1983 г 3 сентября. Приговорен к высшей мере

       Днем очень темно от снеговых туч и, в 16 часов пошел редкий дождь с редкими тяжелыми снежинками. Меня снова вызвали к следователю.

Молодая женщина 25 лет, довольно симпатичная, предложила рассказать всё, как было, для протокола под роспись, чтобы мы не смогли клеветать на честного человека, может быть, за это нас привлекут к ответственности.

— Значит, нас 26 человек привлекут за лжесвидетельство, а его одного по голове погладят? Зачем что-то писать,  если вы собираетесь и это дело бросать в корзину?

 Я, возбужденностью и словами, все-таки, вывел её из безмятежно спокойного состояния, в каком она до этого находилась. Но у неё профессиональная выдержка, и она продолжала спокойно со мной говорить. Я понял, если бы Шарифов не предложил нам деньги, то это уже было бы преступлением, а так, только служебный проступок, за что не судят.

Лишь единственная зацепочка, он утверждает, что предложил нам всю сумму, а мы говорим не всю, нужна очная ставка Рашевской и Шарифовым, только тогда будет видно, что делать. Потом следователь стала долго записывать протокол, зачеркнула какое-то неправильно написанное слово и дала мне на подпись. При чтении, я обнаружил неточность; она написала, что в  Ленинграде Рашевская обращалась в бухгалтерию, а я этого не говорил. Я указал на неточность, и она дописала внизу уточнение. Я потребовал зачеркнуть слово "бухгалтерию". Она отказалась, мол, в протоколе нельзя перечеркивать.

— Но вы же вот это слово зачеркнули!

Сидевшая напротив следователь, тоже молодая женщина, но не такая симпатичная, сказала ей негромко, советуя:

— Не зачеркивай.

После некоторого раздумья, я пришел к выводу, что ошибка не столь существенна и подписал. Возбужденный, вышел на улицу. С уверенностью можно сказать, что и на этот раз Шарифов выйдет сухим. Закон не на моей стороне, хотя я потерпевший, и не нарушал закон.

            В понедельник Анна Исаева пришла на работу в нетрезвом состоянии, и Горшунов не допустил ее к работе, начал составлять акт. Тогда она обругала матом всех сидевших мастеров.

В среду состоялось бригадное собрание. Горшунов сказал, что подготовил документы на её увольнение, что она разлагает бригаду. В той смене половина женщин были настроены против Исаевой и проголосовали: семь за увольнение и 14 против. Я не выдержал и попросил слова.

— Вы не задумывались, почему из вашей смены ушли Исаев, Якунина? И я не смог бы работать в вашей смене с таким мастером.  Он совершенно не считается с рабочими. Меня от одного его вида в дрожь бросает. Исаеву с одного раза увольнять нельзя.

Речь получилась сумбурной и непонятной. Снова проголосовали, на этот раз против увольнения. Позже подошел Комаров:

— Чего это ты мастера опозорил?    
— Я не позорил.
— Ну, сказал, что нужно другого мастера.

Комаров тоже не долюбливает Горшунова, и ему, как мастеру, нельзя выступать против его увольнения. В первый год моей работы наши женщины бригады написали письмо с требованием убрать Голубева с бригады, и его убрали. Сейчас все злы на Горшунова, но терпят. Мне надо было промолчать.

5 ноября. Шедший навстречу, Реуцкий спросил, загадочно и хитро улыбаясь:

— Слышал про своего друга? Весь участок об этом говорит. Ходит по раздевалке голым и показывает женщинам.
— Зачем?   
— Откуда я знаю. Свихнулся. Говорят, не первый раз, и раньше его видели. Госсман знает. Женщины сегодня застукали.

У меня все это не укладывалось в голове, и в то же время,  сознание допускало такую возможность. Я видел его неосознанный, нервный тик — частые подергивания головы, если принять во внимание его психическую неуравновешенность, тугодум,  мания наведения порядка везде и во всем, поэтому и пишет всюду возмущенные письма.

