Последний старец по страницам 135

- Раз позволил нам перемолоть после Харькова столько дивизий на Волге, может там и играет с нами? – Власик продолжал разговаривать со спины. – На черта ему эти руины? Что он за них держится?

- Но и мы тоже их держимся, - Сталин принялся нарочно громко выбивать люльку трубки о звенящую бугристую пепельницу.

- Но так то ж! Извиняюсь, вашим именем город назван! Для каждого советского человека - святыня, а не город.

- Ладно, - доброжелательно заметил Сталин. Он шумно продул черенок. Крошка табака незаметно попала ему в нос. Глаза от этого налились кровью. – Подумал… Спасибо, Николай. Иди…

   …Как там Яша? Этот страшный по лукавой своей простоте вопрос ужалил в самое сердце. Он едва не охнул. Лишь инстинктивное движение – левая, высохшая после не залеченного перелома в детстве рука поползла к груди – позволил устоять на ногах. Предательские фотографии и письмо уже пришли к нему по линии Женевского отделения  Красного Креста. Оттуда и до этого приходили всякие подлости: сжалиться о советских пленных, что умирают с голоду и холоду, поедают друг друга,  как каннибалы, в немецких лагерях. Позволить снабжать их гуманитарными посылками. Будто бы он заявил: «У нас нет военнопленных. Только изменники родины». Ничего подобного он не сказал. Его слова грубо исказили. Изменников, конечно, хватает. Но при чём его жалость? Сами виноваты, что сдались. Ведь исключили Советский союз из Лиги наций в феврале-марте 41-го – за зимнюю войну с Финляндией. Благодаря ей Ленинград не был захвачен немцами – граница отодвинулась до Северной Карелии. При том, что он по каналам НКИД и своим личным спецслужбам обращался с подобными предложениями к финнам. И военные действия начал лишь после их категоричного отказа и с объявления войны за сутки до её начала. Что теперь поправишь? Исключили, так примите нас вновь в свою Лигу. Но ведь им не это нужно! Нужно, чтобы товарищ Сталин «просигналил» всему миру о своей лояльности к слабым духом. И те бы сдавались и сдавались.

   А Яша… Это его, Иосифа, крест. Мягкий, глазами и голосом в мать. Екатерину Сванидзе. Не имел он права сдаваться в плен. Не имел. Лучше бы погиб. Пустил себе пулю в висок. Погиб при попытке к бегству. Мало ли кидалось из колон военнопленных и  гибло под пулями германских конвоиров? «…Отец, меня хорошо кормят и хорошо со мной обращаются….» Неужели его рук? Отсечь бы такие руки. А Вече должен был первый просигнализировать. Но нет! Молчал… Хотел, видно, сильнее уколоть меня. Что ж, это тоже придётся запомнить. До конца войны.

   Через несколько минут Власик доложил о прибытии Берия. Сталин тут же принял наркома НКВД и генерального комиссара госбезопасности. На стол, его зелёное сукно, тут же легли из папки акты графологической и почерковедческой экспертиз. В особом конверте покоились фотографии Якова в распахнутой шинели, с всколоченной головой. Рядом с ним шли в широких галифе два германских офицера: улыбающийся оберст из люфтваффе и офицер (звание было трудно разобрать из-за блика на погонах) в мундире с чёрным отложенным воротником. Экспертиза полностью опровергала подлинность фотоснимков и якобы письма. И там, и здесь – фальшивка. И то неумелая. Тени падают вразброс. Блики созданы намеренно, в лабораторных условиях. «Голова» Яши установлена на чужое туловище.

- Молодец, - похвалил Сталин своего железного наркома. – Теперь только держи руку на пульсе. Мне важно знать: через кого и какая из двух? Ошибки быть не может. Особое внимание – на Вячеслава, - он зловеще улыбнулся. – Где?

