Охотничьи тропы

               ОСОБЕННОСТИ СИБИРСКОЙ ОХОТЫ
         
Очень сожалею, что не обзавёлся фототехникой и не использовал её в своих походах. Не то, что её вовсе не было у меня, не было такой, чтобы я мог делать стоящие снимки. Приобрёл как-то «Киев» малогабаритный, пробовал что-то изобразить, но путного из этого ничего не получилось. А с цветной плёнкой возня меня не вдохновляла. Теперь жалею об этом, ворую потихоньку чужие снимки и любуюсь ими. Какая нынче аппаратура! Мне бы такую тогда! Сейчас бы мог посмотреть то болото на Севере, в тундре, на котором я попал на старое минное поле, полюбовался бы опять семужьей Колой, или степным озером Чаган с  его бескрайными камышами и многотысячными стаями водоплавающей птицы, Саянскими сопками, покрытыми бесчисленным количеством кедрачей.
Да что толку жалеть! Правда, многое застряло в памяти, да так, будто всё вижу наяву.
Северная охота, надобно сказать, меня не вдохновляла. Не видел я там своей дичи. А моя дичь – водоплавающая и боровая, на Севере мне на глаза не попадалась, или в тех местах, которые я мог достичь в своих походах, просто, не водилась. Это меня удивляло: при таком обилии озёр, рек, болот, водоплавающей должно бы быть – завались, но ни летом, ни зимой, мне ничего достойного из дичи не попадалось.
Бывало, организовывались охоты даже на оленей, (Естественно, по лицензиям). Некоторые пытались добывать песца, (но, не в наших краях), и северную куропатку, (которую я так ни разу и не видел). В общем, на Севере я не охотился. Правда, по прибытии, очень был удивлён, когда на пути с работы домой, (где то в середине января, в полярную ночь), над нашими головами пролетела стая уток, что мне сразу подумалось, что я рехнулся. Но утки, будто желая убедить меня, что это не сон, развернулись, и пролетели над нами ещё раз. Попутчики мои будто этого и не видели, и на мой удивлённый вопрос, ответили, что это нырки с Кольского залива, и что они жители местные и никогда отсюда не улетают. Потом я прочитал в нашей флотской газете, что водолаз, работая на глубине в семьдесят метров, исхитрился ухватить что-то непонятное, проплывающее мимо, и взял с собою в кессон. А это был местный нырок, и какой чёрт его занёс на такую глубину, непонятно. Его дичь – мелкая рыбёшка, базировалась на глубине не более десяти метров, а на глубине семидесяти метров, его самого было кому сожрать! Ребята, со стоящего на рейде, флагмана, как-то, втихаря опустив с борта трос с большим крючком и наживкой, выловили палтуса в семьдесят килограммов весом. (Рыбиной накормили весь корабль, и командир закрыл глаза на такие вольности). А такой сожрёт не только нырка, но и самого водолаза, если он невелик в габаритах.
Охотиться я ездил домой, в кулундинские степи, в камышиных озёр рай, благо, наш учебный полк в полном составе убывал в отпуск на пару месяцев в сентябре-октябре. Как раз, в охотничий сезон. Там я блаженствовал, в полном смысле слова. Там меня с нетерпением всегда ждал Петрович – Павел Петрович Шульга – отцовский шофёр и заядлый рыбак и охотник. Большую часть жизни он охотничал и рыбачил, и этим кормился, и этим был доволен. А время двигалось к пенсии, а стажа-то не было. Вот он и шоферил в отцовской организации, добывая стаж.  А, когда охота открывалась, он брал или отпуск, или отгулы, которых, по причине особенности отцовской работы у него всегда было навалом, и мы сматывались из города, куда надо было.
Надо сказать, что Петрович после окончания войны, ухитрился как-то прикатить домой на трофейном, а, может, не на трофейном, (не догадался как-то спросить), мотоцикле, да ещё с коляской. В обозримых окрестностях ни до того, ни после, такого чуда никто никогда не видел. Тем более, никто никогда не видел лодку из алюминиевого сплава, (все лодки в тех местах на тот период были только деревянными), которую Петрович приспособил вместо коляски.
Ежели учесть, что в данное время, в данном месте, мало кто слышал о рыбнадзоре  и прочей нечисти, то такая свобода многого стоила!
Нет, не в смысле наживы, она ни Петровичу, ни мне была ни к чему, а в смысле: где хочу – охочусь, где хочу – рыбачу! Я промышлял щуку на спиннинг, поймав, чаще отпускал, а Петрович сеточкой, (одной!) – промышлял, в основном, карасей. Карасей мы не отпускали: мы их жарили, солили, вялили впрок.  Благо их в этих мелководных, камышаных озёрах, в те времена, было – завались! Дичи водоплавающей тогда было ещё – тоже завались! И охотничьи инстинкты свои надо было смирять из-за того, что дичь некуда было девать, а переводить её впустую – не наша с Петровичем, стезя.
