыхаешь слишком сильно. Улетают за стремительными мыслями покрытые узорами корематы.

Король и королева Полинезии, хитрые, охотящиеся за впечатлениями, вполне благополучны. Король и королева едят фрукты ложкой и сидят голые на берегу. Они смеются. У нее стройная, загорелая фигура, она ждет лошадь прибоя, лошадь смерти, лен волос у моря, штурм города, шторм моря.  Бухта находится в выгодном положении, будучи защищена горой.

Позади скала, отступать некуда, полинезийские духи чутко взирают на Артура: а король-предок Полинезии (один из живших во время сновидений, time of dream), его предок, погрузил ноги в миллионы мелких волн, согнув спрятанные под мантией колени, застыл в позе глобального осмысления.

Снова на берег спешат волны, сносят серые камни, Артур с утра затерялся в мечтах. Белеют далекие мачты, что не стали опорой для сна. А волны летят на него стервенея, где он забыл эти крики. Осушенный кубок заброшен в море и молнии режут тучи где-то вдали. Он тысячи лет не был дома, бродяге-скитальцу у костра одиноко, но снова его позовет златовласая. Артур все это видит, когда занимается любовью с ней.

Не начатый новый месяц, стихло море последней песней. И маятник выдох вдохов под бешенный ритм июля, глядя на соль заката. Темнеет. Флейты вечерний звук уносит гость богов, зачаровывая душу: ты еще придешь в этот мир, дитя рассвета и травы. Нечего бояться. Все есть. Дрожат тени деревьев, Ом, горы в облаках. За камнями порог, переправа невидима, шепот утесов. Уплывают катера с отдыхающими, чернеют порезы на пальцах.

Артур кинул топор в горизонт, Солнце утонуло в этой невероятно глубокой пучине, погружаясь, оставляя все меньше света. На дне огромный кит уже раскрыл в ожидании свой рот, поблескивая в кромешной тьме витражными стеклами глаз.
Горная гряда острыми зубцами впивается в шатер мира. Герои штурмуют город, город рушится, и от стен – только серые камни, одиноко торчащие своими резкими гранями.

Ночью на каменистом берегу дороги китов между камнями тянется множеством коротких шипов черная ветка, и рядом с ней еще и еще одна. Они тянутся вдоль берега, пока он не закончится. В ночи течет желанье сил, поток золотоносных жил, что стерегут во мраке гор, те, чье оружие – топор. Над призрачной поверхностью берега несется всю ночь женский голос, и абсолютно все неясно.

Ночь, прибрежное кафе,  роман о романе со средиземным морем. Роман в кафе или роман о кафе – вот главный вопрос, но он не требует ответа. Сгущающиеся сумерки вокруг камышовых стен, за пластиковым столом сидит пара и ест, поглядывая по сторонам, на освещенную неясными источниками света улицу, где прохожие, в свою очередь, бросают любопытные взгляды на сидящих внутри и идут по своим делам или идут искать свои дела, и найдя, складывать их фотоотпечатки в маленькую шкатулку, чтобы зимой, во время свистящей снежной вьюги за мерцающим экраном монитора показывать их другим.

Портовая улочка, где встречаются характеры и интересы, совершаются сделки, поглощается снедь торговцев,  перекрикивающихся на местном наречии и поминутно снующих друг к другу в гости. Здесь кружатся наркотики, встречаясь с теми, кто при деньгах, неудачниками и просто идущими своей дорогой.

Эта ночь принимает всех, но ее чары видны только избранным. Двое таких счастливцев едят сейчас мясо с вертела, уткнув ноги в серый песок с камушками.
Бесконечный роман, длинный, словно такие ночи, когда кажется, что прошла целая вечность, а всего лишь десять минут утекло, и он глядит на колесо времени, а оно движется так жутко медленно, и Артур зачарованно втыкает, глядя, как играет свет масляных факелов.

В этом произведении нет ничего, кроме множества вечеров, которые одна и та же пара проводит в одном и том же кафе, и что они делают остальное время, какие отношения между ними, чем они живут, остается догадываться по фразам, ногам под столиком, жестам рук, принимающих у официанта тарелку с ароматным рисом, манере расплачиваться за съеденное.…

Настойчивые, в своей неземной заунывности звуки арабской этники подхватывают долговязого, тощего официанта с честным и усталым лицом, и несут к железной, пышущей нутряным жаром коробке, на которой манят прохожих ароматом мясного нектара шашлыки.

Отойдя от мангала в таинственный полумрак задней стены, Джамал (имя-то какое, напоминает и о Джомолунгме и о Ямайке) подзывает местного мальчишку, что кружат всегда поблизости в поисках добычи и отдает ему деньги.

Через минуту тот приносит спирт на дне белой, пластиковой бутылки. Напротив лежит в пыли уторчавшийся парень, вперившись взглядом в дорогу Луны, и проезжающие мимо авто чудом не задевают его.

Ночь здесь не кончается никогда, можно лишь пойти спать, оборвав повествование еще раз, а из этого рваного края тихонько будут сочиться поступки, слагающие судьбы, эти крохотные огоньки перед глазами, убегая и переплетаясь южной легендой в прибрежный песок. 
На ночном берегу моря лежат, застигнутые врасплох зимними штормами, грибы пляжных навесов. Артур нашел это место случайно, просто проходя мимо по тропинке. Это территория одного из недостроенных прибрежных санаториев, сообщила ему деревянная ограда, имитирующая традиционную японскую архитектуру.

Возможно, конечно, что кинематографические и анимационные штампы, которыми, без сомнения руководствовались заказчики, далеки от синтоистской традиционности. Но ведь и суши, слепленные украинскими тян, гораздо более вкусны.

Неподалеку от распахнутых ворот ограды – выполненная в том же стиле вывеска. Но что там – не разобрать. Темно. Лежат на холмах песка черные, голые ветви деревьев, впечатанных туда прибоем. Древний как мир эмбиент из птиц, ветра и моря.

Увязая во влажном песке и цитируя нараспев «Письма римскому другу», он шагает по извилистой границе сражения между водой и сушей, на голове кобра капюшона. Понт Эвксинский – тысячи морских сражений и бесконечная ласковость волн. Пока Артур вдыхает йодистый воздух побережья, вплетенный в аромат цветущих деревьев, где-то, совсем неподалеку, идет гражданская война.

Где-то, совсем неподалеку, идет гражданская война.

Девушка явно не ждала, что Артур сможет очнуться – она схватилась за голову, так, как будто по ней ударили, а Артур смотрел на комнату, и не понимал, где он сейчас, смотрел – и не понимал…. Перед глазами все расплывается, он трясет головой, словно изумленный пес.
Усилием воли Артур сосредоточился на вставшей перед ним девушке, пока фокус зрения не пришел в норму. Черное каре обрамляет подвижное лицо с любопытно-внимательными чертами. Сложно описать объект наблюдений: ее лицо ничего не выражает.
- Сколько времени ты… держала меня?
- Почти шесть часов.
- И что в конце?
- Ты просто ушел бы по внутренним лабиринтам своих воспоминаний в центр, из которого нельзя возвратиться.
- А что пошло не так?
- Все пошло не так. Ты пошел не так.
Она начала входить во вкус беседы, и было видно, что теперь ожидает следующего вопроса. Артур не дал ей шанса снова завладеть ситуацией, он стоит и молча смотрит на нее.
- Понимаешь, все не так просто. – Сделала она повторный заход, снова бросив на него выжидательный взгляд.

