Слово о Матери...

Тикают часы, неумолимо бежит время, но боль не утихает. Боль от потери Мамы, самого родного человека, никак не проходит. Напротив, эта боль усугубляется ещё и угрызениями совести, порождённые осознанием того факта, что я не был достойным сыном и не проявлял должной заботы о ней. Но жить-то надо! Всё же какая-то неведомая сила заставляет меня приступить к работе. И мне надо торопиться, т.к. меня уже в ближайшее время ожидают новые испытания. Что я задумал? Это будет одновременно некролог, жизнеописание и исповедь сына, потерявшего Мать. И хотя она была простой русской женщиной, ничем не выделялась, не имела заслуг, но мне отчаянно хочется, чтобы от её неприметной жизни остался хотя бы какой-то самый малый след в истории...

С чего начать? И как? Время-то идёт, оно не резиновое. Тем более что моё сердце рвётся на части от невыносимой боли, из глаз катятся слёзы, а в ушах звучит то бодрая пионерская песня «Эх, хорошо в стране советской жить...», под которую и росла простая деревенская девочка Нина Баранова, моя будущая Мама. Задорную пионерскую песню сменяет другая песня: «Если завтра война...». Потом звучит знаменитый первый концерт П.И. Чайковского, который так любил Отец, а пластинку ему подарила Мама, и он её слушал с помощью радиолы тогда, когда ещё не было у нас телевизора, да телевидение было редкостью. А ещё я слышу напевный свист «Танго соловья», под который они в молодые годы танцевали на редких праздничных вечеринках, днях рождения, встречах Нового года...

Мама часто и охотно рассказывала о событиях своей жизни, нередко повторяла одно и то же помногу раз, и это меня раздражало. Но однажды я решил всё записывать. Эти записанные мною со слов Мамы и по моей памяти отдельные не связанные между собой события и впечатления жизни простой русской женщины, прожившей долгую и полную суровых испытаний и простых человеческих радостей жизнь, и станут основой моего повествования. До последнего дня Маминой жизни я тешил себя мыслью, что завтра непременно посажу её рядом со мной и узнаю у неё всё, что только возможно извлечь из её памяти. Но каждый день всё откладывал и откладывал это на завтра. И дооткладывал: к сожалению, теперь мне самому придётся, опираясь только на свою собственную память и на интуицию, соединить все эти разрозненные воспоминания и впечатления воедино...

Так с чего начать? Начну с 26 июля 2011 года. Вот и наступил день прощания. Я стоял у гроба и плакал навзрыд.  Я смотрел на Маму, на то, что от неё осталось. Всё же, как она изменилась за последние месяцы жизни: конечно, старость не красит человека, но всё же перемены в облике были разительными.  И вот я, грубый, злой и неблагодарный сын, стоял у её гроба и думал: Неужели эта беззубая старуха с подобным печёному яблоку лицом, пропахшая мочой и потом, это и есть моя Мамочка, самый близкий и родной мне человек. А ведь было время, когда она была девочкой, простой озорной весёлой и смелой деревенской девочкой. А ещё раньше родители с нетерпением гадали, кто родиться: мальчик или девочка? Тогда ведь не было УЗИ и прочих достижений цивилизации. Дочь уже была, поэтому ожидали сына, но родилась она, моя будущая Мама...   

Если верить документам, то Мама родилась 16 декабря 1926 года в деревне Середнево Солигаличского уезда Костромской губернии. О деревне, имеющей многовековую историю, мне известно не много. Документально она упоминается в 1664 г., когда вместе с другими окрестными деревнями Черевково, Копасово, Заяцково, Четнеково дано было боярскому сыну А.Т.Панину и более 100 лет находились в роду Паниных. История здешних деревень тесно связана с историей самого города, с добычей соли в нём и извести вблизи города Жители деревни занимались пережогом извести, которая добывалась на берегах реки Святицы, и брали подряды на изготовление извести-кипелки для строительства каменных зданий. Монастыри, в том числе крупные московские: Симонов, Троице-Сергиев – еще в XIV веке получили от великих князей льготы на добычу соли, а для обслуживания их правительство пожаловало монастырям и крепостных...

В 1929 г. Солигаличский уезд стал районом Ивановской промышленной области, в 1936 г. он отошёл к Ярославской области, а с 1944 г. был переподчинён Костромской области. Собственно родилась Мама в городе Солигалич, т.к. в деревне не было роддома, но по существовавшим тогда правилам её с самого рождения приписали к селу, по месту жительства родителей. Однако нельзя исключить и того, что название деревни появилось в метрике Мамы позже. Да и день рождения не точен: Мама нередко говорила, что родилась 14 декабря, а должна была родиться в январе. Всё это уже не имеет значения. Или имеет? Не знаю...

