Последний старец по страницам 129

- Живая-живая… - прошептала Аня. Звук медленно выравнивался в её мембранах. – А ты?

- Вставай, давай, - он снова тряхнул. - Идти надо. Придётся крюк сделать.
- Придётся, значит придётся, - уклончиво заметила Аня.

   По своему опыту, наработанному в разведке, она знала: вопросы задаются к месту и ко времени. Ни того, ни другого не было.

   Пока она шли, хлопец пару раз приседал. Выбросив руку и приподняв за ложе автомат, он прицеливался в мирные, чуть колышущиеся от ветра кусты. Обращал внимание на какие-то шероховатости, что обнаруживались на траве, на стволах деревьев. Как-то раз, покопался вблизи муравейника, собранного из веточек и соломинок трудолюбивыми мурашами. Вынул какой-то неприметный сучок. Пробормотав: «Тьфу ты, бестолочь!», оглянувшись в сторону Ани, немедленно положил его на место. Присыпал и прировнял. Ага, тайничок, подумала   девушка. «Мёртвые места» оживают», как бы сказал герр Вильнер.

    Они дошли до двух поваленных деревьев, что были покрыты рыжей трухой. Стволы, изъеденные червем, покрывали своими тонкими побегами белые поганки. Здесь хлопец шёл уверенней. Он, положив ручонки на автомат, висящий на широком брезентовом ремне, лишь осматривался по сторонам. Иногда поворачивал затылок (Аня шла следом) в сторону девушки. Но она, похоже не вызвала подозрения с самого начала. Партизанский секрет, на который она наткнулась, услышав её отзыв в ответ на пароль, чему-то удивился. Но затем, придал ей в сопровождение этого молчаливого хлопчика.

   Из-за поваленных деревьев вылетела сосновая шишка. Описав дугу, хлопнула своей чешуёй недалеко от хлопца. Тот лишь выставив вперёд ствол автомата, показал свою бдительность. Не поворачиваясь, махнул Ане рукой: давай, мол! Пришли…

- Много силы – ума не надо? – недовольно бросил он двум парням из своего отряда, что притаились за трухлявыми стволами. Недалеко, где начинался откос с выпирающими корневищами, были привязаны две лошади. – В следующий раз – гранатой  угощаю. Прямо по кумполу! Так и знайте, - он красноречиво тряхнул подвешенными к поясу «лимонками» в количестве двух.

- Ну, понятное дело! – протянул один из парней с пулемётом Дегтярёва. – Больше не будем. Жизнь ведь дороже, - он провёл рукой по молодой щетине.

- До командира? – другой, у которого из-под воротника гимнастёрки со значком «Ворошиловского стрелка» выглядывала тельняшка, тряхнул золотистым, точно спелым чубом в сторону девушки. – Сопроводить надо?

- Так точно, - шмыгнув носом, промычал тот. При этом опустил глаза в мох. Наподдал лаптем (видать, сапожек под размер, не нашлось) ветвистую поганку. – До самого главного…

- Но-но! – процедил первый, шутливо хмурясь. – Ишь распинался! Природу любить надо! Она как мать твоя, обалдуй! Понял?

- Понял, - хмыкнул парнишка. – Люби Природу как – мать твою…

   Парни из ближнего секрета заржали. Но в полголоса. Хлопец в пилотке улёгся на мох рядом с шутником, что был в папахе-кубанке. Тот расстелил скатёрку. Разложив на ней ломоть хлеба, нарезанные бруски янтарно-жёлтого сала (у Ани замутило во лбу) и луковицу, предложил это угощенье мальчишке. Её они как будто не заметили. То и верно. Проверяют, мать их – «Природу надо любить!» Демаскировать лес не надо – вот что! Ведь дуракам понятно (не дурам!), что следы пребывания человека в необжитых лесных районах сразу видать. Вот так и вычисляют фрицевы да наши разведчики: по брошенному иным обалдуем окурку, консервной жестянке и прочим мусорным принадлежностям. Плюс-минус: вырванные ветки (руки бы вырвать тем, кто их вырывает!), вытоптанные ягоды да грибы, уголья и зола от костра, что не подумали засыпать и заровнять.

