Беню? Пока еще дома...

Анекдот времен 6-дневной войны: «Вы слышали, наши по радио передали, что наше ПВО, таки, сбило два наших самолета».
           Беня Зац женился на ХАВЕ в тысяча девятьсот......году, но упорно и люто ее ненавидеть стал лишь зимой тысяча ........ Мимолетные приступы ненависти к ней то и дело накатывали на него и прежде, ему вообще свойственны были такие вспышки. Не то чтобы он отличался, как говорится, дурным нравом — скорее, наоборот; он всегда казался рассеянным, утомленным, только это и говорило о его одержимости: так другие несколько раз на дню бывают одержимы приступами смеха или желания.

Среди тех, с кем он служил во время 6-дневной войны, он слыл соней и тюленем. Для него не существовало ни особенно хороших дней, ни плохих, все были на одно лицо.  В госпитале, когда ему казалось, что доктор чересчур бегло осматривает его рану, а сестры весело щебечет у постелей более приятных  пациентов, вместо того чтобы обихаживать его, Беню Зац, — при всевозможных неприятностях армейской жизни, при которых другие лишь пожмут плечами да ругнутся, и дело с концом, у Бени устало опускались веки, крохотная граната ненависти взрывалась в душе — и осколки со звоном ударяли о ее стальные стенки.

До войны у него было меньше причин раздражаться. Были кое-какие деньги и надежда сделать политическую карьеру.  Политическая обстановка убедили его, что война неизбежна; он резко осудил международное положение и раздобыл себе офицерскую должность в  армии Государства Израиль и главного органа его безопасности армии.....

В мирное время Хава легко и ненавязчиво вписывалась в его жизнь. Она была ему родня, на четыре года моложе его. В день их свадьбы ей исполнилось двадцать шесть, и она еще ни разу ни в кого не влюбилась. Это была спокойная, красивая молодая женщина, единственное дитя своих родителей, у нее имелись кое-какие деньги, и в дальнейшем ей предстояло получить еще. Когда она только начала входить в жизнь, с ее губ нечаянно слетело и достигло чужих ушей какое-то неуместное замечание, и с тех пор она прослыла «больно умной». Те же, кто знал ее лучше всего, безжалостно окрестили ее «себе на уме».

Это предопределило ее неуспех. Она пыталассь семи силами....., а затем успокоилась на том, что стала ездить с матерью по концертам и по магазинам, и наконец, к удивлению небольшого кружка ее друзей, вышла замуж за Беню Зац. Ухаживанье, завершившееся браком, проходило без особой пылкости, по-родственному, в обоюдном согласии. Из-за приближающейся войны они решили не обзаводиться детьми. Чувства и мысли Хавы всегда и для всех оставались за семью печатями. Если она и отзывалась о чем-то, то обычно отрицательно, и суждения ее можно было счесть либо глубокомысленными, либо тупоумными — кому как заблагорассудится. На вид она была отнюдь не из тех женщин, которых можно всерьез возненавидеть.

    Но вот все закончилось благополучно и для страны и длч Бени,его демобилизовали, и, когда он вернулся домой, на груди у него красовались  знаки воинской доблести и орденские планки, а одна нога навсегда стала на два дюйма короче другой. Хава теперь жила в самом центре страны со своими родителями, которые приходились Бене тетей и дядей. Она писала ему об этих переменах, но, поглощенный своим, он представлял их себе очень смутно..
Дом ее родителей был некогда солидной виллой, он стоял на холме среди зелени. Беня Зац приехал туда рано утром, проведя ночь в переполненном вагоне. Кованая железная ограда и ворота были грубо выломаны сборщиками железного лома, а палисадник, прежде такой ухоженный, густо зарос сорняками и кустарником и весь был истоптан солдатами. Сад за домом обратился в небольшую воронку от бомбы — по краям ее громоздились кучи глины, обломки, кирпич и стекло от разрушенных теплиц, и из этих груд торчали высокие, по пояс, сухие стебли кипрея. Стекла по заднему фасаду все вылетели, и окна были забиты картоном и досками, так что в комнатах все время стояла тьма.
— Добро пожаловать в царство хаоса и вечной ночи, — радушно приветствовал Беню дядя.
 Хава напоила его чаем и ушла на работу.

