Я люблю Малкович

Мои воспоминания… Кем я был, кого я ненавидел, презирал, пробегал взглядом, - люди со скучным жизненным резюме. Когда жил полноценно, вовлеченный в событийный ураганчик, и счастливо летел, надутый радужными газами общественного одобрения. Как я пропадал на работе, как избегал старых ненужных знакомых, которые знали чуть больше, чем мне хотелось забыть.

Забыть… Да, забытье – тоже форма существования. В моем нынешнем овощном состоянии забыться – это благо.

Улыбчивый молодой доктор… да, именно доктор с ученой степенью, а не синоним врача… да, доктор советовал мне как можно больше думать и мечтать. Размышлять, путешествовать из одного жизненного эпизода в другой. Но зачем мне бессмысленные ковыряния в прошлом, если есть ОНА?

К счастью, я гражданин развитой цивилизации, которая позволяет общаться без помощи речи и рук . Да, доктор, да, доктор, да… он объяснил, что поскольку двигательные функции моего организма утрачены («временно, дружище, временно»), им пришлось вывести инфолинки мозга напрямую в компьютер, чтобы я мог обмениваться данными… Только с кем, кроме НЕЕ?
«Компания БИОНЭТ обещает сделать все возможное, чтобы вы как можно скорее вернулись к обычной жизни. Нет, не заурядной, а обычной, которую так часто обесценивают. Движение – жизнь, помните?» - все эти реплики молодого доктора…доктора-молодоктора, да… реплики были как рекламные заготовки. Порой надо верить и в рекламу. Выбора у меня нет. Как угнетающе! от таких мыслей я начал больше спать, и он не отходил от меня ни на шаг, общался, шутил, старался развлечь интеллектуальными играми, даже злил и потихоньку издевался до тех пор, пока не появилась Малкович.

- Забавная фамилия, правда? – совсем не кокетливо, очень просто сказала  ОНА.
«Вы не дочка того самого, ведь нет? Впрочем, вам наверняка уже наскучили подобной фразой…» - так беспомощно я начал общаться. Беспомощно и тормозно, ведь приходилось ждать, пока специальная программа обработает сигналы, а потом ещё и дождется согласия об отправке. Подобная система обеспечивала необходимую безопасность, чтобы пациент не выболтал лишнего, не задержанного фильтром сознания. Когда я… наверное, можно употреблять слово «написал»… когда я написал, что стесняюсь такого рода тормознутости общения, ОНА успокаивающе махнула рукой:

- Ой, да ладно, не тупее социальных сетей! – и я видел, как размытый силуэт ее руки вновь устаканивается в мониторе.

Иногда ОНА тоже отключала свое изображение, и мы просто переписывались. Мы… хотя никакого целого «мы» не было. Были три четверти «мы», две от нее, одна от меня. No us in this. Впрочем, впрочем, он обещал, скоро, скоро все наладится.

Я, он, ОНА. Пока для меня реальностью стали только три этих местоимения.

Больше всего мне нравился ее смех. Искренний, что ли, улыбалась над смешным, а не над вежливыми шутками. А потом любознательная серьезность. Обожание нарастало. Я ловил эти живые эмоции, и надеялся, что вызываю хотя бы симпатию. Ничего не читалось на пергаменте моего закрытого бинтами лица. Мумифицированная нирвана, как будто я ловил Будду в цветке лотоса и проникался все больше.

Я ждал ее. Малкович приходила, смеялась, серьезнела, рассказывала о себе, о событиях в окружающем ее, не меня, мире, который то ширился вечными интригами международных политиков, то уменьшался до ее порезанного указательного пальца, аккуратно заклеенного пластырем. И я не знал, о каком из миров мне нравилось узнавать больше. Фотографии с шутливыми комментариями ОНА скидывала в папку на виртуальном рабочем столе моего… «сознания», пожалуй…  я не знал, как еще назвать интерфейс, с помощью которого я получал информацию. Какие-то незатейливые видюшки, заметки, приколы, музыка, - мне был приятен мир, которым ОНА делилась.

Малкович уходила. А я просто жил, ждал, писал и надеялся на что-то.
ОНА приходила ненадолго. Я старался больше спать, но даже во сне ее желанный образ не давал покоя.

«Быть Джоном Малковичем». Смотреть, всматриваться, вживаться, и - ничего не видеть, не понимать, не чувствовать. Все в духе потерянного в информации человечества… Медленное, смутное, скрипучее усвоение. Себя, ее, его, их.

Я люблю Малкович.

***
Доктор Рустамов, пришедший полчаса назад с плановой проверки лабораторий, немного волновался. Черт их знает, этих девчонок: то разревутся, как дети, то - как дети же – расхохочутся. В успехе Рустамов почти не сомневался. Молод, молодцеват, обаятелен, доктор, а теперь еще и один из кандидатов на Нобелевку. За Арсения, за «серенького», за такой сенсационный опыт - непременно дадут. Да и она…

Рустамов усмехнулся. Нет, определенно, согласится.

