Деяния-2
ДЕЯНИЯ. Том Второй.
…Как бедна, беспомощна, притязательна, склонна к ошибкам и скорее пагубна, чем спасительна, даже самая сильная, самая глубокая любовь!
Пускай поэт в картине утопии опишет всеобщую человеческую любовь существующей: он опишет полное страдания состояние, и поэты будут мечтать о благословенном прошлом, свободном от любви, о возможном еще некогда на земле одиночестве, нелюбви, ненависти, презрении....
… Это история бедного, не насытившегося любовью и ненасытного в любви человека, который должен был изобрести ад, чтобы послать туда тех, кто не хотел его любить.
Ницше
УТРО ПОНЕДЕЛЬНИКА.
Я видел: в день венчанья вдруг
Ты краской залилась,
Хоть счастьем для тебя вокруг
Дышало все в тот час.
Лучи, что затаил твой взор, -
Как странен был их свет! -
Для нищих глаз моих с тех пор
Другого света нет
Когда девическим стыдом
Румянец тот зажжен.
Сойдет он вмиг. Но злым огнем
Горит его отсвет в том,
Кто видел, как, венчаясь, вдруг
Ты краской залилась,
Хоть счастьем для тебя вокруг
Все расцвело в тот час.
Эдгар Аллан По
Он был ангелом - не тем, что с крылышками, не таким, какими их рисуют на иконах и изображают на гравюрах.
Он был, можно сказать, на хорошем счету в небесной конторе.
В любое время он мог отбросить свою должность в сторону и стать простым человеком - но не делал этого. Ибо работа его была - соединять человеческие сердца, подсознательно подсказывать людям их направления, поправлять их неверные шаги, когда они сбивались с пути. Он заставлял глаза открываться, он заставлял взгляды встречать друг друга, он заставлял сердца биться сильнее, а души - пылать сладким огнем. Никто не знал его в лицо, но он дарил счастье миллионам людей на планете - и в маленьких приморских городках, и в сияющих мегаполисах, и джунглях Никарагуа, и в каменных дебрях Нью-Йорка; он сводил и черных, и белых; и злых он делал добрыми и влюбленными. В результате его работы горе, тоска, печаль и отчаяние таяли, испарялись, стирались. На лицах появлялись улыбки, в глазах расцветал огонь, в душах поселялся покой. Семьи создавались, родители производили на свет детей, которых он сталкивал, как бы случайно, с детьми других родителей. Он заставлял людей петь песни, сочинять глупые стихи, он давал людям то, чего они так хотели - то, о чем они мечтали всю свою жизнь - то, что, получив, они лелеяли и берегли как зеницу ока. Он заставлял мужчин заботиться о женщинах, а женщин - о мужчинах, он давал добро, покой и уют тем, кто был всего этого лишен. И самое черное сердце светлело, и самое бледное лицо расцветало со всем пылом весны, и холодные зимы таяли, истекая бурными потоками сердечных радостей - и за всем этим стоял он.
Он получал указания откуда-то сверху. Он точно не знал, кто заставляет его давать людям все это добро и всю эту любовь, но душой он осознавал всю важность своей работы, понимал, что подобный дар не дается простым смертным…
Последней его работой была встреча вечно злого мальчишки и запуганной девчушки, которые могли бы, под влиянием других условий, без его помощи, закончить очень плохо. Но он соединил их сердца единым порывом, и злоба растворилась, а страх растаял - и они жили долго и счастливо.
Но он был человеком.
Он хотел любить и сам, а не только оказывать помощь другим. Он чувствовал, что знает о любви все - все ее дороги были для него привычным маршрутом, а все ее секреты были для него главой из кодекса, который он вызубрил назубок еще в детстве.
Он ждал и ждал, терпеливо, сладко предвкушая, когда же его собственное сердце узнает любовь во всей ее полноте. Он смотрел на танцующих, улыбающихся; он видел тех, кто обнимал, лелеял, целовал, носил на руках, согревал - а сам был лишь служкой любви, который ждал, когда же ему выпишут заветный чек.
…И он увидел ее, такую красивую, нежную, тоненькую, домашнюю, тихую, забитую бытом и воспитанием, она была как птичка в райском лесу, как рыбка в пруду любви, она была совершенной для него. Этот мир был несовершенен, он требовал его вмешательства, но он видел ЕЕ, и работа для него переставала существовать - он и так много сделал для всех любящих, столетиями соединяя сердца и объединяя души - теперь он хотел немного, - о! как немного! - и для себя.
Она не замечала его, хотя он видел ее каждый день, совсем рядом – но она лишь равнодушно здоровалась с ним, а потом шла по своим делам. Он долго смотрел ей вслед, пытаясь внушить ей то, что внушал сотням тысяч других - но ничего не получалось. Он пробовал и людские способы - он подружился с ней, он провожал ее до дома, он помогал ей во всем, он был ее близким человеком - но она не любила его, как он не старался.
Все его мольбы и просьбы к высшим силам, которые поручали ему сводить любящих, оставались без ответа. А он ждал этого ответа каждый день - если он подарил людям счастье, то заслуживает и собственного - своего тихого, ласкового, теплого счастья с той, которая была ему так дорога.
- Берешь ли ты в жены эту женщину?
- Да, - сказал жених.
- Берешь ли ты этого мужчину в законные мужья?
- Да, - сказала она.
Жених поцеловал невесту.
Потом они вместе вышли из здания церкви, где господь бог благословил их священный союз. Случилось это в понедельник утром.
А он наблюдал за этим, стоя в отдалении, и сердце его взрывалось тысячами кровавых ран, гнойники зависти лопались один за другим, тоска и сожаление разъедали его душу; и обида, лютая обида вцепилась когтями в его голову, в его глаза, в его сердце; и яд вливался в него из этих когтей, делая глаза черными, равно как и стонущее сердце; и руки дрожали от ненависти, и сознание его плакало от несправедливости - он хотел сорваться с этого места, и перевернуть весь этот проклятый мир, который он так любил - когда-то – и разлюбил в одно мгновение…
Она размахивала букетом цветов, садясь в белый свадебный лимузин, и толпа приветствовала ее улыбками и радостными голосами. Она подбросила букет в воздух, и тот начал осыпаться на землю лепестками белых цветков. В этот момент время перестало существовать - свет разъел его глаза, жидкое горе и влажная тоска разлились внутри его глаз, и черная слеза, кровоточа, нашла выход в углу его глаза, и покатилась по дрожащей от судорожной ненависти щеке. Когда он попробовал свою слезу на вкус, букет упал на землю. Время снова заработало, все вернулось на свои места, но - не для него.
Отмеряя каждый свой новый шаг, он пошел прочь, считая каждый метр, пройденный от церкви до его дома - который теперь был не более чем жилищем.
Пока он шел, внутри него свершались перемены - душа его становилась лютой топью, вязким, тошнотворно пахнущим болотом, где плавали трупы его надежд, где гнили его самые сладкие мечты, где прокисали его желания, превращаясь в черную, липкую, зеленоватую от тоски жижу; его сердце плавилось под солнцем осознания того, что же произошло, адское пламя реальности и отвратительной правды иссушало все живое, что жило в его сердце - и желание превратилось в знойный ветер, любовь обратилась в сухой и жесткий песок, а дерево страсти в кактус, полный колючек и отвратительного зеленого сока.
Он воздел черные глаза к небесам, где светило солнце, где плыли облака - ему противны были эти облака, и это солнце - оно грело не его, и не для него плыли по небу белые невесомые конструкции из воздуха.
Сжав зубы, он изрыгнул из черного рта проклятие.
И небеса потемнели, и полил дождь, и началась буря; ветер взвыл, срывая дорожные знаки - ливень заколотил во все крыши, пытаясь что-то кому-то сказать, но внутри Деймона (так звали нашего героя) теперь царили лишь болото и пустыня…. И он шел сквозь бурю, не обращая внимания на дождь, что забивался ему за шиворот, не обращая внимания на мокрые свои ступни, что промокали в лужах, на холод, что пронзал до костей.… Весь мир словно сошел с ума, люди кричали, прячась в домах, кто-то призывал его спрятаться, скрыться от бури и ливня, что колотил градинами по его голове, но он лишь молча шел, шел и шел - подальше от церкви, где его мир был убит теми, кому он был верен. Он, соединивший тысячи тысяч душ и миллионы миллионов сердец, шел совсем одинокий, покинутый и брошенный, оставленный на произвол судьбы. Боль рождала внутри него другого человека, и он больше не был ангелом. Он разорвал книгу любви и сжег ее в огне своей ярости; он хотел взять все эти влюбленные сердца и разбить их, растерзать, сжать в когтистой лапе, клыками разорвать на части и топтать козлиным копытом; ему обещали крылья и небеса - но ему нужна была лишь земная любовь и земное счастье, которых он заслуживал более любого другого.
Тут раздался раскат грома, ударила молния, раздался невообразимый грохот - ураган приближался, смерчи завывали нечеловеческими голосами, нечеловеческой же силой заводя воронки над водой, пожирая соленую воду морей своими хоботами - а он шагал и шагал, словно бы ему было все равно - он хотел жениться на буре, стать братом смерчу, а потом пролиться наводнением, черным, сносящим все и вся, и уничтожить все то доброе и хорошее, что ему не досталось; чтобы дрогнули столпы тех, кто заставлял его давать любовь, ласку и тепло кому угодно, только не себе самому.
Разум пытался говорить с ним - но это был уже другой разум, это был голос самого урагана, в шуме которого он слышал свое имя - так завывал ветер, крутя по асфальту обломки дорожных знаков - Деймон, Деймон, Деймон! И он отвечал им - да, это я - не любимый, и любивший зря, я - дарующий любовь и получивший от нее лишь камень в протянутую руку. И буря, любимая его буря, говорила с ним, проносясь смерчем над его головой - не хочешь ли ты быть с нами теперь, не хочешь ли ты вершить свое правосудие, не хочешь ли ты избрать другие пути, которые дадут тебе много другого, совсем иного? - так вопрошал и ливень, выстукивая эти слова на его лице, размазывая капли дождя по щекам – или то были слезы?
И он отвечал им, страшно крича в диком реве шторма – ДА, ХОЧУ!!! - и голос его так же ревел, как могли бы кричать только сто разъяренных морей – и вот словно бы сам дьявол подхватил его слова и закрутил в вихре капель, вознося эти слова ввысь, до самых небес, что чернели тьмой из самого разверстого ада.
И последние слова, что услышал Деймон, были словами наводнения, неудержимый поток которого гнался за той, которая не любила его, и за тем, кто был ее мужем; слова эти были - многократное "ДА"; и они разлились грязной водой на пути белого лимузина, и могучий серый поток вместе с сообщницей, ревущей бурей, в едином порыве увлекли автомобиль с утеса в пропасть.
Обрывки фаты смешались с цветами, макияж и тени стали кроваво - красными, крики слились в стон, а затем превратились в судорожное глотание зелено-черной воды, и обезумевшее от терзающих его смерчей море поглотило железную коробку с колесами, в которой были заточены молодожены - лишь первые жертвы набиравшей силу дьявольской игры.
ВОСКРЕШЕНИЕ.
«И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете….»
«Гробу скажу: «ты отец мой»; червю: «ты мать моя и сестра моя.»
Иов, 17:14
- Встань. Эммет, поднимись! Пришло твое время! - сказал мне этот сияющий, струящийся светом голос.
Моя деревянная кровать вдруг стала мне неудобна, и я внезапно ощутил то, чего не ощущал уже давно - свое тело. Я почувствовал, что моим ребрам не очень-то и приятно лежать на плоском дне гроба. Я понял, что крышка гроба открыта, и понял это потому, что у меня были глаза. Они видели свет. Мой нос ощущал запах - земля, такая же земля, как и в моем родном городе… какой же сейчас год? Сколько я провел в таком состоянии – месяц, год, десятилетие, век?
Я захотел поднять себя усилием рук, и я смог сделать это, ведь у меня теперь были эти самые руки! Ладони, пальцы, ногти - все это было у меня теперь. Странно, но ведь все это должно было разложиться - ага, поймал я себя, если ты говоришь о разложении, да еще употребляешь слово «давно», значит, ты и вправду здесь очень давно… Я не стал мучить себя этими вопросами и резко встал. Ноги удержали меня, хоть и едва-едва.
Я дышал воздухом. Ветерок обдувал меня. Кладбищенский, могильный, ибо я находился в гробу посреди кладбища – но я его чувствовал… Тут я закричал от пронзительного, радостно-болезненного чувства – я хотел, чтобы остатки боли вышли из меня. И я очистился от смрада могильной земли, окружавшей меня.
Кто и зачем вскрыл мою уютную маленькую могилку, я понятия не имел.
…Он сидел на краю могильного камня. Он был весь в черном, этот человек с темными глазами. Он смотрел на меня, улыбаясь грустной и вместе с тем хитрой улыбкой.
- Эммет, Эммет. Проснись, - сказал он тихим низким голосом. - Вернись домой, я дарую тебе жизнь. Ты должен кое-что понять.
- О чем ты, милый человек? - спросил я.
- О жизни, Эммет, только о ней. Ты же так любил свою семью, что не мог спокойно спать в своем гробу, верно? Вот я и даю тебе жизнь обратно. Иди домой, приласкай жену, поиграй с дочерью. Война кончилась. Теперь мир и покой.
- Неужели? Сколько же я спал?
- Всего полгода, но этого достаточно.
- Достаточно для чего?
Он лишь улыбнулся мне.
И исчез. Мне показалось, что его поглотила сама ночь, что он растворился в ее черном воздухе. Впрочем, я не мог доверять своим едва ожившим глазам. Я хотел поблагодарить таинственного человека за спасение, но было поздно. К странностям надо привыкать – после воскрешения из мертвых меня ничего не должно удивлять
Я осмотрел свое тело - ни одной раны, ни одного шрама, даже удивительно. Господи, твоя работа, вижу творение рук твоих, я снова жив и главное, здоров! Я совсем голый, и одежду надо найти. Шинель, в которой я был похоронен, наполовину сгнила. Чтобы обойтись без воровства, надо притвориться пьяным и упасть в канаву, тогда меня утром подберут полицейские и отвезут в участок, а там выдадут какую-нибудь хламину. Полежать в канаве часок - другой мне было не трудно - я много лет пролежал без движения!
Кто же я? Мертвец, упырь?
Нет, сказал я себе. Ты – человек, из новой плоти и новой крови. Ты вылез из могилы не убивать и мучить, но любить.
Я засмеялся – и пусть мой смех посередине черного кладбища звучал дико, но это был смех счастливого человека.
Теперь, думалось мне, я возьму свое, я подберу то, что потерял.
Не плачь, Луиза, я вернусь.
Луиза – имя моей жены.
Память возвращалась в мой новый мозг.
Я вспоминал.
Давно и так недавно это было…
Я отложил в сторону свою любимую гитару, я сложил в папку свои сказки, написанные мной для моей дочурки, я надел отцовские сапоги и новую шинель.
Мирная жизнь кончилась. Надо было защищать то, что я любил больше жизни.
Свою жену, свою дочь, свою любовь, свое счастье, свой дом.
Я помню, как целовал Луизу, прощаясь. Я помню, как обнимал дочь, и слеза катилась по моей щеке.
Через три дня я был в расположении части.
Еще две недели мы маршировали и маршировали, готовые биться до последней капли крови.
Первую атаку врага мы встретили ночью, в окопе, который вырыли вечером. И утром я уже был мертвецом – пули, свистящие вокруг бегущей вперед пехоты, ужалили меня так быстро и так больно, что я, не успев поразить ни одного врага, упал замертво в грязную лужу, где вода уже смешалась с кровью моих боевых товарищей…
А теперь я шел домой. Голый, замерзший, но счастливый как ни один смертный. Я оставлял за собой следы - я мог это сделать, потому что я был человеком, был живым.
Я думал о своей Луизе.
Наверное, закрыв глаза, она представляет себе, как мы встречаемся, мы обнимаем друг друга, и один из нас плачет. И я говорю - это я, это я. Да, это я - и теперь мы вместе. Это правда, я опять живой.
И ты забудешь горе, и ты позабудешь боль.
Дойдя до канавы, я лег в нее и притворился пьяным. Через час местная полиция подняла меня и отвезла в участок. Там мне выдали какое-то рванье и отпустили – пьяницы в этих краях не редкость.
И вот – я шел, шел и шел, ощущая, как новые мышцы наливаются новой силой; я вдыхал запах пшеничных полей и цветущих деревьев, я пожирал глазами людей – детей и взрослых, мужчин и женщин. Они никак не изменились за время моего «отсутствия». Но мне было не до них. Я шел домой.
Вот он, мой дом. На отшибе маленькой деревеньки; там, где растут самые высокие и раскидистые ореховые деревья, где озеро блестит под лучами солнца, где птицы летают так низко, что почти касаются крыльями нашего высокого забора.
Я подошел к задней стене моего родного, милого дома. Деревянные стены, как я любил их - я сам рубил лес, чтобы сделать из него бревна…
Но я не рискнул войти внутрь. Наверное, они бы все перепугалась. Я бы до смерти напугал всех. Жена упала бы в обморок. Дочка, наверное, тоже испугалась бы. Нет, лучше постоять под окном.
Впрочем, я просто не решался. Я сам себя не мог убедить в том, что я жив – здоров и целехонек. Легенду о ложном некрологе я уже придумал. В конце-концов, я же не разложившийся упырь!
Окно было открыто. Я услышал голоса.
Луиза накрывала на стол - я слышал звон тарелок, ложек, половника. Сердце моя сжалось - мне захотелось уюта, покоя, настоящей семейной жизни, которую я потерял. Потерял во время сражения, на котором был убит первой же пулей.
Я чувствовал сырой воздух, я понимал, что мне не надобно стоять здесь в этом рванье - я теперь живой, могу простыть - но я был словно зачарован звуками столь родной и близкой мне жизни. Из комнаты доносился запах жасмина – Луиза собирала веточки в вазу и ставила на стол.
Я услышал мужской голос. Кто же это? Может, брат? Нет, голос не похож.
- Дорогая, ты не принесешь немного соуса? - спросил этот голос.
К кому же он обращался?
- Да, сейчас, милый, - это была она, моя жена.
Я похолодел. Стараясь не думать ни о чем, я стоял и слушал.
- Теперь у тебя все есть, дорогая, - сказал тот же голос.
- Да, с Эмметом у меня ничего не было, - отозвалась Луиза. - Он был хорошим парнем, и я любила его когда-то, но он был совершеннейшим неудачником. У него ничего не получалось. Даже этот дом, посмотри - он деревянный. Я говорила ему, что нужен каменный, но он сказал, что дерево достать проще.
- Вскоре мы переедем в город. А эту развалину продадим. И я возьму официальную опеку над девочкой.
Сердце у меня замерло. Я испугался, что снова могу умереть, но я ошибся.
- Да и в целом с ним было очень тяжело. Он целыми днями пропадал на работе, на меня не обращал никакого внимания. Дочку я вырастила, считай, одна. Я сказала ей, что папа бросил нас и ушел к другой женщине, что он предал нас. Так оно, может, и жестоко, но, по крайней мере, у нее не будет иллюзий, что ее папа - хороший.
Мои руки в бессильной злобе заскребли ногтями по деревянному срубу. Как ты можешь такое говорить, моя Лу, когда еще так недавно…
- Ты знаешь, Жюль, я даже рада, что он пропал. Я не желала ему смерти, но без него стало как-то легче.
- Он ведь был неудачник, - сказал мужчина. – Такие, как он, тянут всех за собой на дно.
- Вот именно. Я только и ждала, когда же он отправится на свою службу. Надо было отдохнуть от этого жалкого человечка. Он все время сюсюкал, что вот он погибнет, а мы останемся совсем одни, без кормильца. Я уж не стала ему говорить, что он размазня и что лучше будет, если его не будет дома. Да и в постели он был не фонтан. Мне было скучно.
Я слышал, как Жюль смеялся.
Мое же сердце плакало от боли.
Я думал, что сойду с ума или завою волком от тоски прямо здесь, у окна своего же дома.
Я проглатывал комок за комком в горле, судорожные рыдания душили меня, я старался не давать им выхода, весь превращаясь в слух.
- Вообще, я совершила большую ошибку, что сошлась с ним. Вначале он показался мне таким возвышенным, тонко чувствующим, а потом, когда началась совместная жизнь, я поняла, что он просто плакса и размазня. У него ничего не было как у людей. Возьми хоть эти песенки, что он наигрывал на своей гитаре. Меня уже тошнило от этого его бренчания. Помню, он просил меня послушать эти его сказки, что он писал для детей. Вот и читал бы дочери, а то мне приходилось все это выслушивать.
- Как ты с ним жила? - сочувственно спросил Жюль.
- Вот так и жила. Любила его, дурака, первые несколько лет. А как появилась дочь, он почти все свободное время стал уделять ей. Плюс пошел на эту работу, где пропадал с утра до вечера. Говорила мне мама, не выходи замуж за небогатого, ведь пойдут дети, и дома мужа не увидишь. Я не верила, думала, он будет нормальным... Ну, как так можно жить, Жюль? Приходит с работы, и давай за свои сказки, за свою гитару. Вечно уходил в другие миры, как сам говорил. А под конец он мне стал просто противен. Не знаю, как и терпела. Слава богу, началась эта стычка, и его призвали в части. Ты знаешь, нельзя такое говорить о мертвых людях, но я думаю, что мне повезло, что его больше нет.
- Что ни делается, все к лучшему, - сказал Жюль умным тоном, - Господь не совершает ошибок.
- Хотя я думаю, что он даже не погиб там... Тело ведь не нашли? Я думаю, он повстречал какую-нибудь Гретхен и живет с ней - наверняка она мечтательная дурочка, которой он кажется таким необычным и возвышенным.
- А я слышал, что он погиб в первой же атаке, даже не сделав выстрела.
- Что ты от него хочешь, он всегда и везде был последним. Хоть в этот раз стал первым!
Они оба рассмеялись.
- Хорошо, хоть дочка теперь знает, какой же дурак был ее папаша. Она иногда вспоминает о нем, но, но я говорю ей, что ее папочка вовсе не думает о ней, и что ему на нее наплевать. Это жестоко, но так лучше для всех. Зачем ей идеализировать человека, которого она почти не знала?
Тут я не выдержал и бросился бежать прочь. Прочь от этого дома, прочь от этой жизни, прочь от этой женщины, прочь от этой семьи.
Вот кем я был для них - мерзким неудачником, ничтожеством, которое вовремя ушло из их жизни. Не прошло и полгода, как она уже живет с другим, и не вспоминает обо мне добрым словом, а моя дочь убеждена, что я предал ее, что я предал свою семью и ушел к другой!
В то время, как я пошел защищать их от врагов, и погиб, спасая их жизнь.
Я не мог больше думать.
Что толку жить там, где одни мертвецы? Зачем иметь такую жизнь?
Зачем я вылезал из своей душной могилы, что хотел я здесь найти, что хотел узнать?
Я бежал и бежал прочь от своего дома, ставшего мне чужим. Мимо меня проносилось пространство, а я бежал и бежал – прочь. Напропалую, неведомо куда.
Ах ты, лукавый человек в черном костюме! Я понял теперь, почему ты смеялся внутри своих хитрых глаз!
Ты должен кое-что понять, сказал он мне.
Вот зачем ты поднял меня из могилы! Вот какую правду ты подарил мне, мертвецу! Я спал спокойным сном, но ты пробудил меня, чтобы посмеяться надо мной! Я умирал на поле боя – но я думал, что я умираю и отправляюсь в землю за все то, что было мне родным. Теперь же я увидел правду. Но зачем, зачем она мне? О, человек в черном, недаром ты смеялся про себя! Какую злую игру ты затеял со мной, какой подлый план привел в действие! О, черный человек! Благодарить мне тебя, или же ненавидеть? За то, что ты показал мне правду, я заплатил слишком высокую цену…
Люди обходили меня стороной.
Я брел и брел в темноте, без сил, без желания жить подаренной мне жизнью. Я оглянулся через плечо на дорогу, которую прошел - то, что казалось важным, теперь оказалось лишь пылью у моих ног.
Вот оно – мое кладбище, где был похоронен я и несколько моих друзей. Вот разрытая мной изнутри могила, вот мой могильный камень, на котором выбита моя фамилия.
Пройдя еще несколько шагов, я присел на камне. Посмотрел в свой старый гроб. Ты был моим спокойствием, старый деревянный друг.
Ты скрывал от меня мир живых, который я так и не узнал, пока не умер и не воскрес.
Ты скрывал от меня предательство и порок, в которые я не верил, пока не умер и не воскрес.
Ты был моим самым добрым и тихим пристанищем, где не было зла и лжи, коих я не познал, пока не умер и не воскрес.
Как спокойно мне было в моей могиле, в уютном гробу, и какую ошибку я совершил, оказавшись здесь, в этом мире Живых, которые почему-то смеют себя так называть. Жизнь – на что такой дар в этом мире? Зачем душе моей гнить здесь, когда она может спокойно вознестись туда, где ее уже ничего не тревожит? Слова любви и счастья не пустили ростки в этой стране чудовищ, да и зачем? В сетях назойливого света я не могу найти покоя.
Здесь, в земле - мой покой. Здесь мой дом, здесь моя тихая гавань, здесь моя тишина без злых мыслей; здесь, только здесь мой мир, в котором нет боли, безумия, отчаяния, тоски, злобы и горя; лишь тут я могу отдохнуть и заснуть сладким сном забвения и тихого спокойствия.
Вот оно, мое кладбище, этот дом успокоившихся навсегда. Прими же мое ненужное тело, мягкая ткань обивки гроба, накрой же меня, добрая земля, своим одеялом - а ты, черный человек, поставь на мне крест – и я забуду об этом мире, который не стоит одного мгновения в мире мертвых.
Для всех остальных придет завтра, а я буду в прибежище тихого и сладкого покоя, в безмятежности.
Я аккуратно лег обратно в гроб. Сложил руки на груди. Закрыл глаза.
Жизнь, я так любил тебя, что захотел вернуться, и был счастлив, когда мне дали эту возможность. Теперь я бегу от тебя туда, где я должен быть по праву. Все, что ты дала мне, ты же и отняла. Прощай, я ухожу в черное небытие – одинокий и всеми покинутый мертвец.
Чья-то тень упала на меня, и я уже знал, кто это.
Его голос был тихим и немного грустным.
- Ну, как тебе жизнь, Эммет? Ты нашел, что искал? Вернул себе то, что потерял?
- Верни меня назад, - сказал я.
- Ты уверен? - спросил человек в черном. - А как же твоя семья? Как же твоя Любовь? Неужели ты не хочешь любить больше?
Я промолчал. Зачем слова - ведь он и так все знает, этот демон ночи, насмешник, злой шутник, дьявол в человеческом обличье
- Отчего ты затаил злобу на меня? - спросил он. - Я же открыл тебе правду. И не более того. Я ничего не сделал тебе плохого. Я дал тебе жизнь, Эммет, величайший дар, ниспосланный человеку, а ты хочешь снова умереть?
Он говорил серьезно, но в глазах его плясал смех тысячи сатиров.
Я молчал, глядя в черное небо надо мной, где одна за другой гасли звезды.
- Ну что же, ты все понял, друг мой, - сказал он, присаживаясь на корточки перед моей неглубокой могилой.
- Господь дал, господь и взял! - сказал он, едва сдерживая смех.
Потом положил свою ледяную ладонь на мой лоб.
- Покойся с миром, - сказал он.
Тишина.
ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ
Ничто так не привязывает, как ревность.
Андре Моруа.
…никогда при новом свидании не найдем ни себя, ни их похожими на то, чем мы были прежде.
Э. Гофман
Новость была ужасной.
Она разбилась на машине, когда муж вез ее в роддом.
Муж погиб на месте.
Она потеряла ребенка.
У нее был выбит правый глаз, не было правого уха, и все левую щеку пересекал жуткий шрам.
Она лежала в госпитале под капельницами.
Он был в ее палате первым. Зачем, за что, вопрошал он? Это не может быть правдой.
Родственники и подруги навещали ее, но он был там все время, был рядом с ней.
Он не мог уйти. Он не мог бросить ее.
Здесь он держал ее за руку.
Здесь он свободно любовался ей.
Здесь он жалел ее.
Здесь она была только с ним, если не считать врачей и родителей.
Ее пустая глазница была прикрыта веком, ее оторванное ухо, вернее, то место, где оно должно было быть, было заклеено белым пластырем, на шрам наложили много-много швов.
А он ждал.
Все это время надеялся, что она очнется.
Он все ждал этого момента.
Она открыла глаз.
И в этот момент он была рядом, он держал ее за руку.
Она криво улыбнулась ему - ровно улыбаться она больше так и не сможет.
- Я буду с тобой до конца, - сказал он.
Она заплакала.
Он не стал говорить ей то, что она и так знала.
Он сжал ее ладошку, бледную, холодную, мокрую от пота.
Он сидел с ней в палате. Каждый божий день.
Он спрашивал у врачей, сможет ли она ходить. Они сказали, что функции восстановятся.
Он спрашивал у врачей, сможет ли она иметь детей, они сказал, что сможет.
Он спрашивал у врачей, есть ли возможность избавиться от шрама, а ухо пришить на место.
Они лишь качали головами. Они сказали ему, чтобы он крепился.
Его мысли были сосредоточены на ней.
Кто-то свыше, какая-то темная или светлая сила сделала так, что он оказался для нее самым близким человеком после мужа и ребенка, которых у нее больше не было.
Он был ее всем.
Ее родители были ему благодарны - они были заняты, а Виктории требовался уход. Ее отец долго не мог принять то, что его красавица дочь осталась калекой и уродиной на всю жизнь. Мать была старенькая и у нее не всегда были силы на поездки в больницу на окраине города.
Он купил своей Виктории самый дорогой искусственный глаз, какой только мог найти - Деймон помог ему в этом. Он возил ее на коляске по больничному двору. Он вытирал ее слезы, когда она вспоминала о потерянном ребенке и ушедшей жизни. Он был ее единственным другом, он был ее опорой в эти жуткие и тяжкие дни.
Время шло.
Дни текли, как темная река, убегая в прошлое. Прошлое, которое и он, и она хотели забыть навсегда. Время лечило ее, стирая память из травмированного мозга. Горе затихало. Слезы высыхали, не успев появиться на ее левом глазу.
Через несколько месяцев она сделала первые шаги по своей квартире, куда он привез ее. Он читал ей книжки, журналы, газеты - ей было трудно начать читать снова. Он ухаживал за ней, как за ребенком, он был ей братом, другом, отцом, он был ее всем. Но нормы приличия требовали, чтобы он ночевал у себя дома. Она просила его не уходить, но он не мог - пошли бы разговоры. И она оставалась одна.
Со временем она не смогла больше выносить своего одиночества. Она лежала на кровати, со своими горькими мыслями, что разъедали ее, как кислота язву, и тихо плакала без слез. Она никому не была нужна. Она была одинока и покинута всеми, кроме доброго и заботливого Тайлера, который ради нее был готов на все.
В конце года она переехала к нему.
….Никто не понимал, зачем он ведет к алтарю эту изуродованную девушку, со стеклянным глазом, густыми волосами, скрывающими оторванное ухо, на костылях и с уродливым шрамом на все лицо. Никто не понимал, почему он так счастлив - ведь он мог найти себе пышущую здоровьем красавицу, но он выбрал эту страшилу, говорили все. Его мать не могла принять этого выбора, его отец осуждал его. Связать свою жизнь с этой женщиной было ошибкой, сказал ему друг. Мало кто понимал его выбор. Лишь местный священник и монахини одобрили его - они сказали, что он почти святой, раз связал свою жизнь с калекой, которая лишь недавно сошла с инвалидной коляски и будет всю жизнь ходить на костылях.
Но он лишь улыбался всему миру, священнику, кольцам, надеваемым на палец; он поцеловал невесту, приподняв фату с ее страшного для многих лица, он был счастлив. Он получил то, что хотел, он принял ее такой, какой она стала, и теперь он начинал новую, счастливую жизнь.
Он улыбался своему счастью и своему шаферу по имени Деймон Де Уилл.
А теперь история с самого начала.
Тайлер знал ее с девяти лет. Они вместе ходили в музыкальные классы, он учился играть на кларнете, а она училась извлекать музыку из виолончели. Они мельком виделись в шумных, гулких коридорах. Говорили друг другу «Привет», иногда «Как дела». Иногда один из них улыбался друг другу, а иногда оба они были слишком заняты.
Потом они расстались надолго.
В следующий раз они встретились уже десять лет спустя.
Она казалась ему правильной, немного строгой, более-менее симпатичной, но он не испытывал к ней притяжения. Она была чуть выше его, а когда надевала каблуки, то становилась еще выше.
Они проучились в университете вместе несколько лет, он почти не запомнил ее, так - мелочи.
Например: она сидела впереди него, она о чем-то с кем-то говорила, и была вся такая радостная и красивая, что он просто молчал и смотрел на нее. Потом еще одно - они шли как-то раз вместе к остановке автобуса, и там еще была труба, через которую трудно было переступить, такая она была большая, и он еще что-то у нее спросил по поводу этой трубы, потом она пошла на остановку, а он домой. Третье - самое яркое - они ждали какого-то преподавателя перед какой-то лекцией, и она напевала песню себе под нос. Он тогда встрепенулся - кто поет, где? Он не удивился, что это она.
Вот, вроде, и все.
Она, наверное, и не помнила всего этого.
Прошло время. Ей было уже двадцать семь. Она позвонила ему, или он нашел ее сам, он не мог уже вспомнить. Судьба, рок, жизнь привела их друг к другу снова. Он увидел ее и….
На какое-то время он даже потерялся - далекое, забытое прошлое, что было для него лишь блеклой тенью, причем не только событий, но даже самого себя, вдруг обрело силу, цвет и даже звук, оно словно вылезло из могилы памяти, разворошив пласты земли, что годы нанесли на нее. Теперь все это смешалось в нем, и он даже с трудом соображал, не говоря уж о том, что память взбунтовалась и всю ночь бегала по пустым закоулкам мозга в поисках потерянных воспоминаний.
Тайлер вновь ощутил перегрузку, усталость, как будто не прошлое оказалось в нем, а он - в прошлом, потеряв все то, что с таким трудом приобрел за это время, за эти десять лет.
Может, его влекло к ней, но он этого не понял? Он осознавал, что она симпатичная, даже красивая, но сознательного влечения он не чувствовал – крылья амуров были каменными, а стрелы - бумажными.
Самый главный момент - он виделся с ней так давно, и сам был настолько другим, что у него возникали ощущения, схожие с теми, как если бы эта была какая-то другая жизнь с каким-то другим Тайлером….
Надо было познакомить нового Тайлера с новой Викторией. А там как пойдет.
Она ничуть не изменилась. Она осталась такой же - только она была уже женщиной, она ждала ребенка. Она улыбалась ему, сидя в офисе. Он ответил ей тем же.
Они сели на мягкое, податливое синее кресло. Иногда на нее накатывала тошнота, она бледнела.
Она совсем не изменилась, снова подумал он. Только глаза стали больше, губы тоньше, и лицо стало… привлекательным. Может быть, изменился только он. Скорее всего, это так и было.
Все было прекрасно; он не хотел, чтобы эта встреча заканчивалась, он был готов остаться жить на этом синем кресле, врасти в него, стать его частью, и чтобы она осталась с ним, даже против ее воли, лишь бы сидела рядом, пока ему не захочется уйти самому. Он не планировал оставаться надолго, он хотел зайти на пять минут, поболтать, а потом уйти домой. Но все оказалось куда сложнее, чем он думал - она оказалась слишком красива, слишком умна, слишком сильна для него, для его слабого рассудка, для его больной души. Ее было для него слишком много, ее личность била через край, это было слишком для него, пусть даже он привык ко многому. Но не к такому. Это у него было в первый раз. Она была так добра с ним - они говорили, как лучшие друзья.
И он подумал, что она могла бы быть его женой, и носить его ребенка.
Но она была слишком красива, слишком недоступна, она была из другой лиги, она была красавица, она была умница, а он был никем, отшельником и затворником, живущим в крохотной темной квартирке.
Он хотел, чтобы она говорила не о своем муже, а только о нем, чтобы она говорила не о своем ребенке, а об их общем ребенке, он хотел, чтобы она после работы возвращалась к нему, только к нему, к нему одному.
Но его мысли переплетались с ее словами, заворачиваясь в причудливую петлю, что связывала его сознание, он слишком плохо себя контролировал, и даже та толика уверенности, что он имел сейчас, жгла его как огонь.
Они вспомнили однокурсников. Чтобы ты не делала, куда бы не пошла, я буду рядом с тобой, думал он.
Они вспомнили детство. Ты должна быть моей, думал он.
Она рассказала ему о своем муже. Не говори о нем, я не вынесу этого.
Они поговорили о ребенке, что родится скоро. Останься, поедем ко мне домой.
Они поговорили о настоящем. Ты самая лучшая, ты самая красивая.
О недалеком прошлом. Такой как ты, у меня никогда не было.
О том времени, что не были вместе. Ты сводишь меня с ума.
Он шутил, она улыбалась.
Она была красива, даже когда чувствовала себя плохо, когда была бледна; и он смотрел на нее, думал о себе и понимал, что эта женщина никогда не будет рядом с ним. Она совсем другая - она лучше, она умнее, у нее все, как у людей. А он - отщепенец, неудачник, ничтожество. Рядом с такой красотой он чувствовал себя жалкой уродливой тенью, которая одним своим присутствием омрачает все красивое. И, чем ярче он сознавал ее красоту, тем острее чувствовал, насколько же он хуже; чем острее он осознавал свои чувства к ней, тем больнее было понимать, что они заведомо обречены на смерть.
Он видел ее живот - круглый, тяжелый, который жил, пил ее соки, питался ей… и с темным чувством на душе понимал - это сделал с Викторией не он. И это убивало его, он ревновал к тому, кто сделал это с ней, он хотел бы быть частью ее, как это сделал тот, другой. И кто-то другой теперь будет отцом, а не он. У нее не было ничего от него, совершенно ничего.
Он пришел домой совсем разбитым.
Сломленным.
Он никогда не думал, что просто встать с диванчика и пройти к выходу будет так тяжело.
Он шел по залитой солнцем улице, но мир для него потерял цвет. Взгляд его был настолько зол, настолько тяжел, что люди старались уйти от него подальше, а идущие впереди замечали его и ускоряли шаг, чтобы он не шел за ними, настолько они пугались этого тяжкого взгляда.
Он ничего не понимал - она лишь одна из тех, кого он едва помнил. Она не девушка его мечты, она просто женщина двадцати семи лет, с мужем, ждет ребенка, работает в офисе.
Мимо такой он прошел бы на улице и не заметил бы.
А здесь что-то странное.
Почему же после встречи с ней он так подавлен?
Выходя из помещения, он понял, что в глазах у него слезы.
Маленькая, совсем крохотная капля.
С ним уже несколько лет такого не было.
И поползли сомнения - зачем, почему, может, не надо было?
Здравый смысл говорил - почему нет, знакомая, хорошая, добрая женщина, и все такое прочее.
Но этот самый здравый смысл не сказал ему чего-то важного - о том, какой груз навалится на него после прощания.
Он не сказал ему, что просто встать с диванчика и пройти к выходу будет так тяжело.
От этого наваждения надо было избавляться.
Избавляться как можно быстрее.
Зло, коварство, обман, фальшь, - все это надо было поднять с колен, выпестовать и пустить в ход.
Надо было избавляться от этого чужого счастья.
От женщины, которая любила не его.
От ребенка, который тоже был не от него.
От мужчины, который любил его женщину.
Убей их, говорил он себе, убей всех троих.
Но убить было трудно. Он не решался, он слишком много думал; он перестал разговаривать с людьми, которых называл друзьями, боясь, что они узнают о его планах.
Это чужое счастье, которое было рядом с его жизнью – вот что убивало в нем все живое.
В сравнении он видел свои язвы, он видел свои изъяны, свои дыры в ткани времени, которые ничем не мог заполнить.
Ее внешность разбудила в нем все то, что он так давно подавил в себе.
Но у нее была своя жизнь, свое счастье, свой добрый мирок.
Это не его красивая жена, это не его ребенок внутри нее, это не его семья.
И существование ее счастья без него он ненавидел.
Он не хотел, чтобы этот ребенок родился - он хотел, чтобы этот ребенок был от него.
Надо было продолжать жить, надо было жить своей жизнью, но своей жизни у него не было. Его никто не любил, никто не заботился о нем, кроме него самого. Он сидел на диване, он ел чипсы из пакета, он злился, он нервничал, он страшно устал. Он жалел, он чуть не ревел от горя, когда понимал, что она живет без него спокойно, уже десять лет, что у нее семья, что у нее будет ребенок, что он ей не нужен, не нужен, не нужен.... Ему ведь тоже не было до нее дела целых десять лет, он жил своей жизнью те же самые годы, но у него не было ничего, а у нее было все. Эта черная, обугленная огнем тоски зависть завела его в дебри, из которых он почти не видел выхода. Он почти перестал есть, он стал поглощать таблетки, он стал забываться в тяжком сне, чтобы избавиться от этого наваждения, от этой чертовой Виктории, от ее семьи, которая не была его семьей, которая была с мужем, которая любила своего мужа, которая не любила его, которой не было до него дела.
Он хотел быть ее героем, он хотел, чтобы вокруг него вращался ее мир.
Зачем она встретилась с ним, зачем она заговорила с ним, зачем они встретились, зачем, зачем, зачем, задавал он себе вопрос.
Не было ответа.
Надо было избавить ее от всего того, что она получила без него, вдруг понял он.
Или же наоборот, убрать ее из всего того, что она любила - и тогда ни ее лицо, ни ее голос, ни ее ребенок, ни ее муж не будут висеть на нем мертвым грузом.
Как бы отнять у нее все? Как бы привести ее в его объятья, которые хотят ее всей силой мускул, сжимающих кольцо?
Без нее его дорога вела его в никуда.
***
Деймон Де Уилл был самый странный человек, которого он видел.
Он был всегда во всем черном, всегда себе на уме – но на то он и Большой Босс, под его пятой было все, что находилось в здании этого огромного, серебристого небоскреба. А жил он – на самом верху, в гигантском верхнем этаже, куда пускали только приближенных…. Они были ближе друг другу, чем остальные. Тайлер почти считал его другом, они были даже на «ты»…
Когда Тайлер был совсем подавлен, и это было видно даже незнакомым людям, Деймон постучался в его кабинет.
Тайлер поприветствовал его вялым рукопожатием.
- Зачем пришел?
- Я вижу, что у тебя проблемы.
- Я тоже вижу, оставь меня в покое.
- С тобой может что-то случиться, и никто даже не узнает.
- Я буду знать.
Деймон помолчал, нервно постукивая пальцами по его столу.
- Ты любишь Викторию? - спросил он.
Тайлер при упоминании ее имени вздрогнул.
- Откуда у тебя такая информация? - спросил он.
- Я знаю многое, друг мой, - ответил Деймон. Тайлер хотел что-то спросить, но у Деймона зазвонил сотовый телефон во внутренностях дорогущего черного костюма, и разговор в этот день не состоялся.
…Деймон назначил ему встречу на местном пустыре.
Они сели на большой камень.
- Я молил бога, чтобы она была моей, - начал Тайлер, но Де Уилл перебил его.
- Ты не должен был просить об этом. Ведь кто-то получил ее за так. Не моля никого, ничего не прося. Зачем ты просишь?
- Я… не знаю, почему.
- Колоссальная несправедливость по воле господа, - сказал Деймон. - Человек, который любит Викторию больше всех, ее не получил. И кто ее муж? Человек, который даже не может оценить того, что ему было дано. Как ты думаешь, он это заслужил?
Тайлер искал ответ на этот вопрос, когда Деймон спросил:
- Ты хочешь, чтобы она была твоей?
- Очень хочу, - ответил Тайлер, как-то сразу доверившись Деймону, словно бы тот мог что-то изменить.
- Это можно устроить, - сказал Деймон.
- Как?
- Ты и в самом деле так сильно хочешь того, чтобы она была твоей? - переспросил Де Уилл.
- Да, только этого мне и надо. Я бы не хотел ей зла, понимаешь, но она, увы, не моя.
- То пламя, что горит в тебе, не предназначено для одного, - сказал Деймон. - Оно сожжет тебя, если ты не получишь ее любой ценой.
- Любой ценой?
- Любой ценой.
Тайлер рассказал все Деймону. Все, о чем он думал, обо всех планах, которые вынашивал. Но, казалось, тот уже знал обо всем.
Выслушав, Де Уилл сказал:
- Многое сбывается. Темные силы иногда бывают добрее бога.
- Не понял? - спросил Тайлер.
- Молитвы о несчастьях идут не к Богу. Их слышит Князь Тьмы.
- Ты о чем это?...
Деймон продолжал, словно не слыша его вопроса:
- Ты бы хотел, чтобы она была твоей в любом случае, верно?
- Я приму ее любой, - сказал Тайлер. - Лишь бы она была моей.
- По вере твоей да будет тебе, - сказал Де Уилл.
- Ты о чем?
- Она будет твоей, друг мой. Он услышит твои молитвы.
- Но я не молюсь никакому богу.
- Именно так, - усмехнулся Деймон. - Поехали отсюда.
Они сели в машину.
Двигатель истории заревел.
Колеса времени закрутились.
У Тайлера было очень плохое предчувствие.
КАРТ-БЛАНШ.
В одном все чисто, а в другом все зло.
Лишь в человеке встретиться могло
Священное с порочным. Все его
Мученья происходят оттого.
В этот день я, как обычно, шел на работу. Я встал рано утром, пока Шерил еще сопела рядом со мной, разметав свои длинные светлые волосы по подушке. Я прошествовал в ванную, шлепая босыми ногами по кокосовому ковру. Приведя себя в порядок, я причесался у зеркала. В сущности, я простой офисный работник, но хорошо выглядеть полагалось нам начальством. Наш Босс, Деймон Де Уилл, был большой шишкой и любил порядок, чистоту и правильность во всем - он заставил всех работников ходить на работу в костюмах, пиджаках да при галстуках, и чтобы без всяких там джинсов и ковбойских рубашек. Деймон был человек довольно странный, он начал как простой клерк, но буквально за два года стал начальником отдела, сместив с поста Стива Марчиани. Совет его очень любил и жаловал, не знаю уж, почему. Буквально за первые несколько месяцев своей работы там он ушел в отдел ценных бумаг, потом стал главным менеджером этого отдела, потом одним из членов совета, а потом сменил президента компании, Теперь его офис находился на двадцатом этаже, в, так сказать, гигантской мансарде, где все блестело от позолоты и роскошного убранства. Это даже нельзя было назвать офисом – похоже, он там не только работал, но и жил. Деймон был странный человек, честно вам сказать, но, как говорится – «и у сильных мира сего есть свои слабости».
Все его очень уважали. Деймон редко повышал голос на подчиненных. Никогда не ругался, никогда не порицал за ошибки. Он всем давал второй шанс, а некоторые работники вообще отзывались о нем как о человеке, который может принять проблему как свою и помочь решить ее. При жирном Марчиани было сложнее – он говорил, что чужие проблемы его не волнуют и что надо работать и работать. С Деймоном было проще. Проблема была в том, что мне при виде Деймона, всегда затянутого в черный костюм, становилось немного страшно и неприятно. Он не был уродлив, выглядел обычным деловым человеком средних лет, но…. глаза его, казалось, скрывали какую-то тайну – кто знает, может, у него было бурное прошлое? Когда он проходил мимо кого-либо из нас, бывало ощущение, что он читал наши мысли и, в зависимости о того, что он мог прочесть, глаза его выражали усмешку или даже сарказм, но лицо оставалось холодно доброжелательным.
Парочка моих коллег говорили мне, что он человек весьма добрый и полезный, если его узнать поближе, но я побаивался его. Лучше не лезть так высоко.
Я снял с вешалки костюм. Он был вычищен и выглажен. Я улыбнулся – вчера мои девочки, жена и дочь, которой два месяца назад исполнилось одиннадцать лет, сделали это вместе. Моя Шерил – домохозяйка со стажем, следит за домом, а дочка ей во всем подражает, и вот вчера она вызвалась погладить какую-то мелочь из моей одежды. Семья, что тут скажешь – милые семейные будни радуют сердце каждого усталого человека…
Надев костюм, я вышел из дома, не став будить жену; дочь спала наверху. Зачем им было вставать так рано? У дочки были каникулы в школе, а Шерил не любила вставать слишком рано. Да и я любил утром быть один, чтобы самому разогреть кусок пиццы в микроволновке, вскипятить кофе в кофейнике – в тишине и покое.
Я вышел из дома, заперев дверь на ключ. Спите, мои красавицы. Для вас я купил этот красивый дом, для вас я отправляюсь на работу каждое утро, для вас вся моя жизнь.
Я сел в машину. Через пятнадцать минут оживленного лавирования в местном, довольно-таки жутком, трафике, я оказался у дверей нашего учреждения. Толкнув тяжелую позолоченную дверь, я вошел. Несмотря на летнюю жару, внутри было прохладно. Я сел в лифт и проехал в нем до восьмого этажа, где работал. И, выйдя из дверей лифта, я столкнулся с самим Деймоном.
- Вы опять раньше всех? – спросил он.
- Да, я всегда так. Лучше раньше, чем позже.
- А как ваша семья? – спросил он.
- Отлично, - ответил я.
Мне показалось, что в глазах у Деймона промелькнула какая-то тень, словно он внезапно подумал о чем-то неприятном.
Вот оно – этот взгляд, эта неприятная аура вокруг этого уважаемого человека, который ни разу не повысил на меня голос.
Сердце мое екнуло, я почувствовал страх.
Непонятно откуда взявшийся страх, бьющий в сердце волной адреналина.
- Что с вами? – спросил Деймон.
- Да ничего, ничего, - ответил я. – Мне пора браться за статистику.
Когда Деймон ушел, ощущение это улетучилось почти мгновенно, я успокоился и принялся за обработку статистических выкладок за месяц. Ох уж эти бумаги. Каждый день, с утра до вечера, плюс эти вычисления, от которых даже наши компьютеры стонут…
…Рабочий день подошел к концу, и я отправился домой. В лифте мы ехали вместе с Деймоном, он словно преследовал меня.
- А вам зачем вниз? – спросил я.
- Иногда приходится опускаться до самых низов, - ответил он.
- Вы это к чему? – спросил я.
- Да так, проблемы. Кое-кого придется уволить. А кое-кого взять на его место. Мелочи.
Я кивнул. Деймон вышел на пятом этаже.
Я сел в свой автомобиль, повернул ключ, нажал на газ. Трафик был настолько плотным, что я ехал до дома более получаса, поминутно стоя в пробках. У меня даже возникло желание бросить машину и пойти пешком. Вдоль дороги располагался негустой лес, в котором находился парк, и по нему можно было дойти до нашего квартала. Но я отбросил эти глупые мысли, хотя они, наверное, посещали каждого, что торчал в пробках.
Наша улица оказалась забита полицейским машинами. Их мигалки вращались внутри стеклянных оболочек красно-синими лампочками, и чем дальше я продвигался к своему дому, тем больше их становилось.