Итак, в семье крестьянина, моего деда Николая Васильевича Баранова, родилась всем на радость маленькая здоровенькая девочка, которую сначала хотели назвать Надеждой, но назвали Ниной, ставшая впоследствии моей Мамой. Как говорили, девочка родилась недоношенной. По другим сведениям она родилась 14 декабря, но правильно ответить на этот вопрос могла только Анна Николаевна, урождённая Смирнова, тоже крестьянка того же или соседнего села Самылово. В семье уже была одна дочь – Александра, рождённая в 1923 году. А через три года родился долгожданный сын – Виктор, Виктор Николаевич, мой единственный родной дядя. Уж так была устроено, что иметь сына в крестьянском деле было жизненно необходимо: всё держалось на мужике. Правда, жить в деревне ему не пришлось, а судьба-индейка забросила семью в Ленинград. Но это было позже...

Раннее детство Мамы прошло в деревне. Она и позже, уже во времена своей городской жизни, нередко гостила на своей малой родине. Если доверять Маминой памяти, то она помнит себя едва ли не с первого года жизни. Во всяком случае, в её памяти остался на всю жизнь день, когда привезли из роддома братика Витю. Она вспоминала, что подошла к братику, завёрнутому в одеяло, и едва не стащила его с постели на пол, но во время подоспел кто-то из взрослых. Тогда ей было уже почти три года. А жили они в просторной и светлой деревенской избе, с русской печью, с лавками вдоль стен, с иконами в красном углу. Была и русская баня, были и другие хозяйственные постройки, где обитали домашние животные: конь и корова. Словом, была спокойная и размеренная крестьянская жизнь, ничем не отличавшаяся от жизни односельчан и жителей других деревень и сёл России...   

Мама рассказывала и о своей родне, но крайне скупо. Может быть, не помнила. Может быть, вспоминать не хотела. Но говорила, что маму Николая Васильевича звали по отчеству Хазуиловна (?), а имени её не помнили. К сожалению, в моей памяти остались только смутные воспоминания о деде. К своему стыду я даже не помню года, когда он умер. Мама рассказывала, что всю жизнь он тяжело и много трудился, содержал жену и трёх детей. Ещё мальчиком дядьки брали его в межсезонье на приработки в г. Петербург, где он ходил в холщёвой рубахе до щиколоток и осваивал печное дело: месил глину. Потом он служил на флоте и всю жизнь берёг в сундуке морскую форму: бескозырку с надписью «Хивинец», так называлась канонерская лодка, и тельняшку...

Ещё меньше сведений осталось о бабушке Анне Николаевне Смирновой.  И теперь восстановить что-либо практически невозможно. Но Мама рассказывала интереснейшие подробности тогдашней жизни. В ней были свои горести и радости. Были большие церковные праздники, рождение и крестины, отпевания и похороны. Молодёжь собиралась вечерами на «посиделки»: пели, танцевали, парни ухаживали за девчатами. Девушки тщательно готовились к этим встречам: надевали нарядные сарафаны, чернили брови углями, красили щёки свёклой и т.д. У юной Ани был и свой ухажёр: какой-то мельник, в которого она была влюблена. Но родители решили иначе и выдали дочь замуж по своей воле. Они обвенчались, и стала крестьянская девушка на выданье женой Николая Баранова и матерью его трёх детей...

Все семьи были многодетные, не то что ныне, а для дядей и тётей не хватило бы пальцев на руках, и она даже не помнила их всех по именам. Но только одного из них, маминого брата Алексея Николаевича Смирнова, она до последнего дня жизни вспоминала с любовью и нежностью и упорно называла его не дядей, крёстным, чем очень сердила меня. И дядя буквально обожал свою подвижную племянницу-крестницу, любил её как родную дочь. Он брал на руки и подбрасывал её под потолок. И заставлял пить рыбий жир. Но это было тогда, когда Мама была ещё совсем маленькой. Дядя имел броню на заводе, но ушёл добровольцем на фронт, где служил при штабе 338-й стрелковой дивизии и 14 сентября 1942 г. погиб при налёте вражеской авиации, находясь в карауле при каком-то складе. Другой дядя Александр Николаевич Смирнов утонул в Байкале…
    
Все ближние и дальние родственники Мамы жили привычным тяжёлым крестьянским трудом. Нравы были не то что жестокими, но суровыми. Так Мама рассказывала со слов своей мамы, как невестки по очереди ходили на полевые работы, а младенцев оставляли друг другу на попечение, даже кормили грудью, не брезговали. Да, нравы в те времена были суровые и на невесток смотрели как на бесплатную рабочую силу. А когда все садились за большой стол и ели из одного большого котла своими ложками, то каждый заботился только о себе. И если невестка отвлекалась от еды на плач ребёнка, то нередко оставалась и вовсе голодной. Словом, воспетая ещё Н.А. Некрасовым долюшка женская на Руси всегда была нелегка, не то, что ныне, но дети были. Да и мужикам жилось не легче...
               