- Мы ждали тебя здесь. Я вообще мало что конечно знаю… они мне не рассказывают… А тебе лучше уходить отсюда побыстрее.
- Что мне лучше я сам решу.  А вот что мне с тобой делать? Может, ты мне скажешь?
- Я могу тебе помочь. Вывести отсюда. И я тоже уйду.
Артур кинул на нее недоверчивый взгляд.
- Как зовут?
- Что?
- Как тебя зовут?
- Меня?
Он воздержался от ментовского ответа «ну не меня же», и продолжал смотреть не нее.
- Аня.
- Смотри, Аня. – Он сел, выложил на стол пистолет и сцепил руки на замке. – Понимаешь?
- Да.
- Да?
Он подошел к окну и посмотрел через него. Рассветный сумрак утра сменила грозовая тьма, и над городом – ночь. По-прежнему никого не видно из прохожих.
- Зачем ты оставил пистолет? Проверяешь?
- Ага.
- И что, прошла проверку?
- Ну если ты в меня сейчас не выстрелишь… я ведь уже не успею до него дотянуться.
- Он, скорее всего, не заряжен.
- Может быть.
- Забирай его и пойдем. У нас не так много времени.
- А что, тебя могут хватиться?
- Нам нужно уйти отсюда до ночи.
- По-моему, этот город за час можно с одного конца до другого пройти. Успеем.
- Это тебе так кажется. Идем.
Над головой что-то грохнуло, Артур пригнулся и отскочил в сторону. В патроне взорвалась лампочка.
- Началось.
- Что?
- Ничего. Идем.
Не тратя время на выяснение, Артур вышел в коридор и посмотрел в обе стороны. Пусто.
Раздался скрип пружин кровати и из соседнего номера заорали:
- Я щас сука кому-то бахну! Семь утра, ****ь, что можно взрывать!
- Соседи? – Спросил он Аню.
- Нет. У меня не было соседей. Точно.
- Придется нанести визит вежливости.
- Нет! Бежим отсюда! 

Артур вырвал свой рукав пальто у нее из пальцев и толкнул ногой дверь. Никого. Даже мебели нет. Он уже почти отвернулся, как вдруг заметил в углу комнаты скорченное, голое тело женщины на матрасе. Нагота на полосатом – в этом что-то такое дикое, Артур двинулся было в комнату, сам не зная, зачем.
- Пошли. – Потянула его Аня, почти силой выдирая из комнаты.
- Такая же, как ты? – спросил он ее уже на лестнице.
- Таких как я нет. – Ответила она, остановившись.
- Я имел ввиду…
- Я знаю, идем.

Они вышли через дверь, ведущую во внутренний двор. Железная карусель, вращаясь, скрипит все тише, пока, наконец, не замолкла. Она, как это принято на постсоветском детском пространстве, лишена сидений, и лишь железный каркас труб крутится в бетонном основании.
- Вообще лучше конечно не доверял бы так собственным глазам. Это ведь тоже морок.
- Как у тебя?
- Более сложный. Продуманный. Прочувствованный. Не знаю. Нужно быть мастером своего дела. И все равно – такое в одиночку не получится. Здесь много таких, как я.
- Нет.
- Что?
- Нет. Ты такая одна.
Она рассмеялась.
- Если серьезно, то все, что происходило за последний год с вашим миром – отчасти наша заслуга. Так сказать.
- Мы уже поняли.
- Вы ничего не поняли. И поэтому так живете.

Держась немного поодаль новой спутницы, Артур присмотрелся.  Похоже, он уже не сможет так просто расстаться с ней, а ведь даже все еще не началось. Поджав живот, он думает о ветвях… каких, ****ь, ветвях, еще, наверное, не отпустил тот морок, что навела на него Аня.

Они прошли насквозь несколько двориков, обрамленных хрущевками. Вперед, просто вперед, надеясь выбраться из города. Вокруг стоит такая непроглядная темень, какая, наверное, окутывала Землю в первые дни творения.

Пространство вокруг завивается черно-фиолетовым вихрем туч, летящим под каким-то немыслимым углом над трубой завода, покрытой полосами.  Пробираясь по узким улочкам вслед за Аней, Артур видит вместо нее чудесную фигуру Серебряной змеи, с такими острыми глазами, что они освещают темноту. Он то и дело словно проваливается в забытье, но каждый раз оказывается, что лишь чуть-чуть отстает от нее.

На каком-то холме они прижались спиной к бетонной стене дома, прислушиваясь. Слышны  металлические звуки со стороны завода, испускающего по обе стороны пучки света. Артур окинул взглядом тьму вокруг.
- Где мы?
Ничего не ответив, Анна потянула его за отворот куртки к зарослям у соседней стены, а затем, быстро оглянувшись по сторонам, бросилась к подъезду.
Круглый красный зрачок луны внимательно наблюдает за происходящим. Рванув на себя дверь, Артур оказывается буквально впихнут в черный зев подъезда. Темно. Тем последним, что он успел разглядеть, было выбитое окошко кирпичной темницы, где обычно сидит консьержка.

Запах мочи, сырости, и еще чего-то, трудноопределимого настолько, насколько же дурно пахнущего. Они в спешке взлетели по ступеням бетонной лестницы на второй этаж, так быстро, что рассекали воздух, падавший позади них прямо на банки из-под кофе, заполненные окурками.

В это время с улицы раздался вой. «Не то, чтобы я специалист, – подумалось Артуру, – но он похож на человеческий». Эта догадка подтвердилась, когда вой неожиданно перешел в смех. Впрочем, подтвердилась ли?
- Они уже здесь. – Сказала Аня, больше себе, чем ему.

Блеснувший среди полос дерева дверной глазок проводил их спины взглядом, когда они входили в квартиру. Она толкнула освещенную тем куском Луны, что пропускало мутное стекло лестничного пролета, дверь комнаты. Он вышел из коридора в другую комнату, где посреди стоит стол, за ним стул.

В окно насмешливо-безразлично скалится опять же Луна, всегда, впрочем, такая, словно человек высокого статуса в наркотическом опьянении. У стены мягко округлился диван, наверное, очень уютный, как раз напротив телевизора. «Сотню лет не смотрел телевизор» – подумалось ему. Огромный коричневый шкаф на всю стену, ох уж эти мещанские причуды, заставлен книгами и посудой, которую наверняка доставали по праздникам. Обернувшись на шорох, он увидел, как в комнату вошла Аня.