Снова волна страха захлестнула мое сердце, воздух в машине показался мне спертыми и удушливым, и я открыл окно
… Желтая лента с надписью «Не пересекать. Полицейское расследование» была натянута на железных подпорках вокруг моего крыльца.
Несколько полицейских машин стояли рядом, копы сновали туда сюда.
Я вышел из машины, ноги подкашивались, сильно тошнило.
- В чем дело? – спросил я.
Один коп, стоявший рядом со мной, сказал, чтобы я не приближался и что это не мое дело.
- Это мой дом, мистер! – сказал я возмущенно, вылезая из машины.
- О, извините, - ответил коп и посмотрел на меня странным взглядом.
У меня задрожали ноги.
Коп схватил меня.
- Вам туда нельзя, мистер.
- Что случилось? Что случилось? - повторял я, как заведенный, пытаясь обойти полисмена и попасть в дом, но он не пускал меня.
Тут на пороге дома появились врачи, выносящие носилки с чьими-то телами. Я не мог разглядеть отсюда, что же там творилось, но я все понял. Иногда не нужно видеть, чтобы понять.
Ко мне подошел высокий полицейский в синем костюме.
- Простите, вы мистер Уайн? Соболезнуем. На ваш дом было совершено разбойное нападение. Ваша жена и дочь… они были убиты.
Я хотел что-то сказать, но земля разом ушла из-под ног, и я потерял сознание.
Я очнулся на кушетке в госпитале.
Рядом со мной сидел один из полицейских и участливо смотрел на меня.
- Как же так получилось? – спросил я у него, как только осознал, где нахожусь.
- Мы не видим причин для нападения. Преступники ворвались в дом, ваша жена пытались оказать им сопротивление, и ее убили. Ваша дочь пыталась защитить мать, и тоже была убита.
- За что мне это? Почему со мной? – бормотал я.
Коп посмотрел на меня печальным взором и похлопал по плечу.
- Держитесь, мистер.
Я не мог поверить в это. Я думал, что я сейчас встану с полицейской кушетки, выйду за дверь и пойду домой. И там Шерил встретит меня поцелуем, и радостный голос дочери скажет «Папа», и…..
…В пустом доме я осознал, что лишился всего. Я сидел на пустой кухне и вслушивался в тишину – может, я услышу теперь музыку их легких шагов? Сладкие голоса родных и любимых? Я не мог плакать, я боялся, что плача, пропущу звук детских шагов по лестнице, не услышу веселого голоса дочки, которая только вчера научилась гладить…
Я сидел в полной темноте и тишине до самого утра. Поднималось солнце. Пустыми глазами я смотрел на рассвет, который больше не был мне нужен. Нет, они не появились за эту ночь, ни Шерил, ни дочурка - их больше у меня не было. И все же я не мог поверить в это. Словно бы вся тяжесть осознания не легла еще полностью на мои плечи. Я ничего не ел, не пил, даже не ходил в туалет – сидел на одном месте и молчал.
Моя душа чернела с каждым днем. Чем дольше я не видел своих любимых, тем больше зла оседало на душе, как пепел после извержения вулкана оседает на окрестностях. И полиция ничего не сделала. Никого не нашла. Прошел месяц – и ничего. Я похоронил жену и дочку, принял сотни соболезнований, получил внеочередной отпуск от Деймона – и за все это время наши доблестные служители закона ничего не смогли найти, ничего. Никаких зацепок, никаких следов, никаких улик или свидетелей. Словно сам дьявол спустился с неба и убил моих девочек…
- Вот тебе и божья воля, - сказал Деймон.
Я промолчал.
- Не буду скрывать, для меня ваша утрата была ужасна, - сказал Деймон.
- Почему? – спросил я. – Разве это вас касается?
- Мне очень неприятно, когда такое случается с такими людьми, как вы. Какая-то сволочь, мразь – на свободе, а ваша семья, ваши любимые люди – мертвы… Простите. Я не хотел…
- Ничего, - сказал я. – Мне надо привыкать к этой мысли.
- Вы были таким хорошим работником, вы приносили отделу прибыль своей стабильной работой... Вы работали упорно, стараясь быть полезным своей семье и мне. И теперь вы выбыли из рабочего ритма на долгий месяц.
- Простите, я никак не мог придти в себя, - сказал я.
- Не вздумайте извиняться, - обрезал Деймон. - Ваше горе мне понятно. Я тоже в свое время пережил подобное. Так что… а вообще, я о другом.
- О чем же?
- Я знаю, как помочь вам.
- Как же?
- Вам нужно повышение. Другая должность.
- Вы хотите меня повысить? О, это большая честь, - уныло сказал я.
Что мне толку от более высокой должности, теперь? Когда я один, и мне не нужно никого обеспечивать?
- Но перед тем, как я сделаю это, мистер Уайн, скажите мне – каково состояние вашего духа сейчас? – вдруг спросил Деймон.
- А вы не догадываетесь?! – вспылил я. – Отвратительное состояние, мистер Де Уилл! Люди, убившие мою дочь, расхаживают на свободе, потому что полиция не может ничего найти, а я сижу тут и ничего не могу поделать с этим! Как вы думаете, я себя чувствую??
- Неужто вы злы?
- Зол? Да я в ярости, - тут меня прорвало, гнев обуял меня, - Попадись мне эти гады, я бы свернул им шеи этими самыми руками!!
Деймон улыбнулся.
Потом достал из стоящего неподалеку мини-бара бутылку коньяка и два бокала. Налил нам обоим. Протянул мне искрящийся в лучах яркого заоконного солнца напиток.
- Выпейте. Я расскажу вам кое-что интересное.
Я разом осушил бокал.
Чтобы унять мой гнев, нужна была целая бутылка.
Деймон налил мне еще.
Потом сел за свой стол у большого окна и сказал:
- А теперь послушайте меня внимательно.
То, что поведал мне Деймон – было страшным и удивительным откровением. На протяжении долгих лет наша корпорация содержала целый клан убийц и наемников, выполняющих черные дела, наказывающая провинившихся и забирая жизни самыми обычными способами – через смертоубийство. И все это сейчас находилось под личным контролем самого Деймона!
Первой моей реакцией было встать и покинуть это зловещее место, враз почерневшее для меня, но Деймон не дал мне этого сделать. Он посмотрел на меня, и я понял, что не выйду отсюда. Не потому, что боялся его – а потому, что в его взгляде я видел сострадание ко мне.
Я, по просьбе Деймона, должен был убивать разного рода подонков, которые провинились в столь тяжких грехах, что я не хочу их упоминать. И за все это он был готов платить мне солиднейшие деньги.
В конце-концов, сказал Деймон, вам будет, куда выпустить все то зло, что накопилось в вашей душе в свете последних событий.
…И я согласился. Моей душе было нечего терять. Все было потеряно, растоптано в прах. Что мне оставалось – отказать Деймону в его просьбе, когда он доверил мне такую тайну? Я служил в армии, неплохо стрелял, имел боевую практику в Бейруте в свое время.
….И теперь я убивал. На заброшенных складах, на свалках, на стройках, в развалинах, в кустах, в подворотнях, за углом, ночью, вечером, утром, с помощью верного пистолета, купленного с рук у дельца, которого мне же пришлось убить месяц спустя. Иногда бывало много крови, иногда ни капли. Когда-то бывало много криков, когда-то уроды принимали смерть молча, строя из себя героев. Когда-то приходилось добивать корчащихся недобитых по старинке, ногами. Иногда они умирали с первого моего выстрела.
И каждый раз я получал свои деньги лично от Деймона.
Молча я брал их и шел домой.
Мне они были не нужны - мне на кого было тратить все это.
Но здравый смысл призывал хранить и копить - на всякий случай.
В общем и целом, работа увлекала меня гораздо больше, чем вознаграждение.
Кого только я не пускал в расход! Каких только ублюдков и сволочей я не повидал! И с каким удовольствием я убивал их – мало кто мог понять. В последний раз я пустил пули в висок трем обормотам, которые были уже связаны, и я просто выступил в роли палача. Раз, два, три! - и тремя ублюдками меньше.
Убивая очередного подонка, я чувствовал глубокое удовлетворение, успокоение - все демоны, обступавшие меня каждый раз, как я бросал взгляд на комнаты, где жили мои девочки, затыкали свои рты. Я понимал - одной тварью меньше, и дьявол знает, сколько жизней я спас, сколько семей я избавил от мучений, которые могли им доставить эти сволочи. Но эти нелюди были для меня серой, хоть и окровавленной массой. Я выпускал в них содержимое обоймы, после чего уходил. О, если бы я мог найти тех, кто надругался над моей жизнью и над теми, кого я любил больше всего на свете! И я наливался лютой злобой. Деймон умело использовал ее - каждый раз, убивая очередного ублюдка, я увеличивал число трупов - а значит, и вероятность того, что одними из них могут быть те самые скоты, что уничтожили все светлое и прекрасное, что было в моей жизни.
Мы сдружились с Деймоном - вернее, нас сдружила общая тайна, которую он доверил мне. Он относился ко мне как к другу, а не как к работнику, который выполняет его указания. Все-таки он был замечательным человеком. Властным, жестким, иногда злобно-ироничным, но все же – лучшим из людей.
Однажды мы сидели в его роскошном кабинете, где царил сероватый полумрак, а в широкие окна бился вечерний свет огней большого города.
Мы пили самый дорогой виски, какой только можно было найти в мире, и разговаривали.
- Знаете, о чем я думаю, Деймон?
- О чем, мой друг?
- Как мне стало бы легче, если бы те, кто убил мою жену и дочь, попались бы мне в руки.
- Как вы жестоки, все-таки.
- Разве? По-моему, я справедлив. Они отняли у них жизни, я бы сделал с ними то же самое.
- Думаю, господь бог не одобрил бы такого поступка.
- Я не верю в бога.
- Правда? Я думал, вы были правоверным христианином.
- Был. Именно был. Но после того, как со мной обошлись, как с последним грешником, я больше не верю.
В глазах Деймона промелькнула какая-то тень. Словно бы он лучше меня понимал то, что я произнес только что.
- А в дьявола вы верите?
- Я не думал об этом. Мне все равно. Теперь, благодаря вам, я вершу свой суд сам.
- Вот оно как?
- И я каждый день жду, когда эти ублюдки попадутся в мои руки.
- Жестокосердие - это грех.
- Для меня таких категорий больше не существует.
Деймон отпил из бокала. Мне казалось, что глаза его довольно улыбались.
- Боюсь, если бы даже я мог знать, что эти люди могут попасться, я бы не хотел, чтобы они попали к вам. Нам нужны холодные, расчетливые работники, а не одержимые местью чудовища. Наша политика требует выполнения работы с наименьшим уровнем насилия. Мы просто избавляемся от людей, а не предаем их страшной смерти.
- Какая жалость.
- Таковы порядки.
Деймон молчал несколько минут. Пауза, повисшая в воздухе, давила тишиной внутри головы. Я чувствовал – что-то назревает.
- У меня для вас хорошая новость, - наконец сказал Деймон.
- Какая же?
- Этих парней уже нет в живых.
- Как? Откуда? Откуда вы знаете?
- Вы сами убили их. Пару недель назад.
Я думал, что мой мозг не выдержит, и я потеряю сознание прямо здесь, как случилось в тот самый день…
- Придите в себя, - сказал Деймон, заметив мое состояние.
Я лишь смотрел на него, не будучи в силах думать.
- Но ко.., - я проглотил сухой комок в горле, - когда?
- Вы уже убили их. Когда я посылал вас на склад, где находились три связанных человека, которых вам надо было убить… это были они.
- А вы точно уверены, что это были те самые люди?...
- Абсолютно. Преступный мир, мой друг, мой второй дом. Эти жалкие люди заплатили за то, что слишком высоко себя ставили, за то что подумали, будто им все можно. Семьи моих сотрудников не должны были быть затронуты. Это был их последний день. Теперь они наказаны.
Я не знал, что сказать, неясные мысли роились в моей голове. Неужели он знал этих парней?
- Я отомстил за вас вашими же руками, уважаемый, - сказал Деймон. - Подонки, вышедшие из под контроля, должны были умереть.
- Почему вы не сдали их полиции? - пробормотал я, не понимая, что говорю и зачем говорю.
- Улики, мистер Уайн, улики. Их нет. Есть знание. Но знание реальности в суде не помогает.
- Почему вы не сказали мне, что это были они? – наконец собрался я с мыслями.
- Очень просто, дорогой мой. Я не хочу, чтобы мои работники сходили с ума, срывались с катушек и пускались во все тяжкие. Работа есть работа. Я уверен, что если бы вы знали, кто эти люди, то вы бы нашли более жестокие способы убить их.
- Конечно! - вскочил я. - Я бы!..
- Сядьте, - приказал Деймон. - Прекратите истерику.
- Да что вы понимаете, - вспылил я. - Эти твари должны были умереть страшной смертью, они этого заслужили!
- Вы никого не вернете своей глупой местью, - сказал Деймон, а глаза у него были хитрые-хитрые, словно он уже задумал что-то, мне неведомое.
- А сейчас я дам вам еще один отпуск. Оплачиваемый. Идите домой, и посидите недельку спокойно. Вы перетрудились.
Уж не знаю, как я добрался до дома. Все было словно в тумане. По-моему, меня отвезли на такси. Таксист был странный, похоже было, что он как будто готов заплакать. У него рядом с рулем лежала фотография девушки в черном ободке, и было написано «Земля пухом, Карен». Словно бы у всех вокруг было горе! И это врезалось мне в память. Все, что я помню кроме этого, так это то, что я, словно вдрызг пьяный, ввалился в прихожую, шатаясь, добрел до холодильника, схватил бутылку виски и пошел на кухню. Там я налил себе целый стакан и выпил его. Жуткое жжение заполонило мое горло - может, эта боль даст мне успокоение.
- Почему? Почему? - спрашивал я себя. Слезы катились у меня из глаз, и я никак не мог их остановить. Дочь и жена умерли столь жестокой смертью, а я не смог, не смог за них отомстить! О, проклятая политика "отсутствия жестокости!" Деймон, ну почему ты не сказал мне, КОГО я так неосторожно пустил в расход? Я бы... если бы я знал! О, я бы не дал им умереть так быстро! Нет, они бы заплатили мне за все, что сотворили с моей семьей. Они потушили свет в конце моего тоннеля, но я бы заставил их молить всех богов о приближении своего конца, и я не дал бы им избавления! Они заплатили бы за каждую минуту страха и боли, что причинили моей семье - втрое. Я бы заставил их выть от боли - чтобы они каждую свою секунду понимали, что их мучения никогда не кончатся. Я бы не дал им смерти, которой бы они просили - ни за что! За каждую слезу моей дочери они кричали бы час. За каждую каплю крови моей жены я забирал бы из их проклятых тел - литр их крови! За каждое мгновение отчаяния я дал бы им часы ожидания новых пыток!
Я поник головой. Шанс был упущен. Деймон, ну почему ты не сказал мне, что те три придурка были теми самыми мучителями? Ведь только одну фразу ты должен был сказать - лишь пару слов, и я был бы отомщен, мое сердце пело бы, оно вознесло бы радостную весть к небесам, где в раю наслаждаются вечной жизнью мои родные люди! Они услышали бы, как моя душа принесла им эту счастливую весть - они были бы отомщены, каждый заплатил бы по счетам. Я бы свершил правосудие сам, без помощи бога, отнявшего у меня все - мою жизнь, мой свет, мой мир, мое счастье. Они не должны были даже видеть таких вещей, как пуля или насилие - для этого я работал каждый день, для этого я приносил домой каждый цент, для этого я отказался от себя и посвятил себя моей жене и моей дочери.
Что мне жалкие жизни этих сволочей? Они бы погибли так или иначе - раньше или позже, но они должны были заплатить за мучения праведников, за страдания людей, которые не причинили зла никому и никогда. И я бы запер их в подвале, откуда звук не проникает наружу, я бы приковал их цепями к стене, я бы....
Мои глаза покраснели, слезы кончились, остались лишь сухость и жжение. Я бы вырвал им их поганые глаза и заставил бы сожрать. Я бы отрезал им каждый палец, которые смели дотрагиваться до моей дочери, до моей жены. Я бы с корнем вырвал их поганый язык, который произносил злые грязные слова в адрес моих девочек. Я бы отрезал их проклятые уши, которые наслаждались криками и страданием моих любимых, таких невинных!.. и таких… мертвых.
Тут я снова заплакал.
Деймон, что же ты наделал своей праведностью!
Зачем она была нужна! Ты же знал, знал, кто это был, зачем же ты не дал мне убить их так, как они того заслуживают!
А я дал им всего лишь три быстрых выстрела в голову! Безболезненную смерть!
Я заколотил по столу кулаком в бессильной ярости. Лучше бы я никогда не знал, кто это сделал! Тогда бы я мог представлять, что они погибли страшной смертью - хотя бы эта иллюзию я бы себе оставил…
Я хотел пробить себе голову и истечь кровью, как мои девочки – и отправиться к ним, туда, в лучшую жизнь. Лишь бы не сидеть здесь, сейчас и не понимать всего того, что понимаю сейчас, заливаясь слезами снаружи и алкоголем внутри.
…Я ворвался к нему в кабинет. Я был готов на все.
Он словно ждал меня, сидя в своем роскошном черном кресле у большого окна. Увидев меня, он встал и подошел ко мне. Я посмотрел ему прямо в глаза. Еще секунда – и я бы бросился на него. И будь что будет – что мне терять?
- Мистер Уайн, успокойтесь, пожалуйста, - сказал Деймон. – Пускай те люди, что причинили вам столько боли, мертвы. Но это ведь еще не все.
Он наклонился, достал из ящика стола какие-то бумаги в толстой черной папке.
- Вот, - сказал он. – Это досье на тех троих.
- И что мне с того? – сказал я. – Уже слишком поздно. Мне не причинить им ту боль, что я хотел! Вы, вы отняли у меня последнее.
Я был готов убить Деймона сейчас.
Но он посмотрел на меня, и я застыл на месте.
Он протянул мне папку.
- У них еще остались семьи. Еще остались люди, которые произвели их на свет. Еще остались их дети. Еще остались их родственники. Еще остались их жены.
Я взял папку, раскрыл ее. Там лежали фотографии женщин и детей, матерей и сыновей, дочерей и отцов. И страницы убористого текста с адресами и биографиями.
Деймон подошел поближе ко мне и почти прошептал:
- Вы можете сделать то, что хотели - с ними. Пусть заплатят их родственники, как заплатили ваши. Уверен, вы жаждете отмщения, вам надо задушить своего последнего демона. Если вы не отомстите - вы оскорбите память ваших любимых.
- Но как же ваша политика против жестокосердия? – спросил я ошалело, не зная, что ответить. Я сомневался, и Деймон видел это. Усевшись снова в свое кресло, он сказал:
- Пусть эти три ублюдка там, наверху, понаблюдают за страданиями близких, как ваша жена и дочь сейчас наблюдают за вами. Отведите душу, дайте мести и злобе выход.
Я даю вам карт-бланш.
БОЛЬШЕ НЕ РАБ.
… и страсть удовлетворенная чаще ведет человека к несчастью, чем к счастью. Ведь ее требования зачастую так сильно противоречат личному благополучию ее испытывающих, что, будучи непримиримы со всеми прочими отношениями их, они разрушают основанные на этих отношениях жизненные перспективы, а это губит и само благополучие.
Шопенгауэр
Моя Паулина была вспыльчива, язвительна, задириста, обидчива.
Да, когда у нас все было хорошо, когда она была довольна, между нами была страсть, жар, пыл. Но в последнее время она одаривала меня этим все реже и реже.
Даже когда она была холодна и неприступна, я считал ее еще краше, еще слаще, еще привлекательнее. Я делал все, что она хотела, я шел на уступки. Я ненавидел самого себя за это.
Я хотел ненавидеть ее так же сильно, как ненавидел самого себя.
Она была ядом, отравлявшим меня.
Я был рабом этой любви, этой женщины, с того момента, как встретился с ней, как дотронулся до нее… и продолжал просить большего. Когда она потягивалась рядом со мной в теплой кровати, улыбаясь, как ангел, я не верил, что это личико завтра расплывается в гримасе ненависти, язвительной остроты, ядовитого укола в мой адрес.
Эта любовь убивала меня.
Деймон работал на тридцать втором этаже в отделе ценных бумаг. Тайлер Фокс из четвертого отдела, счастливый молодожен, сказал мне, что Деймон может помочь в очень щекотливых ситуациях. Но я не совсем понимал, как именно Деймон может помочь мне в моем деле.
Ну, допустим, я расскажу ему о своей проблеме. Он же рассмеется мне в лицо, а про меня будет болтать все наше заведение, люди начнут считать меня за кретина. Но Тайлер меня уверил, что Деймон обладает властью большей, чем нам всем кажется. Поверить на слово Тайлеру было трудно, он сам был не вполне нормальный – женился на какой-то изуродованной калеке. Мало ли, что может такой человек считать за норму.
Деймон сидел в своем кабинете.
Как и говорил Тайлер, он был во всем черном. Я поздоровался, стоя в дверях.
- Что стоите, как чужой? – сказал Деймон, улыбаясь. – Проходите.
Я представился. Мы пожали друг другу руки.
- У меня к вам странная просьба, мистер Де Уилл, - сказал я.
- Странная? – спросил он. – Это мой профиль. Как правило, то, что вам кажется странным, мне видится абсолютно нормальным.
- Гм, ну… дело в том, что моя девушка… моя без пяти минут, жена… она… буквально вьет из меня веревки, непотребно себя ведет, доводит меня до белого каления…
ДеУилл перебил меня.
- А вы не можете поставить ее на место, так как слишком любите ее и боитесь, что она уйдет?
Я вскинул брови – как он догадался?
- Не удивляйтесь, душа человека – штука не такая уж сложная, - сказал Деймон, словно предвидя мой вопрос, – Ваша проблема мне ясна.
Деймон посмотрел в окно, из которого виднелись вершины небоскребов.
- Вы удивляетесь, как вы, при всем вашем благоразумии, могли полюбить эту испорченную и истеричную женщину?
Я кивнул.
- Любовь – это черное чувство. Она затуманивает рассудок, она отнимает силы, она превращает вас в раба…. Ведь так?
- Именно так, – вздохнул я.
- И люди еще благодарят бога за это! – усмехнулся Деймон. - Ваша работа идет наперекосяк, вы не можете забыть ее даже на рабочем месте, вы все время думаете о ней, и ваши мысли уже не так стройны, как раньше? В вашей голове лишь страх, что она покинет вас. Вы сделаете все, любую глупость, лишь бы она осталась с вами. Вы переступаете через самого себя – и вы думаете, что это – от Бога?
Деймон засмеялся.
- Вы на многое пошли ради вашей женщины, а взамен не получили ничего, кроме нее самой. И если бы вы были свободны от этой любви, то вы бы поняли, что обмен – неравноценен.
- Наверное, вы правы, - сказал я.
- Наверное? – спросил Деймон. – Наверное? Вы должны понять, что черные чувства – это не дар, а издевательство над вами, это злая шутка дьявола. Но за избавление от наваждения придется заплатить….
- Сколько? – спросил я.
- Определенные силы могут избавить вас от любви. Но это произойдет таким способом, что вы сами будете не рады.
- А именно? – спросил я. – Ну, хотя бы один пример.
- Пример? – спросил Деймон. – А вот хотя бы неизвестность. Вы будете гадать, что же случится с вами, бояться и дрожать от каждого дурного предзнаменования. Я уже видел такое! Вариантов много…
- Что-то мне не очень верится во все это, во всякие там темные силы… - сказал я.
- По вере вашей да будет вам, - сказал Деймон. - Если вы не верите, что я могу помочь вам, то что же я могу сделать?
- Ну, все равно, спасибо, за разговор, за обсуждение.
- Нет проблем. Когда вы поверите в то, что я могу что-то изменить, приходите.
Я пришел домой, к Паулине.
- Явился, не запылился, - сказала она.
Я ненавидел этот тон, когда ее красивое лицо искажалось в гримасе.
- Да, дорогая, я уже дома, - сказал я.
- Ты обещал сегодня пойти со мной куда-нибудь, - обиженным тоном сказала она. – А сам весь день проторчал на работе.
- Извини, - пробормотал я.
Я хотел обнять ее, поцеловать, но, видя ее настрой, не стал.
- И это все? – сказал она зло. – Извинился, и все? Я звонила тебе в офис тридцать раз, и никто не снял трубку!
- Я был на тридцать втором этаже, я был занят.
- Ты всегда бываешь занят в то время, когда надо быть со мной.
- Нет, я действительно был занят. Милая, давай не будем начинать этого снова. Я так устал сегодня.
- Ах, он устал! – сказала она. – Я, знаешь ли, тоже устала от твоего наплевательского ко мне отношения.
- Дорогая, я тебя люблю больше всех на свете, - сказал я. – Ты же знаешь это…
- Ты только говорить и можешь, а как сделать что-то ради меня, так ты всегда занят!
- Я работаю ради нас двоих, чтобы мы могли в будущем жить как люди.
- А я хочу сейчас жить, сейчас, ты что, не понимаешь? Я живу с тобой уже полгода, а ничего не видела – ни поездок, ни отпуска, ни красивой жизни.
- Разве я не зарабатываю нам на красивую жизнь? – спросил я. – Все впереди, вот увидишь…
- Ты только обещать и можешь, - сказала она. - И не смей подходить ко мне.
- Но, любимая… - начал я.
- И отправляйся спать на диван. Меня от тебя тошнит.
Она захлопнула за собой дверь.
Я угрюмо опустился на стул.
По-хорошему, эти отношения надо было прекратить. Забыть о Паулине. Найти другую. Не мучить себя этими диалогами каждый день. Расстаться и забыть.
Но Деймон был прав. Любовь привязывала меня к ней. Ради нее я работал, ради нее терпел все эти выходки. Я жил от одного дня до другого, ожидая, когда же Паулина соблаговолит снизойти до меня. Может быть, она меня все-таки любила, но ее характер был всегда на первом месте.
В тот вечер я пообещал ей, что завтра же свожу ее куда-нибудь, и я был вынужден сдержать свое обещание. На работе я сказал, что приболел, и мне дали отгул, хотя работы было – невпроворот. Я был с ней в развлекательном центре, я был с ней в клубе, и она была словно звезда – блестящая, яркая, искристая. Она улыбалась мне, она была довольна– когда она была счастлива, я тоже был счастлив. Мы пришли домой поздно ночью – обессилевшие, довольные, счастливые, и она потащила меня в спальню – я был совсем слаб, но не смог устоять – так она была хороша. Через час мы были самими счастливыми людьми на земле. Мы уснули в объятиях друг друга.
А на следующее утро я был вынужден идти на работу и выслушивать нагоняй от начальника отдела, жена которого оказалась в том же клубе, где был я с Паулиной, и теперь мне читали буквально выговор – за ложь и за лень. Я даже не пытался защищаться – мне надо было работать, работать и еще раз работать – я отставал от расписания чуть ли не на недели. Кроме меня, эту работу делать было некому. Я понимал, что квартальной премии мне не видать.
Я пообещал боссу, что впредь подобного не повторится.
Я понимал, что Паулина и мое пылающее чувство к ней мешают моей жизни, моей карьере, моему будущему.
И я решился.
Я поверил.
Я решил довериться Деймону – пусть делает что хочет – колдует, молится сатане или еще что-то придумывает. Но от любви к Паулине надо было избавляться, чтобы можно было ее спокойно игнорировать, отвечать ей без дрожи в ногах и сердце, и, в конце-концов, расстаться.
Решение было принято.
Карьера и будущее были важнее. Да и жить, находясь в вечной зависимости от такого коварного и сложного, непредсказуемого человека становилось все труднее.
И я поднялся на тридцать второй этаж.
Увидев меня, Де Уилл расплылся в улыбке.
- Как дела, старина?
- Слушайте, - сказал я. – У меня к вам дело.
- Я само внимание, - сказал Деймон, жестом приглашая меня сесть.
- Помните наш разговор на прошлой неделе?
- Я ничего не забываю.
- Ну что же, хорошо. Я бы хотел, что бы вы помогли мне.
Деймон вздохнул.
- Ваша любовь уже довела вас? Тянет камнем ко дну?
- Совершенно верно.
- Вы до сих пор думаете, что ваша любовь дана вам от бога?
- Я…
- Ну, сами подумайте, стоит ли богу, который не делает ошибок, давать вам это чувство – любовь к человеку, который вам никоим образом не подходит? Где же его доброта?
- Снова ваши лекции?
- Вы сомневаетесь, - отрезал Деймон. – Посему позвольте мне продолжить.
- Хорошо, так и быть.
- Ваша любовь быстро переросла в подобие ненависти, и теперь вы хотите, чтобы ваша любовь ушла, а равнодушие заняло бы ее место, верно?
Это было правдой до последнего слова.
- Господь скажет вам, что вы приобрели ценный опыт, что он послал вам это как урок – и это вам любой священник подтвердит.
- А на самом деле?
- На самом деле любовь, если она слишком сильная – то есть самая настоящая – дается вам от Князя Тьмы. Он ведь не дает вам того, чего бы вы, люди, не хотели. Вы хотели любить? Любите. Признайтесь, когда вы знакомились с Паулиной, вы ведь хотели ее, желали ее, вас влекло к ней?
- О, да, так и было.
- И вы все бросили, и вы назначили ей свидание, взяли ее номер телефона?
- Именно.
- И вы радовались, и вы говорили себе – с этого дня все будет хорошо, все изменится?
- Да, да, что-то похожее было.
Тут Деймон расхохотался.
- И вы в душе благодарили бога за эту нечаянную радость, радовались, как младенец, и сердце пело, и вы чувствовали себя молодым и сильным?
- Метко подмечено, именно так я себя и чувствовал, – ответил я. – Но что здесь смешного?
Деймон улыбнулся. Глаза его блестели.
- Но прошло немного времени, и вы поняли, что полюбили не того человека. Вздорную, крикливую, злую женщину.
Я лишь кивнул.
- А разве по божески давать вам в спутницы человека, который вас обманывает, предает вас, смеется над вашими лучшими чувствами – и привязывать вас к ней узами, которые крепче любых цепей, прибивать ваше сердце к этому чувству, как запястья к кресту? Разве это справедливо? Разве это честно? Разве это – дар? Тот, кто дал вам это чувство, отравил вам жизнь. Вы – разные люди, каждый из которых должен был найти подходящую себе пару. Но вот вы вместе, и вы живете как кошка с собакой. А все, что вас удерживает, это чувство любви. И вы до сих пор думаете, что это – от доброго и справедливого бога?
Я хотел что-то сказать, но он продолжал:
- И вот вы уже думаете, что лучше бы убежать куда подальше, скрыться, забыть, бросить все на произвол судьбы. И в результате то чувство, которым вы жили, превратилось для вас в самое лютое страдание.
Я поник головой. Он был прав, прав. Все это правда.
- Любовь слепа, говорят люди, - сказал Деймон. - Но у нее есть запасной выход. Так что идите, и причините объекту своей любви как можно больше боли. Например, выгоните ее из дома. Побейте ее, вы же мужчина и за вами сила. Вам станет легче. Дайте любви под зад, в конце-концов. Сделайте что-то плохое, ваша злая половина просит этого, дайте ей то, что она пожелает.
- Я так и сделаю, - покорно сказал я.
Меня уже ничего не удивляло.
- Тогда я добавлю, что вам станет легче, когда этой любви у вас не будет. Вы не надейтесь, что найдете другую. Эта женщина – любовь всей вашей жизни, в ней сошлось воедино все, что вы любите в женщинах.
- Это так, - согласился я.
- И если ваша любовь к ней уйдет, вы вряд ли сможете полюбить когда-то еще.
Он внимательно посмотрел на меня.
- Это что, побочный эффект моей просьбы?
- Разумеется. Ничего не бывает бесплатным в этом мире. Да и в том тоже. Все женщины для вас будут не более, чем утолением мимолетных низменных страстей, и не более того. Вы не сможете больше любить. Каждая из женщин будет казаться вам хуже, некрасивее ее, они все будут для вас слишком обычными, серыми. Вы всех будете сравнивать с ней и понимать - если вы не любите больше ее, то уж этих вы тем более полюбить не сможете
- Что ж, мне это подходит. Может, это и к лучшему.
- По вере вашей да будет вам.
...
Я пришел домой. В голове шумело, я мало что понимал. Навалилось на меня все и сразу…
- Дорогой, ты в этом месяце столько работал, - зачирикала она, увидев меня.
Вспомнила о работе, да еще в положительном тоне.
- Ну, и что? - сказал я.
- Надеюсь, твоя красавица жена получит свой подарочек?
Вот чего она хотела…
Я кивнул.
…
Премию мне вручил сам Деймон. А я и не надеялся ее получить!...
- Ваше желание исполнено, - сказал он, улыбаясь.
Я пожал ему руку.
- Думаю, вы уладите все дела со своей ненаглядной, - добавил Де Уилл заговорщицким тоном.
…
Я шел домой, и с каждым шагом чувствовал нарастающее недовольство, я чувствовал раздражение, я не хотел идти домой к ней.
Опять начнется. Опять все начнется по новой. Премия оказалась не столь большой, как я ожидал. Вернее, я ожидал именно той суммы, что получил, но вот Паулина явно надеялась на большее. Ей все не верилось, что я работаю так много за такие небольшие, по ее мнению, деньги.
Я решил зайти в супермаркет Трай-н-сейв, посмотреть какую-нибудь милую безделушку. Зал был большой, из сиреневого стекла, с яркой иллюминацией, с цветными лампочками разных цветов.
Увидев эти блестящие витрины, до которых мне, собственно, не было никакого дела, я почувствовал что-то вроде непонятной, гложущей тоски, в несколько секунд мне опротивела вся моя жизнь, все эти деньги, весь этот блеск; я стоял посередине оживленного зала, люди сновали туда-сюда, шумели, толкались, радовались, тратили деньги, совершали покупки… а мне было все равно, я словно потерял самого себя в этой толпе, я чувствовал ненужность своего жалкого существования.
Я просто хотел быть спокойным. Я хотел быть собой и перестать быть рабом. И все.
Я считал деньги, что я хотел отложить на подарок Паулине. Я хотел присмотреть ей сережки с бриллиантами (крохотными, правда), которые ей так подошли бы. Так, а вот это я оставил на рождественские пирушки и походы в клубы на всякие вечеринки. А это – на новое платье для Паулины.
К черту!
Да ни гроша она у меня не получит. Не заслужила ни цента. Тоже мне, звезда выискалась, пусть знает свое место.
Я отсчитал необходимый минимум, нужный мне для покупки еды, оплаты счетов и прочего. С яростью я запихнул зеленые бумажки в карман.
А остальное ей не достанется.
Деньги пойдут на более важные цели, чем удовлетворение амбиций и капризов какой-то там девицы.
Я даже не удивлялся своим мыслям.
Я никогда бы раньше даже не посмел подумать обидеть Паулину – я хотел украшать ее, я хотел, чтобы она блестела и сияла, чтобы у нее были лучшие платья, лучшие украшения, потому что ее счастье было моим счастьем - когда она сияла, сиял и я.
Она была красива, как человек, а я хотел, чтобы она была красива, как богиня.
Она была божеством, которому я приносил все эти жертвы.
Я поймал себя на мысли, что думаю о ней в прошедшем времени.
НЕУЖЕЛИ?
Я понял.
Дело было сделано.
Так быстро, я даже не успел доехать до дома.
Я думал, что Деймону придется потратить какое-то время на ритуалы или еще что, но дело УЖЕ было сделано.
Я больше не любил ее. Я спрашивал свое сердце, что оно чувствует, но оно отвечало мне молчанием.
Я думал, что это невозможно, но я ошибался.
Каким-то образом моя любовь ушла. Испарилась, умерла!
Малыш лет девяти - десяти стоял у прилавка с дисками для компьютера с печальным- печальным видом. Его глаза словно бы говорили мне о чем-то, и я очнулся.
Я подошел к мальчишке. Тот посмотрел на меня.
- Ты чего такой печальный под рождество? - спросил я.
- Мне не хватает денег на игру, сэр, - сказал он.
- И ты поэтому такой грустный? - спросил я.
- Да, сэр.
- И сколько она стоит, эта игра? - спросил я.
- Шестьдесят долларов девяносто девять центов, - сказал мальчик печальным тоном.
- Как тебя зовут?
- Берт, - ответил мальчик.
- Берт, если хочешь, я куплю тебе эту игру, - вдруг сказал я. Это было неожиданностью даже для меня.
- А вы не из этих...? - спросил мальчуган с опаской. - Вы ведь не потребуете ничего взамен, дядя?
Я улыбнулся.
- Я куплю тебе эту твою игру, и ты пойдешь к себе домой, а я - к себе. Мне ничего не нужно от тебя. Просто сегодня рождество, и чудеса должны случаться.
- Я хочу взять «Боунсторм», - сказал Берт.
Выкладывая на прилавок бумажку за бумажкой из кошелька, я чувствовал себя свободным. Мне было приятно - просто так, по-человечески подарить человеку что-то, без всякой задней мысли.
Я протянул Берту коробочку.
- Ух ты! - сказал тот, прижимая заветный диск к груди и пряча в сиреневую курточку.
- Беги домой, малыш, - сказал я. - Счастливого рождества!
Берт убежал чуть ли не вприпрыжку, настолько он был рад.
Я улыбался самой счастливой в мире улыбкой, подъезжая на такси к своему району. Я решил выйти пораньше и пройтись пешком по своим родным кварталам, где я вырос. Просто так, подышать свежим воздухом. Я шел по заснеженным улицам, усталым взглядом оглядывая прохожих. Мне надо было идти домой, в опостылевшую квартиру на четвертом этаже.
За два квартала до дома я заметил старика Вилли, который стал калекой в результате аварии - кто-то сбил его, когда он переходил дорогу, так что теперь Вилли имел всего одну ногу, а другая была ампутирована до колена – и вот он шел на костылях, в своих привычных очках в роговой оправе, седую голову покрывала вязаная шапочка.
- Как дела, Вилли? - спросил я.
- А, неважно, - сказал старик. - Мне уже семьдесят четыре. Одной ногой меньше - одной больше, не вижу разницы. Все одно мне гнить в могиле.
Голос его дрожал.
Я проглотил комок в горле.
Я видел Вилли каждый день, он был самым бодрым стариком нашего квартала, его все знали и любили за неистощимую энергию и добрый характер. Теперь же Вилли был просто убитый горем калека, и старался меньше появляться на глаза людям.
- А как ваша жена? - спросил я.
- Хлоя? - спросил Вилли, опираясь на стену спиной. - Ей совсем плохо, с тех пор как я попал в этот переплет. Здоровье ее ни к черту. Я думал, что она меня переживет, а теперь... - Вилли вздохнул.
- А дети вам помогают?
- У них своя жизнь, они живут далеко от нас. Сын приезжал недавно, оставил двадцатку.
- Двадцатку? - удивился я. – Он так беден?
- Нам, старикам, много и не надо. Вот на инвалидную коляску я бы хотел заработать, но боюсь, моей пенсии не хватит, - сказал Вилли.
- Сколько стоит эта коляска? - спросил я как бы невзначай.
- Сто девяносто девять долларов и 55 центов, - улыбнулся старик. - Откуда у меня такие деньги? Но я постараюсь экономить на еде, и, может, куплю когда-нибудь
Я не мог себе представить, как Вилли будет копить жалкие гроши, чтобы купить себе коляску, которая ему была необходима прямо сейчас - костыли были совсем старыми.
Я вытащил бумажник и вынул из него две бумажки с портретом Франклина.
- Ты что, - опешил Вилли.
- Держи, - сказал я. - Тебе они нужнее, чем мне.
- Я не могу это взять, - сказал Вилли. - Это большие деньги, а у тебя молодая жена. Она, верно, ждет твоей новогодней прибавки.
- Моя прибавка больше, чем ты думаешь, - соврал я.
- Тогда.... я, пожалуй, возьму, у тебя, наверное, в долг…. - пробормотал Вилли.
- Бери, Вилли, и выпей за свое здоровье со своей женой.
- Век не забуду, - сказал Вилли.
- Довести тебя до дома? - спросил я.
- Нет, я сам доберусь, - ответил Вилли.
Я стоял и смотрел ему вслед, наблюдая, как он ковылял по заснеженной улице.
Словно тяжкий груз упал с моих плеч.
У зеленого бака, в котором пылал огонь, грелись трое нищих. Это были старики. Им было лет по шестьдесят.
- Как дела, господа? – спросил я.
- А тебе – то что, сынок? – сказал один из них. – Иди домой, если он у тебя есть.
- Как же так, в рождество останетесь без подарков? - спросил я.
- Ты издеваешься над нами? – спросил другой, в толстой коричневой шапке.
- Нет, просто хочу помочь, - сказал я. – Держите.
Я дал каждому по двадцатке. Старики неуверенно взяли бумажки и спрятали в карманах.
- Выпейте за мое здоровье, ребята, - сказал я.
- Обязательно, сэр, - сказал один из них.
Другой добавил:
- Сынок, у тебя доброе сердце, да благословит тебя Господь.
Я кивнул и пошел дальше. Господь, думал я, наверняка здесь ни при чем.
Это Деймон. Это его работа.
Я поднимался по лестнице как свободный человек, вприпрыжку, на упругих ногах. Я открыл дверь, потом с грохотом захлопнул ее. Скинул начищенные до блеска ботинки. Расстегнул ремень, включил свет в прихожей. Паулина появилась из кухни. Секунду спустя она повисла у меня на шее. От нее пахло дорогими духами.
- Как твои дела, получил свою премию? - спросила она. - Ты ведь такой щедрый!
- Да, я щедрый, как сам господь бог, - сказал я.
- Ну, покажи мне их, - сказала Паулина.
- Доллары? - спросил я.
- Ну, конечно, а что же еще?
Я вытащил из нагрудного кармана пиджака оставшиеся зеленые бумажки. Бросил их на стол.
- Считай, - сказал я.
Она послюнявила палец и начала пересчитывать доллары.
Лицо ее мрачнело с каждой отсчитанной бумажкой.
- Тебе что, не дали премию? - зло спросила она.
- Дали, - ответил я.
- Ну, и где она? - спросила Паулина. Голос ее был на грани срыва, я чувствовал.
- Я купил мальчишке игру, а старику Вилли дал денег на инвалидную коляску, - честно ответил я.
Она взорвалась.
- Ты скотина! - завопила она. - Сейчас же доставай бабки, где ты их спрятал?!
- Я не прятал, милая, я был щедрым. Я отдал их мальчишке и старику.
- Ты шутишь??
- Я был щедрым - ты ведь за это меня любишь, верно? - сказал я и чуть не засмеялся.
- Ты что, выпил? - спросила Паулина. - Ты пропил деньги, верно?
Она все не могла поверить в то, что я сделал.
- От меня пахнет спиртным? - спросил я.
- Если ты это действительно сделал... - прошипела Паулина.
- То что? - спросил я, и мой тон был даже наглым.
- То меня тебя больше не видать, как своих ушей, - воскликнула она. - Будешь спать на диване.
- Нет, дорогая, сказал я. - Я буду спать в спальне, а ты - на диване.
Повисла пауза. Еще день назад я бы этого молчания не выдержал бы и пошел на попятную.
Она отвесила мне звонкую пощечину.
Я расцвел в улыбке.
Деймон что-то сделал со мной, со всем моим я, с целым миром.
Еще вчера я бы до смерти испугался потерять ее, потерять навсегда; я ненавидел ссоры, я не мог ей грубить; я, в конце - концов, был влюблен в нее, как школьник.
Теперь же я чувствовал вместо всего этого пустоту - словно внутри меня был большой пузырь с воздухом, и я словно был полон гелия - настолько легко и свободно мне было. Я вошел в спальню и закрыл за собой дверь.
Паулина через десять секунд заколотила в дверь.
- Я завтра же съеду от тебя, бездушная скотина! - вопила она.
Я снял пиджак и повесил его на вешалку, прямо на ее ночную рубашку с кружевами, что я купил ей в прошлое рождество.
Это явно предназначалось для меня, сегодня мы должны были предаться страсти.
Я засмеялся.
Ну, Деймон, ну молодец!
Я не понимал, как он этого добился... да и не хотел понимать.
Я упал на широкую кровать для двоих, раскинув руки. Я смотрел в потолок и смеялся, как сумасшедший. А Паулина за дверью плакала.
Я понимал, что это, наверное, было моим худшим рождеством – у меня не было больше женщины, у меня не было любви, у меня не было секса, я спал один …но я был доволен собой. И это меня согревало лучше всяких рождественских огней.
…
Я проснулся утром от грохота. Еще не открыв глаза, я понял - это Паулина. Она собирала свои вещи.
Я, потягиваясь, вышел из спальни.
Она молча, не глядя на меня, набивала чемодан.
Я наблюдал за ней, не говоря ни слова.
- Скотина, - наконец сказала она, не глядя в мою сторону.
- Я тебе все отдавала, лучшие годы своей жизни! Я могла бы со своей красотой быть женой какого-нибудь влиятельного сенатора, но нет – я как дура, осталась с тобой. Что на меня нашло, как я могла выбрать такое ничтожество, как ты! Ты вообще никто, понял?
Голос ее звенел от злости.
- И непонятно чем в жизни занимаешься, ни гроша за душой. Жмот к тому же.
Она захлопнула чемодан.
- Ты сволочь, гад и мразь. Молчишь тут, как немой. Хотя тебе уже слишком поздно извиняться, ясно тебе?
Я сделал неопределенное движение головой.
- Язык проглотил? – воскликнула Паулина.
- Ты оставила свою ночную рубашку в спальне, - сказал я.
- Оставь ее себе. Тебе она нужнее - тебя вообще, я вижу, женщины не интересуют. Тебя вообще никто не интересует, кроме себя самого!!
- К чему весь этот крик? – спросил я. – Уйди спокойно.
- Спокойно? – закричала она. – Спокойно?! Да, тебе-то все равно теперь! С чего это ты такой равнодушный? Нашел себе другую?
- Нет, просто я решил, что нам надо расстаться.
- Врешь! Ты давно мне изменяешь, я чувствовала! Держу пари, не успею выйти за дверь, как эта девка здесь объявится!
- У меня никого нет.
- Я ради тебя на все шла, я тебя ублажала, я тебя ждала каждый день с твоей чертовой работы, я мирилась с твоей невнимательностью, с наплевательским отношением ко мне – я мирилась, я терпела! И что я получила за свое хорошее к тебе отношение? Ты со мной обошелся, как с собакой!
- Ну….
- Молчи! Молчи, урод ты эдакий! Никогда ни копейки не принес лишней, все копил, копил, откладывал, экономил! А премию получил – так ни цента мне не дал! Ни цента! Наверняка у тебя есть где-то все эти деньги, вот только ты держишь их не для меня, а для какой-нибудь девки с твоей проклятой работы!
Она накинула на плечи шубу, которую я ей подарил. Какая бессмысленная трата денег.
- Ублюдок неблагодарный, я ухожу от тебя. Ты хоть понял, что ты натворил? Я больше не вернусь, понимаешь?
- Уходи, не тяни.
Она дала мне пощечину.
И тут я сказал себе – ну что ж, Эдвард, рядовой клерк из небогатой семьи, избавься от этого груза раз и навсегда.
- Иди к дьяволу, - сказал я.
Я даже не посмотрел ей вслед, когда она хлопнула дверью.
Я удалил ее телефон из своей телефонной книги. Вырвал из записной книжки все страницы, где она упоминалась. Ее вещей, кроме ночной рубашки, в доме не осталось, она все забрала. Какое облегчение.
Рождество я провел у старика Вилли и его жены. Она накрыла на стол, и мы встретили праздник, как самая настоящая семья. У Вилли новая, блестящая коляска, и его жена катает его иногда по улицам нашего квартала, иногда это делаю я.
Как там малыш Берт? Наверное, играет в свою игру?
Нищие, наверное, устроили себе пирушку возле бака.
…
Я вышел из дома.
Было семь часов утра.
Через час я должен был быть на работе. И я намеревался отдаться работе со всей нерастраченной страстью.
Я взял такси и поехал в офис.
Миллионы огней для меня снова загорелись.
Я понимал, что денег мне теперь хватит на все, что я захочу для себя. Если мне нужен будет секс, я сниму лучших пуэрториканских девок. Если мне нужна будет ласка и забота, женюсь на тихой домашней девочке, и она будет любить меня, без скандалов, она будет украшать мой быт, согревать холодными ночами и все такое прочее. Но я не буду любить ее. Мои родители никогда не любили друг друга, а прожили вместе всю свою жизнь. Любовь – это наваждение дьявола, даже когда она разделена. Она отравляет жизнь.
Я подъехал к месту работы - серебристому небоскребу нашей компании.
Я поднялся в лифте на свой этаж с одной милой секретаршей из четвертого отдела. Я улыбнулся ей, она улыбнулась мне.
Здорово! Теперь я замечаю других женщин, пусть даже меня к ним и не тянет.
Я зашел поблагодарить Деймона.
Он все так же сидел за столом в своем черном костюме и изучал бумаги. Увидев меня, он просиял.
- Как ваши дела, коллега? Вы свободны теперь? Вас не тянет ко дну ваше сердце?
- Нет, больше не тянет. Спасибо.
- Да не за что. Я лишь попросил.
- Я не совсем понимаю о чем вы, но это неважно, - сказал я.
- Разве нужно все понимать?- ухмыльнулся ДеУилл. – Это лишь мешает. Если я начну задумываться, как заработаны миллионы, которые проходят через нашу корпорацию, то можно ведь и с собой покончить, верно?
- Точно, большие деньги бывают слишком грязными.
- Верно мыслите, приятель.
Тут в дверь вошла Паулина.
Я был удивлен, почти шокирован.
Что она здесь делает?
Она фыркнула, увидев меня, и, демонстративно отвернувшись, обратилась к Деймону.
- Дорогой, мы сегодня поедем а вечеринку к дядюшке Эскобару?
- Конечно, милая, - отвечал ДеУилл. Паулина прошла мимо меня, толкнув меня плечом, и уселась к нему на колени.
- Вот значит, как, - сказал я.
Деймон пожал плечам.
- Всему есть своя цена, помнишь?
Я постоял немного в задумчивости, наблюдая, как Паулина целует Деймона, сидя у него на коленях и обвивая его шею руками.
Что ж, у нее воя жизнь, а у меня своя, - подумал я.
И вышел.
Вы могли бы подумать, что я почувствовал ревность.
Ничего подобного. Мне это было неинтересно.
Личные дела сотрудников и тем более, начальства меня не касались. Если Де Уилл хочет носиться с этим грузом, пожалуйста.
Но каково коварство! Вот почему он хотел избавить меня от любви к ней – он сам положил на нее глаз!
Впрочем, человек, который вращает в банке туда-сюда миллионы самых грязных долларов, вряд ли должен быть образцом сострадания и понимания. Я ведь знал, с кем заключал сделку.
В конце-концов, он же должен был получить что-то за свои труды.
