Крушение Александра Блока

Каждый человек, который был современником и свидетелем событий, совершавшихся в России в первые два десятилетия ХХ века, воспринимал по-своему всё происходящее. Произведения Блока, написанные и опубликованные им в предреволюционные и революционные годы, может быть лучше, чем произведения других писателей, публицистов, поэтов, запечатлели душевное состояние своего автора. А именно, душевное состояние человека, который, хотя и не принимает активной деятельности в происходящем, как например "профессиональные революционеры", однако не может избежать хотя бы косвенного, пассивного участия в событиях.

---Вселенская скука---

Знаменитая статья Блока "Интеллигенция и революция" является кульминацией, квинтэссенцией состояния самого Блока во время революционных и постреволюционных событий в России. Она резюмирует в себе всё то, что говорил Блок в предшествующие годы, только более ярко и контрастно. Эта статья отражает состояние души самого Блока, его взгляд на мир: состояние ужаса, принятие этого ужаса за нечто правильное и не сопротивление ему.

Собственно, настоящая революция - резкая скачкообразная перемена политического строя, которая прошла 23 февраля (8 марта н.ст.) когда Россия из монархии стала республикой, нашла мало отражения в статьях Блока. Для него это было лишь продолжением того, что творится и творится уже несколько последних десятилетий XIX века и первые десятилетия XX-го.

Однако отголоски будущей статьи "Интеллигенция и революция" (1918) прослеживаются во всём том, что пишет Блок задолго до октябрьских событий. В большей или меньшей степени Блок говорил об этом все предшествующие пятнадцать лет. Слово "говорил" - слишком мягко, чтобы определить состояние Блока. Он страдал, изнывал, метался. Все его статьи начала ХХ века полны тягостных, мрачных предчувствий и с самого начала они полны желанием самого Блока смириться перед неотвратимым, найти в ужасном прекрасное, увидеть в кошмаре - гармонию и музыку. Блок убеждает не просто смириться, а поэтически принять грядущие ужасы и даже найти в себе силы восторгаться ими.

По мнению Блока всё, произошло с Россией в 1917 году, начинается со скуки. Именно тема всепоглощающей скуки преобладает в его статьях начала ХХ века. В 1906 году Блок пишет статью "Безвременье" в которой "серая паучиха скуки", вползающая в дома людей, представляется Блоку самым главным и самым страшным мировым злом. Она затягивает своей паутиной все дома, съедает средних обывателей, но люди даже не замечают этого, как не замечают и сами съеденные. Мир - поражён скукой. И вот эта-то расползающаяся скука и рождает протест декадентов и Л. Андреева - "ноту безумия" и именно эта нота, как пишет Блок, главная в их творчестве.

"В ней <в ноте безумия> звучит безмерное отчаянье, потому что в ней причина розни писателей и публики, в ней выражает писатель свой страх за безумие себя и мира, и она-то именно еще долго останется непонятой теми, кто тянет ее во имя своей неподвижной святости, не желая знать, что будет, когда она внезапно оборвется [Безвременье].

По мнению Блока, это состояние: непомерной, всюду преобладающей скуки - и есть состояние всего общества. Итак, именно повсеместная скука порождает "ноту безумия", которую тянут все писатели, не понятые публикой, более того, эту "ноту" не понимают и сами писатели, но продолжают тянуть... Эта "нота безумия" есть прямое следствие скуки, её порождение. Блок пишет, что эта "нота" всё отчётливее и отчётливее слышна, проявления её становятся всё более отчётливы вокруг:

"Наша действительность <1906 г.> проходит в красном свете. Дни все громче от криков, от машущих красных флагов; вечером город, задремавший на минуту, окровавлен зарей. Ночью красное поет на платьях, на щеках, на губах продажных женщин рынка. Только бледное утро гонит последнюю краску с испитых лиц" [Безвременье]. Красный цвет в статье 1906 года является символом недоброго, развратного, символом назревания чего-то тревожного, нездорового, опасного. Красный цвет может быть и признаком болезни - воспаления. И вот общество стало как бы "воспаляться" от скуки (ведь это скука у нас породила "ноту безумия") и теперь, общество стало больным.

В таком состоянии (скуки, болезни, безумия) Россия, по словам Блока, претерпевает вырождение. Современные ему "русские люди - без дружбы и любви, без возраста - потомки богатырей" [Безвременье]. Иными словами говоря, когда-то, в достопамятные времена в России были богатыри, герои, но времена те канули, а теперь русские - "без дружбы и любви, без возраста" отравленные скукой люди. Россию наполняют бродяги, "распятые возле заборов", ковыляющие нищие с узлами и палками. И их шествие, по Блоку - "священное шествие, стройная пляска праздной тысячеокой России, которой уже нечего терять" [Безвременье] - Взор самого Блока настолько затуманен скукой, что он даже не понимает в тот момент, насколько величественна и грандиозна на самом деле Россия, сколькими огромными ценностями - и моральными и материальными и самое главное - людьми, Россия обладает в тот момент. Но Блоку кажется, что в России уже так плохо и скучно, что вся она выродилась в бродяг и даже терять-то теперь, в 1906 году - нечего, ибо остались лишь одни "бродяги и заборы". Но на самом деле потерять можно всё, абсолютно всё, и даже саму Россию, но Блок этого пока ещё не представляет. Ему кажется, что уже всё потеряно, потому что самому Блоку, да и всем остальным из его окружения - скучно.

Скучны и "Однообразны канавы, заборы, избы, казенные винные лавки" От скуки для Блока даже "Времени больше нет". Состояние России он описывает как "...бесцельное стремление всадника на усталом коне, заблудившегося ночью среди болот. Баюкает мерная поступь коня, и конь свершает круги; и, неизменно возвращаясь на то же и то же место, всадник не знает об этом, потому что нет сил различить однообразную поверхность болота" [Безвременье]

Картина очень образная и красноречивая, но вот соответствует ли она тому, что происходило? Любое мнение любого человека всегда субъективно и по статьям и письмам Блока мы можем лишь судить о состоянии самого Блока, да, может быть, о состоянии его окружения. Но такое, пусть даже субъективное мнение очень ценно - ведь это слова современника событий, человека, который был частью происходящего.

Состояние творческой интеллигенции, т.е. "умов нации", к которым Блок относит и себя, он определяет так: "нам уже ничего не жаль и, как будто, ничего не страшно. Мудры мы, ибо нищи духом; добровольно сиротеем, добровольно возьмем палку и узелок и потащимся по российским равнинам" [Безвременье]. Блок желает "странничества", присоединения к этому "священному шествию", видит в этом странничестве и шествии куда-то неизвестно куда, единственный выход, утешение в теперешнем состоянии менталитета интеллигентов. Уйти подальше от "паучихи скуки", от "всадника, кружащего на усталом коне по болоту" и пр. Блок предполагает, что "страннику" не жаль ничего терять. Но Блок в тот момент ещё не представляет что такое потери и что такое странничество в условиях послереволюционного общества. Ему кажется, что сейчас (т.е. в 1906 г) всё плохо, потому, что скучно, так плохо, что хуже уже некуда и что любая перемена вызовет только улучшение.

Через два года, в 1908 году в статье "Народ и интеллигенция" Блок яснее описывает назревание катастрофы. Катастрофа, по его мнению, зреет потому, что вся Россия, весь мир движется по инерции "не туда". Не может ничем помочь и интеллигенция, которая, по мнению Блока, не такая, какой бы ей надлежало быть, то есть, неправильная, не постигшая народа.

Блок говорит об интеллигентах-народолюбах, собирателях фольклора, которые "печалуются о народе; ходят в народ, исполняются надеждами и отчаиваются; наконец, погибают, идут на казнь и на голодную смерть за народное дело": "Может быть, наконец поняли даже душу народную; но как поняли? Не значит ли понять все и полюбить все - даже враждебное, даже то, что требует отречения от самого дорогого для себя, - не значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить?" [Народ и интеллигенция] Здесь уже ясно выражено предчувствие Блока о надвигающемся враждебном противостоянии. Блок готов принять, что народ - это именно "враждебное", но это "враждебное" нужно любить и всё ему прощать, всё принимать с радостью, что бы это "враждебное" ни сделало. Предчувствуя всё это Блок заранее готовится - старается полюбить это агрессивное, антагонистичное, враждебное, которое грядёт впереди, внушить самому себе, что ужас - это на самом деле радость, а настающий террор - это "музыка".