Здесь он поселился, и, по словам Хавы, ему еще повезло, что у него оказалась своя крыша над головой. Мебель купить было невозможно, меблированные комнаты сдавались за бешеные деньги, а их доход ограничивался теперь только жалованьем. Можно бы подыскать что-нибудь за городом, но у Хавы не было детей, и, в те времена, она не имела права уйти со службы. Да и Беня Зац был связан своим избирательным округом.Страна восстанавливалась!
— Они тут все красные, — сказал Бене здешний представитель одной партии.
— Вы хотите сказать, я не пройду?
— Ну, мы еще поборемся.     Выборы и в самом деле прошли скверно: Беня Зац получил голосов меньше, чем все другие кандидаты. По его округу избрали учителя-еврея, чьи речи дышали ожесточением. Руководство оплатило расходы , но все равно выборы дались ему тяжело. И когда они кончились, он остался без всякого дела.
Он продолжал жить; когда Хава уходила на работу, помогал тетке стелить постели, прихрамывая, отправлялся к зеленщику и торговцу рыбой, снедаемый ненавистью, стоял в очередях, а вечером помогал Хаве стирать белье. Ели они в кухне, продуктов было мало, но стряпала тетка вкусно. Дядя три дня в неделю работал — помогал паковать посылки на почте.
Но, Хава! Женщина себе на уме, никогда не рассказывала о своей работе, а работа, в сущности, была связана с разного рода дипломатическими миссиями. Однажды вечером, в ресторане, к ней подошел и заговорил с нею высокий молодой человек с изжелта-бледным острым лицом, которое дышало умом и юмором.
— Это начальник моего отдела, — сказала потом Хава. — Он такой забавный. Убежденный консерватор и ненавидит нашу работу.
— Теперь уже нет никакой необходимости работать в государственном аппарате, — сказал устало Беня. — Война-то кончилась.

— Наша работа еще только начинается. И нас никого не отпустят. Пойми же наконец, в каком положении сейчас наша маленькая страна.

И Хава часто принималась объяснять ему «положение». Шаг за шагом, одну сложность за другой, она в эту скудную теплом зиму показывала ему, как широко государство раскинуло свои сети, которые сплетены были за время его отсутствия. Беню, воспитанного в духе традиционного либерализма, эта новая система возмущала до глубины души. Более того, он чувствовал, что и сам он попался, пойман в ловушку, запутан, связан по рукам и ногам: куда ни пойдешь, что ни сделаешь, что ни задумаешь — всякий раз попадаешь впросак и терпишь неудачу! А Хава, объясняя, невольно все это защищала. Такое-то правило установлено для того, чтобы избежать таких-то зол и вредных явлений; вот такая-то страна пренебрегла этими предосторожностями, а потому терпит беды, от которых наша избавлена, — и так далее и тому подобное, и все это она втолковывала этак спокойно, вразумительно.
— Я знаю,Бен, это все очень неприятно, но пойми — в таком положении все, не ты один.
— А вам, бюрократам, только этого и надо, — сказал он. — Равенство на основе рабства. Государство, в котором есть только два класса — религиозные и чиновники.
Хава оказалась неотъемлемой частью этой системы. Она работает на государство. Она служит этой новой, захватившей всю страну силе… Зима все тянулась, газ в плите горел еле-еле, через залатанные окна пробивался дождь, потом пришла наконец и весна, в непотребных зарослях вокруг дома лопались почки, а тем временем Хава странно выросла в глазах Бена. Она стала символом. Как солдаты в отдаленных лагерях вспоминают своих жен с нежностью, какой никогда не испытывали к ним дома, и жены, те самые жены, которые бывали, наверно, и сварливы и неряшливы, становятся для них олицетворением всего хорошего, что осталось позади — из пустыни и джунглей они кажутся совсем иными, а пустопорожние их авиаписьма рождают надежду, — так в воображении отчаявшегося Бени Зац Хава обратилась не просто в олицетворенную людскую злобу, но в жрицу и менаду нашего века заурядных людей.
— Ты плохо выглядишь,Бен, — сказала ему тетка. — Вам с женой надо проветриться, уехать ненадолго. На Пасху у нее отпуск.
— Ты хочешь сказать, государство пожаловало ей дополнительный паек в виде общества собственного супруга. А все необходимые анкеты она уже заполнила? Или она такой важный лидер, что с нее это не спрашивают?
Дядя с теткой смущенно посмеялись. Беня отпускал шуточки с таким усталым видом, утомленно опустив веки, что его домашних сразу обдавало холодом. хава в этих случаях лишь молча и серьезно смотрела на него.

