Пися
- Я извиняюсь, насколько мне хотелось бы, нет наоборот, мне не хотелось бы, э, тревожить вас, и в то же время, как бы, может быть, вы скажете мне, возможно, это вы Анна Сергеевна Писаренко? – человек, говоривший эту смущенную фразу, был похож на взъерошенную птицу. На старого, доброго, потрепанного благодарным курятником петуха. Дверь в мастерской живописца Писаренко, когда она находилась в присутствии, из некоторых концептуальных соображений, всегда была не закрытой.
- Дверь была не закрытой, - продолжал оправдывать свое появление мужичок, даже можно сказать, мужчина. Средних лет и средней упитанности. Контрастом речи служил внешний вид этого странного человека: стильная, явно дорогая одежда, золотого цвету цепурочки, часики, сережка в левом ухе. С блестящим камешком.
Пися, она была в процессе стояния у мольберта, это совершенно отдельная песня, медленно сняла с себя привычный флер (пелена, дымка) абсолютно доступной женщины и приняла вид классной дамы с явным оттенком «синего чулка». Почему-то. Может быть именно от контраста.
- Что вы хотите от женщины, которая достаточно далека до бальзаковского возраста и в то же время близка, епть, к радости от каждого ласкового, ептель, слова, сказанного мужчиной. Но мужчиной, бляха муха, истинного состояния, мать его в…колупелю - Пися смотрела на вновь появившегося в ее мастерской индивидуума мужескаго полу. Именно мужского полу, она всякого у себя и в себе приветствовала в любом количестве! С другой стороны, этот был не тот. Или кажется?
- Ну, давайте, что такое бальзаковский возраст, это неопределимо! Тридцать или пятьдесят? А радость, а ласковое слово, а мужчина? – в явном смущении, он блеял нечто несусветное, но при писиной непредсказуемой смене взгляда на мужчину, это уже было и не нужно и не важно: наличие его мужской сущности уже подсказывало хозяйке положения, что этот, или опять кажется, был именно тот! В нем чувствовалось мужское начало и имелось соответственно мужское тело. Пися не смогла в очередной раз сопротивиться с собственным «я». Мужики с юного возраста разделялись у нее на две части: тот или не тот. Но. Однако. Кстати. Тем более.
Или тем не менее. Живописью Пися занималась, надо сказать, для души, а средства на жизнь добывала созданием проектов. Она была архитектором и строила для богатеньких людей особые дома: особняки. Это обеспечивало приличный уровень жизни, но энергию жизни модный архитектор Писаренко черпала совсем в другом.
Религией ее человеческих взаимоотношений можно было бы назвать эксгибиционизм.
- Посмотрите сюда, - Пися с ходу приступила к миссионерской деятельности. Необходимости обращать в свою веру всех, или хотя бы тех, кто был интересен. Пися указала на холст, стоящий перед нею на мольберте. Там был изображен обнаженный мужчина, задом к зрителю и в полуобороте головы, так что виден был профиль человека средней привлекательности. Впрочем, это дело вкуса. Сама хозяйка
была невероятно привлекательна. Такого мнения придерживались мужчины абсолютного большинства, не только вновь появившийся в художественной мастерской индивидуум мужескаго полу. Она была стройна и это подчеркивали светлые джинсы, материя которых так обтягивала бедра и ноги, что казалась своеобразной кожей и создавалось впечатление: снять это никаким способом невозможно. Верхняя часть одежды свободно повторяла контуры тела и, когда хозяйка грациозно потянулась к мольберту с кисточкой в протянутой руке, ее одежды оказались действительно свободными, слегка распахнувшись от движения к творческому процессу, - вот перед вами изображен-обнажен - человек – exhibitio, то есть, демонстрация. Что демонстрируется? В данном случае? Ничего толкового – антиэксгибиционизм!
Писю охватило вдохновение, как всегда в таких случаях. Тонкие черты ее чудесного лица получили, как бы, внутреннюю подсветку и выглядели двойными очертаниями. Легкая рука художницы наносила невесомые удары-мазки по телу нарисованного на холсте мужчины средней привлекательности. Можно вполне предположить, что неофит был в некоем смятении, но это не имело никакого значения – роль ему предназначалась в начинающейся церемонии посвящения весьма пассивная.
- Смотрите сюда. Что вы видите? Он же был голый, а теперь он уже в жилетке, - умелая кисть живописца действительно «приодела» верхнюю часть демонстрационного человека: на нем была по верху прежнего изображения пририсована темная безрукавка. Одновременно оказалось, что верхняя часть одежды самой Писи, невзначай, тоже претерпела изменения: вместо кофточки, свободно повторяющей контуры стройного тела на плечах всегда молодой женщины, висело эфемерное одеяние без рукавов и расстегнутое от верху до пупка. – Да вы устраивайтесь, устраивайтесь поудобнее, - Пися искренне выражала заботу об неожиданном госте, - вот тут и коньячок с лимончиком. Очень полезно. Очень.
