***

Счастливый билет.

Вчера летали со стрекозой. Если-бы не мыть сегодня кастрюли (сегодня его очередь), то можно было-бы опять подкараулить её возле сарая, там, где на солнце, у маленькой лужицы качаются длинные , шершавые листья осоки. От радости и восторга чуть не обломал ей крыло…вовремя ухватился за лапу. Пролетел совсем немного, думал, что свалится, не дотянув до посадочной полосы на поляне… наверное, она обиделась. Надо переждать время. Просто переждать. Сделать вид, что ему ни до чего нет дела, что вот он просто идёт мимо, несёт щенкам остатки супа и думает только о супе и о щенках. Краем глаза Женя отсекает от пространства нужный кусок, квадрат, в котором, как в видоискателе есть именно то, что ему надо. Сегодня на бледных цветках Селезёночника , который расцвёл по третьему заходу , перепутав осень с весной,полно букашек. Вчера не было. Вчера было холоднее. Пожалуй, сегодня и гусеница выйдет, если сильно припечёт. С гусеницей Женя больше не связывыается. Во-первых, она никогда не уступает места,-чуть не порезался, когда она пёрла на него, как танк. Пришлось висеть на краю листа, над пропастью, болтая ногами, пока эта махина соизволила, наконец, освободить место. По встречной полосе как раз шли муравьи и Женя был просто в безвыходном положении. Руки онемели. Спасибо Селезёночнику,-от прыжка(да не прыгал, а просто плюхнулся, зажмурив глаза!) плоские тарелки цветков только задрожали. В общем, отделался царапинами, да немного болят ладони. Нет, с гусеницей он больше не связывается! Ну её…
  Щенки ещё издалека завизжали от неуёмного восторга, кубарем перекатились через остатки гнилого бревна, кусая друг друга за бока и за уши, пустились по «беговой дорожке» от теплотрассы так, что Женя еле успел отскочить в сторону, выставив им на финише миску с похлёбкой. Первым был, как всегда Бородатый. Он самый прыткий. Кожа у него между рёбрами надувалась и сдувалась, как сизая, тонкая, вытертая тряпка, которой Женя вытирает пол, если наплещет воды мимо раковины. Главное, надо вовремя отпихнуть Бородатого, чтоб остальные успели хотя-бы вылизать миску…а глаза не выпускают из вида пучок осоки. Даже чудится слюдяной блеск, что-то там посверкивает, переливаясь в просветах :ярко – в тени и пепельно-призрачно на освещённой стороне длинных, острых, как сабли, листьев.
 Выждать время. Делать уроки, писать скучные буквы, листать учебник, шуршать тетрадками, вымазать пальцы пастой авторучки; мелко-мелко изорвать в клочки листик, на котором не получились букашки и червяк; может быть, даже заплакать и рассматривать в каплях слёз увеличенные буквы в тетрадке. Смотреть, как расползаются синие ровные строчки-линейки и думать о Стрекозе…не радует даже мобильник, отданный братом! Нулевой баланс, надоевший «хип-хоп», глупые игры…всё плохо. Продержаться день. Или два. Стрекоза должна прилететь. Уж в этот-то раз он будет предельно вежлив, не допустит никакой оплошности, просто скромно поздоровается, спросит про дела и сделает вид, что собирается качаться на листьях, как в гамаке, до самого вечера. Огромный, как из разноцветных стёклышек глаз , в котором отражается и осока, и Женя, и кусок облака, замрёт…она повиснет в воздухе, как-бы раздумывая, брать-ли пассажира на борт. У Жени куплен билет. Погода ясная, осадков не ожидается, ветер умеренный, на дворе сентябрь…самое время летать! Стрекоза опускается на лист прямо перпендикулярно, не заглушив двигателей, Женя быстро поднимается по трапу в накрепко застёгнутой куртке, в ветровых очках и кожаных, потёртых, как тело старой гусеницы, перчатках. Мобильник отключен и оставлен дома, в кармане рюкзака. Вымыты кастрюли, подметён пол, даже написано изложение по русскому. Всё- прочь! Всё отброшено. Всё – позади. Вчера, год назад, а может, этого и не было вообще...прочь, забыто! Ни одного лишнего движения, Он собран, он предъявил билет.
  Поляна с теплотрассой, обшарпанный дом, дорога, знакомые собаки, огромная, как море, лужа,- всё теперь,  как в атласе из учебника - мелко, и в то - же время, очень подробно и чётко. Стрёкот крыльев заглушает звуки с Земли. Они резко меняют направление, то пикируя, то скользя по ветру, по воздушным потокам. Шершавая спина стрекозы отдаёт металлическим блеском, но только то и всего,- ему тепло и ничуть не страшно!

  Завтра он будет рисовать. Тоненьким-тоненьким пёрышком, обмакивая в тушь, выводить прожилки и точечки узоров на бумаге. И всё будет получаться, как никогда хорошо: и листик осоки, и даже старая, похожая на ржавый скрюченный гвоздь, гусеница (она всё равно красивая!), и все по счёту лапки у муравья, и крошечные мошки обсядут, украсив лист, и выйдёт даже крыло Стрекозы! В бутыльке ещё много туши и полно чистых листков в тетрадях! Он будет рисовать и рисовать. Весь остаток дня, весь вечер до усталости, пока не нарисуется досыта. 
   А ночью приснится, как они опять летают.