Часов в десять вечера, наши начали заканчивать работу и накрывать на стол, который занавесили пленкой от любопытных посторонних глаз. В соседней бригаде, где работал Шептухин, таких приготовлений не было, хотя и там были такие же любители выпить.

  И меня осенило. За то, что он писал в газету, что в бригаде выпивают по праздникам, они обиделись на него и решили отомстить. Женщины и мужчины бригады договорились и начали распространять слух.

Еще несколько лет назад у меня мелькала мысль, что он слишком легко отделывается за свои письма. С трудом, и позже меня получил четвертый разряд, хотя работает дольше,  никто из мужчин с ним   не дружит.  И вот, наконец, стрела поразила цель. Но он, возможно, и не знает об этом,  некому сказать. Да и стоит ли такое говорить?

Сразу вспомнился подобный же поклеп на Лизу и Володю, но я тогда был очень глуп и не смог сообразить, что это грязная клевета, и их враги через меня пытались разрушить семью только из-за того, что Володя занял заводскую квартиру в барачном помещении. Директор угрожал выгнать его с работы,  но на это не было прав, и они решили добиться своей цели грязной сплетней: рассказали её мне, а я по своей глупости сразу побежал к Володе и пересказал.

Поэтому Лиза и обиделась на меня, а я долго не мог понять, почему она возражает против нашей дружбы, против меня, говорила Володе, чтобы я больше не приходил, да и Володя заметно охладел ко мне после этого. Конечно, будь я на его месте, я бы и не так обиделся, а сильней. Действительно, молодость глупа.

Почему-то каждый в юности должен наделать уйму таких ошибок, чтобы в старости быть мудрым.

В обеденный перерыв садимся в раздевалке, так как спускаться в цех, где загазованный воздух, не хочется, а больше негде. Сидим, разговариваем. Сегодня почему-то больше никто не пришел. Совпадение? Или другое? Может, прослышали про него сплетню?

         В четверг после работы не пошел в ЛитО, плохо чувствовал, и приходили соответствующие мысли, что мне там делать нечего, а если буду нужен, найдут. В пятницу, проходя мимо нашего телефона, вдруг почему-то промелькнула мысль, что мне могут позволить, а возле телефона никого нет.

После работы, в раздевалке, Ховрин сказал мне, что звонил мужчина и сказал, что позвонит ровно в четыре. Я сразу вспомнил свои мысли про телефон.

Телепатия? Нет, просто, подсознание делало возможным такую ситуацию, так как в четверг я не пришел. Зачем же я нужен? Вероятно, Рашевская договорилась с редактором, и будут печатать мою повесть. Как было бы хорошо.

Но я безнадежный оптимист, Воронцов звонил по другому поводу: во вторник вечером надо принести свои рукописи, приедет редактор из Куйбышева, хотят выпустить книгу только тольяттинских авторов.

Отпрашиваться с работы не захотел. В воскресенье отнес рукописи Рашевской. Она была дома одна. Полчаса мы поговорили. Рассказывала про очную ставку с Шарифовым, который врал, что отдавал ей все деньги в тот же день как собрал. Мол,  Новицкая вела себя не так, как в прошлый раз, доброжелательней.
При расставании я в шутку спросил:

— Скоро ли дадут квартиру с телефоном?

Валя как-то говорила, что просила такую квартиру у своего руководства. Она серьёзно ответила:

— Я пока не хочу менять. Подожду,  когда в Москве и в Куйбышеве выйдут мои книжки. Тогда меня примут в союз писателей, и я получу трехкомнатную квартиру.

14 ноября. Работаю во вторую смену. На перерыве Шептухин рассказывает, как надо управлять государством. Только очень глупый и недалекий человек может об этом говорить и рассуждать. И такие люди меня окружают повсюду, не могу от них оторваться.

