Последний старец по страницам 136

...Цвигун осторожно, вытягивая шею, подползал к нашему переднему краю, что местами подступал вплотную к германским траншеям. Путь-дорожка его лежала на секрет. На стыке двух минных полей. (Прошлым месяцем  ребята из сапёрного батальона ползали в этих местах. Понаставили до сотни пехотных и противотанковых «кругляшек».) Проход был помечен едва заметными колышками. Сам Васька подложил ещё пяток камней, что б не ошибиться. Не дай Боже! Дважды на мины попадали люди с нашей стороны. Один раз – с немецкой. Их разорванные в клочья, обезображенные трупы с разбросанными конечностями в лохмотьях сгоревшей амуниции не выглядели аппетитно. Во всяком случае Васька однажды блеванул, проползая мимо.   Уж на что уже бывалый, а так – понесло… Он заметил над бруствером щиток «максима» и кожух цилиндрического ствола, укрытый мешковиной. Решительно пополз к нему. Но, не доползая метров пяти, разглядел, что пулемётная ячейка была вроде нежилой. Необжитой окоп чувствуется уже издали. Особенно в морозную ночь, когда колышется парок дыхания. Слышится кашель и шепот, позвякивание оружия. А запахи! Кислый запах немытых человечьих тел, запаршивевшего сукна или овчины, запах пшённого концентрата, сала или ржаной «черняшки». Или йодоформа, что пьют заместо спирта для сугреву. Выменянного или выпрошенного у жалостливой медсестрички. Или у сердобольного военврача какого-то там ранга. Ничего подобного не наблюдалось. Это было тревожно. Ещё как…

   Оружие Васька  (СВТ-40, от убитого Петро) оставил там же, в секрете. При нём был лишь трофейный германский штык. Да германский «Вальтер» ПП, в котором оставалось всего два патрона. Пистолетик был им взят из кобуры убитого фрицевского миномётчика. Сначала берёг как трофей. Затем думал подарить Люде вместо прежнего – «Люгера» П38. Пистолет был с хорошим боем, но сильно большой. А когда израсходовал почти всю обойму в последней вылазке (уничтожали ночью миномётную батарею на правом гребне, как раз у сгоревших нефтебаков), решил подождать с подарком. Куда дарить – с двумя патронами? Сейчас он раздумывал над тем, как быть. Если он прав, то происшедшее в окопчике – следствие вылазки германской разведки. Ведь кто-то же снял бойцов с секрета, а пулемёт оставил?

    Он вынул пистолет из-за пазухи. Сплёл пальцы вокруг рифлёной рукояти с вензелем W.  Сняв шерстяную перчатку, снял с предохранителя и оттянул пружинистый затвор. При этом чуть было не отжал специальную кнопочку на рукояти, что выбрасывала обойму. Было как будто тихо. Взлетали, озаряя заснеженное, изрытое воронками чёрно-белое пространство, развалины впереди со вставшими дыбом рельсами, осветительные заряды. Стучали изредка с обоих сторон тяжёлые и лёгкие пулемёты. Но временами чудилось будто кто-то сопит. Васька, на всякий случай прочитав лагерную молитву про чёрта, что родил трёх чертенят (пожелал им доброго здоровья и в обмен попросил «рогатого» охранить его от всякой напасти!), взял чуть левее. Заползая вход сообщения, он сначала примостился на бруствер. Осмотрелся… Ничего, вроде бы тихо. Чуть поодаль начинались, раскинувшись крыльями, позиции 4-й и 5-й (родной) роты 34-го батальона 13-й гвардейской дивизии. Как раз на стыке и поставлен был секрет с пулемётом, чтобы беречь сон и покой бойцов. Дабы не тревожила их, сердешных по ночам германская разведка, что на прошлой неделе утащила-таки четверых. (Один днём позже выступал по «германскому радио». Призывал желающих выходить без оружия на ничейку, где «…добрые германские солдаты вам любезно дадут покушать и выпить шнапсу. Ну,  а затем переправят вас в тыл дожидаться конца войны с жидовскими комиссарами и их прихвостнями…») Как бы не было сейчас гостей. Мрачные мысли заволокли его душу. Он вспомнил широко раскрытые глаза сержанта Кадилова, что был старшим секрета и пулемётного расчёта. Над ним нередко смеялись из-за фамилии, а также из-за смешного отчества – Афанасий Павлиныч. Был он из рода священников, за что долгое время (до 1938 года) испытывал всяческие трудности. Кто-то из его родственников ранее сидел по тюрьмам и лагерям. Теперь же, в связи с  потеплением власти к православной церкви был освобождён совсем или досиживал срок на спецпоселении. Афанасий вызывал у некоторых бессовестных красноармейцев шутки, когда крестился или целовал нашейный медный образок перед боем. Мёртвых он также перекрещивал и старательно закрывал им глаза. Даже убитых немцев. «Тоже люди ведь! – горестно говорил он, потирая лоб или подбородок. – Богом сотворённые. Не их вина, что фюрер у них. Покаются там, пред Богом-то… Куда им деться? На небесах пред Ликом Святым никто не укроется. Всякое дело явлено будет. Вот там – суд! А что здесь? Одна морока. Да томление плоти. Небеса- вот освобождение для человека. И всякой Божьей твари». Тягали его пару-другую в полковой СМЕРШ. Но ничего не добившись, отпустили. Религиозную и антисоветскую пропаганду теперь не приклеишь. Даже бессовестные  в органах, что попадались ещё, боялись идти на это. Не зря товарищ Сталин (был пущен слух!) в беседе с председателем союза писателей Александром Фадеевым попросил того перекреститься: «Правда, что вы вэрующий?» - Правда, товарищ Сталин». – «Пэрэкрэстытесь, если так! Я тоже был вэрующий в Бога, а повэрил в коммунизм».