Подчёркивая закономерность надвигающегося, Блок повторяет, что "вражда исконна", то есть вражда между народом и интеллигенцией. И не просто непонимание или равнодушие, а именно вражда - агрессия.

Идеи, которые впоследствии разовьёт Блок в статье " Интеллигенция и революция"(1918) сквозят в его статьях уже в ноябре 1908 года. Например, в статье "Народ и интеллигенция" Блок пишет: "Если интеллигенция все более пропитывается "волею к смерти", то народ искони носит в себе "волю к жизни". Понятно, в таком случае, почему и неверующий бросается к народу, ищет в нем жизненных сил: просто - по инстинкту самосохранения; бросается и наталкивается на усмешку и молчание, на презрение и снисходительную жалость, на "недоступную черту"; а может быть, на нечто еще более страшное и неожиданное" [Народ и интеллигенция]. Народ в понимании Блока - жизнь; интеллигенция - смерть. И потому вполне логично напрашивается вывод, что интеллигенции следует умирать, а тому агрессивному явлению, которое Блок называет "народом" - жить.

В ноябре 1910 года, в статье "Ответ Мережковскому" Блок пишет:

"Россия была больна и безумна, и мы, ее мысли и чувства, вместе с нею. Была минута, когда все чувства нашей родины превратились в сплошной, безобразный крик, похожий на крик умирающего от мучительной болезни. Тело местами не чувствует уже ничего, местами - разрывается от боли, и все это многообразие выражается однообразным, ужасным криком" [Ответ Мережковскому]. В 1910 году Блоку кажется, что какие-то "ужасы", которые, по его представлению, уже были, теперь - в прошлом. На самом деле все ужасы ещё впереди. И возможно, предчувствуя это Блок, убеждая Мережковского, вместе с тем стремиться убедить и самого себя в том, что всё страшное уже позади. То, что было до 1910 года, с точки зрения Блока - плохо, причём не просто плохо, а ужасно и он утверждает, что любая перемена теперь должна быть непременно к лучшему. Но мудрый Камоэнс ещё в XVI веке сказал:

Нелепо ждать, что будет все иначе.
Ведь это значит - худших ждать невзгод.
(Пер. В. Резниченко)

Блок непоследователен: с одной стороны, он явно предчувствует катастрофу впереди, но с другой стороны, доказывает себе и другим, что всё страшное, уже позади. Возможно, поверить тому, что Блок видит впереди закономерным - слишком страшно для него самого. И в письме к Мережковскому блок пытается утешить, прежде всего, самого себя.

От происходящего не получается отвернуться и Блок начинает успокаивать себя и других: "Великое в мире всегда сопровождается бедствиями, болезнями, чумой", - пишет Блок в статье "Искусство и газета" (Конец ноября - начало декабря 1912 г.). Блок уверяет что творится "великое", ибо налицо его спутники - бедствия. А потому, что великое именно велико, не нужно его бояться, не нужно приходить в ужас от его признаков, нужно только потерпеть и стараться принять всё с благодушием.

На эти слова Блока прекрасно ответил Иван Бунин: "«Революция - стихия...»

Землетрясение, чума, холера тоже стихии. Однако никто не прославляет их, никто не канонизирует, с ними борются". [И.А. Бунин. Окаянные дни, С. 100]. Слова Бунина холодны, критичны и беспощадны, слова Блока поэтичны, метафоричны, восторженны - они как сказка, которую Блок рассказывает сам себе, чтобы было не так страшно.

---Интеллигенция и революция глазами Блока---

В 1918 году Блок пишет самую знаменитую свою статью "Интеллигенция и революция". В ней очень много эмоций и чувств, живописных сравнений и лозунгов. Россия сравнивается, то с бурей, то с терпящей муку женщиной, то называется "новой музыкой".

Статья вобрала в себя всё то, что Блок говорил ранее, но теперь это выражено ещё более ярко. Метафоры и эпитеты заменяют логику и здравый смысл. Но они нужны Блоку, потому, что это последнее что у него осталось, это последняя и самая решительная попытка успокоить себя тем, что творится великое, а не ужасное, что всё происходит так, как надо, а стало быть - всё это правильно, что все эти насильники и убийцы правы, а мы, то есть интеллигенция, не правы, потому, что сильно провинилась в чём-то, неясно в чём...

Первая мировая война в статье описывается весьма красочными образами: "Болота, болота, болота; поросшие травой или занесенные снегом; на западе - унылый немецкий прожектор - шарит - из ночи в ночь... Люди глазеют на все это, изнывая от скуки, пропадая от безделья; сюда уже успели перетащить всю гнусность довоенных квартир: измены, картеж, пьянство, ссоры, сплетни" [Инт. и рев.]. Опять мы видим то, что уже встречалось в статьях Блока ранее: картина "скуки" и "болота". И, конечно же, чтобы бороться с "болотом", необходима буря.

В статье Блока война - это "пошлятина". Эффектное сравнение. Особенно если учесть, что Первая мировая для Росси началась с того, что Германия объявила войну России. Война - пошлость! Нужен мир с Германией. Вероятно, нужно было сдаться без боя, и тогда не было бы этой скучающей "пошлости", "утопленных в болоте народных денег".

З. Гиппиус передаёт в воспоминаниях свой разговор с Блоком по телефону:

"[Блок:] «Война не может длиться. Нужен мир.» -

[Гиппиус:] «Как... мир: Сепаратный? Теперь с немцами мир? »

[Блок:] «Ну да. Я очень люблю Германию. Нужно с ней заключить мир. «" [Гиппиус З.Н. Мой лунный друг. О Блоке. 1991. С. 36].

В данной статье не место говорить о причинах Первой мировой войны и рассматривать возможность или невозможность заключения мира. Однако предложение заключить мир с объявившей войну Германией, потому, что война "это пошлость", "скука" и Блок "любит Германию" - звучит весьма своеобразно. Но это мнение в то время было весьма устойчиво в некоторых слоях общества. В маленьком разговоре Блока с Гиппиус мы видим одни лишь эмоции Блока, нетерпеливое желание прекратить "пошлую войну" - и всё тут! Блок не обременяет себя анализом происходящего. Он, как ребёнок, хочет просто прекратить то, что ему не нравится. Это неудивительно. Ведь всё происходящее слишком страшно, если попытаться в него вникнуть.

"Трудно сказать, что тошнотворнее: то кровопролитие или то безделье, та скука, та пошлятина; <...> Думаю, не я один испытывал чувство болезни и тоски в годы 1909 - 1916". [Интеллигенция и революция] Снова поднимается та же самая тема, что и в статье "Безвременье" 1906 - двенадцать лет Блок страдает скукой. Итак, что же делала русская интеллигенция последние два десятка лет? - Скучала!

Первая мировая война оказалась слишком скучной, но вот война прекращена. Что же теперь?

Теперь "поток, ушедший в землю, протекавший бесшумно в глубине и тьме, - вот он опять шумит, и в шуме его - новая музыка". [Интеллигенция и революция] В словах Блока едва ли не восторг. Это желание шума, чтобы он разогнал скуку. Но он не только скуку разогнал - он принёс смерть, голод и разруху, окончательное падение нравов, бандитизм, вседозволенность и беспредел. Такова ли цена развеяния скуки? В скуке и в сложившейся обстановке, по мнению Блока, виноваты все: царь, потому что скрутил верёвкой революцию, ряд каких-то помещиков, которые что-то делали не так, ну и, конечно же, остальная интеллигенция, которая скучала и не понимала Блока правильно.

