Военное дело по военному и по революционному3

Помимо этого Монтгомери хотели вообще отчислить из училища, где офицерам-преподавателям нет дела, чем занимаются кадеты в свободное время. Дерутся на кочергах, жгут друг-другу рубашки или занимаются самоподготовкой. (В Сандхерсте имелся, правда, клуб регби. Монтгомери принял участие в соревнованиях, и его команда наголову разбила противников в играх 1907 года.) Срочно приехавшая мама будущего британского маршала и основателя британских танковых войск немедленно узнала, что её сына, во-первых, понижают из младших капралов в рядовые, а, во-вторых, ни о каком повышении не может быть и речи. Но вскоре у кадета появляется покровитель в лице майора Шотландских стрелков Форбса, что был ротным офицером на курсе. «Он был моим верным другом и наставником, и, скорее всего, только вследствие его ходатайства и участия меня оставили в Сандхерсте и дали возможность реабилитироваться, - напишет впоследствии Монтгомери. - …Я часто думал, как бы сложилась моя судьба, если бы в Сандхерсте меня сделали старшиной роты «Б». Лично мне не известно ни одного случая, чтобы курсант, получивший это звание, впоследствии достиг в армии высокого положения. Возможно, они продвигались слишком быстро и поэтому, потом терпели фиаско».

Такое ощущение, что майор Форбс стал покровителем юного курсанта Монтгомери далеко не бескорыстно. Ибо над последним сгустились столь мрачные тучи, хотя безобразиями занималась вся «Кровавая «Б». Естественно, не обошлось без штатных стукачей, которые есть во всех военных и гражданских коллективах. Кстати, непосредственными их куратами, если отсутствуют так называемые «третьи отделы» или «особая часть», являются командиры отделений, взводные, а также ротные офицеры. Так что майор Форбс скорее всего ведал осведомителями из кадетской среды, которые, в страхе перед наказанием, заложили с потрохами Монтгомери как главного зачинщика. Не хочется думать, что мама будущего британского маршала предложила майору Форбсу взятку, но так, скорее всего, и обстояло дело. Не хочется думать и о другом: Форбс был шотландцем и мог ненавидеть в глубине души англичан. Принимая взятку, он, таким образом, помимо всего прочего удовлетворял свой «праведный гнев» к поработителям. Иначе, как объяснить, что даже ротного командира до поры до времени устраивали побоища в свободное время, чинимые Монтгомери со своими хулиганистыми подчинёнными?

Отдаляло ли это будущих офицеров от «серой скотинки» - той солдатской массы, для которой они призваны были стать отцами-командирами? Юрий Мухин в своём исследовании доказывает, что, несомненно, да. Он, правда, приводит сплошь и рядом факты бегства советских командиров среднего и высшего звена с полей сражений начала-середины 1941 года. В ходе окружений под Киевом и Вязьмой ряд генералов, как Кирпонос и Лукин, по его убеждению, сделали всё, чтобы на марше избавиться от сопровождающих их войск. Конечно, такое могло случиться при одном условии: отсутствие между начальником и его подчинёнными человеческого и служебного контакта. Даже если Лукин и Кирпонос не были обуреваемы желанием продавать Отечество и поступать на службу к врагу, то при необходимости они могли решиться на это.