- Ты готов? – Спросила она.
- К чему?
Артур, которому казалось, что он готов ко всяким сюрпризам, приготовился. Но такого он не ожидал.

                ЗИМА               
 
Вдалеке на черном, прямоугольном (а каком же еще) табло выскакивают красные цифры, сложное соотношение грешников, количества грехов каждого из них и того круга ада, на который они должны попасть. Первый принадлежит сучкам с сумочкой, последний – военным генералам.

Стоя на платформе  в ожидании поезда, Рома кидает мельком взгляд в глаза симпатичной девушки, а она отвечает тем же.

Вагон метро освещен тускло, еле-еле, и сквозь свист ветра слышатся голоса духов, когда-то сводивших с умах людей у костров. Раскрытые двери и яркое сияние.

Следующая станция. Затем еще. Рома видит сразу много молодых, красивых женщин. Перед ним набор изящных бюстов и восхитительных живых статуй.

Испанка! Она как кинжал бросилась в глаза своей вычурной и жеманной инаковостью, очаровывая почти религиозной картинностью поз. Белая рубаха со змейкой из золотистого металла, темно-серая куртка, отороченная шерстью, ожерелье и крест на груди. На ногах ее зеленые короткие штаны, а обута она в белые ботинки.

Следующая, шведка, обладает красивым, светлым лицом с большими розовыми губами; хищным и благосклонным взглядом дочери конунга она осматривает побережье. Грива темно-красных волос. На поясе цепочки и слитки из железа. Ее высокая фигура в облекающем, черном, подпоясанном костюме, стоит, привлекая к себе внимание, как айсберг привлекает внимание тех, кто несется к нему на корабле.
И парижанка, это она. Шлюха, она держит себя так уверенно и достойно, что, кажется, ей принадлежит весь город. На ней надето изящное коричневое пальто с тонкими узорами на рукавах. Хороший макияж, красные ботинки, выдающие представительниц ее профессии, зов, исходящий из нее, начинаясь между ног.

Все это заставляет потерять разум.

Итак, если выбирать между троими, то… нет, между двоими – шведка вышла, когда Рома разглядывал француженку. Ну что ж, значит, выбыла автоматически. Итак, в выборе между испанкой и француженкой предпочтение отдается… Никому.

Он вдруг понял – победительницей была скандинавская красавица. И невозможность созерцать ее облик нигде, кроме как в своей памяти делает эту победу неоспоримой. Что ему открылось – знак для него одного или еще одна сияющая грань разворачивающегося перед ним мира, – остается неизвестным. Рома, выходя из метро и размышляя об увиденном, думает, что таким и останется.

Нужный адрес находится в пяти минутах ходьбы извилистыми закоулками от станции метро. Бардовая, еще советская облицовка стен подземного перехода  по мере продвижения к поверхности земли, становится все более тусклой.

На ступеньках сжались от холода нищие, рядом с ними топчутся раскрасневшиеся от холода и алкоголя пополнители счета в своих цыплячьих фартуках. Если бы птиц, идущих на убой, не держали в клетках, а пускали гулять по городу, то на них повесили бы рекламу птицефермы. 

Вдоль оледенелого проспекта ветер гонит снежную пыль по вымощенной камнем мостовой. Вдалеке чернеют деревья. Подняв ворот пальто, Рома зашагал сквозь сумрак и вихрь зимы, ощущая безусловную кинематографичность происходящего.

Улицы в это время наполнены тьмой до краев. Плотная, тяжелая, непроницаемая у заснеженных окраин, там, где ряд многоэтажек выстроился, словно городская стена, тьма медленно ползет, овивая магистральные проспекты, к центру. Постепенно редея, она отступает перед сиянием витрин и стеклянных стен ночных кафе. Лишь ее языки, словно сполохи пламени, иногда вырываются из арок дворов.

Электрический свет фонарных столбов, словно еще один источник холода, делит проспект на равномерные промежутки. Деревья у джазового кафе овиты маленькими фонариками, среди которых бродят в поисках королевства старшей расы крошечные существа. Дорога перед магазинами состоит из цветных плит, на которые бросает отблеск электричество витрин. Квадрат стены усеян язвами объявлений, лирика невротической империи маркетинга взывает к каждому.

Зеленый свет для машин, авто на перекрестке остановилось, водитель пропустил его, – так всегда случается, если стремишься к цели всем своим существом. Кожаные перчатки не спасают от причиняемой морозом специфической боли, но думать об этом в стране, где до сих пор в ходу шапки, не прикрывающие уши, смысла не имеет.

Чудовища Вторжения появляются и тут и там, набрасываясь на спешащих по своим делам. Все воспринимают этот факт как  нечто, безусловно, досадное, но жить-то надо, просто появились новые сложности, главное – уметь их преодолевать.
Страну раздирает политическая борьба, которой, кажется, придет конец еще нескоро, совсем не скоро. Правым право, но те, кто верили в телевизор –  становятся передачей. Вороны гуляют по каменной облицовке засыпанных снегом бассейнов для фонтана, наблюдая сцены нелепой борьбы за жизнь.

Голос из наушников  вызывает мурашки на его коже, которая чувствует каждый звук так, как, наверное, чувствуют рыбы свет в воде, как огромный тоннель.

В черной глубине дворов маячат сквозь расписанную диким стилем арку силуэты старых домов. Горят огни компьютерного клуба, внутри которого наверняка стоят нелегальные игровые автоматы. В ресторан быстрого питания то и дело, шныряют прохожие, стремясь воспользоваться бесплатным туалетом.

Внимательный взгляд из машины, стоящей напротив киоска с курительными смесями, чувствуется даже сквозь темные стекла. Нуар городских окраин, власть мафии, индустрия развлечений пускает раковые метастазы в сознание полунищих обывателей.

Великая депрессия успела смениться эпохой перемен, которая, в свою очередь, уступила место новой депрессии, именуемой мировым кризисом. Продажные полицейские, суровые нравы, контроль правительства над удовольствиями.

Появившуюся было возможность для пусть и вируальной, но свободы, затыкают взятые за яйца спецслужбами провайдеры, услужливо сливая данные, которые доверчивые пользователи внесли в социальные сети, и закрывая глаза на судебные иски к пользователям торрент-трекеров.
Медиареальность услужливо разбрасывает перед криминально-государственной властью лепестки сообщений, нагнетающих попеременно жажду потребительства и страх пред происходящими в стране процессами.

Радиация отчаяния и гламур похуизма, медленно переплетаясь, ползут по улицам, занятым исключительно собой, манекенами витрин магазинов одежды и внутренностями разрисованных дворов. Жизнь реагирует на смерть, смерть равнодушна. Эта тема стара как мир.

Занятый ходом своих мыслей, Рома чуть было не пропустил огражденный остроконечными прутьями решетки трехэтажный особняк, который словно вырвался из небытия, возникнув по правую руку, стоило ему                только оторвать взгляд ото льда под ногами.