Всё перемешалось в моей памяти: и то, что Мама помнила сама, и то, что ей напомнили позже родители и дядя. А она рассказывала о том, как рано стала на ножки, и совсем ещё маленькой девочкой бегала по дощатому полу в валеночках, вызывая умиление взрослых. И ребёнком ещё выбегала босиком из бани на свежевыпавший снежок. Может быть, это было последнее здоровое поколение русского народа, родившегося и выросшего в деревнях и сёлах, дышавшее свежим воздухом. питающимся свежими натуральными продуктами, благодаря чему они пережили все трудности и дожили до глубокой старости. А представители моего поколения уходят из жизни, сплошь и рядов не дожив даже до пенсионного возраста...

А ещё Мама помнила, как Анна Николаевна пела братику Вите незамысловатую колыбельную песенку:  Я не мамкин сын, я не папкин сын, я на ёлке рос, меня ветер снёс, я упал на пенёк, стал кудрявый паренёк. Что интересно, она вспомнила об этой песенке незадолго до своего ухода из жизни. Но мне эти слова были знакомы ещё от Отца и раньше...

Как с мельницы ныряли в речку голышом девочки и мальчики, без стеснения и каких-либо дурных мыслей. Как, заигравшись у бабушки допоздна, бежала ночью через кладбище...

Как угощалась молоком из свежего надоя, а потом шла в лес по грибы-ягоды. А потом, через много лет, тётки поили единственного внука парным молоком…

Как однажды нашла в лесу грибную поляну, сняла пальтишко и собирала грибы в него…

Как тонула в проруби, но больше всего боялась потерять новые валенки, а потом – наказания от родителей. А дети стояли на берегу и с испугом с любопытством наблюдали эту борьбу не на жизнь, а на смерть и плакали. Потом отогревалась и сушилась в какой-то избе на окраине села и больше всего боялась рассказать об этом родителям…
 
Как конь по кличке Радик «убегал» из колхоза и стучал мордочкой в окно избы, а ему давали кусочек чёрного хлеба с солью. Ещё раньше  было так: дядя Алексей взял коня на время для каких-то работ, а конь пропал. Точнее он сам возвратился домой, один, через лес, где водились волки. Дядя испугался, прибежал к ним в кальсонах, в накинутом поверх полушубке. Потом он отогревался под одеялом. Говорят, что коня забрали в конницу Будённого…

Как прикармливали коровушку остатками похлебки, и она чмокала то ли от голода, то ли от удовольствия…

Как зарезали чёрного бычка, и детей увели, а он плакал в предчувствии смерти…

Как плясала и пела частушки о несытной колхозной жизни на свадьбе Алексея Николаевича Смирнова, дяди, брата мамы:  Пошла плясать, в доме нечего жевать: сухари да корки, на ногах опорки. И ещё: Говорят в колхозе плохо, а в колхозе красота: на дворе лошадки нету и в квашонке пустота. А потом частушками веселила бабушку. Та пила чай с блюдца и так  смеялась, так смеялась, что расплескала кипяток из блюдечка. Когда местная газета «Вечерний Ростов» объявила конкурс на забавную историю из жизни, то я по памяти записал всё то, что услышал и послал в редакцию. Рассказик  «Деревенские частушки» опубликовали, даже выплатили небольшой гонорар…
             
Как упала с черёмухи в крапиву. Боялись, что станет горбатой. Позже, когда Мама созрела и из нескладного подростка стала девушкой, папа сказал маме в шутку: Только два горба и выросли – намекая на груди…
 
Как был осуждён то ли дальний родственник Борис за то, что вынес с завода какую-то деталь. Потом он отбыл наказание «от звонка до звонка», а после освобождения был ограблен…

Как другая родственница познакомилась с каким-то мужчиной, и он пригласил её куда-то в Сибирь. Она послала вещи, поехала сама, но не нашла ни жениха, ни вещей. Вернулась домой ни с чем…

Как читала перевёрнутую книгу…

Как пережили голод 1932-33 годов. Одна девочка поймала рыжего таракана и съела…

Как некто Морозов оставил малолетнюю дочку в сельмаге на печку за ширмой. Она тогда наелась конфет на всю оставшуюся жизнь. Утром пришла продавщица и увидела обёртки на полу…