- Вот, товарищ Сталин, - Берия вынул из другой папки листы с записями «прослушки» у Дома ЦК. – Данные за месяц. На прошлой неделе ничего особенного. По телефону ни гу-гу. Только пилит своих сотрудников. Как доложат ему сексоты на кого – начинает устраивать разнос.  На час! По-моему, догадывается. И издевается… А вот дома он другой. Часто уединяется с женой в ванной комнате. Включают все краны. Что-то там идёт. И чем ближе к нашей дате, тем больше воды у них струится. За всеми из обслуги, включая домработницу, установлено круглосуточное наблюдение. Оно тоже пока ничего не дало. Разве что… - видя, как глаза Сталина сверкнули, нарком сбился, но продолжил: - Через полпреда в Швеции Коллонтай  Полиной Жемчужиной давно установлен контакт с секретариатом Гиммлера. Постоянно запрашивает у них информацию о еврейских капиталах, реквизированных нацистами. Сердобольная какая… Домработница как-то проходила мимо шведского посольства. Когда мимо неё проходили из резидентуры бюро S, помощник атташе по культуре, и они сравнялись… Поскользнулась и чуть не упала. Якобы… В кадрах оперативной съёмки не разобрать – произошёл ли контакт. Но с точностью до 70  могу заверить: мог произойти.

- Следить какая информация проявится у Гитлера, - нахмурился Сталин. – Только это. Никаких опрометчивых движений. Ты понял, Лаврентий? – когда тот, покрывшись испариной, кивнул, продолжил: - Мне доложили, что некоторые из твоих ребят-нелегалов глубокого прикрытия на досуге занимаются антифашисткой деятельностью. Листовки даже по ночам клеят.  С ума сошли, сопляки эти? Им головы надо за это пообрывать, - Берия вновь трепетно кивнул. Что-то молниеносно записал карандашом в большой служебный блокнот. – Так и передай по резидентурам: никакой внеслужебной самодеятельности. Их жизни сейчас: достояние всего советского народа и всего человечества. Пусть помнят. Припугни их как следует. Пусти машину с фарами по встречной, подошли жуликов или громил. Ты можешь…

- Слушаюсь, товарищ Сталин. Разрешите доложить: операция «Гейне» подходит к решающей фазе. Противник окончательно уверовал в наши намерения – взять реванш за незавершённое наступление зимой. Он концентрирует свои танковые и механизированные дивизии, включая части SS, там, где ожидается. На предполагаемом участке главного удара никакой перегруппировки сил противника не наблюдается. Более того – враг намеренно и дальше ослабляет свою оборону. Особенно на флангах.

- Если на обоих направлениях что-нибудь произойдёт за предстоящие сутки, обязательно докладывай. Приезжай и буди среди ночи. Я разрешаю, - Сталин, подойдя вплотную, похлопал Берия по плечу. – Верю в тебя, Лаврентий. С того самого момента, когда увидел тебя. Когда узнал про работу в АзЧК, в начале подумал: вдруг английский шпион? Теперь вижу, нет. Точно не английский. Говорят, ты женщин насилуешь. Одних школьниц замучил в постели не одну сотню. Там, где с Ниной и сыном живёте, там у тебя личный гарем, - пыхнул Сталин, обдав наркома медвяным дымом. – Насильник ты, Лаврентий! Точно – не английский. Там со времён лорда Галифакса, что  турнул нас из Лиги, все педерасты. Так что верю, что не шпион. Доверяю…

- Спасибо, товарищ Сталин, - усмехнулся Берия одними глазами из-под пенсне. Губы остались сжаты. – Женщины иногда бывают. Но только по службе. Это мои агенты. Иногда, конечно, успокаиваю как могу. Но… Нину не проведёшь. Если почует женский одеколон – жди скандал.

- …Что по другой операции? – Сталин испустил клуб дыма в сторону напольных часов, намекая на время.

- По «Монастырю» лучше, чем предполагалось, - облегчённо вздохнул нарком. – Источником, кажется, заинтересовался сам, - Берия провёл щёпотью пальцев под носом. – Его интерес прикован к объекту моим нелегалом. Теперь дело во времени. Черчилль с Рузвельтом накачивают Нормандию листовками с предсказаниями Нострадамуса о трагедии на Рейне. Там действительно есть катрены про  Х и т л е р а и неуспешный исход войны в Европе.  Упоминается название великой немецкой реки – как предупреждение о предстоящем поражении. Фюрер был и остался мистиком. Мы внушаем ему идеи о его мессианстве.