Широкие, сотканные из металлических стержней ворота замкнуты на продетую в петли цепь, увенчанную массивным замком, выглядящим так, словно его вместе с цепью, воротами и зданием коттеджа выкрали из музея славы Голливуда.

Сложно сказать, какое количество людей способно пережить по-настоящему глубокое отчаяние и не уйти на дно навсегда. Их можно понять – жизнь на дне, кроме всем известных минусов, имеет свои неоспоримые плюсы. Более того, именно эти плюсы и являются причиной того, что путешествующие по дну, вместо того, чтобы плыть вверх, все глубже увязают в иле…

Но именно в этот момент с человеком может приключиться невероятное – он начнет жить по-настоящему. Когда ты потерял все, когда у тебя нет ничего, за что можно было бы зацепиться в потоке жизни, ты просто позволяешь этому потоку нести себя.
И тогда достаточно лишь нескольких капель удачи – и жизнь наполняют странные, необычные события: ты уходишь утром, как бродячий кот, ни о чем не жалея, не упустив своего шанса. Конечно, это весьма туманное объяснение причин, приведших Рому зимней ночью в клуб Девяти игроков, но, в конце концов, зачем ему что-то себе объяснять?

Его внимание сосредоточено сейчас на том, что видят глаза, которые, стоило пойти по дорожке дальше, встретились с внимательным взглядом видеокамеры. Наблюдение за наблюдающим, техногенный вариант буддийской техники.

Взявшись левой рукой за правую, он стянул черную кожу перчатки с кисти, и достав из внутреннего кармана телефон, принялся искать номер. Однако на кнопку вызова Рома так и не нажал – его остановил тихий, жужжащий звук автоматически открываемой калитки, которую он поначалу даже не заметил.

Впрочем, вряд ли словом «калитка» действительно можно назвать трехметровый металлический каркас, не отличающийся от остального забора ничем, кроме почти незаметного электронного замка. Туфли зашелестели по розоватому гравию дорожки. Рома услышал тихий щелчок позади, и обернувшись, увидел закрывшуюся за ним дверь.

Облагороженные стрижкой веники растительности затрепетали под внезапным порывом ветра, скорее бы найти крыльцо, которое, как он вскоре выяснил, находится на противоположной стороне здания. Занесенная над ступенькой нога, движущиеся к массивной ручке двери пальцы. Захлопнув за собой незапертую дверь, Рома оказался в просторной прихожей – длинном коридоре.
В белый пластик хаотическим порядком встроены разного цвета лампы. В полу горит красными светодиодами длинная стрела, указывающая на раздвижные панели в конце коридора. Охранники смотрят исподлобья, мажорные мальчики скачут мимо этих истуканов резвыми козлятами, отворяйте дверь. На входе все сдают куртки, получают жетоны, потеряешь – не получишь ничего.

С флаера вам улыбается лицо Гоголя, ушедшего в последний свой астрал наблюдать за приключениями Чичикова. Расширенные зрачки участников действа, амфетамин, люди не все, январь. Клубный бар, все продается с наценкой. Держа в руках рюмку, Артур вещает обступившим его со всех сторон:
- Коктейль моего собственного изобретения, называется «Бронзовый век». Для этого необходимо 50 грамм джина, желательно из славного рода бифиторов. Выдыхаешь воздух из легких, опрокидываешь джин в себя и вдыхаешь дым через трубку с шишками. Держишь секунд пять, чтобы алкогольные пары смешались с дымом, и выдыхаешь. Раскрывает на раз.
- Бронзовый век – это случайное название?
- Нет, не случайное. Я думаю, скорее всего, именно в этот период предки финно-угорских народов впервые встретились с арийскими племенами. У северных жителей, вероятно, уже была культура употребления крепкого алкоголя, от них мы, собственно, и получили к нему генетически обусловленную предрасположенность. А у индоиранских народов, в свою очередь, была длительная традиция употребления конопли. Вполне возможно, что во время миграций представители обоих этносов друг друга прикалывали этими своими традициями, – так и получился коктейль «Бронзовый век».

Знакомые зовут. Что ж, он готов ко всему. Жить и наслаждаться, к черту всех этих вымороченных искателей – правда, как говориться, где-то рядом.
Туалет ночного клуба, в котором курят, говорят по телефону и смотрят в зеркало на свое обезумевшее отражение. Руки расстегивают молнию на черных многокарманных (карманообильных) джинсах, и моча бьется о белые саркофаги.

Рома медленно бродит по  комнатам, освещенным мерцающим электрическим светом, один посреди болот, окруживших заброшенные дома. Стробоскоп выхватывает застывшие тела в этих вечных сумерках богов.

Третий месяц четвертого сезона. Может быть, совсем ничего осталось до глобальной катастрофы, строфы, скоро семнадцатый год, лови ртом огни. На головах вокруг апострофы качаются в такт битам, здесь-здесь неземной там-там. И культуры сражаются руками кланов. На каждого у мира множество планов. Только на внутренний голос и можно положиться, и ни на что больше, решиться на отказ от части заезженных трасс. Не всегда правильные решения принимаются головой. Это информационные цветы той, что секунду назад была сама собой.

Почувствовал, влился, трансформировался, инвертировался, апгрейдился, вот он исчезает, старый мир Ньютона и Коперника, на лице не осталось следов, но что идет нам на встречу… что идет нам навстречу?

Оставляя внешний слепок воспоминаний о привычном плавать на поверхности, любители прогулок под гигантскими растениями  входят в изучаемую область. Это каннабинольная истерика, это лизергиновое восхищение, это активная заинтересованность DMT. Наслаждение любителей лунного сахара. Все развивается идеально. Танец – лучшее, что  можно сделать. Киберархаический код, концептуальный поиск точных соответствий. Так много слов… так мало памяти.… 
Они маленькое, затерянное в городских джунглях племя, поклоняющееся архетипу танцующего Бога, потрясающее свидетельство вневременного мистического опыта. Они танцуют Луне под светом ультрафиолетовых ламп, и она отвечает им. За DJ-ским пультом пустота. Это видения, посещающие каждого, кто проходит по белому вагону вечности.

Ночные полеты мимо миллионов лет прямо в пасть времени. Опорно-мышечный механизм развивался миллионы лет – и все наработки ящеров теперь у них. И они танцуют. Они – часть биоценоза, они – одно целое со всем, что вокруг.

Если немецкие композиторы, скромно ловящие в своих райских Альпах небесных барашков, услышат эту музыку, то сразу поймут, что пора возвращаться обратно, жизнь стала интереснее. Новый виток эволюции восприятия ритма отсылает к чему-то на грани раздражения рецепторов и воспоминаний о несуществующем.

Тьма обращается к людям на тацполе особенным ритмом, который слышат только они,  кожа их чиста. Балерина танцует на фоне украшенной граффити стены, сотканной из цветного, живого дыма.

В это отсутствие времени происходит масса интересных бесед, можно присоединиться к одной из них, а там глядишь – и угостят чем-нибудь, если тебе хочется. Очень сложно услышать соседа, очень легко заметить его свечение.

