Я, мои друзья, и вопрос о среднести

               Есть у меня друзья, не много и не мало. Ровно столько, сколько требуется обычному среднему человеку в наше время. Да, конечно, ровно настолько, чтобы и быть средним человеком. Ровно – ровно. А теперь создадим некоторую ситуацию. Вы может уже решили, что я примирился со своей среднестью? Так вот, могу во всеуслышание заявить: «Ещё нет!»
Я даже стремлюсь вообще перестать быть средним человеком, делаю всевозможные попытки, но через некоторое время, с большим огорчением признаю, что попытки эти как раз действуют настолько, чтобы я оставался средним человеком. Так что попытки эти лучше, пока не поздно, прекратить совсем, они только подчёркивают мою среднесть. В последнее время я понял, что корень зла лежит гораздо глубже. О, несравненно глубже, чем я предполагал. Моей среднестью всё время кто-то руководит (и совсем не подумайте, что второе «я»), этим руководит что-то реальное, конкретное и, по-моему, Материально-Массивное.
Материально – Массивное. Осознав это, я чуть не зарыдал. «Материально Массивное». Я понял, что моя среднесть зависит не только от меня, но и от Него. Самому уйти от среднести невозможно. Я – зависим! И в этом деле мне поможет совсем не борьба, здесь может помочь либо сделка, единоличная сделка, либо драка, что само по себе дело чаще всего коллективное. Материально Массивное – вот мой Враг. Мной руководят, именно Ему  надо, чтобы я был средним и серым. Именно Ему надо, чтобы я был гвоздём, пусть даже думающим, думающим гвоздём, какая нелепость, но это именно так, думающим для того, чтобы лучше сыграть свою роль гвоздя, но только не для того, чтобы перестать им быть. Человек – гвоздь. Даже, если он будет ржаветь, то и тогда, его будут спасать только в том случае, если его ещё можно куда-то воткнуть. А я не могу, я не могу смириться с тем, чтобы меня куда-то воткнули.
Я – человек, у меня есть мозг. Я не хочу быть воткнутым, я хочу воткнуть себя сам. Сам! Таков уж человек и я знаю, что и вы с этим согласитесь, ведь человек всё же жаждет втыкать, а не быть воткнутым. Для меня высшее счастье – втыкать самому. Я не хочу, чтобы мной руководили, никак: ни морально, ни материально.
Я совсем запутался в этих своих мыслях и говорил в таком духе около часа. Я даже проклял романтику, к которой до этого относился более-менее благосклонно. Но из всех своих рассуждений, рыданий и проклятий, я понял одно: «Чтобы не быть гвоздём, к Материально Массивному надо будет идти либо со сделкой, либо с дракой».
Подытожив это, да ещё и не по одному разу, я успокоился и приведя себя в порядок, чтобы никто и ничто не видело переживаний обычного среднего человека, посвистел перед зеркалом для бодрости, после чего и отправился к своим друзьям, чтобы объявить о своём открытии. И получить от них дружеский совет или поддержку. Единственная привлекательная черта обычного среднего человека, как раз и заключается в том, что он не обязательно должен выказывать свои чувства, а даже наоборот, прятать их. Особенно хорошо это получается, когда средний человек, насвистывает какой-нибудь модный шлягер. Так я и поступал.
Сначала я забежал к Ромке. Право, ведь так ещё можно говорить, когда и тебе, и твоим друзьям, по восемнадцать лет. Поболтав с ним о том, о сём, то есть пошутив в адрес девчонок, обсудив какую-нибудь спортивную игру, рассказав о какой-нибудь пьяной вечеринке и справившись насчёт того: «Скучаешь или нет?» На что всегда следовал примерно такой ответ: «Да, как видишь». Можно было приступать к основной цели визита.
- А я вот, к тебе знаешь…- начинал ты, и дальше уже текло всё то, что накопилось со дня последней встречи. А накапливалось всегда довольно много.
Когда я уже пришёл и увидел Ромку, то я был до того спокоен, что вполне реально стал осознавать, что ничего путного ответить и посоветовать он мне не сможет. Но, я стал бы говорить уже для того только, чтобы посмеяться над его ответом, а дома уже подумать над заинтересовавшими его проблемами.
Право же, опять неточно отражаю факты, ну, да ладно, чёрт с ним, главное поймите, что когда я писал, мол Ромка ничего путного ответить мне не сможет и я посмеюсь над его ответом, я не хотел сказать, что Ромка – дурак, просто у нас разный склад характеров. Чтобы было ещё понятней, объясню: если я, чтобы не стать «гвоздём» (лично) думаю, как этого избежать и изо всех сил (пока) упираюсь «ногами», то Ромка думает, как не стать «гвоздём» человеку вообще (и себе в частности), но плохо (или совсем «не») упирается «ногами».
