Сероглазка

       В конце Литейного проспекта, на углу, у Невского, в обычный будний
день, ближе к обеду, зажатый ожидающими перехода, некто Митя
наблюдал видение. Вероятно, не один наблюдал, но прочих реакций не
последовало, как ни крутил он головой, и потому... "Видал?!" - выкрикнул,
спросил себя Митя. "Видал", как эхо дернулись от него, схватились за
кошельки почтенные "бюргеры", туристы иностранные. Всклокоченный,
бородатый, здоровенный Митя впечатлял, и не захочешь - побежишь, когда
медведем гаркнул. А он ещё вдогонку, на язык просилось: "Стоять!"
        И так: видение случилось в тот момент, когда на перекрестке
замигали светофоры. Перекресток опустел, и в этот миг, под "желтый"
свет возникла, выехала старая открытая карета (Картинка!) с четверкой
пристяжных и кучером на передке. И дама, ехавшая в той карете,
посмотрела, благосклонно Мите улыбнулась.  И... легко кивнула, шляпку
тронула - видение исчезло. Что осталось?
 
         Митя видел эти глаза во сне, то и дело вспоминал их . И на
выставке вспоминал, и в подворотне. И в окне проезжающего трамвая
кажется мелькнула... И что-то в этот момент происходило с Митей.
Остановится и смотрит в даль, в себя. Смотрит и смотрит. Что
высматривает?...

          Он был крепок головой. Пил не больше других. На здоровье не
жаловался. И вот теперь - видение. Но ведь не черти какие, не муравьи.
Просто казалось, что вот мелькнула, она, и ещё раз, в другой день. И
даже вроде как виделись раньше, но где? Вот и думай, что такое...

         Повадился Митя ходить по Литейному. Тут-там зайдёт и обратно
к Невскому. И вроде дела. То картинку занесёт, то кофе выпьет, или
даже пирожков возьмет. А то свернет, взойдет на мост Белинского, и
монетку бросит - на желание. А желание это было простое, но
стеснительный, неловко буркнет Митя в бороду и ждёт. Да кто же так
загадывает, Митя?! И что он ходит? Караулит, вот что. Сероглазку
поджидает, высматривает. А уж на перекрестке-то у Невского сколько
стоял! Даже постовой, возьмет и спросит документы Митины. "А если
каждый будет здесь стоять..." Ну да, пожалуй, "не положено"...
        Так что, ходил Митя "по делам". Перейдет по переходу и глазами
так показывает, объяснятся с постовым, что вот к сестрёнке идет, не
нарушает, не задерживает... И, конечно, на перекресток глянет,
невзначай - мало-ли что...

         Все эти Митины хождения - пустое. Не нашел, не повстречал,
Сероглазку свою. Помнил. Печалился. А жизнь шла своим чередом.Так что
Митя согласился, оставил поиски. Только вот "сестрёнок" забросил.
Зови, не зови - один ответ: "Нет ухи. Неудобно..."

         Так прошло пол года. Дела и дела. Разве больше Митя одичал. Так
хоть добрая рука поправит непокорный вихор. Расхристанный, в тельняшке
драной, как шатун идет по проспекту, смолит папиросу, да ещё портвейна
дрянного отхлебнет "для витаминов". Заходит в разные места и не
задерживается. Не пускают. Устали друзья-знакомые видеть, слушать его. И
трубку телефонную кидают - не хотят говорить. "Стоять!" - приговаривал
Митя, а что-то не устоять... Так что, чуть было не началась история о том,
как Митя помирал.
          Вот ведь! Жил, не тужил. И - опаньки! Коптит...

          Стал Митя бродить по барам, рюмочным разным. Какое общение там,
среди оскорблённых?... Карманы пусты, в голове гудит, печень - с Митин
кулак! "Братишка, подсоби! Помираю!..." Внезапно обретенная родня. Кто
выслушает, кто уснет под разговор, кто в драку. "Тут жизнь рушится, а ты с
глазами этими!" Маленькие люди угасали тихо, великаны, с непонятной
своей печалью - на тех невозможно смотреть. "Выпей что-ли?" Уж пил-пил
Митя, пил пока давали. Только хуже становилось. Раньше веселился, а
теперь - угрюмый и "слепой". Всё о своем, да о своём. "Да ты слушай!" Не
слушает - не подают. "Иди работай!" И правда, так и окочуришься... Или вон,
с набережной в Фонтанку прыгнешь...
         Ох, эти глаза! Слонялся Митя у цирка, на лавочке сидел у "Родины".
Трясся на ступенях Михайловского, по Летнему саду бродил. Не рисуется
Мите.  И замок - не замок, и Летний не манит. Облетела листва. Сыро,
ветрено. Холодно, хо-лод-но-то как!
         Свесился с моста, наклонился к Чижику Митя. "Что делаешь, брат
Чижик? Он, бронзовый, будто поглядывает с приступочка, будто нарочно
помалкивает. Маленький, но памятник. "А я вот, Чижик, я - остолоп!"
Нашарил в кармане монетку и бросил её Чижику. "Ничего-то ты не
можешь..." Ненароком попал в птичку эту. Звякнула, и будто обновилась,
блеснула монетка. Бульк, упала в канал, а Митя вдруг осмотрелся,
выпрямился и пошел домой. Да и какая, к Чижику, водка на Фонтанке?!
 