Как ходила в сельскую школу с сестрой Шурой…

Как якобы за хищение колхозной собственности был осуждён её отец. Он был избран председателем колхоза. Через год досрочно освободили отца из тюрьмы, и они спешно покидали родную деревню. Студёной и снежной зимой ехали на санях на железнодорожную станцию, укрывшись тулупами, а возница держал на  санях то ли от волков, то ли от разбойников. После этого Мама приезжала в деревню и в Солигалич только летом, только в гости. Однажды даже участвовала в военной игре, изображая разведчицу…

Как приехали в Ленинград в 193... году и поселились в бывшем доходном доме на углу Рузовской улице и Клинского проспекта, на втором этаже, в огромной коммунальной квартире, где было шесть или семь нанимателей, огромная кухня и... один туалет. Сначала они занимали две комнаты коммунальной квартиры. И хотя комнаты были смежными и соединёнными дверью, но потом одну комнату отобрали, семью из пяти человек «уплотнили»…

Как мой Николай Васильевич сверхурочно работал на еврея управдома, отдавая ему 2/3 заработка. Как он же на коммунальной кухне квасил капусту в деревянной кадушке. Управдом-работодатель приходил в гости и по-хозяйски просил  Анну Николаевну сварить ему компот из шести сушёных абрикосов, но ослушаться работодателя было нельзя. Кроме того, Анна Николаевна на кухне стирала бельё, а на чердаке сушила, и это тоже приносило какой-то довесок в семейный бюджет…

Как муж крёстной матери кормил чёрной смородиной с запахом клопов… 

Как Мама испортила красивую скатерть, вырезав цветок…

Как дети сожгли венчальные свечи Анны Николаевны…

Как кормила кашей большую куклу. Когда кукла разбилась, то внутри оказалась плесень…

Как брат Виктор заболел плевритом, Анна Николаевна очень переживала за сына, плакала навзрыд…

Как украли велосипед брата…

Как брат курил в подвале и прожёг новое пальто. Потом  отец гонялся за ним с ремнём, а мать тоже бегала и просила, чтобы лучше ударил её. Шалуну всё же досталось, и отметина осталась на всю оставшуюся жизнь, но охота курить была отбита раз и навсегда…
   
Как сама болела свинкой и ночью попросила лимонада «крем-сода». Отец оделся и пошёл искать, но нашёл какой-то другой лимонад…
 
Как играли во дворе и на улице с соседскими детьми. О «межнациональной розни» русских и евреев. Еврейские дети дразнились так: Скобарь псковской набит треской: треска трещит, скобарь пищит. А в ответ им кричали: Жид, жид, жид по верёвочке бежит, верёвочка лопнула и жида прихлопнула. Но проходило совсем немного времени, дети забывали о межэтническом конфликте и снова играли вместе...

Как общалась с душевнобольной девочкой Галей Степанчук, дочкой полковника. Различие в уровне жизни было налицо, но никакой зависти не было. Отец Гали привёз богатые трофеи с финской войны…

Как ночью мама перешивала дочке платье, а папа говорил ей, чтобы спать ложилась: Вот Шура так носит все, не привередничает. Так это хорошо, что ей не всё равно…

Как во время войны с Финляндией заклеивали окна и производили светомаскировку. И ходили в театр на пьесу «Том Сойер», как в темноте едва не провалились в открытый кем-то канализационный колодец. А накануне 1940 года стояли в очереди за тюлем во Фрунзенском универмаге…

Как училась в школе и числилась ударницей, а Анна Николаевна приходила с родительского собрания с гордо поднятой головой…

Как после успешного окончания очередного класса незадолго до большой войны Мама просила Николая Васильевича подарить куклу, а он смеялся и говорил, что уже невеста, а всё в куклы играет…

И ещё в Маминой памяти осталось много-много воспоминаний из беззаботного счастливого детства. Но они бесследно утеряны. В 1940 г. Маме исполнилось 14 ещё детских лет, но началась Большая война, детство кончилось. Почти сразу Мама с подружкой пошла военкомат, чтобы идти на фронт добровольцами, но им отказали: Подрастите ещё…

И тогда же было принято партийно-правительственное решение об эвакуации детей и подростков из Ленинграда в глубокий тыл. Этим решением спасли жизни тысяч юных граждан страны, и Мама всю жизнь с благодарностью вспоминала тогдашнего руководителя Ленинграда Жданова, ведь те дети, которые остались в городе, почти все погибли от голода и холода. Но даже те, дети, которых эвакуировали, гибли по пути в тыл. Тогда же ей зачем-то «подправили» метрику, исправив день рождения с 14 на 16 декабря. Правда, дядя Алексей Николаевич говорил, что лучше бы сестра детей отправила в Солигалич – картошки всем хватило бы. И тогда бы он не ушёл на фронт. Всю жизнь Мама хранила его фотографию и горевала о том, что дядя погиб...
 
