Встреча

     Они гуляли по берегу моря и молчали. Это было очень комфортно – молчать, чувствуя при этом такое соединение  друг с другом, когда в словах нет необходимости. Они держались за руки, и их объединяло нечто необъяснимое. Оба знали, что разжав руки, они оторвутся от самих себя. Счастье облаком окутывало их, счастье было  всем вокруг. Оно проливалось теплом осеннего солнца, оно брызгало на них солеными каплями, оно поднималось пузырьками пены, и каждый лопнувший пузырек добавлял порцию счастья в их Мир. Они знали, что если бы один начал говорить, второй закончил бы фразу, которую хотел сказать первый. Это соединение воспринималось так естественно, что было странно, что три дня назад и он, и она жили в совершенно разных мирах.
     Ему не могла прийти раньше в голову мысль, что он может вот так, запросто, забыть свою прошлую жизнь, и воспринимать себя, как заново рожденного.
     Они много говорили об этом за три проведенных вместе дня. Он никогда не забудет своего потрясения, когда понял, что спокойно смотрит в глаза женщине, не испытывая привычного смущения, и легко ведет разговор, не напрягаясь и не подыскивая лихорадочно слова.
     Он и сам не мог объяснить, почему всегда, разговаривая с женщинами, испытывает необъяснимую вину перед ними. В его прошлой жизни было две женщины, которые рождали это чувство. Он всегда считал, что не смог дать им того, чего они ждали от него. Он винил себя за то, что не оправдал их ожиданий. И давно уже понял, что никогда не любил ни одну из них, но это знание рождало ещё большую вину. 
     Он жил в привычной для себя и всех остальных маске…Подобие семьи, тщательно оберегаемое женой. Их ровные для взглядов других взаимоотношения в семье ставили в пример. Взрослый самостоятельный сын.  Привычная колея жизни. И всё, что можно испытать – позади. Он жил последние годы, ничего не ожидая от жизни.

     И вот уже три дня он живет без этого гнета, чувствуя свободу внутри и снаружи. Три дня он смотрит в глаза женщине, которая спокойно, без всякого кокетства, возвращает ему его взгляд, наполняя его новым, незнакомым чувством. Он всегда будет помнить, как забилось сердце, когда он впервые посмотрел в её глаза, и как быстро оно успокоилось при первых звуках её голоса.  Тогда же пришло понимание, что его прошлая жизнь закончилась, и это было для него оглушительным. После первых минут разговора он уже знал, что никогда не вернется к прошлому. Уверенность и непреклонность в этом знании были удивительны для него, ведь все вокруг и он сам всегда считали себя нерешительным.
     Женщина не была молодой и не была красивой в привычном понимании. Невысокая, крепкая фигура. Светлые волосы до плеч. Самая обычная женщина. Она замешкалась при выходе из автобуса, и он, выйдя первым, подал ей руку. Она посмотрела ему прямо в глаза, и он почувствовал сердцебиение. Она поблагодарила его, и сердце успокоилось, став иным.
     Всю экскурсию они находились рядом. Молчали. Он не слушал, что говорит экскурсовод, он каждой клеточкой чувствовал её присутствие рядом. И ему не нужно было смотреть на неё, чтобы знать, что это же чувствует и она. Это было очень необычно и ново, но даже просто прислушиваться к этим ощущениям доставляло давно забытую радость тела. Это было как в детстве, когда испытываешь радость жизни всем телом, каждой своей клеточкой, скатываясь с горы  или гоняя на велосипеде.
     На обратном пути, они, не сговариваясь, сели рядом. Она сказала что-то о местности, по которой ехали, он ответил. Разговор обрывался, потом опять начинался, легко перепрыгивая с одной темы на другую. И каждый раз они понимали, что думают и говорят одинаково, почти слово в слово.
     -Так не бывает…- сказал он, неизвестно, кому.
     -Я тоже раньше так думала…- тихо ответила она.