«Однако, время», - подумал доктор, с удивительной точностью отмечая два часа на своем хронометре марки… впрочем, неважно. Часы были хороши, с памятной гравировкой от любящих, благодарных и обязанных. Гораздо более дорогим был дар самого Рустамова – замечательные биологические часы. Когда его спрашивали, «как вы так точно угадываете время, Алик Борисович?», он обычно отвечал что, дескать, капитализм, время  деньги любит. Вовремя проходить чекпойнты – вот что было самым важным в жизни. Рваться, нагнать, протиснуться, оторваться; «штурм унд дранг»! Быстро, быстро, еще быстрее! Успех от слова «успевать»…
Малкович опаздывала. Пока чуть-чуть. Минут на шесть.

Рустамов провел пальцами правой руки по нижней челюсти к подбородку, как будто хотел удлинить его. Театральность жеста увлекла. Доктор подошел к блестящей жестяной поверхности регистратора и повторил жест. Сделал скорбное, уставшее, но величественное лицо а-ля Марлон Брандо и рассмеялся. Скорбь он действительно мог только играть.
Стук в дверь. Рустамов быстро убрал руку от подбородка в карман халата, накинутого на блестящий костюм. И повернулся, во всем своем молодцеватом обаянии. Белые зубы. Загар. Золотые запонки. Кровавого шелка сорочка. Очки в серебряной оправе. И с теплой искоркой глаза.

- Войдите, вой-ди-те! – дурашливо пропел Рустамов. И она вошла.

С ходу в лоб:

- Доктор, хочу с вами очень серьезно поговорить, - никакого тебе уважительного «Алик Борисович». Так себе начало, подумалось Рустамову.

- Вы не поверите, любезная… моя, я хочу того же! – воскликнул, все еще улыбаясь, он.
Лето было дождливым. Ее угораздило попасть в ливень, который начался за десять минут до предполагаемой встречи.

«С черных волос на паркет стекает вода», - вполне отчетливо вспомнилось Рустамову, пока он пытался избавить ее от куртки, демонстрируя старую добрую джентльменскую школу. Куртку она отдала, с омерзением из нее вывернувшись. К чему относилось омерзение: к неприятной сырости – или к его прикосновениям?

- Так вот, доктор, - сказала она, присев на стул рядом с рабочим столом Рустамова, причем сам он оказался застигнут ее обращением прямо посередине кабинета - только-только приладил эту дурацкую мокрую куртку на вешалку и направился к ней, а Малкович продолжала:

- Скажите мне, на каком основании вы объявили о смерти находящегося в коме Арсения Юрьевича Головина?

Малкович обвиняла. Гневный румянец. Мокрые волосы. Испепеляющий взгляд прищуренных глаз. Стиснутая в кулаках ручка сумки.

Шок. Шок. Шок.

Доктор Алик Борисович Рустамов тихо выдохнул. Нет, не согласится. Хотя…

- Как вы узнали про Арсения, моего друга? – сыграть на человечности. Да, сыграть. – Это врачебная тайна…

- Это преступление. Объявить близким о смерти и использовать человека для опытов! – Малкович отвела мокрую прядь с лица.

- С чего вы вообще взяли, что… Ладно, тот… человек, с которым вы разговариваете в рамках рекомендованной мной терапии общения, это и вправду Арсений Головин. Что дальше? – Рустамов прошел к столу, открыл  ящик, начал копаться в каких-то бумагах, время от времени поглядывая на нее.

- Я хочу, чтобы вы сообщили близким Арсения, что он жив…

- И относительно здоров, - издевательски добавил Рустамов, положив одну из бумажек на стол. – Casus inoperabilis. Вот его подписи на отключение стим-системы. Я предупредил его о скорой смерти и предложил облегчить страдания. Да, убил. Но по его собственному желанию, - Рустамов подтолкнул бумагу к ее краю разделяющего их стола.
Малкович взяла бумагу, но смотрела в глаза доктора, и только в них.

- Но с кем же я тогда разговаривала? – нет, не растерянность читалась в ее глазах. Стремление уличить.

«А разговаривали вы с моей Нобелевской премией», - хотел сказать Рустамов.

- С моим другом Арсением. К сожалению («или к счастью»), он меня не помнит… Видите ли, я решил дать другу вторую жизнь в рамках своего проекта «Брэйншторм». А вам все время приходилось «общаться» с записью спящего Арсения до отключения стим-системы.

- Я разговаривала с трупом?! Вы что, идиот?! – Малкович швырнула листок на пол.

- Не совсем. Точнее, не с трупом, а… В общем, показать-то, как выглядит мой друг на самом деле, можно. Знаете, зрелище не для слабонервных, и поэтому я не советую…

- Покажите мне его. Немедленно!

Со вздохом сожаления, доктор махнул рукой на плазменный экран с немалой диагональю на стене, достал из кармана халата маленький пультик…

…А вот теперь в глазах Малкович читалась именно растерянность. Она рассеянно слушала мерзкую трепотню Рустамова о будущем проекта, о киборгах, имплантах, о вечной жизни, о прорыве в робототехнике.