После недолгих сборов Мама с братом уехали в эвакуацию, и Мама вспоминала, как в голос плакала Анна Николаевна и наказывала заботиться о брате. Тогда и кончилось Мамино беззаботное детство, и созревать и взрослеть пришлось ей среди чужих людей, вдали от родного дома, без материнской заботы. Потом они сначала ехали по суше, потом плыли по Волге на дебаркадере, который обстреливали пулемёты немецких самолётов. В какой-то момент через пробоины хлынула волжская вода, и педагоги-евреи бросились спасаться. Но директор схватился за пистолет и обещал застрелить каждого, кто попытается покинуть борт дебаркадера. Так удалось погасить панику, а потом учителя и мальчишки-школьники затыкали пробоины одеялами и др. тряпками…

Как ели молочный кисель, – «сопли покойника», о чём Мама рассказывала неоднократно, с всё новыми подробностями. Когда местная газета «Вечерний Ростов» объявила конкурс на забавную историю из жизни, то я по памяти записал всё то, что услышал, показал Маме и лично отнёс в редакцию. Рассказик  «Кисель 1941 года» опубликовали, даже выплатили небольшой гонорар…

Как вышла из бани с пустым ведром к реке и увидела самолёт. Подумала, что наш, махала лётчику рукой, но это был немецкий самолёт. Немецкий лётчик широко улыбнулся, увидев красивую русскую девушку, и выпустил пулемётную очередь по ведру с водой. Как под впечатлением сочинила стишок, который опубликовала местная газета в городе Мышкин: Помахать я рукою хотела, Но увидела вражеский крест…

Как жили в эвакуации, учились в средней школе. Изучали классическую литературу, в том числе поэму Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Стихотворения и поэму учили наизусть, без скидок на военное время. Дети жаловались, что им для запоминания не хватает сахара, но учили и запоминали. Когда изучали Л. Толстого, учительница спросил класс, кто из героев повести «Анна Каренина» нравится? Была много ответов. А тебе, Нина кто больше понравился? Каренин, – ответила Нина. Учительнице этот ответ понравился…

Как в классе за печкой вышивала платочки…

Как работали от зари до зари на колхозном поле, выполняя норму, да ещё должны были помогать младшим школьникам. Интересно, что делали в это время учителя?..

Как заботилась о брате, подкармливала братишку хлебушком, отдавала ему свой хлеб, когда он возвращался утром с рыбалки, а он ловил рыбу, но сестрицу ни разу не угостил ухой…

Как жили в интернате…

Как отдала в стирку и санобработку нарядное платье, и оно пропало – не само…

Как ели американскую тушёнку и свиной жир лярд…

Как участвовали в лыжных гонках…

Как учителя «пропили» премию учеников…

Как  жили у хозяйки, учились в сельской школе….
 
Как однажды варили рассольник и попросили у хозяйки  солёный  огурец, а хозяйка дивилась этому, но потом и ей понравилось…

Как жарили картофельные очистки на плите – чипсы…

Как по очереди девчонки примеряли на себя одну пару модельных туфелек-лодочек…
 
Как срезала косу, а брат так рассердился, что кидал в неё камни с какой-то крыши…

Как после снятия блокады получили денежный перевод из Ленинграда…

Как после окончания войны возвратились домой, в Ленинград…
 
Как хотела учиться на медсестру, но по совету вдовы профессора Аше поступила не в школу медсестёр, а в фармацевтическое училище. По мнению профессорши лучшей работы для девушки и не найти: в белом халатике сидеть в аптеке и готовить лекарства. И Мама поступила в фармацевтическое училище. Мама ещё говорила, что этот профессор был арестован во время войны за то, что светил фонариком из чердачного окна немецким самолётам, и пропал. Меня заинтересовала судьба этого человека, и вот что я узнал из Интернета: Аше Борис Михайлович родился 28 июня 1884 г., в Петербурге. Начиная с 1923 г. и до последних дней своей жизни он возглавлял преподавание дисциплины отопления и вентиляции в Инженерно-строительном институте в качестве зав. кафедрой и профессора. Умер Б.М.Аше 09 января 1942 г. в Ленинграде, скорее всего от голода и холода...