    Перемахнув через бруствер, Васька некоторое время постоял. Держа тупой вороненый ствол на уровне глаз, пошёл к пулемётному гнезду. При этом вжимался в промёрзшую земляную стену хода. На всякий случай поднял с земли увесистый ком. Забросил его куда следует. Там что-то громко стукнулось. Но ничего не произошло. Окоп продолжал хранить молчание. Можно было отправиться в штаб батальона. Доложить ротному младшине Седельникову, что так мол и так, оказался у пулемёта и не нашёл там никого. Придумать историю, что забрёл туда за махоркой. Но как объяснишь, что оставил там оружие? Это – трибунал и штрафбат. Он продолжал красться вдоль хода. Совсем медленно приблизившись к повороту, снял ушанку. Зацепил её на ствол «Вальтера». Вытянул вперёд, как мишень. Опять ничего. Эта неопределённость сводила его с ума. А санбате полка ждала Люда. Он обещался проведать бойцов из 4-й и вернуться через час.  Трепло… Ещё не хватало, чтобы девушка плохо о нём подумала. Небось завёл себе новую «сестрёнку»! Когда награждали в тылу. А от меня теперь нос воротит, поймало его возбуждённое сознание такую препоганую мысль. И стало действительно не по себе. Он решительно собрался и шагнул вовнутрь. Полной грудью, во весь рост. Шумно выдохнув из себя.

    Опять ничего… В копчике не было ни души. Сам он, укреплённый по брустверу досками и битым камнем с кирпичами, с аккуратно выдолбленными нишами с патронными цинками и гранатами, с самим пулемётом на архаических колёсиках, железной опорной скобой и гнутым шитком со смотровой щелью был таким, будто из него с минуту назад ушли. Ушли, чтобы ровно через минуту вернуться. Он было расслабился и сел, не думая ни о чём. Но даже самую подлую мысль о том, что спящих ребят застигла в врасплох вражеская группа, перешибла другая. Она заставила его подскочить как ужаленного. Чуть ли не на метр: СВТ не было!

   Ёк-ёк, сказал он себе по татарски, как это бывало говорил Шрафутдинов. И ещё раз ёк.  Стало быть нафигачил кто-то из своих. Донёс-таки о моих визитах, подлюка. Неужто Кадилов? Убъю паскуду. Зарежу. Верно смершевцам скурвился. А такой фраерок будто бы! Фрейфе! Вот из таких «редисок» и получаются заправские сучары. Только сам он где? Что-то уж больно явно менты работают. Засветили его предо мною. Не похоже это на них. Что-то не клеится.