Бен чувствовал себя неважно. Нога все время болела, так что в очередях он уже не стоял. Спал он плохо — кстати, и Хава впервые за всю свою жизнь стала плохо спать. У них теперь была другая спальня: в их доме, который основательно тряхнуло при бомбежке, из-за зимних дождей во многих местах обрушились потолки, и находиться в верхних комнатах было небезопасно. На первом этаже, в бывшей библиотеке ее отца, поставили две односпальные кровати.
В первые дни после возвращения Бен чувствовал себя настоящим влюбленным. Теперь же он и близко не подходил к жене. Ночь за ночью они лежали во тьме, каждый в своей постели. Однажды Бен два долгих часа не мог уснуть и наконец зажег лампу, что стояла между кроватями. Оказалось, Хав лежиат и широко раскрытыми глазами смотрит в потолок.
— Прости. Я тебя разбудил?
— Я не спала.
— Я хотел немного почитать. Тебе это не помешает?
— Ничуть.
Она отвернулась.Беня почитал примерно час. Потом погасил свет — уснула ли к этому времени его дорогая Хава, он не понял.
После этого ему часто очень хотелось включить свет, но он боялся: вдруг опять окажется, что она не спит и широко раскрытыми глазами глядит в потолок. И вместо того чтобы предаваться восторгам любви, он лежал и ненавидел жену всеми силами души.
Ему не приходило в голову уйти от нее — вернее, время от времени мысль эта мелькала, но он безнадежно от нее отмахивался. Их связывала общая жизнь, ее родные — родня и ему, их денежные дела тесно переплелись, и виды на будущее у них тоже общие. Уйти от нее значило бы начать все сначала, одному, голу и босу; и в тридцать восемь лет у хромого и усталого Бени Зац не хватало на это мужества.
Никакой другой женщины он не любил. Пойти ему было не к кому, заняться нечем. Больше того, в последнее время он стал подозревать, что, если б он и ушел куда-нибудь, то эта не огорчилась бы. А ему теперь только одного всерьез и хотелось: причинить ей зло.
«Хоть бы она сдохла, — твердил он про себя в бессонные ночи. — Хоть бы она сдохла».
Иногда они по вечерам куда-нибудь ходили вместе. Зима кончилась, и Беня завел привычку раза два в неделю обедать рядом в клубе. Он думал, что его мымра в это время сидит дома, но как-то утром выяснилось, что накануне она тоже где-то обедала. Он не спросил с кем, но тетка спросила.
— Просто с одним сослуживцем, — ответила та.
 — С тем самым? — спросил Беня.
— Представь, да.
— Надеюсь, ты получила удовольствие.
— Вполне, чтоб ты не сомневался. Еда, конечно, была мерзкая, но сам он просто классный.
Однажды Бен вернулся вечером из клуба после жалкого и унылого обеда, да еще ехал в оба конца в переполненных вагонах метро, и оказалось — Хава уже легла и крепко спит. Когда он вошел, она не шевельнулась. К тому же она храпела, прежде с ней этого не бывало. Он постоял с минуту, пригвожденный к месту этим новым и непривлекательным обликом — голова у нее запрокинута, рот открыт, в уголках губ поблескивает слюна. Потом он слегка потряс ее. Она что-то пробормотала, повернулась на бок и, так и не очнувшись от глубокого сна, затихла.