Сегодня в четвертый раз за этот год поменял ботинки. Быстро пропитываются маслом и разъедаются,  расклеивается подошва. Но и эти к концу месяца отклеились.

Выкупил путевку в профилакторий со второго декабря, на четверг взял талон к врачу, чтобы выписал курортную карту.

Почему-то сейчас в бригаде много людей, даже лишние. Ховрина послали работать в соседнюю бригаду. Так я ничего и не заработаю.

         Как-то слишком скучно проходит моя жизнь,  и все потому, что я не авантюрист, как моя мать,  а может быть, я просто сознаю, что из меня ничего не выйдет, даже при авантюрной жизни? Да уже и поздно. Упустил все свои возможности. Пора итоги подводить, а не чего-то добиваться. Поэтому мне и стыдно ходить в объединение.

26 ноября. Из "Нового мира" пришел уничтожающий ответ. Последние крохи иллюзии рассеялись. Видно, надо ставить точку, все равно,  не пишется. И в четверг снова не пошел. Да и самочувствие не из лучших.

В семь часов вечера по "маяку" в этот день передали: «приговорен к высшей мере наказания, к расстрелу, директор московского продуктового магазина, а   его заместителя и других сообщников к разные срокам и конфискации имущества». Сколько лет и миллионов понадобилось, чтобы заслужить такое? При попустительстве и бесконтрольности начальников, которые нажились не меньше.

На несколько минут включил приемник и услышал, как западные обозреватели сказали: "экономика приходит в упадок". Я усмехнулся. Уже 66 лет они говорят об этом, а мы все существуем. Хотя, вдруг вспомнилось, что 20 лет назад про соцстраны говорили, что там бедно живут. За это время они стали жить намного лучше нас, а мы, в чем-то, и похуже. 

На днях в «Комсомолке» прочитал, что за 20 лет в Венгрии зарплата увеличилась в шесть раз, в других странах в  4 раза, а у нас в 2,7 раза. Всего лишь несколько отраслей, где мы продолжаем удерживать первенство — это космос и военная оборона, а в остальных у нас катастрофическое положение.  Даже корреспондент в центральной газете был вынужден написать "дикая бесхозяйственность" — это про металлолом.  Эти же слова можно сказать и про многое другое.

Очень странное положение. Мы действительно можем превратиться в "колосс на глиняных ногах". Если войны не будет, то нужны коренные меры, чтобы изменить существующее положение, когда кругом взяточничество,  спекуляция, и следствие этого равнодушие народа,  который не видит улучшений. Впрочем, когда выбирать нечего, то, думается,  пусть уж нынешнее положение, чем война.

Приемник не хочется включать, последние известия превратились в компанию антиракетного движения, атомная угроза, имя Рейгана навязло в зубах, каждый день одно и то же, по сути дела, других новостей в мире и нет, кроме этой угрозы.  Появляются мысли, что наше правительство нарочно запугивает нас, чтобы мы смирились с существующей бесхозяйственностью и неумением правительства разумно руководить страной. Предлагают не плакать по волосам, коли существует угроза лишения головы.  Подобное положение устраивает и США и нас, вернее, правительство этих стран, но не народ.

Узнал, что Горшунов собирается переводиться в соседнюю бригаду. Мне немного неловко, что и я к этому причастен, если бы не мои слова против него на собрании, возможно, он бы работал в нашей бригаде. Но я был зол за его отношения к рабочим, которых он ни во что не ставит, считая, что государственные интересы, прежде всего, а так как, он блюдет эти интересы, то и его лично. Рабочий должен безропотно подчиняться, лишь бы это было выгодно мастеру.

Мужчины той смены были сердиты на него: он лишил их премии за производительность труда только лишь потому, что они поручились за Елагина, который прогулял несколько дней, и после поручительства снова прогулял, Коршунов решил наказать деньгами поручителей, чтобы им было неповадно ручаться за прогульщиков. Конечно,  по большому счету мастер должен защищать интересы государства, но не так однобоко, интересы рабочих тоже надо защищать.