- Это хорошо и плохо. Он может наделать глупостей сверх того, что сделал. По моим данным Гиммлер убедил его начать уничтожение всех евреев, сконцентрированных в гетто по всей Европе. Чувствую, что он это сделает.

- Что ж, товарищ Сталин, мы выгадаем на этом. Подготовим обращение к еврейской диаспоре США, Ирана и нейтральных стран. У них не останется выбора. Американские евреи будут и дальше давить на конгресс об увеличении помощи по ленд-лиз и высадке в Европе. То, что нам нужно. Так что худа без добра не бывает.

- Да, сами виноваты. Вот что… У тебя там слишком разветвлённая сеть. Много случайных людей, которые достались нам от Троцкого с Радеком. Почисть свою резидентуру, Лаврентий. Только тихо. И без осложнений. С нас достаточно предательств «Лётчика» и «Хромого».

- Понимаю, товарищ Сталин.


*   *   *

...Цвигун полз по заснеженному склону Мамаева кургана. Освещаемый сигнальными ракетами, он выглядел  как пейзаж луны. Всюду воронки разной величины. От свежих – волнами, по траектории полёта, рассыпалась вывороченная земля. Пустые ящики из под консервов, галет были редкостью. Как и деревянные окраинные дома они шли на топливо. Кучи стрелянных, заиндевевших гильз, пулемётные ленты, борозды давно отрытых траншей, что сложной паутиной извивались по возвышенностям. Подбитые танки виднелись ближе к ничейке – многие ещё с лета и начала осенних холодов, пользуясь временным затишьем утащила эвакуационная служба. Наша и фрицев. Наверху, освещаемые бледно-жёлтым, красным и оранжевым фосфоресцирующим светом, высились громадные нефтяные баки, почернелые от копоти. К началу первых холодов они и перестали гореть. Дважды из, казалось бы пустых и брошенных траншей доносилась обрывистая чужая речь. Щёлкали зажигалкой, прикуривая сигарету в кулаке. Играли чуть слышно на губной гармонике или аккордеоне. Один раз, после этого музицирования, с нашей стороны, что расположена была у берега, близи развалин водонапорной башни и станции электрички,  взлетело  дюжина ракет. Часть приземлилась у вросшего в колючий белый снег Цвигуна. Разбрызгивая разноцветные искры, ближайший пиропатрон освещал окружающий мир блёклым, мёртвенным светом. Разбрасывал неровные тени. Затем по пятачку ударили тяжёлые батальонные миномёты калибра 120 –мм. Было жарко…

- Кхе… кхе…кхе… - прокашляло почти под ухом. – Das ist verfluht! Chaise Russich Ivan ist too lidos!

    Цвигун тут же вжался лицом в снег. Над бруствером, отделанным жердями и даже какими-то досками, виднелся с противоположной стороны германский указатель. На нём чёрным по белому было написано: Ahtung! Kommando der 10 Pioneers Tr.

- Ладно… Заладил, - забубнил он себе под нос. – Выходи уже, давай. Ком шнель!

- Ja, Ja… - зашептал понимающий голос. – Ich been vershtehen…

- Ну и выползай! Шевели мослами, кому говорят. Время-деньги…

   Из-за бруствера, что вёл в извилистый ход сообщения, показалась окрашенная известью котлообразная каска. Затем, напряжённо озираясь, выполз, согнувшись в три погибели сам Ганс Эшке. Шея была укутана шерстяным шарфом. Облачённый в белый бушлат и брюки толстого сукна, с подстёгом из шерсти, он похоже не мёрз. На ногах были войлочные боты на толстой деревянной подмётке. Хоть и были знакомы, но немец пришёл на встречу с карабином. За ремнём с шестью тугими подсумками и коробчатой сумкой, была заткнута граната.