     При выходе из автобуса он подал ей руку, и больше уже  не выпускал из своей руки. За мгновенье до того, как она назвала свое имя, он уже знал его, и не удивился, когда она назвала его по имени. Эти проведенные вместе несколько часов  отодвинули его прошлую жизнь настолько, что она казалась ему призрачной и придуманной. Было странно думать, что у него вообще была прошлая жизнь.

     Она была бездетная вдова. Дочь умерла в детстве. Муж не смог пережить этой трагедии, спился и тоже вскоре ушел. Но невозможно было представить всё это, глядя на неё. Она излучала тихую спокойную радость. Радость исходила от  глаз, от волос, от всей её неброской фигуры. Неторопливые плавные движения, без суеты и желания нравиться окружающим. Он ловил себя на мысли, что мог бы смотреть на неё часами. На то, как она поправляет волосы, как наклоняет голову к плечу, рассматривая что-то, как опирается рукой на парапет, как  смотрит вдаль, как будто видит что-то, недоступное другим. В этот момент ему всегда хотелось спросить, что же такое видит она там, но он испытывал необъяснимую неловкость, как будто его уличат в подсматривании.
     У неё были совершенно необыкновенные глаза. Возможно, кто-то сказал бы, что это обычные светло-карие глаза. Не большие, и не маленькие, в общем, самые обычные. Но для него они были необыкновенные. От них шел свет. И свет шел к нему. Со вчерашнего дня у него возникало мальчишеское желание подойти  к кому-нибудь на улице, и спросить, видит ли ещё кто-нибудь этот свет?
     Они не говорили о своем прошлом. В первый же день рассказав друг другу в нескольких предложениях о себе, они не возвращались к этому. Каждый понимал: это было давно…в другой жизни.

     Она гостила у своей тетушки и жила на другом краю города, достаточно далеко от его гостиницы. Тетушка была стара, но по дому все делала сама, в том числе, сама делала все покупки. В ней чувствовалась интеллигентность прошлого века, которую всегда сложно описать. Вокруг дома не было огородов, только цветы и плодовые деревья, за которыми много лет ухаживал сосед, такой же интеллигентный пожилой мужчина. Глядя, как сосед разговаривает с тетушкой, как смотрит на неё, у него возникали подозрения, что тот давно несет внутри свое чуство к ней.
     К своей племяннице тетушка относилась нежно и заботливо, но несколько отстраненно, предоставляя ей самой решать, как отдыхать и как проводить свой день. Они допоздна сидели в саду на лавочке. Держались за руки и молчали. Все было ясно без слов. Каждый понимал, что слова были не нужны. То, что связывало их, не нуждалось в определении и объяснении.
     Приезжая к себе в гостиницу на такси, он ещё сидел на балконе и вспоминал весь прошедший день. Трудно было сказать, что они делали в течение дня. Ничего. Они просто были рядом друг с другом. Они просто были. Гуляли по улицам, сидели в парке, разговаривали и молчали, заходили в кафешки, что-то перекусывали, пили кофе и минеральную воду. Потом опять уходили в парк или гуляли по набережной. Они давали названия камням и придумывали имена кошкам, которые сидели на форточках окон, угадывали, кто выйдет из-за угла: мужчина или женщина, и не выпускали руки друг друга.  На импровизированных базарчиках покупали у местных хозяев фрукты.
     Она не любила готовить, и к еде была равнодушна, что его поначалу удивляло. Он привык, что жена с подругами много времени уделяла кухне, поиском рецептов разных блюд и обсуждению их часами по телефону и при встречах. На вечеринках половина разговоров за столом – это были рассказы о том, как готовится то, или иное блюдо, с многозначительными интонациями, когда выдавался личный секрет «тонкостей».
     Это было привычным мнением в его окружении, что женщина должна быть хорошей хозяйкой, заниматься кухней, дачей, семьей, разными заготовками на зиму. Завтрак, обед из трех блюд, ужин из двух – это было законом в семье его родителей и его семье.