Вчера был у Власты на родительском собрании. Классная руководительница сказала о ней много хороших слов,  и было очень приятно слушать: на класс всего четыре ударницы, среди них моя дочь. Есть чем погордиться.  Кроме неё выступила учительница русского и учитель истории. Утомительно слушать троих: их многословие поражало — это профессиональное — много говорить?   

29 ноября. Недели две назад вывесили объявление:

«В перерыве состоится выездной суд над оператором 22 участка Гавриловым».

Пожертвовал библиотекой и пришел на суд, который не начинался: ждали рабочих с обеда. На первом ряду сидел парень в телогрейке и гражданском костюме, исхудавший, коротко постриженный, поэтому я его и не узнал. Он заметил мой устремленный взгляд, посмотрел  на меня и равнодушно отвернулся. Я подумал, что он не узнал меня. Но он прекрасно меня знал, лишь сделал вид.

Потом, расспрашивая ребят, Мальков сказал, что он жил на первом этаже в том же подъезде, где и я в малосемейке. И я сразу вспомнил его. Правда, видел его очень редко в нашем доме, и даже забыл, что он там и жил. Лучше запомнил его по работе: стремительный, с озорным блеском в глазах, в разговоре с другими ребятами в его голосе слышалась горделивая нота, этим он был похож на Гиляровского, который насиловал своих дочерей дошкольного возраста.

Трудно понять, чем они гордятся, вроде бы такие же рабочие, как и все, и при чем тут явное пренебрежение перед другими? Лет за шесть, что он проработал на заводе, он всего лишь два раза поздоровался со мной.  Я тоже не набивался, поэтому смог припомнить, что за все время с ним разговаривал не более двух раз, и очень коротко.

Оба раза инициатива исходила от него, он как бы делал снисхождение, опускаясь до разговора со мной. Летом он вместе с ребятами своей бригады играл в карты на газоне перед корпусом главного конвейера. Ребята сейчас рассказали, что наш Сирота эксплуатировал его на строительстве своего кооперативного гаража, а на работе проставлял ему "выход". Налицо злоупотребление служебным положением.

Сирота и раньше занимался подобным: своей любовнице,  работающей оператором, проставлял 17% «за вредность». Это вызывало смех у рабочих. Я видел эту Тачанову:  некрасивая девица, жена у Сироты гораздо лучше. Выплата на эти проценты небольшая, каких-то 15 рублей в месяц. Стоило из-за этих денег давать «пищу» для разговоров рабочим?

В мае Сергей разошелся с женой, оставил с дочкой, сам ушел в общежитие, где ему лучше не стало. После отпуска не вернулся на завод и был уволен.

Устроился работать грузчиком в ресторан "Влада". В июне договорился, вернее, сговорился с двумя парнями, и в час ночи подъехали к заводу на такси, и возле строящегося заводоуправления вошли в пролом забора. Это видели охранники и выставили засаду у МСЧ. Те же, подвалом, пробрались на завод, где взяли по два колеса,  стоимость каждого по 72 рублей, и в 4 ч утра вышли из пролома. После окрика охранников двое снова нырнули в пролом и скрылись, а Сергей споткнулся и упал,  только поэтому его и поймали. 

Вот как! Можно подумать, что охранников набирают из пенсионеров, которые не в состоянии задержать воров,  не ожидающих засады. Спустя четыре месяца состоялся суд похожий на плохо отрепетированный спектакль. Сергей отказался от своих прежних показаний, которые давал при задержании, что был сговор похитить колеса. Сейчас же он заявлял, что тогда врал, мол, никакого договора не было. И тех двоих он случайно встретил,  когда шли к пролому на выход, он их не знает. Вызов свидетелей он счел ненужным, и судьи удовлетворились этим, особо не настаивая на его прежних показаниях, то ли не веря в его показания.