- Рус! Давай обмен, - клацая зубами, начал тот. – Ты есть первый! Сталин гуд! Война ист шайзе! Давай…

- Что тебе давать, обязьяна фашистская? Я те покомандую… В прошлый раз – кто давал? Я… Чья теперь очередь? Ну?

- О, я есть забывайт! Это есть мой ошибка.

- Память надо лечить. А то сразу – давай ему.

   Вскоре натуробмен состоялся. В вещмешок Цвигуна перекочевал «мыльный карандаш», набор бритвенных лезвий в целлулоидной коробке, золотисто-оранжевый фольгированный пакетик с попугаем и плитка швейцарского шоколада. Кроме того: бутылка вермута, полиэтиленовые упаковки с колбасой и сыром, что были нарезаны дольками, оранжевая пластиковая коробочка со сливочным маслом. Фрицу от щедростей душевных досталось: кусок свиного сала с янтарно-синими прожилками, бутылка медицинского спирта две цигейковые шапки и варежки.   Шапки были списанные и предназначались в тыл. Но куда там! Ваське удалось заполучить их у интенданта на правом берегу, когда плавал туда за наградой.

- Мы есть договариваться за три! – встрепенулся немец. – Три перчатка! Wa ist drei…

- Где я тебе – «драй» возьму? Морда ты… Жди до следующей побывки. Гитлер капут? Ферштейн, параша?

- Hitler ist kaput, Mein Froinde! Stalin ist good furer!

- Только не хрен товарища Сталина своим фюрером поганить! Не то хер тебе будет вместо варежек. Покеда…

   Загребая локтями, он пополз назад. Следующая встреча – через три дня на этом же месте. Как всегда  Эшке предупредит его кашлем. Как-то раз, когда Васька приполз (товарообмен шёл уже месяц!), то в назначенное время не услышал сигнала. То есть услышал явно другой, простуженный кашель. Так и пополз, стараясь не дышать, обратно. По добру и по здорову. Теперь он полз весело. Казалось, что не полз – летел, едва касаясь заснеженной земли. Все звуки зловещего военного мира казались ему на редкость мелодичными. Вот «прошелестел» германский MG 34. От возвышенности, что шла под ближайшим сгоревшим нефтебаком, в нашу сторону потянулась пунктирная полоса трассирующих пуль. Никакого чувства опасности она у него не вызвала. Напротив – было красиво. Малиновые искры, что вытянулись в дорожку, напоминали бенгальские огни. Снег напоминал папье-маше или конфетти. Будто невидимый старик с белой бородой, в малиновой шубе с посохом изо льда разбрасывал вокруг эти гостинцы. Было начала ноября. Волга уже встала. Оделась в льдистый панцирь Великая Русская Река.

    …Васька помнил, как первый раз ему удалось поцеловать Люду. Было это там же, при обороне развалин жилого дома в районе посёлка «Баррикады», что граничил со «Спартановкой». Они ползли к позициям сорокапяток, когда он предупредил её: не кашлять и не шуметь. Работают снайперы. Затем игриво поинтересовался, слыхала ли про таких? Она в тон ему заметила, что да. Подругу один убил – выстрелом в лоб. На Сапун-горе… Оказалось, что эта девочка лет 20 уже прошла крещение огнём. И водой тоже. Участвовала в эвакуации остатков крымского фронта. В Севастопольской бухте под бомбами «штукос» и «юнкерсов» с «хейнкелями» и «дорнье» помогала грузить транспорты с ранеными. Из-за убыли в личном составе тамошних медсестёр, её даже отрядили на батарею береговых башенных орудий. Она жила неделю в бетонных казематах, что сутки напролёт молотили бомбами те же «штуки». Затем к ним подключились тяжёлые гитлеровские пушки. Не меньше «шестисоток», говорили моряки-комендоры. Ишь как садят… Одна из трёх 180 мм пушек в башне была выведена из строя. По стенам каземата пошли трещины. Вскоре вышла вся соляра: сел движок дизель-генератора. Отключилась автоматизированная подача снарядов из погреба в приёмники затворов. Пехотинцы впереди начали группами отходить. По действующей ещё телефонной связи им тоже поступил приказ: отходить в город. Батарею взорвать. За неисполнение приказа… Они выдвинулись туда. Один из моряков вынул из мешка пакет с порохом. Рассыпал из него серые борозды по ступеням в порохового погреба. Затем, выйдя на задний двор  капонира, поджёг. Расчёт батареи оказался уже достаточно далеко. Через десять минут вздрогнула земля. Укрывшиеся за скальными обломками бойцы и медсестра увидели над собой чёрно-красное гигантское облако. А комендор Гриша так и не вернулся. По его душу и моряков, и Люду ещё тогда тягали в особый отдел. Якобы тот был из семьи раскулаченных и близок к семье немецких колонистов под Саратовом, где родился и вырос. На законный вопрос Люды: «…Если вы его подозреваете, почему он тогда взорвал батарею?» немолодой усталый капитан третьего ранга лишь усмехнулся. Довольно нелицеприятно посоветовал ей больше помалкивать и слушать. На его дальнейшие попытки выяснить «кто да что» о товарищах-матросах, девушка лишь громко фыркнула.