     Но встреченная им на шестом десятке жизни женщина разрушила все его прежние представления и понятия. Понятия завтрака, обеда и ужина для неё не существовало, она ела спонтанно, когда хотела и что хотела. Это не было безалаберностью или ленью. Она просто не тратила свою жизнь на приготовление и поедание еды. Это было как бы между прочим, но выглядело очень естественно.
     Он приезжал к ней после завтрака в гостинице. Она уже успевала к его приезду перевести несколько страниц срочной работы, которую взяла с собой на отдых. Она работала переводчиком в крупном агентстве.  На его удивление и вопрос, зачем на отдых брать работу, она, смеясь, отвечала, что это был её выбор, и она же не знала, что встретит его! И что это совершенно не мешает ей отдыхать.
     Он приветствовал тетушку, прятал глаза от её лукавого и понимающего взгляда, и они уходили на весь день. Покупали фрукты в первом же киоске, и шли в парк завтракать.
     Она не любила суеты и людных мест. Они находили скамейку где-нибудь в глухой части парка, и устраивали на ней импровизированный пикник. Разговаривали обо всем, на что падал взгляд. Молчали. Он читал принесенную газету, а она дремала на его плече. Он чувствовал тяжесть её головы на плече, и думал о том, что ещё несколько дней назад он  не знал, что для него возможна другая жизнь. С удивлением для себя он понимал, что находиться рядом с ней было для него уже привычно и естественно. И очень спокойно. Видеть её каждый день, брать за руку, трогать волосы – он уже не представлял, что может настать момент, когда этого не будет в его жизни.

     В молодости  он был ревнивым, что причиняло неприятности больше ему самому, чем объектам его ревности. И жену свою он поначалу очень ревновал. Она иногда даже провоцировала его, почему-то считая ревность лестной для себя: ревнует – значит, любит. Ему быстро надоела эта игра. Он понял с обескураживающей ясностью, насколько они с женой разные люди. Она была младше его на 10 лет, и то, что поначалу его привлекало в ней, оказалось непреодолимым препятствием для их общения и гармоничных семейных отношений. И с горечью он думал иногда о своих наивных мечтах: жениться на совсем молоденькой девушке, чтобы участвовать в её становлении женщиной.
     Конечно, детский капризный тон, милая взбалмошность,  непредсказуемое поведение подростка – это было забавно в 25 лет. Но в 40 лет это уже перестает быть забавным. Все его многочисленные попытки как-то совместить их взгляды и интересы не привели ни к чему. Иногда утром он смотрел на жену, и у него возникал неприятный холодок в груди от осознания того, насколько он далек от этой женщины, по-прежнему внешне молодой и привлекательной.
     Тем не менее, никогда у него не возникало мысли уйти от неё.  Поначалу жене поставили какой-то сложный диагноз по поводу  бесплодия, но рождение сына прошло нормально. Он в это время был занят написание диссертации, мотался по командировкам и спал урывками. Так получилось, что воспитанием сына занималась не столько жена, сколько её родители, и чувство вины за недостаток внимания сыну было привычным для него, и от которого он так и не смог избавиться.
     Но, вопреки всему, сын вырос хорошим человеком. К своему внуку родители жены, в третьем поколении интеллигенты  и учителя, применили все свои педагогические способности. Ему иногда казалось, что его жена вовсе не их дочь, настолько отсутствовали в ней корни её родителей.
     А вот в сыне проявилось все лучшее. Он был спокоен за него: только закончив образование, сын уже имел отличную работ, и полностью сам себя обеспечивал. Спокойно и безапелляционно он ушел на съемную квартиру, которую они вдвоем сняли с другом.  Работать он начал, ещё  учась – на кафедре заметили способного студента и пригласили в научную группу. Имея несколько статей и разработок, к концу учебы он стал перспективным программистом с возможностью развиваться дальше. Сын нашел свое место в жизни, и та легкость, с которой у него все получалось, говорила сама за себя. Общение с ним в последнее время было для него единственной радостью в жизни, он уважал сына и с гордостью говорил о нем. Да, за сына он спокоен.
