Палата 7 или последняя ночь наркомана

Он лежал, в бессилии, в полутьме сухими губами пытаясь поймать душный и безжизненный, наполненный запахами медикаментов воздух палаты № 7. А другого воздуха для него уже нет, как нет  дождя, ливнем струящегося с неба и капающего в чуть раскрытое окно, как нет света, кроме света тусклой лампочки в больничном коридоре, нет счастья, нет смеха – у него нет ничего. Ничего, только гниющее от дезоморфина тело и мучительное осознание – это конец. Жизнь, такая короткая, наполненная предрассудками об удовольствиях и прожитая зря, упёрлась в уродливо раскрашенную в синий цвет стену палаты № 7.
И эта бесконечная, словно «ломка» стена, эта железная кровать, к которой он давно прикован, эти звуки и запахи, осевшие в умирающем разуме, и даже эти медсёстры; брезгающие им и снисходительно пичкающие таблетками этого «безнадёжного больного наркомана» - всё это его новый, пусть даже на немного, но лучший мир.

Судорожно сжимая пальцы и тяжело дыша, он встал с кровати. В палате было темно, и только единственный свет  из коридора голубым лучом освещал мёртвое лицо спящего соседа, такого же наркомана, как и он сам. Вдалеке, разрушая ночную тишину, был слышен ужасающий и леденящий душу крик – обычное здесь явление. И он прекрасно понимал, что это за крик. Он знал, потому что сам каждую ночь взывал от  мучительной боли, сам чувствовал, как каждую его клетку пронзает тысяча ножей, он сам НУЖДАЛСЯ в дозе. Но сегодня всё было по-другому.
Повернувшись спиной к омерзительным соседям, наркоман подошёл к окну. Он открыл его настежь - пахнуло удивительной свежестью. Дождь, прорывая ночную мглу, всё стучал и стучал, время от времени попадая на измученное лицо, на высушенную кожу и впалые глаза. Слышалась  тихая мелодия ветра и дождя, и эта простая, бесконечно счастливая идиллия впервые показалась ему прекрасной. Душу, сердце не покидало единственное чувство: есть что-то особенное в этой ночи, именно в этом дожде, нечто удивительное и замечательное, самое лучшее, что было в его жизни…

Впервые разум был чист. Впервые он не думал о наркотиках, впервые их не хотел. Сейчас он ясно осознавал, какую же мерзость вводил в себя, и какой же мерзостью был сам. Опустив голову, он посмотрел на свои руки, чёрные, омертвевшие, гнилые. Он видел пальцы, ладони, которые брали шприц снова и снова, он видел вены, в которых уже не было крови, вместо неё по жилам текла смертельная жижа, медленно убивающая его изнутри.
Он вспомнил всё. Вспомнил своё детство, беззаботное и счастливое, маму, которой он, ещё ребенком,  в безудержной радости, дарил сорванные на улице цветы, синее небо, изумрудный ковёр из трав, где летом можно было стоять босиком, любимое золотое солнце, смех, улыбки – абсолютно всё, что дарило ему радость, простые счастливые моменты, которые были перечёркнуты одним единственным днём.  Днём, когда он услышал это ужасное «попробуй» в том грязном переулке из таких же грязных уст, когда впервые, желая доказать всем и себе, что он уже крутой и взрослый, ввёл наркотик, позволил смерти взять себя на прицел. И с той роковой секунды кончилась его жизнь, полная красок, чувств, эмоций. Наступила кромешная тьма, где единственным туманящим и призрачным блеском была кровавая игла…
Он никогда не думал о пути, который привёл его в эту палату. Он не помнит, а может, и не хочет вспоминать. Но сейчас, те воспоминания, которые он давно похоронил за тонной бездумного удовольствия, начали всплывать наружу. В голове его всё ещё звучало проклятье отца, его ужасное «Пусть он умрёт!», капали слёзы матери, той матери, которая пыталась спасти его, шумели отвратительные голоса наркоманов, собравшихся, как стадо, на заплесневелой, покрытой пылью и грязью кухне, где варилось это страшное зелье. И эти голоса нарастали, секунда за секундой, вопль за воплем, это бесполезное, никчёмное нечто, превратившее его в подобие животного, беспощадно напоминало о себе, шептала, кричала в иссохшем мозгу.  Он не мог  этому противиться, не мог заглушить это. Пытался закрыть глаза, сказать «нет», но не мог. Бессильное осознание греха не давало покоя.
Дрожащими руками он  схватился за сердце. Кажется, в первый раз, оно заболело не от жажды наркотика, не под давлением ломки. Он пытался услышать его пульс, пытался понять, что в нём есть ещё хоть что-то живое. Но что же живого и человечного можно услышать от почти мёртвого сердца? Ничего. И от этого ему было больнее.
Дождь всё лил за окном. Тот, кто сидел на подоконнике, приблизившись к раскрытому окну, никак не мог понять, как же может быть мир таким спокойным. Ведь таким он его никогда не видел. Наверно сегодня из того несчастного ссутулившегося и сумасшедшего наркомана появился новый человек. Человек, способный жить вне плена, самостоятельно, счастливо. Но этот человек родился слишком поздно.

