Не счесть алмазов в каменных пещерах...

     ...Снова я не успевал до конца перерыва пообедать в нашей столовке. Для удобства сотрудников Прикладного Института перерывы в лабораториях были смещены. Мы, теоретики, шли на обед в 12-15, и к 13-00 должны были уже сидеть на своих местах, а Шеф, Роман Филиппович, осматривать нас с чувством общего довольства жизнью и частного глубокого удовлетворения от нашего дисциплинированного присутствия.

     Мы – это великолепная десятка сотрудников сектора физиков-теоретиков под началом Шефа. Мы выковыривали изо всех лабораторий, углов и щелей Прикладного Института идеи расчётов, полезных для этого же института, и несли их в клювиках Шефу. А уж он решал, что есть такое эти идеи: жемчуг или навоз. Жемчужины потом украшали его труды, увеличивая список публикаций, в которых вторыми, третьими и т.д. соавторами были и мы, ловцы жемчуга, его сотрудники.

     Как известно, при ловле жемчуга есть ныряльщики, есть весловые, они же страхуют ловцов с помощью верёвки. После добывания жемчуга со дна моря уже на берегу появляются перекупщики жемчужин, а за ними принимаются за дело ювелиры-обработчики, и если нужно, доводят жемчужины до того перламутрового блеска, который так любят и ценят в украшениях Женщины Высшего Света.

     Наш Шеф сочетал в себе роль скупщика найденных «жемчужин», а также ювелира и заодно «толкача», пристраивавшего скупые жемчужины научной мысли в приличные  столичные научные журналы. Сотрудникам платили скудную зарплату за то, что они ежедневно ныряли в ледяные потоки науки в рабочее время, иногда прихватывая и внерабочие часы, и даже ночное время, когда учёным полагается отдыхать лёжа (в скобках: спать). А как же, ведь рабочий день у нас был ненормированным.

     Помимо «жемчуга» во множестве встречался и «навоз» науки, который честно перелопачивался сотрудниками Шефа, да и самим начальником тоже. И прилично расфасовывался и упаковывался в небольшие статейки и тезисики докладиков на научненьких конференцийках молоденьких учёненьких обоего пола со штампом «сделано Романом Филипповичем, Доктором и Профессором, и другими». И поступал в Сборник Научных Трудов Прикладного Института, публиковавший и этот «отстой» науки. Ибо выход в свет такого, с позволения сказать, печатного труда тоже приносил баллы для социалистического соревнования между отделами Прикладного Института. Кроме того, при утверждении званий Младший и Старший Научный Сотрудник требовалось соответственно 2 и 5 публикаций в год, будь то или открытие мирового значения, или тезисы будущего доклада, скорее представляющие собой план намерений поисследовать что-нибудь.

     Если Вы, Уважаемый Читатель (а даже хоть и Глубоко Уважаемый Читатель) думаете, что автор злобно критикует других бывших сотрудников, чтоб выгородить себя, то Вы, ох как ошибаетесь! Как говорится, и я там был, и мёд тот пил, в навозе Науки ковырялся, жемчуг искал, и даже находил. И тоже Тезисов докладов, будучи Молоденьким Учёненьким, тиснул порядком. Так что материалец-то этот из первых рук, да уж, поверьте!

     Натурально, в столичной науке открытий, изобретений и научных находок делалось больше. Наш же Прикладной Институт находился, да и теперь, кажись, находится в провинциальном городе Харькове, на северо-востоке Украины. Харьковчане и раньше  считали себя то купеческим «Пупом всея Великия, Белыя и Малыя Руси», то промышленным и научным хоть и не Головой, но «Пупом бывшего Советского Союза», а теперь вот «Пупом Программистов-системщиков и -бессистемщиков» Содружества государств и не примкнувшей к нему Украины. Из нашего славного города столько программистов дали тягу, дали дёру за моря, да забугоры, что я не удивился бы, если бы и сам Билл Гэйтс, или его предки тоже из Харькова происходили. Или же из Одессы, а на худой конец, из Украины откуда-нибудь.

     Но даже в столичных НИИ открытий на уровне «алмазном», или «изумрудном» делались исключительно редко. И даже «рубиновых», «сапфировых» научных достижений было мало. Это если науку оценивать по шкале ценности драгоценных камней, которые, кстати, производились и в Прикладном Институте, где я работал.

     Наш шеф Роман Филиппович даже в лучшие свои годы совершил два открытия полуочевидных, таких, что на поверхности лежали, ждали своей очереди, и оба только на «циркон» и тянули, на какой-нибудь гиацинтик эдак в пару карат, не больше. На «алмазы», «рубины», «сапфиры» научных достижений, и даже «топазы» он не замахивался, махалкой не вышел. Выйдя из семьи никак с наукой не связанной, он и его брат ни высоких степеней в науке не достигли, ни в отцы-генералы её же сирой, науки нашей кормилицы, не выскочили.