     Но вот по поводу жены он не чувствовал такого спокойствия.
     Первые годы его семейной жизни – это были сплошные драмы, истерики и обиды. Хорошо, что сын часто гостил у бабушки с дедушкой, в атмосфере доброжелательства и интеллигентности. Он не сразу понял, и был поражен тому, что сын с недетской мудростью видит и понимает, что происходит с его мамой, но никогда не обижается и не осуждает её.  Даже когда она кричала на сына, не имея сил сдержаться, он просто смотрел на неё такими же, как у неё, прозрачными газами,  и она начинала плакать и постепенно успокаиваться. Тогда сын подходил к ней и обнимал за шею. И было понятно всем: он знает, что для матери это лучшее лекарство-успокоение.
     Он удивлялся своему сыну, сначала  ребенку, потом подростку, потом юноше. Он удивлялся его постоянному доброжелательству ко всему в жизни. Потом он понял, что это было его естественным врожденным свойством, подкрепленным правильным воспитанием родителей жены. С привычной горечью он ковырял в своей ране, понимая, что сам для сына сделал очень мало. С самого детства сын не доставлял никому никаких проблем. В окружении сына не было врагов, его спокойно принимали все: и отличники и хулиганы.
У него самого так не получалось.

     На втором десятке совместной жизни жена «смирилась». Она не объясняла, с чем именно она смирилась, он вообще не очень понимал, что она имеет в виду, и что означает это слово для неё… Но жена говорила всем, что она уже смирилась, и он не стал допытываться и выяснять, чувствуя какое-то даже равнодушие ко всему, что она может  сказать.
Истерики жены  прекратились, и она вдруг полюбила готовить, уделяя этому все свое время. Будучи по натуре женщиной-девочкой, единственным избалованным ребенком у родителей, она, фактически, осталась такой и сейчас, и приобрела себе новую игрушку – «домашнее хозяйство».
     Помучившись с полгода, жена стала вполне прилично готовить, и даже выпекать печенье и торты. Теперь его всегда ждала дома вкусная еда и с нетерпением поджидавшая его жена. Он понимал, что поставив очередную превосходную оценку её кулинарному «шедевру», и выслушав «историю» блюда, которое съел, он перестает ей быть интересен. Но иллюзия семейного «счастья» была привычна и удобна.
     Он давно перестал спорить с женой, молчаливо подтверждая для всех, что она лучше знает…
     И в этот раз он не спорил, когда жена «достала» ему путевку на 10 дней в дорогой и престижный санаторий, чтобы он отдохнул, а то все, якобы, замечают его бледный и болезненный вид.
     Он уехал с облегчением, но  равнодушно, ничего не ожидая от поездки, кроме банальной смены обстановки.

     Теперь он знал, что никогда уже не сможет жить прежней жизнью. Он всегда посмеивался над штампованными фразами, но сейчас с готовностью применял к себе одну из них: «дверь в прошлое захлопнулась». Эта фраза была исполнена для него особого смысла, понятного только ему самому. Он оставил за этой дверью себя-прошлого и закрыл дверь. И чувствовал облегчение. Он понимал, что очень устал от иллюзии семейного счастья, устал от своего притворства. То, что  жена притворялась  тоже – не давало ему облегчения.
Он понимал, что закрыл свое прошлое за этой дверью, и начинает новую жизнь. 
     Эта женщина показала ему возможность другой жизни и других отношений, она показала ему то, каким он может быть и что чувствовать. И независимо от того, останется ли он с ней или нет – к прошлому он не вернется.