Вот двое его знакомых пристроились рядом за столиком, потягивают пиво, которое их не слишком интересует – это, скорее, такой маленький ритуал. Вести беседы – прекрасное занятие, действительно достойное патриция.
- Скачал с торрентов просто немерянную тучу фильмов ужасов, штук пятьдесят.
- Зачем так много? Про запас?
- Решил устроить себе неделю кино. Висел дома с вискарем и шишками, изучал последние тенденции жанра хоррор. Вообще ничего больше не делал – только фильмы смотрел. Один за другим.
- Такой опыт, наверное, не слабо меняет.
- Сложно сказать. Я однажды прочел «Улисс» Джойса со всеми комментариями до конца, не пропустив ни единого абзаца. Вот тогда я действительно почувствовал, как плавится мозг. А ужастики меня, скорее, сподвигли к теоретическим выкладкам, потому что, в конце концов, мне стало интересно, зачем я это смотрю, и чем вообще этот жанр привлекает к себе поклонников.
- И к чему ты пришел?
- Я выделил  группу фильмов, которые, по сути, представляют собой спазматическое реагирование на неприемлемые в западном постхристианском обществе аспекты реальности, такие как грязь, кровь, дерьмо, трупное разложение, слизь, обезображенные тела и такое прочее. Фобия грязной крови, например, настолько прочно угнездилась в европейском сознании, что до сих пор вызывает рябь на поверхности социальной жизни – от отвращения к инъекционным наркоманам до устойчивого сочетания образов грязи и крови и превращения этого странного союза в литературно-кинематографическое клише. Взять, например, повторяющуюся во множестве вариаций сцену в стиле «хорор»: женщина, скорее всего, молодая, открывает дверь комнаты, включает свет и… кричит. Крик – это ее эмоциональная реакция на то, что она видит, на нечто ужасное: отвратительное с любой эстетической и этической позиции для этого типа женщин. Как живущая своей жуткой жизнью фраза. Короче, примеров, где содержится подобный мотив, мотив «уязвленной чистоты», достаточно. Более того, шок брутальной визуальности встречается и в других жанрах.
Также я тоже заметил еще один, не менее распространенный, но основанный на других культурных архетипах мотив в японских ужастиках. Собственно, его трудно не заметить. Это инфернальный подросток женского пола, например, в фильмах «Звонок», «Проклятие»…. Насчет возраста – в большинстве азиатских культур, то есть в ареале возникновения и распространения связанных с данной фигурой сюжетов, подросток женского пола является сексуальным фетишем, помогающим самураю расслабиться, поскольку только она не является для него угрозой в этом полном опасностей мире. И вот, зависимость мужчин, населяющих территории, прилегающие к Тихому океану, от девочки-массажистки, умелыми и плавными движениями разносящей чай и оказывающей сексуальные услуги, приводит к подобной забавной фобии: единственный в данном культурном пространстве персонаж, способный дать усталому воину почувствовать себя в безопасности, взбесился и сошел с ума. Реальный ужас.
- Я еще заметил, что в английских фильмах ужасов чудовище ***чит незадачливых героев незаметно, элегантно и зловеще, а в американских фильмах чудовище уничтожает других персонажей, что называется, с размахом, явно упиваясь собственной монструозностью. Англия создает тайну, вокруг которой вращается все пространство фильма, а Голливуд – спиритуалистический показ злого духа.
- А есть фильмы, в которых эти два вида саспенса совмещены, типа «Всадник без головы с техасской бензопилой», или «Джейсон Ворхесс в Сонной лощине».
- Фильм ужасов «Барон Мюнхгаузен. Возвращение», где Мюнхгаузен рассказывает истории о себе в стиле «Баек из склепа».

Кто-то танцует возле колонок мейна, а кто-то – бродит от человека к человеку. Мелодика глобальных научно-исследовательских проектов, где любой шум – возможность контакта. Движение неспроста, проходишь мимо одной закрытой двери – повстречаешь чертову дюжину белых кроликов.
Ток течет. Самолеты садятся на полосу, кожа Ромы покрывается рядом мурашек. Образец подвижной глубины звучания как вещества, из которого состоит вселенная. Двери, через которые идут поэты и мудрецы, свободный канал.

Там, где восходит то, что не имеет названия, изменяя значения, уходит ночь, обращая звуки в рассвет. Шамана знаниями не измеряя, змеясь из-под копыт айпода, долго, в вечность, жмет по тормозам, зам министра твоих дел, проходит уровнем выше, слышишь.

В век оптоволоконного стекла Рома сидит в чилле, уставившись в пустоту, наполненный до краев. Но если из кувшина вылить содержимое, то останется только форма пустоты. Проживая это время года, он держит руку на пульсе ритма мира.

На полотнах новые экпириенсы трансцендентной графики – грибные шаманы и маги-звери палеолита, загадочные существа на стенах флуоресцентных пещер. Прототип мифа, воплощенный в солярной символике евразийских предков, центр структуры мира, где грань между животным, растением и человеком появляется линией из-под руки первобытного творца.

Эта ночь рождает ощущение чего-то глобального, что наступит, стоит ему только смежить веки. В пустых университетах лунный свет проникает в коридоры, все только начинает рождаться из хаоса, и на обломках напишут название фирмы-спонсора. Далекие предания так же актуальны, как и каталоги мобильных телефонов, все имеет смысл, не имея цены. За ним неспешно наблюдают бюсты императоров, черные идолы, роботы-собаки, готические шпили, пулеметы и та маленькая часть его личности, что принимает участие в этом ежесуточном перфомансе.
Глядя в это фиолетовое от электричества ночногородское постпространство, Рома вспоминает маленькие события-точки, что произошли когда-то с тем, кто называл себя его именем.

Угольные тени лежат на столах. Искрометность стаффа не дает подняться над биением жизни, и он вечно в самой гуще. Пуще прежнего носятся в поисках вариантов друзья. Нельзя не заметить то своеобразие, что присуще подонкам, шлюхам и подлодкам из компьютерных игр. Это столь быстро пройдет. Посмотри на скоротечную жизнь отдавшихся семье идиотов. Неважно, сколько медиастрой плодит ботов – слова продолжают свой бег.

Размытые границы темной лаборатории, в которой светом разумной жизни мерцает панель аппаратуры, контролирующей процесс – синтез акустического воздействия и настойчивого взгляда в неизвестность. Главное – вовремя чинить провода, ведущие ко вселенскому компьютеру.

Колесо времени спрашивает Рому, как он поживает. Это их разговор на двоих, не забыл ли он? Что Рома может на это ответить? Он совершенно не подозревает, что будет дальше так много возможностей в отражениях, в стихах, годах… на мифологический вопрос Колеса он отвечает:
- Уже не тот, что был прежде. Тот, что сейчас.