 То ли им было это безразлично, они уже все решили,  и всё это пустые формальности. Судья перелистал дело, оглашая суть содержания каждого листа: показания свидетелей, характеристики и предоставил слово помощнику прокурора, молодому парню, сидевшему в стороне. Тот встал и попросил пять минут, чтобы подготовить речь. Сидящие в зале очень удивились, так это было неожиданно. Всем было ясно, что здесь ничего нет запутанного, подготовиться он мог давно, даже сидя в этом зале. Раздались ехидные реплики:

— Устал. Нечего тогда было выездной суд делать! У нас перерыв кончается!

Многие встали и ушли.  Я тоже. Потом узнал, что Гаврилову дали три года, видимо, за все шесть колес, не поверив его заявлениям, что действовал один, а не в сговоре.

Обсуждая это, рабочие вспомнили Кичатова, который за воровство даже партбилета не лишился, и не понес наказания, если не считать лишения 13-ой зарплаты. Да то, что государственную премию дали не ему, а Киршину, который рассказал мне что за эту премию получит всего лишь 400 рублей, на одну премию в 5000 рублей выдвинули 12 лауреатов, и каждому досталась такая сумма. И дешево и сердито.

Кичатов же обиделся на цех, за то, что его воровство предали огласке, а не прикрыли, что на партийном цеховом собрании его исключили из партии, и лишь заводской комитет взял его под защиту. Сейчас он по-прежнему работает в бригаде, первое время ходил смурый, сейчас отошел. Тогда я чувствовал, что он ловит мой взгляд, ожидая, поздороваюсь я с ним или нет. Я поздоровался, хотя до этого мы никогда не здоровались и не разговаривали.

Он с облегчением кивнул, и в последующие дни перестал  меня замечать. И я прохожу мимо, как будто его не вижу. Однажды мы встретились в профилактории за одним столом. От скуки он обрадовался мне, и мы живо поговорили, дружески. На второй день за столом он снова разговаривал со мной, но когда за стол села женщина, он все свое внимание переключил на нее, как будто только что не разговаривал со мной, и меня, вообще, не существовало. Это мне очень не понравилось, и с тех пор я перестал замечать его.

3 декабря. От ребят услышал, что Комаров собирается уходить от нас, мол, нет роста. Горшунов сейчас три месяца на курсах повышения квалификаций мастеров. Перестали меня посылать на работу в воскресенье, и не дают подработать, я связываю это с моей критикой Горшунова, то есть мстят мне.

С первого декабря снижение цен, в том числе и на цветные телевизоры. Но мне хочется купить интегральный, а их сейчас пока выпускают в мизерном количестве, и неизвестно, когда появятся у нас. Думаю, в лучшем случае, через два года, а ждать такой срок свыше моих сил, придется на следующий год покупать полуинтегральный.

22 декабря. Оказывается, наркоманы принимают наркотики не для того, чтобы "ловить кайф", а из страха перед неприятным состоянием, которое наступает, если через 12 часов наркотик не введут в организм.

«Да, от удовольствия можно отказаться, мы можем проявить волю, некоторое время не курить, не пить, но когда наступает абстиненция, наша воля подавляется, благие намерения исчезают, и мы находим тысячу оправданий, чтобы снова закурить или выпить».

Я почему-то не успел привыкнуть к водке, мне страшно то состояние, которое наступало после отравления. Я стал следить за собой,  не пил больше, чем мог.  Но скорей всего, в том, что я не спился, заслуга не моя, а моего организма. У меня жизнь была такая, что запросто мог стать алкоголиком.  И не удивлюсь,  если узнаю, что Чернов спился,  ему не хватало силы воля и воспитания, чтобы понять - от водки надо быть подальше. В основном, пьют те, кто не боится ужасных страданий, похмельного синдрома - это сильные люди. А я слабый. Поэтому и бросил курить, хочется прожить подольше, и не в страданиях, которые плохо переношу.