«Слишком поздно» - повторял он опять и опять, вдыхая запах мирной ночи. Запах, который как и несбыточные мечты, как жизнь, которой у него не было и никогда не будет, как радость и даже как слёзы, которые давно в нём иссохли, сжигал его изнутри. Ощущение что всё могло быть по-другому не оставляло его. Он мог бы стать артистом, сделать великое открытие, мог бы построить дом  и вырастить сына, он мог бы просто быть Человеком. Но сейчас именно он лежит в этой палате № 7, именно он гниёт от дезоморфина, именно его зашивают по частям, как тряпичную куклу. А ведь чем он отличается от неё? Наркоман – такая же марионетка в сетях этого зла.

Он был погружён в свои размышления, как их разрушил ещё один кошмарный крик. Да, здесь кричат, кричат в бессилии и злости, они пытаются встать, пойти, даже без ног и без рук -  ничтожные рабы ищут путь к своему хозяину, который для них единственное спасение. Здесь многие пытаются сбежать, не понимая, что идут навстречу смерти. Он тоже бежал. Бежал много раз. И каждый раз его, бесчувственного и ненормального, приводили сюда, пытаясь спасти, помочь. Он кололся снова и снова, на теле не оставалось живых мест, но он находил новые. Теперь мало чем можно отличить его от трупа – этот запах разлагающегося тела, мёртвые органы и ткани, он, как и все здесь – ходячий мертвец.
Туманные воспоминания о своём прошлом били ключом. Он пытался вспомнить хоть что-нибудь истинно хорошее, что было с ним за последний год. Что-то, что могло успокоить его совесть, заставить его улыбнуться. Оно было необходимо для того, чтобы почувствовать себя частью этого дождя, этой ночи, мира вне этой палаты. Но вспомнить он ничего не мог.
Наркоман застонал. Ему было горько это осознавать. Горько, больно, нестерпимо. И, конечно, он мог сказать, как и все здесь «Это жизнь так со мной поступила». Но разум, суровый и строгий, разум, освобождённый от всякого плена, раскатами грома повторял «Это ты так поступил с жизнью».

Жизнь… Что для него значит это слово? Ровным счётом ничего. Для него жизнь давно уснула, и почему-то проснулась именно в этот момент.
Он закрыл глаза и выпрямил спину, подставив лицо под прохладный ветерок. Да сейчас он хотел, он жаждал жить. Хотел жить, чувствуя этот ветер, дождь, смеясь и улыбаясь. Хотел, но не мог…
«Если бы можно было всё исправить, - подумал он. – Если бы можно было вернуть всё назад». Теперь он понял всё. Понял и принял. «Если бы можно было всё исправить» - повторил он. И, как в благодарность на эти слова, прекратился дождь, уступив место пылающему рассвету.

Лучи солнца скользили по влажной земле, весело играя бликами капель. Они входили в каждое место, заглядывали  в больницу, сердобольные и дружелюбные, пытались хоть чем-то помочь тому несчастному на подоконнике. Золотые лучи встретились в его глазах и ярко отразились в тёплой, искренней, чистой слезе, которая покатилась по уже холодной щеке.
И в палату № 7 войдут все те же медсёстры. «Ещё один», - томно вздыхая скажут друг другу. Возьмут его тело, предадут земле, ровно так же как и хоронили сотни других наркоманов. И никто не скажет, «мне было его жаль». Никто. Но только дождь, дождь единственной ночи, данной ему на раздумье, знает правду. Знает, что сквозь мрак, который покрыл его сердце и пеленой устлал его глаза, он увидел истину и искренне раскаялся.
«Если бы можно было бы всё исправить…» - всё еще призрачно звучало в палате № 7.