Ромку, я как всегда, застал в его комнатке, тихой, как пустой лабиринт, и с включенной, из-за темноты, настольной лампой. За черчением. Ромка оттачивал карандаш, потом долго думал, смотря в стену и, наконец, проводил по бумаге тонкую графитовую черту. Потом снова долго смотрел в стену.
- Ну что? – сказал он мне, откинувшись на стуле. Глаза его продолжали смотреть в стену.
Я прямо в пальто прошёл в его комнату, постоял, посмотрел на лампу.
- Всё чертишь? – усмехнулся я.
- Черчу – ответил Ромка – зачем изволили пожаловать?
Я снова молча усмехнулся. Ромка всегда был такой, да и лабиринт, хоть и есть лишь холодные каменные стены, всё равно лабиринт. Я подошёл к книжному шкафу.
- Ну, и что? – снова спросил Ромка. Он переложил листки слева направо и, немного подумав взял красный карандаш.
- Да так – ответил я – интересно, как живёшь.
- Да, как видишь – медленно проговорил Ромка и не зная, что делать, стал смотреть на радиоприёмник и постукивать карандашом.
- Сегодня пойдёшь на танцы? - спросил я.
- И тебе интересно? – Ромка подразумевал танцы.
- Особенно, когда Таня С. – ответил я – такая пылкая натура…
- Да какая там Таня С., я уже и позабыл её давно – скривил свои губы, словно эти слова доставляли ему невыносимую боль, а  имя совершенно ничего не значило, Ромка.
- Ну, не оправдывайся – стал подзадоривать я Ромку – она о тебе спрашивала.
- Да!?
- Вполне серьёзно. Спрашивает: «Мой Рома занимается? Ну, я и ответил: «Мол, да… кое- чем занимается».
- Честно что ли…спрашивала? – перебивая, решил удостовериться в моих словах, Ромка.
- Шутейно, шутейно – засмеялся я над Ромкиной заинтересованностью. Говорит: «Пусть Рома не приходит больше на танцы – скучно».
Ромка рассмеялся.
- Впрочем, я думаю, ты пришёл не для того, чтобы рассказывать о Тане С.?
- Конечно – ответил я, просто меня заинтересовало, как ты будешь жить?
- Кто? – переспросил Ромка.
- Ты.
- Я,… никак.
- Нет, по правде, ведь тебя поди скоро рвать будет от своего техникума.
- Ну, и что? – протянул Ромка.
- Как что? Будешь четыре года маяться, а потом и всю жизнь?
- Нет.
- Вот, ты, в чём видишь цель, кем быть хочешь?
- Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно и т.д. – усмехнулся Ромка – ты ведь сам знаешь, что я хочу быть связан с морем, хоть бортами любого самого мелкого судна, хоть, даже сушей причала.
- И всё.
- Да, мне вполне хватило бы этой тихой романтики.
- А я видишь ли, всё своё представляю в том, чтобы…- и я, по порядку, отзываясь на его интерес, начинаю рассказывать о своих домашних мыслях.
- Утопии о славе – нехотя выдохнул он, дослушав мои излияния – это всё известно, и увы, наш разговор продолжает подчёркивать твою среднесть.
«Тогда посмотрим – сказал слепой». Ромка придвинул к себе лист ватмана и зевнул. Больше он мне ничего не сказал.
Идя к Вовке, я решил, что Ромка видно сам потерпел крах своих юношеских мечтаний. Он просто сейчас думал о чём-то своём. Он сам был в том же тупике, что и я, он не раскрывал себя, уже боясь, что его назовут слепым.
С Вовкой я не поговорил, его за что-то, ругала мать. На полу валялись порванные тетради, Вовка смотрел в окно и вилкой ковырял из булки изюм. Он кивнул мне, но я потоптавшись на пороге, извинился и пошёл домой.
За что я извинялся, думал я, и ничего не мог придумать.
Я гулял по холодному городу. Слабо светили грустные фонари. Иней лез за шиворот. Я бродил долго. Люди качались в фонарном свете. Я пошёл на танцы.
Домой я пришёл весёлый, пьяный и в губной помаде. Ночь млела. Щёлкнул ночник, я разделся, сваливая бельё в кучу, сорвал с календаря красный листок, оголив следующий чёрный. Захотел приклеить красный листок снова на место, я плюнул на заднюю сторону его, но потом, не донеся и наполовину до календаря, зло смял и выбросил. Заскрипел заводящейся пружиной будильник, в половине седьмого, меня должен был встретить, выкрашенный в чёрную краску, день. В голове что-то вертелось, я упал в расстеленную постель, с весёлой бездумностью, проваливающийся в какой-то провал. Впрочем, в провалы и должно проваливаться. Было хорошо от этой своей пьяной слабости. Я вспоминал прошедший вечер, прошедший день, и в полной усталости «Мне быть» - прошептали мои губы.

                1971 г.