Хотя я и спешил, но у кабинета нафталанолечения уже сидели два человека. Я спросил последнего, и тоже сел. Секунд через пять мимо нас уверенно прошел пожилой мужчина, отдав медсестре свою карточку и снова вышел. Он не был похож на инвалида и на ветерана войны, которые пользуются льготами внеочередников, лицо упитаннее, бодрый в движениях.  Рядом со мной, сидевший худощавый мужчина, сказал ему:

— Куда торопитесь? Здесь все равны, все больные. У вас и магазины свои, а все равно лезете без очереди.

Мужчина не смутился, уверенно и нагловато смотрел на возмущающегося. Тем временем, сестра произнесла имя отчество, он встал и прошел в кабинет. Худощавый взъярился:

— Мало в войну их Гитлер давил!

Медсестра снова крикнула:

 — Следующий.

И он тоже встал и ушел.

Сосед мой респектабельного вида мужчина в костюме с галстуком, рослый, сильный, лицо не изможденное, начал рассказывать о своем тесте:

— Грудь в орденах, весь согнутый, но никогда не пользуется своим правом пройти без очереди, и когда его приглашают пройти вперед, отказывается. «Нет-нет, я не спешу. Я ведь не работаю, успею». А другой, потрясая своей инвалидной книжкой, лезет без очереди. Я ему говорю, у меня ведь тоже такая есть, я же не лезу. Один не поверил, так я его домой привел, показал, а потом говорю: Теперь что;, спустить тебя с лестницы»?

Глядя на такого здоровяка можно поверить, что он мог любого спустить, тем более, чувствуя себя правым, когда силы удесятеряются. Я не вступал в разговор, да и все молчали. Был поражен словами худощавого:  как он такое произнести? До чего же злобен человек: из-за минутного ожидания и мелочной несправедливости, готов пожалеть, что Гитлер не всех уничтожил. Мне пришлось прождать всего десять минут, ничтожное время, по сравнению с теми злыми словами.   

24 декабря. В понедельник утром меня подозвали к телефону мастера. Воронцов сказал:

— Сегодня ты должен быть в 12 часов в Куйбышеве на семинаре. Сегодня уже не успеешь: можно завтра,  не поздно,  запиши: Аэродромная 13.

Не стал записывать, не собирался никуда ездить. Не люблю что-либо делать наспех. Если бы раньше сказали.

Но в четверг после длительного перерыва пошел в «Владу». Пришли всего пять человек. Валя сказала:

— Все убиты убийственными оценками на семинаре, даже смеялись над стихами, вплоть до того, что говорили, мол, не за свое дело взялись.  Особенно досталось Виктору Толстову, у которого, конечно, нет и культуры и образованности, но как они не разглядели в нем талант?

Виктор Толстов недавно появился у нас, и Валя надеялась, что под её чутким руководством его талант раскроется должным образом,  мир будет потрясен гением, равным Есенину. Я же был настроен  скептически: Есенин тоже не получил образования, но в 18 лет писал стихи, не требующие коренной правки, как у Толстова, которому стыдно, в наш просвещенный век, быть таким бескультурным и необразованным. И, думаю, что и десять лет ему не очень-то помогут, если даже он и возьмется усиленно заниматься самообразованием.

Валя мечтает, чтобы он поступил в литинститут, и готова составить ему протекцию, подготовить почву в Москве, поговорить с поэтами, чтобы были более снисходительны к таланту. Она не понимает, что своими неумеренными восторгами сбивает человека с пути. Сейчас он будет думать, что он уже готовый поэт, как же, пришел, и  его сразу с восторгом приняли, а через неделю его стихи появились в газете. У него будет такая же судьба, как у Рассадина, который начинал так же блестяще, его хвалили, и он уверился, что он талант, а все остальные примитив.

Однажды я Толстову сказал:

— Только не пей.
— Ну, по праздникам-то можно, — вяло ответил он, недовольный моим вмешательством.