         Теперь это был не тот Митя, что притягивал, и не тот, что
пугает, отталкивает - теперь устроился он в котельную. Следил за
манометрами, кидал уголек, да гонял разных братков, что норовили чего
стащить. В котельной каморка выгорожена. Обойдет хозяйство,
усядется Митя в каморке, разложит красочки и рисует на картонках
разное. Тут тебе и Фонтанка, и Владимирская, и Гороховая с
Адмиралтейством. И Сероглазка, в рамочке: она, не она - похожа! И даже
лучше, что рисовать не положено. Так рисуется, когда нельзя!
Закачаешься!

          Стала жизнь налаживаться. Купил Митя себе пальто, подстриг
бороду. Повеселел вроде - прост, и не лезет со своим. Слово за слово,
облепили его люди, что знать не хотели. И ясно, что Митя им друг. А
дурь его больная - ей отставка была. И Митя понимал, не поминал.

          Вот и весна пришла. Снова весна. Под ногами хлюпает и
чавкает бывший снег, жижа грязная. Идет на работу Митя, "на сутки".
Мимо "Борея", галереи хорошей, мимо кондитерской, может лучшей в
городе.Остановился на перекрестке, ждет "зеленого". С места не сойти,
карета выезжает! Кони фыркают. Дама в карете ручкою кучера в спину
легонько так, мол, придержи, обожди, любезный. Ручка у неё в перчатке
белой. И сама она вся такая, такая, одно слово - дама! Ух, потёр глаза
Митя. А она оборачивает головку, будто ищет его. И поклон ему легкий,
кивочек. Да что же, ринулся к ней Митя. А тут уже загудели-поехали. И
кареты как не было. "Видал!" - крикнул Митя. "Стоять, контра заезжая!"
Но, конечно, никто не признался, разбежались пешеходы.

          Спать в котельной нельзя, потому спал Митя под котлами на
лавочке, без удобств. На ватнике, бочком, а теперь ещё - тревожно.
Виделись ему кони белые, и что постовой их под уздцы ведет, и что у
кареты по бокам манометры, разные. И кони из белых обращаются в
бронзовых, клодтовских... А из кондитерской - Сероглазка ручкой Мите
машет. "Пирожное, оно полезно... Это я согласен..." - отвечает ей Митя,
и неспешно, с  достоинством... А ноги не идут. Вот и трамвай трезвонит
непрерывно, и в окна все уставились. Дерг-дерг, проснулся Митя. В
дверь стучатся! То-ли мастер, то-ли Ленгаз. Такая работа - ходить
-будить, проверять. "Иду уже, иду!"
           Задвинул Митя лавку подальше и открыл двери. Там девушка,
почти девочка, в берете, с папками. Серьёзная. Вошла в светлый тамбур,
высказывает, сердится. А Митя глядит на неё, остолбенел, пальто
принять пытается... Глупый невозможно...

          Серьёзная девушка Оля родила Мите четырёх девочек. Таких же
зеленоглазых, как она. Они уже подросли, ходят в Дворец пионеров. По
Аничкову мосту, да, мимо коней бронзовых. И, по-моему, Оля не очень-то
похожа на ту даму в карете. И рост другой, и носик такой курносый у Оли.
А глаза... Но это не в счет. Путает оттенки сызмальства, и нас теперь
путает Митя. У него, у самого, глаза зелёные, как у кота. Никакие не серые,
как ему кажется.

          Ну а карета... Конечно не Оля в карете той была. Да и где это
Ленгаз в каретах разъезжал?! Только вот, который раз, на "желтый" карета
появляется пустая.
          У коней такие гривы! Густые, белые. И кучер, знай, правит не спеша,
прислушивается - авось окликнет кто? И никому нет дела до забот его. И
верно, до карет-ли теперь? Разве кто приезжий...
          "Эй! Кто шляпку уронил?! Девочки, чья шляпка?!"