Синдром Тристана и Изольды

Владимир НАСОНОВ


СИНДРОМ ТРИСТАНА И ИЗОЛЬДЫ

Рассказ.

1.

Лишь к полудню удалось вырубить в каменистой почве высокогорного плато длинную и глубокую могилу.
Вскоре рядом с могилой появился и гроб: непривычно высокий, сплетённый из стволов молодой поросли и накрытый терпко пахнущей хвоей.
Изумрудная зелень хоть и редкой, но пышной травы и цветущие на плоскогорье жёлто-оранжевые лилии придавали необычным похоронам сакральность какого-то древнего обряда.

2.

Полковник Денисов имел много женщин, но женился очень поздно – спустя месяц после своего сорокапятилетия и около года после перевода его из Подмосковья в эти девственно-дремучие края.
За два дня до юбилея Игорь заехал в ресторан, чтобы заказать праздничный ужин на двадцать две персоны и, что было немаловажным, добиться разрешения на принос с собой большей части спиртного, так как умеренностью в питье его офицерская братия не отличалась. Швейцар отправил его к метрдотелю.
Крепко-мускулистый, чертовски привлекательный и с отменяющей сознание улыбкой, от которой женщины «текли», а их «священные», помогающие соблюсти верность, аргументы: дети, мужья, преданность единственному мужчине – теряли всякую силу, мог ли он не договориться с ярко одетой, не первой молодости, Оксаной, окутанной оргиастическим флёром дорогих духов и радушно открытой миру естественных радостей и удовольствий – не красавицей, но вполне «сочной» и совершенно «спелой» женской особью? (Представляясь одним  именем, она давала понять, что свободна и без всяких предрассудков.)
Оксана, при появлении в её кабинете подполковника-красавца (да, тогда ещё подполковника), не только почти растеклась от возбуждения, но на какое-то мгновение, когда  поняла, что он – незаурядный охотник на баб, почувствовала – резко вдруг зазнобившей кожей – кости своего скелета.
«Спиртное? Да вы всё приносите с собой – мы здесь только разольём по графинчикам. Мясо, лосось и икру завтра же купите на рынке и привезите к нам – праздник-то через два дня. Я с вас возьму за всякие салаты ну и… прочие мелочи…». Затем Оксана назвала Денисову сумму предоплаты; получив деньги, проводила его до выхода и в последнюю минуту предложила услуги своего шеф-повара при поездке на рынок. Довольный и даже чуть растроганный подобной заботой, подполковник поблагодарил зелёноглазую и рыжеволосую благодетельницу поцелуем в руку, все пальцы которой были обременены золотыми с драгоценными камнями кольцами, и пообещал назавтра к девяти утра прислать к ресторану машину; назвал имя водителя и номер «Волги»…
Во время праздничного застолья (после третьего тоста) Игорь Денисов предложил выпить «за женщину, без которой такой – красивый и вкусный – праздник был бы не возможен»» и, пройдя за «кулисы» ресторана и взяв Оксану под руку, привёл её к застолью.
Наступившей ночью Оксана Сергеевна, повёрнутая на живот на собственной постели, страстно впивалась зубами в пуховую подушку, почти ежеминутно «захлёбываясь от урагана счастья», а вскоре и вовсе стала законной женой.

3.