И вот теперь Блок слушает шум революции: "Мы любили эти диссонансы, эти ревы, эти звоны, эти неожиданные переходы... в оркестре". [Интеллигенция и революция] восторг Блока напоминает восторг ребёнка из старого кинофильма, который выбегает к гулявшей всю ночь влюблённой парочке и просит - "Подбрось меня", а когда юноша исполняет его просьбу, ребёнок, захлёбываясь в восторге кричит: "Ура!!! Война началась!" Для несмышлёныша война всей страны - это грандиозная игра, развлечение, в котором уж точно не соскучишься!

Зинаида Гиппиус, и не только она, называла Блока большим ребёнком - столько в нём было непосредственного, наивного, столько в нём было впечатления и восторженности, которые мешали трезво оценить происходящее. Во всех своих статьях, а особенно в своей известнейшей статье "Интеллигенция и революция" Блок едва ли не кричит, как тот несмышлёныш из фильма: "Ура! революция началась! Теперь уж точно не будет скучно!"

Интеллигенции конца XIX - начала ХХ века состояние России казалось страшным. Они хотели какой-то неопределённой свободы. Они сами точно не знали, в чём именно несвободны, но однозначно хотели большей свободы, чем у них в то время была. Правительство-де не такое, и аристократия не такая, и попы не такие, какие должны быть, да и сама интеллигенция тоже совсем не такая. И поскольку никто точно не знал, каким же должно быть правительство или интеллигенция, все ждали бурю, которая как-то сама по себе уничтожит всё неправильное и создаст всё правильное. И, следовательно, буря - это хорошо.

После 1917 года состояние России по-настоящему стало страшным. Теперь уже никто более не осмеливался требовать свободы, выражать свои мысли о том, что правительство какое-то "не такое".

О взгляде Блока на события того времени после, через много лет, сказал Б. Пастернак в своём романе "Доктор Живаго": "Возьми ты это Блоковское "Мы, дети страшных лет России", и сразу увидишь различие эпох. Когда Блок говорил это, это надо было понимать в переносном смысле, фигурально. И дети были не дети, а сыны, детища, интеллигенция, и страхи были не страшны, а провиденциальны, апокалиптичны, а это разные вещи. А теперь все переносное стало буквальным, и дети - дети, и страхи страшны, вот в чем разница". [Пастернак Б.Л. Доктор Живаго. C. 386].

Итак, в 1917 году страхи стали не фигуральными, а настоящими. Конечно же, Блок это видел. Но в неуправляемых переменах он во что бы то ни стало, стремился разглядеть какие-то добрые признаки, пытался убедить себя не жалеть о разрушенном и потерянном: "Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью". [Интеллигенция и революция] Воспитанный в достатке и довольстве Блок и теперь, спустя много лет, считает скуку самым страшным явлением в мире. Он ещё не столкнулся с тем, что страшно по-настоящему: с голодом, холодом, неподдельным, парализующим страхом и отчаянием, болезнью сердца и смертью.

Он утверждает самому себе и другим: "Мир и братство народов" - вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать". [Интеллигенция и революция] На деле революция принесла войну, вражду и ненависть. Это уже творится в 18-м году и этого Блок не может не видеть и не слышать, но он старательно затыкает себе уши, внушая, что "знак революции" это "Мир и братство народов". Внушает, что если мы вдруг где-то увидели не мир, а смерть, то это только исключение: "это ее частности, это не меняет ни общего направления потока".

Пытается он и выискать якобы преемственность творящегося хаоса и всей русской культуры: "Великие художники русские - Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой - погружались во мрак, но они же имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет" [Интеллигенция и революция]. "Мрак" о котором говорит Блок, имеет также лишь переносный смысл, также как "сыны" и "ужасы". Под "мраком" - подразумевается то время и то состояние, когда Блоку было скучновато и всё виделось в мрачном свете. Теперь, перед лицом настоящего мрака, Блок так перепуган, что спешит доказать себе, что этот новый, настоящий мрак на самом деле свет.

Любые проявления хаоса 1917 года Блок старается объяснить, оправдать, доказать что они правильны и закономерны и соответственно, всё, что происходит - правильно, а значит дальше всё будет хорошо, потому что раньше было неправильно, а значит плохо.

Вот одна из претензий Блока: "поп не обидит отпевальной взяткой..." [Интеллигенция и революция] Что Блок называет "отпевальной взяткой"? Плату, за совершение требы? Блок, богатый барин, аристократ по происхождению, желает, чтобы все люди ему любые услуги оказывали бесплатно? Но сам бы он захотел бесплатно работать на других? В эту сторону рассуждения Блока не простираются, для него самое главное - что другие не хотели чего-то делать бесплатно, и, следственно, было плохо, скучно и мрачно. Презрение к "попам" на самом деле очень старая, и очень, выражаясь блоковским языком, скучная черта русского человека. Ещё Некрасов говорил о нёй в своей поэме "Кому на Руси жить хорошо?" написанной в 1863-1876 гг. как о характернейшей черте для русских. Как "народ", в частности деревенские мужики, относится к православному священнику?

- О ком слагаете
Вы сказки балагурные,
И песни непристойные,
И всякую хулу?..
Мать-попадью степенную,
Попову дочь безвинную,
Семинариста всякого -
Как чествуете вы?
Кому вдогон, как мерину,
Кричите: го-го-го?.."
(Некрасов Н.А. Кому на Руси жить хорошо С. 20.)

Некрасов писал свою поэму, изображая быт и жизнь в России середины XIX века. Непочтение крестьянского сословия к крестьянскому же сословию, к которому относилось в России духовенство, к великому сожалению, не представляет ничего нового и необычного для русских людей. Но в данных момент - момент "революционной музыки" - простое непочтение перерастает в откровенное насилие и убийство и Блок стремиться тут же это оправдать, мол, поп сам виноват - недостаточно хорош!

"Почему дырявят древний собор? - Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой".

Ожирение, с точки зрения Блока - грех, преступление, достойное смертной казни. Однако ожирение чаще всего происходит от преобладания в пище мучных, растительных продуктов, т.е. от частого пощения. Потому, кстати многие монахи и священники толстые - постятся много. (И наши классики говорят об этом же: "- Ишь что за гадость мальчишка! плечишки с вершок, а внизу жиреешь. Постное небось ел? // - Постное, - прошептал я едва слышно" [Н.С. Лесков. Смех и горе С. 402.]).

Икнуть - грех, во всяком случае, с точки зрения Блока, "брал взятки" - тут совсем не понятно, что имел в виду Блок. Взятки дают должностному лицу, которое должно было совершить (или не совершить) действия в силу своего служебного положения. "Поп" не является ни судебной властью, ни исполнительной, ни законодательной. За что ему давать именно взятки? Возможно, Блок имеет в виду то, о чём было упомянуто выше, т.е. то, что люди и в том числе "попы" не хотят абсолютно всё делать бесплатно. Следующее обвинение: "Торговал водкой" - возможно, кто-то из священнослужителей и занимался винокурением, но это, во-первых, преследовалось со стороны епархиальных властей, во-вторых, было явлением исключительным, а вовсе не закономерным и повсеместным. Итак, с точки зрение Блока ожирение, икота, нежелание бесплатно работать и непотребное поведение (винокурение) нескольких лиц из числа священнослужителей - является полным оправданием разрушений православный церквей. Естественно, никакой здравомыслящий человек такого не скажет и потому тут тоже можно увидеть желание самого Блока во что бы то ни стало не признавать правды, ибо она слишком страшна, закрыть глаза, выдумать происходящему хоть какие-то, пусть даже нелепые оправдания и свято верить в них.

Все грязные, чудовищные самосуды, расправы, глумления и агрессию революционно настроенных масс Блок пытается объяснить тем, что интеллигенция и аристократия сильно и глубоко провинилась перед народом и потому теперь смерть - вполне заслуженное наказание за "икание" "попа".