Спустя полчаса, когда он тщетно пытался уснуть, Хава опять захрапела. Он включил свет, посмотрел на нее повнимательней и с удивлением, которое вдруг перешло в радостную надежду, заметил подле нее на ночном столике наполовину пустую трубочку с незнакомыми таблетками.
Он взял ее в руки, посмотрел. «24 Таблетки наркотики, снотворные» — было на ней написано, и дальше крупными красными буквами: «НЕ БОЛЕЕ 2-х». Он сосчитал оставшиеся таблетки. Одиннадцать.
Надежда трепетной бабочкой забилась у него в груди, переросла в уверенность. Внутри разгорался огонь, отрадное тепло разлилось по всему телу до самых кончиков пальцев. Он лежал и, в счастливом предвкушении, как ребенок в канун Песаха, прислушивался к ее всхрапам. «Вот проснусь утром, а она уже мертвая», — говорил он себе — так некогда он трогал пустой чулок в ногах своей кроватки и говорил себе: «Утром проснусь, а он полный». Точно маленькому, ему не терпелось уснуть, чтобы скорей настало завтра, и, точно маленький, он был безмерно возбужден и никак не мог уснуть. Наконец он сам проглотил две такие таблетки и почти тотчас провалился в небытие.

Хава всегда вставала первая и готовила завтрак для всей семьи. Она уже сидела перед зеркалом и что-то напевала, когда Беня проснулся, — переход от сна к бодрствованию был резкий, внезапный, и он сразу же ясно и четко вспомнил все, что происходило вечером.
— Ты храпел, — сказала она.
Разочарование было таким острым, что он даже не сразу смог заговорить.
— Ты с вечера тоже храпела, — сказал он наконец.
— Это, наверно, потому, что я приняла таблетку снотворного. Зато уж и выспалась.
— Всего одну?
— Да, больше двух вообще нельзя, опасно.
— Откуда они у тебя?
— От того приятеля с работы… Ему прописал доктор на случай, когда он чересчур напряженно работает. Я сказала ему, что не сплю, и он дал мне половину трубочки.
— А мне он может достать?
— Наверно. Он по этой части многое может.

И они с Хавой стали регулярно глотать это снадобье и на всю долгую ночь проваливались в пустоту. Но нередко Беня медлил, несущая блаженство таблетка лежала подле стакана с водой, и, зная, что бдение продлится не дольше, чем он пожелает,Беня не спешил приблизить миг радостного погружения в небытие, слушал храп своей куколки и упивался ненавистью к ней.

Однажды вечером, когда все еще не решено было, как провести отпуск, они пошли в кино. Показывали фильм с убийством, не слишком оригинальный, но пышно обставленный. Новобрачная убила своего мужа — выбросила его из окна дома, стоящего на краю обрыва. Ей помогло то, что муж выбрал для медового месяца самое уединенное место — маяк. Новобрачный был очень богат, и она хотела завладеть его деньгами. Ей достаточно было рассказать местному доктору и нескольким соседям о своих опасениях — муж ходит по ночам, как лунатик; и вот она всыпала ему в кофе снотворное, стащила его с кровати, выволокла на балкон, что потребовало изрядных усилий — там она заранее выломала часть перил, — и столкнула спящего вниз. Потом легла в постель, наутро подняла тревогу и рыдала над изувеченным телом, которое вскоре обнаружили внизу, на камнях, уже наполовину смытое в море. Возмездие настигло ее, но позднее, а пока -полный кайф.
Что-то больно все легко у нее получилось, подумал Беня и уже через несколько часов забыл об этой истории, она осела в одном из темных уголков его мозга, где в пыли и паутине скапливаются фильмы, сны, анекдоты и так и остаются там до конца жизни, разве только нечаянный случай вдруг вытащит их на свет.
И так оно и случилось через несколько недель, когда эти двое уехали отдыхать. Место нашла Хава.
Дом принадлежал кому-то из ее сослуживцев и стоял на морском  побережье.
— Его только-только вернули после реквизиции, — сказала Хава, — наверно, он в прескверном состоянии.
— Нам не привыкать, — сказал Беня и смачно сплюнул.
У него и в мыслях не было, что она могла бы провести отпуск без него. Она была такой же неотъемлемой его частью, как его искалеченная, ноющая нога.