Я чуть было не засмеялся – какую веселую жизнь она ему устроит. В любом случае, мы оба остались в выигрыше. Пусть я потерял любовь, я разучился любить, но обрел свободу. Де Уилл получил себе женщину, которую, видимо, давно хотел. Что ж – сделка сделана.
В холле краем глаза я заметил симпатичную секретаршу – ту самую, что видел в лифте чуть ранее.
- Привет, - сказал я.
- Привет, - сказала она.
Я улыбнулся ей. Сегодня ночью будет весело.
МЕХАНИК КЕНВУД.
Дом Кенвудов, 14 декабря 2190 г.
…И вот он дома. Обнял Келли, поцеловал Розмари. Они рады, что он вернулся. Обед вышел на славу. Довольные жена и дочь устроились перед телевизором смотреть свое любимое шоу. Он пошел на кухню, сам вызвался помыть посуду, хотя Розмари была против. Пожалуй, момент идеален. Конечно, можно было выбрать время и получше, но если он не сделает этого сегодня, он не сможет сделать этого никогда - память сыграет с ним злую шутку, и разум подведет его.
Тони сжал в руках кухонный нож. Сейчас или никогда. Он должен сделать это, иначе он сам не сможет жить. Его жена сидела на диване и смотрела телевизор, его восемнадцатилетняя дочка рядом с ней что-то писала в блокноте. Он же следил за ними из кухни, притворяясь, что возится с посудой…
- Вам нет места на белом свете, проклятые твари - подумал он, перекладывая нож из одной руки в другую. Сначала он убьет дочку, когда та пойдет в туалет, а жену убьет, когда та уляжется спать. Главное, без шума. Без шума, потому что иначе будет совсем сложно. От зала до туалета было футов семь - восемь. Келли как раз выпадет из поля зрения жены. Чем ближе приближался момент, тем нервознее становилось его состояние. Он с волнением наблюдал, как дочь ерзает на сиденье - скоро захочет в туалет. Когда Келли отложила блокнот и поднялась с дивана, время для него превратилось в тягучую резиновую субстанцию, он словно продирался сквозь нее. Шаг за шагом Келли приближалась к нему, каждый ее шаг по ковру отзывался в нем ударом прямо в сердце.
- Ну, давай же,- подумал он,- давай же, быстрее,- но даже эти слова замерли в нем. Он не смог этого сделать, когда она вошла в туалетную комнату, даже не взглянув на него. Он тяжело дышал, сердце накачивало его пульсом по самое горло, так что он начал потихоньку задыхаться. Она сделала свои дела на удивление быстро, если он мог правильно чувствовать время. Когда Келли выходила из туалета, она заметила его.
- Папочка, спокойной ночи!- сказала она и обняла его. Он обхватил ее левой рукой и крепко прижал к себе, правую он держал за спиной - в ней был нож.… Сейчас, сейчас, сейчас, он проглотил колючий комок в горле, стук в голове наполнил все вокруг - и вонзил нож ей в спину. Лезвие вошло по левую сторону позвонка, вонзилось прямо в сердце. Он зажмурил глаза, пока кряхтящая в предсмертной судороге Келли сползала по нему на пол. Он сжал зубы, их скрежет отдавался у него в голове гулким эхом.
Когда он перевернул ее лицом вверх, ее глаза уже остекленели. Он шумно выдохнул воздух, словно какая-то черная гарь вышла из его горла. Он схватил тело Келли в охапку и запихал в тумбочку под плитой. Там ее не заметит Розмари.
…Оставалась жена. Она все еще сидела в кресле и смотрела телевизор. Но так будет продолжаться недолго. Вскоре она начнет искать, где же Келли и, поэтому, надо убить ее сейчас, пока она не заволновалась. Истерическая дрожь заколотила все его тело; время, до этого тянущееся, как желе, вдруг ускорилось до того, что он даже не успел подумать о том, что же собирается сделать - он уже делал это. Быстрым шагом он подошел к жене, преодолев все семь или восемь футов и, вонзив нож ей в горло, провел лезвием от уха до уха. Захлебываясь кровью, Розмари упала лицом вниз. Две конвульсии, всего две, и вот она уже затихла. Затихла навсегда. Тони бухнулся на пол - сначала упал на колени, потом осел назад и, наконец, растянулся на полу и уставился в потолок. Дело было сделано. Теперь, если спрятать тела, все будет в порядке. Полиция ничего не найдет, если он все хорошенько устроит и приберет здесь. Сейчас он в безопасности, ему ничего пока не грозит. Надо лишь избавиться от тел и найти, что сказать полиции. Впрочем, за этим дело не станет - у него уже были продуманы все варианты. Деймон поможет, в этом не было сомнений.
Институт Исследования Времени,
10 декабря 2190 года.
Тони вошел в свой кабинет легкой походкой. Вечер вчера удался - он с друзьями очень неплохо провел время. Особенно весело было, когда стриптизерша вылезла из торта, и еще когда он танцевал с ней на глазах у порядочно пьяных дружков. Потом он уединился с ней… о да, это было круто. Не то, что с надоевшей до зеленых веников Розмари. Спору нет, Розмари была когда-то хороша, но сейчас ей было уже сорок два, и красота ее поблекла. Впрочем, оставайся она даже такой, какой была восемнадцать лет назад, это все равно было бы невыносимо - каждую черту ее лица Тони знал наизусть, даже каждую морщинку он изучил пристально. А молодая и горячая стриптизерша напомнила ему годы молодости - тем более что каждый раз он выбирал новую женщину, он мог выбирать - все-таки жалованье главного Механика Временных Процессов дает очень многое. Да, на работе все было хорошо. Вот только дома становилось все хуже и хуже.
Дочь тоже не особенно радовала его своими успехами. Тони все время боялся, что вечные вечеринки в колледже не доведут ее до добра, и она может закончить так же, как и те многочисленные девочки по вызову, которыми он регулярно пользовался. Он знал, что Келли выпивала - отцы ее подружек работали с ним в Институте. Многочисленные бой-френды Келли тоже особенного почтения не внушали - типичные придурки из средней школы. Слава богу, у Келли не хватало наглости никого из этих кретинов привести домой. Впрочем, то, как себя вела его дочь, вряд ли могло к ней привлечь порядочных молодых людей. Он, конечно, сам был не промах - открыто изменял жене, - и Розмари об этом знала - и он знал, что она знает, но скрывал это знание от нее. Он видел ее, когда она застала его и одну из подружек у него в офисе - вечно она сует свой нос, куда не надо - он тогда притворился, что не заметил ее, а она тихонько скрылась за дверью. Дома по этому поводу не было произнесено ни слова. Розмари, правда, несколько дней ходила как в воду опущенная, но потом потихоньку отошла. Конечно, развестись с Тони значило потерять все, что она имела. Тони был достаточно умен, чтобы не подписывать никаких сумасшедших брачных контрактов - и при разводе Розмари получила бы приличный такой кукиш - жалкие алименты, которые, впрочем, ей пришлось бы из него выбивать долго и нудно. Келли тоже не особенно-то любила отца - несмотря на достаточно теплые отношения дома, все это длилось лишь до первой стычки отцовских интересов с амурными делами дочери. Что удивительно, его жена поддерживала Келли во всем и всегда говорила, что парни Келли - вовсе не такие уж плохие ребята. Конечно, он понимал, что Розмари никогда бы не одобрила такого поведения дочери, если бы не хотела насолить ему за измены. И это раздражало его.
Рано или поздно они доведут его до развода, нельзя же так накалять обстановку. Скрытая война двух женщин против него одного начинала напрягать его все сильнее с каждым днем. Подавать на развод он не хотел - все же Розмари достойно исполняла свои обязанности как домохозяйка. Годами Тони не задумывался о таких бытовых вещах, как чистая и выглаженная одежда, завтрак или ужин, чистота и порядок в доме… Хозяйка Розмари была идеальная, и благодаря ее стараниям быт никогда не волновал его. Повесить же на себя такую обузу разом, с размаху прыгнуть в болото быта Тони никак не желал. А мысль о том, что можно нанять домработницу даже не приходила ему в голову - он терпеть не мог, чтобы в его доме находились чужие люди. Таким образом, Тони просто держал свое мнение при себе и в семейные споры не влезал, старясь быть как можно более положительным и позитивным во всем. Просто иногда глупость его дочери или жены перевешивала любой довод разума, и он срывался. И снова начиналось это противостояние, в котором он всегда проигрывал - с двумя воинственно настроенными женщинами он не мог справиться. Заканчивалось все каждый раз скандалом. В довершение всего, Келли захотела снять себе квартиру на другом конце города, подальше от родителей. Тони понимал, что она снимет эту квартиру не только для себя, что Розмари будет часто, очень часто бывать у нее, а потом и вовсе там поселится. Поэтому он противился этому - в таком обороте событий проще развестись, чем содержать жену и дочь, которые не живут с ним. Он держал ситуацию на кончике ножа - одно неверное движение, и… Он знал, что денег у Келли нет, и заработать на квартиру она не сможет без его помощи. К тому же его повысили до старшего механика, доход его возрос чуть ли не вдвое, теперь уж отказать в материальной помощи дочери он никак не мог, но все равно держал жесткую оборону в этом вопросе. Он отказывался давать жене и дочери денег больше, чем на самое необходимое. Он понимал, что Келли и Розмари что-то придумают, во всяком случае, постараются придумать. Знать бы, что они затеяли. На развод они не пойдут - ну только если… вряд ли. Привести в действие план с переездом и частыми отлучками из дома у них никак не получится без его денег. Значит, они хотят сделать что-то другое. Ты параноик - сказал он себе.
- Они ничего не смогут сделать, ну сам подумай?-
Действительно, на их месте он сам бы не нашел выхода.
Впрочем, надо было думать и о делах. Экспериментальная капсула времени была почти готова, и все это производилось в обстановке чрезвычайной секретности. О разработке знали только пять человек, включая его, и все давали строжайшую подписку о неразглашении. Впрочем, каждый из работников понимал, что с ними в таком случае сделает босс могущественной государственной корпорации. Никто не хотел случайно упасть с моста или, тоже совершенно случайно, повстречать в подворотне уличных хулиганов. Все механики знали друг друга в лицо, и об успехах докладывали напрямую Боссу, Деймону Де Уиллу. Де Уилл поставил Тони главным, несмотря на то, что знал, какое у него положение в семье. Видимо, он считал его самым посвященным делу. И верно - Тони частенько ночевал на рабочем месте, с самого утра посвящая себя компьютеру и формулам. В конце-концов, все перевесило изобретение самим Тони ИЭВ - измерителя эмоциональных всплесков в пространственном континууме. Система эта была такова - при путешествии во времени можно узнать, когда же путешественника ожидают эмоциональные перегрузки, то есть какие-то крупные события - самый же крупный всплеск означал смерть. Схема идеально сработала на животных и даже на ДНК-проекции давно умерших пациентов, сдавших свои тела фирме за приличную сумму, доставшуюся их семьям. Над этой системой Тони корпел несколько лет, даже не опасаясь конкурентов - все документы хранил у себя лично Де Уилл, а остальные механики с трудом понимали, что же в них написано - общую идею они улавливали, но понять в деталях не могли.
После очередного скандала с семьей Тони несколько дней просидел на работе, отделываясь от Розмари лишь звонками. Капсула стараниями Механиков была почти готова, вот только пока не было принято решения испытать ее. Все-таки это было слишком рискованно - животные, это конечно, хороший тест, но они все же не люди, у людей куда сложнее нервная система, и неизвестно, что может случиться.
Босс дал им неделю на то, что бы они нашли лояльного и молчаливого добровольца или же выбрали кого-то из них пятерых. В конце-концов, согласился Тони. Де Уилл крепко пожал ему руку, улыбаясь хитрой улыбкой. Механики были так обрадованы тем, что не им придется отправляться в рискованное путешествие, что устроили ему потрясающую "прощальную вечеринку". Да, вечер действительно прошел на славу.
Но было уже утро.
…Он сел в капсулу, его зафиксировали ремнями - которые, как он знал, в принципе бессмысленны, но раз уж Босс настаивает… Де Уилл сидел напротив него и внимательно наблюдал за приготовлениями. Их, в сущности, не было вовсе - машину требовалось лишь включить, и все. Дверца закрывалась, он сам выбирал момент по своей эмоциональной шкале и сам же нажимал кнопку. Так было в теории. Теперь Тони должен был проверить все это на практике. Он даже не нервничал, ему было очень и очень интересно - он первый совершит путешествие во времени, и никто не хочет занять его место, быть впереди него, подставить его - как он думал в начале разработки. Какой же момент выбрать? Он включил датчик пространственно-временно-эмоционального прибора. По шкале он видел много эмоциональных всплесков, которые снимались прямо с самого времени, их было много - все маленькие, ясно, что это скандалы. В конце шкалы он увидел огромный всплеск, куда больший, чем тот, что обозначал смерть. Значит, насильственная смерть. Тони похолодел. Нет, не может быть. И произойдет это… он перевел, эмоциональные единицы во временные - через несколько месяцев! Через несколько месяцев, в марте, двадцатого числа, восемнадцать тридцать три… Ужас охватил Тони - так скоро? Как же это? Он судорожно думал, что же могло с ним произойти в этом будущем. Судя по датчику, когда он приблизил эмоциональное событие в максимально приближенный масштаб, он умрет быстро. Он знал, что будет с ним, если он умрет в будущем - он сразу же после момента смерти вернется назад целым и невредимым, это было многократно проверено на собаках, и в случае с человеком наверняка было бы то же самое.
- Эй, Тони, - сказал Де Уилл. - Только не пытайся увидеть там момент своей смерти, окей? Нам не нужно здесь нервных срывов.
Боссу видно было, что он побледнел и покрылся потом.
Тони не мог понять, зачем он задал этот вопрос именно сейчас.
…Он молча нажал кнопку закрытия люка. Он намеренно сделал так, что бы капсула не могла управляться снаружи, (он мотивировал это сложнейшими формулами, которые кроме него, никто не понимал) - ему нужно было лично управлять процессом. И поскольку ему верили на сто процентов, так и было сделано. Тони резко ткнул пальцем в точку эмоционального выброса, в момент своей смерти, март 2190 года. Машина пришла в действие - легкий зуд по всему телу, чувство полной опустошенности и …
20 марта 2190 года.
Было темно, голова гудела. Тони чувствовал страх. Он попробовал рассмотреть хоть что-то, но перед глазами все плыло.; попытался пошевелить руками и ногами. Но оказалось, что он был связан. Привязан к стулу. Крепкими веревками, руки смотаны за спиной тугим ремнем. Когда зрение вернулось к нему, Тони попытался рассмотреть все вокруг себя. Он был у себя дома - это был подвал, где он хранил инструменты, еще когда он мнил себя слесарем; горит лишь настольная лампа напротив него, стоящая на цементном полу. Вот уж где он не думал умереть - у себя дома! Кто же прокрался к ним и связал его? Проникнуть в дом было легко - он никогда не устраивал из дома крепость. Его дом был таким же, как и тысячи других. Попасть сюда мог кто угодно, например, можно взломать дверь… Он услышал голоса - знакомые до боли голоса, кто-то на кухне. Розмари и Келли?! О боже, они тоже были здесь, значит, преступники схватили и их тоже! Он задергался, пытаясь вырваться из веревочных объятий, но тщетно - узлы только крепче врезались в тело, а ремень плотнее стискивал его запястья. По звуку шагов по ковру он понял, что кто-то шел к нему из кухни - это был тот или те, кто…
…он увидел Розмари. Она не была связана. В ее руках был пистолет, дуло которого она направила на него. На лице Розмари было насмешливое, жестокое выражение.
- Ну что, милый мой,- произнесла она. - Подпиши-ка эти бумаги о передаче дома и имущества в нашу с Келли собственность, и твоя смерть будет быстрой.
Тони увидел дочку, появившуюся из кухни. Она старалась не смотреть на отца.
- Делай, как мама говорит, пап, - сказала она. Тони не мог поверить своим глазам. Нет, этого не может быть, это неправда. Так вот на что они пойдут ради его денег. Чудовища, хладнокровные убийцы, готовы на такое…!
- Думай, скотина! - послышался резкий окрик Розмари. - Решай сейчас, или твоя смерть будет очень долгой!
Тони молчал, он не мог произнести ни слова, от такого поворота событий он потерял дар речи.
- Мы освободим тебе одну руку, и ты подпишешь эти бумаги, - продолжала Розмари. - Ты ведь заботишься о благе своей дочери и любимой супруги, правда?
Тони попытался вырваться, но безуспешно. Розмари засмеялась, Келли тоже.
- Им смешно! - с ужасом подумал он. Они смеются над ним, и готовы убить его в любую секунду. А если он не сделает того, что им нужно, они наверняка будут его пытать. Надо подписать, иначе… Келли уже развязала ремень на его правой руке и подкатила тумбочку так, чтобы можно было на ней писать, затем положила на нее стопку листков.
- Подпиши, пап, - сказала Келли. - Нам всем будет легче.
Тони дрожащей рукой поставил свою подпись на всех листках. В конце-концов, так будет проще для всех. Келли схватила стопку, жадным взглядом удостоверилась в верности подписи и немедленно скрылась в соседней комнате. Розмари же навела на него пистолет.
- Прощай, скотина, - сказала она.
Вспышка света и адская боль в груди разорвали его сознание на части.
Институт Исследования Времени,
10 декабря 2190 года.
- Да вытащите же его скорее!- раздался резкий мужской голос. Это был Де Уилл.
Слава богу, я в своем времени, мелькнула мысль в голове Тони. Тело не слушалось, но мозг кое-как работал. Две пары сильных рук вытянули его из капсулы - это были его напарники, они были очень встревожены.
- Тони, ты что же это затеял! - дрожащим голосом сказал один из них. - Мы думали, что тебя уже не вернуть.
- Не говори с ним сейчас,- сказал другой. - Посмотри на него, он совсем бледный!
- Немедленно в госпиталь!- раздался громкий голос Деймона. Последнее, что увидел Тони перед тем, как потерять сознание, был белый потолок комнаты для испытаний.
Лазарет Института Исследования Времени, 11 декабря 2190 года.
Он лежал на кровати в лазарете, находившемся прямо в здании Института, и думал. Думал о том, что он увидел в будущем. О жене, о ребенке. О деньгах. О человеческой жадности. О своей судьбе, которой предстояло оборваться совсем скоро. О будущем, которое он должен был изменить. Как-то надо его изменить, он не допустит, чтобы такое случилось с ним. Как не допытывались его коллеги, что же он видел, Тони лишь молчал.
- Стресс, - объяснил всем Де Уилл.
А самому Тони Деймон пожелал скорее вернуться домой. И глаза его смеялись.
…Когда Тони шел домой, легкий ветерок превратился в назойливую муху, залетающую под одежду, а все люди стали врагами. Он больше не верил миру, который был - и будет - так жесток. Он больше не верил судьбе, сделавшей такое с его жизнью. Больше не верил в "любовь", которая способна обратиться в самое лютое зло.
Дом Кенвудов, 14 декабря 2190 г.
…И вот он дома. Обнял Келли, поцеловал Розмари. Они рады, что он вернулся. Обед вышел на славу. Довольные жена и дочь устроились перед телевизором смотреть свое любимое шоу. Он пошел на кухню, сам вызвался помыть посуду, хотя Розмари была против. Пожалуй, момент идеален.
СПОР.
Я был лучшим другом Тоби - мы жили по соседству и работали на одной улице в одном здании, у Деймона Де Уилла. Тоби был тихим, спокойным парнем двадцати пяти лет; работник он был дисциплинированный, серьезный и полный идей - всегда что-то придумывал, изобретал какие-то схемы - благодаря чему и работал в отделе финансовых инноваций. Я же обычно сидел в офисе этажом ниже, и перебирал бумаги.
Деймон частенько вызывал Тоби к себе, но никогда не ругал - наоборот, Тоби был на хорошем счету.
Но дело было совсем не в этом.
Была еще и Джулия.
Она работала декоратором на двадцать третьем этаже - он нуждался в переработке - непонятные красные пятна проступали по потолку, а сверху находился кабинет Деймона. Я знал, что Джулия нравилась Тоби. Вот только было и то, чего я не понимал - почему же Тоби все никак не предпримет никаких мер по расположению сердца "красавицы" к себе? Они были знакомы, но... Когда я спрашивал его об этом, Тоби лишь отмахивался - мне не до того, у меня столько мыслей, я не могу отвлекаться, говорил он. Само собой, многое объяснял тот факт, что Тоби никогда не был красавчиком и не пользовался популярностью у женщин. То есть совсем. Даже в ночных клубах, куда мы вместе ходили, на разных вечеринках и банкетах, которые устраивало начальство, дамы будто игнорировали его. Вроде бы, ничем, кроме неприглядной внешности, Тоби ни от кого не отличался, были даже парни и пострашней, чем он, но… женщины видели в нем только знакомого, и не более того. В общем, Тоби был в работе с утра до ночи, выдавая фонтан идей каждый месяц. Вытягивать его на какое-то общение с женщинами было занятием бесполезным. Я и сам не видел в этом смысла. Я даже не звал Тоби с собой на вечера, где были красивые девушки - он знал, что их внимание не будет обращено на него - зачем лишний раз убеждаться в этом? Но было у Тоби одно слабое место - это споры. Обладая живым, моментально срабатывающим умом, Тоби мог доказать все что угодно кому угодно - взять хотя бы начальство, которое он регулярно подвигал на разные авантюры, которые обходились фирме в сотни тысяч долларов - прибыли. Порой доказать успешность той или иной финансовой операции мистеру Де Уиллу было очень трудно - их ожесточенные споры слышались иногда сквозь двери - но тем не менее, Тоби всегда имел решающий голос. И ни разу ничего не провалилось. Думаю, даже если бы Тоби подвел босса раз десять подряд, то это не повлияло бы на все то, что он сделал для корпорации. Да и в обычной жизни Тоби умел и имел желание спорить.
И вот однажды вечером Де Уилл вызвал меня к себе. Просто позвонил в кабинет и попросил зайти. Это было странно, так как я вообще никогда не был у босса в кабинете, кроме, разве что, того дня, когда меня принимали на работу. Вот, к примеру, Тоби бывал у босса каждую неделю. Я ожидал чего-то плохого - все-таки вызов к начальству это вызов к начальству. Не чай же с ним пить?
Каково же было мое удивление, когда Деймон предложил мне стакан чая. Я сидел перед столом босса в кресле, пил дорогущий чай и все ждал, когда же начнется разговор по существу.
- Тоби Кровер ваш друг? –спросил Де Уилл, глядя сквозь приоткрытые жалюзи на закатывающееся солнце.
- Да, а что?
- Вы, не заметили, что он переживает не самые приятные деньки?
- Почему вы так решили?
- Все очень просто, друг мой. Когда работник перестает достигать старых показателей и выдавать прежние результаты, то это означает только две вещи. Либо он охладел к работе, в чем я сомневаюсь, либо у него какие-то проблемы в личной жизни, которые давят на него и мешают нормальной работе.
- Я не знаю, мистер Де Уилл....
- Неужели вы совсем не понимаете, о чем я и в чем проблема?
- Ну... как бы, я могу лишь предположить, что, может быть, он влюбился в кого-то.
- В кого-то? Не увиливайте, вы знаете, в кого он влюблен.
Откуда он все знает?!
- Хорошо, хорошо, ему нравится Джули Свенсон.
- Эта декораторша? - удивился Деймон. - Вот ведь божья воля....
- Ну, я так думаю. Не спрашивал у него, но...
- И что же - она не ответила ему взаимностью?
- Вообще-то... А почему вас это интересует, это же личная жи..
- Мистер Лоулесс, когда личная жизнь моих работников мешает преуспеванию моей фирмы, я стараюсь избавить их от проблем, чтобы работа вновь вошла в прежнее русло. Это понятно? Я стараюсь помочь.
- Понятно... вы правы.
- Я всегда прав.
- Хорошо. В общем, он даже не подошел к ней... пока.
- Застенчивый? Некрасивый? Что - то еще?
- Да он, как бы сказать... не слишком популярен у женского пола.
- Не продолжайте. Я все понял - человек понимает, что у него нет шансов, и поэтому уступает этот путь другим. Верно?
- Откуда вы знаете это?
- Дорогой мистер Лоулесс, я много лет живу на свете...
- Но вы не старше меня, сэр...
- ....и о многом знаю лучше вас. Вы - клерк. А я - ваш босс. Это уже о многом говорит. Так?
- Конечно, но...
Де Уилл посмотрел на меня. Ох и взгляд, я аж похолодел.
- Если Тоби не хочет, может, можно сделать так, чтобы это было ему нужно?
Или наоборот, простимулировать желание?
- Я не совсем понимаю...
- Я думаю, что нам надо совместить слабое место Тоби с тем, что у него получается лучше всего.
- Все еще не понимаю.
- Тоби - превосходный полемист. Если бы он работал в мэрии, то думаю, наш глупый мэр уже давно был бы президентом. Он может убедить кого угодно в чем угодно и обожает спорить. Вы только подумайте, я проиграл ему тысячу долларов!
- Вы? Когда? Как это получилось?
- Очень просто - я считал, что наши акции поднимутся, а он сказал что упадут. Он ведь ....
- Но извините, какое это отношение это имеет к Джули?
- Не только к Джули, но еще и к вам.
- Ко мне?
- Вы поспорите с ним. Поспорите, сделаете ставку. Заключите пари.
- Какое же?
- А вы и верно туповаты! - в сердцах воскликнул Деймон.
Вот черт, я разозлил босса. Плакала моя карьера.
- Простите...
- Вы поспорите с ним, что Джули вам тоже нравится; вы поспорите с ним, что если вы оба одновременно приударите за ней, то она уйдет именно к вам.
- Он даже спорить не станет. Он и так знает, что я выиграю.
- А вы постарайтесь. Сыграйте на его страсти к спору. Скажите ему, что это то самое пари, которое он не сумеет выиграть.
Гениально! – подумал я.
- Это может сработать.
- Но это еще не все.
- А что же еще?
- Вы должны будете вести себя с ней как полный идиот - в рамках приличий, конечно. Исполняйте разные номера, отпускайте дурацкие шуточки, можете громко рыгать, смеяться как дикий конь и совершать прочие непотребства. Чтобы Тоби, с его нормальным, адекватным поведением и прекрасным характером, с его интеллектом и уважением ко всем и вся, на вашем фоне выглядел отличным парнем. Понятна моя идея?
- О, конечно! Очень хорошо! – сказал я. Потом на секунду задумался и добавил: - Вы просто сущий дьявол!
Деймон разразился хохотом.
- Дьявол? Ну вы скажете....
Черте что. Я вышел из кабинета босса опустошенный и измотанный, будто весь день тягал мешки с песком. Что за дикие идеи? Что за советы? О чем он вообще? К чему эти странные игрища? Босс начал пугать меня не на шутку.
Но все же я решил последовать его совету. Не только потому, что при отказе сделать это, я бы, скорее всего, вылетел с работы, но скорее потому, что идея все-таки была здравая. Очень. Чем больше я думал над ней, тем больше убеждался в том, что это должно сработать. Несмотря на явное безумие затеи…
На следующее утро я вошел в кабинет Тоби. Тот, как всегда, был по уши в бумагах.
После привычных обменов любезностями и разговоров о погоде я приступил.
- Тоби, держу пари... – начал я.
- Да неужели? – съязвил он. - Ты еще должен мне сотку с того месяца.
- Да ты послушай. Я ставлю тысячу долларов, что если мы оба приударим за одной и той же девушкой, то я покорю ее первый.
- Тысяча долларов? Давай я просто дам тебе эту тысячу, и на этом успокоимся. Ты же знаешь, что выиграешь.
- Но неужели ты не хотел бы выиграть такой спор? Ты же всегда выигрываешь, у всех.
- Тут другой случай.
- А если повысить ставку до ста тысяч?
- То есть ты думаешь, что за сто тысяч я все брошу и начну ухлестывать за какой-то там дурочкой?
- Нет, не думаю, что ты будешь ухлестывать за дурочкой. А вот за Мисс Джулией Свенсон будешь.
- Ты сейчас говоришь о той самой Джули, что...
- Да, о декораторше.
- И ты пришел сюда с этим дурацким спором...
- Да.
- Так ты намекаешь, что ТЫ быстрее меня приберешь Джули к рукам?
- Не намекаю, а говорю в открытую. Это тот самый спор, который тебе не выиграть.
- Да? - сказал Тоби. Эта мысль его задела. - Я ни разу не проигрывал чертового пари!
- Придется. Ты не сможешь этого сделать.
- Смогу. Ты что, думаешь, я не могу приударить за какой-то там девицей?
- Может, у тебя поджилки дрожат, когда ты ее видишь,- сказал я с вызовом.
- Ничего подобного! – Тоби начинал заводиться.
- Впрочем, это неважно. Мне пора.
- Постой, я согласен. В конце - концов, я ничего не теряю. Я лишь докажу тебе, что я прав и она не будет со мной. Все равно я окажусь прав, так или иначе.
- По рукам.
Мы пожали друг другу руки. За окном сверкнула молния, грянул гром. Полил дождь.
- Вот черт, - выругался Тоби, - ведь я же собирался пройтись по парку, подышать свежим воздухом...
- Ты можешь потратить это время на то, чтобы приударить за Джули.
- Ты сам не теряй времени. У тебя рабочий день короче, у тебя есть два часа.
- Давай только уговоримся - не говорить друг о друге вранья и не подличать.
- Конечно. Это же лишь глупое пари, я никогда...
- Окей.
Я не думал, что это будет так легко.
Теперь предстояло помочь Тоби, как и говорил Деймон. Надо было вести себя как полный придурок, при этом не выбиваясь за рамки типичного поведения рядового офисного работника.
- Привет, - сказал я.
- Привет, сказала Джули.
Она красила стену в синий цвет валиком.
- Ты отлично выглядишь сегодня.
- Спасибо, ты тоже ничего, - улыбнулась она.
- Да ладно, мы оба знаем, кто тут красотка, а кто простой клерк, правда?
Она засмеялась.
Я улыбнулся ей.
- Давай встретимся сегодня в кафе неподалеку?
- Ты меня приглашаешь? – удивилась она.
- А как же! И пахнуть там будет отнюдь не краской.
- Ну, если так… почему нет?
- После работы я встречу тебя у кабинета, хорошо?
- Отлично.
- Поговорим о делах, все такое.
- Точно! О делах!... До вечера.
На удивление быстро все прошло.
Мы сидели в придорожной закусочкой и пили кофе.
- Я тебя давно знаю, - сказала она. – Ты каждый день ходишь мимо меня.
- Да? Я не знал, что ты меня запомнила.
- Нетрудно запомнить человека, которого видишь каждый день. Но почему только сейчас ты пригласил меня куда-нибудь?
- Так получилось… - соврал я. Не говорить же мне, что она мне ничуть не интересна? И что я делаю это на спор?
На самом деле я однажды даже видел как Джулия стояла рядом с Деймоном и болтала о том о сем.
- Настоящие мужчины не говорят: "Выбирай! Или я, или он!", - говорила она, - Они берут за руку и уводят.
- О да, - сказал тогда Деймон, - я сам многих брал за руку и уводил.
- Куда же?
- Поверьте, вам лучше не знать.
- Какой вы загадочный!
- В конце-концов, каждый отправляется только туда, куда заслуживает, - сказал Деймон. – Неважно, кто его или ее ведет, все равно – каждый человек, а особенно женщина, идет только туда, куда сам хочет. И никто кроме этого самого человека, за это ответственности не несет.
…
Мы поболтали еще с полчасика о всякой ерунде. Время летело незаметно.
Вроде никаких проблем в общении у нас не возникло.
- Ты не поверишь, но мне назначил свидание Тоби Кровер, - сказала она.
Я сделал вид, что удивился.
- А ты знаешь его?
- Да, он такой милый. Спокойный парень.
Надо вставить глупость.
- Не, ну он же не такой клевый, как я?
- Конечно, нет, - улыбнулась Джули. - Ты такой... непосредственный.
- А Тоби?
- Он такой... лишнего он не скажет, он такой вежливый и положительный, что моя мама просто в восторге будет от него.
Тут я рыгнул.
- Упс, - сказал я, расплываясь в улыбке.
- Смешной ты, - снова улыбнулась Джули.
- Давай сегодня сходим на диско? - предложил я.
- Давай. Хотя нет, у меня завтра свидание с Тоби.
Представь, что он подумает, если от меня будет пахнуть спиртным.
- Да ну его к черту, - сказал я, стараясь выглядеть ревнивым. - Он должен принять тебя такой, какая ты на самом деле.
- Наверное…
- А почему ты так много говоришь о нем?
- О Тоби?
- Да, о нем. Ты что, влюбилась уже?
- Нет, что ты. Мы же просто друзья. Как и ты, он мне тоже просто друг.
Тут я решил сыграть еще один стереотип - похотливого оппонента. Я придвинулся ближе.
- Надеюсь, мы станем больше, чем друзьями?
Она хитро улыбнулась.
- Смотря, как ты будешь вести себя со мной.
Черт побери, ей нравилось это идиотское поведение.
-Поверь, - сказал я с придыханием - Я буду твоим верным песиком.
Она засмеялась.
…
- Я же человек спокойный, я не люблю безумств, - сказал Тоби. - Я аналитик, меня хватает лишь на работу - там я оставляю все силы.
Джули кивала головой.
- Ну и как тебе твоя работа?
- Работа как работа. Лучше многих, - сказал Тоби. - Ты ведь видела, как я часто хожу к боссу в кабинет.
- Интересно, зачем же?
- Я же главный аналитик. Я должен постоянно докладывать боссу обо всем, и разрабатывать стратегии сотрудничества с другими компаниями. Они там, знаешь ли, стая акул, ни больше ни меньше.
- Понимаю. А личная жизнь у тебя есть?
- Да не сказал бы. Я редко когда нравился девушкам...
- А сколько женщин у тебя было?
- Одна. И то давно. Я уже не помню, когда это случилось.
- Бедненький...
- Нет, почему? Все в порядке. Вот Дрейк - тот женским вниманием избалован. У него их десятки были.
- А почему ты не общаешься с другими женщинами на работе?
- Ну, понимаешь, я хочу видеть какое-то внимание к себе с их стороны..
- Но пойми, женщины такие существа, им нужен охотник, который будет охотиться на них, соблазнять, покорять.
- Я так не могу. Разве это нормально - приставать к девушкам после того, как тебе откажут.
- У нас, женщин, Нет - значит Да, но ты должен постараться, чтобы вытянуть из нас это "Да". Мы ведь все хотим, чтобы мужчина ради нас постарался. Не могут же женщины вот так запросто сдаваться.
- Я не приемлю всего этого. Это какие-то брачные игры, - сказал Тоби. - Неужели симпатии мало?
- Понимаешь... - начала было Джули.
Тоби для нее становился скучен.
- Слушай, мне пора. Но я позвоню тебе завтра? - засуетилась она.
- Хорошо. Конечно.
….
И я начал свой план. Если я буду вести себя, как идиот, то она бросит меня. И поймет, какой Тоби хороший человек. На моем фоне он будет выглядеть идеальным!
На диско я поил ее дорогим шампанским, искрящимся в ярких лучах разноцветных огней, и ее радовала эта бурная, красивая жизнь. Она была счастливой, ну и я не особо страдал оттого, что делаю это ради нее, даже мне начал нравиться этот образ жизни. Чем более громким, наглым и в то же время подобострастным и услужливым я был, тем более она прикипала ко мне.
На диско была еще парочка идиотов с моей работы. Кейт, Энн, та Энни, у которой был муж по фамилии Пауэлл (уж не помню как зовут), Пол и Стэн... Мы решили уединиться в уголке за столиком и поиграть в карты.
Я предложил явный, с моей точки зрения, идиотизм - играть на раздевание. Школьная глупость, которую все перерастают к двадцати, а они согласились. И Энн, и Энни, и Джулия.
И были все эти колючие шуточки, со стороны мужчин в сторону женщин, вроде "эй ты, стройняшка, играй получше, а то придется показывать свои тощие формы" (это про Энни), и обратно: "А ты следи за штанами, чтобы не опозориться" со стороны Кейт, лучшей подружки Энни. Я не отставал - я пересмотрел все самые пошлые комедии, что мог найти в нашем видео-прокате, и выучил оттуда самые гадкие шутки. Мы натурально ржали, как лошади. Я смеялся громче всех, стараясь издавать самые дикие звуки, и у меня даже получалось брызнуть слюной. Самые дурацкие шутки, что я знал, были пущены в ход - от "его мать настолько жирная, что..." до самых пошлых нелепостей, что я мог вспомнить, и вся наша компания смеялась, все подружки смеялись, она смеялась, и смотрела на меня радостными глазами.
Мы пили пиво, запивали текилой, обсуждали бывших и нынешних любовников ее подружек, друзей и прочих, и лазили в самое грязное белье и самые пошлые темы.
…Я преподносил ей розы, покупая их в дорогих магазинах. Она принимала их как должное, словно ей на роду было написано быть этакой королевой, принимающей дары от вассалов. Она, конечно, говорила, что это неважно, и что она любит больше "какие-то неординарные вещи". Я водил ее в парк развлечений "Дрим-каунтри", где мы катались, как малые дети, на чертовых колесах, и прочих идиотских аттракционах; я покупал ей чипсы, когда она хотела есть, холодную колу, когда она хотела пить. Я водил ее в кино на сопливые фильмы, которые она так любила, после сеанса обсуждая судьбы несчастных героев и героинь, и все такое прочее. Иногда она намекала, чего хочет - через пару дней она это получала. Я видел, как подарок, который ей нравился, влиял на ее мнение обо мне - чем дальше, тем больше. Она любила фотографировать (фотографии ее были самой обыденной ерундой) - и у нее были сережки в виде фотоаппаратов (которые она ни разу не надела, но хранила как свидетельство ее женской силы), сменные объективы для ее камеры и так далее. Я видел, как она словно подсчитывала в уме все, даже самые простые знаки внимания - я подавал ей руку (будто она сама не могла спуститься с подножки), открывал ей двери (будто ей было тяжело открыть ее), и все такое прочее. Я платил за нее - каждый раз (будто она была бедна?) - в кафе, в баре, за проезд и так далее.
…Стэн снова прижимал Кейт в каждом углу и та, напоказ отбиваясь, краснела под его напором, и заканчивалось все игривой пощечиной; Пол гонялся за Энн с просьбой поцеловать его хотя бы в щечку... И я был там же, и действовал так же, даже не хочется все это описывать. Я был уверен поначалу, что эти идиотские выходки отпугнут ее, но я ошибался. И как ошибался....
…Тогда я решил что раз обычные методы не работают, надо еще прибавить. На одном из собраний я внаглую оглядывал ее с ног до головы, осматривая ее как в лавке мясника.
- Ты чего пялишься? - спросила она.
- Ты такая сексуальная штучка, - сморозил я, - что мне приятно на тебя пялиться.
Я думал, это сработает.
- Ну, пялься, - улыбнулась она.
Да что ж такое.
Когда она наклонилась к бумагам, я наклонился вместе с ней.
- Ты чего? - спросила она.
- Пытаюсь разглядеть сосок в декольте, - сказал я.
Большей мерзости я, наверное, за всю жизнь не говорил.
- Ах, ты, - всего лишь сказала она. И снова улыбнулась.
Мы встретили так же Билли и Монику. На том же диско. Билли был боксером, Моника была его девушкой. Билли, конечно, был жлоб жлобом, но он любил рассказывать веселые истории и тискать свою "девицу", как он ее называл. Я во многом старался брать с него пример: он выпивал большую кружку пива, громко рыгал, хлопал Джулию по заднице, а когда она возмущалась, лез к ней с извинениями, плавно перераставшими в домогательства. Билли еще громко рассказывал всякую чушь, вроде той истории, как он избил какого-то молодчика за то, что тот приставал к Монике. Моника довольно улыбалась, ощущая силу своего мужчины, который мог любого скрутить в бараний рог.
Под утро мы все были пьяные, и с шумом вывалились из бара. Билли громко смеялся, обнимая свою женщину, я тоже, пошатываясь, держал «свою» девушку за талию, регулярно пытаясь опустить руку пониже под укоризненные, но все же игривые возгласы Джулии. И тут из утреннего тумана выбежал какой-то парень в спортивном костюме, в накинутом на глаза балахоне - очевидно, выполнял пробежку. На нашем фоне этот очумелый спортсмен выглядел совершенно сумасшедшим, каким-то инопланетянином. Завидев его, Джулия сказала: "Вот он, этот ваш здоровый образ жизни, до чего доводит обычных людей!" Мы все дружно засмеялись, и я громче всех.
- Какая ты смешная, - сказал я и поцеловал Джулию в щеку, вот так, без разрешения, взял и поцеловал. Она странно посмотрела на меня, но ничего не сказала.
С каждым подаренным букетом и с каждой коробкой приторных конфет ее лицо расплывалось во все более счастливой улыбке - и это действительно делало ее счастливой! И это же делало меня в ее глазах тем, кто действительно хочет быть с ней.
- Это же знаки внимания, - сказала она, - Проявления любви. Вот Тоби мне никогда ничего не дарит, наверное, думает, что его болтовня способна меня соблазнить.
У меня аж в глазах потемнело - дура, хотелось сказать мне, полная дура, вот Тоби-то тебя и любит по-настоящему, а не я, ведущий себя как последний кретин… И он не хочет тебя соблазнить, это я, я хочу тебя соблазнить, дура! Но промолчал.
Я говорил ей, какая она красивая, и она расцветала в улыбке; я игриво щупал ее, и она ласково смеялась - но когда я поворачивался спиной к ней, я не мог сдержать гримасу омерзения, меня буквально трясло от отвращения и презрения. Каким же низким ублюдком надо быть, чтобы привлечь ее внимание, каким же надо стать павианом и клоуном, чтобы заставить ее красивое лицо озариться улыбкой, какой же сволочью надо быть, чтобы она зауважала тебя, каким же скотом и животным надо стать, чтобы она захотела тебя! От понимания этого мне было так дурно, что душу мою словно тошнило, мне казалось, что ее вырвало всей этой мерзостью прямо на мое сердце, и оно уже воняет от изверженных на него нечистот так называемой любви.
Как отвратительно видеть, когда девица расцветает, видя, как я стою ради нее на голове и прыгаю, как мартышка. И чем шире она улыбается, тем тошнее становится от сознания того, ПОЧЕМУ она улыбается.
- Что с этим Тоби? - спросил я однажды, когда мы сидели в модном кафе в двух кварталах от нашего офиса. - По-моему, он на тебя запал.
- Может, и запал, - сказала она равнодушно. - Но он какой-то замороженный. Каждый раз как мы встречаемся, он ведет такие умные разговоры... Я вижу, что я ему нравлюсь, но он ничего не делает! Просто сидит и разговаривает. Я не спорю, он умный! Но он нудный.
- Нудный?
- Да! Понимаешь, чтобы завоевать женское внимание, - тут ее лицо аж расцвело в высокомерной гримаске, - нужно быть больше, чем поступившим на работу заучкой из колледжа. Нужны знаки внимания, ухаживания, какая-то активность... Если он меня любит, Дрейк, то почему сидит? Он что, думает, я сама кинусь ему в объятья? Он ошибается. Кем он себя тогда вообще считает?
- Понятия не имею - все эти любители цифр странные люди. Наш босс тоже странный.
- Странный, но хотя бы от женщин у него отбоя нет. Возьми ту же Паулину - первая красотка города, и вся его. А Тоби вообще женщины не любят, ты заметил?
- Конечно, он ведь не красавец.
- Да разве в этом дело? - сказала Джулия недовольно. - Не будь столь примитивен. Он обеспеченный человек, на хорошем счету - многие женщины были бы ему рады, но он... замороженный, как я уже говорила. Нету в нем огня, искорки... и женщин он не понимает.
- А может, он просто не хочет играть в эти игры? - сказал я осторожно.
- Какие такие игры? - удивилась она моему вопросу.
- Ну, все эти ухаживания, подарки, внимание и так далее.....
- Не хочет - пусть не играет, но про женщин тогда пусть забудет.
- И то верно, - сказал я.
- Вообще, он не гей? - вдруг спросила она.
- Да вроде бы нет...
- Кто его знает, может у него проблемы с мужским, - продолжала Джулия.
- Почему так решила?
- Ну, было бы у него все нормально, то природа подсказала бы ему путь, он бы не был таким беспомощным с женщинами. Лучше пусть берет пример с тебя.
Это был почти комплимент.
- С меня? - показушно удивился я.
- Да, с тебя, - ответила Джулия. - У тебя-то нет всех этих заморочек. Ты мужчина как мужчина.
Я довольно улыбнулся, даже слишком довольно.
- Пойдем сегодня на дискотеку? Сегодня нас отпускают пораньше, - предложил я.
- Это вас пораньше, а наш отдел будет сидеть до вечера.
- Я попрошу Деймона отпустить тебя.
- Ты? Попросишь самого босса?
- Почему нет? Я вхож к нему.
Она посмотрела на меня странным взглядом, в котором смешивались подозрение и уважение. Ей было это к лицу.
- Тогда... хорошо. Если тебе это удастся....
Я поднялся из-за стола, бросил на столик десятидолларовую бумажку.
- Настоящий мужчина всегда платит за женщину, правда? - улыбнулась она
Меня чуть не стошнило.
…Через месяц я был у друга в кабинете 481.
- Что, спасовал ты? Проиграл спор…, – сказал я, печально улыбаясь. Ситуация была какая-то дурацкая.
Тоби ответил, оторвав взгляд от бумаг:
- По-моему, это называется - верный расчет.
- Но…
- Зачем мне все это? Я пообщался с ней - и все понял в первые пять минут. Она такая же, как остальные. Да, она красивая. Да, от нее дух захватывает. И все. Дальше с ней ничего общего у меня нет. Ей не нужен я. Ей нужны ухаживания. Ей нужны подарки, ей нужна вся эта мишура. Если она меня никогда больше не увидит, в ее жизни ничего не изменится. Не я, так другой. Она может говорить на этой пафосной волне что угодно, будто она сама матерь божья и всех любит, но я-то вижу, что к чему. Зачем мне еще одна любительница красивой жизни за чужой счет? Скажи, зачем? Ответь мне, Дрейк - как скоро она заметит, что меня нет в ее жизни? Через месяц?
Я лишь кивал. Все правда… Все, что он говорил, было правдой.
…Придя домой, я включил телевизор.
«В местном боксерском событии все закончилось очень быстро, в седьмом раунде...» - начал диктор. Я тут же выключил – и так все было ясно, что того мальца опытный профи разорвал на старые тряпки. Никаких шансов не было. Я переключил канал.
Шла передача о животных, как самцы ухаживают за самкой. Все эти павианы, скачущие вокруг нее, все эти ужимки, прыжки, по частоте и высоте которых самка павиана выбирала себе мужа.... до чего же похоже. На Джули... и на меня. Я стал одним из этих павианов.
Я вспоминал своих папу и маму. Моя мать была учительницей, а мой отец - актером. Они были бедными, не могли позволить себе ухаживания, диско и подарки, но они были счастливы друг с другом и без этих игр. В мое время у меня было все, а у них не было тогда ничего. И они были счастливее, чем мы сейчас, чем я и Тоби с этой Джулией... Что-то мы утеряли с тех пор, что-то ушло, и с тех пор лучшими друзьями женщин стали бриллианты, а покорять женщин мужчины стали не умом и честью, а кошельком и наглостью.
Да, я истратил на Джули кучу денег, которые она принимала как должное. И еще я вел себя как полный идиот, люди даже сторонились меня теперь. Шутка ли, мое поведение было противным даже мне самому. И спор, с которого все началось, уже был позади меня. Тоби проигрывал его вчистую так, как не проигрывал никогда. Все, что ему надо было - это действовать как я. Брать пример с меня, как говорила Джулия. Но он не стал бы - я-то его знал. Знал лучше всех. И понимал теперь, как мы удалились друг от друга. Мы стали разными людьми - он был тем, кто он есть, человеком, умным работником, а я..... кем Я стал - мне даже не хотелось думать об этом. Что за дурацкая игра, зачем я влез в это? Зачем был нужен этот заведомо проигранный спор? В чем была его цель? В том, чтобы заставить Тоби перестать быть самим собой ради женщины? Это же идиотизм, я теперь видел это со всей ясностью. Что, неужели Деймон не знал этого, не видел, не угадывал этого, зная нас лучше нас самих? Зачем он предложил этот нелепый спор? Разве что, промелькнула мысль на горизонте моего разума, он все это как раз и предвидел. И хотел именно такого результата.... Чтобы Тоби понял свое предназначение для работы, работы и еще раз работы, а я бы отдалился от него и стал этаким дон-жуаном местного разлива? И зачем же это ему?
Я не видел смысла ни в чем. Я просто сидел и пялился на экран, где животные устраивали брачные танцы.
…Я раздевал ее, и видел, как в ее глазах горит страсть, но не та страсть, что я видел в глазах своей первой девушки, с которой я познакомился в колледже - где она сейчас, эта Ирен... - а страсть потерявшего рассудок животного; алкоголь туманил ей мозги, и я знал, что она хотела этого - чтобы опьянение привело ее к еще более животному состоянию. Да, она была хороша собой, и целовать и ласкать ее было приятно до ужаса - но с каждым поцелуем я вспоминал Тоби, и понимал, что это он любил ее по-настоящему, это он хотел делать это с ней, это он мечтал об этом, это он не мог без нее нормально жить - а для меня это была всего лишь еще одна красивая женщина в моей постели... можно подумать, я подобного не пробовал раньше! И я взял ее как животное, и я понял, что ей нравится это, почувствовал по тону голоса, по звукам, по движениям... и с каждой минутой внутри меня нарастала неприязнь к Джулии. Я не любил ее! Я не хотел любить ее, я хотел, чтобы она поняла, какой я урод, какая я тварь, какое я животное, а не человек, и повернулась бы к моему другу, который любил ее по-настоящему... все, что ей нужно было, это поговорить с ним без этих игр самки и самца - без ожиданий цветов, ухаживаний, глупых, детских игр! - но она и была самкой. Когда я был близок к экстазу - как и она, кстати - я понял, что она есть и всегда будет животным! Это состояние дает ей силы жить, по-другому она не сможет, просто не сможет. Я вел себя как грязная скотина с ней - и именно это привело меня в ее постель, потому что она любила грязных животных... И вся эта ее страсть, буквально похоть - это есть продолжение ее скотской натуры, только так она могла получить удовольствие от любви, от секса... по-другому она бы потеряла смысл жизни, ее вкус и цвет, для нее жизнь среди тех, кто пытается быть Человеком есть ад.... тут все закончилось, мы лежали в объятиях друг друга, мокрые от пота и тяжело дышали.
- Ты просто зверь, - сказала она довольным голосом.
Внутри меня что-то щелкнуло.
Более того, я начал замечать, что моя маска, моя вторая кожа, которую я надевал, приросла ко мне. Я понял, что почти уже стал таким, как Джули.
Однажды я отлупил ее. Она проплакала до утра, а утром я просил у нее прощения.
Я больше себя не узнавал, я потерял себя.
Я вел себя как скотина и тварь – уже не только с ней, но и с другими.