Миллионы арестов, смертей и нереализованных надежд не смогли опровергнуть простую истину – измененные состояния сознания дарят человеку счастье понимания Другого и себя. Дремлющее море танца галактик среди просторов Вселенной, звезда № 1105 исчерпает свое время, слышен ли великий космический голос? Наступает эпоха глобального включения, уникального, маниакального движения к искусственному свету, декодирования вопросов, технологических приколов двадцать первого века.
Просыпаясь новой загрузкой в потоке информации, он не пытается понять. Он просто бродит по мозгам и душам в стихах или прозе. Как выйти из-под наркоза, из-под перекрестного огня социального невроза? Лакоста на космос, взорваны боссы, на тропах ноотропов истоптаны кроссы,  новые виды vs. нефтяные колоссы, зеленые дивайсы, белые полосы. В високосный год обращайся.

Теперь полностью заполнены системы, высока вероятность появления на поверхности, все будут спасены охранником космоса. Теперь Рома – копия фотографии, это слишком его, для него. А люди уходят, приходят, узнают, делают, выживают, отрываются, обесцениваются, носятся, превосходят, приспосабливаются, открываются, перемещаются, преувеличивают, не успокаиваются. Узнать бы их всех, но это нереально. Чего он хочет? Чего он  будет хотеть? Может ли он услышать перед лицом пропасти? Если может спастись, сделает это, вернется другим, согретым чужим вниманьем. Чего он хочет? Чего он  будет хотеть?

Утро, Рома с друзьями едет из клуба в гости. Все такие томные, словно фильмы Линча. Снежинки за окном машины кружатся в воздухе зимы. Может быть, ветер дарит им танец, сводя вместе или отшвыривая друг от друга. А может, они сами могут выбрать, рядом с кем лететь.

Выход в оф-лайн, остановка ленты. Совсем мало осталось жизни до того момента, как все станет понятно – почему все работают, если они не хотят, как девушки превращаются в сук и обратно… Ладно, не в этом дело, это тело глянцево-гламурной культуры, стоит лишь прижаться к нему щекой и ощутить под кожей, что не такие уж все разные. Каждый – порнозвезда в вечном потоке впечатлений. Эти дни, пусть они сохранятся в том уголке памяти, который постоянно омывает волнами химических веществ, чтобы этот прибой обкатал стекла воспоминаний до гладких, зеленых камушков.
Сигналы комфорта шуршащих по арахису шин. Арахна дарит дороги паутины сетей. Неопознанный путь, скорость смывает детали, возница привычно нашел белый шум новостей. Вперед, вперед несется такси и взгляд скользит по полосе, во время каждого из воплощений сверкающей перед глазами фоном не перестающих удивлять отношений между людьми. Из слов появляется след ощущений, обещающих надежду. По мантии асфальта, одежде дороги в потоке таких же, как он, везущих пароли для дружеских встреч… Наверное, от пламени свеч под капотом светятся фары этого бала машин. Far away, без причин, просто за стеклом новый сезон охоты. Это голос свободы. Еще не так давно все стихии охраняли его от яда чужих мнений и сейчас, лишившись последних сомнений, после столетий стали, он стал началом нового времени.

                *   *   *

Холодный воздух зимы дрожит под дыханием хозяйки леса, зорко стерегущей золотого идола, стоящего на поляне, которую не тревожил никто вот уже лет 2700. Порою ее взгляд лежит на медвежьей берлоге, либо прядет лисицей вдоль нор мелких зверушек, а сейчас настороженно прислушается к звуку топора, которым Никита рубит сухую сосну.

Выдохнув пар изо рта, он оглянулся направо. Кажется, кто-то смотрит за ним, но, не увидев никого, он принялся стучать по замерзшему стволу с новой силой, словно преисполненный трудолюбия дятел, или какая другая лесная пичуга.

А тем временем Алена готовит завтрак на печке (иногда на нее нападало желание что-нибудь приготовить, впрочем, не слишком часто), для которой, собственно, и рубились дрова. Дым выходит из дымохода, вьется тонкой струйкой, и сквозь дыру в небе доходит до Солнца, оставляя  маленькие, закопченные пятна.

Сестра Месяца с удивлением взирает на одинокий дом посреди километров леса. Денис, лесник, привел их в такую сторожку, о которой можно было в теперешнем положении только мечтать – кирпичный двухэтажный дом с железными, закрывающимися изнутри ставнями, арсеналом охотничьих ружей, и печкой, которую растопить можно за считанные мгновения. Поляну, на которой он стоит, почти идеальным полукругом окаймляют сосны.

- Денис, а как тут этот дом вообще у тебя появился? Ну, я имею в виду, что слишком он роскошный для избушки лесника.
- Тут раньше на самом деле, еще при совке, была дача для партийных руководителей, они сюда приезжали дичь пострелять, водки побухать.
- А сейчас сюда никто не приезжает?
- Условия недостаточно комфортные. Есть домики, где и джакузи, и бассейн, и кухня, ну ты понял, чтоб нормально отдохнуть, короче. А мне этот дом отдали.

Утро уходит, сосна качается и скрипит. Навалившись на нее плечом, Никита вдохнул воздуха и принялся толкать, черный, сучковатый столб упал в снег, брызгами разлетевшийся из-под дерева. Солнечное колесо напоминает о времени, еще одно маленькое утро, время осыпается хвоей, но его не жаль, ведь никто не становится старше.

Снег, вещь в белом, дни. Кто знает, что будет дальше? Здесь ли будет окончен их путь? Тающий снег. Снова тот же, что и всегда.

Закурив, он снял шапку и, вытерев со лба пот рукавом куртки, огляделся.  Поделиться чувством победы не с кем. Вообще-то дров хватает, но Денис останется здесь и после того, как они уедут, пусть у него будет запас. Как было решено за обедом позавчера, они пробудут здесь еще где-то неделю, а затем им придется снова ехать дальше. Схватившись за сучья, Никита повернул дерево так, чтобы его было удобно волочь к дому. И услышал шум мотора.

Спускаясь вниз со второго этажа, Аленой вела рукой по перилам, и говорила с Ромой:
- Ты уже лук кидал?
- Нет, еще не кидал.
- Лук и стрелы. – Ввернул выскочивший из-за двери Андрей.
- Так, иди, не мешай. – Сказала Алена, махнув на него кухонным полотенцем.

Андрей пошел по коридору, наткнувшись на пивную банку, Денис оставлял их везде, словно странствующий паразит – споры. Пиво он закупал в городе оптом, и пил его практически весь день, не выказывая, впрочем, никаких признаков опьянения. И сейчас Андрей застал его за тем же занятием – откупоривая очередную, Денис включил DVD-плеер и поставил «Пираты Карибского моря». Здесь же был и Артур, устроившийся в кресле в ожидании просмотра.

- Что вы тут?
- Садись, фильм с нами посмотришь.
- Да я хотел пойти подстрелить чего-нибудь.
- Ну давай, только не заблудись.

 Думая о чем-то невнятном, Андрей завтыкал на экран, по которому Джонни Депп, переодетый пиратом, убегал от психиатров наркодиспансера.