Они приехали ветреным апрельским днем и, по обыкновению, порядком намаялись. Потом тащились восемь миль на такси по грязи пыльных дорог, мимо домиков, сложенных из гранита, и старых, заброшенных виноградников. Добрались до деревни, на адрес которой жителям здешних мест слали письма, проехали через нее по проселочной дороге, утонувшей меж двух высоких насыпей, но за деревней дорога вдруг вынырнула на поверхность, на открытый луг на краю обрыва, — и вот уже над ними несутся облака, кружат морские птицы, у ног трепещут на ветру полевые цветы, воздух насыщен солью, внизу рокочут, разбиваясь о камни, воды дивного моря, дальше — взбаламученный густо-синий с белыми нахлестами простор, а за ним — безмятежной дугой — горизонт. Здесь, на обрыве, и стоял дом.
— Твой отец сказал бы: «Стоит в приятном месте этот замок», — заметил Беня.
— Что ж, и вправду так.
Небольшое каменное строение это поставили на самом краю обрыва лет сто назад для защиты от вражеских нашествий, а в годы мира превратили в жилой дом; в нынешнюю войну армия снова пустила его в дело — устроила здесь пункт связи, а теперь ему вновь предстояло стать мирным жилищем. Обрывки ржавой проволоки, мачта, бетонный фундамент давали представление о прежних хозяевах.
Они внесли свои вещи в дом и расплатились с таксистом.
— Каждое утро из деревни приходит женщина. Я сказала, что сегодня вечером она нам не понадобится. Она оставила кое-что переуусить. И — вот молодец — зажгла камин и припасла дров. Да, а что нам подарил отец, взгляни-ка. Я обещала не говорить тебе, пока не приедем на место. Бутылка виски. Правда, мило с его стороны? Он три месяца копил нам на подарок…
Так оживленно щебетала эта гадина, разбирая багаж.
— У нас здесь у каждого будет своя спальня. Эта комната единственная сойдет за гостиную, зато есть кабинет — на случай, если тебе захочется поработать. По-моему, нам здесь будет вполне удобно…А?
В гостиной было два просторных «фонаря», стеклянные двери из них выходили на балкон, повисший над морем. Беня Зац растворил одну дверь, и в комнату ворвался морской ветер. Он вышел на балкон, глубоко вздохнул и вдруг сказал:
— Э, да здесь опасно.
В одном месте, между двух дверей, в чугунных перилах зиял провал, и каменный край балкона ничем не был огражден. Он озадаченно посмотрел на пролом, на пенящиеся внизу среди камней волны. Неправильный многогранник памяти неуверенно повернулся было в его мозгу и замер.
Он уже побывал здесь несколько недель назад — на галерее маяка в том быстро забывшемся фильме. Вот так же стоял и смотрел вниз. Так же кипели, накатывались на камни волны, разбивались фонтанами брызг и отступали. И тот же грохот, и тот же пролом в чугунной ограде, и пропасть под ногами....
А та все что-то говорила там, в комнате, ветер и море заглушали ее голос. Бен вернулся в комнату, закрыл и запер балконную дверь. В наступившей тишине услышал:
— …только на прошлой неделе взял со склада мебель. И попросил эту женщину, которая приходит из деревни, все как-нибудь расставить. А у нее, я вижу, довольно странные представления. Ты только погляди, куда она засунула…
— Как, ты сказала, называется этот дом?
— звезда Любви и Надежды.
— Хорошее название.
Вечером он пил виски своего тестя, курил трубку и строил планы. Прежде он был хороший тактик. Он мысленно не спеша оценивал обстановку. Цель: убийство.
Наконец они поднялись — пора было идти спать.
— Ты взяла с собой таблетки?
— Да, неначатую трубочку. Но сегодня они мне, конечно, не понадобятся.
— Мне тоже, — сказал Беня, — здесь замечательный воздух.
В последующие дни он обдумывал тактическую задачу. Она была очень проста. «План операции» у него уже есть. Он пользовался сейчас словами и формулами, к которым привык в армии. «…Возможные варианты действий противника… внезапность… закрепление успеха». «План операции» образцовый. С первых же дней Беня начал приводить его в исполнение.
Его уже знали в деревне, он постепенно завязывал знакомства. Его жена — друг хозяина дома, сам он — герой, только что вернулся из армии и все еще не освоился сызнова со штатской жизнью.
— Впервые за шесть лет отдыхаем с женой вместе, — сказал он в гольф-клубе, а в баре даже немного разоткровенничался: намекнул, что они подумывают наверстать упущенное и завести ребенка.