- Ну что, девка, теперь вместе топать будем? – сказал тот, что с «Ворошиловским стрелком». У него на груди висел пистолет-пулемёт со странным угловатым кожухом. В остальном был похож на ППД. – Ну, потопали…

- Я не против, - заметила Аня. Чувствовала, как омерзительное спокойствие окутывает истомлённые члены. Подступает к горлу в виде удушья. – Если вы тоже не против.

- Я-то? – усмехнулся тот. Они шли рядом. Наподдал ей локтём. Задел как бы ненароком левую грудь, что обозначилась выпукло под ситцем. – Меня Сашкой кличут. А тебя как мама называет?

- Фаина Николаевна – имя, отчество  моей мамы, - улыбнулась девушка, стараясь подчинить всё возрастающее беспокойство. – С детства называет меня Любкой. Как артистку Любовь Орлову.

- Любка, значит… - парень ей загадочно подмигнул. – Любовь, это самое, дело хорошее!  Мамаша твоя, женщина умная. Завидую… Вот я, сиротой рос. Никем не прикормленный, не пригретый. Попал после трёх ходок в детский дом имени «Пролетарской коммуны». Давно это было! – так как Аня сочувственно ему кивала, он ободрялся всё более:

-       Так вот, о чём это я? Любушка-Любаша! Ягодка ты моя, лесная. Чагой-то не весело мы идём? Не находишь?

- Чагой-то?.. – шутя переспросила его Аня. Он заржал. – Как это, не весело?

- Да так! В ногу как-то. Всё равно как в армии. Так не пойдёт. Устала поди? Помнишь, как в той сказке? «Сядь на пенёк, съешь пирожок». Ферштейн? Натюрлих?

- Я, я! – сказала Аня, пародируя германских солдат. – А где пенёк-то?

   Подходящий пенёк тут же, как нельзя некстати, отыскался. Причём довольно быстро. Сашка подсуетился. Он быстро расстелил стиранный носовой платок. На нём по мановению волшебства появился колотый сахар, германский мятный леденец в прозрачном чехольчике, два сухаря с золотисто-чёрной корочкой. Всё это богатство было предложено к ногам Ани. А они действительно требовали отдыха. Девушка прошла от «железки» километров пятнадцать. По кочкам и ухабам. Прячась и замирая: местами рубился и складывался в штабеля лес. Инженеры из батальона Тодта, а также солдаты «трудового фронта» в коричневой амуниции, с нарукавными повязками со свастикой, шныряли то там, то тут. Поваленные деревья освобождали от сучьев и листьев. Один раз она наткнулась на пожилого солдата из «трудового фронта». Он стоял и мочился, отставив винтовку. Увидев девушку в платочке, лишь вскрикнул «Main Gott!» Стал торопливо застёгивать ширинку. Стеснительность этого немца её выручила: она сумела уйти незамеченной. Хорошо, полевых жандармов в этих местах не наблюдалось.

- Я вот что подумал, -  продолжал неугомонный Сашка. – Любаша! Снимай-ка долой гавнодавы! Я тебе ноженьки помну. Небось устали-то? Притомились бедненькие?

- Да уж, не отдыхали, - осторожно, но с улыбкой кивнула она.

   Не дожидаясь ответа, он потянул с её ноги левый ботинок. Тот свободно болтался на девичьей ступне, которую покрывали волдыри да кровоподтёки. Аня научилась заворачивать портянки, но таковых не отыскала. Поэтому изранила ноги. Раны обложила листьями папоротника и шалфея. Это несколько успокоило боль. Последние полтора километра до первого секрета она шла со звоном в голове, с ватными ногами. В ступнях лишь неприятно саднило, так как тяжесть тела девушка научилась переносить со ступни на икроножные мышцы и тазобедренный сустав. Походка при этом получилась припадающей. Как у беременной или несущей что-то на животе. Гранаты или патроны, например.