- Андрей, иди сюда. – Позвала его вдруг Алена. Вынырнув из кинематографического небытия, он прошел по коридору, обогнул шкаф и выглянул сквозь щели в ставнях.

Закрывать-открывать железные ставни окон на морозе тяжело. Чтобы посматривать порою на окрестности, Денис предусмотрительно проделал в них прямоугольные смотровые щели, закрывающиеся металлической пластиной – получилось похоже на заслонки, прикрывающей отверстие в почтовом ящике.

Посреди заснеженной дороги стоит «TOYOTA», стальной приветливой улыбкой освещая пространство перед домом. Ее двери раскрыты, оттуда летят звуки радио,
- Дома есть кто?
А рядом с машиной стоят пятеро мужчин, в легких, модного покроя дубленках, и все они держат ружья. У того, кто стоит возле переднего правого колеса, торчит из кармана бутылка.

- Есть. А вам кого надо? – Ответил Денис.
- Пусти погреться. – Скорее потребовал, чем попросил черноволосый, крепко сбитый малый.
- А что, в машине холодно?
- У нас бухло есть. Да мы охотники.
- Нет, ребята, не могу.
- Слышишь, мужик, не гони, тебя по-нормальному просят.
-Ага. А то мы можем и по-плохому. Да Леха?
- Да за нехуй делать. – Ответил высокий худощавый мужчина в меховой шапке, надетой задом наперед.
Его спутники, тем временем, захлопнули дверцы машины и стали приближаться к дому. Отчетливо слышно, как под ними хрустит снег.
- Стоять! – Крикнул Денис. Черноволосый остановился, остальные, посмотрев на него, тоже стали. – Так, охотнички, давайте в машину и ****уйте отсюда.
- Да ты чё, нахуй, ты знаешь, что мы щас с тобой, ****ь, сделаем?!

Вместо ответа Денис выстрелил в воздух, просунув дуло в смотровую щель. Все четверо метнулись к машине, и, спрятавшись за ней, стали стрелять по оконным ставням.

Артур побежал в комнату за пистолетом, по пути толкнув плечом заснувшего за лаптопом Рому, спросонок слабо соображавшего, что происходит в этом нестабильном мире. Денис снова выстрелил. На этот раз по машине, попав в тонированное стекло окна. Андрей, открыв шкаф, достал еще одно ружье, сразу же принявшись стрелять из другого окна.
Звучит бит битвы. Со второго этажа послышался звон стекла и возбужденные крики Артура:
- Ага, сука!
- Что там такое?
- Один хотел дом оббежать с другой стороны.

На поляне пред домом лицом вниз лежат два человека, жизнь из них уже ушла, и кровь постепенно напитывает все больше снега.  Еще один умер за домом, подстреленный Артуром – валяется, вписанный в оледеневшие контуры грядки. Пистолетная пуля пересекла холодный воздух, и нежно коснулась кожи лба. Последним, что почувствовал убитый, было ощущение тепла в той точке, где масло костей черепа расплавила сталь.

- Стреляй по колесам, чтоб не сьебались!

Андрей выстрелил по колесам, а из соседнего окна Рома внимательно наблюдает за тем, как раненный человек в смешной заячьей шапке пытается оторвать долговязое туловище от снега. Сам сдохнет, патроны лучше зря не тратить.

За изрядно изрешеченной выстрелами машиной прячется последний из оставшихся в живых гостей.
- Смотрите, он, кажется в машину лезет.

Андрей с неким тормозным удивлением увидел, как их последний противник выставил над машиной автомат. Очередь. «Нихуя себе, охотники», подумал он, отскакивая от смотровой щели. То же сделали Денис и спустившийся вниз Артур. Прозвучала еще одна очередь. Все смолкло, оглушительная тишина после грохота выстрелов, лишь слышно, как покинутый всеми лук шипит на кухонной сковороде.
- Убежит ведь сейчас. – Денис быстро высунул ружье наружу, пальнул, и дернулся обратно, сопровождаемый стрекотом автомата. – Если до города доберется – это ****ец.
- Что будем делать? Здесь есть еще одна дверь?
- Нет.
- А окна с той стороны на первом этаже открыть получится?
- Они так примерзли, что и ломом не отковыряешь.
- Может, можно со второго этажа спрыгнуть?
- Ноги себе сломаешь, высоко.
- Что-то он затих.
- Ну все, ****ь, убежал.

 Они снова метнулись к окнам, выставив ружья и приготовившись стрелять. Солнечный свет, отраженный снегом, ворвался в глаза, на поляне спокойно, словно в первый день творения.

- Он там?
- Не знаю.
- Эй, пацаны, не стреляйте. – Донеслось вдруг из-за машины.
- Никита! – Крикнул Денис. – А где…
- Да сейчас топор из него достану.

Свет двух желтых зрачков творит из ночи дорогу, машина перекатывается по ухабам. Дворники исправно сметают снег, а порывы ветра заносят его в выбитое окно, при этом попадая Артуру то в ухо, то за шиворот.
- Так ты к нему сзади подкрался, когда он достал автомат?
- Нет, я подобрался еще когда вы с ними общались. – Ответил Никита.
- Да уж, что говорить, пообщались так пообщались.
- А что они здесь вообще делали?
- Да *** его знает. Какие-то мажоры, ****ь, может, в натуре охотники.
- Они, наверное, еще упоротые были – вот так лезть без понта…
 - Хорошо, что не упустили.
- Та это понятно, это или бы они сюда с друзьями возвратились. Или с ментами. 
- Если нам повезет, следы засыплет сегодня за ночь.
На дороге показалась развилка.
- Куда? – Спросил Артур.
- Налево. – Ответил ему Денис, выкидывая сигарету. Заискрив, она исчезает во тьме.

Обшарив у мертвых карманы, и вытащив деньги, они облили машину бензином. Еще час они пили найденный в ее салоне джин («трофейный» – заметил Артур) и, смеясь, смотрели с пригорка на танец убийцы деревьев. Это скоро уйдет, это останется со всеми, это прекратится за час, это огненная пустота. Гром взрыва.

Время видеть, время без имен, танец ветра. Охотник и дичь меняются местами в ледяной империи тысячелетней  власти, но сама охота остается той же. Черный шаман дарит кровавые цветы Арктической ночи.

Один день, Один – ночь. Один день не может помочь. Печаль – свет. Зима – тьма. Пойти вслед, поймать козла. Начал лет летит год. Метель назад, метель вперед. Смахнуть Луну, поймав ее в горсть.

Там все закончено белым, там ничего не осталось, небо – сигнал ночи, черным сплетутся деревья, все повторяется снова, все приходит к финалу, лес переходит в степь, поздно считать, что не стоит, страх ничего не значит, черным сплетутся деревья, все повторяется снова, все приходит к финалу, лес переходит в степь.
Они идут назад среди ледяного сумрака лесных чащоб, освещая дорогу фонариком, и передавая друг другу бутылку, затем оборачиваются и смотрят на затухающее пламя. Шорох падающего снега, еле слышен. Они смеются в темноте. Звуки ощутимо те, что нужно.

