Моё воспоминание о Высоцком. Сергей Данилов

«Не то же есть и мой друг Высоцкий? Мы греемся около его костра, мы охотно рассказываем о нем всяким чужим людям, мы даже незаметно для самих себя
легенды о нем сочиняем. И тоже ждем – вот случится что-нибудь с другом нашим
(не приведи господи), мы такие воспоминания, такие мемуарные памятники настряпаем – будь здоров, залюбуешься».
              Валерий Золотухин. «Печаль и смех моих крылечек»

Почему как чуть что – так всё «памяти, памяти»?
Будто что потеряли мы в снежной той замятии.
Будто вдруг что-то нашли уж потом, после вьюги –
То ли печальную весть, то ли память о друге.

Володя Высоцкий – он роста был среднего ниже,
Но только от Бога талантами был не обижен.
И жил, и играл – не поймешь, где игра, а где жизнь?
Но только нигде не солгал, весь был виден –
До самых ногтей. И таким мы его любили.
Вовкой все звали тебя там, на Арбате.
Ты пел у фонтана, и голос был чуть хрипловатый.
Мимо валила толпа, зеваки глазели:
Вот оно, чудо в века – артист на панели!
Плакал ты, Вовка, о чем – никогда не узнаю.
Было то в сентябре, а может быть, в мае.
Был ты в холщовых штанах, в майке с Гавайев,
Пела гитара в руках, струны дрожали.
Пел о заснеженной мгле, тройке рысистой,
О бубенцах вдалеке, снеге искристом.
Пел о братве, что в тюрьме, пел матершинно.
Кто-то вдруг даже тебе бросил полтинник.
Не было публики в смокингах, дам с бижутерией,
Вежливых тихих хлопков… Был чахлый скверик.
Были толпа «хиппаков», пьяные рожи.
Но кое-кто понимал… люди ведь тоже.
Кое-кто даже рыдал – плакала водка.
Кто-то тебе подпевал – тихо и робко.
Пара студентиков хилых с девочкой в джинсах
Что-то писали в блокнот ручкой английской.
Сильно заросший субъект в замше-велюре
Яростно скреб у себя на башке в шевелюре.
Был человек из МГИМО с кейсом и нужной улыбкой...
Вечер был синий, далёкий, задумчивый, зыбкий.
Тихо листва шелестела бульварами сонными,
Будто бы тополя и клены шептались, влюбленные.
Ты и сейчас предо мною в той майке с Гавайев,
С болью смертельной в глазах, не понимаемой…

Кончился ты – начались сожаления, ахи да охи.
Видно, во все времена нужны скоморохи.
Кто-то ведь должен правду сказать – больно, да нужно!
Кто-то ведь должен в горы позвать, к верности, дружбе.
Был ты сродни Шукшину – жил на пределе.
Оба ушли в тишину, рано сгорели.
Только остался ваш след в сердце России.
Только горит ваш огонь, яркий и неугасимый.
Ровно в тот день, раз в году, столик накрою.
Молча тебя помяну, гитару настрою.
Песню спою я твою – о возвращенье.
Будет то в будний ли день иль в воскресенье?
Ангел твой сверху слетит голубем кротким.
Тихо в окно постучит... Это ты, Вовка?
Будут так грустно глядеть столик, гитара,
Полшифоньера посуды и в каждом углу – стеклотара…
Нету ковров дорогих, «антиков» древних -
Просто икона в углу, как в русской деревне.
Просто обои залиты пивом иль водкой.
Вот и опять повстречались с тобой мы, Володька.

Падает легкий снежок, тихий и светлый.
Как там, Володя, живешь? Там, на том свете?
Помнишь Казанский вокзал, как цыганка гадала?
Ты всё смеялся, дал рубль, но та брякнула: «Мало!»
Ты протянул ей «трояк», и она нагадала сполпьяна:
Будешь, мол, ярко гореть, только кончишься рано.
Вот и сбылось предсказанье цыганки бродячей…
Счастье, ты, счастье, людское ты счастье незрячее!
Снова Россия талантами будет беременна
В смену тем, в землю ушедшим безвременно…
Так повелось уж, и ты это знаешь, Володя, -
После дождей снега наступают в природе.
Тают снега – и цветы на земле расцветают.
Только вот мёртвые не воскресают, не воскресают…
И я это знаю, Володя, я это знаю.
Песню твою допою и другую сыграю.
И вспоминаю, тебя я опять вспоминаю.

Володя Высоцкий – он роста был среднего ниже.
Только от Бога талантами был не обижен.
Прожил он ярко судьбу, не страшась божьей кары.
Вот и последний аккорд шестиструнной гитары…