Денисов женился не по любви и не по страсти. Оксана, для которой сорокапятилетний офицер был едва ли не последней возможностью «прилично» устроить свою личную жизнь, сделала всё сама: ежевечерними приглашениями в ресторан (в отдельную кабинку, в которую она никого больше не пускала), добротным, пышно-провинциальным уютом своей просторной двухкомнатной квартиры, которая «Ой как заждалась хозяина!» и, не приемлющим никаких «но», напором чувств, подтверждаемых то дорогим мужским бельём, то туалетной водой «Dali». Ужиная в ресторане с коньяком, подполковник всё время плутовато улыбался, а закончив трапезу, послушно следовал за Оксаной в её, усыпляющую воинскую бдительность, постель, а спустя месяц  столь же послушно отправился с ней в ЗАГС, где их сразу же и расписали –¬ без какого-либо предварительного заявления.
Денисов никогда не знавал не только чувства любви к тем женщинам, с какими был в связи, но и даже вполне естественной в подобных отношениях влюблённости. Что-то не открывалось в нём навстречу их любви и восторгам; не потрясало его сердце и ум, что понуждало бы желать не столько тела (а он желал лишь его), сколько излучаемого и почти с ума сводящего женщиной некоего совершенства, которое заставляло бы восторженно безумствовать о ней,  и, не пресыщаясь, упоённо стремиться в, наполненное не проходящим чудом любви и восхищения, будущее – восхищение и не насыщаемое обладание тем чем-то, что так и не давалось ему. Он много раз пытался вызвать в себе, найти это что-то, но, завершив соитие, забывал любовницу до следующего полового контакта.
С Оксаной же Сергеевной (он только так обращался к ней, пряча за этой шутливой уважительностью свой любовный дефект) решил: пора, хватит ожидать какого-то, к тому же неведомого, откровения. А так как его метрдотельша была пастырем и великолепной (ему было с кем сравнивать) рукодельницей в постели, то ему оставалось лишь благодарить природу за ту изумительную мужскую силу, которой она отметила его, за силу, никак не зависящую от чувств и воображения и мгновенно, на уровне животного инстинкта, реагирующую на женскую плоть.
За десять лет совместной жизни, Оксана так и не забеременела, хотя, послушай её, готова была, учитывая её лета, «на все жертвы во имя ребёнка». В том, что жена не брюхатила, он винил себя, свою, по сути драматическую, неспособность любить, но всё было куда как проще (Оксана, разумеется, это скрывала): перед последним (до встречи с Денисовым) абортом гинеколог предупредил пациентку, что после операции она не сможет иметь детей. 


4.

Тёплым майским вечером вертолёт с сорокадвухлетним генералом Аркадием Овсянниковым и его тридцатипятилетней женой Эльзой приземлился на военный аэродром в точно согласованное время. Встречал высокопоставленную московскую чету Денисов, уже пять лет как полковник.
Едва прибывшие гости, в сопровождении двух старших лейтенантов, ступили на землю, Денисов, поспешивший к ним навстречу, поймал себя на том, что, по мере приближения к смотревшей в его сторону жене генерала (генерал и его свита, эмоционально жестикулируя, о чём-то договаривались с пилотом), взгляд его всё более и более обретал невероятную резкость и восторженное потрясение. Скульптурно телесная (но при этом словно невесомая), с округлыми бёдрами, в шерстяном, тонкой ручной вязки небесно-голубом брючном костюме, с высокой без единой морщины шеей, пышно-белокурая, с синим восхитительным вызовом миндалевидных глаз, изящно-курносая – словом всем, таинственно исходящим из неё и не имеющем названия чем-то, она звала его… – к смерти.
Офицеры представились друг другу, и все двинулись к двум чёрным «Волгам». Эльза заняла место рядом с водителем; Денисов с Овсянниковым устроились сзади, и генерал сразу же стал задавать полковнику вопросы.
Отвечая чётко, без всяких «понимаете ли», Денисов невольно прикасался (разумеется, в воображении) воспалёнными губами к белому, струящемуся весёло-зыбкими завитками, кучевому облаку Эльзиных волос, пахнущих цветущим мхом.
Поселив супругов в «люкс» гостиницы «Саяны» и расставаясь ненадолго – до ужина в честь прибывшего генерала, –Денисов обратился к Овсянникову: «Аркадий Семёнович, извините меня за мою наглость, но я приглашаю, в предстоящую субботу, Вас с Эльзой (ему не хотелось произносить её отчество) на моё пятидесятипятилетие. Если Вы принимаете это моё нахальнейшее предложение (Денисов прямо-таки околдовывал своей улыбкой), то о месте и времени я Вам сообщу в пятницу, так как всё зависит от погоды, но, думаю, после моей личной просьбы к нашему небесному генералу, она будет великолепной». «Ну – что?», – повернулся Овсянников к жене. То, как она посмотрела сначала на мужа, а затем – на Денисова, означало лишь одно – полнейшее согласие.

5.