Когда Мама училась в фармацевтическом училище, то во время экзамена по фармацевтике преподаватель, рассматривая зачётку, строго спросил, почему при таких хороших знаниях по его предмету у студентки Нины Барановой такие невысокие отметки по другим дисциплинам? И она ответила, что считает его предмет самым важным, за что получила по профильному предмету «отлично»…

Как участвовала в первомайском параде в 1946 году. Для этого пошили из парашютного шёлка платья, заплатив 100 руб. за ткань…
 
Как встречала первый послевоенный мирный Новый 1946 год у некого Форестянского. Надо было внести сто рублей в общий «котёл». И это при стипендии в триста рублей. Послушная дочь просила разрешения у родителей, боялась, что ей будет отказано. Но Николай Васильевич разрешил. Там Мама познакомилась с капитаном Поляковым, будущим мужем и моим Отцом. Одной встречей знакомство не ограничилось, – возникла взаимная симпа¬тия, которая переросла в большое чувство. Позже Мама рассказывала мне, что сим¬патичный капитан «подкупил» её тем, что в один из моментов подвёл к радиоприём¬нику и показал место, где он прятал якобы выпитые им стопки с водкой. Иметь не¬пьющего кавалера – это было большой удачей. Потом Отец встречался с ней, водил в театры, на танцы, по¬том пере-писывался, словом, имел самые серьёзные намере¬ния...

А ещё Мама рассказывала, как в тот или другой раз она вышла из дамской комнаты с напудренным носиком, но капитан вытащил из кармана носовой платок и им стёр пудру с Маминого лица. И только после рождения дочери он разрешил ей подкрашивать губы. Такие вот были времена…

В архиве Отца сохранилось новогодняя поздравительная открытка, своим со¬держанием свидетельствующая о многом:
 
«Нинуша! Поздравляю с наступающим Новым 1947 годом! Желаю, чтобы год этот был самым счастливым годом твоей жизни!!
Милая Нинуся! Вот и снова Новый год! Какая хорошая годовщина. В эту дату для меня два праздника. Нинуша, ведь ровно год! Ровно год, как я увидел тебя и узнал, что такое любить. Хорошая Нинуша, желаю тебе в наступающем Новом году всего того, что ты сама хочешь. Искренне желаю, от души! Желаю быть здоровой, всегда веселой. Желаю хорошо окончить школу! Валентин. 24.12.46». 

Как он за ней красиво ухаживал: водил в театры, на танцы. Они просмотрели и прослушали почти весь Ленинградский театральный репертуар. А деньги на эти цели получал, продавая табачный паёк на рынке…

Как носила отцу на работу еду, приготовленную мамой. А на возражение, что пусть Шура отнесёт, слышала в ответ, что отцу приятно, когда еду приносит именно она…

Как ходила на новых босоножках, а некто сосед Поляков, у которого не все были дома, шёл следом и передразнивал её походку…

Как после отъезда мамы в Восточную Пруссию к сестре Шуре, родившей дочь Нину, стала хозяйкой в семье. Ходила на рынок, покупала у эстонцев качественное сливочное масло и торговалась так азартно, что заслужила уважение у торговцев…
   
Как ездила в Восточную Пруссию, ещё не ставшую Калининградской областью, к больной сестре…

Как трогательно заботилась о племяннике Олеге, носила его на руках, а он кричал проходившим на работу пленным немцам: «Фрицы!», ещё не выговаривая все буквы…
 
Как Франц Михайлович отдал трофейную немецкую машину за пенициллин для лечения Александры Николаевны (Шуры) от сепсиса…

Как кухарка Акулина Ивановна из Харькова рассказывала что-то лишнее о семье хозяина и за «длинный язык» была отправлена восвояси…

Как Александр Михайлович рассказывал о крутом нраве Шуры…
 
Как Франц Михайлович хотел познакомить со своими холостыми офицерами, не пускал её на свидание с моим будущим Отцом, а ухажёр терпеливо ожидал на улице, постукивая по земле ногами – был мороз…

Как провожала его в Барановичи, сидела на вокзале и не оплатила телефон, а мама взяла в руки верёвку и хотела её отстегать: Ты ещё будешь из-за каждого солдата плакать! Но Мама ответила ей сквозь слёзы: Он не каждый, он – мой любимый…
               
08 марта 1947 года. Отец приехал в Ленинград свататься, а точнее – с твёрдым намерением же¬ниться. Приехал с твёрдым намерением: без Нины в Барановичи не возвращаться. Отец отказался даже от при¬даного – перины, но кое-что они всё же взяли: ложки, вилки... И хотя она была студенткой фармацевтического училища, но предпочла бросить учёбу и стать женой офицера, о чём всю оставшуюся жизнь горько сожалела. Да и родители невесты, были не в восторге от выбора дочери, но не препятство¬вали. Их сомнения разделяли брат Виктор, сестра Александра и её муж офицер-ар¬тиллерист Жарский Франц Михайлович. Но была «свадьба», после чего мо¬лодые суп¬руги уехали в го¬род Бара¬но¬вичи, бывший тогда центром одноимённой об¬ласти. Когда Отец привёз стройную блондинку, то поговаривали, что капитан взял в жёны полячку... 
               