На старые «тусовки» меня перестали звать.
Я стал пить, еще пару раз поколотил ее, но она не уходила от меня. А я – от нее.
Нормальное общество больше не принимало меня, кругом меня были только самцы, одержимые страстью к женщинам.
- Что с вами? - спросил Деймон. - Последние недели у вас на лице выражение какого-то омерзения. Или...?
- Нет, нет, - ответил я. - Все хорошо, в целом.
- Не надо мне врать. Я вижу, что с вами что-то не так.
- Видите ли, Тоби, он... в последнее время...
- Вы выиграли спор, верно?
- Причем очень легко.
- Очень легко? Почему так? Вы не вели себя, как я вам сказал?
- Отчего же? Вел. Именно так и поступал, как вы сказали...
- Она должна была проникнуться к вам презрением и увидеть, что по сравнению с вами Тоби является отличным молодым человеком, с целью в жизни, с принципами и....
- Да ничего подобного! - оборвал я босса. Даже сам испугался своей наглости.
- Наоборот, она теперь со мной очень близка.
- Да? - удивился Деймон. - В жизни бы не подумал. Как так получилось, вы в точности исполняли все?
Я перечислил боссу все те непотребства, что творил в последние недели.
И пока я говорил все это, мне показалось, что Деймону нравится все, что я говорю.
Сам он не улыбался, но клянусь - в глазах его плясали тысячи сатиров.
- И что вы планируете делать теперь? - спросил он наконец.
- А что мне еще делать? Спор, видимо, проигран, Тоби как всегда прав....
- Каждый человек хотя бы раз в жизни понимает, какое же он дерьмо, - сказал босс. -
Ты в глубине души знаешь, что у тебя есть выбор – остаться с этой женщиной или уйти.
- Уйти куда?
Де Уилл лишь улыбнулся.
Я слышал слова обо мне и Джулии из уст одного из бывших товарищей – «опять припрется этот с его уличной девкой..» И я не почувствовал обиды, злости – вовсе нет… я просто все понял. Понял и принял, осознал правду. Я никому не был больше нужен после того, как связался с Джулией – с ней я испортился, превратился в человека, который не был желанным гостем нигде. И ведь правда – я повсюду таскал с собой Джулию, к которой привык, как к руке или ноге, всегда ставил ее чуть ли не важнее себя, поощрял ее поведение, прощал выходки, не обращал внимание на дурацкие шутки, глупый смех, мерзкое хихиканье, гадкое сплетничание… Как прав был Деймон – каждый человек хотя бы раз в жизни понимает, какое же он дерьмо. И в этот момент я себя таким дерьмом и сознавал – я услышал о себе и Джулии нелицеприятное высказывание… и согласился с ним. Другое дело, что у меня не было больше сил и желания что-то менять. Совсем. Мне было с ней легко, просто, весело – и это меня устраивало. Я жил с ней, пил с ней, спал с ней, и меня это успокаивало, я жил…. как животное, но мы и были с ней двое животных, без идей, без мыслей, без каких-то планов. Ее все устраивало, меня тоже….
Я понимал, что потянулся на совершенно ненужное, подсел как на наркотик, но ничего не мог поделать с собой. Прошлая жизнь для меня умерла. И мне казалось, что умер и я сам.
И я начал постепенно забывать свой прошлый мир. С Тоби я больше почти не общался. Понятно, ему было тяжело наблюдать, как я предаюсь гулянкам с его любимой женщиной. Я бы на его месте меня возненавидел. Но он был благороднее меня - он лишь кивал мне при встрече, все так же улыбаясь, и никогда не выяснял отношения, не вызывал меня на какие-то объяснения. Собственно, у меня не было больше друзей. Люди чурались нашей компании - мы были чересчур шумные, чересчур много гуляли, пили, веселились. Я приучился пить бурбон, регулярно бывал слегка пьян по вечерам, вставал я каждое утро с гудящей головой... В общем, за исключением личной, половой жизни я находился в полнейшем упадке. Радовала меня только Джулия, и то - разве можно было назвать это радостью? Впрочем, я думаю, скоро мы поженимся. Может, материнство сделает из этой дикой кошки хоть немного человека? Даже не знаю. Не могу сказать, что я ее люблю, но других у меня нет. К поведению Джулии я пристроился так удачно, что она воспринимает меня полностью своим, такой же, как она... А ведь я раньше таким не был! Я был простым парнем из хорошего района, у меня была квартирка, друг, неплохая работа... Я думал - найду хорошую, милую, непьющую девушку, женюсь на ней, она будет тихая, добрая, ласковая, мы сделаем с ней детишек и будем мирно воспитывать их... Как все повернулось в результате этого нелепого спора! Я оказался, в результате этого пари, с женщиной, которой никогда не хотел (хотя она была чертовски сексапильной!), с жизнью, которую раньше мне стыдно было бы вести... Кем я стал? Мне не хотелось смотреть на себя в зеркало - я видел предателя. Не только Тоби - все равно бы Джули никогда не была с ним, это мы оба понимали, но в первую очередь самого себя. Я забывал, с каждым днем все сильнее забывал самого себя, того, кем я был. Я больше не мог вспомнить, чем интересовался и что любил в прошлой жизни,; я больше не мог представить свою жизнь без гулянок и попоек, без сумасшедшего секса с Джулией - а когда я оказывался наедине с собой, я погружался в унылое состояние, уходил в апатию, потому что не мог вспомнить, а чем же я занимал свободное время ранее? Это было словно стерто из моей памяти, прошлого МЕНЯ больше не существовало, я ощущал себя роботом, машиной, а иногда, приходя после угарной попойки домой, и нелюдью. Вот что может с человеком сделать его натура, помноженная на провокацию... провокация, да. Деймон, очевидно, и хотел, чтобы я увел Джули от его лучшего работника, чтобы она не мешала ему работать! Если это так, то это блестящий план Де Уилла, просто блестящий. Он, видимо, не хотел, чтобы Тоби с ней ушел в то же небытие при жизни, что и я! Он хотел, чтобы эту нагрузку на себя взял я, а не Тоби... наверное... Я играл в эту игру, и стал частью этой игры, игра стала управлять мной, я стал фишкой, потерял человеческий облик.
Тоби остался человеком, а кем стал я?
А приз? Как жалок, ничтожен и бесполезен был он, этот приз!... - Тоби это понял, а я нет.
…Тоби пошел вверх с тех пор, его повысили. Он стал правой рукой Деймона, и кто знает, что ждет его в будущем? наверное, только хорошее. Ну, если не учитывать, что женщина, которую он любил, была уведена, намеренно уведена его лучшим другом...
Я еще раз посмотрел на себя в зеркало. Наверное, каждый человек хотя бы раз в жизни со всей смертельной (а в моем случае – самоубийственной) ясностью осознает, какое же он дерьмо.
НЕ В ЭТОЙ ЖИЗНИ.
Чтобы любовь была настоящей, она... должна перевернуть сердце, мучительно скрутить нервы, опустошить мозг, она должна быть... полна опасностей, даже ужасна, почти преступна, почти святотатственна; она должна быть чем-то вроде предательства; я хочу сказать, что она должна попирать священные преграды, законы....
Мопассан
Мне было уже тридцать пять. Я работал клерком на первом этаже, где располагалось что-то вроде лотка по выдаче бейджиков. Работа, конечно, так себе. Иногда часами приходилось сидеть сиднем и ничего не делать, а иногда даже некогда было присесть, когда случались наплывы посетителей. Одно утешение - босс платил изрядно. Повезло мне, все же, сюда устроиться. Вечером я уходил домой. Вернее, домой я шел лишь для того, чтобы переодеться и пойти в свой любимый бар, выпить с друзьями пива, пожрать вкусной пиццы, что готовила местная повариха, да посмотреть футбол по телевизору. Бокс в нашем штате не показывали, вроде как городской совет запретил его транслировать, потому что один паренек устроил на ринге форменную бойню, чуть не убил противника - в общем, искалечил. А что они хотели? Ставить новичка с профи… впрочем, я боя-то и не видел. Ну и прикрыли. Ну, и послушать местную рок-банду, что гудела на сцене по выходным. В общем, местечко хорошее. Еда хорошая, друзья мои, все до единого, там ошиваются каждый вечер. Они же такие, как я - рабочий люд. Это мне повезло устроиться на легкую работу, а раньше я работал с парнями на стройке и таскал мешки в порту. Но мне повезло, говорят, я приглянулся боссу – и меня взяли в эту корпорацию, как там она называется, не могу сейчас точно сказать - я всего лишь захожу на первый этаж и усаживаюсь в конторке, а этажей там, по-моему, штук пятьдесят. Там они ворочают ценными бумагами, вращают, как говорится на жаргоне, большими деньгами - в общем, там и зарплаты повыше. Но мне и своей хватает. Зато теперь я могу угощать дружков пивом - финансы позволяют.
Так и текла моя жизнь… работа днем, бар вечером - пиво, пицца, футбол и грохот группешника - а потом я шел домой спать. Дома у меня тихо и просто - я не пакуюсь всяким добром; деньги уходят на друзей, веселье и всяческие налоги. Но я не жалуюсь - оно так даже лучше. Дома нужно спать, набираться сил для работы.
А вот утром, осенним утром девяносто третьего года, я увидел ее. Я вам скажу, это была писаная красавица - один взгляд, и я был поражен в самое сердце. Красивых слов я не знаю, так что описать вам ее во всей прелести не могу - просто красивая, и все тут. Я лично выдавал ей бейджик с именем – Эмили Джулиани, а вечером забирал. Они иногда посещала какие-то семинары - умная, видать. Одевается, конечно, с иголочки. И фигурка у нее что надо. В общем, я, как бы, влюбился. Впервые в жизни. Мне давно не шестнадцать, но жены у меня не было, детей тоже нет. Какие-то девчонки, конечно, были, начиная с колледжа, но все это было не то. Всегда мне хотелось иметь женщину, которая была бы лучше меня, как бы выше меня, чтобы с манерами, чтобы не любила ходить в бар со мной, чтобы не была домохозяйкой - просто чтобы была вся такая красивая, благородная. Как моя мама. Мать умерла, когда мне было десять. Отец заливал горе вином, а точнее, виски, а я с тринадцати лет отправился работать. Папаша мой совершенно спился лет через пять, так что с восемнадцати лет я был в доме хозяином. В конце-концов папаша мой попал под машину. Печально, но я ему много раз говорил - незачем в пьяном виде ходить через Элдридж-драйв, собьют. А он все - нет, нет, уйди сынок, - ну вот и сбили. Похоронил я папашу рядом с мамой и зажил спокойно - дом остался мне, работа была - тогда я пахал на стройке - и жизнь моя текла своим чередом. Не то, чтобы жутко весело, но и не то, чтобы скучно. Жизнь как жизнь - работа, дом, работа, дом. Как у всех. В общем, со смерти матери, как я подрос, у меня выработался такой бзик - мне девчонки из моего окружения стали совсем не нужны. Да, повеселиться можно, но чтобы жениться - этого я не хотел. Я хотел такую, чтобы напоминала мне о матери, об этом я уже говорил, кажется.
Но я отвлекся.
Эмили стала появляться у нас в офисе каждую неделю, а потом и каждые два - три дня. Я не осмеливался ее спросить, что она здесь делает - станет она с каким-то клерком, бывшим грузчиком и строителем, разговаривать?
А потом я узнал от коллег по работе, что это дочка самого мэра. Ну, так и думал - птица высокого полета. Дочка мэра! Это же надо. А я видел ее каждый день - и с каждым днем, как это говорится, падал все глубже. Влюбился, короче, по уши. Не мог от нее взгляда отвести.
Самое интересное случилось в тот самый день, когда я увидел нашего босса, мистера Де Уилла, заходящего в здание. Ну, этот всегда был в черном костюме, в ботинках, которые блестели при любой погоде - крутой до невозможности. И тут смотрю, он направляется прямо ко мне. Я уж перепугался - что, какие-то проблемы? Еще уволит, небось я где-нибудь перепутал бейджики или билет не на тот семинар выдал.
Но наш босс очень странный - говорят, он редко злится и все вопросы решает с улыбкой на лице. Ну, этого я не знал, я видел его только утром и то иногда - по-моему, он ночевал где-то у себя наверху.
Он вошел в мою конторку и сказал, что на меня поступила жалоба - так я и думал - и он просит меня зайти в его кабинет. Вот тут у меня сердце в пятки и ушло. Уволят, да еще оштрафуют. Прощай не то, что премия - плакала вся заплата.
…В общем, он сказал, чтоб я через полчаса был у него, а меня заменят на посту. Ну, Стиви сменил меня, а я пошел к боссу. Сердце в пятки ушло. Надо же, сам зашел, сам попросил зайти. Жалоба! На меня! От кого? Какая тварь настучала?
Долго же я поднимался к нему - а лифт гудел и гудел, и никто не остановил его, чтобы войти со мной, и я ехал один - все выше и выше, в тесной клетушке кабинки. Честно говоря, во мне рождались самые поганые предчувствия. Когда двери, наконец, открылись, я набрал воздуха в легкие и направился по коридору в кабинет босса. Собственно, боссом - то он стал не так давно - до этого, говорят, он был клерком, вроде нас со Стиви. Но все равно - теперь он главный. Я проглотил комок в горле, постояв перед черной дверью с надписью «Деймон Де Уилл, исполнительный бизнес-директор», или что-то вроде этого, не помню. Потом постучался.
- Войдите, - послышался голос Деймона.
Я толкнул дверь и вошел.
- Садитесь, - сказал Деймон.
Я сел.
Кабинет был большой, огромное окно, прикрытое жалюзями, был виден почти весь город - вплоть до набережной, где начинался океан.
- Мисс Джулиани пожаловалась на вас, мистер Бэлкопс. - сказал Деймон.
Вот, значит, кто пожаловался.
- Она говорит, что вы странно на нее смотрите, и что взгляд ваш ее раздражает.
- Ничего не могу сказать по этому поводу, - нашелся я. - Я на всех смотрю одинаково. Ей показалось.
Деймон посмотрел мне в глаза. Он не был зол. Глаза его смеялись.
- Скажите, Кенни, - вдруг обратился он ко мне по имени. – мисс Джулиани ведь красивая женщина?
- Ну-у-у, как вам сказать - обычная, не уродина, конечно...
- Оставьте ваши уклончивые ответы! - сказал Деймон, поднимаясь из-за стола и подходя к окну.
- Не понимаю...
- Скажите, она вам нравится? - спросил Деймон, глядя на улицу и улыбаясь.
- Нет, что вы! - сказал я. (Только разборок по воду домогательств не хватало!)
- Вы врете, Кенни, - сказал Деймон.
И посмотрел на меня.
Внимательно так.
- Нет, не вру. Я...
- Признайте, она вам нравится. Потому вы и смотрите на нее так, что она выделяет вас из толпы.
- Ну...
- Не бойтесь, я не собираюсь вас увольнять за это, - сказал Деймон. - Не бойтесь, давайте поболтаем, как лучшие друзья.
- Ну, раз так, - сказал я. - Да, мисс Джулиани мне кажется весьма симпатичной.
- Я так и думал.
- И что теперь будет с ее жалобой, она официально написала бумагу об этом?
- Нет, что вы - она просто сказала мне об этом, - ответил Деймон,-
дескать, у вас работает странный парень. Она, наверное, думает, что вы маньяк.
- Какие глупости! - сказал я.
- И что вы намерены предпринять теперь, раз вы влюблены? - спросил Деймон.
- Чего-чего? Влюблен?!
- Именно. Не пытайтесь мне врать, хорошо?
- Хорошо.
- Ну, так что вы будете делать?
- Ничего. Ровным счетом ничего. Кто я, а кто она....
- Верно. А что бы вы сказали, если бы я смог вам помочь?
- Это как?
- Ну, для начала, скажу ей, что работник и человек вы вполне нормальный, адекватный, и ее подозрения беспочвенны.
- Ага...
- Потом переведу вас уборщиком в зал, где проходят семинары. Будете видеть ее каждый раз, когда она приходит. Потом познакомлю.
- А вам-то что от этого? - спросил я.
- Просто это забавно! - улыбнулся Деймон.
- Забавно?
- Весело – интересно, что получится из всего этого.
- Вот как?
- Вот как!
- Ну, спасибо, конечно... - сказал я.
- Не благодарите, - сказал Деймон. - Здесь благодарность ни к чему.
- Это почему?
- Со временем поймете.
Повисла пауза.
Деймон оторвал взгляд от окна.
- Вы свободны, - сказал он,- с завтрашнего дня переведу вас в зал для семинаров.
- Большое спасибо. А зарплата как?
- Будет выше на тридцать три процента, чем сейчас, - сказал Деймон. - О дивидендах не беспокойтесь.
- О каких дивидендах?
- О моих! - сказал Деймон и засмеялся.
Смех я вам скажу, у него странный, словно сто чертей воют. Вышел я из его кабинета как ошпаренный – в жизни не видел таких странных начальников. На стройке у нас все было просто – поди, подай, принеси, заткнись, пошел к черту и тому подобное. А тут вон как – «забавно». Ничего себе забавно. У богатых уже крыша едет от всех этих денег – с жиру бесятся.
Итак, я обмыл повышение с друзьями, заказав для всех пива. А сам все думал о том, что за польза боссу от моей встречи с дочкой мэра. Зачем это ему? Небось, думал я, он хочет сам за ней приударить, а меня выставить дурачком, дескать, на моем фоне он будет выглядеть просто блестяще - на фоне уборщика-то, конечно. Но что-то мне говорило, что это не так. А вот знакомство с Эмили меня волновало. Да еще как - всю ночь не мог уснуть, только и думал, что же я ей скажу. Репетировал разные слова, разные сценки, как в театре прямо, а потом, уже под утро, уснул.
На мое место посадили Стиви, а я с тех пор каждый день поднимался в лифте на двадцать восьмой этаж, в зал для семинаров. Там стоял такой длинный-предлинный стол, и много стульев.
Я собирал оставленные бумажки, скатывал их и кидал в ведро, а потом мыл пол. В общем, фигня, а не работа. В тот день набралось народу - жуть, повесили большой экран, поставили проектор - что-то о рекламных технологиях, непонятно о чем, честно говоря. И Эмили была там. Я увидел ее у входа, вежливо поклонился, старясь не смотреть в глаза - а то еще подумает опять что-то не то.
А она возьми и спроси:
- А что вы здесь делаете?
- Работаю, мэм.
- Ах да, Деймон мне сказал. Простите, что я пожаловалась на вас.
- Да нет проблем, мэм. Ничего страшного.
- Просто вы действительно как-то странно на меня смотрели.
- Это, наверно, от усталости, я там уставал - глаза, знаете ли, слипались..
- А...
- Удачного семинара, мисс Джулиани.
- Спасибо. А откуда вы знаете мою фамилию?
- Я ведь выдавал вам бейдж с вашим именем и фамилией.
- Ах да, какая я глупая.
- Что вы, это совсем не так.
- Вы мне льстите.
- Никак нет, мисс Джулиани.
- Удачного рабочего дня.
- Спасибо.
У меня от сердца отлегло. Вроде все в порядке, Де Уилл обо всем договорился, все уладил. А когда долгий семинар подошел к концу, Деймон встретил меня в коридоре и пожал мне руку.
- Вы хорошо справляетесь, Кенни..
- Да было бы с чем справляться, работа легкая.
- Главное, что вы и легкую работу делаете с усердием. Это в наше время большая редкость.
- Ага.
- Ну, давайте дождемся окончания занятия, а потом я вас познакомлю.
- С мисс Джулиани?
- А вы что, уже нашли другую кандидатуру?
- Нет, конечно...
- Ну и здорово.
Когда она увидела меня, стоящего радом с Де Уиллом, удивилась, конечно, страшно - как так, такой большой босс, стоит рядом с простым уборщиком.
- Знакомьтесь, - сказал Деймон. - Кенни Бэлкопс, наш лучший технический служащий.
- А я Эмили Джулиани, - произнесла она и подала мне свою руку, я слегка пожал ее.
Она спросила у Деймона:
- А вы что, с ним знакомы?
Деймон улыбнулся.
-Хороший начальник знает всех своих служащих, а также все их проблемы и нужды.
- Вот как? - удивилась она.
- Да, - сказал Деймон. - Для меня нет снобизма уровня «это клерк, это полотер». Я всех уважаю.
Эмили с некоторым уважением посмотрела на меня.
- Вы, видимо, очень хороший работник?
- Обычный, мэм, - скромно сказал я.
- Сама скромность! – улыбнулся Деймон.
Тут она отозвала Деймона в сторонку и он отошли, о чем-то тихо болтая друг с другом. Деймон обернулся и подмигнул мне.
Я улыбнулся в ответ и отправился убирать за гостями, которые уже покинули зал.
…Но ничего не вышло. Дальше приветствий у нас не пошло. Да и не могло пойти. Она не разговаривала со мной, если не считать приветствий, а я не решался начать разговор. Что с того, что Де Уилл нас познакомил? Она не обращала на меня никакого внимания, и это бесило меня все сильнее. Я думал, я лелеял надежду, что она хотя бы взглянет в мою сторону, улыбнется мне. А она вообще не реагировала - как будто для нее меня не существовало. Хотя чего я хотел, будучи бывшим грузчиком и ныне – жалким уборщиком, место которого было у швабры и совка? Каждую неделю я уходил домой на выходные с чувством злой опустошенности, как пишут в книжках - вроде бы вот она, у меня под боком, вся такая красивая и строгая, нежная и сильная, и я рядом с ней, вижу ее так часто - и никакого внимания с ее стороны.
Так прошел месяц. Деймон больше не говорил со мной, да я и не испытывал желания начинать этот разговор снова. Зачем? Была у начальника блажь - познакомить меня с девушкой из высших кругов. Познакомил. Дальше дело не пошло. Селяви, как говорится. Финита ля комедия.
Но через какое-то время я все же решил к ней подойти. Конечно, безумный поступок оказался глупостью - папа говорил мне, когда бывал в стельку пьян: «Сынок, не делай глупостей из-за женщин. Они будут считать тебя дураком, если у тебя ничего не получится, а если получится, ты сам будешь считать себя дураком всю оставшуюся жизнь.»
И папаша мой оказался прав.
Я предложил ей вместе куда-нибудь сходить, дескать, не могу ли я ее куда-нибудь пригласить, и все такое. Мямлил, конечно, нервничал по-страшному. А она недовольно посмотрела на меня и прочитала мне целую отповедь о том, что я вообще никто и непонятно чем по жизни занимаюсь, и что она не моего круга и что вообще ей от меня ничего в помине не нужно, и что беспокоить ее теперь надо только по служебным вопросам.
Я покраснел как рак. Она ушла.
А я убирал в кабинете и думал о том, что босс наш просто кретин - зачем было меня знакомить с ней? знал же, что шансов нет.
Что самое противное, так это то, что она стала мне дороже с того дня. Как она послала меня подальше, она стала нравиться мне еще больше. Как запретный плод. Каждый день она появлялась в разных строгих костюмах, и ей все было к лицу, и я не мог отвести от нее глаз - только старался не попадаться навстречу, наблюдая за ней как бы искоса. Она вообще в мою сторону больше не повернулась – я стал для нее словно пустым местом. Это меня очень злило и заводило. Мне было дико и немного страшно осознавать, что она для меня - самая красивая женщина, что это тот самый человек, которого я впервые захотел назвать своей женой и привести в дом, - а у меня ничего не вышло.
А тут еще босс снова вызвал меня к себе. Наверняка, опять жалоба. Меня понизят, переведут обратно в конторку. А ну и черт с ним. Оно и к лучшему. Не буду так близок к ней. Хотя, может, еще и уволят к черту.
По пути меня встретил Тайлер.
- Опять к боссу?
- Да.
- Проблемы?
- Еще какие!
- Личные?
- Личные.
- Да ты по адресу.
- Что?
- Деймон просто гений в решении этих вопросов!
- Да знаю я, ничего он не гений.
- Не поверю, что есть проблема, которую он не мог бы решить.
- Он же не господь бог. Как он может заставить кого-то полюбить меня?
- Такую мелочь? – засмеялся Тайлер. – Ты лишь попроси о решении твоей проблемы, и все будет сделано в лучшем виде.
- Ничего себе – мелочь! У тебя все в порядке с головой?
- Ну, как знаешь, - обиделся Тайлер. – Ты все же попроси.
Ну, Тайлер был знатный придурок. И так настроение паршивое, а он такую чушь городит.
.....
- Вам не быть с ней, - сказал Деймон. Он, как всегда, был одет во все черное.
- Откуда вам знать? - спросил я для вида, хотя сам прекрасно понимал все.
- Кенни, вы мне не доверяете? - повернул он свою голову ко мне. - Подумайте сами, она дочь мэра. А вы? Клерк. Я могу повысить вас до менеджера, но что это исправит?
- Ничего не исправит.
- То-то же. У вас с ней нет ничего общего. Ровным счетом ничего. Вы любите выпить, вы завсегдатай бара. Она же - дочь своего отца, она закончила Гарвард, у нее муж и дочь. Она вращается в высшем обществе, а вы любите громко рыгать с друзьями в баре. Она ходит в оперу, а вы слушаете громкую рок-музыку. Она любит стройных блондинов, а вы - почти полная противоположность. Она является менеджером в элитном салоне, а вы были строителем и грузчиком. Она ценит и любит деньги, а вы относитесь к ним, как к средству для пропитания и развлечения. И так далее. Вы поняли, к чему я клоню?
- Чего уж тут не понять? - грустно сказал я.
Повисла пауза.
Длинная, минуты две мы оба молчали.
И я решил послушаться Тайлера – мало ли что.
- Просто я слышал, что вы можете сделать так, чтобы она полюбила меня.
Деймон расхохотался.
- Я? - спросил он. - Я всего лишь человек, мистер Бэлкопс.
Так и знал. Я такой кретин!
Тут Деймон посмотрел на меня и тихо произнес:
- Хотя, конечно, кое-какие вещи можно устроить.
- Например? - я цеплялся за каждую соломинку.
- Ну, мало ли выходов из ситуации... - протянул Деймон, поглаживая бородку. - Вариант с насилием вас устроит?
- Ни в коем случае, вы что! - сказал я. - Это же жестоко!
- А любовь не жестока? - усмехнулся Деймон, посмотрев на меня. - Это же надо, влюбить уборщика в дочь мэра, а?!
Мне казалось, он снова расхохочется.
- Впрочем, мои ресурсы не бесконечны. Как насчет...
- Насчет чего?
- Вы не согласитесь.
- А вы предложите.
Деймон покачал головой.
- Ваша вера и желание слишком слабы. Что, если я скажу вам, что в этой жизни вам ею не владеть?
- Это очень плохо. Я надеялся, что вы мне поможете.
- Почему же не помогу? Еще как помогу.
- И как же это? Сами же говорите, что мне не быть с ней.
Деймон вспылил.
- Вы слушаете, что я говорю??? Похоже, нет.
- Но...
- Прочь из моего кабинета! Сейчас же!
Я встал с кресла и вышел из комнаты. Чертово начальство. Куча нервнобольных людей. Всегда говорил, не доверяй всем этим непьющим да правильным. Они все со странностями.
Деймон догнал меня в коридоре.
- Простите, я вспылил. Не стоило.
- Да ничего страшного. Вы просто устали, видимо, за рабочий день, а тут я со своими проблемами.
- Я что хотел сказать, Кенни, - произнес босс. - Вы не верите, что в этой жизни она будет с вами?
- Вы меня убедили в этом….
- Тем не менее, я вам помогу!
- Как же это, вы ведь...
- По вере вашей да будет вам, - сказал Деймон. - Идите домой, вам надо выспаться.
- Хорошо, я так и сделаю, - сказал я.
- Удачи! - сказал Деймон.
Я повернулся и пошел к лифту.
- Погодите! - окликнул меня Деймон. - Вы ведь не брезгливы, верно?
- Да, а что?
- Ничего, ничего, просто так, - улыбнулся босс.
Я пожал плечами. Странный человек.
В лифте со мной двое обсуждали еще одно его чудачество – оказывается, как я понял, он за миллион долларов купил древний папирус, на котором излагалась история какого-то беглого раба и его любимой девицы (коронованной особы), которые были вынуждены встречаться только в храме бога с крокодильей головой… воистину, нам, простым людям, богатых не понять. Похоже, деньги сводят с ума даже сильных мира сего. Миллион – за безделушку, клочок папируса с бредовой историей. Лучше бы жалование повысил.
Я вышел из здания. Странные мысли роились у меня в голове. Тайлер был прав - Деймон и вправду странный. Говорил такую чушь. Я решил пойти домой пешком, через парк - ехать на автобусе не хотелось. Погода стояла хорошая, дул легкий ветерок. И вы не поверите - она, Эмили Джулиани, вышла из серебристых дверей вслед за мной и поравнялась со мной. Она, как и я, хотела пересечь дорогу, отделяющую площадь вокруг здания от парка.
Дорогу перегородил автобус, а потом и другой, а потом третий. Образовалась пробка.
Я посмотрел на нее.
Она посмотрела на меня.
- Простите меня, - сказал я.
- За что? - спросила она сухо.
- За то, что я наговорил вам тогда. Я понимаю, что сделал глупость.
- Ничего страшного.
Мы помолчали.
- А почему вы не едете на машине? - спросил я.
- Я иду в парк, у меня там встреча с подругами.
- И у меня путь лежит через парк, - сказал я.
Она пожала плечами.
Пробка потихоньку рассасывалась.
- А вам не кажется, что Деймон - странный? - вдруг спросил я. Может, она знает про него что-то большее, о чем я.
- Странный? - удивилась она. - Странно только то, что он с вами так близко знаком.
- Нет, я имею в виду, что он говорит странные вещи.
- Какие, например? - в глазах ее мелькнул интерес.
- Ну, он поговорил со мной о вас…
- Обо мне? Уже интересно, - улыбнулась она.
- Причем сказал, что мне с вами в этой жизни не быть вместе.
- Это уж точно, - усмехнулась она.
- Только он это как-то странно сказал, словно подразумевал нечто другое.
- Что же?
- Не знаю... Но тон у него был очень странный.
Пробка рассосалась, машины загудели в привычном ритме, гудки прекратились, и мы, дождавшись сигнала светофора, перешли дорогу. Вдалеке виднелись машины копов.
- Что это там? - удивилась Эмили
- Не знаю, полиция что-то там расследует...
- Я пойду посмотрю, - сказала она. Я последовал за ней.
Оказывается, копы оцепили пол - квартала, так как, оказывается,
нашли несколько трупов каких-то наркодельцов. В последнее время убийства в городе участились - кто-то взял на себя роль чистильщика и убивал всякую шваль вроде воров, дилеров и тому подобных личностей.
Она с таким интересом наблюдала за работой копов, выносивших из дома черные мешки с телами, что я уже думал пойти домой, не дожидаясь ее.
Но тут она обернулась и странно посмотрела на меня.
- Не в этой жизни, говорите? - спросила она.
- Вы о чем?
- О словах Деймона.
- Да, так и сказал.
- Странно, действительно странно, - сказала она, зябко пожимая плечами. - Мне кажется, он вас знает лучше, чем вам кажется.
- Почему вы так решили?
- Не знаю... - сказал она.
- Пойдемте.
Мы ушли от места преступления и направились в парк. Она о чем-то думала, а я просто радовался тому, что я рядом с ней. Мы несколько минут шли молча. Она иногда посматривала на меня, а я не знал, с чего бы начать. Я рассказал ей в конце-концов, что устроился на работу к Деймону год назад, что живу в Хайтонс, что одинок, что мне тридцать пять, скоро будет тридцать шесть. И все такое прочее. Она внимательно слушала. Потом я расспросил немного о ней. Она рассказала кое-какие детали из своей биографии, старательно опуская тот факт, что она дочь мэра города.
А потом извинилась передо мной. За то, что «была груба».
- Да ничего страшного, - сказал я. - У вас было, наверное, плохое настроение.
Погода ухудшалась - ни с того, ни с сего вдруг набежали тучи. Пока мы дошли до конца парка, где были лавочки, а не достопримечательности, стало уже совсем темно - все же осень, а время было уже под восемь часов. День складывался весьма удачно. Эмили не думала покидать меня, сославшись на какую-нибудь встречу, а я наслаждался ее присутствием рядом с собой. Просто получал удовольствие от вечера трудного дня. Какие-то чудеса - все же они случаются. Женщина моей мечты стояла совсем рядом и мило болтала со мной.
Помню, папаша говорил мне " Не верь в чудеса - либо у тебя съехала крыша, либо ты пьян".
Тут я был с ним не согласен - я не был пьян, и с головой у меня точно было все в порядке.
Дошло даже до того, что я снова пригласил ее куда-нибудь. Она улыбнулась и сказала, что подумает, и может быть, на следующей неделе, может быть...
У меня сердце запело, честно говорю. Я не знаю, как оно поет, но именно так я себя почувствовал.
- До моего дома три квартала, - сказал я.
- А мне надо дождаться здесь подруги, но она, видимо, не придет… странный сегодня день, - сказала она.
Я не решился ее пригласить к себе - не надо торопить события.
Хотя, вообще странно, вдруг сверкнуло у меня в голове, чего это она ко мне так вдруг хорошо относится - видимо, Деймон поговорил с ней. Или что-то еще?
…Мы вместе услышали визг колес по асфальту, когда этот джип на всех парах вылетел из-за поворота. Мы со всей отчетливостью поняли, что не успеем отойти в сторону, если он не справится с управлением и вылетит с трассы прямо на нас. С тихим всхлипом Эмили спрятала лицо у меня на груди за секунду до того, когда все это произошло - черный джип ударил нас обоих со всей силой, на которую способна груда железа; я почувствовал, что внутри меня что-то хрустнуло, лопнуло, я издал крик, прижимая ее тело к своему, стараясь прикрыть ее от груды черного металла - но было поздно. Вспышка боли, адской боли - в голове, внутри, во всем теле, хруст ломающихся костей - и больше я ничего не помнил.
Думаю, она умерла раньше меня - она была такая маленькая и хрупкая...
- Где они сейчас?
- В морге.
- Какой ужас! Я себе и представить не могла.
- Все бывает. Знаешь, что удивительно?
- Нет.
- Он же любил ее.
- Кто? Этот Кенни, как его?
- Именно так.
- А она?
- Ты же знаешь женщин. Сначала воротила нос. Но потом вроде общались.
- А как так получилось, что они общались? Он же уборщик.
- А я их познакомил.
- Ты? Зачем?
- Долгая история. Я просто так решил. Думал, может у них что получится.
- Да как же у них могло что-то получиться - он клерк-мусорщик, а она - дочь самого мэра. Любого купит и продаст.
- Вот ведь воля божья, да?
- Но как же их жаль - такая нелепая смерть.
- Зато, по иронии судьбы, теперь они лежат вместе.
- Ты о чем?
- Морг, дорогая моя, он демократичен - у него нет предрассудков по поводу положения. Перед моргом все равны - это всего лишь два трупа, лежащие рядом, на соседних полках.
- Господи, какие ты иногда ужасные вещи говоришь. И глупости.
- Почему? Мир жесток - в этом свете они не могли полюбить друг друга. Может, это случится в другом свете. Там законы другие.
- А ты как будто их знаешь, эти законы.
- Я много чего знаю, дорогая моя. Поверь мне.
- Ну, хватит. Надеюсь, их похоронят согласно их уровню.
- У тебя ничего святого.
- А я, знаешь, уже с бедняками пожила в свое время. Они думают, что их жалкое существование поможет покорить и удовлетворить женщину из высшего света. Я тоже верила в эти глупости. А теперь я считаю, что каждому - свое.
- Классовая рознь - великая традиция!
- Ну вот, ты смеешься надо мной.
- Ты такая красивая, когда злишься и что-то доказываешь.
- Какой ты...
- Иди сюда, Паулина. Мы-то еще живы.
………………………………………………………………………………………………………………..
…Я выполз со своей полки, с этого серого, блестящего металла в темной комнате, где пахло химикатами. И увидел ее. О, как она была хороша – с белым лицом, с водянистыми глазами, что смотрели на меня с любовью. Я сделал шаг, но слабые ноги не удержали меня, и я упал. Она сидела, оперевшись спиной на железные шкафы. До нее было несколько метров, но я был так плох, что сознание покинуло меня. Когда я очнулся, я понял, что она так и сидит возле шкафов. Глаза ее были закрыты.
- Эмили, - позвал я слабым голосом.
Она открыла глаза. Увидев меня, она хотела улыбнуться, но ее одеревеневшие губы не двигались. Шрам на ее горле разошелся, и кровь стекала по ее телу вниз, к бедрам.
- Кенни, - прошептала она. – Иди ко мне.
Я пополз, медленно, стараясь не тратить остатки сил. Сантиметр за сантиметром я подтягивал свое тело к ее красивым ногам.
- Я люблю тебя, - шептал я, впиваясь синими пальцами в пол.
- Я тоже, - шептала она, и при каждом звуке кровь булькала в разрезе ее глотки.
Это сводило меня с ума. Моя красивая, я так давно хотел тебя.
Еще рывок, и я рядом с ней.
ЛЮБОВЬ И ДРУЖБА.
...Для чего ж, себе на горе,
Сохранил я чувства пыл?
Для чего при милом взоре
Трепетать я не забыл?
Лучше б вымер этот пламень!
Лучше б, взвесив лет число,
Обратилось сердце в камень,
Да и мохом поросло!
В. Бенедиктов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РОДЖЕР.
Это - друг, ни пылкий, ни обессиленный. Друг.
Это - любимая, ни страдающая, ни причиняющая страданий.
Любимая.
А. Рембо.
…По отношению к своей жене он был все еще влюбленным школьником - несмотря на то, что уже насколько лет они жили вместе в одном доме, ели и пили на одной кухне, спали в одной постели. И это было слишком тяжело для него.
Он не мог вести с ней обыденные, бытовые разговоры. Он не мог думать о ней, как о человеке, с которым он просто живет. Он не мог обнимать ее, похлопывать по плечу. Также у него никак не получалось долго быть рядом с ней даже в разных комнатах. Тем более, когда она приближалась - он не мог этого выносить. Само ее присутствие было невыносимым для него - и вовсе не потому, что она не нравилась ему больше. Самое ужасное было в том, что она слишком нравилась ему даже спустя годы после свадьбы, совместного проживания в одном доме и еженощных "увеселений". Он думал, что она надоест ему, он думал, что чувства, так перегружавшие его, остынут, жар в сердце охладеет и в голове больше не появится этот матовый туман страсти. Он надеялся, что сможет-таки, спустя несколько лет любви, относиться к ней как к другу, как к напарнице, как к партнеру, как к соратнице, как.... Ничего этого не случилось. Она привлекала его по-прежнему. Каждое мимолетное ее движение он ловил, словно влюбленный школьник. Он провожал ее взглядом каждый раз, как она шла по коридору; он вдыхал запах ее волос каждый раз, как она проходила мимо, он терял самообладание каждый раз, как она даже ненароком касалась его. Его сердце устраивало бешеные скачки, когда он видел ее выходящей из офиса в деловом костюме, во всей этой косметике, и его душа сходила с ума всякий раз, когда он видел ее в халатике на их общем диване, который уже давно должен был стать постылым. Он не мог спокойно смотреть, как она занимается фитнессом в своем облегающем спортивном костюме - она потела, а его рассудок завихрялся в предвкушении; она тяжело дышала, и он уже хотел ее как юнец, увидевший обнаженную девицу на обложке каталога.
Все это сводило его с ума и терзало сердце. Она понятия не имела, как ему трудно бывает дождаться ночи. Она понятия не имела, что он хотел целовать ее всякий раз, когда их губы находились хотя бы на расстоянии метра друг от друга. Она понятия не имела, что ее голос, когда она пела в душе, манил его очутиться рядом с ней. Она понятия не имела, что он любил ее с той же страшной силой, что и в первый день.
Ему приходили жуткие мысли в голову - он хотел изуродовать ее, напасть на нее ночью с ножом и порезать, лишь бы она была вся в шрамах, швах, чтобы ее лицо больше не манило его. Он покупал ей наряды, которые ей не шли, поощрял ее эксперименты с внешностью – разрешал стричься, красить волосы, но ничего не помогало, она всегда и в любом виде была хороша.
Когда она сидела в другой комнате и смотрела телевизор, он слышал ее смех и его уши радовались этому звуку, который он так любил. Даже не видя ее, он представлял, как ее губы приоткрываются в улыбке, как ее глаза начинают блестеть, как она прикрывает рот рукой, и смотрит на него, словно чувствует себя виноватой за проявление столь бурных эмоций.
Когда она вставала по утрам и готовила завтрак в своем синем халатике, помешивая шкворчащую еду на сковородке деревянной палочкой, а он еще спал, и этот звук пробуждал его - для него не было ничего прекраснее такого утра.
Но он хотел совсем другого - обычного утра, обыденности, привычки, серого, унылого быта, с обычным подъемом по утрам, с обычным отходом ко сну, чтобы все стало для него привычным - и ее красота, и его чувство; он хотел тихой жизни, спокойного быта, без страстей, пожирающих его сердце, без любви, которая обожествляла каждое ее действие, каждый ее взгляд, каждый ее шаг. Он хотел любить ее почти по-братски, как кого-то вроде сестры, как родственника, а не как сокровище его бьющегося в груди сердца. Он не хотел, чтобы она была для него всем, он не хотел, чтобы его сердце учащало свой ритм при виде ее, он не хотел терять рассудок от радости, занимаясь с ней любовью в тысячный раз в тех же позах и с теми же знакомыми звуками. Он не хотел чувствовать себя самым счастливым человеком, лежа рядом с ней на кровати.
Даже самые ее простые слова, поступки, жесты, речи, действия сводили его с ума - самые бытовые, не говоря уже о том, когда она игриво касалась его руки в моменты особо радостных дней, когда она увлекала его за собой в супружеское ложе; когда она целовала его утром, когда она с улыбкой смотрела ему в глаза, встречая после работы, когда она провожала его на службу каждое утро, когда она радовалась тому, что он приносил - в эти моменты земля уходила из под ног, рассудок плавился в доменной печи любовного припадка, и ощущать все это на протяжении долгих лет было просто ужасно.
Она плакала - он обожал ее слезы, она уходила - он хотел бежать за ней хоть на край света, она пела - он превращался в слух, она танцевала - он не мог отвести от нее взгляда, она выходила в свет - он гордился ею, она целовала его - он словно каждый раз умирал от счастья. И это было невыносимо.
И он ничего не мог с этим поделать.
Ее чувства к нему остывали, жизнь ее шла своим чередом. А он хотел носить ее на руках. Холить, лелеять, приносить кофе каждое утро. У нее же все было как и должно было быть. Он не мог винить ее в этом.
…В последнее время босс начал как-то странно посматривать на него, со странной улыбкой и не менее странным взглядом. А потом и вовсе вызвал к себе в кабинет. Роджер не знал, что и думать. Уволят? За что? Повысят? За что? Спросят? О чем?
Но босс начал расспрашивать о личных проблемах, о жене, о семье.
Роджер упорно отвечал, что все в порядке, все о’кей.
Но Деймон не верил ему. Он не говорил этого, но по глазам было видно, что он не верит.
- Я не верю, что в вашей жизни все хорошо, - сказал он. - Такое состояние может быть только у человека, который болен чем-то личным, чем-то, что гложет его… скажите, ведь ваше сердце изглодало вас изнутри, как голодный зверь, не так ли?
О, как Роджер был согласен со словами своего босса. Деймон был очень умен, он всегда находил правильные слова. И сейчас он был тысяч раз прав.
- В вас так велико внутреннее напряжение, что кажется, будто вы горите от чего-то, что вас пожирает пламя, огонь, пожар. Пожирает каждый день, каждую ночь.
Роджер хотел возразить, но Деймон жестом осадил его.
- Вам надо избавиться от этого огня, потушить пожар, загасить пламя, чтобы ваша голова могла работать без того, чтобы ее не поджаривал огонь из грудной клетки.
К чему были слова, когда чужой человек, его начальник за него сказал все лучше, чем смог бы он сам?
И он снова и снова кивал.
А потом поднял голову и спросил - как мне избавиться от этого?
Деймон глубоко вздохнул.
Потом присел в кресло, так как до этого он ходил по кабинету, изрекая свои слова под гулкий стук каблуков о блестящий паркет.
- Прямо сейчас я не знаю. Думаю, вам нужны друзья.
В глазах его, казалось, плясали огоньки.
- Вам нужно куда-то идти, где нет того, что бы вас влекло к вашему огню. Я познакомлю вас с Дэвидом. Он очень приятный человек, мой бывший коллега, а сейчас удачливый инвестор, я устрою вам с ним встречу на неделе.
- Но...
- Вам нужны милые, приятные люди, чья дружба будет вас отвлекать. Дружба это чистая, прохладная вода, в ней нет огня, нет жара, это освежающий поток, - казалось, он заговорит стихами. - И вам полегчает. Обещаю.
Так и случилось. Дружба оказалась его лекарством. Дэвид обсуждал с ним проблемы, его проблемы, чужие проблемы, он мог выговориться ему, посмеяться вместе, выпить вместе, завести ни к чему не обязывающий, не отягощающий и ни к чему не ведущий разговор. С ним он мог сидеть рядом, смотреть на него, спокойно думать о нем, без жара в груди и голове.
С ним было легко, он поддерживал Роджера, они думали о многом одинаково, и это ни к чему не вело, ни к чему не обязывало, все это было без эмоций, без чувств - легкое, расслабляющее общение - за кружкой пива, в баре, под ненавязчивую музыку, в тихой и спокойной обстановке. Они понимали друг руга, жали друг другу руки, смеялись - и это было спокойно, по-доброму, легко и безо всяких волнений. Дэвид звонил ему по выходным, а Роджер приходил к нему в гости. Дэвид жил один, они смотрели фильмы, пили газировку, пиво, легкое вино и болтали о жизни, о женщинах, о деньгах, о работе, о мировых проблемах, о политике, о здоровье и всякой лабуде, которая так расслабляет сердце - о компьютерных игрушках, о силиконовых девках, о сортах виски, о марках дорогих сигар, которые он лишь изредка мог себе позволить, о моделях машин и всем таком прочем; когда язык развязывался, в душе было пусто-пусто, а в голове было легко и свободно, когда под голоса актеров они обсуждали новые решения президента, запивая это темным пивом и заедая орешками. Потом он прощался и уходил домой.
Дома ждала его она.
И там снова - и снова - страсть, с бешеной силой обрушивалась на него, когда он видел ее красивое, до боли просящее поцелуев лицо. И он заново влюблялся в нее. Каждый раз, день за днем. Но хотя бы иногда он забывал о ней, когда встречался с другом или болтал с ним по телефону.
Пожалуй, Дэвид был лучшим человеком из тех, кого он когда-нибудь знал. Он был ему как брат, который его никогда не обманет, не предаст и всегда придет на помощь с бутылочкой эля и свежим номером "Плэйбоя". Пусть жар не ушел, но теперь Роджер знал, куда уйти для того, чтобы на время избавиться от него и получить передышку, Он благодарил за это Деймона, но тот лишь улыбался.
- Друзья! - говорил он. - Как много это значит!
И в глазах его плясали огоньки.
Все-таки странный он был, этот Деймон.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЭВИД.
...дружба приносит только пользу, а любовь иногда и вред.
Сенека
...Деймон познакомил меня с Роджером. Это был среднего роста, гладко выбритый мужчина средних лет с располагающим к себе выражением лица. Именно так, описать по-другому не могу, при взгляде на него не возникало никаких сомнений, что этот человек - так называемый хороший парень.
- Я Роджер, - сказал он и протянул мне руку.
- Я Дэвид, - ответил я и спросил - Вы в каком отделе работаете?
- На седьмом этаже, в архиве, - ответил Роджер. - Но давай на ты, окей? Не люблю я все эти формальности.
- Нет проблем.
- Так ты зайдешь за бумагами вечером? - спросил он.
- Сегодня вечером не могу, - ответил я. - У меня есть дела "на воле".
Роджер улыбнулся.
- Метко подметил, приятель. "На воле". Надо будет запомнить.
- Я буду у тебя с утра.
- Ну, давай, удачи тебе.
Я кивнул и направился к лифту. Сегодня я должен был встретиться с Кэсси, моей любовницей. Как всегда, в обеденный перерыв. Я знал, что она была замужем, но меня это никогда не смущало. Кто смел, тот и съел.
Я заказал привычный дневной стейк – ничто так не придает сил, как солидный кусок мяса и потом – кофе.
- И как там твой муж? – пошутил я. - Уже назначил за нами слежку?
(Мы ведь встречались уже полгода.)
- Да, конечно, - рассмеялась она. - Он, наверное, до сих пор на работе, пьет кофе и болтает с секретаршами. - Забудь о нем, он придурок.
Это почему-то нас обоих развеселило. Мы одновременно рассмеялись, а потом, закончив трапезу, разошлись каждый по своим кабинетам.
…И я подружился с Роджером. Тот оказался на редкость хорошим парнем. Правда, он все время был каким-то грустным, но это проходило, когда мы отвисали в местном баре, где под пиво и бейсбол обсуждали начальство, нравы и работу. Спустя месяц мои посиделки с этим парнем стали такой же нормой, как гулянки с Кэсси за спиной ее мужа.
В тот день я сидел у нее на кухне и пил свой любимый кофе
- Мой-то совсем плохой стал, - сказала она.
- Муж твой?
- Ага. Чую, начал ревновать, кажется, подозревает, что я ему изменяю.
- Дошло наконец-то, - ухмыльнулся я.
- Я уж думала, он так и помрет с уверенностью, что у нас все о’кей.
- А ты не пыталась ему все рассказать?
- Роджеру?
- Кому-кому? - опешил я. – Твоего мужа зовут Роджер?
- Да. А ты что, забыл? Я пару раз говорила тебе о нем.
Я остолбенел. Я думал, что голова моя взорвется от мыслей, разом атаковавших мой бедный мозг.
- Слушай... - начал я выдавать слова, - слушай, я тут...
- Да?
- Мне кажется, я его знаю.
- Знаешь? Откуда?
- Начальник приводил его к нам на конференцию, и мы познакомились.
- Это когда было?
- С полгода назад…
- С полгода? Так вы черт знает сколько знакомы?
- Нет, мы лишь обменялись рукопожатиями, мы не друзья, - соврал я, а в это время волна удушающего жара накатила на меня, - просто...
- А ты уверен, что это он?
- Ну, наверно, люди поговаривали, что ему жена изменяет...
- Так может, это другой Роджер, мало ли какому Роджеру изменяет жена!
- Ну... а может, это он и есть.
- Мой Роджер работает в филиале ДиДи Энтерпрайзес на Эббоу стрит.
А твой?
- Там же. Мы говорим об одном и том же человеке.
Кейси с минуту молчала, стоя на месте, губы ее тихо шевелились.
- Ну и черт с ним, - сказала она наконец. - Черт с ним.
- Что ты имеешь в виду?
- Плюнь и забудь. Ну, видел ты его пару раз, и что? Вы же не в одном в офисе работаете, верно?
- Верно.
- Ну, так и что такого?
- Да ничего...