В другой раз вечером он заговорил о том, как трудно всем далась война — гражданским приходилось еще трудней, чем военным. Взять, к примеру, его жену — перенесла все бомбежки, весь день на работе, а ночью бомбы. Ей бы надо было сразу уехать, одной и надолго: у нее нервы расстроены — ничего серьезного, но, сказать по правде, его это порядком беспокоит. Дома он раза два видел — жена встает во сне и ходит, как лунатик.
Оказалось, его собеседникам такие случаи известны — серьезно беспокоиться тут не о чем, просто надо присматривать, как бы это не переросло во что похуже. А у доктора она была?
Нет еще, отвечал он. Она ведь сама про это и не знает. Он ее не будил, просто укладывал в постель. Может, морской воздух пойдет ей на пользу. Да она уже вроде чувствует себя много лучше. Если, когда они вернутся домой, с ней опять начнется что-нибудь такое, у него есть на примете очень хороший специалист.
Все ему сочувствовали,а он спросил, есть ли тут поблизости хороший врач. Да, старик Маркин, даром пропадает в деревне, отсталым его никак не назовешь. Читает самоновейшие книжки, психологию и всякое такое. Прямо понять нельзя, отчего Маркин не стал каким-нибудь крупным специалистом, светилом.
— Пожалуй, надо сходить к нему посоветоваться, — сказал Беня.
— Правильно. Лучше его вам никого не найти.
Отпуск у Хавы был всего две недели. Когда до отъезда оставалось три дня, Беня отправился к доктору. В комнате, которая скорее напоминала кабинет адвоката, а не врача — темной, прокуренной, с книжными полками по стенам, — его принял седой добродушный холостяк.
Сидя в старом кожаном кресле,Беня рассказал ему ту же историю, что в гольф-клубе, только на сей раз более тщательно подбирал слова. Доктор  выслушал не перебивая.
— Никогда в жизни не встречал ничего подобного, — закончил Беня.
Д-р Маркин отозвался не сразу.
— Вам сильно досталось во время войны, мистер Зац? — спросил он, помолчав.
— Да вот изувечило колено. До сих пор дает о себе знать.
— И в госпитале намучились?
— Три месяца пролежал. Паршивое заведение.
— Такие увечья всегда сопровождаются нервным потрясением. Нередко потрясение остается, даже когда рана уже зажила.
— Да, но я не совсем понимаю...
— Дорогой мой мистер Зац, ваша жена просила ничего вам не говорить, но, по-моему, я должен сказать: она уже советовалась со мной по этому поводу.
— О том, что она ходит во сне как лунатик? Но она же не может… — И тут Беня прикусил язык.
— Дорогой мой, я все понимаю. Она думала, что вы не знаете. За последнее время вы дважды бродили по ночам, и ей приходилось укладывать вас в постель. Ей все известно.
Беня весь покрылся каплями пота и не нашелся что сказать.