Революционное сознание требует максимализма. Чтобы понять музыку революции нужна уверенность, что именно народ, весь народ, без исключения, "дырявит соборы". Однако, изучая историю России, историю церкви, культуры и архитектуры, мы видим совсем обратное явление, противоположное той картине, которую рисует Блок. Где ж те массы, что "дырявят собор"?

Как раз народ в своей массе, занимался совсем другом. В первые два десятилетия XX века (неполных десятилетия, ведь после революции церквей не строили, так что мы имеем дело только с временным промежутком в 17 лет). В Санкт-Петербурге было значительное строительство православных храмов. И этому не помешала даже Первая мировая война. Например, строительство Свято-Иоанновского женского монастыря началось весной 1900 г.; часовня св. блаженной Ксении Петербургской построена в 1902 г.; Петропавловский собор в Петергофе построен в 1905 г.; Свято-Исидоровская церковь - в 1903-1907 гг.; Спас-на-крови - в 1907 г.; Церковь Св. Серафима Саровского в Серебряковом переулке - в 1907 г.; церковь Воскресения Христова на Обводном канале - в 1908 г.; Спас-на-водах - в 1909-1911 г.; храм Святителя Петра митрополита - в 1911-1912 г.; Кронштатский Никольский морской собор - в 1913 г.; собор Феодоровской иконы Божией Матери - в 1911-1914 г.; церковь Св. Николая Чудотворца - в 1913-1915 и это далеко не весь список храмов построенных и освящённых с 1900 по 1917 гг. Более того, в Санкт- Петербурге, "городе трёх революций" в первые два десятилетия ХХ века строится больше церквей, чем в любые два десятилетия предшествующих двух веков. Подавляющее большинство храмов строится именно на народные деньги, на добровольные пожертвования простых людей. Нет, не является "дырявенье древнего собора" выражением народной воли. Являлось это выражением воли кучки экстремистов, которые захватили оружие, способное "продырявить собор".

"Почему "долой суды"? - Потому, что есть томы "уложений" и томы "разъяснений", потому, что судья - барин и "аблакат" - барин, толкуют промеж себя о "деликте", происходит "судоговорение"; над несчастной головой жулика оно происходит. Жулик - он жулик и есть; уж согрешил, уж потерял душу; осталась одна злоба или одни покаянные слезы: либо удрать, либо на каторгу; только бы с глаз долой. Чего же еще над ним, напакостившим, измываться?"

Адвокат недостаточно хорош, у него слишком много кодексов и выражается он не матом, а "на диалекте", он "измывается" над "напакостившим жуликом" и потому нужно позволить жулику расстрелять "аблаката" и это будет "музыкой революции".

Блок продолжает: "Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? - Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа". Конечно, тут можно сказать, что Блоку виднее - ведь он сам вырос в помещичьей семье. Но и здесь можно возразить, многочисленными примерами из истории, что если помещик творил что-то, что его крестьяне явно не одобряли, они не стеснялись и вовсе не ждали "мировой революции" чтобы поджечь помещика, убить его и разгромить усадьбу. Стоит упомянуть хотя бы только гибель отца Ф.М. Достоевского - Михаила Андреевича Достоевского, которого крестьяне убили просто так, ни за что - за то, что по неосторожности обругали его нецензурной бранью, а потом решили убрать и самого потерпевшего, чтобы в суд не нажаловался.

Нет и здесь, в своём заявлении и желании оправдать экстремистские выходки Блок не может указать действительной причины, а только выдумывает оправдание происходящему, чтобы не называть вещи своими именами. Он даже как самое сильное действие крестьян приводит в пример то, что она "гадят в усадьбах", а вовсе не убивают. Потому что написать "убивают" - будет совсем страшно!

Итак, насилующий и расстреливающий красноармеец - это хорошо, потому, что он "апостол" и его деяния - "музыка". А барин... ну, этот не насилует, и другой не насилует, но вот, говорят, у того соседа есть сосед, а у того соседа через девятнадцать усадеб тоже сосед, так тот вроде как кого-то когда-то изнасиловал! И на всякий случай, нужно расстрелять всех, всё разрушить, чтобы знали - насиловать во все времена полагается только черни и больше никому. Чернь никто за это не осудит. Не осуждает же никто мать Катерины Масловой, которая блудодействовала с каждым прохожим мужиком, а потом жестоко убивала своих детей, замаривая их голодом. Никто её не осуждал ни тогда, сто лет назад, когда был написан роман "Воскресение", ни сейчас, в наше время. Зато Нехлюдова, переспавшего с Катериной, осудили все без исключения: и автор романа, и читатели и студенты, что проходили по программе этот роман. Старая истина сказана древними неправильно: что можно быку, то нельзя Юпитеру.

Вот только наказание за такие проступки неадекватное - смерть.

Ещё одно оправдание Блока "революционной музыки": "Почему валят столетние парки? - восклицает Блок. - Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему - мошной, а дураку - образованностью". Заявление более чем несуразное. Неужели были люди, которые находили странное удовольствие в том, чтобы заявить бедному "Я богаче тебя" или необразованому "я образованнее тебя!" Никакой барин не будет тыкать нищему мошной, разве что этот барин сам только что вышел из крестьян, как, например, в сочинении Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", где самым страшным барином показан тот, кто был вчерашним холопом.

Никто не станет доказывать объективные вещи. Об этом говорил ещё Клайв Льюис: своё превосходство не будет доказывать "Сенбернар - болонке, ученый - невежде, красавица - дурнушке" [Клайв Льюис. Баламут предлагает тост]. Тыкать будет как раз вчерашний крестьянин или пролетарий, который вдруг получил власть.

Скорее всего, в столетних парках бедному никто ничем не тыкал. Нищий дурак сам тыкался, вернее завидовал богатым и злился на то, что сам он пьяница, бездельник и мот, и что богатство других ему недосягаемо, а как бы он славно его пропил и промотал! И вот наконец нашему нищему надоело ждать, он взял соответствующее орудие и пошёл делать "музыку революции".

От лица интеллигенции Блок говорит:

"...за прошлое - отвечаем мы? Мы - звенья единой цепи. Или на нас не лежат грехи отцов? - Если этого не чувствуют все, то это должны чувствовать "лучшие" [Инт и рев]. Да, на нас лежат грехи наших отцов. Но и на пролетариях лежат грехи их отцов не меньше. Но почему-то "их" отцы по Блоку должны признаваться безгрешными, а пролетарии - свободными от сего тяжкого груза. Это, опять-таки, невозможно как раз с точки зрения равенства. Если все несут ответственность и за свои грехи и за грехи своих отцов - то значит, все до единого, должны отвечать, а не выборочно кто-то один. Такая "выборочная справедливость" - очередной мираж Блока, которым он закрывает себя от действительности, потому что действительность - нестерпима.

"Жить - говорил Блок в статье [Инт. и рев] - стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего"; Фраза, максималистская и гордая. Она служит оправданию революционного "пожара". Но Блок как-то мало задумывается над собственной фразой - либо всё, то есть, весь мир, либо смерть. Однако получить во власть все царства мира можно только павши и поклонившись сатане (Мф. гл. 4 ст. 9). Блок, сам того не понимая всё ближе и ближе подсознательно подходит к истинной характеристике эпохи.

На этом характеристика времени не останавливается. Если утверждать, что катастрофа - это хорошо, смерть и разруха - это музыка, то нужно и все остальные понятия поменять местами. И действительно, далее Блок пишет: "Смертельная усталость сменяется животной бодростью. После крепкого сна приходят свежие, умытые сном мысли; среди бела дня они могут показаться дурацкими, эти мысли. Лжет белый день [Инт. и рев]. Блок пишет, что белый день лжет, значит, права ночь, а, следовательно, свет на самом деле тьма, а тьма - свет.

И теперь ему остаётся только одно - назвать свет тьмою, а тьму светом и славить эту тьму, считая её светом.