- Расслабься, ты что-то так напряжен....
Она схватила меня за руку и потащила в спальню.
- Здесь я тебя так расслаблю, мигом забудешь и про Роджера, и про все на свете.
Нрав у нее был диковатый.
Но даже во время секса с ней я думал, что же мне теперь делать. После секса я думал об этом; по дороге домой думал, и дома тоже.
Вот так совпадение.
Я чувствовал свою вину, а с другой стороны - кто мог знать? Я свободный человек, я не хочу упускать свое счастье. Почему Деймон познакомил нас? Зачем? Ведь он же знал, что Кейси - моя любовница, знал также, что Роджер - ее муж, и свел нас - мужа и любовника, в этот более чем странный любовный треугольник. Воистину, Деймон был удивительный человек. Мне казалось, что он специально это сделал, словно бы это было какой-то изощренной садистской игрой. Но, с другой стороны, никто ведь не страдал – просто я начал потихоньку осознавать ответственность за свои действия. Теперь это была не просто интрижка с чужой женой. Это было уже нечто, влияющее на судьбы людей, людей не абстрактных, а тех, кого я лично знал, и знал очень хорошо.
Зачем Деймон сделал это? Зачем?
Я оказался связан по рукам и ногам - не хотел терять Кейси , потому что мне хорошо было с ней- и не хотел терять Роджера, потому что он нуждался в друге, и этим другом был я... я не представлял, как выпутаться.. Я размышлял о сложившейся ситуации. В ней мы все трое оказались в ловушке. Мне было хуже всех - я был другом Роджера, и любовницей его жены. Кейси была хороша, она была даже прекрасна, но и Роджер был замечательный товарищ. С ним никогда не было скучно, он был весел, добр, ненавязчив. Хотя, конечно, было видно, что он скрывает боль внутри себя. Я слышал, что его жена ему изменяет, но я в самом дурном кошмаре не мог представить, что ею окажется Кейси.
Я считал себя самым счастливым человеком - у меня была хорошая работа, босс относился ко мне с уважением, у меня была страстная любовница, у меня был добрый друг. Теперь все разом изменилось- начальник стал вызывать у меня подозрения – мне стало казаться, что он специально свел меня с Роджером и Кейси. С Кейси я чувствовал себя как на иголках, а с Роджером ощущал, как постоянно краснею и теряюсь, стараясь не смотреть ему в глаза, Хорошо еще, что Кейси мало интересовалась моими встречами с друзьями, хорошо, что Роджер не работал со мной на одном этаже, хорошо, что Деймон редко вызывал меня в себе в кабинет…
Я знал Роджера уже шесть месяцев, и с каждым днем мы все более и более сближались. Мы ели пиццу, смотрели боксерские бои субботними вечерами, пили пиво, говорили по душам - у меня уже много лет такого не было. В бизнесе настоящая дружба очень редко встречается. И если суррогат любви с нашими-то доходами мы могли получить в любом количестве - посмотреть хотя бы на Ллойда. Вот кто был ловелас, кутивший с каждой местной красоткой – и ведь ничего в нем не было, даром что его любило начальство… ну да я не о нем сейчас. А вот настоящую дружбу не подделать. И теперь я оказался невольным предателем! О, если бы я знал, с чьей женой я сплю! Если бы я знал, что именно я положу начало краху личной жизни Роджера, я бы никогда не прикоснулся к его жене даже пальцем.
Странные игры, признаюсь, у любви и дружбы. Я любил, я имел друга, но именно из-за этого стал несчастен! Получилось, что я разрушил брак лучшего друга своей любовью к Кэсси…. скорее, своими отношениями с Кэсси, потому что никогда не любил ее по-настоящему (чего она и не требовала).
А Кэсси не могла предполагать, что мы с Роджером встретимся, познакомимся и станем друзьями… если бы я знал, что этот человек - муж моей женщины, то никогда бы даже не заговорил с ним, никогда бы не пошел с ним в бар, пить пиво и болтать.
Черт, эта ситуация меня убивала.
А Деймон! Ведь именно он познакомил нас! Ведь он знал, откуда-то знал, что я являюсь любовником Кэсси, а Роджер - ее мужем, и, тем не менее, свел нас. Что владело этим странным человеком в этот момент, когда он познакомил нас? Он словно затеял какую-то дьявольскую игру. Но я боялся об этом размышлять - мне легче было думать ,что это просто совпадение.
…. А в остальные дни я общался с Роджером, обычно в том самом баре.
Сегодня Роджер был особенно грустный.
- Не знаю, что и делать, - сказал Роджер. - Мне кажется, моя мне изменяет.
Я так и думал.
- Ты уверен? У тебя есть какие-то факты?
- Да какие там факты! Если бы они были, сидел бы я здесь сейчас и гадал бы? Нет, конечно, нет.
- Да не переживай ты так. Может, это только подозрения.
- Понятно, что подозрения. Но не любит она меня больше.
- С чего ты взял?
- Ей со мной скучно, говорит. Хочет развестись.
- Даже так?
- Я вижу, что ей со мной плохо. Знаешь, я думаю ее отпустить, что ее мучить? Но боюсь, мне еще трудно это сделать.
- Все еще любишь ее?
- Конечно! Она для меня лучше всех женщин на свете - она самая красивая женщина. Я ведь выбрал ее из многих - ты когда-нибудь видел свой идеал женщины?
- Нет, только разве что в кино.
- А мне повезло. Я встретил не просто лучшую из тех, кого я знал в своем кругу - мне досталась девушка, которая для меня - образец и идеал, это так просто словами не выразишь. Знаешь, я всегда думал, что женюсь на какой-нибудь симпатяшке, но мой идеал будет недостижим, всегда останется только в мечтах. А вот посмотри, я везунчик - моя мечта живет рядом со мной. И сейчас я и думать не могу о других - они для меня намного хуже, они все - бледные копии. Как можно изменить мечте? Если бы я был женат на обычной девушке, я мог бы думать о других, которые оказались бы краше - но не в моем случае…
Он был сильно пьян. Сразу я не заметил, но теперь это было видно. Роджер болтал без умолку только когда был очень пьян.
- Понимаешь, - продолжал он, наливая себе еще виски, - самое плохое в том, что я-то для нее явно не был идеалом. Скорее всего. Иначе.... иначе она совсем плохая женщина, тогда выходит, что она обманывает меня из.... ну, из вредности, что ли.
- Погоди, погоди, - прервал его я. - Ты же не знаешь, может, она тебе не изменяет.
- Я почти уверен. Раньше она приходила домой сразу после работы, а сейчас у нее вечно какие-то дела.
- Ну, у нее же своя фирма, понимаешь? Там наверняка полно дел.
- Да я знаю, знаю! Я заходил к ней дважды, а ее не было.
- Она же мотается туда-сюда, конечно, ее часто не бывает на месте.
- Ну, как-то это все подозрительно, Дейв. Если бы она любила меня, это бы все было ничего. Но на фоне того, что между нами больше нет того, что было раньше....
Я смотрел на Роджера и чувствовал себя последней сволочью, оправдывая изменщицу. Последней сволочью, которой и жить-то нет смысла - я сам себя ненавидел и презирал так, что никакими словами не описать.
- Но, знаешь, лучше бы у нее и был кто-то... - вдруг сказал он.
- О чем это ты?
- Может, она бы чувствовала себя лучше, что ли. Приходила бы домой довольная, может, дома было бы ей не так скучно. Лишь бы была дома.
- Ты понимаешь, что это ненормально?
- Пусть. Но я не хочу терять ее. Я даже не могу представить, что она может навсегда уйти. Так хоть я вижу ее каждый день, и мне сейчас этого достаточно. То, что она с другим… к этой мысли я привыкну.
Он поник головой, глядя на салфетку под рюмкой, сложив руки. Ни дать, не взять, святой какой-то. Хоть на картинах рисуй. Такой же печальный взгляд, измученное лицо. Мне стало жаль его. Смириться с тем, что твоя жена тебе изменяет! Это же надо....
- Знаешь, Дейв, - сказал он, поднимая глаза. - Я вот думаю, пусть она выберет кого-нибудь достойного. Не какого-нибудь хлыща, или пьяницу, или придурка. Я хотя бы буду уверен, что она предпочла мне лучшего.
- Тебе бы не пить больше, - сказал я. - А то порешь чушь несусветную.
- Почему чушь? - удивился Роджер. - Раз уж она любит другого, так пусть это будет человек, которого я смогу уважать.
Я подумал про себя, как это можно уважать того, кто за твоей спиной трахает твою жену, но промолчал, конечно.
- Вот если бы она изменила мне... - он проглотил комок, - например, с тобой, мне было бы легче это сознавать.
У меня помутилось в голове. Короткое замыкание, темнота на секунду. Что же это такое творится?
- Ты что несешь, Роджер? - спросил я.
- А уж лучше бы ты, а не какой-нибудь жиголо из фитнесс-клуба. Ты нормальный парень. Я тебя уважаю.
- За что?
- Ты хотя бы сидишь и слушаешь меня. Мало кто слушал бы это. Меня многие считают за пьяного кретина - а ты не чураешься меня.
- Да ладно, это же бар. Ты хороший мужик, мне не в лом сидеть тут с тобой.
- Спасибо, Дейв, - сказал Роджер. - Жаль, что это не ты ее любовник.
- Да что тебя заело, может, она просто занята.
- Я чувствую, просто чувствую это,
Я не знал, что сказать. Обозвать его параноиком? За что? За то, что он прав? Прав!
- Ладно, мне пора, - сказал я. - До дома дойдешь?
- Да тут два шага, - ответил он. - Спасибо, что выслушал мое нытье. Я нытик. Да, заходи ко мне как-нибудь в гости.
- Зайду,
И я зашел. Мы с ним сидели на его кухне, где я пил его кофе. Из кухни виднелась дверь в спальню, где он спал со своей женой и моей любовницей, От этой мысли меня чуть не вырвало.
- Может, бросишь ее к чертям? Раз она тебе изменяет?
- А вот не так это просто. Совсем не так. Она каждый день напоминает мне своим присутствием, почему я не могу этого сделать. Ты бы видел, как она улыбается - каждый день по - разному! У нее столько гримасок, ужимок - и я все их люблю. У нее такое живое лицо! А ее шаги? Я по шагам узнаю, когда она зла, а когда ей весело. И это для меня уже как наркотик - я привык каждый вечер слышать эти звуки. А ты бы слышал, как она поет! Особенно по утрам, когда собирается на работу - словно ангелочек. Ей бы певицей быть...
Он уставился в стол, постукивая по нему пальцами.
- Так что, ты так и будешь терпеть эту ситуацию? Надо же что-то делать. Так и будешь ее вечно подозревать?
- Ты будешь удивлен, но я вот иногда думаю, что лучше бы она умерла.
- Что?
- Прости, но так мое сердце думает. Оно не может вынести измены - вот если бы ее не стало, я бы поплакал над ее могилой, я бы повесил ее портрет, и я бы знал, что она никогда не предавала меня.
- Что за чушь, ты снова, что ли, пьян?
- Нет, я трезв. Это мне Деймон подсказал.
Словно черная тень пробежала в воздухе, мелькнув в стеклах окон,
Я вздрогнул. Что за игру ведет наш начальник? Почему он вмешивается в это? Роджер продолжал:
- Я говорю, так и так, думаю, что моя жена мне изменяет, не знаю, что и делать. А он мне и говорит – дескать, каждая сильная любовь ведет к таким чувствам, ну, к желанию убить. А потом сказал, что это какой-то философ написал.
- Зачем ты слушаешь его? Ты же его знаешь, он странный.
- А я вот думаю, что он высказал то, что я сам внутри думаю.
- Нельзя так думать. Ты хочешь, чтобы твоя идеальная жена умерла?
Тут он снова опустил голову. Снова застучал пальцами.
- Ты прав, Дэвид. Так нельзя говорить. Но я не знаю, что мне делать. Я уже чего только не думал.
- Знаешь, лучше бы ты с ней поговорил. Может, она что-то в тебе видит плохое? Просто молчит. Ты же знаешь женщин, они себе на уме.
- Да я говорил с ней. Говорил. Она замыкается в себе и молчит. А когда говорит, только кричит. Говорит, что я параноик и идиот, что так и должно быть спустя десять лет брака - что любовь не должна гореть так же сильно, как вначале, что она не холодна, а я слишком влюблен, что я собственник, говорит, что все в порядке, и что любит меня, просто любовь со временем перешла в другую стадию. И ведь права она. Я сам хочу такого! Но не могу. Я спрашивал, может, что-то не так во мне - нет, говорит, что все между нами хорошо и правильно, просто мне надо быть менее одержимым и жить своей жизнью, а не ждать ее, как собачонка, дома и не дрожать над ней, как над иконой. И все такое.
Я не знал, что ответить Роджеру.
Вроде бы она права - была бы права при условии, что не спала бы со мной. Вот как причудливо работает мозг человека - выходит, это Роджер такой - сякой, он "собачонка", он собственник и так далее. Ну и ну.
- А что, ты как-то пытался вести себя по-другому? Может, не приходить домой вечером, там, гулять с друзьями до утра,
- Да, можно весело провести время – но я же все равно прихожу домой. А там она. Такая красивая, но как будто не моя. Улыбается мне, но как-то лживо, мне кажется. Видно, что думает о другом. Чему-то своему радуется. А мне говорит, что хорошо идут дела на работе.
Я не мог больше выносить этого разговора.
Сослался на дела и ушел.
Всю эту неделю я был буквально разорван на куски изнутри, разум сталкивал одни сумасшедшие совпадения с другими и в попытках осознать, переварить этот бред, и терзал меня с утра и до вечера.
Какая, к дьяволу, работа? Я не мог работать, меня пожирали мои мысли, под ложечкой словно змеи ворочались, постоянно тошнило от этой мысленной перегрузки. При виде Кейси становилось дурно, при виде Роджера – страшно, от вида начальника бежали мурашки по коже, я был в середине всего этого и был главным виновником этого.
....
- Я тут болтал с Роджером.
- С кем??
- С Роджером.
- А зачем?
- Ну… так получилось.
- И что говорил он тебе?
- Ну, он мне рассказывал про вас с ним.
- А, опять плакался.
- Ну, почему плакался? Ему тяжело.
- Сам виноват. Вечно меня подозревает.
- Но ведь, правильно подозревает.
- Ничего подобного, он же не знает ничего. У него ничего нет на нас.
- Он мне говорил, что все еще любит тебя, и все такое.
- Да он дурак помешанный. Как школьник влюблен в меня. А мне он уже надоел. Скучный он. Я выходила за него, думала, у нас будет как у всех. А он все время лезет ко мне, любовь-морковь всякая, обнимать-целовать. Надоел до чертиков.
- Вот так просто, надоел?
- Вот так просто. Десять лет в одной квартире вместе живем, как ты думаешь, не приестся ли?
- Он говорил, что ты для него лучше всех и...
- Да он и мне говорил. А что толку? Детей-то у нас нет. Я в его жизни единственная женщина. Был бы ребенок, он бы успокоился.
- Да...
- Я думаю, если я его брошу, он вообще свихнется. И будет по барам шляться, плакаться.
- Может, будь с ним, что ли, поласковей, он страдает.
- А ты чего вдруг расчувствовался, вина грызет, что ли?
- Нет, просто...
- Да забудь ты о нем. Он нытик. Сидит себе в офисе, вот пусть и сидит. Мне нужно разнообразие.
- И ты поэтому ему изменила?
- Да, а что? Тебе не нравится, что я выбрала тебя? Могу и тебя бросить, если ты с ним заодно.
- Смешно. А есть вариант как-то ваши отношения наладить?
- А как? У нас все неплохо, на первый взгляд. Мы же не скандалим. Просто, знаешь, как в тюрьме два заключенных. Его-то это устраивает. А меня нет. Развестись можно, но смысл? Пока на свой дом не сделаю достаточно, зачем бросать его? За квартиру платит. Многого не требует. Еще бы не спать с ним. Тебе ведь неприятно сознавать, что я еще с ним...
- Переживу.
- Ты милый. Вот только лучше с Роджером много не общайся. Он тебя еще заразит своим нытьем. Не люблю таких мужчин.
- Да не нытик он. Просто переживает. Как бы ты себя на его месте чувствовала?
- Слава богу, я не на его месте. Да и я бы сразу бросила бы его, даже если бы просто подозревала.
- А он говорит, что слишком любит тебя, чтобы вот так бросить.
- Ну и пусть. Его проблема.
- И ты не сожалеешь, что предала его?
- Ну ты заладил. Почему предала? Просто не сошлись мы как люди. Разные мы.
- Так развелись бы. И нам бы стало легче, не скрывались бы.
- Ты глухой или как? Говорю, пока коплю на дом, он за квартиру платит. Это знаешь, какие деньги? И, вообще, я смотрю, тебе сильно понравился Роджер? Тогда иди и трахайся с ним!
Она разозлилась.
Я тоже.
- Что ты городишь! Просто я хочу показать тебе, что твой муж страдает.
- А то, что ты и есть причина этих страданий, до тебя не доходит? – сказала Кейси язвительно.
- Не я, так был бы другой.
- Да, был бы. Ты что, незаменим?
Значит, дело в тебе, подумал я про себя.
А вслух сказал:
- Давай просто забудем об этом.
….
Я старался избегать встречи с Роджером. Один вид этого печального человека, страдавшего лишь от того, что слишком сильно любит ту, которая его презирает, которая ему изменяет, изменяет ему с его другом - эта ситуация сводила меня с ума. Я не знал, как себя вести. Я по-своему, любил Кейси, это правда - она была из тех прекрасных женин восьмидесятых, с широким лицом, с круглыми и страстными глазами, с пышной прической - но вот как человек она мне нравилась теперь куда меньше. Я, может, и обманывал Роджера, но я никогда не был ему ничем обязан. Я не клялся ему ни в чем. А она - да. Она клялась ему в любви, верности. Верности! Меня разбирал злой смех, когда я вспоминал это слово.
- Привет, - сказал я. - Роджер, ты как, уже лучше?
Роджер сидел совсем помятый, но на этот раз без бутылки.
- Кейси говорит, что мне надо бросить пить.
- А ты сам как считаешь?
- Я тоже так думаю.
- И правильно. Это дело ведет в одном направлении.
Роджер подозвал официанта и заказал стакан колы.
- Ты будешь? - спросил он.
Я отрицательно покачал головой.
- Я решил все поменять, - глухо сказал он.
- Как это?
- Надо изменить мою жизнь. К чему эти догадки? Надо жить для себя. Раз она не любит меня больше, что же я буду вечно тут сидеть?
- Правильно. Тебе надо развеяться.
- Я думал куда-нибудь уехать, но боюсь, она будет подозревать меня в неверности.
- Что?
- Чему ты удивляешься? Я уеду на пару недель на пляж, возьму отпуск. А что она будет думать?
- Возьми ее с собой.
Я знал, что он ответит.
- Ей же некогда. У нее бизнес. Она деловая женщина, а я целыми днями перебираю бумаги.
- И, тем не менее, ты не бедствуешь.
- Да, Де Уилл платит изрядно.
Я попивал кофе и отсутствующим взглядом смотрел на снующих по полю бейсболистов. Звук был выключен, я видел только субтитры «Хоумран на девятой подаче, Джеймс Дэвис снова в строю». Кто такой этот Дэвис, я знать не знал. И не хотел знать. Ничего не хотел знать. Все раздражало, апатия виднелась на горизонте.
- Та, что отняла у тебя любовь, то есть все, что у тебя было, это ведь уже не совсем женщина, - вдруг сказал Роджер.
Я покосился на него. Что-то странное.
- Ты откуда эти слова взял?
- В книжке прочел.
- А книжку где взял?
- Де Уилл дал почитать.
Опять он!
- Ты с начальством книжками обмениваешься?
- Нет, он просто дал мне почитать. Ты же знаешь, я часто хожу к нему с отчетами. У него на столе заметил книгу.
- И это ты оттуда вычитал?
- Ага.
- Глупости, о чем ты только думаешь. Я вот наблюдаю за тобой и думаю, что тебе срочно нужно в отпуск. И бросить алкоголь.
Тут принесли колу. Он открыл бутылку и начал пить.
- Она будет думать, что я ей изменяю, а я ведь не смогу ни на кого смотреть, понимаешь?
- Понимаю. Очень хорошо понимаю.
- Печально. Отпуск не будет в радость.
- Не думаю, что она будет ревновать. Если, как ты сказал, она к тебе охладела, может, ей будет все равно?
.....................................
Таких разговоров было очень много. Человек на моих глазах превращался в слабое, забитое существо. А ведь он был нормальным парнем, который был счастливо женат, хотел иметь детей, хотел любить свою жену.
А она не любила его.
Казалось, каждая бы хотела иметь мужа, который любит ее, как в первый день свадьбы. А его - обманули в лучших чувствах. Упаси бог, конечно, попасть в такую ситуацию. Но я-то, я-то хорош! Сам развлекаюсь за его спиной с его женщиной. Но... честно говоря, мои чувства к ней стали постепенно остывать. Я не мог смотреть, как она обращается со своим мужем, чья вина была лишь в том, что он слишком любил ее. Прикасаясь к ней, я думал о том, что ревность Роджера обоснована, что он лишь сомневается, что ему врут - а ему врут! Да еще как. И я все чаще думал о том, что Кэссиди просто похотливая маленькая стерва, которой надоел собственный муж, и которая совокупляется с его другом за его спиной. Я представил себя на его месте. Не дай бог! Честно говоря, мне стало мерзко прикасаться к этой женщине. Ее красота лишь напоминала мне о том, что внутри она - мерзкая, склизкая тварь, у которой нет ничего святого. Более того, общаясь с несчастным Роджером, я начинал ее ненавидеть, потому что узнавал все более мерзкие подробности предательства. Я перестал звонить ей. Я не брал трубку, не выходил, когда она стучала. Я не мог видеть ее подлого лица. Я не мог больше спать с ней, зная, что за сексом стоит чья-то судьба, судьба нормального человека. Мне думалось вначале, что я трахаю чужую жену потому, что ее муж - редкостный подонок, который ее ни в грош не ставит, и все такое прочее. Теперь же, когда я знал, что все наоборот, я и себя начинал ненавидеть. Но я отдавал себе отчет, что на моем месте мог быть любой другой. И Роджер страдал бы не меньше.
Рассказать ему все я не смел - этот удар, казалось мне, убил бы Роджера. Он и так слишком много перенес ни за что ни про что.
…..
- А как насчет того, чтобы устранить причину? - глядя в окно, сказал Деймон.
Представь, что ты поругаешься с Кейси, и скажешь ей, как ты к ней относишься. И что? Она же все расскажет мужу. Представляешь, что будет? Он же не вынесет двойного предательства.
Я сидел и не знал, что делать. Все это было правдой, и таковой сценарий я и сам предвидел.
- А если Роджер сам узнает? Что тогда?
- Устрани причину. И боль уйдет. Когда в твоей душе рана, надо устранить шип, который торчит в ней, причиняя боль. Вам не нужна вся эта правда между вами. Если бы Кэссиди умерла - а это единственный способ заставить ее замолчать - вы бы спокойно жили.
Удивительно, но эта мысль не показалась мне дикой!
- Он бы погоревал, но боль ушла бы из его жизни. Боль ушла бы и из твоей. Жизнь его стала бы легкой. Ты думаешь, что она умрет, и Роджер будет страдать. Но лучше так, чем он будет всю жизнь стоять перед двумя вариантами - либо терпеть ее измену и делать вид, что он ничего не знает и не понимает, либо рано или поздно узнать, что ты, его лучший друг, все это время убивал его. Ты думаешь, это лучше? Ты думаешь, это легче?
- Вы же предлагаете мне самое настоящее убийство!
- Ты говоришь, что я предлагаю тебе убийство. Но, по-моему, ты опоздал. Ты уже совершил убийство. Она уже совершила убийство. Вы оба совершили убийство. Ты украл его любовь, пусть невольно - но именно ты послужил причиной ее тотального охлаждения к мужу. Она вообще предала то, о чем миллионы других женщин только мечтают. Подумай! Мечта каждой женщины - любящий муж, который ради своей жены пойдет на все, который будет любить ее до гробовой доски - и кому был дан этот дар? Господу богу было угодно свести...нет, стравить! этих двоих, в пару! дать им брак, дать им любовь, которая в ее ледяном сердце остыла быстрее, чем лживый поцелуй на щеке сам знаешь кого. Это разве не убийство?
Она предала самую большую любовь в мире… самое светлое чувство было ей и тобой растоптано. Вы оба надругались над святыней – а ты ведь даже не любил ее. Признай, ты даже не любил ее. Да и она не любила тебя. И вот ради этой страсти, нет, похоти! - какая там страсть, какой там пожар! - ради этой животной похоти вы растоптали все то, что было самого дорогого у Роджера, у нашего дорогого друга. Но и я твой друг. И я говорю тебе, истинно говорю тебе - надо избавиться от нее. Это очень и очень болезненный выход, но КУДА менее болезненный, чем многолетнее медленное умирание чуть ли не святого человека. Ты знаешь, что Роджер никогда не совершил плохого, это тот самый праведник, о котором так любят писать... Это Агнец божий! Тот самый безвинный агнец, которого приносят в жертву, Он жертва, а этого не должно быть, это неправильно. Наказана должна быть преступница. Оглянись – разве не сведены были вместе агнец божий и дитя тьмы?
Я сидел молча.
- Если она останется жить, то ничего - он выделил это слово, - ничего не будет хорошо. Позволить ей жить - значит, убить Роджера. Значит, растоптать его, потому что он поймет, что дружба надругалась над ним так же, как и любовь. Ты думаешь, он переживет это? Даже если переживет, любовь его никуда не денется.
А если Кейси уйдет, - его любовь уйдет тоже. Это было бы несправедливо в том случае, если бы любовь была настоящий, взаимной. А так - зачем ему лютая любовь к той, которая его не любит? К той, которая эту любовь растоптала?
Пойми, так будет лучше для всех нас.
Деймон перевел дух. Потом налил мне и себе немного коньяка. Я молча взял и отхлебнул глоток. Головокружительный вкус дорогого напитка помог мне собраться с мыслями.
Деймон же продолжал:
- Существо, подлое в своей гнилой сути, даже не человек, а червь, грызун, какая-то вещь, уйдет из жизни, и всем будет лучше, и Роджер переживет это. У него останется дружба и груз падет с его плеч. Также - и с твоих плеч. Кто и что теряет здесь? Праведник обретет покой и счастье. Ну и немного светлой печали, о любимой в прошлом женщине. А вы будете вместе, ваша дружба останется с вами без этой раздражающей опасности того, то она раскроет свой гнилой рот, и начнет рассказывать всю эту ложь, в которую втянула тебя и мужа.
Я отхлебнул еще, уже чуть опьянев.
- Просто представь себе - ты у меня, в моем кабинете только потому, что не выносишь, не можешь больше выносить этого напряжения и всей этой ситуации. И я предлагаю тебе единственный выход. Единственный. Выход, который решит все раз и навсегда. Если ты примешь его, завтра ты поймешь, что все… - я повторю, чтобы ты лучше слышал, - ВСЕ, что мучило вас обоих, ушло раз и навсегда. Какие сомнения гложут тебя?
Я смотрел на него и понимал, что рад этим его словам, что жду именно их, что мне нужны именно эти слова, а не тысячи проповедей. Моей и, главное, Роджера, истерзанной душе, требовался покой и отдохновение от всего этого ужаса, что творился с нами и который мы все не могли вынести. Роджер спивался, терял образ человека. Я не выходил из дома, скрывался от нее, а она со звериной настойчивостью звонила мне, добивалась встречи, я даже видел ее несколько раз у окна моего дома, но не подавал виду. Мне даже казалось, что она больше не человек, а какая-то тварь, посланная нам самим дьяволом, для того, чтобы разрушить наши жизни. Мне казалось, что в ней не осталось ничего человечного, она блудница, чья похоть разрушила Роджера и сделала меня соучастником.
Я посмотрел на Деймона и...
Я не хотел говорить этого. И я этого не сказал.
Я вышел из кабинета и молча закрыл за собой дверь.
………………..
Роджер был, казалось, безутешен. Конечно, рядом с ним был я.
Но горе длилось недолго. Во время похорон и после них Роджер не пил, был трезв как стеклышко. В течение сорока дней мы вспоминали, какой она была хорошей женщиной, Роджер и я упоенно лгали друг другу - он говорил мне о том, что она была, все-таки, хорошей женщиной и как ему без нее тяжело, а я делал вид, что почти ее не знал.
На самом деле я знал ее слишком хорошо и лучше бы не знал вовсе. А Роджеру стало явно лучше. Он больше не видел ее, ему стало легче. Какая выпивка? Какие посиделки в баре за унылыми разговорами? Незаметно мы стали как братья, и через полгода я переехал поближе - всего лишь за 5 кварталов от его дома. В двух минутах езды. В его жизни все было хорошо, как бы печально это не казалось людям со стороны.
- Никогда не думал, что одна женщина, которую все так любили при жизни, может и по своей смерти принести столько радости, - заметил Деймон.
АЛЬТЕРНАТИВА ОДИНОЧЕСТВУ.
.... Паулина не могла долго оставаться одной. Ей нужно было тепло и понимание, соучастие в ее проблемах, и она нашла его быстрее, чем ожидала. Сам Деймон встретил ее в коридоре Офиса Совета Директоров, когда Паулина возвращалась с очередного нудного совещания. И протянул ей руку – руку помощи, ободрил ее, вернул ее к жизни. Каким он был человеком!
....Она была с Деймоном, но ей казалось, что все-таки она не любит его. Он просто утешил ее, когда она была одна, когда она была брошена. Ей казалось... нет, она отчетливо понимала, что с Деймоном ее ничего не связывает. Да, он был заботливым, сильным, за его спиной стояла влиятельнейшая корпорация, но она все- таки не любила его. И не то, чтобы он был некрасив или не в ее вкусе. Просто она не питала к нему ничего, кроме приязни и признательности за то, что он помог ей в трудный момент. Она не могла забыть пустого, безразличного взгляда ее бывшего парня, который зашел в кабинет Де Уилла. Он даже не удивился, что она была с Деймоном, на его коленях, с его начальником, даже не отреагировал на то, что она уже с другим, что она может жить и без него - он просто посмотрел на нее такими глазами, словно бы она была пустым местом.. Когда этот бездушный изверг ушел из кабинета, она расплакалась на руках у Деймона. Деймон был так великодушен - он понимал, что она все еще любила своего бывшего. И понял это, и принял это. Она думала, что Деймон - самый лучший человек в мире. Добрее и великодушнее Деймона она не видела никого в своей жизни - но как назло, не любила его. Она говорила себе - вот бы тебе полюбить этого святого человека, чтобы выйти за него замуж и счастливо жить. Но сердце звало ее дальше, сердце ее хотело страсти, нового огня и новой любви.
…………………
И она просто все высказала ему.
Он помолчал.
Потом спросил ее спокойным голосом, тверда ли она в своем стремлении двигаться дальше.
Она ответила утвердительно.
Он обнял ее, пожелал ей шепотом счастья на ухо, и с улыбкой проводил до двери. Все же он был просто ангелом, думала она. Второго такого не найти.
На следующий день она встретила Ллойда.
Он служил здесь же, у Деймона, на сороковом этаже, носил серый костюм с темно-синим галстуком, и был чертовски элегантен, хотя и не очень красив. Но красота для Паулины была на последнем месте – ее красоты хватало на обоих, с кем бы она не встречалась. Он был прост в общении, легок в разговоре, и умел ценить то, что она вскоре дала ему. Он не был испорчен женским вниманием, он не относился к женщине как к чему-то, что полагалось ему "по умолчанию". Она тоже это ценила. У нее был добрый, любящий мужчина, который любил только ее одну и, главное, страшно боялся ее потерять. Так сильно ее мало кто любил - она была для него единственной, любимой, неповторимой. Это растопило ее съежившееся от обид сердце.
Ей было приятно быть рядом с ним, ей было приятно выходить с ним в свет. Она не верила своему счастью.
- Мне кажется, я нашла человека, который мне во всем подходит.
- Вот как?
- Ты прости, Деймон, но у нас с тобой все было. И прошло. Теперь мы ведь просто - друзья, и только?
- Друзья - и только. Конечно…
- Ллойд, мне кажется, очень любит меня. Он просто золото. Пусть он не фотомодель, но я для него - единственная и самая прекрасная. Это для женщины так много значит.
- Я думаю, ты заслуживаешь этого, как никто другой.
- Спасибо тебе, ты всегда понимал меня.
- Ты заслуживаешь большего, чем у тебя было. Ты добрая, умная, своеобразная, темпераментная, красивая женщина. Тебе нужен человек, который любил бы тебя.
- Абсолютно верно, все это правда.
- Но ты уверена, что он любит тебя?
- Конечно!
- Ты говорила, что он не красавец.
- Да...
- А ты - на редкость симпатичная молодая женщина.
- И что ты этим хочешь сказать?
- Просто всегда есть какие-то сомнения, прости. Я не хотел смущать тебя.
Все-таки Деймон при всех своих плюсах был странным. Иногда – очень странным. Задавал непонятные вопросы, на которые мало кто знал, что ответить.
Ллойд был вызван в кабинет к Деймону. Кто знает, о чем думал этот человек, поднимаясь в кабинет к самому высокому начальству? Но Деймон был добр и даже улыбался, как всегда, своей хитрой улыбкой сатира.
- Вы искренне любите ее?
- Я не совсем понимаю, к чему такие вопросы....
- Я как босс, хочу знать обо всем, что происходит с моими сотрудниками.
- У вас штат из нескольких тысяч человек - с чего вдруг интерес к моей персоне?
- Очень просто. До вас Паулина встречалась со мной.
- Я не знал об этом.... даже не предполагал. Она не говорила мне об этом.
- Ничего страшного в этом нет. Я не из тех, кто не может отпустить что-то; я не строю козни тем, кто подобрал то, что ускользнуло из моих рук.
- Вы благородный человек, мистер Деймон.
Деймон довольно улыбнулся. Сложив руки на груди, он что-то бормотал себе под нос.
- Более того, вам крупно повезло. Паулина очень интересная женщина.
- О да, я уже понял это.
- У вас серьезные отношения?
В глазах Деймона заплясали хитрые огоньки.
- Я думаю, да. Мне пора уже остепениться.
- Это очень хорошо. А молодость у вас была бурная?
- О нет, что вы. Я, видите ли, не самый симпатичный и не самый богатый в мире человек…. Я даже удивлен, что Паулина, такая как она - рядом со мной. Это чудеса какие-то. Она могла бы выбрать другого - да кого угодно! Фотомодель, банкира....
- То есть это невероятная удача, что вас, не самого удачливого в любви мужчину, нашла такая, как Паулина?
- Такой шанс раз в жизни бывает, сэр. Это как... рождество в июле.
- Но скажите честно, так ли сильно вы любите Паулину? Может, вы просто понимаете, что лучше вам не найти, и надо держаться этой женщины?
- Я не могу так сразу ответить... Паулина точно не женщина моей мечты, но...
- Как так, она - не ваш идеал женщины?
- Конечно, нет. Она просто самая симпатичная и красивая из тех, кто общался со мной. Да еще и любит меня.
- Что ж, отношения не самые идеальные.
- Я понимаю. Но в любви надо поработать, чтобы чего-то достичь. Я думаю, Паулина понимает это.
- А что, если бы вы были привлекательны для женщин и могли бы выбирать, выбрали бы вы другую? Что бы вы сказали в этом случае? как бы вы поступили, что бы вы сделали?
- Вы задаете очень странные вопросы, мистер Де Уилл.
- По-моему, это весьма интересно.
- Ну... вам-то зачем этим интересоваться?
- Считайте, что у сильных мира сего есть свои причуды.
- Это уж точно, вы меня в этом окончательно убедили... И если хотите знать, то я не могу вам так сразу ответить.
- Значит, вы уже сомневаетесь.
- Просто вопрос... сложный...
- И вы еще забыли об одном.
- О чем?
- О том, что наш разговор сейчас гипотетический, не имеет под собой реальной основы…
- Откуда ж взяться этой основе? Чудес не бывает.
- В жизни всякое случается. Никто из нас не знает, что случится завтра.
- Уж поверьте мне, я не стану любимчиком дам за одну ночь.
- Может быть, станете.
- Вы мне кажетесь очень-очень странным, мистер Деймон.
- Ваша мечта может стать реальностью в результате упорной работы вас самих же, мистер Ллойд, это вы знаете и вызубрили. Но вы не допускаете, что ваша мечта может быть реализована в результате работы сил, которые выше нас.
- Вы чего это?
- Кто-то родился в семье миллионеров и ни в чем не знал нужды, такое бывает. Я родился в очень влиятельной семье, и вот посмотрите на меня! Все что у меня есть, дано мне моим отцом. И почему вы не допускаете, что отец ваш небесный может помочь вам и внезапно дать вам все, что вы хотели Почему вы считаете, что для высших сил это невозможно?
- Я..
- Господь бог поднимал мертвых, и слепые начинали видеть.
- Я не знал, что вы так религиозны, честно говоря…
- Поверьте, религия очень важна в жизни.
- Я понимаю, что вы, может быть, дело говорите, но...
- Но вы не верите в силы, которые в тысячи раз сильнее вас, низвергали царства и пожирали города пастью песчаной бури?
- Я вообще не очень верю в бога и богов, а уж в их помощь конкретно мне – и подавно.
- Думаю, бог тут не причем.
- Вы знаете, я лучше пойду.
- Идите, - спокойно сказал Деймон. - Все у вас будет как надо.
- Я не понял о чем вы, но все равно…. спасибо.
………………………………..
- Паулина, я желаю тебе только счастья, и я вижу, что ты счастлива с этим парнем.
- Ди, ты такой добрый. Как такие как ты, еще не перевелись? Другой бы на твоем месте затаил бы злобу, нервничал, а ты... само спокойствие.
- Ты в надежных руках. Ллойд замечательный человек, и так тебя любит.
- Я знаю. Мне так нужен был покой и стабильность после этих выходок моего бывшего. Мне кажется, у нас получится хорошая семья.
- Вот только я не уверен, что он любит тебя так, как ты его.
- Почему ты так решил?
- Не знаю, просто кажется.
- Да ладно тебе - кажется. Ты же все знаешь наверняка.
- Я думаю, что ты любишь его больше, чем он тебя. Более того, я уверяю тебя, что будь у него та, которая ему нравится по-настоящему, то он давно бы тебя бросил.
- Ты преувеличиваешь... а ты и взаправду так считаешь?
Деймон кивнул.
- Конечно. Представь, что он с тобой потому, что девушка его мечты ушла от него навсегда, или любит другого, или давно замужем, или в другой стране. Или что еще хуже.
- Как так - еще хуже?
- Что, если ему просто не хватало секса с женщинами, множеством женщин? Ты понимаешь?
- С большим трудом. Ты опять за свои странные разговоры?
- Представь, что он, вместо того, чтобы жениться на тебе, мог бы каждую ночь иметь новую женщину - высоких, маленьких, худых, грудастых, блондинок, брюнеток - как чертова рок-звезда... как ты думаешь, смог бы он тогда устоять перед этим соблазном и остаться с тобой? С тобой одной, зная, что у него под дверью ждут покорные и готовые на все красивые, сексуальные девушки?
- Я даже не знаю....
- Сомнения. Сомнения!
- Ты знаешь, в чем-то ты и прав. Просто давай не будем допускать этих фантазий - мы оба знаем, что это нереально.
- Не знаю. Впрочем, наверное, ты тоже права. Он тоже не смог ответить однозначно...
- Что? Он сказал тебе, что не выбрал бы меня???
- Ну, наш разговор шел несколько в другом ключе.
- Знаешь, Деймон, порой ты совсем невыносим. Твои бредовые идеи вообще переходят всякую грань - ты и ему рассказал обо всех своих больных фантазиях?
- Прости, не сдержался. В конце-концов, это всего лишь фантазия, домыслы.
…..
- Ты такой милашка.
- Я-то? Куда там.
- Да ты просто не знаешь, какой ты симпатичный.
- Ты ко мне пристаешь?
- А это запрещено законом?
- Мисси, я без пяти минут женат.
- Так устрой себе девичник....
- Тут какой-то подвох.
- Да нет тут никого подвоха. Ты просто жутко сексуален.
....
- Ты что это делаешь, одевайся немедленно, мы же на работе!
- Какой ты зажатый, малыш.
- Ты... остановись...
- Зачем? Посмотри, тело не обманешь - тебе это нравится....
- Но Паулина...
- Забудь о ней, милый. Она вьет из тебя веревки, делает с тобой что хочет.., а я ничего от тебя не требую. Меня не надо будет водить под венец, и назавтра мы забудем об этом, понятно? А сейчас...
.....
- Прекрати немедленно, это же измена!
.......
- О боже. Продолжай.
- Я знала, что тебе понравится.
.............
- Подожди. У меня сюрприз.
- Зачем ты остановилась?
- У меня сюрприз. Келли!
- Что? Келли? И она здесь?
- Конечно, дурачок. Ты думал, что я заберу все одной себе?
- Келли, а ты что здесь.. что ты хочешь.. аааа, я понял...
…………..
- Не понимаю, как такой могучий самец мог достаться этой замухрышке Паулине. Келли, он великолепен, верно?
- Просто чудо. Хорош до последней капли.
- Девчонки, вы просто сумасшедшие. Вы как звери... в хорошем смысле.
- Помолчи, у нас еще полно сил.
- Что, еще раз?
-А ты уже хочешь убежать домой, жаловаться Паулине на развратных коллег по работе?
- Нет, нет, конечно нет....
- Тогда замолчи. Мы все сами сделаем.
………………
Он не чувствовал под собой ног. Собственно, он был обессилен и опустошен, но в целом чувствовал себя прекрасно. Мисси и Келли были так хороши, так… обнажены, так горячи, так любили его, что при одной мысли об этом он начинал заводиться.
А тут еще соседка, Эмми, смотрит на него как на фото-модель или на кино-звезду.
....
И Эмми тоже хороша в постели, понял он следующим вечером. Просто конфетка.
....
А наутро Вики Хоглан из третьего отдела не сводила с него глаз. Они поехали к ней домой в обеденный перерыв, и это был потрясающий перерыв.
…………
Когда он встретился с Паулиной глазами, все стало ясно - он больше не любил ее. Собственно, дело даже не в этом. Он никогда не любил ее. Просто теперь он понял это.
Понял раз и навсегда.
Этот брак, эта женщина, все это было лишь... вынужденной мерой, шагом отчаяния человека, который хотел и ждал от жизни малого, потому что ему никогда в жизни не везло. А когда игра идет по крупному - здесь ставки совсем другие
Она даже не сказала ему ничего - просто дала ему пощечину и ушла. В гулких стенах холла еще долго слышался стук ее каблуков. Какая у нее была некрасивая фигура, все-таки. Не то, что у Тильды Амундсен из шестнадцатого отдела.
Он вспомнил слова Деймона, а потом и самого Деймона.
Это явно его рук дело.
Тут он перепугался - а вдруг это подстава? Вдруг это подстроено?
Хотя нет, быть не может - неужели Деймон заплатил и соседке, этой крикливой и горячей Эми? Вот уж не может быть. А Карен из паба? Может, и там тоже Деймон постарался? Не может быть, однозначно не может быть… Все таки, решил он, бывают счастливые моменты. Поворотные моменты. Бывают, что-то вроде чудес…. Наверное, просто пришло мое время.
Этот разговор был неизбежен. Но он относился к нему легко - его жизнь цвела бурным цветом страсти, которой ему так не хватало. И он без боязни открыл дверь в кабинет босса.
........................
- А как же Паулина? Она вам больше не нравится?
- А зачем она мне? Вернее, зачем она мне СЕЙЧАС?
- Неужели вы разлюбили ее? Она говорила мне, что вы ее по-настоящему любите.
- Очень смешно. Я никогда не любил ее. Она была просто доступнее всех. Я в ее лице был избавлен от этих проблем - свидания, ожидание, цветы, подарки и все такое прочее. С ней я имел то, что так сильно хотел. Поэтому она была для меня единственной. Единственной не в том смысле, что других для меня не существует, а в смысле, что другие на меня и не смотрели.
- А сейчас что-то изменилось? - спросил Деймон, и в его глазах заплясали огоньки.
- Конечно! Женщины теперь любят меня. Да у меня, черт возьми, каждую ночь новая женщина!
- И раз у вас много секса, значит, Паулина вам не нужна?
Ллойд задумался. На секунду.
- Я понимаю ее чувства, но так ведь лучше для нее - она поняла, что я - не ее мужчина, и ей нужен другой. Она была... – он замешкался, подбирая слова. - Она была, как бы это сказать, единственным, что мне оставалось. Она красивая, спору нет - но она не богиня, понимаете?
- Понимаю. Она была для вас альтернативой одиночеству, верно?
- Это вы очень хорошо сказали, мистер Деймон… именно так! Альтернатива одиночеству, потому, что когда у меня есть все, кого я хочу, она мне не нужна, я могу, наконец, успокоиться и не жить с женщиной только потому, что она мне позволяет то, что не позволяют другие. Так оно ведь куда честнее, чем раньше, не находите?
- Абсолютно. Честность - это очень жестокая вещь, - сказал Деймон. - Паулина разочаровалась в мужчинах. Все, кто был у нее, бросали ее, а по ее словам, она отдавала им всю себя.
- Ну а чем я лично могу ей помочь?
- Ничем, я полагаю.
- Верно, ничем. Зато я избавил ее ото лжи, от жизни с человеком, который ее никогда не любил.
- Вот как все повернулось! - улыбнулся Деймон. - Как только вас полюбили женщины, единственная женщина, которая любила вас, оказалась вам не нужна! Какая ирония!
- Просто я изменился, и женщины потянулись ко мне.
- Вот так неожиданно изменились, и разом получили все, что вам нужно?
- Да...
- Похоже на то, что вам просто бог помог.
- Не думаю, что это бог. Моя церковь не одобряет моего поведения, святой отец назвал меня распутником. Скорее, если уж городить такую чушь, то это воля дьявола.
Деймон расхохотался, а потом посмотрел куда-то вверх и улыбнулся.
- А дьявол-то тут при чем? – сказал он. - Вы счастливы! Разве кто-то погиб? Разве кто-то умер? Ну, подумаешь, одна женщина осталась без мужчины. Такое сплошь и рядом, а разочарования укрепляют характер. В конце-концов, каждый идет своим путем, у каждого своя жизнь.
- Вот и я тоже так думаю. Вы правы.
......................
- Тебя все бросают, один за другим. В чем же дело?
- Деймон, ты же знаешь, какая я несчастливая! Мои мужчины были сволочами, все до последнего - ну, кроме тебя.
- Да и я не такой уж хороший.
- Ты хотя бы отпустил меня, когда я попросила. И….
- Ну, продолжай.
- Помнишь первого? Я давала ему все - я была ему чуть ли не женой, сколько лет прожила с ним! А он кто был - неудачник, чертов клерк. Ему со мной повезло... и как он поступил? Буквально выгнал меня на улицу, да еще издевался надо мной. Пришел с работы сам не свой, начал городить всякую чушь, вот я и ушла. Не знаю, что с ним случилось, но я для него перестала существовать. Вот что с мужиками делать?
Деймон покачал головой.
- А этот! Говорил, что любит, как и тот, до тебя. Все они - клянутся в вечной любви, а потом, завидев юбки вокруг себя, убегают! Я им отдала лучшие годы своей жизни - и что я получила в ответ за свою любовь? Ничего! Ровным счетом ничего - они воспользовались мной и бросили одну. А я еще верила в любовь и все такое.
- Что это у тебя на глазах? Слезы?
- Наверное... один ты меня понимаешь.
- Но ты и меня бросила.
- Ты знаешь, нам обоим от этого лучше.
- Ах да.
- А теперь я не знаю, зачем мне жить дальше. Жизнь посмеялась надо мной - и я совсем одна. Кого-то полюбить снова я уже просто боюсь!
- Может, ты и права. Ты уже не так молода, как раньше. Красота увядает.
- Не напоминай лишний раз. Хотя к чему мне красота - все равно мне больше не нужно все это.
Паулина замолчала, глядя в сторону.
Деймон смотрел на нее внимательным взглядом.
На секунду мир вокруг них погрузился в тишину.
Мертвенную, застывшую, вязкую.
Еще через секунду все вернулось в норму.
В гулких коридорах послышались шаги, тихо зашумел кондиционер, за окном засновали машины.
- Хотя, если подумать... - вдруг сказал Деймон.
- Да? - отозвалась Паулина.
- Ты ведь и действительно во всем виновата.
- Что??
- Нет, ты подумай - у тебя отвратительный характер. Ведешь ты себя по-скотски, причем постоянно. У тебя был мужчина, который любил тебя и ради тебя делал все, что ты хотела – и ты довела его до белого каления. Потом ты бросила меня ради Ллойда. И что же? Он не смог с тобой ужиться - ты внушила ему, что он тебя любит. А это не так. Что ты за человек такой?
Паулина стояла с открытым ртом, не в силах понять, что же происходит.
- Ты же пять минут назад....
- Так то было пять минут назад.
В сердце у Паулины зашевелился червь сомнения, и будто земля заходила под ногами.
Деймон продолжал:
- У тебя же нет ничего святого. Ты выжимаешь последние соки из людей, которые тебя любят. Твой первый мужчина работал на меня как вол, только чтобы обеспечить тебя, чтобы ублажить тебя. А ты все принимала как должное. Тебе все было мало, ты давила и давила.
Да и со мной была ты почему? потому что тебе больше не нужен был обычный конторский работник. Тебе нужен был большой начальник, ты хотела насолить своем бывшему - но ему было все равно. А Ллойд? Ты воспользовалась тем, что его никто не любил - и привязала его к себе, и он уже был готов связать свою жизнь с тобой - женщиной, которую никогда не любил. Разве это честно? Ты сама разрушила множество жизней, тем самым, уничтожая свою. Ты в любовном плане - моральное ничтожество. И не состоялась в человеческом плане.
Паулина отвесила Деймону звонкую пощечину, в глазах ее стояли слезы.
- Ты... ты... ублюдок! - выкрикнула она. - Да как ты смеешь все это говорить? Мы же с тобой знаем друг друга, ты никогда не... ты.. был на моей стороне, поддерживал меня! Что на тебя нашло?
- Ничего, - сказал Деймон - в глаза его плясали огоньки. - Я просто открыл тебе правду.
- Это ты думаешь, что это правда. А на самом деле меня использовали.
- Ты никак не поймешь, что ответственность несут оба.
- Ты просто мерзкий шовинист, скотина. Я считаю, что со мной плохо обошлись. И ты, в том числе. Я думала, что ты - единственный хороший человек, который меня понимает, а ты….!
- Я ты думаю, что иногда надо открывать глаза на правду.
- Какую такую правду?? Один меня бросил - ни с того, ни с сего. Другой вообще наплевал на меня - ему, видите ли, девки дороже - каждую ночь новая! А ты их еще и оправдываешь!
- Зачем мне их оправдывать? У каждого - своя судьба. У тебя - своя. И ты сама ее вершишь. Даже сейчас.