Рома, Андрей и Артур идут по снежной колее, пошатываясь и ведя непринужденную беседу. Держась чуть позади, Никита выдыхает пар изо рта и поднимает воротник, вспоминая, как давно, очень давно, несколько жизней назад, он шел один по подобной дороге, под таким же небом. Так же точно ходили по дорогам и сто лет назад, и тысячу, и две – ничего не меняется, звезды остаются такими же, только странники одеты теперь в «Коламбию».

Сложно понять, как долго их хватит  жить так, как они живут. Что за горизонтом событий? Сказочный, переливающийся свет пишет в темном небе новое, зимнее имя ночи. Черными боевыми ладьями Артур, Никита, Андрей и Рома стараются сбить друг друга  с гладкого ледяного зеркала озера, блистающего под светом Луны. Скользя тяжелыми ботинками, напрягают мышцы, чтобы удержать равновесие. Разбивая локти, колени или голову при падении, ввинчиваются взглядом в злое небо.

Ум и безумие. Красота и уродство. Радость и горе. Любовь и ненависть. Удовольствие и неудовольствие. Настоящее и вымышленное. Возникнув однажды, эти слова исчезают… Есть лишь Северный Ветер, уносящий прочь всё то, что ты считаешь собой. Северный Ветер – это и есть Ты.

Черная ночь зимнего алкоголя, ветер, что наполнил  вены джином. Skold kalla mik: skipsmi; Vi;urs, Gauts gjafrotu;, grepp ;hneppan, Yggs olbera, ;;s skap-M;;a, hagsmi; bragar. Hvat's skald nema ;at?

                *   *   *

Через месяц придет весна. 15.37 на мониторе. Все начинают потихоньку сползаться в общую прихожую, где закинув левую ногу за правую, сидит Алена и задумчиво потягивает из низкого бокала зеленую ксенту абсента. 

Осторожно крадучись по синим садам, она толкнула маленькую дверцу, запирающую воспоминания на замок, проходя через свистящие вьюгами столетия, века снега, сквозь толщу ледяных глыб третьего тысячелетия. Вся ее жизнь была чередой действий и ожидания.

Зачарованно за дымкой следа она обернется рассветом, пристально следя. А там, уже близко, неизъяснимая даль прикосновений все ведет по горизонту событий, от точки до точки, от зимней иглы до весенней почки…

Когда змея потока оглядывается назад, то видит множество линий, бегущих вдаль, каждая сама по себе, но любая из них – нить в орнаменте, что сплетаясь по спирали, изменяется по своим загадочным законам. И некоторые из этих законов почти стали ей известны.

Солдаты, отправленные на караул, и там застреленные у металлического ангара, следы шин на белом в разные стороны – Алена помнит все так ярко, словно это случилось вчера.  Холодный день. Зимний день. Оставь попытки удержать, скользи, как тень.

Вот вошел Рома, и, задержавшись на мгновение перед креслом, где сидела она, посмотрел в зеркало. В зеркале отразился Рома, все в порядке, жизнь продолжается. Он берет в руки бутылку:
- Можно?
- Конечно.
Налив себе, Рома садится рядом и с удовлетворением рассматривает книжную полку.
- Что ты там такое занимательное увидел?
- Посещают всякие размышления. Мы только что с Никитой дунули.
- А, ну понятно, что ты такой загадочный.
- И томный.
- Ну, если ты так хочешь… – Они рассмеялись. – Можешь быть томным, что бы там не имел ввиду…
- Что я имел ввиду?
- Что вы тут ржете? – Спросил входящий Никита.
- А что вы курили? – Задала встречный Алена. - Я тоже хочу.
- Я думал, ты спишь еще.
- Да уже четыре часа дня.
- Я реально за последнюю неделю ни разу не видел, чтобы ты просыпалась раньше пяти вообще.
- Я вижу, тут все уже проснулись. – Констатировал Артур, пройдя по комнате и усевшись на подоконник.

Он оглядел комнату. Здесь его друзья. Нужно сказать всем то, что собирался.
- Вместе мы сделали все, что могли. Теперь нам надо расстаться.

Он часто сталкивался с фразой «в комнате мгновенно стихло». Это, конечно, лишь красивый оборот – любая информация так сразу не убирает. Артур помолчал немного. Сегодня он, наконец, озвучит то, что беспокоило их всех с тех пор, как они приехали в этот лес.

 Все, даже друзья, рано или поздно расстаются и идут дальше. Когда-то это казалось Артуру немыслимым, но теперь он понимает – это просто происходит. Лица и смех, и кажется, что это на всю жизнь. Ему не нужно спрашивать остальных, волнует ли их то, что путешествие подходит к концу – он просто чувствует.

- Я знаю, что все сейчас думают. – Снова сказал Артур, – Все это не важно. Мы не останемся прежними. Жизни тех, кто хоть раз повстречался нам на пути, навсегда изменятся. Все это будет продолжаться. Каждый из нас – часть того целого, что никогда не исчезнет. Вечная игра мчит нас вперед. Сколько всего было – не счесть. Было круто, было больно, были триумфы, были поражения, и были дни, как сейчас. Но мы должны идти своей дорогой. Хорошо, что каждый из нас – здесь. И хорошо, что мы будем где-то еще. Я слышу ваши голоса у костра, мои друзья, не нашедшие причин  существовать  вне сказки. Я помню ваши голоса. Звуки и смыслы, музыка и слова.… И из этого круга лишь безумец сбежит добровольно. И наши боль и ошибки – это боль и ошибки всех тех, кто такие же, как и мы. И порой песни звезд и ветвей звучат сильнее, чем ветер перемен, что заставляет  сниматься с прежнего места и лететь, меняясь. И мы движемся по сфере слов, нигде не находя главного смысла. Я помню ваши руки. Я помню ваши глаза. Крики птиц и тепло дружбы. И я хотел бы остаться с вами. Я так хотел бы остаться с вами. Я говорю спасибо этой огромной Вселенной, где нам есть место, где мы можем  жить, ощущая бесконечно пронзительную красоту происходящего и произошедшего. Я не знаю, что будет. Я говорю – спасибо. Эта секунда никогда не повторится. Каждое мгновенье – самое лучшее. Ничего не было напрасным. Наша жизнь – череда чудес.

- У нас больше не будет цели. – Произнесла Алена. – Цель придает жизни смысл.
- Наоборот. – Ответил Артур. – Смысл дает жизни цель.

Этот день.
Они стоят у окна.
Все так же падает снег.


                OUTRO

Поднимается Солнце неведомой зари над Землей, извечный инстинкт  новых избранников, одного из мгновений вечного покоя, пролетая по Небу, сплетаясь судьбами, стреляли ночью в воздухе весны, снова прочь, никому не помочь, возврат к оружию, говорит город, вперед стремятся те, кто находит путь, это происходит уже много тысячелетий, это приходит, каждый раз по-разному, говорят…