Что же вы думали? Что революция - идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ - паинька? <...> И, наконец, что так "бескровно" и так "безболезненно" и разрешится вековая распря между "черной" и "белой" костью, между "образованными" и "необразованными", между интеллигенцией и народом? [Инт и рев] "бескровно и безболезненно" - вероятно Блок имеет в виду Февральскую революцию - ту, которую называют "бескровной" даже те, кто её не одобряет. Казалось бы, всё уже сделано в феврале 1917-го, всё, чего так добивались и так ждали такие просвещённые интеллигенты, как Блок. Однако, после бескровной революции стало почему-то не лучше, а гораздо хуже, кризис не прошёл, а только начался, катастрофа продолжала зреть и по всему было видно, катастрофа очень страшная. Выходит, не в революции дело? Не в царе причина и не в помещиках - всё уже отняли, но кризис только увеличивался. Блоку только и остается, что признать, что либо он был не прав, в своих желаниях, устремлениях, чаяниях, тоске и скуке... либо признать, что плохо - это хорошо, а хорошо - это плохо. И Блок выбирает второе. То, что торжественное свержение самодержавия привело только к более худшим последствиям очевидно не только Блоку, но остальным, "революционно настроенным" интеллигентам. Все народолюбцы-революционеры теперь сами же испугались, когда увидели воплощёнными свои самые смелые мечты. Они пришли от этого зрелища в ужас и срочно отреклись от лелеемых идеалов. Блок видит, что такое резкое изменение убеждений смешно и жалко.

Блок пишет: "те, кто места себе не находил от ненависти к "царизму", готовы опять броситься в его объятия, только бы забыть то, что сейчас происходит; вчерашние "пораженцы" ломают руки над "германским засильем", вчерашние "интернационалисты" плачутся о "Святой Руси"; безбожники от рождения готовы ставить свечки, молясь об одолении врага внешнего и внутреннего [Инт и рев]. Блок презирает таких людей и сам никак не хочет находиться в их числе, он не хочет быть смешным как они и непоследовательным, он не хочет выглядеть трусом.

"Жалкое положение: со всем сладострастьем ехидства подкладывали в кучу отсыревших под снегами и дождями коряг - сухие полешки, стружки, щепочки; а когда пламя вдруг вспыхнуло и взвилось до неба (как знамя), - бегать кругом и кричать: "Ах, ах, сгорим! [Инт и рев]" Выражение весьма самокритичное, если судить с точки зрения интеллигенции. Именно так она себя и вела. Блоку это зрелище видится жалким посмешищем. Чтобы самому не бегать и не кричать "Сгорим!", нужно быть на стороне пожара. Если уж сгорать, то хотя бы величественно. А ещё более гордо и величественно - восхищаться этим пожаром и воспевать его, не думая о том, что в этом пожаре гибнут люди, а может быть даже погибнет и сам поэт, зато это достойно и последовательно, а чтобы не было страшно - самое верное средство: убедить себя, что страшное - не страшно, что ещё не всё потеряно и более того, самое главное - его нельзя потерять. И Блок спешит заверить:

"...царя можно отнять только с головой вместе. Уменье, знанье, методы, навыки, таланты - имущество кочевое и крылатое. Мы бездомны, бессемейны, бесчинны, нищи, - что же нам терять?" [Инт и рев] Блок пытается убедить себя, что лучшим людям - т.е. творческой интеллигенции - всё происходящее безопасно, так как им нечего терять - ведь их ценности нематериальны.

Тех, кто не собирается принимать и тем более одобрять весь этот пожар и террор, Блок осуждает. Однако, осуждает мягко, пытаясь и тут объяснить лишний раз, что всё творящееся лишь "музыка":

Русской интеллигенции - точно медведь на ухо наступил: мелкие страхи, мелкие словечки. <...> Не стыдно ли прекрасное слово "товарищ" произносить в кавычках?

Это - всякий лавочник умеет. Этим можно только озлобить человека и разбудить в нем зверя [Инт и рев]. Блок стремится оправдать происходящие бесчинства, зверства, самосуды: если "товарищ" произносить в кавычках, то этим непременно человека озлобишь и разбудишь в нём зверя, а зверь должен зверствовать - т.е. всякое насилие и убийство полностью оправдано неправильно поставленными кавычками.

Если посмотреть внимательно, в идеях Блока есть некоторое несоответствие. За несколько дней, до публикации "Интеллигенции и революции", 14 января 1918 года, Блок писал в статье "Может ли интеллигенция работать с большевиками?": "Может и обязана".

Вопрос, поставленный Блоком, довольно странен. Большевики, в большинстве своём, как раз и есть интеллигенция: Ленин окончил юридический факультет Казанского университета; Н.И. Бухарин учился на экономическом отделении юридического факультета Московского университета, исключен в 1911 году; Л.Д. Троцкий учился в училище Св. Павла в Одессе; Ю.О. Мартов - на естественном отделении Физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета; В.Н. Потресов - на естественном отделении физико-математического факультета (1887 - 1891), окончил два курса юридического факультета (1891 - 1893) Санкт-Петербургского университета; М.С. Урицкий окончил юридический факультет Киевского университета., Д.Б. Рязанов посещал лекции в Сорбонне и Колледж де Франс; Н. Осинский (В.В. Оболенский) окончил три курса Московского университета (1908); Мария Ульянова училась в симбирской и казанской гимназиях, затем в московской, которую закончила в 1893 году, 1898 года слушала лекции в Новом университете в Брюсселе на химико-физическом факультете, в 1908 - 1909 годах жила в Париже и училась в Сорбонне; Д.И. Ульянов окончил медицинский факультет Юрьевского (Тартуского) университета; даже Я.М. Свердлов окончил четыре класса гимназии, хотя конечно его образование - не чета другим.

Большевики - не есть народ. Большевики это всё те же интеллигенты, зачастую интеллигенты-неудачники и недоучки, исключенные из университетов. Получается, что большевики - это самое радикально настроенное крыло русской интеллигенции, которое сумело направить "бурю" и "музыку" в нужное ей русло и воспользоваться, хотя бы частично, их плодами. И потому совершенно логично Блок подмечает: "Вне зависимости от личности, у интеллигенции звучит та же музыка, что и у большевиков". [Может ли интеллигенция работать с большевиками?]. Это естественно, так как большевики в большинстве своём - как раз интеллигенция и есть.

О другом, противоположном крыле русской интеллигенции, Блок пишет: "Озлобление интеллигенции против большевиков на поверхности. Оно, кажется, уже проходит. Человек думает иначе, чем высказывается. Наступает примиренность, примиренность музыкальная..." Блок так жаждет примиренности, мира, что он внушает сам себе, что мир, примирение уже наступают.

Но 1 мая 1918 года, Блок сам пишет в зарисовке "Сограждане", что если люди "не ладят друг с другом", то они "взаимно истребляют свои бессмертные души". Итак, даже маленькая вражда убивает душу, тем более колоссальное взаимоистребление, даже если это взаимоистребление назвать "музыкой".

Перечитывая статьи Блока 1905-1917 годов можно почувствовать его состояние: сначала он поглощён беспросветной скукой и жаждет какого-то пожара, который её развеет, затем, когда этот пожар наступает, Блок приходит от него в ужас. Но происходящее так страшно, что несчастный поэт не может назвать вещи своими именами, ибо это слишком чудовищно. Он стремится оправдать всё происходящее доказать себе и другим, всё это вовсе не страшно, что всё зло - было когда-то кем-то заслуженно, да это и не зло вовсе, а "музыка". Блоку не хочется присоединяться к лагерю раскаявшихся революционеров-народопоклонников - это выглядит смешно и недостойно. А присоединиться к "профессиональным" революционерам он не может, ибо то, что они творят, слишком чудовищно. Да они и не возьмут поэта-неудачника в свой лагерь. Зачем он им нужен?

И Блок пытается организовать свой собственный лагерь, для себя самого. Чтобы хоть как то устоять и выжить в рушащемся мире.