Эльза, не испытывая великой, всепоглощающей любви, о которой так много читала в девичестве, обожала своего мужа и принимала его таким, каким он был, не ведая ревности (она часто и подолгу оставалась одна), и умея не замечать какие бы то ни было «погрешности» в их семейной жизни. Их бездетному браку (из-за катастрофически запущенного, приобретённого в учебно-полевой юности, простатита) было чуть более семи лет. Но, молясь на мужа, Эльза как-то невольно иногда парила в эротических фантазиях, когда ловила на себе заряженные вполне определённым желанием мужские взгляды. Она целовала и принимала эти мужские тени (идеальные, во всём послушные её прихотям) в своих грёзах, способных удерживать остроту её возбуждения от пяти минут и вплоть до ночи, когда в привычных объятьях мужа страсть её симбиотически реализовывала свои дневные «вспышки» и познавала ярчайшие наслаждения.
Но вот Денисов… Игорь… Леонидович…
Едва он подошёл к ней на расстояние вытянутой руки и на мгновение ослепил и пронзил её своим каким-то неслыханно свежим по-рыцарски мужественно-девственным обликом (а от его улыбки она едва удержала равновесие), она, обратившись к мужу: «Аркадий, подай мне платок, мне что-то зябко» и, словно падая в глубокий нокаут и превращаясь в профессиональную воровку, поймала свою мысль на абсолютном и бесповоротном теперь предательстве мужа.
Всегда чувствовавшая некую новизну близости с мужем в гостиничных номерах, в каютах кораблей, в купе поездов, да и просто ночуя с ним у кого-то в гостях, – сейчас, в «люксе» «Саян» (после ужина, организованного Денисовым, на котором невероятно вдохновенный полковник успевал во время тостов, шуток и не вполне безупречных, с точки зрения вкуса, офицерских анекдотов, бросать на неё «SOS» поразительно чистых в желании глаз, казалось бы знающих все тайные заводи чувств), Эльза, медленно раздевшись и долго затем принимая душ,  молила лишь об одном – чтобы муж, хорошо выпивший, не стал бы ластиться к ней.
Выйдя из ванной комнаты, она, к своему радостному удивлению, услышала лёгкое похрапывание и, едва не задохнувшись от чувства счастья, невероятного и не поддающегося никакому конкретному объяснению, тихо прилегла к мертвецки спящему мужу и, охваченная непривычной для себя бессодержательной и всеобъемлющей страстью, закрыла глаза и, беззвучно-будто молясь: «Игорь Леонидович, Игорь, Леонидович…», – вскоре вся вспыхнула от жара глубокого озноба…

 
6.

На возмущённую тираду жены: «Как можно праздновать свой день рождения – да ещё и с генералом из Министерства – в горах!?», – полковник Денисов, похлопав супругу по плечу, спокойно ответил, глядя в упор в её застывшие в языческом вожделении глаза: «Вот увидишь, там всё будет цивильно и госпоже генеральше не придётся сидеть на брезенте или пне», – и отправился в часть.
Да, полковник Денисов решил (и именно после того, как приехавший с инспекцией генерал принял приглашение) отметить свой пятидесятипятилетний день рождения не в ресторане своей жены (что было бы вполне логично и на уровне), а высоко в горах – на давно открытом и полюбившемся офицерам его части плато. Отсюда, на юго-запад, открывался всякий раз ошеломляющий первозданной красотой вид – уходящие в дымку горизонта тёмно-зелёные ряды горных цепей. С востока наступал на плато полосой, обрывавшейся неподалёку скалистой пропастью в долину, густой почти сплошь хвойный лес. Сколько же раз привозили сюда подполковник а затем и полковник Денисов со товарищи («Сегодня, Оксана Сергеевна, буду поздно – военные учения») любительниц звёзд на погонах, и хотя плоскогорье находилось в нескольких километрах от военного городка  и добраться до него на машине можно было одним единственным путём – через засекреченный ракетный полигон, высшим офицерам не составляло большого труда договариваться о спонтанно возникавших вылазках в горы.
Имея в виду присутствие на дне рождения высочайшего гостя из Москвы с супругой, виновник торжества пригласил троих своих самых верных  сослуживцев. Приглашая, подчёркнул (напомнив, кстати, что основное застолье будет в воскресенье, в ресторане): «Без жён (один был в браке) и подруг» – и, виновато, по-мальчишески, улыбаясь, объяснил всё это «стратегической целесообразностью». Свою жену Денисов обязан был взять – для протокола и – шаманило в голове – отвода глаз.
В субботу утром солдаты погрузили в грузовик столы из офицерской столовой, стулья, четыре кресла из Денисовского кабинета и отвезли в горы. К полудню Оксана, в сопровождении официанта, доставила на чёрной «Волге» посуду, столовые приборы, белую банкетную скатерть, деликатесную провизию, ассортимент дефицитного алкоголя, мангал и ведро замаринованной для шашлыков парной баранины.
Хозяин «бала» с москвичами (включая и двух старших лейтенантов, сопровождавших Овсянникова) и тремя сослуживцами прибыли к половине второго. Денисов представил супругу гостям и, дав возможность Эльзе полюбоваться панорамой гор, пригласил «размяться застольем».
Мужья с жёнами сели визави; Овсянниковы – с видом на горные цепи, уходящие в белёсую пелену горизонта.