Так Мама вышла замуж, ушла из фармацевтического училища, не доучившись, о чём горько сожалела всю оставшуюся жизнь. Отец вёз молодую жену в вагоне на верхней деревянной полке. Когда она приехала и увидела нищету, села и заплакала. В ответ на слёзы услышала: «Терпи, теперь ты – сол¬датская жена»... Отец хотя и был человеком культурным и даже членом партии, но взгляды на семейную жизнь у него были чисто патриархальные: он хотел иметь верную жену-хранительницу очага и мать детей, в этом видел предназначение женщины, и даже не позволил Мама встать на комсомольский учёт. А когда она говорила, что хочет устроиться на работу, он ей говорил, что она больше башмаков стопчет, чем заработает денег...

12 августа 1947 года было оформлено свидетельство № 7 о прекращении брака между Поляковой Валентиной Андреевной и Поляковым Валентином Михайлови¬чем... Был ли это фактический или фик¬тивный брак? Для меня это самая большая за¬гадка! Что это всё означало, и почему Отец так долго хранил этот ничего не знача¬щий документ? Допускаю, что Отец оформил брак на всякий случай, чтобы обеспе¬чить послевоенную жизнь двоюродной сестре, а документ хранил по привычке – вся¬кая бумажка когда-нибудь да пригодиться...

 И только 13 августа 1947 года, т.е. на следующий день Мама стала женой официально. Оформлено свидетельство о браке № 551 между Поляковым Валентином Михайловичем и Барановой Ниной Ни¬колаевной. Почему? Припекло? Так или иначе, но «мышеловка» захлопнулась, и теперь обратного пути не было. Через шесть месяцев и десять дней родилась се¬стра Елена. Как-то во время беременности где-то на людном месте Мама упала в обморок на улице, а мой Отец проезжал мимо на  служебном автомобиле и отвёз её домой. Может быть, именно эти обстоятельства стали причиной неприязненных отношений между матерью и дочерью на всю жизнь...

Как переживала трудности семейного быта и жила в наёмной комнатушке, а хозяйка говорила, что при польском режиме поручик жил лучше, чем советский капитан, даже имел прислугу...

Как живший по соседству некто Шаманский (?) использовал оплаченные капитаном Поляковым дрова и варил мыло, которое потом продавали на базаре. Потом случилась денежная реформа 1947 года, когда были фактически конфискованы сбережения советских граждан. Мама рассказывала, что Отец купил тогда стиральную доску и ещё что-то по мелочи...

Как 24 февраля 1948 года ро¬ди¬лась моя единственная се¬стра Елена. К сожале¬нию – единственная сестра!.. А могло ведь быть много братьев и много сес¬тёр, и, может быть, мне жить было бы легче жить. С другой стороны, как знать? Когда пришло время, Отец отвёл Маму в роддом. Была холодная снежная зима, до роддома надо было идти через железнодорожные пути. Отошли воды, выпала пуповина. Мама легла на кушетку. Дежурная аку¬шёрка приставила трубку к животу и грубо сказала роженице, что не слышит сердца, и  ребёнок возможно мёртв. Но акушёрка ошиблась – ребёнок выжил, хотя  роды были тяжёлые, – новорождённая была синюшная, вся овита пуповиной. Потом она сама легла рядом и заснула. «Валя, Валя…» – стонала Мама, на что акушёрка отреагировала как-то недовольно – она думала, что роженица зовёт её. А она звала мужа, который в это время сидел на ступеньке и ждал...

Я родился 23 сентября 1949 г. в день осеннего солнцестояния, в пят¬ницу, без десяти две-надцать. Бабье лето! К тому ж, Рождество Богородицы. Тогда не было диагностики плода, пол ребёнка узнавали только после его появления на свет. Когда Отец провожал Маму в род-дом, то сказал: «Ну, ты мне снова девочку родишь?» Было даже заготовлено имя – На¬ташка, но его пришлось по понятной причине сме¬нить – родился долгожданный сын! Счастью моего Отца, ка¬питана Полякова Ва¬лентина Михай¬ловича, не было пре¬дела. Он не знал, как отбла¬годарить жену за долгожданного сына: бежит в поле, рвёт ка¬кие-то полевые цветы. Да, каждый психически здоро¬вый мужчина мечтает иметь сына. Сын – это продолжение жизни каждого мужчины, гарантия его бессмертия. Увы! – не оправ¬дал я надежды Отца... 