Одновременно со статьёй "Интеллигенция и революция" (Январь 1918), Блок пишет поэму "Двенадцать". Она является поэтической выборкой основных мыслей статьей Блока за этот период. Тот же мотив скуки, которая была перед революцией, та же мысль, что "попы" - неправильные и потому по святой Руси можно и нужно стрелять. Вседозволенность, это на самом деле - "музыка", и на протяжении всей поэмы Блок периодически подпевает: Тра-та-та! И самая главная идея поэмы: нужно доказать, что мрак - это свет и это самое главное.

Вопреки надеждам и ожиданиям Блока никакого перемирия между людьми не происходит. В стране усиливается разруха, произвол, голод и бедствия. В наступившей растерянности Блок публикует своеобразный план, предназначенные таким же людям, как он сам - это статья "Что сейчас делать?" (13 мая 1918). Блок пишет:

"1) Художнику надлежит знать, что той России, которая была, - нет и никогда уже не будет. Европы, которая была, нет и не будет. То и другое явится, может быть, в удесятеренном ужасе, так что жить станет нестерпимо. Но того рода ужаса, который был, уже не будет" [Что сейчас делать?]. Можно спросить, как же Россия и Европа явятся в удесятеренном ужасе, если такого ужаса, какой был, по словам Блока, уже не будет? Блок, оценивая изменения в мире, предполагает, что нет среди людей способных остановить эту "музыку" и вряд ли эта "музыка" остановится сама. Напротив, она будет двигаться до тех пор, пока не разразится куда более страшной катастрофой. И именно потому он пишет, что Россия явится в удесятеренном ужасе. Но это слишком страшно, чтобы с таким согласиться и потому Блок спешит добавить: "Но того рода ужаса, который был, уже не будет". Блок пытается взять роль пророка, и пророка, прежде всего, для самого себя. Он чувствует, что на самом деле жизнь может быть гораздо хуже, и тут же измышляет, чем бы себя успокоить. "Мир вступил в новую эру. Та цивилизация, та государственность, та религия - умерли. Они могут еще вернуться и существовать, но они утратили бытие", Блок понимает, что из такого повсеместного, основательного, катастрофического разрушения возрождения уже невозможно. "и мы, присутствовавшие при их смертных и уродливых корчах, может быть, осуждены теперь присутствовать при их гниении и тлении; присутствовать, доколе хватит сил у каждого из нас<...> Блок снова стремится лишний раз доказать, что то что было (до революции) на самом деле плохо, а потому и подчёркивает "корчи" - "уродливые". А следовательно и жалеть об утраченной России не нужно.

"2) Художнику надлежит пылать гневом против всего, что пытается гальванизировать труп". Если возрождение невозможно, то следует сказать, что оно - плохо. Блок пытается подобрать наиболее яркие красочные слова, чтобы показать, насколько возрождение может быть плохо. Желанию человека всячески очернить то, что недоступно - уже несколько тысячелетий. Ещё Эзоп поэтизировал эту страсть, мелкое человеческое чувство в басне "Лиса и виноград". Если нечто - недоступно, то его тут же нужно обозвать плохим, негодным, жалким, уродливым, обозвать гниющим и тлеющим трупом, а попытки его возрождения, которые Блок сам видит, что невозможны - "гальванизацией". Ведь если сказать так - становится уже не жалко России, которую мы потеряли.

"Для того чтобы этот гнев не вырождался в злобу (злоба - великий соблазн), ему надлежит хранить огонь знания о величии эпохи, которой никакая низкая злоба недостойна" [Что сейчас делать?]. И снова перед нами попытка доказать, что ужас - не ужас вовсе, а "величавая эпоха", "музыка". И недостойно испытывать к ней какие-либо отрицательные чувства.

"Одно из лучших средств к этому - не забывать о социальном неравенстве, не унижая великого содержания этих двух малых слов ни "гуманизмом", ни сентиментами, ни политической экономией, ни публицистикой. Знание о социальном неравенстве есть знание высокое, холодное и гневное [Что сейчас делать?]. Сложно сказать, что называет социальным неравенством Блок. Он уже приводил мысль о том, что за грехи своих отцов ответственна только интеллигенция России и даже не вся интеллигенция подряд, а та, которая не является большевиками. Хотя Блок не выражается ясно, но по его словам можно сделать вывод, что неравенство в том, что "хорошие" - это большевики и народ, а "плохие" - интеллигенция, которая их не поддерживает. Но народ - не есть большевики.

"3) Художнику надлежит готовиться встретить еще более великие события, имеющие наступить, и, встретив, суметь склониться перед ними" [Что сейчас делать?]. В этих словах опять видится предчувствие Блока, что впереди Россию ожидают - великие ужасы. Предчувствие его верно: Гражданская война унесла 10 500 000 (http://gkaf.narod.ru/mindolin/lect-hist/lec09.html) чел. Коллективизация - 7 млн. ) Репрессии - 7 млн (нет единого мнения) - (http://www.demoscope.ru/weekly/2003/0103/analit01.php ))

Через год, 7 апреля 1919 года Блок публикует статью "Крушение гуманизма" Статья по большей части состоит из цитат Гонеггера, в котором Блок увидел мысли, отражающие крах России. Например, Гонеггер говорит: "Мы наследовали от второй половины прошлого столетия в теории - это отрицание, а на практике - перевороты. Правы ли те, кто полагает, что перевороты предвещают и ускоряют конец целого периода всемирной истории?" И Блок соглашается с Гонеггером, видя именно закономерность крушения.

Блок пишет: "Цивилизовать массу не только невозможно, но и не нужно. Если же мы будем говорить о приобщении человечества к культуре, то неизвестно еще, кто кого будет приобщать с большим правом: цивилизованные люди - варваров, или наоборот: так как цивилизованные люди изнемогли и потеряли культурную цельность; в такие времена бессознательными хранителями культуры оказываются более свежие варварские массы" [Крушение гуманизма]. Иными словами говоря, "народ" хорош, как он есть. Не надо пытаться его образовывать. Пусть он жесток и разнуздан - особенно в сочувствующих большевикам слоях, но это только так кажется, на самом деле он - настоящий хранитель какой-то культуры где-то там глубоко в душе, и нам всем нужно от него учиться и благоговеть и ни в коем случае не осуждать, несмотря на любые творимые преступления.

В статье "Крушение гуманизма" Блок снова возвращается к теме, о том, как раньше было плохо и тяжело, стараясь заглушить этом сознание того, насколько тяжело ему самому сейчас в постреволюционной России:

"Эту злобную мстительность испытывал на себе Гейне в течение всей своей жизни. Вагнеру не могли простить его гениальных творений до тех пор, пока не нашли способа истолковать их по-своему. Стриндберг сам описывает гонения, которым он подвергался; его пытали утонченнейшей из пыток - преследованиями в оккультной форме. Жизнь всех без исключения великих художников века была невыносимо тяжела, потому что они или были беззащитны и тогда - гонимы, или должны были тратить творческие силы на развитие противоядий, на сопротивление окружающей их плотной среде цивилизации, которая имела своих агентов и шпионов, следивших за ними.

Картина, которую я описываю, необыкновенно уродлива и ужасна; свежий человек, попавший в среду XIX века, мог бы сойти с ума; что, казалось бы, можно придумать невероятнее и жесточе?" [Крушение гуманизма]

Почему так странно ведёт себя Блок? Почему он старательно приписывает нестерпимые ужасы той эпохе, в которой никаких ужасов, собственно, не было, эти ужасы XIX века были метафоричны. Сравните, например "ужасную" жизнь Гейне и судьбу Мандельшама в постреволюционной России. Почему Блок так утрированно-болезненно реагирует на булавочные уколы XIX века, но восторгается ударами топора в 1918 году? Можно найти объяснение у самого же Блока. Ещё в 1910 году он писал: "Родина подобна своему сыну - человеку. Когда она здорова и отдыхает, все ее тело становится таким же чувствительным, как здоровое человеческое тело; нет ни одного пункта, подверженного анестезии, все дышит, видит, на каждый удар или укол она поднимает гневную голову" [Ответ Мережковскому, 1910]. Говоря о "гонениях" и "мучениях" художников XIX века он, демонстрируя как раз здоровость общества прошлого века, которое яростно реагирует на любой "булавочный укол", направленный в адрес художника, утверждая, что так жить невозможно, и это - край издевательств и притеснений. Впоследствии, столкнувшись с настоящим насилием, настоящими гонениями и мучениями, Блок уже не возмущается, ибо это бесполезно. Ибо всё общество больно, потеряло чувствительность к происходящему и сам Блок вместе с ним уже не реагирует на настоящие репрессии, ностальгически вспоминая только булавочные уколы XIX века и внушая себе, что всё-таки тогда - было гораздо хуже, чем сейчас! Не то, что булавочные уколы, но даже удары топора по живому телу, не вызывают ни сопротивления ни даже отклика, словно человечество находится под воздействием анестезии, словно оно потеряло чувствительность, перестав реагировать.