Как-то по моём прибытии, мы с Петровичем смотались на близлежащее озеро на отцовской «Волге». У отца был какой-то семинар, и Петрович был свободен. Автомобиль, естественно, тоже. Мы смотались утречком ранним, чтобы никто не видел, как на отцовскую « Волгу» мы взгромоздили лодку Петровича. (Петровича давно уж нет, царство тебе небесное, родственная душа, а лодка, наверное, ещё где-то плавает!) Прикатив на озерцо, замаскировав «Волгу», мы, быстренько сняв лодку, нырнули в камыши. И сразу же вспугнули стаю уток. Мы успели сделать по выстрелу, и пара уток у нас в наличии. На всякий случай на «уху», ежели рыбки не поймаем. Ну что – дело сделано, можно позавтракать и добрать сна, которого не добрали. Сеть должна постоять некоторое время, пока в неё кто-нибудь забредёт. Позавтракав, мы с чистой совестью легли поспать. Разбудил меня свист и весёлый мат Петровича: подхватываюсь и вижу Петровича, бегущего по дорожке, по которой мы приехали, а впереди его чешет лиса с уткой в зубах. Видя, что тут не до шуток, лисонька кинула краденую утку и скрылась в камышах, а смеющийся Петрович с двумя нашими утками в руках, следует к автомобилю. Дело в том, что прибыв с охоты, мы положили добытую дичь на передний капот машины, а лисонька потихоньку утащив одну и, упрятав её в камышах, весьма небрежно, (вероятно, в спешке), вернулась за второй! Известно, что «жадность фраера губит», и, проснувшийся вовремя Петрович, воришку засёк, когда она потащила с капота уже вторую утку. Так лисоньке и пришлось остаться голодной из-за жадности. А мы вдоволь повеселились по этому случаю. Навряд ли бы мы это делали, проснувшись и не обнаружив своей дичи. И не из-за того, что мы её лишились: стоило нам только потихоньку высунуться из камышей на плёсо, мы бы потери компенсировали в течение нескольких минут, а из-за того, что есть люди такие подлые, что оставили нас в дураках! А то, что такое способна сотворить простая лисичка, нам ни за что не пришло бы в голову.
Таким образом, на Кольском я, в основном, занимался ягодой, грибами, но главною была рыбалка. Рыбалка увлекала разнообразием: можно было в трёхстах метрах от дома порыбачить на речонке, протекающей прямо через городок, на гольца, форель, на миногу. Можно было  в рабочее время, выкроив свободную минутку, покидать в эту же речку уду на аэродроме. (У меня в кармане всегда, на всякий случай, имелась удочка). Можно было покидать спиннинг в конце аэродрома, на разделённое пополам взлётной полосой, озерцо. Можно было закинуть удочку в яму, выбитую во время войны рухнувшим в болото «Спитфайром», и выловить пару форелей, особой окраски, тёмного, под цвет болотной воды. (А, говорят, что форель может жить только в чистой, проточной, воде!)  А можно было, спустившись по склону к Кольскому заливу, вдоволь натаскаться некрупной трески и пикши, а, если повезёт, то и палтуса. Хочу подчеркнуть, что свежевыловленная треска и пикша, в ухе и жарке ни в чём не уступит по вкусу, самой продвинутой рыбьей породе. Мне есть с чем сравнивать: даже со стерлядью!
Особым спросом пользовалась рыбалка на реках и озёрах в глубине тундры.
Во-первых, потому, что там практически не бывает конкурентов,
во-вторых, там можно было поймать нечто экзотическое: так называемого, ерша, размером в хорошую тарелку, не пролезающего в лунку, или налима, в свой рост размером, а то и кумжу - родственницу сёмги. А рек и озёр там таких – завались! Взять хотя бы речку Ваенгу, имя которой себе взяла в псевдоним, мною очень ценимая, певица Лена. Так, если повезёт, можно было поймать и порядочную сёмгу. Причём, те места в те времена, ещё не были обременены всякими дармоедами, типа рыбнадзора и охотнадзора. Кстати, на основании личного опыта, могу, с большой долей уверенности сказать, что эти ребята и их друзья и близкие, и есть самые страшные браконьеры, от которых никому спасения нет. Убедиться довелось во многих местах России, где удалось мне побывать: чем больше охраны, тем меньше остаётся дичи. И создаётся чёткое понятие: все «заказники» и «заповедники», создаются для того, чтобы избранные могли браконьерить там в своё удовольствие, без помех. Ну, что ж, они не виновны в том, что все остальные не попали в разряд избранных!
И, поэтому, им никогда не дождаться от остальных осуждения «браконьеров».