7.

Эльза почти всю ночь перед субботой не спала и всё думала, как ей одеться. Разбуженная поздно утром знакомыми, просящими продолжения поцелуями, она, исполнив супружеский долг и, может быть, впервые узнав, что такое измена и этот, унизивший её, супружеский долг (без обожания и всегда, до встречи с Денисовым, наполнявшегося до краёв её сознания трепетом желания), сбегала в ванную, а выйдя и глянув на часы, стала как-то особенно тщательно одеваться – во всё чёрное: от лифчика, трусиков и блузки ажурного рисунка, таинственно мерцавшего блёстками, до длинной, ниже икр, юбки-плиссе, закреплённой на бёдрах узким белым ремешком, так элегантно вторившим её пышным белым волосам.
Выйдя с мужем из гостиницы и увидев стоявшего у машины Игоря, Эльза вдруг сощурилась (отнюдь не от солнца – оно светило сзади) и, спохватившись, что забыла будто бы солнечные очки, поспешила в номер. Там она сразу же стянула трусики; поправив юбку, посмотрелась в зеркало; надела, вынув из бывшей при ней дамской сумочки, тёмно-зелёные очки и вернулась к поджидавшим её офицерам.
Оксана же, рядом с аскетически и траурно-эротичной Эльзой (эдаким чёрным ирисом), являла собой пышный отцветающий розовый куст: длинное «свободное» бледно-зелёное платье с широченными рукавами было украшено воланами, бантиками и аппликацией на мощной груди в виде каких-то экзотических птиц, вытканных из золотых и серебряных нитей.
Дамы, знакомясь, понравились друг другу, хотя на какое-то мгновение ревность вспыхнула сразу и у обеих – у Оксаны  –привычно-бытовая; у Эльзы – первая в жизни и невероятная по мощи и эгоизму. 

8.

               – Ну, – в резонанс молчанию по-хозяйски засуетилась Оксана, – может быть – приступим? И не мне ведь говорить первой среди таких людей!
– Разрешите, – Овсянников встал и поднял бокал с шампанским. – Игорь, мы с Эльзой и моими помощниками не знали, что у тебя юбилейная дата и потому без подарка. Но вот в чём я уверен на все сто! – Генерал, довольно и покровительственно улыбаясь, глянул на Эльзу и после предсюрпризной паузы торжественно закончил тост: – По прибытии в Москву, после моего рапорта-отчёта, тебя очень скоро переведут в Штаб округа, а может быть (а от себя я сделаю всё возможное и невозможное),  – и он, словно ища поддержки и одобрения, вновь глянул на свою жену, – и обратно в Подмосковье! И, надеюсь, – уже с другими погонами!  Здоровья тебе!
                –   Ура! Ура! – вскричали офицеры; Эльза (у неё вдруг запотели очки) зааплодировала, а Оксана, вторя Эльзе, на мгновение изменилась в лице
                Второй тост держала Оксана и многословно и утомительно хвалила супруга за «счастье, которым он меня осчастливил».
Денисов, заметив, что Овсянников не дурак выпить, зачастил импровизировать тосты, и генерал, пия коньяк словно воду, делал это по-хозяйски непринуждённо, даже и не предполагая каких-либо упрёков (в том числе и жены) в алкогольной чрезмерности и полагаясь на своё здоровье и, в крайнем случае, – своих сопровождающих, зная, что даже в самой острой и неожиданной ситуации они будут на высоте.
Как то и бывает, захмелев, застолье безадресно  и наперебой зашумело, и, чтобы хоть как-то разнообразить празднество, Оксана предложила прогуляться по плато и полюбоваться цветущими лилиями, горами и мощными кедрами. Овсянников отреагировал первым и, взяв рюмку с коньяком, направился вместе со всеми (Денисов и Эльза остались за столом) за Оксаной.
Оставшись наедине с юбиляром, которому она утром изменила с собственным мужем, Эльза встала, сняла очки, взяла свой наполовину выпитый бокал шампанского и подала его Игорю: «Выпей из моего бокала, я ведь так перед тобой виновата». Денисов, изумлённый, восторженный и восхищённый «утонул» в сияющей сини её глаз и жадно-смакующими мелкими глотками выпил содержимое бокала и, наполненный наивно-рыцарским героизмом, прошептал: «Я чувствую себя восемнадцатилетним юношей и готов на самые невероятные подвиги во имя моей Эльзы…»


           9.