Нечувствительное, нездоровое состояние России не может не передаться и поэту. Самообман не помогает, подавленный и удрученный, поэт просто умирает, потому, что не может более жить.

---Сам Блок глазами современников---

Из всех статей, написанных Блоком в первые два десятилетия XX века, "Инт и рев" была самой популярной. Статья написана в 9 января 1918 года, после того, как сам Блок стал зрителем совершавшихся в Росси событий: двух революций, захвата власти большевиками, прогрессирующими беспределом и произволом. Статья была опубликована газете "Знамя труда", 1918, 19 января, и вызвала бурю различных отзывов. Как вспоминает это время Борис Зайцев: "«Наш, наш! - завопили одни, и кровавыми объятиями стали «обымать». - Блок с нами, вон он как попа продернул, и буржуя, и длинноволосого интеллигента...» <...> Другие отходили - некоторые резко, иные с грустью.«Блок стал большевиком! Такой поэт... и с ними!»" [Зайцев Б. Побежденный. С. 531]. Этот отзыв непосредственно относился к поэме "Двенадцать", но не только. Это был взгляд на позицию Блока после октябрьского переворота. "Сомнений не было: Блок с ними. С ними же явно был и Андрей Белый <...> Слышно было, что в разных учреждениях они оба добровольно работают". [Гиппиус З.Н. Мой лунный друг. С. 37].

В статье Блок пытается описать происходящее в России как некую музыку, стихию, бурю, которая непременно должна привести к чему-то хорошему и правильному. Не только данная статья пронизана таким духом понимания происходящего. Всё творчество Блока в этот период утверждает, что буря - это хорошо, революция - это хорошо и даже творящиеся вокруг убийства, насилия, грабежи - это тоже хорошо, потому что так и должно быть. Таковы поэма "Двенадцать", статья "Крушение гуманизма", поэма "Скифы", хотя в последней эти тенденции выражены менее ярко, чем в предыдущих произведениях.

Мысль о всеочищающей, справедливой "буре-музыке" проходит по творчеству Блока последних лет достаточно навязчиво. Невольно рождается мысль, что Блок убеждает прежде всего самого себя, в том что плохо - это хорошо и что так и должно быть.

Вот буря революции - это другое дело. Это красиво и музыкально! Грабежи - это правильно, убийства - нужны, это теперь такая новая вера и религия, а комиссары - суть апостолы новой музыки-революции!

Я говорю жестоко?

Но именно это написано и в статье "Интеллигенция и революция" и в поэме "Двенадцать". Но только верил ли сам Блок в то, что говорил?

Архимандрит Киприан (Керн) пишет: "мучительное восприятие крушения старого мира, надрыв «Двенадцати», томления последнего года жизни, опустошенность дерзаний и испепеленность души. Вот он страдальческий духовный путь поэта". [Архимандрит Киприан (Керн) О религиозном пути Александра Блока С. 562]. По свидетельству очевидцев, Блок страдал, может быть, более других, видя всё происходящее.

"Конец, провал, крушение уже не только предчувствовалось - чувствовалось. Мы все были в агонии. Но что ж, смириться, молчать, ждать? все хватались, за что кто мог. Не могли не хвататься" - пишет Зинаида Гиппиус. - Каждый хватался за то, что мог, как за соломинку. Блок хватался за своё творчество. Но могло ли оно его удержать, спасти?"

Революцию Блок хотел увидеть музыкой, себя он пытался увидеть художником, таким художником, о которых он сам писал: "кто уцелеет, кого не "изомнет с налету вихорь шумный", окажутся властителями неисчислимых духовных сокровищ".

"Дело художника, - пишет Блок, - обязанность художника - видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит "разорванный ветром воздух"[Инт. и рев]. И сам он пытался слушать эту музыку, воспевать её и подпевать ей, но получалось плохо: не понимали свои, не принимали чужие, да и сам Блок в скором разуверился.

"...Блок, в последние годы свои, уже отрёкся от всего. Он совсем замолчал, не говорил почти ни с кем, ни слова. Поэму «Двенадцать» возненавидел, не терпел, чтоб о ней упоминали при нём" [Гиппиус З.Н. Мой лунный друг. С. 41]. Б. Зайцев сказал о нём "побеждённый" [Зайцев Б. Побежденный С. 527].

"Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию".

В 1921 году Блок уже не мог слушать. Гиппиус вспоминала: "Пока были силы, <Блок> уезжал из Петербурга до первой станции, там где-то проводил целый день, возвращался, молчал. Знал, что умирает. Но, говорили, он ничего не хотел принимать из рук убийц <...> Он буквально задыхался; и задохнулся" [Гиппиус З.Н. Мой лунный друг. С. 41].

"Подробностей не коснусь. Когда-нибудь, в своё время, они будут известны. Довольно сказать здесь, что страданием великим и смертью он искупил не только всякую свою вольную и невольную вину, но, может быть, отчасти позор и грех России" [Гиппиус З.Н. Мой лунный друг. С. 41-42].

Б. Зайцев пишет о нём "Люди близкие передавали, что Блок в страшном упадке, что надорвано его здоровье, - он не пишет, окончательно во всем разуверился и едва жив. Надо сказать, что революция подорвала Блока сильно. Он таскал наверх дрова, дурно питался, холодал - в этом делил судьбу почти что всех. Но и особенный мрак над ним сгущался, не зависящий от дров или цинги" [Зайцев Б. Побежденный. С. 533].
Заключение

"Интеллигенция и революция" - это не статья, это вынесенное на бумагу переживание, боль поэта. Он стремился заглушить в себе эту боль, обманывая сам себя, что то, что происходит "это так и надо", что "это правильно, а потому хорошо". И публикация этой статьи, фактическое существование её в печати - это желание внушить посильнее самому себе, что ужасное - прекрасно, что зло на самом деле доброе и правильное, что насилие на самом деле справедливость. Но это не помогло поэту.

Помню как племянница, в возрасте десяти лет поздно вечером посмотрела фильм "Челюсти" (очередной номер). Сразу после того, как фильм закончился, а было уже часов одиннадцать вечера и ребёнку давно полагалось спать, она ходила по коридору, не в силах зайти в спальню и нарочито громким голосом повторяла на все лады: "И совсем не страшный фильм!.. И что в нем страшного находят?.. Совсем даже ничего страшного нет!.."

Так и Блок напоминает ребёнка, который видя совершающийся кругом ужас, пытается внушить самому себе, что это вовсе не страшно, что это так и должно быть, что всё, что делается - правильно, более того, этот хаос даже музыка... Блок не только повторяет это сам себе - он выкладывает это на бумагу, чтобы было убедительнее. Более того, он несёт свои слова в печать, чтобы они имели ещё больше веса - ведь напечатанная мысль имеет больше веса, нежели просто высказанная самому себе. Он больше всего похож на человека, который убеждает сам себя, убеждает, убеждает: нет, не страшно! То, что твориться - это совсем не страшно! Это музыка такая!.. Он цепляется, как утопающий за соломинку за призрачное "так и надо, чтоб было". Пытается доказать, прежде всего сам себе, что "Впереди - Иисус Христос"

Но самовнушение не удалось. Блок погиб, не в силах вынести происходящее. Ему не удалось убедить самого себя, что всё происходящее - не страшно.