     Он удивлялся возникавшей иногда мысли, что они могут быть не вместе, но все же, допускал её. И думал об этом без боли, что тоже было для него непривычным состоянием.  В их отношениях не было места ревности, как не было места собственничества. Её невозможно было представить «чьей-то», невозможно было представить запертой или ограниченной чем-то, например, печатью в паспорте. В ней чувствовалось достоинство, но полностью отсутствовала гордость и рисовка. Ей не нужно было нравится кому-то, в ней полностью  отсутствовало кокетство. Но везде, где они появлялись вместе, даже если шли в толпе по набережной, он чувствовал вокруг себя мир и спокойствие. Это были совсем новые для него ощущения, и тем они были ценны.  Она была непонятная и загадочная, как Мир, и в то же время близкая и единственная, с кем он мог пережить это.

     Под вечер они ходили купаться. Загорать она не любила, но хорошо плавала и обожала бродить по мелкой воде.  Идя с ней по мелкоте и обнимая за плечи, он чувствовал, что это его часть  идет сейчас рядом с ним, и они так близки и переплетены друг с другом, что эту связь невозможно разорвать.
     Далекий от всяких эзотерических исканий, он вдруг однажды подумал о том, что знает эту женщину очень давно. Так давно, что сложно даже определить, насколько давно. Возможно, не одну жизнь. Эта мысль его так удивила, что он остановился. И повторил это вслух.
     -Конечно, – спокойно ответила она, - Мы с тобой встречаемся уже не в первый раз. Мы проживали вместе  много жизней. Иначе мы не вспомнили бы друг друга.
     Конечно! Теперь он понял, что это было, когда они впервые посмотрели друг на друга – воспоминание. Но как, откуда она это знает? Почему так уверенно говорит об этом? Почему именно эту женщину, немолодую, и которую не назовешь красавицей, ему нужно было встретить, чтобы вспомнить это, чтобы впервые ощутить не разъединенность с кем-то, а полноту жизни? 
     И вдруг он ясно понял, что тоже знает это. Просто знает, без доказательств и объяснений. Рядом с ней он чувствовал себя странно: он переставал быть только собою и думать о себе, он ощущал их как одно целое. И, одновременно, как никогда, он чувствовал себя, свое тело, окружающее пространство так ярко, как будто само присутствие этой женщины это подчеркивало и проявляло. Он посмеялся бы раньше, если бы кто-то стал рассказывать ему о «единении» с кем-то.
     Но понадобилось всего несколько дней, чтобы он перестал разделять её с собой даже в мыслях. Расставшись с ней вечером, отпустив её руку и глядя, как она идет от калитки к крыльцу, он физически чувствовал, как что-то отделилось от него, и это ощущалось неправильным, ненужным.

     Он всегда любил секс. И был активным в этом проявлении себя. Смотреть на красивых женщин – это было удовольствие. Первые годы жизни с женой были просто безумными. Насмешливые взгляды коллег по работе с утра его смущали. Он даже перестал ходить в курилку, и курение прекратилось как-то само собой. Иногда, шутя, он говорил жене, что она ответственна за то, что он бросил курить, на что она всегда фыркала пренебрежительно. Она сама покуривала с подругами. Секс в его семейной жизни был, пожалуй, единственным связующим моментом с женой в последнее время.
     Он прислушивался к себе, прикасаясь к Этой женщине, обнимая её за плечи, беря за руку, перебирая прядки волос, просто смотря на неё. Внешняя красота и сексопильность всегда вызывали у него желание приблизиться к женщине, коснуться её, наполниться привычным желанием её обладания. Женившись, он не изменял жене, но ему нравилось само это состояние тонуса тела, это как бы держало его в желании жить дальше.
     Выражение «вторая половинка» он никогда не принимал всерьез, но, глядя раньше на красивых женщин, он будто стремился наполниться чем-то, взять что-то от них, взять то, чего ему не хватало, обладать тем, что сделает его другим, цельным. Теперь он начал понимать это. Он начал понимать себя, и удивлялся той ясности, которая стала проявляться в нем по отношению ко всему, и к его прошлой жизни, в особенности.