    Вскоре её перевели в 1-й сектор обороны или так называемое «кольцо внутреннего обвода», что окружало развалины города. В санчасть, что расположилась в выдолбленном в скале блиндаже. Туда с передовой приносили окровавленных, потерявших человеческий вид матросов и солдат. «…Будешь со мной спать, будешь хорошо иметь», - последовало молниеносное предложенение от начальника санчасти. Лысый и широкозадый, он был откровенно противен девушке. К тому же вечно тянул спирт. Попытка завладеть силой нарвалась на отпор: «дохтур» увидел на уровне лица скальпель. А когда ранило Игоря, младшего лейтенанта, что был артиллерийским корректировщиком, ей и ещё одной девушке, Насте, что часто сиживала на коленях у начмеда, довелось ползти вместе. К подножию Сапун-горы. Там, оказавшись у воронки с телом, они заметили, что Игорь мёртв. Пуля пробила ему лоб. В следующий момент, когда Настя подползла вплотную и хотела снять планшетку, а также оружие со «смертником», её руки судорожно взметнулись. Изо лба вылетели кровавые брызги. Она уткнулась в каменистую землю. В следующий момент, в восьми-девяти метрах шевельнулось то, что было кочкой с колючками. На обомлевшую от ужаса Люду уставилось загорелое лицо. Под каской в камуфлированном чехле. Вороненый ствол винтовки с глазком оптики маячил из стороны в сторону. Затем фриц, оскалившись, проговорил: «Komm naсh muter!» Она помедлила. Тогда снова прозвучал выстрел. Пуля взметнула фонтанчик пыли. Лишь это заставило её ползти опрометью.

   «…Я об этом никому кроме вас не рассказывала,» - призналась ему Люда. «Никому и не надо, девушка, - ответил он. – Я ж не тот говёный особист? И не прокурор какой? Вас закладывать не стану». Сия откровенность выросла не на пустом месте. После того, как они побывали на позициях ПТО, взгляд Люды, уже на обратном пути, упал на подбитый германский танк. Там суетился немецкий солдат-санитар с брезентово-кожаной сумкой. Заметив «гостей» он вырвал из кобуры пистолет. Принялся стрелять. Васька тогда орал страшные слова, чтобы «товарищ ефрейтор» спрятала кое-что и не таращилась. Сам выпустил раз за разом весь магазин СВТ. Из развалин помогли своим огнём моряки с Симоновым. Вскоре немцы накрыли площадку с подбитым танком из миномётов. Пришлось взвалить девушку на плечи и, как говорили на зоне, «делать ноги». Понимая как стыдно ей за случившееся, он ни разу не намекнул об этом. Ни ей, ни другим. Только Симонов, игриво теребя белый от извёстки ус, что-то понимал на своём уровне. А на следующую ночь она сама пришла к нему. Губы её слились с ним в жарком поцелуе.