               Оксана, издалека заметившая происходящее за столом, мгновенно вспыхнула от ярости, но тут же, словно чего-то испугавшись, вся съёжилась и едва ли не заплакала. Она (почти одинокая в замужестве) знала, на какие, бывало, «учения» уезжал её муж, знала, что не любит он её – и никогда не любил, хотя, как ни странно, в постели был силён, брал её даже после «учений» и уж всегда, когда она этого хотела. К тому же, Денисов не только никогда и ни за что не ругал её – напротив, всегда хвалил её стряпню, груди и нрав. И вот теперь – отдать его этой «какой-то засекреченной госпоже генеральше»»? Конечно, он не встанет на пути генерала, не разведётся, но потеряет свободу: свободу спокойно, без драм и выяснения отношений, нелюбить её, Оксану, и изменит устоявшийся способ их многолетних, привычных (как мытьё рук перед едой) взаимоотношений, устраивавших, как ей казалось, обоих.
              Дважды, до Денисова, Оксана жила бездетно в гражданском браке, тщательно предохраняясь, а если происходил сбой, делала аборты, уезжая в Иркутск «навестить больную сестру». Чувство верности ей было абсолютно не знакомо и искренне непонятно, а работа метрдотеля предоставляла ей массу неожиданных и порой экстремальных (например, во время свадебного застолья, с молодожёном прямо в своём кабинете) возможностей иметь посторонние связи. Оксана, женив на себе немолодого подполковника, отчаявшегося найти в какой-либо женщине неподдающееся разумению что-то, довольно скоро, после очень скромной, по настоянию Денисова, свадьбы, продолжила свои, вполне естественные для неё, свои «учения» – будто бы в отместку за мужнины, не приводя, разумеется, любовников домой. Но Денисова она убьёт, но не уступит. И вот сейчас рушился стереотип её жизни и она не знала, что ей делать, а интуиция подсказывала лишь ближайшие действия: ни за что не оставлять их одних ни на минуту. А завтра, утром, генерал с Эльзой улетят, а переезд в Подмосковье  – «ещё бабка надвое сказала», – успокоила она себя  – и крикнула офицеров к застолью.
              – Эльза Марковна, теперь за тобой словечко, – возбуждённо и как-то очень по-свойски обратилась Оксана к генеральше, когда все оказались за столом.
              «Засекреченная» Эльза (кстати, генеральша была военным переводчиком) сразу же встала, подняла наполненный шампанским бокал и, не обращая внимания на Оксанино «Да ты могла бы и сидя», сняв очки и глядя на Игореву жену, артистично произнесла:
                – Я хочу осушить бокал за Вас, Оксана Сергеевна, и не могу и не имею право сделать это стоя, не проявив должного к Вам уважения. Я чувствую и понимаю что Вы значите для Игоря Леонидовича, какой груз его очень тяжелой и трудной жизни несёте, чтобы он однажды не надорвался, не потерял своего душевного стержня и принимал бы вашу совместную жизнь с благодарностью. За Ваше здоровье и Вашу великую терпимость, – и она действительно «осушила» полный бокал.


10.