     Но все было по-другому, когда он  находился рядом с Этой женщиной. Он чувствовал, что они едины, и ему не нужно ничего брать от неё, а, тем более, ничего давать ей, потому что у неё все есть. Он понимал, что просто лежать рядом, обнявшись –  это уже будет счастьем. Он чувствовал необъяснимое наполнение рядом с ней. Это была уверенность в правильности и уместности всего вокруг, и отсутствие всякого волнения и тревоги по любому поводу.
     Прислушиваясь к своим ощущениям, он с удивлением понимал, что для этого ему достаточно просто находиться около неё. Это чувствовалось, даже если они не касались друг друга, то, что их связывало, ощущалось физически. Ему казалось, что он руками может «пощупать» нити, которые протянулись от неё к нему. Пространство вокруг них имело свою плотность, и эту плотность они создали сами.
     Её самодостаточность и цельность давала ему эти ощущения единства с ней. И он тоже становится таким же цельным,  потому что он вспомнил себя и её, он вспомнил их связь через века.
     В конце их третьего дня она тихо сказала:
-Мы не расстаемся, когда ты уходишь. Я всегда рядом с тобой, так же как и ты рядом со мной. Это иллюзия, что мы разделяемся, когда ты уходишь.
     И в этот момент ему это стало так ясно, что он перестал бояться мысли уехать от неё через неделю, понимая, что и на расстоянии они будут вместе. Она – его неотъемлемая часть, и она поддерживает его, просто живя в этом мире. И это невозможно разрушить никому и ничему.

     Он знал, что ему предстоит ещё много всего: разговор с женой и сыном, возможные осуждения и непонимания родных и друзей, их уговоры и убеждения в том, что у них прекрасная семья, и, уходя, он поступает плохо. Он как будто наяву видел недоуменные пожимания плечами и слышал искреннее недоумение в их голосе:
     -Да чего тебе ещё не хватает?! У тебя же все есть! И это все разрушить?!
     Он знал, что объяснить все попытается только жене и сыну. Почему-то была уверенность, что сын его поймет. А жена…Нет, он не чувствовал больше вины перед ней, он отдал ей много, все, что у него было тогда, в прошлом. А если недодал чего-то, то просто не знал, что. Если она не сможет его понять, так тому и быть.
     Сейчас он другой. Эта женщина изменила его, она позволила ему вернуть себя, того, от кого он бежал и прятался много лет. Возможно, не одну жизнь. Он чувствовал, что новая жизнь, которой он живет уже несколько дней, наполняет его счастьем. Именно, счастьем!
     Это слово он всегда избегал в своей жизни, так же, как и слово «Любовь». Он не чувствовал, что они отражают что-то в его жизни. Он, конечно, говорил их женщинам, но это был, скорее, ритуал, чем выражение сути того, что при этом имелось  в виду.
А теперь он спокойно говорит себе:
     -Я счастлив!- и повторяет эту фразу, не испытывая, как раньше, стыда за лицемерие и притворство.
     Он видел, что не понимает Эту женщину до конца, и уже осознавал, что понимание – это не главное, что ему хочется. Он знал, что хочет не понимать её, а видеть, как она будет раскрываться перед ним, будто цветок. Он знал, что раскрывать её для себя он будет всю оставшуюся жизнь, и это будет ещё большим соединением с ней и с самой сутью Жизни.
     Он знал, что впереди его ждет новая жизнь, которая лежит перед ним открытой дорогой. Где-то глубоко внутри жили отголоски страха и беспокойства по поводу предстоящих жизненных изменений.  Но он точно знал, что вступает на эту дорогу без сомнений и без сожалений.
     Ночью, которая предшествовала его четвертому дню Новой Жизни, он шел вместе с ней по Небу, чувствуя радость и легкость от знания, что это уже не первая их прогулка в Вышине. И милосердная Жизнь позволила им, наконец, встретиться и соединиться так, что именно Эта встреча именно в Этой жизни никогда больше не разлучит их. И весь их дальнейший путь по разным Жизням и Землям они пройдут рука в руке, не расставаясь ни на миг.