- Слышь ты, придурок! Хватит ползать, - раздался внезапно тихий шёпот.
   От неожиданности он вздрогнул. Встрепенулся. Но ноги и руки сделались как ватные. Сигнал «тревога» явно не прошёл по организму. Стало быть, бояться было нечего. И некого.  В окопчике или в ходе был не враг.

- Сиди спокойно, - продолжал говорить с ним голос слева. – Не рыпайся!  Слушай меня внимательно, парень. От того, что ты сейчас услышишь, зависит многое. Может быть вся операция. Понял? Кивни!

- Ну понял, - нехотя кивнул тот. – Из понятливых. А на хрен из тени? Выдь наружу. Перетрясём по людски.  Не в западло будет?

- …Продолжай слушать, - говорил хозяин голоса как в ни в чём не бывало. – Иди в особый отдел. Там доложи с глазу на глаз старшему оперу или начальнику. Слово в слово: «Есть новости от 401-го. Доложить по линии». Понял?

- Ферштейн, - нехотя согласился Васька. – Доложу как же… Что встретил лунной ночью одного мудака. Что тот мне назвал своё погоняло типа «четыреста один». Как же… Ты мне варьку не валяй в стогу сена! Слышь ты, ферштейн-оберштейн? Теперь я догнал. Ах он, паскуда! Ах он, редиска! На перо поставлю! Голым задом…

   Эшке бы внутренне содрогнулся.  Побелел и не встал от таких слов.

- Ладно, хватит, - голос в темноте, скрытый ходом сообщения едва вибрировал от смеха. – Уркаган… Молодец, что так метелишь! Только вот что: оружие твоё у меня. Скажешь да, получишь. Скажешь нет…

- Ну а скажу? Лопуха нашёл!

- Это как скажешь. Скажи, что б я тебе поверил: скажешь?

- Говорю да, - помедлив, ответил Васька уверенно. – Ну?

   Из-за бруствера, осыпая мёрзлые, пепельно-серые комья, сползла длинная винтовка со стальным кожухом газоотводной трубки.

- Эй, фраерок! А ребят подкинуть не забыл? – чувствуя, как к горлу подступает приятно-горький ком, Васька помнил о других. – С ними что? Слышь ты, мудила? Щас из пулемёта садану, хрен ты опущенный!

   Он и впрямь кинулся к «максиму». Схватил обшитые сукном рукоятки, наложил палец на гашетку. Но тут же отпрянул. В мелькнувшем ракетном блике с нашей стороны он успел разглядеть в ходу слева неподвижные, прислонённые к земляным стенкам три тела. У них были завязаны за спинами руки.  Чем-то закрыты рты. Теперь он понял чьё сопение ему почудилось.

   Над изрытыми склонами, увенчанными цилиндрами мятых, издырявленных баков, взметнулись осветительные ракеты. Цвигун напряжённо всматривался поверх бруствера, но ничего не замечал. Тот, кто повязал ребят и вернул ему СВТ,  был не дурак. Полз по всем правилам, сливаясь с местностью. К тому же, наверняка был облачён в маскхалат. Правда интересно, как это ему удалось одолеть сразу троих? А может, он не один… При такой мысли Ваську знобливо передёрнуло. Что делать? Он снова кинул взор на ребят, что сидели связанные по рукам  и ногам. В неловких позах. Развязывать? Или в СМЕРШ? Или… Он вспомнил про вещмешок с гостинцами для Люды.  Пойдут расспросы: как мол оказался у пулемётной ячейки? Откуда фрицевские вещички?  Решительно его повело к связанным. Он высвободил рот Кадилова от цигейковой шапки. Затем взмахом штык-ножа перерезал прочный зелёный шпагат, коим были связаны его руки и ноги.

- Эх, ты! – сказал он в виновато моргающие глаза. – А ещё верующим называешься! В Христа-Бога. Что у него сказано: «Имеющий глаза да увидит». А ты? Имеешь зенки – так протри, что б видеть? Ферштейн?

- Ребят сонных повязали, - отбрехивался тот. – Я им соснуть позволил, ради Христа. А сам возле пулемёта…