- Да? Может, это я изменяла кому-то? Может, это я бросала кого-то?
Деймон лишь улыбался.
- Да порой мне кажется, что ты не человек, а сам дьявол! - воскликнула Паулина. - Я сейчас же ухожу из твоего кабинета!
- Мои двери всегда открыты для тебя.
- Ты думаешь, я сюда зайду когда-нибудь? Да никогда.
- Удачи в личной жизни.
Паулина едва сдержалась, чтобы не разразиться площадной бранью в его адрес, но сдержалась, и громко хлопнув дверью, вышла из кабинета Деймона.
Деймон откинулся в кресле и заложил руки за спину.
- Удачи в личной жизни, - повторил он и засмеялся.
……………..
Она давала слишком много шансов мужчинам - и все они отнеслись к ней как к пустому месту. И даже Деймон, которого она считала самым нормальным человеком из всех, кого она встречала, оказался подлой сволочью. Говорил ей такие вещи... Паулина за один короткий день потеряла веру в мужчин, в любовь, в счастье. Раньше она думала, что рано или поздно найдет свою любовь, будет счастливо жить с обеспеченным, удачливым мужчиной, у них будут дети, дом, семья. А судьба посмеялась над ней, она дала ей любить каких-то моральных уродов, гадов и предателей. Да, она не сахар, но таково уж сердце женщины, такова уж она, Паулина, и ее не изменишь. Да как он смел, этот чертов Деймон, одетый в черный дорогой костюм, говорить ей такие вещи - что она во всем виновата! Кто знает, может он остынет… впрочем, она больше к нему не зайдет даже на чашку чая. Она никак не могла забыть его въедливого голоса - "удачи в личной жизни". Ее затрясло. Она хотела вернуться к нему в офис, расцарапать его мерзкую рожу, перебить все, что стояло у него в кабинете... какая, к черту, личная жизнь!
Он, наверное, считает, что это чертовски остроумно. Паулина чувствовала странное омерзение к этому человеку, словно бы он проник в самые потаенные уголки ее души и нагадил там своими словами. Она чувствовала себя оплеванной.
У нее больше не было желания продолжать и проживать какую-то там личную жизнь - она больше не нужна была ей. Она давала всем, с кем она встречалась, шансы - но оказалось, судьбе было не до нее. На Паулину, похоже, счастья не полагалось. Деймон был ее единственным другом, утешением - он спокойно отпустил ее, когда она хотела другого, нового, настоящей любви, как ей казалось. Он был ее опорой, она уже начинала верить в дружбу, раз любовь ее обманула. Но он поступил с ней так подло!
Все брошу и уеду к маме, решила Паулина. Все эти мужчины и романы ни к чему хорошему не приведут. Каждый раз одно и то же. Надоело до чертиков.
Она шла и шла, не садясь в такси - до дома было не так далеко. Но тут за ее спиной послышался гудок. Мужчина лет тридцати сигналил ей, сидя в черном джипе. Боже, еще один. Чертов воскресный вечер.
- Мисс, давайте подвезу? - предложил мужчина.
- Нет, спасибо, - сказала Паулина. - Я недалеко живу.
- Ваш голос звучит устало, - сказал водитель. - Я просто хотел помочь.
Тут на Паулину навалилась вся тяжесть сегодняшнего сумасшедшего дня. Она почувствовала, что ноги ее подкашиваются, а голова кружится - нельзя так нервничать.
- Вам плохо?
- Да ничего страшного...
- Нет, так нельзя, - сказал мужчина, выходя из машины и подхватывая шатающуюся Паулину под руки.
- Садитесь, мэм, может вас сразу в госпиталь?
- Лучше домой, если можно.
- Конечно.
Машина заурчала, потом остановилась.
- Мотор заедает что-то.
Паулина кивнула - сил говорить не было.
Со второго раза мотор заработал, и они тронулись с места.
- Мисс? Вы в порядке?
Мутная пелена накрывала ее.
- Нет, мы сейчас же поедем в госпиталь. Вам совсем плохо, и не спорьте со мной.
Автомобиль резко развернулся и завизжал шинами по асфальту.
Последней мыслью Паулины было - мы едем слишком быстро.
РУСАЛКА.
На самой вершине высокой башни, омываемой со всех сторон морем, находился гигантский маяк, где жил старик-смотритель и его тринадцатилетний сын Тим.
Отец стремительно старел - одинокая жизнь без жены сгорбила его, он осунулся - мать Тима умерла, когда мальчик только появился на свет. В свои пятьдесят с небольшим этот не совсем еще старый мужчина выглядел на все восемьдесят, облысел, глаза потеряли былой блеск. Он «дорабатывал свой век», по его собственному выражению, на маяке - работал, правда, здорово – и луч яркого света, освещавший ночную тьму, согревал его уставшую душу. Иногда он обнимал Тима своими сухими руками, и они вместе смотрели вдаль.
- Видишь, сынок, как много одинокий старик может сделать для людей? - говорил отец. - Нужно лишь обладать светом. И уметь его направить куда следует....
Пока отец направлял гигантский фонарь во тьму над морем, сын помогал в работе по дому (если помещение для жилья, отведенное смотрителю, можно было назвать домом). Под площадкой, где находился сам маяк, располагалась их квартирка с каменными стенами, низким потолком и темными комнатами. Тимми не любил находиться там. Он надевал своей серый свитер, моряцкие штаны и отправлялся гулять на пристань. Также он любил сидеть на мокрых камнях у берега, когда был отлив.
Большие корабли прибывали к пристани почти каждый день. Когда был шторм, Тим сидел на берегу и наблюдал издалека, как корабли с трудом причаливали к берегу, ориентируясь лишь на голоса с берега и бьющий в ночь яркий луч маяка.
Моряки знали Тима. И всегда привозили ему из плаваний что-нибудь интересное, какую-нибудь безделушку, сувенир из далеких африканских стран.
Тим ходил в школу, которая была очень далеко от дома, и когда погода была плохая, он ее не посещал. Да и знакомых там у него не было - модные и современные сверстники смотрели на него как на деревенщину - ведь Тим, как уже упоминалось, носил парусиновые штаны и толстый морской свитер.
В свободное время Тим сидел на скалистом берегу и швырял камушки в воду.
Его старик отец иногда принимал гостей - моряков. Суровые моряки сидели за стаканом грога и обсуждали свои приключения часами. Тим это время запирался у себя в комнатушке и смотрел из окна на море. В стенах были дыры между серыми кирпичами, и иногда он мог слышать, что же обсуждается с комнате его отца между гостями.
- Богом клянусь, старик, мы видели ее, - это был голос Энгстрема, боцмана корабля "Де Уилл и компания", у него была длинная седая борода и припухшие от выпивки глаза.
- Что ты болтаешь такое, - послышался голос отца. - Это все сказки.
- Я тебе когда-нибудь врал? - спросил моряк. - Говорю тебе, что мне не спьяну это померещилось, глаз у меня остер до сих пор, и я точно ее видел.
- И что? Вы попытались ее поймать?
- Куда там! Чертовка умна, как сам сатана, и быстра, как морской дьявол. Можно было, конечно, ее пристрелить из гарпуна, но зачем?
- Насколько близко вы к ней подплывали?
- Она с расстояния тридцати футов смотрит на нас, а когда мы подплываем поближе, она тут же ныряет в воду - и поминай, как звали.
- И зачем тебе она? - сказал отец. - Пусть себе плавает. Рыба, в конце-концов.
- Какая, к черту, рыба! Это рыба она только снизу, а сверху вылитая женщина! Это же чудо, старик, это же чудо. Ее можно в цирке показывать за бешеные деньги, а мы станем знаменитыми.
- Это ты слишком много кино смотришь, - сказал отец. - Уже размечтался.
- Ну, как знаешь, тебе может и все равно, а мы с командой знаем, где ее изловить.
- Ну и флаг вам в руки, - сказал отец.
Послышался звук разливаемого по стаканам грога.
…. Тим сидел и думал. Корабль старины Энгстрема плавал не так уж далеко, он и его команда ловили рыбу в прибрежных водах, и лишь раз в полгода отправлялись в дальние плавания... значит, таинственная женщина - рыба, эта русалка, живет в воде где-то возле пристани.
Это было уже интереснее, чем учить уроки. Тим встал со стула и вышел в коридор. Отец и Энгстрем еще пили, и мальчик тихонько выскользнул за дверь. Прошел по длинному мостику на высоких подпорках, отделявшему маяк от берега, и направился к каменистому берегу.
Был отлив. Тим сел на самый большой камень с плоской верхушкой и стал прислушиваться к шуму моря. Этот звук всегда его успокаивал. Тим прижал колени к подбородку, обхватил их руками и смотрел вдаль. Прошло много времени, и никто не появился. Конечно, она, эта русалка, могла вообще не появиться здесь никогда, может, она боялась людей, и живет она, наверное, у другого берега, там, где Вессоны держат свой пруд. Нет, здесь она никогда не появится. Тим замерз под дуновениями ветра, который все сильнее шерстил воду своей невидимой ладонью, и убежал домой.
На следующий день наш герой оделся потеплее, натянул самый толстый свитер, шерстяные носки и двое штанов, а потом пошел на берег снова.
...Задумавшись, Тим не заметил, как поднялся ветер, начался самый настоящий шторм. Волны поднимались одна за другой, и накатывали на берег все сильнее, туман затягивал все вокруг. Мальчик собрался было убежать с берега - надо было помочь отцу (наверное, тот уже начал волноваться) - как вдруг в бушующем море, накатывавшем на берег взрывами брызг, ему что-то почудилось. Человек! - подумал Тим, и хотел было закричать, призывая на помощь, но тут волна вынесла на берег то, что он так жаждал увидеть.
Выброшенная на камни, перед ним лежала, почти бездыханная, маленькая русалка. Ростом не более трех футов, со светлыми волосами, она едва дышала, лежа наполовину на камнях; хвост ее покоился в воде. Тим стоял, выпучив глаза, не зная, что делать. Он растерялся, да и волны бушевали все страшнее. Тут русалка подняла голову и увидела мальчика.
- Помо... по... помогите! - пропищала она тоненьким девчачьим голоском.
Тим сорвался с места и, рискуя упасть в накатывающие волны, подбежал к русалке.
- Мисс, держитесь! - воскликнул он.
- Спасите! - сказала русалочка, и тут волна захлестнула ее с головой, стараясь унести обратно в море.
- Держись! - переполошился Тим, забыл об осторожности и шагнул вперед. Соленая вода отхлынула, но русалка не была унесена прочь в лоно моря - она ухватилась за сапог Тима. Мальчик схватил ее тяжелое, мокрое тело на руки, ухнул, просев под ее тяжестью - он ведь и сам был мал - и тяжело шагая, направился к берегу, вверх по камням. Русалка обхватила его за шею, вцепилась крепко. Стараясь не попасть под очередную волну, Тим сделал рывок, и через секунду они оба были на берегу, куда волны не могли достать. Тим упал на землю без сил, тяжело дыша. Русалка все так же держала его за шею.
Так они и лежали несколько минут, а волны бушевали у их ног.
- Спасибо... - вдруг сказала русалка.
Тим испуганно дернулся - только сейчас он осознал, что держал в руках - получеловека, полурыбу; ее хвост покоился на его штанах и сапогах.
Русалка отпустила его шею, перевела дыхание.
- Как... как вас зовут, мисс? - спросил Тим, вставая с земли и отряхивая камушки с мокрых штанов.
- Анабель... - смущенно пробормотала русалочка.
- Красивое имя.
- А вас?
- Меня звать Тим. Я тут на маяке... работаю, с папой.
Они помолчали.
- Вы не могли бы отпустить меня обратно в море, когда шторм утихнет? - спросила Анабель. - Мама много раз говорила мне не заплывать близко к берегу в шторм, но я такая непослушная....
- Конечно, ми... конечно, Анабель, - ответил Тим.
- И не рассказывайте обо мне никому, я прошу вас. Люди изловят меня и будут показывать в цирке за деньги. Мне нельзя попадаться им на глаза.
- Конечно! Никаких проблем. Я понимаю.
Они снова помолчали.
- Вы хороший, - вдруг сказала Анабель.
- Можно на ты, - ответил Тим. Он все не верил своим глазам.
- Ты хороший.
- А тебе не трудно на земле с таким плавником?
- Трудно... но я люблю землю. У вас так интересно. Я люблю смотреть на солнце. У нас на дне его не видно. Лишь бесконечное синее море. Ужасно скучно.
- А я люблю море. Оно красивое и глубокое.
- Я была там, и нету в этом ничего интересного. Вода, вода и вода - куда не кинь взгляд...
- А мне земля не очень. Скучно ужасно, все одно и то же. А ты можешь плыть куда хочешь.
- Меня мама не пускает никуда. Если я не вернусь вскоре, она ужасно разозлится.
- А меня папа отпускает куда угодно, но идти некуда.
Анабель посмотрела на Тима.
- Можно я обхвачу тебя за шею?
- Зачем?
- Мне так удобно, а хвост положу тебе на колени.
- А это прилично? - спросил Тим
- Ты смешной! - сказала Анабель. - Конечно прилично! Я же наполовину рыбка.
- Рыбка, - улыбнулся Тим, и наклонил к ней шею. Она обхватила его руками, а нижней, рыбьей частью, юркнула ему на колени.
Тим осторожно обнял ее за талию. Анабель положила голову ему на плечо.
Так они и сидели, слушая бурю и рокот волн.
И вскоре шторм утих.
- Мне пора, - сказала Анабель, оглядывая спокойное море. - Как быстро все утихло.
- Тебя ждет мама, да?
- Да, и мне надо торопиться. Ты не мог бы меня выпустить в море?
- Конечно.
Тим, осторожно ступая по камням, пронес русалку до спуска в воду, и, как большого сома, выпустил в море.
Она юркнула в зеленую глубь, и только хвост мелькнул на поверхности.
Через секунду она вынырнула - ее волосы снова намокли.
- Увидимся завтра? - спросила она.
- А разве ты не уплывешь навсегда? - удивился Тим.
- Смешной! Как я могу уплыть от тебя навсегда, ведь ты спас мне жизнь.
- Я в это же время, завтра, могу быть здесь, я всегда гуляю вечером на берегу...
- Хорошо! - радостно воскликнула Анабель. - Встретимся!
И она бултыхнулась в воду, мелькнув плавником - и след простыл.
Тим помахал рукой ей вслед.
- Анабель... - тихо повторил он.
Тим плохо спал - он всю ночь думал о своей незваной гостье, русалочке по имени Анабель. Он был еще слишком мал, чтобы дать имя этому мучительно-сладкому чувству в своей груди, но оно уже бушевало в нем, как шторм в тот самый вечер. Он вспоминал Анабель - ее глаза, лицо, волосы, голос... и вспоминал еще раз, стараясь уложить в памяти каждый момент этого странного дня - и думал, думал о ней. И ворочался с боку на бок, обнимая подушку - так, как обнимал Анабель, сидя на скалистом берегу....
....Теперь они встречались каждый вечер. Она подплывала к берегу, высовываясь из воды своей человеческой частью, а он спускался по камням до уровня прибоя, держа в руке старый масляный фонарь, и они сидели, обнявшись, и разговаривали, разговаривали до поздней ночи. Отец Тима был слишком стар, чтобы придти за ним на самый берег отмели, поэтому Тим возвращался когда хотел.
Она рассказывала ему о бескрайнем море, а он ей - о бескрайней суше.
Она показывала ему разные трюки в воде, иногда он прыгал за ней в воду и показывал свое мастерство - когда была хорошая погода, он, привыкший к холоду и умевший хорошо плавать, не отставал от нее.
Потом они разводили костер и сидели рядом, обнявшись. Она всегда держала его за шею, прижимаясь к нему, иногда клала голову на плечо.
Когда ей становилось худо без воды, она опускала хвост в воду, а сама обнимала Тима за длинный сапог.
- Ты не хочешь меня отпускать ни на минуту? - спрашивал он
- Не хочу! - отвечала она, улыбаясь и глядя ему прямо в глаза.
- Почему?
- Потому что ты хороший.
Тим краснел.
В один прекрасный день она сказала ему:
- Я познакомлю тебя со своей мамой! Хочешь?
- Ну...
- Должна же я рассказать о тебе!
- И что это изменит?
- Ну... вы познакомитесь.
- Я боюсь твою маму. Большие русалки, наверное, опасны... Моряки про них всякое страшное рассказывают.
- Ой, не бойся! Все будет хорошо!
Тим согласился.
В один вечер они подошли к тому самому скалистому бережку, где впервые встретились.
- Мааааам! - прокричала Анабель звонким голосом.
Молчание.
- Маааам! - повторила русалочка.
Море забурлило, и из воды появилась большая, размером со взрослого человека, русалка.
- Мам! - сказала Анабель. - Вот Тим, про которого я тебе говорила.... - и покраснела.
Мама русалки вовсе не была красивой или доброй. Это была потрепанная женщина лет пятидесяти, с обвисшей грудью и помятым лицом в морщинах, бледная и с кругами под глазами.
Завидев дочь и мальчика, она ехидно заулыбалась
- Ааа, доченька начинает взрослую жизнь! Почему же этот мальчонка еще не на дне морском, рядом с тобой?
- Знаете, маменька, - тихо сказала Анабель, - Тимми спас меня от смерти. Я привела его познакомиться.
- Здравствуйте, мэм! - вежливо сказал Тимми, стараясь не выдать своего страха перед этой полурыбой-полустарухой. Он ожидал увидеть совсем другую маму - свою-то матушку он даже не помнил, но уж точно представлял ее не такой.
Мать русалки внимательно осмотрела держащихся за руки Анабель и Тима.
- И как же он тебя спас? Ты, наверное, опять полезла на скалистый берег в шторм, да?
- Да, маменька, - все так же тихо проговорила Анабель.
- Хорошо еще, что из тебя не сделали рыбное филе, непутевая девчонка, - ответила мать, все так же недовольно оглядывая парочку, стоящую перед ней.
- Ну а ты, - обратилась она к Тимми. - Ты-то что? Думаешь, раз помог моей дочери, теперь тебе все можно? Нарушить все древние законы?
- Никак нет, - бодро ответил Тим, но предательская бледность выдавала его страх.
- "Никак нет" - передразнила его старшая русалка. - Морячок будущий, еще не вырос даже, а уже как служивый, говорит. Ну ты хоть знаешь, что нам, русалкам, положено делать с такими как ты?
- Никак нет, - повторил Тим.
Анабель крепко сжала его руку.
- По древним обычаям, наши миры сойтись не могут. Ты на суше, а мы под водой. Мы встречаемся только чтобы затянуть таких, как ты, под воду. Но у нас тут, ситуация, видишь, совсем другая. Ты помог моей дочери, и за это я не имею права утащить тебя в пучину. Так что живи пока.
- Спасибо, мэм! - сказал Тим, от таких разговоров он похолодел.
- Но ты видел мою дочь, видел меня... это не положено. Это нарушение законов. Те, кто видят нас, видят нас в глубоком море, там, где на нас нельзя открыть охоту, там, где мы можем скрыться. А ты видел нас у берега, и дочь моя непутевая слишком любит ваш грязный, глупый, подлый человеческий род, тем самым обрекая нас обеих на опасность. Поэтому, мальчишка, ты пообещаешь нам, что никому о нас не расскажешь.
- Никому не расскажу, мэм, - пообещал Тим.
- Все вы так говорите! - воскликнула русалка-старшая. - Особенно маленькие! А стоит выпить или разговориться с компанией, и все выкладываете, как на духу! Смотри у меня! - и тут мать Анабель взметнула хвостом, вытащив его из воды - половина заднего плавника отсутствовала, словно отрубленная.
- Это я еле спаслась, с малышкой Анабель на руках, от родителей таких как ты! Я была юная и глупая, думала, что людям можно верить. А на следующее утро после того, как тот моряк пообещал, что никому не скажет, его друзья устроили на меня охоту. Видишь, как ваш мерзкий род поступает с обещаниями? Нельзя вам верить.
Анабель все держала Тима за руку. Оба молчали.
- Теперь ты должен пообещать мне, что никогда больше не будешь искать встречи с нами. Никогда и ни за что. Ты забудешь про мою дочь навсегда, а мы уплывем в пучины океанские - нечего нам тут делать, на ваших скалистых берегах.
- Но мама! - воскликнула Анабель, - нам же здесь так нравилось!
- Ничего подобного! - вспылила старшая русалка. - Может и нравилось, но теперь тут опасно. Того и гляди, тебя пустят на филе! Завтра же с утра отплываем. Попрощайся с человечком, Анабель, скажи ему спасибо за спасение и поплыли.
- Но он же спас меня от смерти, - сказала дочка, и голос ее дрожал.
- И что ж теперь? А мы за это не утянули его на дно морское, хотя он нас видел. По хорошему его бы надо утопить, чтобы он о нас не разболтал никому, но тогда ты все равно отсюда захочешь уплыть, правда, доченька? - ехидно прошипела мать.
Анабель отпустила руку Тима, который стоял недвижим, молча наблюдая за происходящим, и заплакала.
- Что это еще такое?! - взвилась русалка-старшая. - Плачешь из-за человека?
- Да! - сквозь слезы проронила Анабель.
- Позор! Дочь предает законы матерей и сестринства русалочьего ради человека! - запричитала ее мать, яростно стуча хвостом о воду. - Немедленно домой, предательница, я не буду дважды повторять!
- Нет, мама, нет, я не хочу уплывать отсюда! - воскликнула Анабель. Она обхватила своими мокрыми руками Тима за ногу, прижимаясь щекой к его коричневой, теплой штанине.
- Вот пустят тебя на филе, когда помрешь в муках, тогда вспомнишь мои слова! - крикнула мать. - Обнимаешь человека, а сама не хочешь утянуть его на дно! Стыд! Срам!
- Простите, мэм! - сказал Тим. - Я не хотел!
- Молчи, дурак! - воскликнула русалка-старшая. - Я тебе еще отомщу! Только попробуй выйти в море когда-нибудь, только попробуй! Я мигом затащу тебя на дно, раз моя дочь этого не сделала! - голос ее шипел и гремел, а хвост все так же колотил по воде.
Потом она соскользнула с камня и погрузилась в воду. Мелькнул ее раненый хвост, бултыхнулась темная вода, и вот она исчезла в глубине моря.
...
А через пару месяцев старик-отец скончался. Сколько горьких слез пролил Тим над его кроватью - не описать. Кроме папы у него никогда и никогда не было.
Кроме Анабель.
Потом, спустя пару дней после молчаливых морских похорон, где суровые моряки помянули "хорошего мужика Гуннара", Олаф Дженсен подошел к Тиму.
- Сынок, раз твой папа помер, тебя надо отдать твоей тетушке. Не жить же тебе одному на маяке? Новый смотритель детей не любит, ты ему тут не нужен.
Тим перепугался. Он понимал, что этот разговор был неизбежен, но все равно не хотел его начинать.
- А можно я останусь здесь? Поблизости? Пожалуйста, дядя Олаф!
- В нашей рыбацкой деревеньке? Ты еще мал, сынок, тебе еще нет и четырнадцати.
- Мне будет четырнадцать лет через три месяца!
- Был бы ты постарше, мы бы тебя взяли на корабль. Уплыли бы к Голопагосу, годик бы поплавал, мужчиной бы сразу стал, волосы бы на груди выросли! - улыбался Олаф. - Но до этого еще далеко, подрасти у тетушки своей и возвращайся.
Тима не радовала ни одна из этих перспектив.
Ни жить со старой нудной тетушкой Мерилин, ни отправляться в плавание черт знает куда на год, он не хотел.
У него никого больше не было, кроме малышки Анабель, которая все так же появлялась каждый вечер на берегу, хоть и без одобрения матушки.
- Мне надо уехать, Анабель. Раз мой папа.... раз он... я... ну... мне больше нельзя здесь жить, ведь я не взрослый и не могу работать на маяке.
Анабель молча обняла его ногу, как обычно, покоя хвост и всю рыбью часть, в море.
- Тимми, - тихо проговорила она, - Что же я буду без тебя делать? С мамой я не разговариваю, другие русалки считают меня предательницей, я остаюсь совсем одна. У меня и так не было никого, кроме тебя, а что же теперь?
Тим гладил ее по мокрым волосам, и смотрел на нее печальными глазами, которые уже начинали пропитываться соленой водой - но вовсе не морской. Он плакал, хоть и старался это скрыть.
- Взрослые выгоняют меня отсюда, в дом моей тетки. Это далеко от берега, и вообще далеко отсюда. Как бы я хотел взять тебя с собой, но я даже показать тебя никому не могу!
- А когда ты вырастешь? Ты сможешь стать смотрителем маяка?
- Мне должно быть восемнадцать лет, это еще очень долго ждать.
- Я подожду!... я подожду... - воскликнула Анабель. - Я еще молода, я дождусь тебя.
- Но никто не знает, не прикроют ли маяк? Возьмут ли меня туда работать вообще? Не устроит ли меня тетка на работу куда-нибудь в другой штат? Может, ты зря будешь ждать меня...
- А ты будешь навещать меня?
- Как? Это четыре дня на поезде, и стоит кучу денег...
Анабель отпустила его ногу.
- Что же нам теперь делать? - спросила она несколько удивленно.
- Я не знаю, Анабель, я не знаю, - ответил Тим.
Она бросилась к нему и поцеловала.
Тим удивленно захлопал глазами.
Анабель отпустила его.
Они оба молчали.
- Я люблю тебя, Тим, не уезжай, - сказала она серьезным голосом. Казалось, она повзрослела на десяток лет - так серьезен был ее тон.
- А я тебя, Анабель. Я тоже не хочу уезжать.
Она посмотрела на него с такой вселенской тоской, что он чуть не заплакал снова.
Он обхватил ее руками, прижал к сердцу. Потом чуть-чуть отдалил от себя и поцеловал.
Она ответила ему.
- Была бы ты человеком! Я бы забрал тебя с собой.
- Но я не человек... вернее не совсем человек. Ты можешь поговорить с новым смотрителем маяка? - мелькнула идея в голове Анабель.
- Говорят, он не любит детей...
- А ты поговори! Ты же его не видел, не знаешь! Может быть, он возьмет тебя помощником.
- Надо попробовать! - сказал Тим. Последняя надежда в его груди заставила сердце быстро биться. - Я завтра же сбегаю к нему и все узнаю.
Анабель снова обхватила его за ногу.
- Тимми, я не переживу, если ты уедешь...
- Не говори так.
- Хорошо....
Он печально гладил ее по волосам - они уже чуть подсохли и стали более пышными.
Так они и сидели втроем – мальчик, русалка и море - бесконечное, злое в своем равнодушии ко всему, кроме себя, море...
Новый смотритель маяка оказался весьма приятным, но странным человеком. Он не носил моряцкой одежды, как отец Тима. Он был одет во все черное и был гладко выбрит. Завидев Тима, он улыбнулся.
- Здравствуйте, молодой человек! - сказал он, протягивая руку.
- Здравствуйте, мистер...? - Тимми протянул руку в ответ.
- Деймон, мистер Деймон, - представился человек в черном. - Очень рад встрече.
- Взаимно, мистер Деймон, - серьезно сказал Тим.
- Вы пришли ко мне с какой-то просьбой?
- Да.
- Излагайте же.
- Не могли бы вы... в общем... я хотел бы быть вашим помощником.
- Помощником? В вашем возрасте?
- Я помогал своему отцу, до того как он... умер.
- Соболезную вашему горю, молодой человек. И вы, наверное, знаете здесь многое, чего я еще не знаю? - сказал новый смотритель, и в глазах его промелькнула какая-то искра - то ли насмешка, то ли ирония... Тим в силу возраста еще не мог определить.
- Конечно, я могу быть очень полезен.
- А почему бы вам не уехать в вашей тетушке? Мистер Олаф сказал мне, что у вас осталась тетушка в Массачусетсе?
- Она не любит меня, мистер Деймон, - отвечал Тим. - Она старая и злая, и она не будет мне рада. У нее куча кошек, детей она не любит. Наверное, еще больше чем вы.
Новый смотритель расхохотался.
- Я? Не люблю детей? Вот так новости! Люди думают, что раз у меня их нет, то я их не люблю. Ох уж эти моряки!
- Ну так что? - сказал Тим. - Возьмете?
- А скажи мне, парнишка, почему это ты так хочешь тут остаться? Работа же не из легких, получать много денег ты не будешь. А у тебя впереди будущее. Неужели ты хочешь тут прожить всю свою жизнь, в этом диком и холодном краю, где только бури да постоянный шторм?
- Мне нравится тут, я тут все знаю.
- Неужели ты не хочешь покинуть место, где погиб твой отец?
- Нет, это место напоминает мне о нем...
- Сдается мне, молодой человек, ты мне безбожно врешь, - сказал человек в черном, но глаза его не были злыми или строгими. Казалось, в глубине себя он смеялся.
- Не вру, - соврал Тим. - Хочу остаться, потому что я тут все знаю и умею. И сам хочу стать смотрителем.
- Хорошо! - сказал новый смотритель. - Оставайся. Я договорюсь с Олафом, чтобы тебя не забрали.
- Спасибо, мистер Деймон! - радостно воскликнул мальчик. Груз спал с его души - от этого разговора зависело все его будущее. - Хотите, я принесу вам кофе?
- Хорошо! - засмеялся новый смотритель, на этот раз вслух. - Бегом, проверим твою прыть.
…
На следующее утро Тим со всех ног побежал, спотыкаясь, к любимому берегу.
... - Представляешь, я остаюсь! Я буду работать помощником нового смотрителя!
- Это просто какие-то чудеса! - радовалась Анабель.- Наверное, новый смотритель хороший человек?
- Да! Добрый дядя, его зовут мистер Деймон.
- Деймон? - нахмурилась русалка. - Я что-то помню об этом имени. Моя матушка, кажется, говорила мне о...
Анебель замолчала.
- Твоя мать знает его? - удивился Тим. - Не может быть, я впервые его тут вижу, и он тут раньше не работал.
- Ну, может я ошибаюсь, - ответила Анабель - Я не хочу спрашивать маму об этом, она со мной не разговаривает. Она лишь говорила, что человека по фамилии Деймон надо опасаться.
- Почему? Это лишь фамилия.
- Мать говорила, если я помню, что разговор с ним - это общение с демоном, который может купить или продать душу...
- Какие глупости! Это обычный дяденька. А ты веришь во все эти бабушкины сказки? - посмеялся Тим.
- Ты прав, - улыбнулась Анабель. - Я совсем расклеилась в последние дни, так нервничала. Возьми меня на ручки.
Тим влез в воду по колени, стараясь не погрузиться туда краями высоких сапог, и взял тяжелое рыбье тело на руки. Анабель обхватила его за шею и уткнулась лицом в плечо.
- Держи меня так, Тим. Так я не чувствую себя рыбой...
Тим ласково смотрел на нее, стараясь не думать о ее чешуистом хвосте.
...Их любовь шла по очередному кругу. Они целовались каждый день - на глазах у бесстыже наблюдавшего за ними сине-зеленого моря. И не было счастливей их никого на свете.
- Как жаль, что я не человек! - все чаще сокрушалась Анабель. - Я бы вышла за тебя замуж... ты бы взял меня в жены?
- Конечно! - отвечал Тим. Ему уже было четырнадцать, он рос не по дням, а по часам, вымахал уже больше покойного отца. - Но что я могу сделать!...
- Мама говорила...
- Твоя мама?
- Да... она говорила мне, что ваш новый смотритель может помочь в этом...
- В этом? Что ты такое говоришь? Русалка не может стать человеком! - удивился Тим. Он может, и был подростком, но в чудеса после смерти отца не верил.
- Ну, мама сразу сказала, что этот ваш новый смотритель - особенный человек, очень много знающий о жизни... я не знаю, ты спроси у него.
- Смеешься? Что я скажу ему? "Дядя Деймон, сделайте из русалки человека?"
Анабель насупила брови.
- Ты не веришь в чудеса.
- Не верю.
- А я? Люди ведь и в русалок не верят.
Тим задумался.
- Если взрослые узнают о нас, все может кончиться.
- Тим! - воскликнула Анабель. - Я так не могу больше жить. Пойми, я слишком люблю тебя, чтобы... чтобы... - она запнулась, покраснела. - Я не могу быть больше русалкой. Я больше не рыба - любовь сделала меня человеком. Сходи к дяде Деймону. Ради меня.
И был ее голос почти грозен. Тим понял - любимая не шутит. А еще он понял, что она права. На все сто процентов.
...
Он долго не решался сказать новому - теперь уже постоянному - смотрителю о своей проблеме.
Ходил вокруг да около, пока Деймон сам не спросил, в чем дело.
Тут Тимми и выложил все, как на духу, со всем жаром страдающей молодой души.
Деймон внимательно его выслушал.
- Вы ведь никому не расскажете, правда? - настороженно завершил свою речь мальчик.
- Что ты. Ни за что. Это твой со мной секрет. Наш - и еще моря.
- Так вы... можете?
- Если ты поверишь - многое может случиться.
- Но вы можете... сделать ее человеком? Ее мама говорила, что вы на многое способны... вы колдун, да?
Деймон засмеялся.
- Нет! Что ты, Тим. Какой колдун - колдовство смертный грех. Но я действительно - могу помочь тебе. Но все будет не совсем так, как ты ожидаешь.
Тим слегка похолодел под толстым желтым свитером.
- А как?
- Ты точно хочешь это узнать? Есть только один способ. И он непростой.
- Говорите же, пожалуйста!....
Деймон нахмурился, потом прокашлялся, и сказал:
- Она станет человеком, но она не будет помнить о тебе. У нее будет новое прошлое, новые родители, новая семья. Но у нее не будет тебя. Она будет ходить в местную школу вместе с тобой, я сделаю так, чтобы ее никуда не перевели. Но тебя она помнить и знать - не будет. Ты сможешь попробовать, однако, настроить свои отношения к ней, и внушить ей ту же любовь, что она имеет к тебе сейчас. Ты согласен?
Тим, выслушав это, глубоко задумался. Она станет человеком, но не будет помнить его?... Вот незадача! Но ведь оставаться так, как сейчас - невозможно. Русалки ее ненавидят, мать не любит, а быть вместе они не могут - слишком уж она необычная для простых жителей, и все равно все может плохо закончиться... Но ведь и их любовь уйдет, уйдет навсегда... С другой стороны, ведь можно ее встретить... поговорить... заново узнать ее - человека уже, а не полурыбу....
Деймон протянул ему свою большую руку.
Тим взглянул ему в глаза - этого взгляда, чуть насмешливого, чуть злого и глубокого, как все океаны мира - он не забудет никогда.
Мальчик пожал его руку, и словно молния прошла по телу, потемнело в голове - свершилось что-то большое, темное, странное.
Сам не свой, Тим ушел в свою комнату, лег на кровать и уснул самым мертвым сном, на какой только способен живой человек.
На следующее утро он вместе со смотрителем маяка был на берегу моря.
- Здесь она больше не появится, Тим. - сказал Деймон. - Она больше тут не появится, потому что она больше не живет в море.
- А где же она?
- Она, Тимми, теперь человек. Ей, как и тебе, 14 лет, у нее есть родители, семья.. но я сделал так, что вы учитесь в одном классе. Доволен?
- Доволен... - пробормотал Тим. Ему хотелось плакать - и он заплакал. Деймон обнял его и прижал к себе.
- Не плачь, малыш, - сказал он. - Любовь еще заставит тебя плакать самыми горькими слезами - не трать их все сейчас.
- Я так привык... к ней... а сейчас... ее нет.. она меня не помнит.... - хлюпал носом Тим, ругая себя внутри - что же это, плачет на глазах у взрослого человека.
- Тим, соберись, - сказал Деймон. - Самое главное впереди. Это сделает тебя сильнее. И, возможно, счастливее. Помни, она тебя не знает, вашей прошлой жизни - не было. Никогда не было. Все это был лишь сон - почти... Всегда помни об этом, и не говори ей ничего – она все равно ничего не поймет и не вспомнит.
- Хорошо... - Тим в последний раз шмыгнул носом и утер глаза.
Деймон потрепал его по голове.
Тут вода забурлила и из глубины моря выплыла мать Анабель.
Завидев Деймона, она закричала:
- Злой колдун! Ты отобрал ее у меня! Как ты смел, демон! Я знала, когда ты тут появился, что тут дело нечисто! Над дочкой моей решил надругаться! Думаешь, мы русалки, не знаем твоих грязных дел, колдун! Мы видели, сколько людей, имевших дело с тобой, прыгали с камнем на шею в наше море! Будь моя воля, я бы тебя утащила на дно!
Испуганный Тим прижался к Деймону - русалка гремела, не боясь быть услышанной.
- Помолчи, ведьма морская, - спокойно ответил Деймон. - На дно ты можешь утащить только саму себя. И не бойся - твоя дочь жива.
- Ааа, человеком сделал! - воскликнула русалка-старшая. - Только на это и способен, фантазееер!
Потом она перевела взгляд на Тима.
- А все из-за тебя, стервец ты этакий! Ты думаешь, он тебе помог? Дурак! Ты еще узнаешь, что к че...
- Умолкни! - воскликнул Деймон громовым голосом. - Еще одно слово, и замолчишь навсегда.
Русалка зло сверкнула глазами и нырнула в воду.
- О чем она? - спросил Тим.
- Эта женщина - старая ведьма, - ответил Деймон. - От злобы своей бесится. Дочь чуть не сгноила заживо, а теперь злится, что она от нее ушла. Ревнует к тебе, нечисть морская. Пойдем отсюда, Тим. Тебе пора собираться в школу. На маяке тебе больше делать нечего.
Деймон лично посадил Тима на поезд.
- Удачи в личной жизни, сынок! - сказал он и помахал рукой.
Тим помахал ему в ответ и навсегда уехал из тех краев.
Он начал жить у тетушки Мерилин, старой кошатницы. Она полюбила его - после гибели отца Тима, ее брата, она стала относиться к нему как к любимому внуку. Тим не знал горя с ней, был всегда сыт... но он все ждал учебного года - он наступал через неделю.
Шумели школьные коридоры, гулкое эхо голосов молодых людей звенело раскатами, ученики ходили туда-сюда, из конца в конец, из класса в класс – но Тиму на все это было наплевать. Учился он так себе – книжная наука не прельщала мальчишку, выросшего на берегу сурового, холодного моря – но это его тоже не волновало. Она ждал ЕЕ. И дождался.
Как и ожидалось, Анабель не обращала на него внимания. Никакого. Она не знала его. И что самое удивительное, не хотела знать. Хотя Тим, увидев ее в человеческом облике, чуть не кинулся ей навстречу. Но остановился, пожирая ее глазами издалека. Она была прекрасна - без зеленого чещуйчатого "низа" она была чудо как хороша… прозвенел звонок.
Новая Анабель была молодая, красивая девушка пятнадцати уже лет, звезда выпускного класса. Ее боготворили все мальчишки школы, ей дарили цветы, лучшие кавалеры соревновались за нее. А он, Тимми, был всего лишь деревенским мальчонкой, сиротой, работавшим на старом, полуразвалившемся маяке. Тим по прежнему носил прочные темные штаны из парусины и коричневый свитер, вихры непослушных волос все так же обрамляли несколько наивное лицо простака из рабочих районов. Над ним смеялись все модные и современные мальчишки. Впрочем, ему было плевать на изнеженных городских подростков - он думал только о ней. Но Анабель не смотрела на него, лишь изредка просила у него ручку или ластик. Это было большее, на что он мог рассчитывать. Она даже не разговаривала с ним. Посещая рестораны и музеи, она находила себе все больше друзей - популярных, богатых, известных. Когда же он пытался поговорить с ней - например, на перемене, она смотрела на него как на ничтожество. Она, наверное, даже не думала о нем, как о человеке с именем. "Просто какой-то деревенский паренек".
Ни один их разговор не длился дольше пары минут. Она всегда смотрела куда-то поверх него, ища глазами своих новых друзей. Ей же он был меньше, чем товарищем – так, одноклассник. Он пытался рассказать ей о маяке и море – но ей это было неинтересно. Ее манил большой свет и красивые машины. Тиму было очень печально смотреть на это, но ничем помочь такой ситуации он не мог – с новой Анабель у него не было ничего общего. Но любовь от этого не ослабевала – она бушевала еще сильнее, переливаясь через край слезами – Тим иногда плакал ночью, вспоминая, какой была Анабель раньше. Он вспоминал, как она обнимала его за шею, или за ногу, как целовала его – и сердце его сжималось с такой силой, что, казалось, вот-вот не выдержит… Когда кончались все слезы, когда заканчивались все горькие (теперь) воспоминания, Тимми засыпал. И каждое утро просыпался с надеждой на лучшее – но ничего не менялось.
…Однажды он встретил ее после выпускного бала, куда не попал по причине бедности. День стоял пасмурный, собирались тучи. Она выходила из главных дверей школы, держа в руке прозрачный зонт. Ее окружали друзья и поклонники. Тим же стоял на другой стороне улицы. Анабель поцеловала в щечку своих "друзей", и те разбежались по модным малолитражным автомобилям - тогда "вайперы" были в моде. Заметив Тима, Анабель прищурилась, будто не понимала, кто перед ней - человек или стена. Тим помахал ей рукой. Анабель удивленно вскинула вверх брови. Тим пересек улицу, шагая по лужам своими моряцкими сапогами.
- Привет, - сказал он, голос его дрожал от холода и надежды.
- Привет, - холодно отвечала Анабель - некогда ЕГО Анабель, в те времена, когда рыбий хвост делал ее человеком - и голос ее звучал несколько раздраженно. - А вы кто вообще, молодой человек?
В голове у него потемнело, на горизонте сгустились серые, злые тучи.
Она даже не знает, кто он, хотя они сидели за три парты друг от друга. Или не хочет знать.
- Да я, в общем-то, никто, - пробормотал он, пряча глаза.
- Придурок, господи, - сказала она недовольным тоном и зашагала прочь.
Он молча смотрел ей вслед, стоя под накрапывающим дождем. А ведь когда-то он держал ее в своих руках и гладил по мокрым волосам, целуя ее соленые от морской воды губы. Лучше бы я ее тогда потерял, подумалось Тиму, - лучше бы она утащила меня на дно морское, чем сейчас... такое... - сердце почти не билось, не хотело биться.
Когда он вспомнил хитрые глаза "смотрителя маяка", одетого во все черное, Анабель уже растворилась в гуще толпы, которая распускалась под небесной водой цветками зонтов.
Начался ливень.
СВОБОДА.
Я жалкий раб царя. С восхода до заката,
Среди других рабов, свершаю тяжкий труд,
И хлеба кус гнилой - единственная плата
За слезы и за пот, за тысячи минут.
В. Брюсов
Его звали Корнелий Серапис Квинт. И он был рабом в Египте уже пять или шесть лет - сколько точно, он не помнил. Не мог и не хотел помнить. Время потеряло для него смысл.
Он ненавидел все вокруг - вечный песок, забивавшийся в глаза, под одежду, в нос и рот; вечное солнце, которое испепеляло все живое, превращая людей в мокрые, пропахшие потом груды мяса; и любил только ночь, которая приносила ему маленькую смерть, забвение и прохладу. Вместе с остальными рабами он укладывался в своих каменных комнатах на деревянные лежанки и мгновенно засыпал до утра. Иногда, очень редко, ему снилась родина - где цвели сады, журчала вода в ручьях, а в вышине всегда синего неба летали гордые орлы, расправив крылья... потом он просыпался и понимал - он в аду, в самом настоящем аду, которым его пугала матушка с детства. Где же еще он мог быть? Проклятый Египет всегда был страной, живущей рабским трудом - и теперь он, римский гражданин, был частью всего этого. Здесь, как и в аду, было всегда жарко, очень жарко - адски жарко, здесь злые надсмотрщики, как черти и прислужники дьявола, тиранили над ним и его товарищами по несчастью; их заставляли работать, а при неповиновении - избивали палками - это ли не ад? Люди умирали от тяжелого труда, от голода, от побоев, и это никого не волновало, они словно исчезали в никуда, и на их место поступали новые - чем не ад? Многие из тех, кто родился здесь, у рабынь, даже не знали, что существует другая жизнь, что где-то солнце не сжигает кожу в клочья, а ласково греет; что за работу можно получать деньги, и на работе не нужно умирать; они не знали, что в других краях нет надсмотрщиков, хлыстов, окриков и палок - они родились во всем этом и принимали это как должное. Можно было отличить раба, родившегося здесь, от раба, когда-то бывшего свободным - первый не был подавлен и разбит, но в глазах его была вечная пустота, вторые же были сломлены и согбенны, но в глазах их была искорка - это воспоминания о старой жизни теплились внутри них. Родившиеся в Египте не спрашивали, почему здесь жарко как в аду, почему здесь их принуждают отдавать свои жизни за просто так - они родились с повиновением в крови, а попавшие сюда из далеких краев люди знали, что это ад, а не жизнь. Жизнь бывала разной - тяжелой, полной страданий даже на свободе - но это была жизнь, в которой у них был выбор. Ведь далеко не все попадали сюда из райских уголков земли, как Корнелий, далеко не все попадали сюда из счастливых, радостных семейств, как это было у него - многие были из трущоб, с грязных улиц, у многих не было даже родителей и дома, но все это было Жизнью. А здесь было намного хуже - потому что это был Ад.
И каждое утро он просыпался от злых окриков охранников, под звуки хлыста и свист палок, от стонов тех, кто не успел вовремя подняться на работу и получал за это удары. За доли минуты ему приходилось встать, одеться и быстрым шагом отправиться на работу - а в голове гудела сладкая ночная пустота, тело хотело обмякнуть и лечь обратно на деревянное лежбище, но разум говорил - надо, надо, надо, соберись, иначе все, тебе конец.
И тело повиновалось ему, наполнялось силами, неведомо откуда взявшимися, в то время как другие рабы стонали от усталости и боли – многие были уже старыми и больными. А у него всегда были силы, из какого-то неведомого источника он черпал их - словно бы из самого воздуха, с каждым вдохом он наполнялся энергией. Он был особенным, а другие – нет; другого объяснения у него не было. Причем он не выделялся какой-то могучей статью - он был как все, не самого высокого роста, не самого могучего сложения, не самый сильный и не самый быстрый. Были люди и сильнее, и быстрее его, были и могучие воины из северных стран, и огромные полузвери с Юга - но почти все они были обычными людьми, и запас их сил все равно истощался, пусть и позже, чем у остальных.
Другие рабы удивлялись выносливости Корнелия, не понимая, как можно так тяжело работать и не ломаться - они-то падали после работы, а на следующее утро не могли подняться, и только палка или хлыст заставляли их. Кто-то привыкал, кто-то умирал, но никто не оставался прежним - люди худели, у них начинали трястись руки, под глазами обрисовывались круги, они теряли интерес ко всему, и даже не поднимали глаза от песка под их ногами, становясь живыми мертвецами. Это происходило почти со всеми, раньше или позже, и каждый, за редким исключением, становился ходячим жителем могилы. Он же был жив, хоть и находился в аду, его ноги не подводили его, его руки всегда позволяли ему сделать то, что нужно - и пусть каждый вечер он, как и все, падал без сил, но утром был такой же, как вчера. Адский труд не изматывал его так, как других - ночь приносила ему силы, словно бы она была ему жена, а он был ей любимым мужем. Ночь ласкала его усталые мышцы, загрубевшую спину, поила эликсиром прохладного воздуха, ласково целовала темнотой глаза, уставшие от бесконечного и запредельно яркого солнца, успокаивала его тишиной и баюкала его до самого утра, когда реальность утра вырывала его из объятий любимой. Он любил ночь, и она любила его в ответ.
Конечно, были и те, кто был похож на него - особый вид обитателей этого ада, это были особенные люди, способные на многое, но даже среди них он был главным, его главенство признавали и здесь, среди избранных. В бараках он вынашивал идею побега, но никак не мог найти лазейки. Охранники были злы, и смотрели в оба, и у них было оружие - помимо палок и хлыстов у них были мечи, которыми они могли любого разрубить от шеи до пояса одним ударом, а у сидящих на вышках были луки и стрелы с наточенными железными наконечниками. Рабов, готовых к побегу, было слишком мало для осуществления дерзких планов – и они были настолько слабы, что при всем желании не могли убежать, а некоторые боялись этой идеи как огня, потому что в случае провала их ждали пытки и возвращение в еще более худшие условия. На тех же, кто родился здесь, надеяться не стоило - для них охранники были как нечто, само собою разумеющееся, для них это было нормой существования, и доверять этим рабам было опасно.
В последний месяц группу самых сильных, самых опытных рабов переводили на строительство храма Себека в Хатхор, и наш герой был среди избранных. Вернее, он был первой кандидатурой - исполнительный, сильный, сообразительный раб был на хорошем счету у охранников и начальства. Его уважали, как только можно уважать раба - и мало кто помнил, когда он получал удары палкой или хлыстом в последний раз, в его руках все спорилось, и все всегда получалось, как надо. И естественно, он словно пошел на повышение - строительство храма означало лучшие условия, так как больше не будет бараков, им выдадут лежанки в подземных переходах храма, где ночью тихо и прохладно, и будут лучше кормить, да и работа будет не такая напряженная, потому что будут творить, а не строить - работа над храмом вещь кропотливая и не терпящая суеты.
Так и оказалось - через день перехода по пустыне, где свистел зловещий ветер и солнце поджаривало их на раскаленном песке - они оказались на месте. Группа рабов и ведущие их египтяне-охранники прибыли на окраину Хатхора, где находились красивые дома богатых жителей, где обитала семья фараона. На гигантской площадке, где планировали строить храм, виднелся проход вниз, куда их и повели. Рабов расселили в подземных коридорах будущего храма, где солнце не жгло глаза, и не заставляло истекать потом каждую минуту. Коридоры были связаны между собой, и можно было ходить из одного помещения в другое, но охранники зорко следили за тем, чтобы рабы знали свое место. Впрочем, никто и не успел бы ничего сделать, так как рабов, едва сложивших свои нехитрые пожитки на свои спальные места, погнали наверх.
Группа людей в дорогих одеждах стояла неподалеку от входа в подземные пути, их окружали могучие нубийские телохранители с огромными мечами - это были приближенные к фараону люди. Самый высокий из них был едва ли не сам фараон, было трудно рассмотреть его с того места, где рабов собрали в кучу. Рядом с ним стоял человек в черных одеждах, а еще чуть дальше, за их спинами, находилась девушка, очевидно, дочь фараона. Рабы перешептывались за его спиной - женщин они видели крайне редко. Охранники шикали на них, угрожая палками, но вскоре фараон удалился вместе со своими людьми.
Начальник над рабами принес какой-то папирус с изображениями, и начал шушукаться о чем-то с охраной. Спустя немного времени он скрутил папирус в свиток и прокричал "За работу!!!". Толпа рабов зашевелилась, охранники защелкали плетьми, раздались первые окрики, и работа началась.