— Мне не впервой выслушивать пациентов, которые рассказывают о своих симптомах, но говорят, что пришли посоветоваться о здоровье друга или родственника, — продолжал доктор . — Обычно это девушки, которым кажется, что они в положении. Интересная особенность вашего случая, пожалуй, даже решающая особенность, именно в том, что и вам захотелось приписать свою болезнь кому-то другому. Я назвал вашей жене специалиста, который, я полагаю, сумеет вам помочь. А пока могу посоветовать вам побольше двигаться, вечером легкая пища.-и...л-ю-б-в-и!
Беня в ужасе заковылял к дому. Безопасность оказалась необеспеченной, операцию следует отменить, инициатива утрачена… в голову лезли формулировки из учебника по тактике, но дело приняло такой неожиданный оборот, что бедного Беню просто оглушило. Безмерный животный страх шевельнулся в нем и был поспешно придушен.
Когда он вернулся, эта карга накрывала к ужину. Он стоял на балконе, с горьким разочарованием глядя на пролом в балконной решетке. Вечер выдался совсем тихий. Был час прилива, и море неслышно колыхалось среди камней далеко внизу, вздымалось и вновь опадало. Бен постоял, посмотрел вниз, потом повернулся и вошел в комнату.
В бутылке оставалась последняя солидная порция виски. Он налил стакан и залпом выпил. Хава внесла ужин, сели за стол. На душе у него понемногу становилось спокойнее. Ели они, как обычно, молча. Наконец он спросил:
— Почему ты сказала доктору, что я хожу во сне?
Она спокойно поставила тарелку, которую держала в руках, и с любопытством на него поглядела.
— Почему? — мягко сказала она. — Да потому что я беспокоилась, разумеется. Я не думала, что ты это знаешь.
— Я в самом деле ходил?
— Ну да, несколько раз… и дома, и здесь. Я сначала думала, это не важно, а позавчера ночью застала тебя на балконе, около этой ужасной дыры. И тут же испугалась. Но теперь все уладится. Доктор назвал мне специалиста…

Вполне может быть, подумал Беня Зац, очень похоже на правду. Десять дней он день и ночь думал об этой бреши в перилах, о выломанной решетке, об острых камнях, торчащих из воды там, внизу. И вдруг он почувствовал, что надежды его рухнули, все стало тошнотворно, бессмысленно, как тогда, когда он лежал на склоне холма беспомощный, с раздробленным коленом. Тогда, как и теперь, усталость была еще сильней боли.
— Кофе, милый?
Он вдруг вышел из себя.
— Нет! — Это был почти крик. — Нет, нет, нет!
— Что с тобой, милый? Успокойся. Тебе плохо? Приляг на диван у окна.
Он послушался. Он так устал, что насилу поднялся со стула и похромал.
— Ты думаешь, кофе не даст тебе уснуть, дорогой? У тебя такой вид — кажется, ты уснешь сию минуту. Вот, ложись сюда.
Он лег и, словно прилив, что, медленно поднимаясь, затопил камни внизу, под балконом, сон затопил его сознание. Он клюнул носом и вдруг очнулся.
— Может быть, открыть окно, милый? Впустить свежего воздуха?
— Послушай, у меня такое чувство, будто мне подсыпали снотворного.
Точно камни внизу под окном, которые то погружаются в воду, то из нее выступают, то погружаются вновь, еще глубже, то едва показываются на поверхности вод — всего лишь пятна среди слегка закипающей пены, — сознание его медленно тонет. Он приподнялся, точно ребенок, которому приснился страшный сон, — еще испуганный, еще полусонный.
— Да нет, откуда снотворное, — громко сказал он. — Я ж не притронулся к этому кофе.
— Снотворное в кофе? — мягко, будто нянька, успокаивающая капризного ребенка, переспросила счастливая Хава. — В кофе — снотворное? Что за нелепая мысль. Так бывает только в кино, милый.
А он уже не слышал ее. Громко всхрапывая и посвистывая, он крепко спал у открытого окна.
И снилось ему,как провизор говорит ему в аптеке:
- Для получения цианистого калия недостаточно фотографии вашей жены, нужен еще рецепт....