 Вся наша беда в том, что праздников слишком много и таланты спиваются. Аршинов в первый год знакомства сразу предложил мне пойти с ним выпить, я ответил, что не пью.

— Ну и зря, алкоголь помогает творить.

Такого   же мнения и Рассадин. На самом же деле — это самообман. Мне достаточно немного выпить, чтобы потерять всякое желание что-либо сочинять. Зачем мучиться, творить, когда и без того хорошо?

Тем, кто приехал на семинар, выписали по 40 рублей. В первый день  читали лекции о международном положении, два часа — по драматургии, хотя в зале не было ни одного драматурга, почти все поэты, которые мужественно боролись со сном. Их было 17 человек, почти все из Тольятти, но два из Сызрани и еще откуда-то.

Лишь на следующий день 13 куйбышевских поэтов и писателей начали делать разбор, меня должен был разбирать Солоницын. Валя утешила его, что в феврале он приедет к нам и тогда он поговорит со мной. Мне же стало неловко, что я своими, бесталанными произведениями морочу людям голову, все равно, из меня ничего не получится, лишь время отнимаю.

Валя пообещала дать мне книгу Солоницина, чтобы я прочитал и имел представление, с кем буду разговаривать. Я проводил Валю до ДК. На улице был гололед, и она попросила разрешения взять меня под руку.

— Когда я ему сказала, что, не отрываясь, прочитала его книгу,  и сказала: «Большое вам спасибо за книгу». Он прямо сиял. Не ожидал. Было видно, что ему это очень приятно. Он обнял меня и сказал: «Спасибо. Валя я всегда знал, что ты настоящий друг».

     Валя всю дорогу говорила только о себе, что кто-то был на семинаре в восторге от её новых стихов, «не ожидал, что она так прогрессирует». Лишь когда подошли, она спросила:

— Ты же что-то хотел сказать?

— Мы уже договорились, просто хотел узнать, когда ты принесешь книгу?

Дул пронзительный холодный ветер, хотя было не ниже десяти градусов. В темноте, с большой машины, с прицепа продавали елки. В этом году ёлок очень мало, и те, кто купил, могут записать себя в счастливчики. Много случаев самовольных порубок в лесу и даже в самом городе. Варвары! Ничего святого у них нет.

По сути, все популяции на земле есть представители определенной цивилизации, лишь с разной степенью развития. Мы не можем понять муравьев, нам до них нет дела, только ученые наблюдают за ними,  считая себя более высшими существами, что весьма спорно.  Муравьи более приспособлены к окружающей среде и не влияют на нее губительно, как мы, они не выдумывают атомную бомбу, которая уничтожит «хомо сапиенса», как вида, вот теперь и рассуди, кто выше, муравьи или человек?

У них есть свои города, войско, сельское хозяйство, животноводство. Чем не цивилизация? А мы всё, по-привычке смотрим на звезды, ищем там цивилизацию, вместо того, чтобы посмотреть под ноги. Если кто и прилетит на Землю, то и они будут смотреть на нас точно так же, как мы сейчас смотрим на муравьев, свысока и снисходительно. Не поймут нас, а мы их, будем считать: это пришло стихийное бедствие, против которого мы бессильны. Они  могут нас использовать, как мы обезьян.

Можно представить цивилизации вирусов, хотя бы гриппа, которые замечательно приспосабливаются, с каждым годом совершенствуясь и видоизменяясь, так что прежние лекарства становятся бессильными.  "Примерно раз в десять лет (иногда и реже, но достаточно ритмично") вирус гриппа меняет свою белковую, какую-то часть". Белковые оболочки вируса "печатаются" в клетках жертвы по заказу, а точнее - по приказу вирусной нуклеиновой кислоты. Что же заставляет её менять в свои предыдущие команды? Здесь-то и заключена загадка.

Продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/26/816