Овсянников был однолюб и, любя жену преданным псом («Я твой верный пёс, Эльза, и по-другому не могу относиться к тебе») безоглядно верил в её чистоту.
Не будучи мачо и часто и подолгу не бывая дома (как, впрочем, и она не мало разъезжала по военным штабам), он почти никогда не тяготился желавшим оплодотворения семенем и после разлук (даже очень долгих)  целомудренно целовал Эльзу, не спеша с ней в постель – а обнимая жену, набирался силы медленно и брал жену так осторожно, словно та была хрупким священным сосудом, который он мог, не дай Бог, разбить нетерпеливыми движениями (подобная страсть была для Аркадия неорганичной и, разумеется, не доводила бы его до потрясений, не имеющих эпитетов).
Эльзу вполне устраивала  мужнина «пасторальность», и она в нежностях мужа видела его несгибаемую человеческую силу, способную защитить её от чего бы то ни было.
Овсянников же, с годами стал замечать в себе одну, не поддающуюся разгадке странность: он испытывал не имеющее будто бы цели лёгкое возбуждение, когда Эльзу дружественно целовали и обнимали его коллеги, и иногда (особенно в подпитьи) он ловил себя на том, что разрешил бы жене в – своём обязательном присутствии – другого мужчину, не предполагая себя при этом в какой-то определённой и предпочтительной роли. А иногда он подумывал, что, может быть, ей нужен партнёр с другим темпераментом и иными возможностями. Но жена и полунамёком не раскрывала свои какие-то скрытые желания,  а изменить свою биологически-психическую суть (став, к примеру, Шекспировским мавром) он не мог, не сделавшись при этом выхолощенным на подлинность своего «я» лицедеем в любви. А Эльза была так естественна, так прямодушна и так глубоко привязана к нему, что мог ли Овсянников не считать лишь игрой воображения свои предположения и приписывать Эльзе то, что промышляло лишь в его, в основном занятой делом, голове? Любила ли она его? Он никогда не задавал себе этот вопрос, боясь самим вопросом, уже включающим сомнение, принизить (если не унизить) – не только в жене но и самом себе – их многолетний, потрясающе чистый и абсолютно искренний союз.
При всей своей пасторальной нежности, собачье-рабской верности и безоглядной любви, Овсянников очень болезненно переживал (как только ему это стало известно) неспособность своего семени к оплодотворению. Он несколько раз заводил разговор о возможности взять ребёнка из детдома или воспользоваться здоровой спермой другого мужчины (чужого или, напротив, хорошо знакомого и по-человечески любимого Эльзой), но жена как-то очень убедительно предполагала, что у неё с Аркадием иная судьба, и ребёнок (не их плоти и крови), появись он, сможет разрушить их «потрясающее сосуществование» (она говорила именно сосуществование, не углубляясь в то, что этим «со» бессознательно говорила лишь об их соприкосновение – пусть даже самом плотном – но никак о соединении и растворении друг в друге). Овсянников поддался её пророческому дару и через какое-то время перестал лелеять несбыточную надежду о «детском смехе в квартире».
Эльза никогда, нигде и ничем не мешала мужу делать карьеру, точно зная своё время и место, хотя могла бы, без видимых последствий, нарушать свой же, выпестованный годами, принцип полного невмешательства в его работу, которой, пожалуй, почти полностью и была отдана его жизнь. Живя с мужем невидимкой и всегда в точнейший момент обретая полноправный статус любимой и жены, Эльза, ни о чём не прося супруга, жила так, как хотела, а главное: владея его сердцем, имела максимум свободы понимать и любить жизнь так, как это было для неё естественно, и муж (что было для неё немаловажным) никогда не осуждал её и не приводил в пример какие-то иные – обще-правильные (житейские либо нравственные) ценности.
Всегда, когда это было возможно (и для неё) Аркадий брал жену с собой и вовсе не потому, что ревновал её к пустоте от себя или нуждался в постоянной разрядке плоти, отнюдь – нет; само её присутствие помогало ему мыслить и находить в возникавших проблемах убедительные аргументы и оставаться на высоте совести, которую – не будучи рядом «потрясающей умницы Эльзы» – он бы уже неоднократно предал. И как же мог он не взять жену (к тому же за госсчёт) с собой в этот далёкий, недоступный простому россиянину край, несущий в себе ген древности, тайны и непостижимой умом красоты – край, словно не знающий предела и не ведающий ещё греха и протеста в любви Божьего замысла?

           11.

Как ни странно, но любя Эльзу рабски-безоглядно, Овсянников, едва познакомившись с полковником Денисовым, поймал себя на вполне проявленном ощущении, что этот немолодой полковник – некая судьбоносная веха в их с Эльзой жизни.
Во время первого совместного ужина Аркадий открыл наконец-то для себя, какого именно мужчину он иногда «позволял» ей во время довольно навязчивых происков своего воображения (Эльза, как ни старалась, не могла скрыть ярко синевшего в её глазах восторга).  Словом, Овсянников готов был на дружбу со старшим по возрасту и младшим по званию Денисовым – и мысль о возможном возвращении полковника в Подмосковье задела его мозг соблазном уже во время первого дня работы с ним. И хотя угроза его семейной жизни со стороны Игоря была вполне реальна, но возраст полковника словно очерчивал преграду, которую Эльза не станет преодолевать, а недавний восторг её синих глаз он, не без самоиронии, приписал, задним числом, всё к тем же проискам воображения.
А Денисов? Не только же ради обязательно отличных результатов проверки он выворачивался из себя, отправляя Эльзу со своим адъютантом то на самолётные экскурсии над грядами гор, то к озеру Байкал. И почему и зачем он пригласил Аркадия с Эльзой на свой день рождения – день, как правило, отдаваемый близким и друзьям? И когда пригласил? Сразу  после прилёта, формального знакомства и поселения в гостинице? И пригласил ведь, точно зная (а как! как! стервец, улыбался!) – отказа не только не последует – он просто будет невозможен.
И вот они – в горах, на плато. Здесь – великолепно для глаз, и слегка и непривычно грустно лишь от того, что завтра, рано утром, им с Эльзой отбывать, и навеваемые едва ли осознаваемой «ересью» чувств возможные вспышки неведомых ощущений никогда не сбудутся, а лучший доктор – время – не оставит  никаких возможностей к возвращению канувшего в прошлое… Овсянникову захотелось напиться, и он все тосты пил до дна, погружаясь в не свойственную его характеру меланхолию и загоняя в тупик свой мозг. Но, будучи генералом, он не подавал никому и никаких бы то ни было поводов к вопросам о его самочувствии и настроении. Но эти поводы давала его жена, превратившаяся за неделю пребывания рядом с Денисовым в абсолютно иную женщину, хотя и мило-привычно щебетавшую с мужем. (Эту «измену» Аркадий видел насквозь, чувствовал губами, руками и пенисом).