Балованный, перепуганный ребёнок, "Большой ребёнок", как называла его Гиппиус, он неприспособлен был к жизни в Царской России, а в большевистской России у него был только один выход - умереть. Всю оставшуюся жизнь он тешит себя сказками, заслоняясь или от страшной действительности, ощущая в глубине души, что это бесполезно, что он не обманет никого и даже самого себя.
Приложение: фрагменты мемуаров

Вспоминает Ходасевич: Во втором отделении, после антракта, вышел Блок. Спокойный и бледный, остановился посреди сцены и стал читать, по обыкновению пряча в карман то одну, то другую руку...

Последним он прочитал "Перед судом" - одно из самых безнадежных своих стихотворений:

Что же ты потупилась в смущеньи?
Посмотри, как прежде, на меня.
Вот какой ты стала - в униженьи,
В резком, неподкупном свете дня!
Я и сам ведь не такой - не прежний,
Недоступный, гордый, чистый, злой.
Я смотрю добрей и безнадежней
На простой и скучный путь земной...

То и дело ему кричали: "Двенадцать"!, "Двенадцать"! - но он, казалось, не слышал этого. Только глядел все угрюмее, сжимал зубы.

...

Публика требовала, чтобы он явился перед ней прежним Блоком, каким она его знала или воображала, - и он, как актер, с мучением играл перед нею того Блока, которого уже не было. Может быть, с такой ясностью я увидел все это в его лице не тогда, а лишь после, по воспоминанию, когда смерть закончила и объяснила последнюю главу его жизни. Но ясно и твердо помню, что страдание и отчужденность наполняли в тот вечер все его существо.

Через несколько дней, уже больной, он уехал в Москву. Вернувшись, слег и больше уже не встал.

...

Весной 1921 г. Александр Блок вместе с Фёдором Сологубом просили выдать им выездные визы. Анатолий Луначарский, отмечал: "Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучили его" [Власть и художественная интеллигенция. Документы. 1917-1953. M., 1999].

Ходасевич вспоминал: В пушкинской своей речи, ровно за полгода до смерти, он говорил: "Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю - тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем: жизнь потеряла смысл".

Вероятно, тот, кто первый сказал, что Блок задохнулся, взял это именно отсюда. И он был прав. Не странно ли: Блок умирал несколько месяцев, на глазах у всех, его лечили врачи, и никто не называл и не умел назвать его болезнь. Началось с боли в ноге. Потом говорили о слабости сердца. Перед смертью он сильно страдал. Но от чего же он все-таки умер? Неизвестно. Он умер как-то "вообще", оттого что был болен весь, оттого что не мог больше жить. Он умер от смерти".

Георгий Иванов "Петербургские зимы": За создание "Двенадцати" Блок расплатился жизнью. Это не красивая фраза, а правда. Блок понял ошибку "Двенадцати" и ужаснулся ее непоправимости. Как внезапно очнувшийся лунатик, он упал с высоты и разбился. В точном смысле слова он умер от "Двенадцати", как другие умирают от воспаления легких или разрыва сердца.

Он не смог это внушить никому, и себе, прежде всего. Он умер и убило его не голод, а отчаяние...

... За несколько дней до смерти Блока в Петербурге распространился слух: Блок сошел с ума. Этот слух определенно шел из большевизанствующих литературных кругов. Впоследствии в советских журналах говорилось в разных вариантах о предсмертном "помешательстве" Блока. Но никто не упомянул одну многозначительную подробность: умирающего Блока навестил "просвещенный сановник", кажется, теперь благополучно расстрелянный, начальник Петрогослитиздата Ионов. Блок был уже без сознания. Он непрерывно бредил. Бредил об одном и том же: все ли экземпляры "Двенадцати" уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один? - "Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги". Любовь Димитриевна, жена Блока, терпеливо повторяла, что все уничтожены, ни одного не осталось. Блок ненадолго успокаивался, потом опять начинал: заставлял жену клясться, что она его не обманывает, вспомнив об экземпляре, посланном Брюсову, требовал везти себя в Москву. - Я заставлю его отдать, я убью его... И начальник Петрогослитиздата Ионов слушал этот бред умирающего...

Брюсов, бывший "безумец", "маг", "теург", во время войны сильно начавший склоняться к "союзу русского народа", теперь занимал ряд правительственных постов - комиссарствовал, заседал, реквизировал частные библиотеки "в пользу пролетариата". Писал, как всегда, множество стихов, тоже, разумеется, прославлявших пролетариат и его вождей...

Пильняк рассказывал как курьез, что на второй или третий день после посещения Блока Ионовым Брюсов в московском "Кафе поэтов" подробно, с научными терминами, объяснял характер помешательства Блока и его причины.

Партийная директива была уже принята бывшим "безумцем" к исполнению.

P.S. Наивный Блок! Он не знал, что рукописи не горят - какие бы ни были это рукописи: хорошие или плохие. Спустя полвека в соответствии с программой преподавания литературы в старших классах его поэму будут вдалбливать в головы своих учеников партийные преподавательницы, учительницы выпускных классов советских школ. А ученики, будут сопротивляться, плеваться и возмущаться: какую дрянь написал этот Блок!

Да, дрянь.

Но это - портрет той эпохи.
Литература

Блок А.А.:

1. Безвременье (1906) http://dugward.ru/library/blok/blok_bezvremenye.html

2. Народ и интеллигенция (1908) http://dugward.ru/library/blok/blok_narod_i_intell.html

3. Стихия и культура (1908 дек.) http://dugward.ru/library/blok/blok_stihiya_i_kultura.html

4. Ответ Мережковскому (1910)
5. Искусство и газета http://dugward.ru/library/blok/blok_iskusstvo_i_gazeta.html

6. Непонимание или нежелание понять? (1912) http://dugward.ru/library/blok/blok_neponimanie.html

7. Интеллигенция и Революция (1918) http://dugward.ru/library/blok/blok_int_i_rev.html

8. "Может ли интеллигенция работать с большевиками?" (1918 14 янв.) http://dugward.ru/library/blok/blok_mojet_li.html

9. Двенадцать (1918 янв.).

10. Что сейчас делать?.." (1918,13 мая) http://dugward.ru/library/blok/blok_chto_seychas_delat.html

11. Крушение гуманизма (1919, 7 апреля)
12. Бунин И.А. Окаянные дни // Окаянные дни / И.А. Бунин. Несвоевременные мысли / М. Горький. / Предисловие и примечания О.Н. Михайлова. - М.: Айрис-пресс, 2004. - С. 100.

13. Власть и художественная интеллигенция. Документы. 1917-1953. - M., 1999.

14. Гиппиус З.Н. Мой лунный друг. О Блоке// З. Гиппиус. Живые лица. - Л. Искусство. 1991.

15. Зайцев Б. Побежденный // Александр Блок: pro et contra / Сост., вступ. ст., примеч. Н.Ю. Грякаловой. - СПб.: РХГИ, 2004.

16. Иванов Георгий. Петербургские зимы. - М., "Книга", 1989

17. Киприан (Керн) Архимандрит. О религиозном пути Александра Блока // Александр Блок: pro et contra / Сост., вступ. ст., примеч. Н.Ю. Грякаловой. - СПб.: РХГИ, 2004. - С. 562.

18. Лесков Н.С. Смех и горе // Лесков Н.С. Собр. соч в 11 томах. Т. 3. - М. ГИХЛ, 1957. С. 402.

19. Некрасов Н.А. Кому на Руси жить хорошо. - Л., Лениздат, 1979. - С. 20.

20. Пастернак Б.Л. Доктор Живаго. – М.: Книжная палата, 1989.

21. Ходасевич В.Ф. Гумилев и Блок __________________________________________________________

Статья спервые опубликована на сайте "Литература и Жизнь" http://dugward.ru/publ/s78.html