     Все свои недюжинные способности Роман Филиппович употребил на то, чтобы в заштатном городе, но всё-таки в «Пупе Науки», в заштатном институте, каковым наш Прикладной Институт и являлся, не главным начальником, но столоначальником стать, должность статского советника директора получить, для него, родимого, доклады писать, и под его крылом своими крыльями помахивать. И свои научные результаты лишь среди «жемчугов» и искать. А жемчуг, ох как непрочен: на него уксусом критики полей, он зашипит, и растворится, следа от него не останется!

     У Романа Филипповича были и ученики, ещё от того времени, когда он последний свой «гиацинт» огранял, и людям, научному миру открыл. И это произошло в нашем Прикладном Институте, правда, я тогда ещё в институте не работал, не лицезрел. Тогда Шеф и доктора наук получил, и пяток-другой кандидатов выпек. И меня он кандидатом выпекал, только почему-то всё электричество в печи выключить норовил, и сроки моей защиты всё оттягивал. Ну как же: ведь я у него в отделе работал, если бы я быстро выпекся, то и дальше защищаться бы захотел, тоже на доктора бы навострился, а ему в отделе новые доктора были не нужны, а то могли бы его досрочно с должности отодвинуть. Потому и новые сотрудники часто появлялись, причём в теории физики они разбирались примерно так же, как и известное животное в апельсинах. Вы не подумайте, я это животное сильно почитаю, ем свининку с удовольствием, в особенности молоденькую и без шкурки, без щетинки.

     А эти новые сотрудники, всё молоденькие, только и годились, что на полях совхозных руками работать, крепкие они на руки-то были. А как за теоретическую работу срок приниматься у них выходил, так чудеса начинались. Скажем, сосед мой по столу Толик, по заданию шефа к научному семинару начинает готовиться, шариковую ручку берёт, чистый лист бумаги А4 (бумага так себе, серенькая), и хочет формулы писать, науку двигать. А из-под шарика его передовая статья в стенгазету получается, читаешь, от передовицы «Правды» почти не отличается, только короче и с местными примерами. Лена большая тоже как за тезисы доклада ни принимается, так стишок язвительный в адрес Шефа, или по адресу других сотрудников, тех, что всё же работают, и статьи научные, хоть и навозом попахивающие, пишут. А Лена маленькая, да удаленькая статьи пишет, и научные получаются! Вот только принимается она писать статьи про кристаллы наши рубиновые, сапфировые – а её шариковая ручка что-то другое пишет, про радиоэлектронику и электротехнику.

     Год проходит, два, три, а эта троица всё не то что-то пишет. Смотрел Шеф на это сквозь пальцы, смотрел, терпел, терпел, и по сю пору бы терпел, видимо, да только Перестройка грянула, слабонервных да больных кого Бог прибрал, а кто и сам ушёл в бизнес, и обе Лены нашли себе местечко потеплее, наш отдел покинули.

     А Толик стал редактором стенгазеты Прикладного Института; правда, после перестройки места для стенгазет на стенах не оставили, сами стенгазеты упразднили, и Толику ничего не осталось, как переключаться на программирование. Вот где он себя показал! Сразу сам обучился новому языку ЭВМ, и стал других учить, сразу же обрёл важность и нужность. Начитавшись популярных статей о цветных кварках, ввёл цветные программы для ЭВМ, тем стал знаменит в пределах нашего Прикладного Института, защитил диссертацию, и стал кандидатом наук между теорией и практикой, но больше забирал в сторону практики. Но каким цветом программу ни раскрашивай, она либо работает, либо нет. И когда в Прикладном Институте это сообразили, Толику намекнули, что ему стоит приискать себе местечко там, где не знают о его научных результатах, которые даже на «кварц» как четвертьдрагоценный минерал не тянут.

     Но мир не без добрых людей, хотя и недобрых пруд пруди, и Толик ушёл в «Унитазный» Учебный Университет, сокращённо УУУ, и стал там преподавать своё цветное программирование. А должность ему положили Доцента, и звание то же. Надо же, стал наш джентльмен удачливым, а то десять лет у Шефа в отделе притворялся, что ни одной формулы написать не может, а только передовицы во славу Партии!

     Новые сотрудники пришли в отдел теоретических исследований, и доктор новый пришёл, и потеснил нашего Романа Филипповича. А все старые ушли, даже непотопляемый Володя Фердыщенко ушёл в частную практику, стал «козлов» по математике и физике натаскивать, что он и раньше, до Перестройки делал, но не столь широко. А после неё вообще стал деньги лопатой грести, организовав со своими детьми «Центр помощи ученикам школы». Но слухи есть, что там не только учеников школы обслуживают, но и студентов ВУЗов. И даже диссертацийками для слаборазвитых не брезгают. В конце концов, Бог призвал Шефа к себе, а куда он там попал, на небо или в другие места, о том нам не доложили. Ну ничего, в своё время все там будем, тогда и узнаем, кто, где, и почему. И я вот тоже теперь далече от любимого Прикладного Института, который мне дал много материала для этих шутливых и нешуточных заметок о тех временах.

25 июля 2012 г.