12.

Солнце медленно двигалось к западу.
– Аркадий Семёнович, – обратился Денисов к генералу, сидевшему в кресле с рюмкой коньяку и слушавшему профессиональную дискуссию своих старших лейтенантов с местными офицерами, – разрешите, перед тем, как приступим к шашлыкам, показать вашей супруге вид с горы на речную долину? Зрелище – потрясающее.
Генерал медленно выпил коньяк.
– Это – рядом, сразу за этой узкой полосой тайги, – и Денисов показал на восточный край плоскогорья.
– Я тоже этого не видела, – не дав ответить генералу, встала из-за стола Оксана, готовая тут же следовать за мужем.
– Неужели ни разу не бывала здесь – с кем-нибудь – до меня?
– Никогда и ни с кем, – Оксана смотрела на Игоря вызывающе.
– Извините, Аркадий Семёнович, мою жену за бестактность… Так вы разрешаете? Оксана Сергеевна тоже пойдёт с нами, – добавил он, густо краснея.
Генерал Овсянников, хорошо нагруженный и тяжело меланхоличный, развернулся к полковнику Денисову и – ни то с  завистью ни то с ехидцей – улыбнулся и ответил: – Да я бы и сам с вами пошёл, но… – он хотел было произнести что-то откровенно-важное, откровенно-личное, полностью овладевшее им на какое-то мгновение, но, тут же справившись со своей исповедальной лиричностью, закончил: – …но не пойду: я – скептик и не буду мешать чужим восторгам, а моей жене очередной твой подарок будет только в радость.

13.

Казалось, лес не пропустит их, но мощные деревья с мощными же змееподобными корнями, плетущимися меж и поверх камней,  всё же расступались, давая путь Денисову, идущему впереди, и двум женщинам, следовавшим за ним.
Денисов уже одолел – по прямой к обрыву – большую половину таёжной полосы, но следуя зову «подвига», преобразившего сознание, неожиданно вдруг развернулся на сорок пять градусов влево и далее пошёл вдоль находившегося совсем неподалёку края кручи. Пробравшись метров пятьдесят сквозь мешавший продвижению молодняк и чахлую хвойную поросль, ступая по камням, мху и осьминожьим щупальцам корней, Денисов остановился и оглянулся. Оксана отстала ненамного, Эльза, на несколько деревьев глубже, с трудом преодолевала на высоких каблуках толстый, податливо-рыхлый, но плотный мех мха. Игорь опять развернулся на сорок пять градусов (теперь вправо) и прямиком, не обращая внимания  на бьющую по лицу хвою, с широким шагом устремился к обрыву.
Когда впереди, за сумеречной полосой, возник, наконец, рваными небесно-белёсыми всполохами свет, Оксана ускорила шаг и, догнав мужа, взяла его за руку.
–А там – не страшно? – спросила она и обняла Денисова за шею и тут же услышала его голос, почти беззвучный и чужой:                –Иди рядом – и без нежностей.