- Да, немного, может быть, мне и полезно, - пробормотал мужчина и отпил глоток «святого», по соотношению цены и качества, коньяка марки «Десна», очень даже напоминающего по вкусу вышеупомянутый напиток «коньяк».
- Ну, что ж мы видим, - пока гость наливал, а затем отпивал глоток коньяка типа «Десна», хозяйка мастерской успела прималевать мужичку с мольберта треуголку на голове, а эфемерное одеяние без рукавов исчезло и взору мужчины, и без того смущенного от такой ситуации, предстали две полновесные чаши женской груди, конечно, не юного виду, но совершенной формы, с крупными темными сосками.
- Стриптиз, - с оттенком обреченности пробормотал мужчина-гость.
- Стриптиз!? – встав в позу «ленин на броневике», ораторским тоном произнесла Пися, - что вы понимаете, стриптиз – это работа. Я же получаю гораздо более высокие по уровню восприятия ощущения. Эксгибиционизм дает возможность освободиться не только от одежды: он дает чувство свободы как таковой!
- Топ-лес? – как бы фиксируя факт увиденного великолепия писиных титек, произнес невольный зритель живописного спектакля.
Но живописец, а если поточнее: живописица, уже демонстрировала прелесть своих покатых, не рожавшей женщины, грудей другому мужику: который был на полотне в жилетке и шапочке, но с голым задом. Пися приделывала к этому заду что-то типа коротких штанов. Летнее название – шорты. При этом оказалось, что джинсовая кожа живота, бедер, ног стройной женщины неопределенного возраста вполне отделима от внутренней части этой одежды, которая превратилась просто в комок светлой материи, скинутой неуловимым движением на пол.
- Полный топ! – воскликнула прекрасная женщина, отвернувшись наконец от мольберта: трусы она одевала только в менопаузы, каковой сейчас никак не наблюдалось, а видно было даже смущенному зрителю, как эта совершенно обнаженная женщина великолепна, чувственна, а также невероятно возбуждена. В отличие от несчастного мужика на холсте, в жилетке, треуголке и шортах. – Эксгибиционизм, когда есть кому достойно заценить, это полный экстаз!
- Экс-таз – это таз бывший в употреблении, - вспомнил старый каламбурчик, уже освоившийся с ситуацией гость-мужчина.
- Ну и что? Вот мой таз, - Пися положила руки на бедра, - да, он был в употреблении. И, слава Богу, несчетное количество раз! Кроме родов и родовых отклонений, хотя и гинекологи прикладывались к этому экстазу, то есть, бывшему в употреблении тазу, всенепременно.
Далее все произошло, как и положено в таких гетеросексуальных случаях. Было и положено, и поставлено, и посажено…Что сказать, мужчина оказался весьма достойный, старался. Пися ведь женщина с фантазией, творческой, но при всем этом вполне удовлетворимая женщина.
- Эксгибиционизм – это великое понятие, - Пися удовлетворенно потягивала коньяк типа «Десна». Она направила свой светлый взгляд на сидящего рядом мужчину, такого же эксгибиционированного, и вдруг спросила, - а ты чего приходил-то, по какому поводу?
- Э, у нас с вами, Пися, есть один общий знакомый, Народный художник Украины…
- Ну понятно, народный у нас в городе один. Чего он хочет?
- Да он-то ничего, он сам по себе. Он в самом деле по себе или в себе. Он послал меня к вам, потому что ему в моем случае ничего не понятно.
- Что непонятно? Что за случай? – вежливо-безразлично произнесла Пися. Она была еще в состоянии затухающего эксгибиционированного экстаза.
- Случай совершенно случайный, так сказать, из рода вон. Не так давно у меня отказало сердце. Мое собственное, хотя я всю жизнь проработал кардиологом в реанимации. Операция, конечно, стоила пару копеек, то есть буквально все, что у меня было нажито, как говорится в одесском народе, непосильным трудом. Двадцать зелени. Но дело не в этом. Когда я вернулся с того света, я стал писать картины! Пока акварелью – денег нет зовсим, а масло стоит дорого. Но дело опять же не в этом! Мой Народный сказал, что он впечатлен моими работами, оторваться не может, штук десять в подарок взял, но действительную оценку может дать такому феномену только один человек в нашем городе – живописец Писаренко! И вот я у вас. А вот и картинки мои, если угодно, я специально принес. Они не все оформлены, как положено. Паспарту и рамки стоят немало. Однако. Может быть. Может, кстати. Тут не все.
- Да? – вернувшаяся в антиэксгибиционисский мир живописец-архитектор Писаренко посмотрела на мужчину, сидевшего рядом в «абсолютном неглиже» и недоуменно произнесла, - ничего себе. Или тебе. Сердце, картины, коньяк, эксгибиционированный секс…И ты еще жив?
Картины в большинстве своем были насыщены изображениями цветов всяческих видов и раскрасок. Они пришлись по душе художнику Писаренко даже более, чем мужчина сегодняшнего присутствия в эксгибициональной жизни, их автор.
А. Карпенко-Русый.
Свидетельство о публикации №212072400809
Юрий Овтин 09.01.2013 23:31 Заявить о нарушении