Они таскали тяжелые блоки, обмотав веревками и впрягаясь впереди них, как лошади, и зверским усилием всех сил тащили их по направлению к пустырю, где должен был быть храм Себека, бога с крокодильей головой. В Хатхоре было много болот и рек, где водились самые страшные и злобные крокодилы. Работа длилась весь день до поздней ночи, рабам даже не дали отдохнуть после перехода, и все они попадали почти замертво, когда добрались до лежанок. Ад во всей своей красе снова встретил их, и правда - для такой работы нужны были только те, кто выжил среди общей массы рабов, оставшихся на прошлом месте.
…И вот он лежал на своей лежанке и рассматривал стены - все они были испещрены древними письменами, буквами-рисунками, снизу доверху. Но никто из рабов не умел читать на этом языке - все они знали только свои языки, и немного разговорный египетский, а уж читать что-то на адском языке никто не хотел. Что составляли эти картинки-буквы, Корнелий не знал - но хотел узнать. Что это было? Инструкции для рабов? Предостережения? Советы? Просто глупые надписи? Писания религиозного культа? Вот было изображение глаза, вот был рисунок папируса, вот лев, а вот рука, еще множество непонятных изображений; вот змея, а вот птицы разных видов, а вот и нога, и все такое прочее. Что же это значит, подумал он - но любимая ночь закрыла ему глаза, и он уснул.
…Утром он снова увидел свиту фараона - только на этот раз вместо правителя присутствовали трое других людей, все толстые, откормленные сановники, но рядом с ними по прежнему был человек в черном, по-видимому, визирь, и красивая девушка, дочь фараона. Она внимательно наблюдала за тем, как проходят работы, изучала все, что происходит. Человек в черном всегда был рядом с ней - они что-то обсуждали, о чем-то говорили... сначала могло показаться, что человек в черном мог быть ее мужем, но это было не так - все знали, что красивая дочь фараона еще никому не отдана.
Таская с другими блоки туда-сюда, обдирая плечи веревками. Напрягая все жилы в теле, он изредка бросал взгляд на нее. Она и вправду был чудо как хороша. И тут визирь в черном заметил его взгляд. Это было опасно, и могло последовать наказание, но визирь лишь заговорщицки улыбнулся. Тем не менее, когда приближенные фараона уже собирались уходить, Корнелия отозвал начальник смены.
- Тебе вызывает визирь, живо!
Нашему герою стало дурно - сейчас последует наказание, ведь рабам нельзя смотреть на дочь фараона, это страшнее убийства...
Два охранника повели его под руки во дворец.
- Что, глупый раб? - смеялись они. - Тоже пялился на дочь фараона? Дурак ты - мало тебе твоих рабынь? Теперь у тебя неприятности.
Его втолкнули в дверь.
- Выкинешь номер - располосуем прямо здесь, понял? - сказал охранник.
Корнелий кивнул.
Вошел человек в черных одеждах - видно было, что это уже другие одеяния, но они по-прежнему были черными.
- Что, раб, как тебе работа? - спросил он, подходя поближе.
- Работа как работа, господин.
- Не называй меня господином, и я не буду называть тебя рабом.
- Хорошо.
- Как тебе дочь фараона?
- Я не обращал внимания.
- Правда?
Визирь внимательно посмотрел на него.
- Врать мне не нужно. Я не враг тебе, и не собираюсь тебя наказывать.
- Спасибо.
- Ну, так как тебе дочь фараона?
- Она прекрасна.
Человек в черном расхохотался.
- О да, она хороша собой! Невинный цветочек на могиле тысяч и тысяч рабов, отдавших жизни за жадность фараона, вот кто она! Каждый богатый купец мечтал бы иметь ее своей женой, каждый раб мечтал бы видеть ее своей, но она принадлежит отцу, и он выдаст ее замуж за того, кто предложит нашей прекрасной стране наиболее выгодную сделку. А тут - ты, стоишь и бросаешь на нее взгляды, как будто ты влюбился в нее, словно бы вам суждено быть вместе, но этому никогда не бывать из-за жестокостей мира... разве это хорошо?
- Простите, я буду думать только о работе теперь.
- Не пытайся справиться с собой, мой мальчик, - доверительно сказал визирь. - Я видел тысячи таких, как ты. Ты не сможешь забыть ее, и чем дольше ты будешь заставлять себя смотреть в другую сторону, тем сильнее тебе захочется увидеть ее.
Корнелий промолчал.
- Кстати как тебя зовут, раб?
- Корнелий Серапис, господин.
Визирь рассмеялся.
- Видно, что ты не из наших. Как и я, впрочем. Ты слишком умен.
И правда, визирь не был похож на египтянина - вблизи это было заметно, а ранее этого не было видно на расстоянии.
- Римлянин?
- Да.
- А второе имя у тебя имеет египетское происхождение.
- Я не знаю, так меня назвала мать.
- Серапис был богом, у которого можно испросить повышение в глазах мироздания, так называют тех, кто хочет стать кем-то, вырасти, чего-то добиться, тех, кто не хочет жить жалкой жизнью... твоя мать знала, как тебя назвать - ты ведь и здесь не хочешь быть забитым и слабым, как остальные рабы. Ты славишься хорошей работой и безупречным поведением, говорят, что ты особенный. Это так?
- Не могу сказать, я лишь делаю то, что мне прикажут.
- Но ты - лидер?
- Многие считают меня лучше них самих, но я не знаю, лидер ли я.
Человек в черном кивнул.
- А умеешь ли ты читать?
- На родном языке.
- А на египетском?
- Нет.
- Думаю, тебе стоит выучить наши буквы - говоришь ты уже сносно. Как давно ты в рабстве?
- Пять лет.
- Не так уж долго... я дам тебе папирус, чтобы ты изучил алфавит.
- Зачем?
- Потому что стены храма должны будут исписаны письменами, как полагается настоящему храму.
- Такими же письменами, как и подвальные помещения?
Визирь взглянул в глаза Корнелию.
- Я так и знал, что ты обратил внимание на это... молодец!
- Просто не мог уснуть, а эти надписи повсюду.
- Знаешь ли ты, что там написано? Кто-нибудь тебе рассказывал?
- Нет.
- Придет время, и ты узнаешь. А пока дам тебе совет - хорошо работай и ты будешь видеть несравненную Нефертари Маритенмут гораздо чаще.
- Кого?
- Дочь фараона, кого же еще - можно подумать, ты хочешь видеть кого-то другого, - рассмеялся человек в черном. - Такое красивое имя! Я называю ее просто, как принято у нас, на далекой родине - Мэри... или Мари, как произносят это имя в холодной северной стране, где все говорят на двух языках... или Мария, как принято в... - тут визирь осекся, словно понял, что сболтнул лишнего.
- А как зовут вас? - спросил Корнелий.
- У меня так много имен, - ответил визирь. - Здесь меня называют одним именем, а дома звали другим, так что... Нам предстоит очень много работы.
- Хорошо.
- А сейчас возьми этот папирус и начни изучать алфавит. Я скажу охране, чтобы тебя не дергали в свободное время.
- Спасибо.
Визирь подошел к стоящему у входа охраннику и что-то тихо сказал ему. Тот кивнул.
- Пошли, - обратился он к Корнелию. - Тебе пора.
По пути в подземные помещения Корнелий сжимал в руке папирус, данный ему визирем, и чувствовал себя и в самом деле особенным. Другие рабы встретили его с удивлением - они ожидали, что его жестоко накажут, а вместо этого он вернулся важной персоной, которому лично визирь вручил таинственный папирус.
Корнелий, правда, объяснил, что это алфавит для изучения, которой надо будет выбивать на камнях храма, но его и вправду стали считать особенным с этого дня.
Теперь его отпускали с работы раньше, чтобы он успел почитать папирус - визирь, когда видел его на работе, кивал ему. И конечно, визирь всегда был с ней. Меритенмут была в белом одеянии - двойном платье: нижнее накрывало ее ноги, а верхнее было полупрозрачное, и от этого у Корнелия перехватывало дыхание. Платье было затянуто одним поясом на талии и другим – выше груди. Иногда на ней было и третье платье поверх первых двух: что-то вроде короткого плаща, украшенного вышивкой. И это были те же буквы-рисунки, значение которых Корнелий постигал день за днем. Надсмотрщики стали относиться к нему с некоторым почтением - в конце-концов, он был на приеме у визиря, и а они были простыми рабочими, и теперь он был даже выше, чем они.
И Меритенмут несколько раз взглянула на него, когда он тянул за собой вместе с другими каменные плиты, когда его мышцы вздувались под кожей, когда он преодолевал противодействие каменного блока, не желавшего двигаться с места; и он становился особенным и в ее глазах. Это был единственный раб, который попал на прием к всемогущему визирю, личному ставленнику фараона - и единственный, кто обошелся без наказания, единственный, к кому сам черный визирь отнесся благосклонно. Черный визирь не был жестоким, но Меритенмут никогда не видела, чтобы он оказывал кому-то такие почести. Подумать только - принять к себе раба и даровать ему привилегии! Наверное, думала она, в нем есть что-то особенное. И правда, Корнелий выделялся из толпы - он был энергичным, сильным, в его глазах горел неугасимый огонь, он не был опустошенным и измотанным, какими она привыкла видеть рабов. И он часто смотрел в ее сторону, и иногда их взгляды пересекались, и тогда она краснела и отворачивалась под хитрым взглядом Черного Визиря. Он называл ее по-разному, и редко когда полным именем - он сокращал ее длинное имя до Мери, или называл по-заморски - Мария, Мари... Он был странным, но все, чего он касался, превращалось в золото; у Визиря получалось все.
Через два месяца стены храма были возведены, и рабов разделили - часть продолжила таскать плиты для постройки внутренних сооружений, а другая часть, во главе с Корнелием, занималась отделкой внешнего убранства, а именно нанесением на стены тех самых иероглифов.
Надписи он выбивал самые разные, о воинах, о принцессах, о богах, о повелителях, о колдунах. Некоторые надписи составляли интересные истории, иногда жестокие, часто суровые и страшные... как, например, предсказание о некоем воине, который придет из-за моря и спасет всех рабов, выведя их на свободу, и так далее
В последний день работы по передвижению плит, человек в черном подошел к нему прямо там, пройдя мимо рабов, чем вызвал панику в рядах охранников - те до смерти боялись, что кто-то из рабов атакует визиря. Но этого не случилось.
- Как ваши успехи, друг мой? - спросил он у вытирающего рукой пот со лба Корнелия. - Изучили наши буквы? Сможете написать что-либо?
- Конечно, визирь. Как приказали.
- Пожалуйте со мной в библиотеку.
Визирь посмотрел на начальника охраны.
- Я забираю этого раба с собой. Выдайте ему лучшие выходные одежды.
Толпа рабов зашумела - надо же, один из них пойдет с визирем в хороших одеждах! Просто какие-то чудеса.
- Благодарю вас за такую честь, - сказал Корнелий, когда они вместе с визирем шли по главной площади города. С ними был только немой охранник Сулла, приставленный следить за безопасностью визиря.
- Вы еще больше будете меня благодарить, молодой человек, когда окажетесь там, куда я вас веду.
- Мы ведь идем в библиотеку? Там одни свитки.
Визирь засмеялся.
- Доверься мне.
Библиотека была высоким помещением из белого мрамора, белым было все - стены, потолки, пол. Корнелий придирчивым взглядом рассматривал это строение.
- А, вы рассчитываете, сколько рабов умерло при постройке этого сооружения? - спросил визирь. - Вам лучше не знать - вся история нашей страны пропитана смертью и злом, но посмотрите - как же красиво.
Корнелий кивнул.
Визирь взглянул на Корнелия.
- Вы знаете что-либо о Себеке?
- Почти нет.
- Себек приводит к себе избранных, когда их корабли разбиваются у подножья его страны. На далеком острове с таинственной историей находится гигантская, исполинская статуя этого бога, у ног которой разбиваются корабли, и люди барахтаются у ее ног. У нас нет такой статуи, но у нас есть храм. Внутри него будет бассейн с чистой водой, к которому будет подведены источники со всей страны... он, будет обладать живительной силой, будет даровать жизнь и силу больным…. Себек был великим богом, и у него есть последователи. На том самом острове живут бессмертные, его ставленники, и играют людскими судьбами, как фишками - таковы уж нравы богов. А здесь, у нас, судьбами играет не бог, а фараон, который считает себя равным богу - но поверь, у избранных людей есть силы, чтобы послужить орудием богов.
Они прошли вдаль по коридору и очутились у широкого прохода, который по бокам охраняли стражники, их секиры крест-накрест преграждали путь.
Визирь повелительно взмахнул рукой, и стражи убрали оружие, освободив дорогу.
У мраморного стола сидела Меритенмут. Она сразу заметила их, но лишь кивнула.
- Делает вид, что мы ей неинтересны, - шепнул визирь. - Приветствую вас, великая Нефертари Маритенмут, будущая повелительница Египта! - почтительным тоном сказал он.
Корнелий поклонился.
- Я привел этого жалкого раба сюда для изучения древних книг, надписи из которых он будет выбивать на стенах храма Себека.
Меритенмут повелительно кивнула.
- Надеюсь, вы будете себя хорошо вести.
- Я... - начал было Корнелий, но визирь перебил его:
- Поверьте, этот человек имеет незапятнанную репутацию, он из уважаемой семьи у себя на родине.
- О, это рабство! - воскликнула дочь фараона. - Уважаемых людей превращают в скот. Я столько раз говорила отцу, чтобы он брал в рабство бедняков или преступников. Но он и слушать не хочет!
- Я знаю об этом, о великая, - сказал визирь, - но, увы, разум вашего отца слишком занят другими делами... впрочем, я в меру сил помогаю поправить ситуацию.
- Что же, вы прекрасный человек, в таком случае, - сказала Меритенмут, - если этот раб столь сообразителен, то может, он не осквернит библиотеку моего отца своим присутствием.
- Я бы даже не осмелился привести сюда человека из простых рабов! - сказал визирь. - Поверьте мне, этот человек - особенный.
- Правда? - обратилась дочь фараона к Корнелию.
- Раз так говорит визирь, значит, так оно и есть,- отвечал Корнелий.
Ему было непривычно находится в этом чистом одеянии среди чистого, богато убранного помещения.
- Что ж, позвольте поинтересоваться, - спросил визирь у Меритенмут, - что вы делаете здесь? Среди скучных свитков?
- Без них мне еще более скучно.
- Этот раб не смутит вашего покоя?
- Если он, как вы говорите, достойный человек, то…
- Более чем достойный. Я обучил его грамоте и теперь буду посвящать в детали будущей работы по отделке стен Храма.
- Я умею читать и писать на своем языке в совершенстве, - заметил Корнелий.
- Как интересно! - сказала Меритенмут, отложив в сторону свиток папируса. - Вы грек?
- Я римлянин, о великая.
- И как же вас зовут?
- Корнелий. Корнелий Серапис.
- Красивое городе имя. Кем вы были у себя, дома, когда еще были свободным?
- Честным гражданином, о великая.
Меритенмут и визирь переглянулись.
- Золотые слова, - заметил визирь.
- Вы благородный человек, - сказала дочь фараона, подходя поближе. - Не разочаруйте меня, не вздумайте испортить первое впечатление о вас.
- Никогда, о великая.
- И не называйте меня так. Когда нас никто не видит, называйте меня Мери.
- Просто Мери?
- Да, так делает и наш визирь - у него для меня много имен.
Визирь, стоявший поодаль, заулыбался.
- Можем ли мы теперь приступить к изучению старинных свитков, если не помешаем вам? - спросил он.
- Конечно, приступайте. Вы можете устроиться у того стола, - ответила дочь фараона.
…
Визирь любил долгие странные разговоры.
- Вы видели писания на стенах подземных помещений? Прочитайте их - это очень интересное чтение, там много интересного. Все подземные помещения храма испещрены надписями, которые дошли до нас с древнейших времен, и все они имеют смысл. Пока, здесь, мы читаем книги, но в словах, что навеки оставлены в камне, не меньше смысла, чем в тех, что на папирусе. Папирус горит, портится, теряется - это лишь свиток, ненадежный материал. Чуть пожар, чуть наводнение - и все, папирус стал либо пеплом, либо пищей крокодилов, которым все равно, что глотать своей мерзкой пастью.
- Меритенмут говорила о какой-то истории, которую вы ей рассказывали, про римского раба, который...
- Этой истории тысячи лет, и подобные темы всплывают в каждом поколении. Люди, которые не сумели сбежать, придумывают эти сказки для утешения себя и своей страдающей души - в своих мечтах они создают образ бесстрашного юноши и прекрасной девушки. В этих историях они всегда любят друг друга, и девушка всегда помогает юноше бежать из плена, и они навеки разлучены, потому что свобода дороже человеку, чем любая женщина. Не правда ли, мило? Девушки любят читать такое на досуге. И вот эти сказки, покрывшиеся многовековой пылью, обретают статус легенд, а затем еще и пророчеств. И люди верят, надеются, ждут - ведь это выражение их чаяний на протяжении веков. Знаете, что самое интересное?
- Что?
- Да то, что все это рано или поздно становится правдой. Тысячелетиями тот, кто выше нас всех, тот, кого никто никогда не видел, ждет особенного человека, который может воплотить все это в жизнь; того, кому суждено это сделать.
- Меритенмут говорила, что вы верите во все это.
- Я верю не в сказки, но я верю в человека и человечество, сил которого достаточно для того, чтобы победить любые преграды и своей жизнью достичь большего, чем написано во всех сказках и легендах.
- Вы и в меня - верите?
- Да, Корнелий Серапис, я думаю, что тебе суждено стать тем, кто сумеет исполнить то, о чем сказано в древнем предании.
Корнелий взглянул на визиря непонимающим взглядом. Должно быть, адская жара помутила его сознание.
…
- Давай-ка подсмотрим кое за кем, друг мой, - сказал вдруг визирь, когда они проходили мимо музыкального зала.
- За музыкантами? Зачем?
- Следуй за мной, - улыбнулся визирь. - Это приказ.
Он провел его за руку к проему в мраморной стене.
Они притаились у прохода.
- Смотри! - шепнул визирь.
Корнелий нагнул голову и увидел находящуюся вдалеке сцену, на которой танцевали девушки.
- Красота, не правда ли? - шепнул визирь. - Приглядись внимательно!
- К чему? - спросил Корнелий. - Танцуют, и все.
- Посмотри же, КТО танцует, слепец! - сердито сказал визирь. - Или песок ослепил тебя?
Корнелий снова внимательно присмотрелся - одна из девушек была не кто иная, как Нефертари Меритенмут.
- Если нас увидят... - сказал он визирю.
- Не увидят, - отрезал тот.
Корнелий смотрел во все глаза, не будучи в силах оторваться от двигающейся в танце дочери фараона. Ранее он видел ее только сидящей в тиши библиотеки, или величаво двигающейся в окружении слуг и советников, а тут... ее тело было почти обнаженным. Одежды едва скрывали ее нежные округлости, которые двигались в такт музыке, завлекая его, словно призывая.
И ему показалось, что она танцует для него, зная, что он наблюдает.
- Откровенный танец, не правда ли?- чуть не засмеялся визирь.
Корнелий лишь проглотил комок в горле. Его пожирали чувства, забытые за долгие годы рабства, он начинал ощущать себя не просто рабом, но мужчиной, который… любит женщину.
- Все, хватит, пора, - сказал визирь. - Идем, не то будет поздно.
Корнелий повиновался, но сердце его не хотело уходить, оно хотело остаться здесь, в этой музыке, в окружении мелодии, сыгранной на таинственных инструментах, наблюдая за женщиной, которую он любил, и которой не мог обладать....
Когда они подошли к выходу из дворца, визирь спросил у него:
- Ну, как вам зрелище?
- Прекрасно. Хорошая музыка...
- Я не о музыке. Я о дочери фараона.
- О, она прекрасна как...
- Прекрати эту выспренную чушь, которую ты тут вызубрил назубок, дабы казаться важным человеком, а не грязным рабом, и скажи мне - что ты чувствуешь?
- Могу ли я сказать, визирь? Я же грязный раб, как вы сказали.
- Говори. Я не фараон, я не рублю головы направо и налево.
- Я люблю ее. Она самая красивая женщина из всех кого я знал.
Визирь не удивился его словам, даже не моргнул глазом.
- И вы не одиноки в своем мнении. Меритенмут действительно прекрасна, как и ее мать, ныне находящаяся в подземном мире, ее красота поражает. Но что вы будете теперь делать, друг мой, раз уж это чувство к ней захватило вас, вашу душу?
- Ничего не буду делать. Я лишь грязный раб. Мое место на работах.
- Неужели древние писания ничему вас не научили? Я думаю, у вас есть шанс.
Меритенмут появлялась на стройке не каждый день, и те дни, что он был без нее - даже на расстоянии полета стрелы - были для него сущей пыткой, худшей, чем удары плетью или палкой; потому что палка и плеть ранили только его тело, которым он повелевал, как рабом, а отсутствие красавицы-дочери фараона ранило его сердце, и это было намного тяжелее. Мысли его были не на месте, сердце стучало быстрее, чем обычно, накатывало раздражение - ему хотелось видеть ее, видеть каждый день рядом с собой. Всю ночь он думал о ней, во что она будет одета наутро - а ее не было, не было даже близко, и солнце становилось более палящим, работа - более тяжкой, а жизнь - более мрачной.
Но когда она появлялась, волна радости окатывала его с головы до ног - а он не ощущал такого уже много лет; какая же радость могла быть у раба? Он уже забыл, каково это - быть хоть на секунду счастливым. Пусть между ними ничего не могло быть, ничего не могло произойти - но даже надежда на это, крохотная и слабенькая, почти безжизненная, давала его сердцу испить живительной влаги, обрести силы и даже - иногда - улыбаться.
Ахар, могучий нубиец, сказал ему - Ты стал улыбаться, друг мой! Это плохо, потому что ты живешь надеждой, а она первый враг таких, как мы. Что будет с тобой, когда твоя надежда будет убита?
Но черный визирь так хитро улыбался Корнелию, что он верил - все будет не так, все будет хорошо. Визирь взял его под крылышко, впереди много хорошего. И визирь словно знал, словно чувствовал, когда Корнелий изнемогал без Меритенмут, когда его сердце было готово проститься с ее образом и уйти в вечный сон, в каком находилось ранее,- он снова сводил их вместе. Он приводил его и оставлял наедине с ней (если не считать немого Суллу), а сам уходил, обсудив с Меритенмут какие-то важные дела. И они сидели напротив друг друга, не решаясь заговорить - и все же заговаривали, и он старался не выдать своего пристрастия к ней - но понимал, что уже выдал себя этим разговором, и она смотрела на него другим взором - гораздо более долгим, он успевал посмотреть в ее серые глаза, в его голове проносились сладкие картины, и он пугался своих мыслей, и она отворачивалась - и они снова молчали.
Визирь словно нарочно оставлял их одних, зачитываясь или делая вид, что внимательно читает древние папирусы, а они сидели друг напротив друга и не знали что сказать. Он лишь изредка кидал взгляд на нее, изредка - она на него, и иногда их взгляды соприкасались. Она краснела, а он переводил свой взгляд на папирус, где читал неведомые ему тексты. Визирь заставлял его читать, говоря, что ему нужно развиваться и плавать в новом языке, как рыбе у ног Себека, видимо, он собирался и дальше использовать его на подобных работах. Работа в храме не была бы вечной.
С этого дня все стало напоминать ему о ней - округлости барханов пустыни вокруг них, прикосновение ветра к его мокрому от горячего пота лицу, шепот песка в вихре, словно пытавшегося скопировать шепот дочери фараона, когда она не хотела, чтоб ее слышали... Любое белое пятно на горизонте заставляло его вздрагивать, пусть даже это была птица или блик солнца...
Каждый раз, как они встречались в этом замкнутом пространстве, сладко-горькое чувство наполняло его до самых глаз - когда он видел ее; и переполняло его, выходя через глаза слезами - когда она покидала его. Каждый ее взор раздражал весь его покой, что был у него в сердце, теребил все его слабости, терзал все его похороненные в рабстве чувства. Он оживал с ней, и становился еще сильнее, еще крепче, сердце стучало чаще, чувства, словно волна, накрывали его. Когда ее глаза встречались на секунду с его глазами, щемящее ощущение незаполненной пустоты рассекало его дух пополам, и желание любить всей силой неистраченной любви словно старалось вырваться из его сердца и излиться бурным потоком - но он ничего не мог сделать...
Он хотел говорить с ней, смотреть в ее глаза, возможно, держать за руку… - лишь бы она была рядом с ним, лишь бы не уходила неизвестно куда, неизвестно к кому. Ее тело было не менее прекрасно, чем лицо и взор, каждый ее шаг, каждое движение нежно колыхало одежды - и вместе с этим каждый раз вздрагивало его сердце.
В ее губах, ее глазах, ее мягкости и красоте, он видел все то, что ранее заменяла ему ночь. Там он видел сны - а с ней он всегда был как во сне. С ней он был спокоен, с ней он переставал быть рабом, с ней он был самим собой, а не тем, кого окрикивали и подгоняли. Такое ощущение у него было только в те далекие времена, когда он жил с отцом и матерью в родном доме, в Риме, где небо всегда стояло высоко, а солнце всегда согревало - и здесь, рядом с ней, он ощущал покой и свободу. Для него она стала всем тем, что он потерял, всем тем, что он всегда любил - и успел забыть за годы рабства.
До этого он любил только ночь, которая давала ему все, что было нужно его измученному телу, а сейчас мучилась его душа; и ночь не могла ей помочь, не приносила больше покоя и сна, а ревниво терзала его тело, и он ворочался, не в силах заснуть, и мысли о прекрасной Меритенмут жгли его. В ней он видел все хорошее, что может быть в жизни - красоту, радость, счастье, любовь, мир и покой. Она была олицетворением всего этого, когда быстрой походкой проходила мимо него, и от нее пахло благовониями - легкими, почти незаметными, но прекрасными и дурманящими; ее белые платья, только мелькнув, оставались в его памяти до утра.
Вскоре Корнелия перестали привлекать к тяжелой физической работе - визирь позаботился об этом. Спал он по-прежнему в рабским подземных переходах, но утром переодевался в красивую одежду и отправлялся к визирю.
Он рассказывал ей про будни рабов, от которых она была так далека, и она в ужасе слушала все эти мрачные истории, но ни разу не просила его остановиться. Она рассказывала ему истории о древних богах, легенды, описанные в столетних папирусах, и в ее устах любая картина расцветала перед ним, как живая - ее речь была плавной, красивой, образной. Он мог слушать ее часами, забыв обо всем - и выучил имена всех богов, окружавших его плен - Ра, Исида, Хор, Сет, Себек...
- Расскажите о своей родине, - сказала она однажды, сказала непринужденным тоном, будто ей этот разговор был совсем неинтересен.
- Я провел детство неподалеку от Рима, где прекрасная природа, поют птицы, и всегда спокойно...
Он закашлялся, но продолжил:
- У нас всегда тепло, и нет такой страшной жары, как у вас, и кожа у людей не такая смуглая, потому что солнце не жжет ее, а зимой бывает снег, холод, когда нужно одеваться в теплые одеяния...
- Я никогда не видела снега! Какой он?
- Белый, холодный, мягкий...
Она закрыла глаза, представляя себе эту картину.
- Он лежит на земле, и медленно спускается с небес. Моя мать говорила, что снег идет, когда небо хочет порадовать землю новым, белым одеянием.
- Таким, какое на мне сейчас? - вдруг спросила она.
- Не менее прекрасным.
Меритенмут засмеялась.
- Вы, как и визирь, всегда знаете, что сказать, всегда находите верные слова, и при этом немногословны.
Он кивнул.
- А когда вы были свободным, у вас была жена? – спросила она.
- Еще нет. Мне было всего девятнадцать, когда я ушел в плавание. И через месяц я был тут, у вас.
- Ужасно, что ваша молодость проходит здесь. Может, и хорошо, что там вас не ждет любимая женщина - ваше горе было бы ужасным. Подумать только - она бы оплакивала вас, а вы бы хотели вернуться к ней...
- И вот мне уже двадцать три года, и я почти пять лет в рабстве у вашего отца.
- Говорят, что вы очень сильны, и невероятно выносливы, это правда?
- Не знаю, сильнее ли я других - у нас много огромных силачей среди рабов. Я просто всегда восстанавливаю силы наутро после любой работы, у меня всегда хватает силы духа... И я не шумный - разговоры отнимают много времени и сил.
- Визирь говорит, что работа не сломала вас потому, что вы особенный.
- Я не знаю, но раз визирь говорит так, то пусть так оно и будет.
Дочь фараона рассмеялась, ее смех был как ласковая музыка.
- Вы удивитесь, но обычно так и случается - как он говорит, так и случается. Наш визирь прекрасный человек, и тоже не из Египта.
- А откуда он?
- Из... - Меритенмут задумалась, состроив гримаску на красивом лице, - из... Туманного Альбиона, если я не ошибаюсь, именно так он называет далекую страну, откуда приплыл к нам.
- И давно вы его знаете?
- Очень давно, но не с рождения. Он то появляется, то исчезает, у него так много дел по всему миру... Я не знаю, чем он занимается там, но наверняка опять решает вопросы, которые предлагает мой отец своим союзникам из-за моря. Но он очень добр и благороден.
- Да, я уже успел оценить.
Тут из-за полки с папирусами показался сам человек в черном.
- Как вам тут одним? Без меня? Не страшно ли вам, госпожа, быть наедине с этим рабом?
- Вовсе нет, - отрезала Мери. - Он весьма благородный человек и никогда не причинит мне вреда.
- Я знаю, знаю! - ответил визирь. - Я лишь шучу. А вам, - обратился он к Корнелиусу, - пора возвращаться на свое место, выспитесь хорошенько - у нас завтра много работы.
- До завтра, Корнелий! - сказала Меритенмут, поднимаясь с места.
- До завтра, о великая, - ответил он, и визирь увел его под руку из библиотеки.
Когда они шли по коридору, визирь спросил:
- Ну как, вы уже делаете успехи?
- Конечно, я прочел уже три...
- Я не о скучных свитках, друг мой.
- А о чем же?
- Не надо разыгрывать здесь спектаклей, хорошо? Вы же знаете, что я говорю о дочери фараона, о прекрасной маленькой женщине с большой душой и ласковым сердцем.
- Мы лишь разговариваем, и все.
- Даже странно. А мне показалось, что вы ей нравитесь.
- Не может быть, наверное, вы ошиблись.
- Разве? А, по-моему, все предельно ясно.
- Что же вам ясно?
- А что, что вы для нее тоже стали особенным! Все сходится, линии жизни привели вас к ней, и она уже смотрит на вас, как на человека, которым можно восхищаться. Вы лучше всех работаете, вы самый благородный из всех, кого она знает, вы самый честный и справедливый, вы мужчина, который обладает всеми качествами, которых лишены все другие представители мужского пола рядом с ней... Вы настоящий, вы представитель реальной жизни, полной трудностей, и побед над ними. Вы живое воплощение силы человеческого духа, да и тела тоже, вы тот, кого не смогла сломать даже самая уродливая реальность, вы тот, кто побеждает ад своим упорством - и вы думаете, она не знает этого? вы думаете, ей не нравится это? Да скоро она будет без ума от вас.
Каждый раз, как его звали на работы, он надеялся, что ему предстоит встреча с ней - и когда это оказывалось не так, он не чувствовал себя сильным, не чувствовал себя в том радостном состоянии, в котором он бывал рядом с ней. С ней он ощущал себя свободным от всех оков, с ней он становился сильнее и... счастливее. Настолько, что забывал о том, что он раб, о том, что он в аду, о том, что он в сердце дьявольской пустыни - с ней он был свободен. Без нее он снова становился рабом, снова возвращаясь в пустыню злого солнца и жгущих ноги песков.
Он повторял ее имя каждый день, он вспоминал ее лицо каждый час, он думал о ней каждую минуту и каждую секунду хотел быть только с ней.
…Стоял один из самых жарких дней, но внутри дворца было прохладно. Их шаги гулким эхом разносились по белым мраморным коридорам. Он смотрел на нее и молчал. Она же смотрела куда-то вперед, в пустоту. Внезапно она остановилась и посмотрела на него долгим, протяжным взором. Ему почудилось или в нем действительно было что-то странное?
- Ты думаешь, ты один чувствуешь себя запертым, один чувствуешь себя рабом? – спросила вдруг она. – Я такая же пленница - рабыня отца, условностей. Но освободиться я не могу - поэтому я хочу помочь тебе.
- Помочь? Но как…?
Она жестом приказала ему замолчать.
- Визирь, благослови его Ра, уже отдал распоряжения. Я не хочу видеть, как такой прекрасный человек как ты… - тут голос ее дрогнул, - зачахнет здесь, ведь стройка не вечна. Однажды она кончится, и ты вернешься в пустыни, в рабские жилища и будешь жить как раб... разве это жизнь? Ты читал древние писания, или уже успел забыть их?
Корнелий растерянно смотрел на дочь фараона и молчал.
- Там сказано, что выведет людей из пустыни только тот человек, который свободен и силен - свободен внутренне, силен духом и волей. Это сказано о тебе. Нет ни одного похожего на тебя - кто-то силен духом, но слаб телом, и полно хлипких мудрецов. Даже если бы не было этих древних сказаний, я бы поняла и без них, что именно Тебе суждено вывести людей из ада и сделать их свободными.
- Мне? Я…
Она посмотрела на него еще раз. Потом отошла в сторону и села на мраморную подставку для колонны, которой только предстояло водрузиться на это место.
- Все в моей жизни ненастоящее, неправильное, ненужное! – сказала Меритенмут печальным, дрогнувшим голосом. - Все эти льстецы, свита, двор - все такое фальшивое. Все неправильно, все не так, как надо. К чему мне все эти церемонии, Корнелий? Я хочу жить как ты, а не быть придворным цветком моего отца, хочу быть человеком, а не красивым украшением и рабой будущего мужа, я хочу быть свободной.
Корнелий продолжал смотреть на нее и молчать, но сердце его забилось в приступе непонятного чувства – ему хотелось жалеть ее, держать в своих объятьях, чтобы она никогда не выглядела такой расстроенной, такой печальной, такой….
Она взяла его за руку и усадила рядом с собой. Корнелия бросило в жар, она еще ни разу не касалась его и не садилась так близко.
- Я не могу видеть, как вы терзаетесь здесь! – сказала она. - Это ужасно, ужасно! Мой отец бессердечный человек - и что с того, что я его дочь? Я не хочу быть дочерью бессердечного палача! Я помогу вам бежать.
- Бежать? Это слишком сложно, слишком рискованно...
- Как вы можете мне такое говорить - вы, самый смелый, самый сильный и самый умный человек из всех, кого я знала? Вы должны быть свободным человеком - а здесь вы раб. Неужто вы смирились с этим?
- Нет, не смирился, я и раньше думал о побеге, но не было возможности.
- Так вот я даю вам такую возможность. Визирь тоже не против - вернее, он закроет глаза на все это.
- Но я имел в виду, что рисковать будете вы.
- Я? Обо мне не беспокойтесь, мой отец ничего мне не сделает! В крайнем случае, отдаст замуж поскорее - да мне все равно этой участи не избежать. На тысячу рабов больше или меньше - ему все равно, для него это как игрушки для ребенка, он больше людей хоронит каждый день на пустырях в общих могилах, когда те умирают от голода и тяжелой работы.
- И как вы сможете помочь?
- Мы с визирем отведем вас и еще группу рабов на окраину города, к порту, где вас будет ждать снаряженный корабль финикийцев. Мы возьмем поменьше охранников, этих извергов, что калечат вас палками и издеваются над вами! - чтобы вы могли избавиться от них; потом вы заберетесь на корабль и успеете уплыть. К тому времени как мы с визирем расскажем о том, что же случилось, вас уже никто не догонит.
- Такой план возможен только при вашей помощи, потому что всегда для рабов брали много охраны, у нас даже не было возможностей для сопротивления.
Я не знаю, как благодарить вас!
- Не надо, пожалуйста. Я делаю лишь то, что должно быть сделано. Так не должно быть - чтобы люди, подобные вам, заканчивали свою жизнь в рабстве. И визирь тоже говорит, что вам суждено бежать отсюда.
- Суждено?
- Именно так, он верит в одно древнее предание о том, что придет однажды великий человек из Рима, и, будучи рабом, восстанет из рабства и вернется домой. Я не знаю всех деталей этого рассказа….
- А визирь, похоже, все их знает?
Позади них раздалось тихое покашливание. Это был человек в черном, черный Визирь. Он хитро улыбался.
- Да, визирь, похоже, действительно знает все детали древних мифов, о великая Меритенмут! - сказал он.
- Визирь? Вы появились так незаметно, - сказала дочь фараона.
Человек в черном лишь улыбнулся.
- Я пришел сообщить вам, что ваш отец, великий из великих, солнце нашей страны, и луна всего мира, решил, что именно вашей рукой будут написаны письмена на стенах храма. Вам надо начертать образцы всех букв, дабы рабы смогли скопировать их на стенах святилища Себека.
- Ох уж этот ваш бог с головою крокодила! - воскликнула Меритенмут. - Бог, которого никто не видел, но которого все изображают - и наш храм будет заполнен мутной водой для крокодилов, это ли не глупость?
- Ваш отец настаивает на том, чтобы это было сделано именно вашей рукой. Да и я тоже так считаю.
- Несите папирус, визирь.
Пока дочь фараона и визирь, склонившись над папирусом, занимались выведением аккуратных иероглифов, Корнелий мучительно соображал, стоя в сторонке - побег! это же... это побег, о котором он так давно мечтал! даже не верится, что это может случиться благодаря этой прекрасной, доброй женщине, какая удача! но надо обдумать все-все детали, на словах пока выглядит достаточно убедительно, но как будет на деле? надо предупредить остальных рабов, только тех, кому можно доверять, ведь кто-нибудь обязательно продаст их с потрохами - знать должны только избранные, такие как он.
Работы велись вечером, когда солнце было не столь злым, и Меритенмут в окружении стражников и визиря, а также нескольких придворных толстяков, ходила за группой рабов, которые собирались приступить к выдалбливанию букв на стенах. Дочь фараона держала в руках стопку папирусов, на которых ее рукой были нарисованы все буквы алфавита. Она показывала картинку Корнелию, который стоял рядом с ней - в этот момент стражники напрягались, мало ли что выкинет хитрый раб - а потом он поднимался на лестницу и выводил этот рисунок на стене храма куском меловой извести. После чего остальные рабы начинали набивать это в камне. Каждый день набивалось по фразе, и каждый раз это были древние сказания, фразы из уст богов и все такое прочее, в первую неделю было набито "И я нашел их барахтающимися у моих ног". Что это значило, понимали лишь немногие, но визирь внимательно следил за правильным написанием и за тем, чтобы все буквы были ровными. Для визиря, очевидно, все это имело какой-то смысл.
….Корнелий наблюдал за стонущими от работы рабами и понимал, что из этого ада нужно бежать. Сколько дней он отдал впустую, истратив силы и волю на эту каторгу. Надо было бежать, как говорила Меритенмут, бежать и использовать свой последний шанс, очутиться дома, обнять старую мать - жива ли она? - и больше никогда даже близко не появляться у берегов проклятого Египта. И работать на благо своей семьи, а не убивать себя за фараона, не наблюдать, как падают без сил друзья, такие же невольники плена, как и он, не слышать стоны и звуки ударов, свист плеток и злые окрики, не есть рабскую похлебку и не спать на деревянных настилах - надо было бежать. Надо воспользоваться предложением дочери фараона.
Разговор с Ахабом был короток. Ахаб, казалось, ждал этого момента долгие годы.
- Я могуч, но я не умею думать как ты. Все что ты скажешь, я выполню, но ты должен сказать мне все, - сказал он.
Корнелий изложил весь план могучему нубийцу, а через ночь об этом плане узнали еще несколько рабов из тех, кому можно было доверять. Поначалу многие боялись жестокой кары, но, узнав, что в дело вступила сама дочь фараона и визирь, воспряли духом. Все понимали - план очень хороший, он сработает, он точно сработает.... Корнелию доверяли - он был лучшим из людей для рабов, он был вхож в покои фараона и поэтому знал все что нужно было.
Неделями кипела работа по подготовке побега. Собирались скромные пожитки, перевязывались старые раны, массировались уставшие ноги, люди старались не получать ударов кнутом от охранников, дабы не быть искалеченными перед большим побегом. Уныло молчали лишь старики, не имеющие сил к длительному переходу через пустыню. Они понимали - молодым принадлежит путь к свободе, их же ожидала смерть в рабстве. Они отдали все силы на служение египтянам, и теперь не могли даже надеяться на свободу.
- Слушай, Корнелий, сынок, - окликнул его однажды старик с непроизносимым арабским именем. - Когда ты вернешься на родину, дай обещание мне, остающемуся умирать здесь.
- Какое же?
- Никогда не возвращайся к этим берегам. Даже если тебя будут манить все драгоценности мира. Здесь, в аду, даже золото пахнет смертью. Я попал сюда из-за жажды золота, и считай, продал свою жизнь за горсть монет. Поэтому, сынок, никогда не возвращайся в этот ад, чтобы не манило тебя сюда, какая бы сила не звала тебя.
- Конечно, старец. Никто из нас не вернется сюда даже под страхом смерти.
Старик кивнул, но взгляд его был недоверчив, будто он не поверил Корнелию.
… Меритенмут вошла, незаметная, как тень, пряча слезы в уголках глаз; притворялась, что все хорошо.
Она стояла рядом с визирем и молча смотрела на Корнелия, находившегося во главе армии рабов. Он понимал, что видит ее, скорее всего, в последний раз.
Он знал, что сейчас она скажет ему "прощай". Он выйдет сейчас отсюда и больше никогда ее не увидит. Ему захотелось обнять ее, прижать к сердцу, дрожащему от боли, но он не мог. И вот - последнее "прощай", последнее "прости"... все это казалось ему таким... неправильным, ненастоящим, будто всего этого не было на самом деле.
- Мы еще увидимся, друг мой - быстрее, чем ты думаешь! - сказал черный визирь.
Корнелий кивнул ему. Кивнула и Меритенмут, которая смотрела на него глазами, полными слез.
Она молча ушла, скрывшись во тьме строений.
И Корнелий знал, что будут еще бессонные ночи, будут еще пролиты слезы, будут еще воспоминания - черные как ночь, и светлые, как день; но сейчас надо было спасать себя и своих друзей от будущей погони, реализовать план спасения.
Поздней ночью они высыпали на ледяной песок пустыни и молча, не делая никакого шума, как темная тень в самой черной ночи, побежали. Ноги топтали ненавистный им песок в надежде покинуть этот берег навсегда, лица смотрели только вперед, в будущее, забыв о прошлом, которое они так ненавидели. Они обошли дворец визиря за много сотен локтей, и никто их не заметил, как и обещала дочь фараона. Это было самым страшным - рабы боялись, что их обманут, и что сейчас на них выступит армия охранников с мечами, но этого не случилось. Когда показались первые лучи солнца, они уже были так далеко, что никто не мог догнать их даже не быстрых лошадях. Они делали короткие перерывы, чтобы восстановить дыхание, но не более того - никто не хотел даже есть, настолько была сильна воля к свободе. Все понимали - полдня пути и все. Полдня пути и конец. Даже если их поймают, они умрут в битве, но не в рабстве. А если не поймают - их ждет дом и свобода. От этой мысли ноги бежали быстрее, легкие перекачивали все больше воздуха, сердца стучали чаще, прибавлялось сил. Отдохнем потом, либо в Аиде, либо на свободе, думал каждый из рабов, от мала до велика.
…Он уходил все дальше от проклятого Египта, где провел самые ужасные годы своей жизни, и с каждым шагом он был все ближе и ближе к свободе. Рабство, голод, тяжкий труд на фараона остались позади. Еще полдня пути, и их не смогут догнать, даже если захотят. Визирь и Меритенмут позаботятся о том, чтобы за ними не началась ранняя погоня, это внушало все больше и больше надежды на
счастливый исход.
И с каждым шагом он был все дальше и дальше от нее. Она оставалась там, позади... и его сердце оставалось тоже там. Словно невидимая нить связывала его с дочерью фараона, с лучшей из женщин, и чем дальше он шел, тем сильнее натягивалась эта нить. И с каждым шагом становилось все больнее, все тяжелее.
Вот он уходит, уходит навсегда, и больше никогда не увидит ее. Она вернется в свой храм, и рано или поздно ее выдадут замуж за какого-нибудь сына королевской крови...
Он вспоминал, как она смотрела на него - она не хотела, чтобы он уходил от нее. Не хотела, но не подавала виду, держала себя в руках... благородная Меритенмут не желала, чтобы что-то омрачило его уход, чтобы что-то удерживало его, и не показывала своих чувств, ради того, чтобы ее любимый человек - он, Корнелий, обрел свободу.
И ради чего он преодолевал весь этот ад? Ради побега? Побега куда? В жизнь, где его ждут родные - но та, которую он любил, оставалась навсегда позади. И все потеряло смысл. Он шел вперед, но ноги не хотели двигаться, сердце тяжким грузом тянуло его, привязанное к этой невидимой нити, что зовут любовью - и силы покидали его. Его, Корнелия Сераписа, сильнейшего из рабов, человека, который преодолевал все, победил сам ад и почти вышел из него в чертоги жизни!
Он шел вперед и глотал колючие комки в горле, сердце его стучало вязко и тяжело, и ему было очень плохо - словно силы покинули его. Он ослабел, шаги его замедлились, внезапно он был потрясен до глубин своего существа тем, что потерял, обретая свободу.
Если бы она спросила его - хочешь ли ты остаться? - он бы сказал - да, остаюсь!
И эта дорога в пустыне, под радостные возгласы тысяч людей, которые уже были готовы стать свободными, убивала его, убивала все живое, что было в нем, и он не хотел этого больше.
Он пытался идти как раньше, но не мог. Тоска била его под дых, сжимала сердце костлявым кулаком, пыталась подломить ему колени, заставляла трястись руки при каждом воспоминании о божественно красивой дочери фараона.
Среди бегущих рабов у него не было близкого человека, не было никого, кто бы понимал его с полуслова - все годы жизни он был среди них как будто бы чужой. Он шел с ними, но он не был одним из них. Он вспоминал, как, общаясь с Меритенмут, ему даже не приходилось заканчивать фразы - она понимала все, что он хотел сказать, с полуслова, с полувзгляда, словно у них был один разум на двоих; а здесь он был одинок среди боевых товарищей, и будет одинок там, куда вернется - ведь та, кто понимала его до глубины измученной души, оставалась позади. Корнелий страдал от понимания того, что любит ее, любит, как никого никогда не любил, и у него даже губы дрожали от тоски и желания заплакать от горя.
Проклятый визирь! Все он, он сводил их, постоянно оставлял вместе, наедине, словно желая их встречи, словно желая, чтобы они полюбили друг друга и оказались скованными этой цепью - в воспаленном мозгу Корнелия зародилась мысль о том, что человек в черном замыслил все это заранее, что это была его зловещая игра, какой-то подлый план, который реализовывался помимо воли Корнелия, словно бы черный визирь управлял силами, которые больше власти фараона, сильнее воли самого сильного человека, сильнее желания покинуть ад... о черный визирь, если ты хотел, чтобы так случилось, то ты страшный, коварный человек, думал Корнелий, шагая по песку из последних сил.
- Что с тобой, друг? - спросил его Джоттей, великан из Нубии. - Тебе совсем плохо, того и гляди, тебя придется нести. Скоро вода, поднажми!
Корнелий лишь кивал усталой головой, в которой уже бушевала буря сомнений, в которой демон любви плясал и визжал от дикой радости…
Как ему было забыть Меритенмут, если с ней осталось все, что делало его человеком? Только с ней рядом он был счастлив, только в ее присутствии он становился тем, кем был на воле - но сейчас его свобода была рядом с ней, и только с ней. В этой пустыне, в этом мире, где у него больше не было любви, он был по-прежнему рабом, рабом одиночества и разорванного в клочья сердца. Он шел по пустыне, и постепенно осознавал, что в его душе - та же пустыня, тот же сухой песок, та же выжженная земля, точно так же внутри него нет ничего живого. И он понял, что куда бы он не пошел, куда бы не сбежал, от какого бы плена не избавился, пустыня всегда будет в нем самом - если он будет без своей любимой женщины. Его тело страдало от жары и усталости, но душа мучалась не меньше, и если интересами тела он привык пренебрегать, то душа рвалась обратно так сильно, что он слабел от этого...
Что ему был целый мир - мир одиночества и тоски по самому прекрасному в мире, что он сам, добровольно оставил? Он построил свой мир вокруг нее - и теперь этот мир перестал вращаться. И вот сейчас он шел по этой дороге - дороге к свободе и воле, но не хотел этого, он хотел вернуться, и навсегда остаться со своей любимой женщиной. Визирь помог бы им, они бы справились - пусть бы даже боги прокляли их, а люди бы охотились на них, но они были бы вместе, вместе, он любил бы ее, она любила бы его... И он шел по этой дороге и все, что видел - это не песок и солнце, и не блестящую на горизонте воду, а только ее лицо, только ее фигуру в белых одеяниях, только ее глаза, полные слез и боли, которую он причинил ей. И если он вернется, то она дотронется до его лица своими нежными пальцами - и все плохое будет стерто, все злое уйдет и...
- Вода! Вода!!! - услышал он крики радости, это рабы увидели озеро, где их ждал корабль. Оно виднелось вдалеке, идти было еще долго, но рабы словно обрели новые силы, и, напрягая все мышцы, рванулись вперед.
Ахаб посмотрел на Корнелия.
- Вода, Корнелий, мы свободны!!! Хочешь, я понесу тебя? - сказал нубиец. - Совсем скоро мы будем дома!
Но Корнелий уже все для себя понял.
Он застыл на месте, сердце его застучало молотом.
Потом он повернулся и побежал прочь.
- Стой! Куда ты!!! - закричал ему вслед Ахаб. - Ты погибнешь!
Но Корнелий чувствовал, как силы возвращаются к нему, непривычная слабость покидает его, и первозданная энергия, что всегда безошибочно вела его, вливается в его вены, и легкие наполняются горячим воздухом; и туман в голове покидает его. Назад, назад, туда, где он был счастлив, счастлив рядом с любимой женщиной. Солнце било ему в глаза, поджаривало его плоть, но с каждым шагом по пути к Ней он становился сильнее, усталость и разбитость покидали его - и не нужна ему была больше свобода, и не нужен дом. Его свобода и его дом были отныне рядом с ней, так ему было суждено, такова была его судьба. И вот уже развел руками Ахаб, пытавшийся его догнать, и вот уже его черная тень исчезла в песках пустыни, а Корнелий бежал и бежал обратно во мглу египетского ада - зная, что силы победить любое зло больше не покинут его, покуда он будет рядом с Ней.
НА МОСТУ.
Обольстительное, прекрасное — я говорю о женском лице,— распаляет пламень, жажду жизни, смешанную с
такой горечью, какую обычно рождают утрата и отчаяние. Шарль Бодлер
В сердце Джека Дентона всегда было много любви. Слишком много любви. Он любил всех женщин, с
которыми его сводила судьба, самой чистой и преданной любовью, забывая, однако, что не каждая из этих
женщин любит его так же сильно - если любит вообще... От этого он страдал так, как мало кто страдал.