Но Мухин, а вслед за ним Белкин не правы в главном: большая часть командного состава РККА на момент войны как раз соответствовала уровню подготовки командного состава вермахта, так как состояла по своему костяку из бывших унтер-офицеров старой армии (таких как Жуков, Ерёменко и Рокоссовский), а также бывших поручика той же армии  Баграмяна, прапорщиков Василевского, рядового Малиновского и т.д. и т.п. Причём, в последнем случае, эти офицеры получили золотые погоны не по факту выхода из юнкерских училищ, но стали ими в ходе военных действий 1914-1915 гг.  Порядок был такой: поступил вольноопределяющимся  («вольноопредом») на службу в маршеровую часть и так дослужился на полях сражений или в ходе срочной службы сначала до унтера, а потом до прапорщика с поручиком. Что это значит? На солдатские погоны нашивался кант из перевитых красно-сине-белых шнурков, что соответствовало цвету знамени императорской России. Только и всего, так как больше ничем в амуниции вольноопределяющийся из серой солдатской массы не выделялся, тягая ту же самую лямку и нюхая тот же самый порох. Так же обстоят дела с продвижением по службе у прочих «благородий» и «высокоблагородий», что впоследствии стали «товарищами», поступив на службу в Красную гвардию, а затем в Красную армию. Из 70 000 бывших офицеров, что служили в ней не на страх, а на совесть, большинство были офицерами военного времени. Иными словами, они призванными из запаса или получившими звания за боевые заслуги солдатами, а также вольноопределяющимися. А из почти 100-тысячного офицерского состава белых армий большую часть представляли как раз кадровые золотопогонники, получившие награды и звания за выслугу лет. Эта публика  на освобождённых от большевиков территориях мигом вводила порки шомполами и повальные грабежи с расстрелами. Кроме того избирательно насиловала еврейских женщин и девушек в отместку за то, что Совет народных комиссаров большевиком (СНК) – сплошной еврейский. Результат не заставил себя ждать. Это сразу же резко оттолкнуло от Белого движения и Белой идеи основную массу крестьянства, не считая рабочий класс. В армии Колчака на начальном этапе были даже подразделения Ижевских рабочих, не довольных большевиками. Именно они в составе армии Попеляева (кстати, в прошлом чиновника) наступали на Самару и взяли город. Но тылы «верховного правителя» России стали наполняться тысячными партизанскими отрядами. Это сказалось прежде, чем удары красных армий, где военными комиссарами были Тухачевский и Уборевич. Партизаны и подпольщики, которых курировал представитель Исполкома Коминтерн, член Реввоенсовета 5-й армии Смирнов Иван Никитич, поднимали восстания, уничтожали гарнизоны, взрывали мосты и обрезали белым коммуникации, по которым осуществлялось снабжение. Бороться с ними не представлялось возможным.

Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» (хоть и говорят, что были написаны коллективом авторов!) объективно описывает старую русскую армию. И делает акцент на такие детали в подготовке младшего и среднего командного состава:

«Что было наиболее характерным для старой, царской армии? Прежде всего, отсутствие общности и единства между солдатской массой и офицерским составом.

В ходе войны, особенно в 1916-м и в начале  1917 года, когда вследствие больших потерь офицерский корпус укомплектовывался представителями трудовой интеллигенции, грамотными рабочими и крестьянами, а также отличившимися в боях солдатами и унтер-офицерами, эта разобщённость в подразделениях  (до батальона или дивизиона включительно) была несколько сглажена. Однако она полностью сохранялась в соединениях и объединениях. Офицеры и генералы, не имевшие никакой близости с солдатской массой, не знавшие, чем живёт и дышит солдат, были чужды солдату.

Это обстоятельство,  а также широко распространённая оперативно-тактическая неграмотность высшего офицерского и генеральского состава привели к тому, что командиры эти, за исключением немногих, не пользовались авторитетом у солдата. В среднем же звене офицерского состава, наоборот, под конец войны было много близких солдату по духу и настроению офицеров. Таких командиров солдаты любили, доверяли им и шли за ними в огонь и воду».

Интересно, что унтер-офицер Рокоссовский после февраля 1917-го был избран солдатами в полковой Совет и, по сути, стал их уполномоченным –  представителем, на которого новое Временное правительство возложила полномочия управления воинской частью и даже планирования боевых операций совместно со штабом. Та же ситуация происходила и с другими будущими краскомами, что носили до октября 1917-го  широкие золотые погоны. Их что-то никто не бил и не расстреливал, как это любят показывать сейчас в новомодном кино. Таком, как «Адмирал», которое якобы объективно рассказывает  о бывшем «верховном правителе» Колчаке.  Прапорщик Киевский, по свидетельству Жукова, что командовал их эскадроном, после февральской революции был выдвинут солдатами-драгунами в полковой Совет. Как видим, не в офицере дело. А полковник Г.В.Шапошников после октябрьского переворота  был даже избран солдатами на должность командира полка, хотя никогда панибратством ни страдал. Более того - с первых же дней втолковывал ждущей демобилизации и замирения «солдатне» о необходимости воинской дисциплины. И сумел-таки подтянуть её! На штыки, кстати, его так и не подняли.