Нет! Этого не может быть. Но прогресс достигается и аморальными путями.
Неисповедимы пути желающих улучшить богоданную природу.

Она, не обращая внимание на заливающегося доктора, пошла к двери, забыв про куртку.
Рустамов обогнал ее, преградив путь к выходу.

- Надеюсь, что вы придете завтра. Ведь если он не увидит вас больше, то умрет! Мы так долго искали девушку, на которую будет положительная реакция. А на вас не просто положительная, вы для него – единственный шанс!

- Если он узнает, кем стал, то умрет сам. Отстаньте от меня! – она закричала и отбросила его руку, попытавшуюся успокаивающе дотронуться до ее плеча.

- Я вам позвоню! – крик в (рыдающую?) спину.

«Какая чувствительная!» Следовало ожидать. Но он вообще не собирался распространяться при ней об Арсении, о «сереньком», как он привык называть объект за цвет. Глупый романтик Арс, бесцельно положивший свою поэтическую голову в пасть жизни и получивший от нее преизряднейшей п**ды в виде иноперабельного канцера. И очень вовремя, как раз к тому моменту, когда доктору Рустамову нужна была чувствительная натура. Тонкая нервная организация, постоянная нервная возбудимость. Циклотимик. Кинестетик.

Впрочем, ничего чувствительного в окруженном проводами инфолинков одиноком человеческом мозге, содержащемся в специальном брэйн-растворе, не было. Конечно, на девушку вид мозга на экране произвел неизгладимое впечатление. Хотя почему именно неизгладимое? Время лечит.

Когда Малкович успокоится и поймет, Рустамов сделает ей предложение. И она согласится. Умна, обаятельна, красива. Чудная пассия! Настало время чекпойнта под названием «Свадебные колокола».

Вот только как она узнала про Арсения? Не суть. Главное, что…

Он любит Малкович.

***
Сто.
Двести.
Триста.

Количество граммов выпитого коньяка нарастало. И качество таки пришло.
Хотя…

Триста пятьдесят. И – десятая, пожалуй? – сигарета за час.

Про мертвого, но все же живого Арсения, Малкович узнала случайно. В очередную их встречу, он написал ей стихи, немного резковатые, но перемежающиеся интересными ласковыми метафорами.

«Это ТВОЕ?» - она сердечно улыбнулась. «Очень хорошие стихи».

«Из моего раннего. Кому-то я их уже писал. Сейчас, я думаю, что ты больше подходишь для адресации». И смущенный смайлик.

Для интереса она забила пару строк в популярный поисковик. На страничке Арсения «Арса» Головина на стенке – сплошь эпитафии. Парочка спам-сообщений. И фотография невзрачного молодого человека.

«Полная противоположность доктору Рустамову», - подумала она. А потом до нее дошло…

«Достучавшись» до одного из друзей Арсения «Вконтакте», она получила шокирующий ответ.
«Уже полгода как нет Арса. Рак спинного мозга».

Вот тебе и упор на новые технологии. Инвестиции в нано-***но. Взращивание повсеместно красивого и здорового человечества. Генетические модификаторы. Победа над смертью и уродством. Перманентная молодость. А в основе всего – преступление и предательство.
Успех. Успех? Успех…

С другой стороны, разве общество будет обвинять доктора Алика Борисовича Рустамова, когда он начнет пересаживать мозги обреченных в совершенные тела? И разве не согласится очередной страдалец продлить себе жизнь – да хотя бы и так, в роли мыслящей машины?
Герберт Уэстович Рустамов. Бог-реаниматор. Какой все-таки мерзкий тип! А ведь он ей нравился… чуть-чуть.

Этическая сторона дела его, конечно же, не волновала. Прекрасно мотивированный на достижение успеха улыбчивый экстраверт, надежда вечно болеющего человечества.
С нарастающим чувством тошноты Малкович поняла, что завтра придется идти к Арсению, к обрубку человека, к зомби… нет, нет, не зомби, но…

Общаться с ним, чтобы он жил? Или убить его правдой? Или просто бездействием?..
Фу, как накурено. И голова болит. Мозговые оболочки болят.

Рустамов… За такими, как он, будущее. А может, они уверенно поведут нас сложным и длинным путем в пропасть. И когда мы будем падать, будут стоять с регистраторами и задорно комментировать наши смерти. А потом по нашим телам, заполнившим пропасть доверху, просто перейдут в неотягощенное человечностью пост-будущее…

Но вряд ли будущему нужны и инфантильные интроверты, вроде искреннего Арсения, которые погрязли в собственном болезненном «я», бесхребетные идеологи и идеалисты, верящие в магию слов и чувств, тонко созерцающие, замечающие мизеры ощущений, направленные по вектору добра, но имеющие нулевой энергетический импульс. Титаны слова, пигмеи дела.
И что же, что делать ей, зажатой между ними?

Как жаль, что…


Все любят Малкович.