Эльза, не понимая, куда и зачем шла, и всё же, надеясь на что-то, чего она безрассудно хотела сейчас и молитвенно, дрожа всем телом, ждала, – нервно кашлянула, увидев издали Оксанин жест, правда, к её радости, сразу же отвергнутый Игорем. Она не торопилась и знала точно, что ей не надо идти вперёд, к ним; не надо ей никакой долины, пока она не будет «освобождена и продлена» Игорем, и, словно ища нужное ей ложе, вдруг остановилась и стала ласкать взглядом – словно блаженная жертвенник, – покрытый цветущим мхом большой плоский овальный камень.
Вот и, рукой подать, – обрыв в мутно-зелёную долину, плавно прочерченную торжественно-траурной лентой реки.
Оксана, обойдя оголённый снизу ствол лиственницы, пошла быстрее – и, став почти на край скалы, с «Боже мой, какая красотища!» будто полетела в головокружительный простор высоты, глубины и дали.
Безучастная ко всему, она даже не сразу обратила внимание, как подошёл к ней Игорь и взял её за бёдра. «Ну, что скажешь?» – едва услышала она и, почувствовав с искренней  благодарностью знакомые и любимые руки, решила повернуться и поцеловать Игоря, но – скользнув ногой по камню и словно ласково и заботливо направляемая мужем, вдруг ярким парашютом полетела вниз, оставляя за собой тонкий нервно-беспомощный птичий крик, резко вдруг оборвавшийся…

Бледный, оглохший и почти  ослепший, Денисов обернулся.
В глубине таёжной полосы Эльза стояла на коленях на камне,  и взгляд её, словно прожигая и освещая лесной полумрак, неотвратимо, мощным магнитом притягивал к себе.
Денисов сделал шаг, другой, третий – и с болезненным возбуждением бросился к Эльзе.
С тьмой перед глазами, видя вместо Эльзы сжавшийся сгусток черноты с туманным облачком  наверху и сияющими синевой прорезями глаз, Денисов поднял этот трепещущий сгусток с колен и с неожиданно возникшей загрудинной болью и с не испытываемой никогда ранее остротой наслаждения, слился с Эльзой в поцелуе.
Целуя и изнемогая от объявшей её страсти, Эльза обнажила рвущуюся к соитию Игореву плоть и, укладываясь спиной на мшистое «золото» камня с пожирающим его губы поцелуем, вздёрнула юбку…
Едва он соединился с ней как горячей «огненной лавой» изверглось из него семя, взрывая его мозг небывалым восторгом и чудовищной болью в сердце. Денисов, резко выгнувшись спиной, дёрнулся с зубовным скрежетом вверх – и через какие-то мгновения безвольно смяк на Эльзе.
Эльза сама уже была невыразимо-счастливо «мертва», когда вдруг всем телом почувствовала полнейшее бездыханное затишье Игоря.
Она взяла его голову в руку, повернула лицом к себе и, прижавшись своими слабыми губами к его губам, вдруг издала звериный вопль-вой, во время которого мощнейшая и молниеносная  судорога намертво стиснула всю её вокруг его фаллоса.
Когда по не прекращающемуся какое-то время воплю-крику, генерал Овсянников с офицерами нашли полковника Денисова, мертво лежащего на Эльзе, Эльза уже молчала, а застывшая на её девственно-девичьем лице блаженная радость и мерцавшие синевой обретённой благодати глаза, заставили Овсянникова остолбенеть.
«Аrkadij, – как-то особенно громко и чётко произнесла она, – pardonne ta folle et libre pour toujours, Isolda…»  Ничего не поняв и всё же краем сознания соприкасаясь с чем-то недоступным ему, но, может быть, также желанным, генерал Овсянников вынул пистолет и выстрелил Эльзе в лоб.
– Похороните их вместе – на поляне, – приказал он офицерам  и, бросив пистолет на спину Денисова, твёрдо, по-военному, зашагал к плато.

P.S.
Согласно правилам легендарной молвы, когда через десять лет генерал Овсянников вновь окажется на горном плато с женой и матерью усыновленного им пятилетнего Дениски, он увидит здесь бушующее хвойной свежестью прямоугольное надгробие, у изголовья которого будут цвести две белые лилии.
«Что это?»– спросит жена.
«Это могила любви, или Прорыв в доступную лишь отмеченным свыше земную вечность».
«Как-то очень непонятно и, я бы сказала, заумно… Но всё же, мы вполне можем выпить за эту необычную клумбу», – и,   засмеявшись и подхватив мужа под руку, возбуждённо-беззаботная, предвкушая какие-то свои радости,  она поведёт обожаемого супруга к накрытому на плато на троих столу, где, освещённый солнцем, магически улыбаясь и раскрыв руки словно для объятья, будет ждать супругов крепко-мускулистый и чертовски привлекательный красавец-офицер.   


Мартышкино, февраль – май 2007 года