Но, впрочем, вот что пишет Жуков дальше:

«Основным фундаментом, на котором держалась старая армия, был унтер-офицерский состав, который обучал, воспитывал и цементировал солдатскую массу. Кандидатов на подготовку унтер-офицеров отбирали тщательно. Отобранные проходили обучение в специальных учебных командах, где, как правило, была образцово поставлена боевая подготовка. Вместе с тем, как я уже говорил, за малейшую провинность тотчас следовало дисциплинарное взыскание, связанное с рукоприкладством и моральными оскорблениями. Таким образом будущие унтер-офицеры по выходе из учебной команды имели хорошую боевую подготовку и в то же время владели «практикой» по воздействию на подчинённых в духе требований царского воинского устава».

Надо сказать, что офицеры подразделений вполне доверяли унтер-офицерскому составу в обучении и воспитании солдат. Такое доверие, несомненно, способствовало выработке у унтер-офицеров самостоятельности, инициативы, чувства ответственности и волевых качеств. В боевой обстановке унтер-офицеры, особенно кадровые (прошедшие как срочную, так и сверхсрочную службу – Авт.), в большинстве своём являлись хорошими командирами».

Правда, будущий маршал Монтгомери, служивший с 1914 по 1918 гг. строевым лейтенантом, а затем и штабным офицером (включая, начальником оперативно-разведывательного отделения бригады),  даёт ещё более убийственную характеристику своей армии:

«Практически не было контактов между военачальниками и нижестоящими военнослужащими. Я прошёл на Западном фронте всю войну, исключая тот период, когда находился в Англии после ранения, но мне ни разу не приходилось видеть британского главнокомандующего, как и французского, или Хейга (начальник штаба британской армии– Авт.), и лишь дважды я имел возможности видеть командующего армией.

Личный состав высших штабов не имел связи с полковыми офицерами и войсками. Штабисты жили в комфорте, который возрастал по мере удаления штаба от линии фронта. В этом не было бы вреда, если бы между штабом и войсками сохранялась общность и взаимопонимание. А этого частенько не хватало. В самых крупных управлениях в тылу, на мой взгляд, исповедовали принцип, что войска существуют для штабов. Мой боевой опыт привёл меня к убеждению, что штаб существует, чтобы обслуживать армию, а хороший штабной офицер должен оказывать помощь своему командиру и войскам, не ища при этом личной славы».

В качестве примера он так описывает визит начальника штаба Дугласа Хейга, так сказать, в полевые условия:

«…Перед отъездом он выразил желание посетить Пашендейль и осмотреть местность. Увидев грязь и страшные условия, в которых солдатам приходится сражаться и погибать, он пришёл в ужас и воскликнул: «Вы хотите сказать мне, что солдаты вынуждены воевать в таких условиях?» И когда ему сказали, что так оно и есть, он спросил: «Почему мне не докладывали об этом раньше?»

Кроме этого Монтгомери приходит к выводу: «Я понял, что в ту войну «хорошими боевыми генералами» называли тех, кто ни во что ни ставил человеческую жизнь».

Надо сказать, что Жукову со своими унтерами в 5-м запасном кавалерийском полку, где проходило его обучение на драгуны, не особенно повезло. Лишь один из них оказался толковым служакой и душевным человеком. По иронии судьбы его фамилия была Дураков. Двое других хотя и знали службу, но были людьми превредными. Один из них по фамилии Бородавко любил за малейшую оплошность выбивать солдатам зубы. Так он, в частности, поступал ночью, подловив какого-нибудь уснувшего на посту дневального. Особенно не любил он москвичей, называя их «грамотеями». Наряды он проверял по несколько раз. Жукова, который как раз  и  был москвичом,  он, почему-то ни разу не тронул. В конце-концов солдаты, сговорившись, подкараулили Бородавко и, набросив в темноте попону, избили до потери сознания. Георгий Константинович признаёт, что был бы всем участникам военно-полевой суд. Но выручил взводный командир, унтер-офицер Дураков, «которого все любили». Он добился перевода Бородавко в другую часть. Впоследствии он отобрал Жукова в числе 30 кандидатов в учебную команду, откуда выпускали унтер-офицерами.

Жуков напишет о событиях предварявших этот отбор:

«К весне 1916 года мы были в основном уже подготовленными кавалеристами. Нам сообщили, что будет сформирован маршевой эскадрон и впредь до отправки на фронт мы продолжим обучение в основном по полевой программе. На наше место пребывали новобранцы следующего призыва, а нас готовили к переводу на другую стоянку, в село Лагери»