   Сашка, стянув гавнодав, с ужасом осмотрел обложенные зелёными сморщенными листьями пятки и ступни. Пальцы, почерневшие от грязи, были также тщательно обёрнуты. Сквозь потемневшую зелень проступала бурыми пятнами кровь. Аня собиралась сама сделать привал. Обмыть ноги водой, будь поблизости ручеёк или лужица. Уложить старые листочки с новыми, что были в кармане платья.

-        Эка  тебя разранило! – протянул он с расширенными, серыми глазами. – Из далёка, видать, шла? Ну, ясное дело. Могила, тишина! – он стукнул себя в грудь.      Затем стал осторожно мять рукой больные места. – Терпи-терпи!

   Рука его поползла по лодыжке. Затем горячие пальцы скользнули наверх, к колену. Охватили его. Стали, осторожно приглаживая кожу, ползти вверх. К горячей округлости бедра. Там, где у Ани, после первых же прикосновений стало сладостно щемить. И волнами разливаться к животу.

- Вот это видел? - её рука осторожно подняла с земли большущий камень.

- Ага, - он слепо качнул головой. Рука его по прежнему ползла в заданном направлении. – Врезать хочешь? Ну врежь! А что?

- И врежу… - стиснула зубы девушка. – А ну, руки прочь! Не понятно? – её пальца крепче стиснули камень. Напряглись для удара. – С повязкой давно не ходил?

    Рука чуть замерла. Слегка подрагивая, остановила свой поиск. Совсем немного…

- Любаша… Некультурно как-то получилось… - опустил он глаза. Уронил подбородок с отросшей бородкой на автоматное жёлтое ложе. – Знаешь, как тут истомился? То-то! Да и ты, я вижу, давненько радости не испытывала. Не с фрицем же в койку  -  плюх? Правда? Ты, я вижу, не из таковских будешь. Сразу твой взгляд заприметил.  Когда ещё давеча с нашим Колькой топала. Вот, думаю, девка: глаза синькой обведены, качается на ходу. А какая тоска в этих глазоньках? Думаешь, не заметно? То-то!

- Руку-то всё равно… Убери, говорю, лучше, - Аня не знала, что и думать. Камень она держала уже из последних сил. Вот-вот, пальцы разожмутся сами.  – Не шалава я. Правильно заметил. Вот и не лезь.

- Не вопрос, - рука, нехотя дрогнув, слегка отползла.

   Они пробыли несколько минут в безмолвии. Камень-таки предательски вывалился из разжавшихся пальцев. Мягко упал в траву. Кракнула, как выстрел, какая-то ветка. Больше Аня ничего не помнила. Небо сверху пошло кругами. Затем мягкий удар в темя. Вспышка и темнота. Кто-то сопел, пристраиваясь на ней. Пытался раздвинуть её ноги – она изо всех сил стискивала колени. Царапала руками землю, обламывая ногти, хотя царапать следовало чью-то наглую рожу. Жаркие губы касались изгиба её шеи. Рука расстёгивала пуговички клетчатого платья. Другая бесцеремонно мяла грудь. Затем, когда сил уже не оставалось («Пусти, паскуда!»), она, шепча проклятья, которые казались ей громоподобным криком, впала в дурящее беспокойное забытье.

   …Она очнулась от того, что сверху потекла струйка воды.  Глаз приоткрылся. Она увидела у головы ботинок с высокой шнуровкой. Из коричневой кожи. Взгляд пополз выше – там начинались заправленные в ботинок брюки синевато-зелёного, не нашего сукна. Она даже не испугалась. Что это – с самого начала была провокация? Германский розыгрыш? Или…

- Эта шлюха, кажется, не думала сопротивляться, герр лейтенант, - раздался звонкий юношеский голос по-немецки. – Расставила ноги!