Роды были лёгкие, проблем у акушёрки и роженицы не было: меня обтёрли, запеленали, вручили мой первый «паспорт»: кусочек клеёнки, который при¬вязы¬вают новоро¬ждённым к ножке. Если верить Маме, то я был, как говорят, «желанным ребёнком», и всю жизнь Мама относилась ко мне с особой трепетной материнской любовью и прощала мне все мои детские и юношеские капризы и всю мою взрослую сыновнюю неблагодарность. Надо честно признаться, что моей сестре не досталось и доли того, что получал от Мамы я. И не в смысле материальном, а в духовном и в душевном смысле. Всю мою жизнь нас связывала какая-то невидимая ниточка. И когда она порвалась, то в моей душе образовалась невосполнимая пустота... 

Вся последующая жизнь Мамы тесно связана со мной, но мне меньше всего хочется говорить о себе даже тогда, когда не говорить этого не возможно, поэтому придётся на этот раз ограничиться Маминой жизнью до моего рождения и общими фразами после. Эта жизнь, её незабываемые события отобразилась на фотобумаге, и это заслуга Отца, бывшего заядлым фотолюбителем. Когда на Севере горело какое-то строение вблизи нас, и Отец был в госпитале  и видел пожар, то думал о своих фотоальбомах. И Мама неоднократно их рассматривала, а вот мне даже в руки взять страшно эти свидетельства прежней жизни...

Как-то Мама дала мне листок бумаги со своим нескладным и таким искренним стихотворением «На Земле мы все в гостях...» Этот листок долго лежал на подоконнике, и текст почти выцвел. Хорошо, что 24 апреля 2004 г. я занёс его в файл компьютера, иначе не возможно было прочесть многие слова...

Как в последний год жизни особенно сильно Мама мечтала побывать не в родной деревеньке, а в Ленинграде, хотя бы посмотреть с улицы на окна той комнаты, где прожила много лет с родителями, братом и сестрой, куда приезжала после замужества в гости с мужем и детьми. Она так и не признала переименования Ленинграда в Санкт-Петербург и отзывалась недобрыми словами о «демократическом мэре» Анатолии Собчаке, а Ельцина называла не иначе как кровавым Борисом. Мама говорила мне и не раз, как мысленно идёт от Витебского вокзала через мост Обводного канала, по Рузовской улице, в направлении своего дома, с которым связано столько грустных и светлых воспоминаний...

Как устала от жизненных трудностей, от добровольно взятых на себя обязанностей, впала в состояние старческой депрессии, особенно после того, как у меня 23 ноября 2010 г. произошло очередное резкое обострение болезни: она почти не занималась хозяйством, перестала следить за собой. До полуночи она дремала в моей комнате в кресле у телевизора, а потом шла на свою кровать. По утрам она не вставала раньше всех, готовить внуку завтрак. Нередко она говорила с глубоким сожалением, с едва скрываемой обидой, что всю жизнь о ком-нибудь заботилась, а вот о ней не заботился никто. А ещё жаловалась, что отнимается левая рука. Я успокаивал её, говорил, что это признаки остеохондроза, но советовал пойти в поликлинику, где она не была давно...

Как тихо умерла 24 июля 2011 года в своей постели, так и не дождавшись нормальной помощи, прожив ровно 30.900 дней. До последнего выдоха я держал её горячую руку и осыпал её поцелуями и говорил ей то, что должен был говорить всю жизнь...

Да, Мама была простой русской женщиной, и к ней в полной мере относятся строки великого русского поэта Н.А. Некрасова. Именно благодаря таким женщинам и живёт Великая Россия. Конечно, мужчины работали, воевали, но народ сохранялся и множился именно благодаря тем женщинам, которые ушли и уходят из жизни. Наши самолюбивые и своенравные современницы...   

И вот её не стало. Вряд ли мне хватит слов в богатейшем русском языке, чтобы выразить всю сыновнюю любовь и всю боль утраты. Мама была светлым человеком, и всю жизнь от неё всегда исходила какая-то особенная теплота. Всю жизнь она создавала вокруг себя атмосферу уюта. Она умела буквально всё, и всё, к чему прикасались её такие нежные, такие заботливые и одновременно сильные руки, сохраняло их теплоту. Но она  не была ангелом и могла быть злопамятной и колючей: она так и не простила «предательства» дочери, и то, что мне не удалось их помирить, усиливает мои страдания...

А 27 октября 2011 года снова до меня дошёл Свет Погасшей Звезды: кто-то оценил фото мамы на сайте Одноклассники.ru...


05, 12,13, 18-30 октября, 13, 27 ноября 2011 года, 25 июля 2012 г.
 
© Валентин Поляков 2012