Конечно, вся эта боль была причинена ему своими же собственными руками, если можно так выразиться, но
ему было от этого ничуть не легче. Он искренне, беззаветно любил и тяжко, болезненно страдал, когда любовь оставалась безответной. Сердце его исстрадалось до последней грани, до последней черты. Скольких вечно любимых он похоронил в своей душе, когда они уходили, улетали, уезжали... и с каждой из потерянных любовей он терял часть самого себя. В конце концов, от его личности осталось совсем чуть-чуть - лишь растерзанная душа и разбухшее, обезображенное ранами, сердце, которое сгорбило своей тяжестью его усталую спину.
...Джек смотрел вслед самолету, удаляющемуся куда-то ввысь. Выругался, кашлянул, затянулся сигаретой из
мятой пачки. Вокруг сновали люди с баулами, но Джеку было не до них - самолет навсегда лишил его
любимой Алекс. Один час оставался до рождества, которое Джек будет встречать один. Алекс бросила его и
улетела к мужу. Мечты на совместное счастье были уничтожены.
Алекс была странной - по своим собственным меркам - вечно мучаясь от своего бытия домохозяйки; с ней
Джек мог быть слабым и печальным, сломленным и грустным, и это не смущало ее - он воплощал в себе в
такие моменты все то, к чему она так стремилась внутри себя - мир рефлексии, грусти, творческой печали,
мир рыцаря печального образа. И он мог спокойно сидеть с ней, обнимать ее, как матушку в детстве, и
рассказывать ей что-то печальное и страшное из своего прошлого; а она гладила его по голове своей мягкой
рукой, и ощущала себя счастливой, погружаясь в этот нежный, печальный мир вечерних разговоров, в
которых она могла быть спокойной и отстраненной от любых грубостей мира, от бытовых, неприятных
осколков его... Она называла его Пушистиком, сама не зная почему; она говорила ему, что он "плюшевый" - и
кто знает, может это так и было.
...Одинокая деревянная табличка болталась на дверях старого бара. Ветер играл с ней, закручивая ее на
веревочке, с помощью которой табличка крепилась к двери. Темнело, солнце зашло за тучи уже давно, но
ночь все еще не наступала. Джек сидел за стойкой и глушил одну стопку за другой. Он вспоминал Натали, с
которой часто выпивал вместе в этом самом заведении. Несколько месяцев самой ласковой любви.... Но и
Натали ушла к другому. Просто так - оказалось, они давно друг друга знают и... Джек не хотел даже думать об этом, вспоминать об этом.
Он видел Натали в худшем ее виде - с утра, заспанную, с распухшим от сна лицом, с прыщиками на лбу, без
косметики, с дурным запахом изо рта – видел, ощущал все это и любил. Любил так, как любят самого себя,
как часть самого себя - и ничто не могло его заставить отвернуться от нее. Любой другой сказал бы, что она
некрасива, даже неопрятна, но ему было все равно - привычное понятие о красоте для него с приходом
Натали умерло. Что ему было до красоты блестящих и гламурных девиц, когда у него была Натали? Натали
была чудом каждую минуту их совместного пребывания. И вот это чудо исчезло - растворилось, испарилось,
кончилось.
...
...Он взглянул на часы. Десять утра. Он приоткрыл окно и выглянул на улицу – небо было серым, словно бы
стояло совсем раннее утро. Он включил радио, все верно, диктор сообщал точное время – одиннадцатый час.
День для Джека только начинался. Он сел на кровать и помотал головой. По утрам он особенно часто
вспоминал свою Мари. Она частенько вставала раньше него, открывала окна, начинала двигаться, громко
говорить, смеяться, будить его... теперь же он спал, сколько хотел, но это его не радовало. Джека восхищала ее
молодость, свежесть, открытость, девичество, с ней он сам становился моложе, здоровее, радостней... до поры
до времени, покуда не понял, что не может без нее жить. А она открыла для себя мир дружеских гулянок,
веселья в кругу сверстников, среди своих, с кем у нее были общие интересы. И она медленно, но верно
отдалялась от него. Они все больше молчали наедине, любовь стала холодеть, объятия не согревали более... и
она не стала дожидаться окончания этого, и ушла. Джека впервые оставили один на один со всем миром. И
он даже не пытался ее остановить, не сожалел - знал, что по другому и не может быть, и даже сам говорил об
этом.... но вопрос "почему", или скорее - "за что", мучил его и по сей день.
... Он лежал на полу и думал только об одном - когда же это мучение кончится? Он держался за голову,
которая трещала под напором мыслей изнутри. Мари, это рыжее, молодое и красивое существо, покинуло его,
и вот он был совсем один, и не знал, что же делать со своей жизнью без нее. Голова горела, сердце
разрывалось, у него не было сил пережить это на ногах, и вот он лежал без сил, обхватив голову руками. Мари
была для него всем - любимой женщиной, сестрой, подругой, даже иногда матерью, и зачастую дочерью, она
была олицетворением всего женственного и прекрасного, что существовало в жизни. Он любил, как она
улыбается, любил, как она плачет, любил ее всю с ног до головы - любил ее молодость, любил ее глупость,
любил ее заносчивость, любил ее истерики, что она закатывала ему все чаще, любил все, что было связано с
ней. И вот теперь он без нее. Совсем один.
...
Он играл на своей любимой гитаре все более и более грустные, даже мрачные мелодии. С каждой нотой, с
каждым аккордом музыка становилось все темнее, все чернее. Он напевал себе под нос слова, сочиненные
для Алекс... или для Мари? а может, Натали?... он уже не помнил, не хотел помнить имена, но слова запали в
душу - хоть они и были глупы до невозможности:
«Я посылаю тебе поцелуй, не отвергай это страстное тело. Я проведу с тобой жаркую ночь, шепча о любви
несмело».
Допев эти слова, он умолк. Больше к нему не шла рифма. Да и гитара издавала немощные, замученные звуки
- музыка ушла от него, как только любовь ушла из сердца.
С ним рядом жил Мэтт, тихий парень лет двадцати пяти, такой, как бы это выразить... - пришибленный.
Говорили, что у него была травма головы и что он лежал в психушке. К нему иногда приезжали друзья -
парень с молодой женой. Они все хотели забрать его с собой, но почему-то этого никак не происходило... Но
Джеку было все равно - тихий сосед лучше пустой комнаты, куда в любое время смогут заселиться вечно
пьяные пуэрториканцы и их крикливые подруги, или вредная старушенция, которая будет следить за каждым
твоим шагом. В общем, Мэтт был хорошим парнем, но смотреть на него было страшно - не зная его, можно
было сказать, что он работает, не покладая рук, в шахте или на стройке, и потому такой - вечно сгорбленный,
словно страшно усталый, разбитый. Но он был безработным и жил на медицинскую пенсию - шутка ли, в
свои двадцать с чем-то, уже отлежать свое в дурдоме. Джек жалел его, но близко не общался - Мэтт лишь
глупо улыбался и вечно молчал, лишь изредка отвечая на вопросы, и то односложно - да, нет, хорошо... Джек
смотрел на него, и понимал что это - его, Джека, будущее. Мэтт своим внешним видом выражал все то, что
Джек чувствовал внутри себя.
Работа была скучна и только раздражала все больше с каждым днем. Одно и то же, одно и то же, работа-дом,
дом-работа...
Жить в такой обстановке становилось невозможно. В личном все шло под откос - да что уж там, лежало у
подножья в руинах! - женщины исчезали из его жизни одна за другой, оставляя после себя в его душе только
смерть и разрушение, все его раны кровоточили - кровоточили безбожно, из всех щелей... ему грозило полное,
абсолютное одиночество, без какой-либо радости жизни - оказалось, он не мог радоваться жизни, никого не
любя. Тут и сосед, Мэтт, вышел на веранду и тихо плакал, все вспоминая о какой-то Джессике и каком-то
черном человеке, который отнял ее у него. Джек не выдержал это жути и выбежал из дома, хлопнув дверью,
напугав несчастного Мэтта до смерти.
...
Джек решил покончить с собой. Сжимая грудной клеткой истерзанное сердце, в тот роковой четверг он
оставил свое жилище и пошел, куда глаза глядят. У него не было плана, не было никаких идей, он просто…
шел. Дул ледяной ветер, стоял февраль. Снега почти не было - просто холодный, но неуемный ветер. Джек
даже не оделся подобающе, по погоде - зачем?... Он увидел Чикагские Мосты. Один на высоте двадцати
футов, другой, над ним, возвышался на высоте футов тридцати. С трудом шагая от накопившейся усталости,
Джек подошел к перилам нижнего моста и посмотрел вниз, на черную воду. Река, унеси мое тело, унеси так
далеко, чтобы никто никогда не нашел, - думалось Джеку, пока слеза, не выдержав, предательски вытекала из
глаза. От ледяных перил мерзли руки - но что было жалеть руки, когда предстояло избавиться от всего тела и
самой жизни?... Тут за его спиной раздалось покашливание. Джек резко обернулся. Напротив него стоял
человек в черном деловом костюме и смотрел прямо на него. Джек чертовски разозлился - что этот человек
делает здесь в три часа ночи?!
- Вы кто, черт побери? - зло спросил Джек.
- Да, я, собственно, никто, - улыбнулся человек в черном. - А вы чего смотрите на воду уже битый час? Ужасно
холодно! - он как бы демонстративно потер друг о друга руки в черных кожаных перчатках.
- Вам какое дело? - спросил Джек. - Идите своей дорогой.
- Я, конечно, пойду, но я позволю себе дать вам один совет.
- Совет? Какой к черту совет?! - вспылил Джек. - Идите к дьяволу!
- Это непременно, но уж если вы собрались с этого моста прыгнуть, то боюсь, вас ждет нечто худшее, чем
смерть.
- Что-что?
- Вы же, очевидно, собрались покончить с собой? - спокойно продолжал незнакомец. - Иначе чего вам тут
делать среди ночи, да еще по холоду?
- Вы... да.
- Так вот, прыжок отсюда вас не убьет, а сделает вас калекой. Тут недалеко лететь, да и берег близко. Вы либо
доплывете до берега, последовав инстинкту выживания - он такой коварный! - либо получите тяжелые
травмы. Останетесь на всю жизнь калекой. Оно вам надо? Вы же хотели умереть, зачем еще вам жить лет
пятьдесят, прикованным к инвалидному креслу?
Джек лишь хлопал глазами.
- Вы серьезно?
- Конечно! Я не собираюсь вас отговаривать от вашего поступка - это было бы насилием против вашей
личности. Я лишь помогаю вам, у вас - полная свобода выбора. Вы лучше прыгните с того моста, что повыше,
и с середины оного. В этом случае вам придется далеко падать, вы сильно ударитесь о воду, потеряете
сознание, и течение нескоро прибьет вас к берегу. Вы либо утонете, либо замерзнете. Я бы рекомендовал вам
пистолет, но раз вы решили-таки прыгнуть с моста...
- С... сп... спасибо, - замерзшие губы Джека почти не двигались.
- Ну что, последуете моему совету? Я плохого не посоветую.
- Не знаю, стоит ли вам доверять...
- Как знаете, уважаемый! - сказал человек в черном. - Но если решите сделать по-своему, я обязательно приду
проведать вас, когда вас отправят из больницы на кресле-каталке. Помогу даже финансо...
- Хватит! Хватит! - воскликнул Джек. - Я понял вас.
- Это весьма радует! - улыбнулся мужчина в черном деловом костюме. - Удачи вам на том свете! Правда,
говорят, самоубийцы попадают в ад.
- Во-первых, я не верующий, а во-вторых, эта жизнь уже и есть ад. Самый настоящий. Глядишь, там будет
лучше.
- Вы чертовски правы, друг мой. Впрочем, мне пора. Оставляю вас! - и черный человек, откланявшись,
удалился во тьму ночи.
Джек стоял, наблюдая за его уходом. Потом отвернулся и зашагал дальше. Через пять минут неторопливого
хода - ноги не очень хорошо слушались - он был на втором мосту. Предстояло подняться на его середину -
мост уходил крутой дугой вверх, образуя полукруг. Началась метель, белые снежинки заплясали в воздухе,
заслоняя видимость. Джек зашагал все выше и выше, поднимаясь навстречу смерти.
И тут он увидел силуэт женщины. Не веря своим глазам, Джек подошел поближе - да, это была женщина.
Молодая, в белом свитерке, в белом же подобии берета. Стояла и смотрела на воду у самых перил, на самом
пике мостовой дуги - при этом ежась и сжимая себя за плечи сложенными на груди руками. Через
пять-десять секунд она все-таки заметила его и замерла, как вкопанная, даже ладони в белых перчатках
замерли, словно застыли. И какая-то неведомая сила влекла Джека к ней. Хотя можно было уйти,
повернуться и уйти... впрочем, чего сейчас терять, и к чему церемониться, когда самой жизни предстояло
кончиться.
- Вы кто? - спросила она первой.
- Я Джек.
Этот ответ словно поставил ее в тупик.
- Вам не холодно? - спросил ее Джек.
- А вам?
- Мир вообще холоден.
Они помолчали, изучая друг друга.
- Я пришла сюда покончить с собой, - вдруг сказала женщина.
Вблизи она выглядела лет на двадцать пять, слегка потрепанная. Джек озадаченно уставился на нее. Жизнь
ставила его в тупик за тупиком.
- Чего уставились? Наверное, сейчас начнете отговаривать?
- Я?... Да я не поэтому... я не уставился...
- Уходите. Не мешайте мне, раз ничего не собираетесь говорить.
Джек потерялся в мыслях.
- А почему вы хотите прыгнуть? Я не отговариваю вас, мне просто интересно знать.
- К чему жить, если все, ради чего я живу, не было дано мне?
Джек внутри себя словно бы повторял эти слова. Как он понимал эту одинокую и несчастную женщину - кто
бы знал. Кто бы только знал...
Она продолжала: - Разве ж это жизнь, когда ничего не получается, нет никакой любви, все любимые уходят в
пустоту... ради чего жить? Ради сытой жизни в пустоте? Когда у тебя все есть, кроме любви и счастья? Это не
жизнь, это ад. Ад на земле. Вот спрыгну с моста - говорят, я в ад и попаду. Я уже хочу туда, потому что в аду
нет никакой любви, там ее не обещают. А здесь, в нашей жизни - все время есть этот призрак счастья,
семейной жизни... и он мучает меня. Мучает так, что не хочется больше жить. Вот прыгну - и навсегда
избавлюсь от этой проклятой любви, которой все равно нет, избавлюсь от этого проклятого одиночества.
Джек потрясенно опустил голову. Это женщина понимала все, что мучало его всю его жизнь. Он слушал ее
слова, ее дрожащий от холода и вселенской тоски голос, и ничего не мог с собой поделать - это была ТА
САМАЯ, единственная, которую он уже тысячи раз находил и тысячи раз терял.
- Вы меня вообще слушаете?! - вдруг спросила она раздраженно.
- Мне не надо вас слушать, мэм, - ответил Джек. - Все, что вы говорите, мне знакомо по себе.
- То есть?...
- Я вас понимаю.
- Никто меня не понимает.
- Я понимаю, - повторил он.
- Почему?
- Потому что я сам хочу прыгнуть с этого моста. Повисла пауза. Он все так же, не поднимая головы, смотрел
исподлобья, не понимая, что делать с собой, с ней, с ситуацией, с холодом, с ветром, с ледяной водой под
ними, с миром вокруг них.
- Вас как зовут? - спросила она сухо. Ветер все так же заигрывал со снежинками.
- Джек. А вас?
- Анабель.
- Красивое имя.
- В наших краях оно привычное.
- А вы откуда?
- Издалека.
- А я местный.
- И мы оба на этом мосту.
- Да.
- Все равно ничего больше не изменится от нашего разговора, жизнь изменила мне.
- И мне.
- Нам обоим.
Он посмотрел на нее. В ее глазах стояли слезы. В этот момент его сердце начало биться о стенки грудной
клетки, словно говоря ему - нет, не все еще кончено, это еще не конец, вот оно! Она все еще смотрела на него,
не отводя глаз. Он хотел что-то сказать, но слова замерзли в глотке. Она отвернулась и посмотрела в сторону,
вниз, на ледяную воду далеко внизу. Потом сделала шаг к перилам.
- Стой! - сорвался Джек. - Не надо.
Она печально посмотрела на него и сделала еще шаг в том же направлении. Тут Джек бросился к ней и
крепко обхватил ее. Она даже не пыталась вырваться, и лишь отворачивалась от него, все глядя на ледяную
пропасть внизу.
- Не вздумай, не вздумай, ты что, дурочка, не надо! - бормотал Джек, не отпуская ее.
- Ты хочешь, чтобы я жила? - наконец спросила Анабель.
- Хочу.
- Ты же сам только что хотел уйти из жизни.
- Еще пять минут назад я не знал тебя.
Она посмотрела на него - опять. Глаза ее были более бездонны, чем река под ними. Ее руки скользнули по его
спине - она обняла его. Что-то внутри Джека дрогнуло. Он, в этом лютом февральском холоде, растаял от
тепла ее тела. Он чувствовал, как билось ее сердце - так близко к его собственному. Он поцеловал ее. Она
ответила ему - их оледеневшие губы оживали, неловко скользя друг по другу, челюсти подрагивали от холода.
Она держала его так же крепко, как и он. Джек почувствовал, как жизнь, которую он так хотел потерять,
возвращается к нему. Наконец она отпустила его. Он разжал руки.
- Не прыгай, Анабель. Я люблю тебя.
- Я... я не буду. Теперь не буду.
- И я не стану.
- Я тоже люблю тебя... Джек.
---------------------------------------------------
Даже не стоит описывать все то хорошее, что было с нашими героями. Вскоре они въехали в квартиру Джека,
и, как в сказке, зажили душа в душу. Это была та самая любовь, которую всю свою жизнь искал наш
несчастный Джек. И только сейчас он начинал понимать, как плохо, на самом деле, он жил до этого момента,
до встречи с Анабель. Он любил все в ней - от имени до разных ее безделушек. Анабель любила море, на
тумбочке возле кровати она держала разные фотографии с изображением океана, собирала разные ракушки,
небольшие морские камни... она даже не могла объяснить своего пристрастия. Около полугода счастье было
непрерывным. Джек чувствовал, как его душа, словно чистым потоком, омывается любовью Анабель. Его
прошлое стиралось в любовном прибое страсти. Каждый его день становился радостным и светлым - как
будто звезды и солнце протерли ветошью, любовно отряхнули от пыли и поставили на место. Он потерял себя
- и она нашла его. Он вновь полюбил жизнь, которую еще недавно так презирал. Только любовь могла спасти
его, и она спасла. Они с Анабель понимали друг друга так, как не мог понимать никто другой. Их роднила
одна и та же боль, но еще сильнее их связывало излечение от этой боли. Анабель была красива - но еще
прекраснее она была внутренне. Она все видела, все понимала, все чувствовала. Как будто Джек для нее был
открытой книгой. Она догадывалась о событиях из его прошлого, как будто знала его наизусть - настолько она
чувствовала его. С ней Джек мог быть нежен, не боясь показаться слабым. Он знал, что Анабель любит его
именно таким, какой он есть, любит его настоящим. Из обломков своих сердец они составили прекрасную
мозаику и завертели ее в калейдоскопе своей любви. Они целовались в ночном холоде, посреди снежных
чикагских бурь, и казалось, что их теплом можно растопить лед всего мира. Иногда она простывала от злобы
чикагского ветра, но Джек любил даже ее кашель. Они вместе ездили в кино на его старом Бьюике, и вместе
смеялись над барахлящим мотором. Больше Джек не вспоминал о своем прошлом. Да его просто и не было
больше - жизнь начиналась буквально заново, с чистого листа, с нуля. Еще несколько месяцев назад он
ощущал себя живущим в бесконечном аду терзаний - сейчас же он пребывал в райском саду прямо здесь, на
грешной земле. Иногда он думал, что слишком счастлив - но убеждался, что слишком много счастья не
бывает. Слишком уж был велик запас нерастраченной любви в их душах.... или так ему казалось. Все
прекрасное рано или поздно начинает становиться просто хорошим.
Спустя шесть месяцев самой настоящей любви, о которой простой смертный мог только мечтать, Джеку
начало казаться, будто что-то не так было в этой картинке, именуемой его жизнью. Вроде бы, у него было все,
что только можно пожелать. Работа, деньги, прекрасная женщина. Но какое-то странное чувство подтачивало
его изнутри, в сердце постоянно ютились какие-то сомнения - маленькие, но без устали снующие туда-сюда...
Ему казалось, что вся его новая жизнь какая-то искусственная, ненастоящая. Даже в любви Анабель он начал
чуять какой-то подвох, хотя к этому не было никаких поводов - ведь она спасла его от погибели, спасла не
только его жизнь, но и его душу... и все же он не верил ей до конца. Ему чудилась какая-то фальшь в ее глазах,
какая-то неправда в голосе, в манере речи, во всем ее поведении. И хотя она показывала, что любит его, он не
верил ей. Интересно, спрашивал он себя, понимает ли она это или нет? Но он отгонял от себя эти мысли.
Гнал прочь, но они садились поодаль и упрямо не сводили с него своих печальных и настырных глаз.
В один прекрасный день она просто исчезла.
Не оставляла никаких записок, посланий, собрала вещи. Ушла - и все. Тем утром Джек был в полной
прострации, на следующий день после ее исчезновения он был в глубоком шоке - не мог думать, чувствовать,
даже говорить. Он даже не мог осознать ужаса ситуации - жизнь навалилась на него тяжким камнем, и под
этим прессом было не до переживания трагедий. Паника началась на следующее утро, когда он понял, что ее
нет уже третий день. Он побежал в полицию, но там сказали, что в розыск ее объявят только по требованию
членов семьи. Джек пришел домой и весь вечер беспробудно пил - потом его стошнило, и он вырубился.
Наутро он схватил телефон, справочник и позвонил в первое же детективное агентство, нанял частного
сыщика, заплатил сколько требовали, без вопросов.
Детектив за первую же неделю огорошил его своими находками. Бывший коп из Нью-Йорка, по имени
Чарльз Даттон, массивный низкорослый черный парень, знал свое дело. Он нашел фотографии Анабель на
камерах слежения возле одной из главных банковских контор города. Кадры были размытые, черно-белые,
но Джек узнал бы свою любимую из тысячи и тысячи других - это была она. В деловом костюме куда-то
направлялась со строгим выражением лица. Куда?... . Все фотографии датировались днем или двумя до
исчезновения Анабель из его жизни. Джек судорожно перебирал бумаги, чеки, штрафы за парковку, и
фотографии. Вот походы Анабель - вместо визитов в магазин, как она сообщала ему, она шла в банковский
офис большого здания. Джек продолжил копаться в документах - этим зданием оказалось отделение одного
из крупнейших банков страны. Может, она сняла большую сумму, и по пути домой ее ограбили и, наверное,
убили? - думал Джек. Что Анабель забыла в банке? Джек никак не мог этого понять. Он отложил бумаги в
сторону.
Через пару дней Даттон принес ему фотографии работников и учредителей банка. Так, на всякий случай.
Оказалось, что весьма и весьма не зря... Изучая фотографии офисных работников и сияющих пластиковыми
улыбками людей в деловых костюмах, Джек наконец наткнулся на то, что снова чуть не повергло его на грань
самоубийства. На фотографии, подписанной "Учредитель компании Д. Де Уилл" красовался тот самый
мужчина, которого Джек встретил на мосту перед тем, как собирался покончить с собой. Конечно, на фото он
был в дорогом костюме, а не в черном пальто и перчатках, но и это лицо Джек узнал бы из тысячи...
Холодные мурашки атаковали спину, челюсть задрожала, в голове мгновенно поднялся слой густого тумана,
застилавшего глаза, пол под ногами заходил ходуном.
... Его словно оглушило, ноги чуть не подкосились, подкатила к горлу тошнота. Он сел, вернее, упал, в кресло.
Она ходила к этому человеку? Постоянно? К нему? А не к кому-нибудь другому? Случайно ли этот Де Уилл
оказался на мосту? За каким дьяволом этот большой босс поперся туда? Почему именно в это время? Но
Анабель, она-то зачем... зачем? Почему они с этим самым Де Уиллом оказались на двух мостах
одновременно? Неужели это все было задумано? Но зачем? Чтобы спасти его?.. какой бред, бред, - решил
Джек. Это какая-то паранойя, надо успокоиться. Он налил себе текилы и залпом выпил. В голове помутнело,
но пожар мыслей чуть затих. Он налил себе еще... и еще. Даже на пороге тяжелого пьяного сна мысли о
человеке в черном и Анабель преследовали его. Они - вместе? Они задумали все это? Заче..... - Джек
отключился.
Наутро Даттон заверил его, что клерк из фойе Института Финансовых Исследований подтвердил - Анабель
ходила именно к "большому боссу" на прием, и ни к кому другому. Возможно, именно Д. де Уилл имеет
отношение к исчезновению Анабель. Впрочем, Даттон не рекомендовал появляться на глаза столь
влиятельному человеку, и просил Джека подождать, но тому уже было плевать - на кону стояло все, абсолютно
все, и тянуть он не собирался.
Утром Джек стоял у входа в Институт Финансовых Исследований. Огромное, блестящее серебром зеркальных
окон и стен, здание нависало над ним, подавляя своей бетонной мощью. Швейцар вопросительно посмотрел
на Джека. Тот собрался с духом и вошел в услужливо открытую дверь. В холле он подошел к ресепшену.
- Здравствуйте! - сказал клерк за стойкой. - Вы к кому?
- Я... замялся Джек. - Могу ли я увидеть ваше начальство?
- Кого именно?
- Мистера Де Уилла, если это, конечно, возможно. Клерк окинул Джека взглядом.
- Вы не мистер Дентон, случаем? - спросил он.
- Да, это я. А откуда вы знаете...?
- Мистер Де Уилл ожидает вас.
- Ожидает? Меня? Почему? Я не предупреждал о визите....
- Это неважно. Если хотите, то лифт справа довезет вас к нему без остановок, - и клерк указал рукой на
черную дверь лифта, сверкающую полированным блеском неподалеку от гардероба.
Джек, ничего не понимая, не сказав ни слова, отошел. Постоял минуту, размышляя - а стоит ли? Не подстава
ли все это? Они уже все про него знают... и даже ждут. Здесь что-то не так. Уйти? Сбежать? Но зачем тогда он
так стремился сюда... Выругавшись про себя, Джек подошел к лифту и нажал на кнопку. Раздался гул, лифт
спускался откуда-то сверху.
- Удачи, мистер Дентон! - сказал клерк. Джек даже не посмотрел на него. Другие мысли занимали его.
Тут дверь отворилась, и раскрылась черная пасть широкого лифта. Джек шагнул внутрь. Двери тут же
съехались, легкий толчок содрогнул его ноги, и лифт тронулся ввысь. Долгие минуты продолжался подъем, и
все это время Джек пытался понять, как себя вести и что делать. Лифт остановился, двери разъехались,
обнажая просторный коридор. Джек вышел, огляделся. На протяжении всего холла не было видно ни одной
двери - лишь в самом конце плохо освещенного проема виднелся свет. Очевидно, именно туда ему и надо
было. Джеку стало немного страшно, но он переборол себя. В конце-концов, он пришел сюда искать правды, а
не трусить. Снова обругав себя нехорошими словами, он зашагал по коридору. Каждый его шаг отзывался
гулким эхом среди темных стен, и с каждым шагом свет становился ярче. Глаза слепли от яркого потока
солнечных лучей, но потом привыкли, и Джек разглядел, что уже дошел до открытой настежь двери в
просторный кабинет, в окна которого лился яркий утренний свет. Сожмурившись, Джек помотал головой.
- Есть тут кто? - осторожно спросил он.
- А вот и вы, друг мой! - раздался голос.
Джек узнал бы этот голос из тысячи других. Это был ОН - черный человек, которого Джек повстречал на
мосту в ту роковую ночь. Де Уилл сидел у окна в кресле, заложив ногу на ногу.
-Не хотите ли выпить чего-нибудь? - спросил он, поднимаясь.
Джек молча смотрел на него, не будучи в силах вымолвить ни слова.
- Мистер Дентон, что с вами? Все хорошо?
- Я... я пришел поговорить. На серьезную тему, - наконец сказал Джек.
- Что ж, а я ждал вас, чтобы вас выслушать. И кое о чем рассказать самому. Присядете? - Де Уилл жестом
указал на кресло рядом со входом, у вешалки.
- Я уж лучше постою.
- Хорошо. Вы что-то хотели сказать? Говорите, я весь превратился в слух, - ответил Де Уилл, и улыбнулся.
В его глазах, казалось, заплясали чертики.
- Вы, конечно, не знаете, кто я, хоть и знаете меня по фамилии.
- О, напротив, я прекрасно знаю, кто вы.
- Но вы не знаете, почему я здесь.
- Знаю. Вы здесь из-за Анабель.
- Откуда...
- Анабель работала в моем заведении. Вы могли бы не платить частному детективу, если бы я знал о вашей
беде. Я бы рассказал вам все, что знаю.
- А откуда вы знаете про частного детектива?
- Я всегда знаю, когда кто-то шпионит за моими сотрудниками. Вычислить, кто вы - тоже нетрудно.
Признаться, я был удивлен, когда зачинщиком слежки оказались именно вы.
- Мы с Анабель живем вместе с тех пор, как я встретил ее на мосту.
- На том самом, где встретились мы с вами? До или после нашей встречи?
- После того, как вы посоветовали мне подняться выше.
- Какая ирония судьбы! - воскликнул Деймон. - Вы последовали моему совету, и встретили Анабель?
- Именно так. Но мне хотелось бы знать, что вы, мистер Де Уилл, делали там, в это самое время. Этот вопрос
меня мучает.
- О, я частенько там прогуливаюсь! Мост самоубийц, знаете ли. У меня с давних пор слабость к мостам - равно
как к пустыням и болотам.
- У меня сложилось ощущение, что вы там были не случайно.
- Ну, ежели так посмотреть, то и действительно - не случайно. Ведь если бы не мой совет вам, вы бы не
встретили Анабель! Ну, а не спаси вы друг друга, она бы не дожила до того времени, когда начала работать на
меня...
- Но она пропала, и ее уже две недели как нет.
- У нас она тоже не появлялась, лишь когда получила жалованье.
- Я думал, может, вы имеете отношение к ее исчезновению.
- Шутите? Я сам ее разыскиваю... надеялся, что вы мне прольете свет на ее исчезновение.
- Теперь-то я вижу, что вы были просто ее начальником.
- Увы, как все просто. Но вопрос остается открытым - что же с нашей Анабель? Скоро ли ее объявят в розыск?
- Не объявят, нужно заявление членов семьи.
- Если я попрошу, объявят хоть завтра.
Джек поник головой. Он ожидал раскрытия каких-то тайн и откровений, а как все просто и обыденно
оказалось.
- Ну, раз уж все так печально, и мы ее больше не увидим, скорее всего, я могу показать вам ее кабинет. Там
остались кое-какие ее личные вещи. Джеку такая идея показалась интересной. Почему нет? ...Они прошли по
коридору, остановившись почти возле лифта. Деймон отворил ключом одну из дверей.
- Прошу, - сказал он, пропуская Джека вперед.
На столе стоял монитор, уже достаточно пыльный, какие-то незаполненные бланки в стопке, и картонная
коробка.
- В этой коробке какие-то ее вещи, что она не забрала. Можете взять ее с собой.
Джек подошел к столу, открыл картонную крышку. Внутри лежал ее сотовый телефон, косметичка и разные
визитные карточки.
- Знакомый телефон, - сказал Джек. - Я часто видел его у нее в руках.
- Вот и заберите, - отозвался Деймон, через жалюзи смотревший на улицу.
- Наверняка там сохранились ваши сообщения друг другу. Влюбленные не могут без них, правда?
- Правда. Мы чуть ли не каждый час что-то писали друг другу...
- Берите с собой все это, друг мой. Пусть хоть что-то напоминает вам о ней. Это, возможно, уймет вашу боль -
у вас всегда будет частичка Анабель.
Они попрощались, на прощание крепко пожав друг другу руки. Де Уилл пообещал сегодня же объявить розыск
Анабель. Замечательным человеком показался Джеку этот Де Уилл. Столько доброты и искреннего сочувствия
сквозило во всех его словах. Во всяком случае, так оно выглядело. Спускаясь в лифте, Джек сжимал в кармане
сотовый Анабель. И словно бы тепло ее рук передавалось ему. Где ты, мое солнышко? - думал Джек про себя. -
С кем ты теперь? Цела ли ты?...
Он вышел на улицу, поймал ближайшее такси - благо их было много в этом районе города - и отбыл домой.
...Он играл с этим телефоном, как с кошечкой, даже гладил его - перекладывал из руки в руку, рассматривал
фотографии, сделанные Анабель - жаль, там не было их совместных снимков, она никогда не снималась с
ним на свой телефон. Но там было много кадров разнообразных животных в местном зоологическом парке,
цветочки, и конечно, целая куча фотографий морских берегов...
Он решил почитать их совместные сообщения. И нашел их - его сообщения нашлись в ее входящих, ее ответы
- в исходящих. Было несколько необычно, трогательно и даже чуть забавно читать всю эту древнюю историю
их любви. Вот "я люблю тебя" и "люблю тебя" почти одновременно, вот "я подъеду, не одевайся", или
"спишь?" - "нет"... как все обычно и вместе с тем неповторимо. И все в прошлом. Джек решил прочесть ее
сообщения другим адресатам. Интересно, кто там? Семья, друзья? А может, другой мужчина? Эта мысль
резко выбросила его, как из мешка на землю, из романтического настроения. А что если...? Может у нее был
другой?... Не может быть, не может быть, он отгонял от себя эти мысли.
Его опасения, пока еще не худшие, все-таки оказались правдой. Анабель действительно писала какому-то
мужчине. Но сообщения были не любовные - они были какие-то... странные, непонятные - другого слова не
подобрать.
"Мы вместе. Уже." "Я на месте, жду указаний". "Он в игре, начинаю".
О ком шла речь? Джек хмурил брови, ничего не понимая, и вглядывался в крошечные буквы на экране телефона. В какой игре? Кто такой "он"?
Кому она пишет? Он взглянул на дату сообщений. 12 февраля 1981 года. Злые, холодные мурашки пробежали
по его спине. Примерно в это время он хотел покончить с собой... хотя почему примерно? Он вскочил с
кровати и подбежал к настенному календарю. Все верно - 12 февраля был четверг. Тот самый четверг. Он
снова похолодел. Потом бухнулся на кровать, сжимая в руке телефон. Что за черт?! Он перешел во
"входящие". С этого самого неизвестного ему номера пришло множество сообщений. И первое из них гласило - "Он на мосту. Начинай".
Джек вздрогнул. ЧТО ЭТО?! Кто на мосту? Это же о нем, Джеке Дентоне, шла речь!
Кто еще мог быть на том мосту в тот день? И почему Анабель там была именно в тот момент? Зачем надо
было что-то начинать? Зачем этот человек отдавал ей приказы?! Джек сцепил зубы, чуть не плача. Он еще не
понимал, что происходит, но чувствовал, что его обманули. Кинули, обставили, предали. Дрожащими руками
он продолжал нажимать на клавиши, листая сообщения. Все это был подлый план. План, реализованный с
хирургической точностью - Анабель по чьему-то указанию далеко не случайно оказалась на том мосту. И кто
сказал ему, чтобы он прыгнул именно с него? Человек в черном! Оказавшийся мистером Де Уиллом! Она НЕ
СЛУЧАЙНО оказалась там!...ее туда ПОСЛАЛИ. Но кто? Де Уилл? Он же просто ее босс... но что могло быть
ПРОСТО по отношению к этому черному человеку? А может, все это лишь паранойя, и все-таки этот
таинственный корреспондент, направляющий Анабель - кто-то другой?...
- Сволочь! - воскликнул Джек, вскакивая со стула. Он чуть не разбил телефон о стену, но сдержал себя. Когда
он открывал последние сообщения, руки его тряслись как в те времена, когда он еще безбожно пил.
Анабель написала сообщение: "Полугодовой контракт истек. Что дальше." Ответом было - "Если в тебе есть хоть капля любви к Джеку - оставайся с ним. Он хороший человек. Если нет - поступай как знаешь." Больше сообщений не было.
Джек обессилено выронил телефон. Мало того, что все это было подстроено, но лживым было не только его
спасение, но и сама их любовь.
Она никогда не любила его.
- Тварь, тварь, тварь, - повторял он, сжимая голову в ладонях и покачиваясь всем телом вперед-назад. - Ложь,
все ложь, кругом проклятая ложь!!!
Потом его осенило. Он схватил телефон и, тыча трясущимися пальцами в кнопки, вызвал номер, с которого
исходили указания для Анабель. У Джека не было ни единой надежды на то, что трубку поднимут - скорее
всего, аферист давно сменил номер, а свой старый телефон выкинул. Гудок все же раздался. Первый, третий,
пятый... седьмой... деся... - кто-то снял трубку. Какой-то липкий страх навалился сзади на Джека, призывая
выключить телефон, не слушать, не говорить, словно из трубки с ним начал бы говорить сам дьявол - но Джек все же выговорил пересохшими от почти безумия губами: - "Алло".
- Здравствуйте, - ответил голос в трубке.
Джек узнал этот голос. Проклятый голос человека на мосту, человека в делом костюме - Деймона Де Уилла.
Голова Джека не выдержала, ноги его подкосились, и он потерял сознание.
...Джек с трудом поднялся с пола, подошел к бару и налил себе виски, даже перелив через край, и немедленно
выпил. Чернота помутнения свалилась на него, словно мешком обхватили его голову. Он снова не хотел жить,
снова хотел умереть. Вся эта любовь... все эти поцелуи, страсть... все ложь, все ложь, ложь... Он, сам того не
замечая, повторял слова полугодовой давности. Анабель, ты сволочь, проститутка, ты... он не знал, какими
словами назвать ее, да их и не было больше, этих слов - гнев и ярость обуяли его. Сколько же Де Уилл
заплатил тебе за твои "услуги", шлюха? Будь она рядом, он бы ее задушил своими руками. Да он бы скинул ее
с того самого моста. "Я хочу умереть, незачем больше мне жить" - вспоминал он ее слова. "Эта жизнь так
ужасна, так что я хочу попасть в ад... лишь бы не видеть жизни…" - вспоминал он ее слова, с ненавистью
передразнивая ее тонкий голос, когда произносил их вслух. Все - игра! актерство! брехня! Как он мог
поверить в это! И ведь подозревал, подозреваааал - он чуть не подавился очередной стопкой виски - и как был
одурачен, как мальчишка! повелся на сказки! ...не бывает чудес, Джек, не бывает, твердил он себе пьяным
языком - не может прекрасная женщина спасти твою жизнь, когда ты уже готов умереть, такое бывает только
в книжках, идиот ты этакий - а ты поверил, поверил! как школьник верит выдумкам о любовных
похождениях старших друзей... Он снова вернулся в ад. Из которого мог уйти еще полгода назад, без этого
самого жуткого из мучений, без этого подлого обмана, надругавшегося над всем светлым, что возродилось в
его душе. Кончится ли когда-нибудь эта бесконечная катавасия любви и всего, связанного с ней -
предательства, обмана, лжи? Как кролик перед удавом, Джек терял волю перед этим проклятым чувством.
...
...Он буквально ворвался в кабинет Деймона. Он был готов убить его - но тот словно ждал его.
- Вы! - закричал Джек.
- Да, я, - спокойно ответил Деймон, поднимаясь из-за своего стола.
- Вы все это время мне врали! Вы с Анабель все это подстроили!
- Да. Именно так. Отдаю должное вашей сообразительности, - спокойно сказал Де Уилл. - Я думал, вы не
сообразите, не поймете моей подсказки.
- Подсказки? О чем вы гово... Джек понял, что телефон Анабель Деймон подсунул ему далеко не случайно.
- Но... зачем? Зачем вы врали мне?
- Я признаю свою вину, признаю свою ложь, но я не мог сказать вам, что Анабель не умерла, а предала,
бросила вас. Выдержали бы вы это? Джек содрогнулся - Де Уилл был прав. Деймон жестом пригласил его
сесть. Джек не мог не повиноваться - его злость пасовала перед странной силой этого человека в черном.
А тот продолжал:
- Я хотел одного - спасти вашу жизнь. Я договорился с Анабель, чтобы она удержала вас в живых. Но.... Я
никогда не думал, что она бросит вас. У меня были случаи, что люди, которые не должны были любить друг
друга, любили... Я хотел спасти и ее жизнь - сведя ее со столь милым человеком как вы, Джек. Может, ее душа успокоилась бы, обрети она покой в жизни с мужчиной, в котором столько любви....
- Но это же все ложь! Любовь - ложь, поцелуи на мосту - ложь, все, что у нас было - ложь!
- Зато вы - живы.
- Почему я так вам ценен?
- О, это давняя история. Вы же сын Теодора Дентона.
- Да, и что? Мой отец погиб в тюрьме, я почти его не знал.
- А я, напротив, хорошо знал Теда. Он был моим другом. Замечательный был человек, мог стать великим
адвокатом, у него были все таланты, а сгубило его все то же и все те же. Он любил некую Стефани - она была
красивая, умная, в общем, прекрасная молодая женщина. Они были вместе целый год, и год они были
счастливы. Но по прошествии этого срока Тед попросил ее стать его женой - как будто не знал, что женщин
надо просить сделать только то, что они сами уже замыслили и хотят претворить в жизнь - и она, конечно же,
не согласилась. Она сказала ему, что у него нет престижной работы, у него нет финансового будущего, что он
не сможет содержать семью и все такое прочее, что каждый мужчина, наверное, слышит в своей жизни не
раз. Вот вам лик любви, не правда ли? Год проводить в страсти и доверии, в клятвах и заверениях, в поцелуях
и нежных объятиях, а потом уничтожить все это подсчетом зеленых бумажек в кармане любимого человека -
вот это вся ваша человеческая любовь! И она ушла, заверяя, что любит Теда. Злая насмешка! Тед сходил с
ума, не знал, что делать - все что он любил и все, во что он верил, на его глазах обесценилось, и любовь ушла
из его жизни навсегда. Тем не менее, он поступил в колледж, добился успехов, стал успевающим студентом, а
затем и преуспевающим юристом - и предложил Стефани стать его женой. И она согласилась.
- Согласилась?
- Согласилась, потому что теперь Тед был не просто мужчиной, который любил ее, а успешный человек, тот,
кто мог дать ей то, чего она хочет. А хотела она не Теда, а обеспеченной, красивой жизни за спиной
преуспевающего человека. Что же сделал Тед, как вы думаете? Он бросил ее, как только получил согласие. Он
не отвечал на ее звонки, не подходил к двери, когда она стучала - она не нужна была ему. Тед бросил ее сразу
же, как она согласилась выйти за него - сама идея брака умерла для него, он понял, что все, во что он верил, и
любовь, которую он боготворил и превозносил, все это - оказалось мерзкой, убогой животностью,
меркантильностью, грязью жизни под красивой маской. Тед не любил больше никого и никогда, и все самые
злые демоны в нем взяли верх, потому что человеку нельзя показывать, что есть любовь женщины на самом
деле. Одного взгляда на эти сгнившие внутренности окрашенных косметикой гробов достаточно, чтобы убить
все живое в человеке. Когда он понял, каким именно путем можно заполучить ее, любовь для него умерла. А
вернее - показала свое истинное лицо. Любовь не умирает, она лишь скалит свои гнилые зубы из-под
красивой маски. И умирает тот, кто видит их. И он убил ее.
- Я знал, что он сидит за убийство какой-то женщины, но я не знал этой истории... Самое черное прошлое
всплывало на поверхность, как посиневший труп утопленника.
- Это не самое главное. Я не к тому веду.
- А к чему же?...
- Знаете что, мистер Дентон? Вас ждет то же самое. Люди, которые сделали вашу жизнь невыносимой - это
были женщины. Я, зная его боль, не мог допустить, чтобы вы пошли по его пути. Но выяснилось, что убивать
кого-то, кроме себя, вы не хотите. И я не мог допустить, чтобы сын Теда погиб так нелепо.
- А что же Анабель? Она что... проститутка? Спит с людьми за деньги?
- Анабель.... это моя вина, что у нее нет сердца.
- Ваша вина? О чем вы?
- Это слишком долгая история... ну, и это между нами. Знаю лишь, что с младых лет она любила воду и реки,
моря, океаны, любила путешествовать. Но она никогда никого не любила из людей. Я сводил ее с разными
мужчинами, из разных концов света - но она бросала всех, никогда не с кем не могла прожить больше
полугода. Хотя эффектно создавала образ любящей женщины, почти жены... И я понял, что ее можно
использовать - раз она с ледяным сердцем исполняет обязанности любимой, я решил спасти вас с ее
помощью. Это была ее первая, так сказать, миссия. Я, по наивности, думал, что ваш облик напомнит ей о том,
что такое - жить без любви, и к чему это приводит....
- Но она тоже хотела покончить с собой! Говорила все то, о чем я думаю!
- Я рассказал ей о ваших мучениях.
- Потому что вы за мной следили, ведь я...
- ...сын моего лучшего друга.
- И она, как хорошая актриса, разыграла эту роль, дабы я...
- ... Именно. Только встретив такого же, как он сам, самоубийца может раздумать кончать с жизнью. Что
может быть лучше, чем встретить женщину без любви, знающую о тяготах этой любви не меньше, чем вы?
- И это сработало... я в тот же момент передумал умирать.
- Видите.
- Но все равно - все это ложь! Вранье!
- Я давал ей шанс. Если бы она вас полюбила, вы бы жили счастливо до конца своих дней.
- А сейчас я в аду. С вашей помощью. Ничего не сработало. Я хочу убить вас, - выдавил Джек.
- И зачем вы хотите меня убить? Это ничего не решит, вы по-прежнему останетесь в аду.
- Я не знаю, что делать. Не знаю... Надо было прыгнуть с моста тогда, и все было бы кончено. Надо...
- Можно обратиться к вам на "ты", раз мы стали столь близко знакомы? - перебил его Деймон.
- Как вам удобно.
Деймон подошел к нему. Положил руку на плечо. Посмотрел в глаза тяжелым, но в то же время печальным и
сострадательным взглядом.
- Чего ты хочешь, Джек? Протокол о намерениях? Хотел же ты прыгнуть с моста - прыгай. Я уже один раз
помог тебе, спас твою никчемную жизнь. Неужели хочешь вот так уйти? Что делало твою жизнь такой
жалкой? Из-за чего ты хотел покончить с жизнью? Подумай над этим. Не устранив причины твоего нового
ада, ты из него не вырвешься. Все эти женщины, которых ты так любил - а потом ненавидел - что они тебе
принесли? Счастье? Покой? Радость? Только на мгновение. Потом они покидали тебя - ради чего или кого? У
тебя нет друзей, тебя никто не любит. Это - твоя жизнь. И ты не можешь этого принять - ты все ищешь
какой-то любви, каких-то женщин. Пора бы уже понять, что любовь, без которой ты не можешь жить - и есть
твой ад. Ты хочешь любви, которая ничего тебе не принесла, ты ищешь каких-то радостей от нее - а она
привела тебя на мост погибели - и с этого моста прыгали люди поправеднее нас с тобой. Любовь убивает тебя, и всегда будет убивать. Тебе уже далеко за тридцать, ты жил с десятком разных женщин - и что же ты
выяснил? Что никакой радости тебе это не принесло. Все они выпили твою кровь, высосали всю радость из
твоей души - и вот ты снова один. Даже последняя твоя страсть, Анабель, которую я так вовремя тебе
предоставил, в надежде на твое последнее счастье - что сделала она? А я искренне надеялся, что все будет у
вас хорошо - как в кино. У нее был выбор - она могла спасти тебя. Я не давал ей приказа бросать тебя. Как
только я закончил помогать ей деньгами, она подвела тебя, подставила, продлила твои мучения в этом аду
еще на полгода. Ты бы уже был мертв, и тебя не мучила бы эта жалкая жизнь с ее пустыми надеждами и
влюбленностями, твое сердце не страдало бы больше. И сейчас весь твой ад снова вернулся к тебе. Все что у
тебя есть теперь - это бесконечная тоска, боль в сердце, тяжесть в душе. Тебя снова предали, бросили одного.
Разве же это жизнь? И не с этими ли мыслями ты хотел уйти из жизни?
- Все, что вы говорите - правда.
- Сколько ты перенес - а виновник всего этого остался безнаказанным, - продолжил Деймон, и голос его
звенел натянутой струной. - Реши для себя, кто был твоим дьяволом, спроси самого себя - кто держал тебя в
аду все это время, когда ты уже был готов уйти из этого презренного мира?... Мудрец однажды сказал -
единственный способ покинуть ад - это убить дьявола.
- Я не могу жить, не любя. Из-за отсутствия любви я и решил покончить с собой. - пробормотал Джек. Деймон
рассмеялся.
- Не слишком ли часто ты ее терял против своей воли? Любовь тебе нужна взаимная, но что-то ее всегда
рушит, и все бросили тебя на произвол судьбы. Не без любви ты не можешь жить - ты не можешь жить со
своим собственным слабым сердцем. А знаешь почему? Потому что дьявол вручил тебе эту любовь, проткнул
этим шипом сердце - и вот тебе кажется, что любовь спасет тебя, хотя ты терял ее раз за разом. И пока ты не
убьешь дьявола, твое сердце не перестанет страдать от этого шипа.
... На подкашивающихся ногах Джек покинул кабинет Деймона. В душе его бушевало черное пламя самого
настоящего горя, самого настоящего бешенства. Он был зол и подавлен, растоптан, унижен в лучших чувствах
- но не мог испытывать злость на Де Уилла. Что-то в его словах казалось Джеку чертовски, дьявольски
правильным, правдивым до самой глубины...
....
Через несколько дней детектив нашел ее новый адрес. Висконсин. Далеко, но не слишком - два часа на авто,
если без пробок. Джек сидел, сжимая в руке клочок бумаги с адресом, и с ужасом понимал, ЧТО ИМЕННО он
хочет сделать. Сделать, чтобы навсегда покончить с этим. Потом он встал, надел куртку, натянул свою
любимую черную шапку, схватил ключи от машины и быстрым шагом вышел из дома, с грохотом захлопнув
дверь. Неведомо откуда взявшаяся энергия словно распирала его - и вот, открыв гараж, Джек уселся за руль
своего старого Бьюика. Через минуту мотор разогрелся, и наш герой с шумом и треском вылетел на трассу.
Джек был на пути в Висконсин.
..............
Дорожный знак "покидая Висконсин" оставался позади. В багажнике билось тело связанной и оглушенной
Анабель.
...Джек узнал ее издалека, но не подал вида, высоко подняв ворот черной куртки и натянув шапку посильнее.
Она шла, высоко подняв голову, гордо смотря вперед - было заметно, что ей хорошо живется. Одинокие и
покинутые так себя не ведут. Он проследовал за ней в темную подворотню - она явно направлялась к
подземной стоянке, где и сам Джек припарковал свое старое корыто. Она спустилась к полумраку подземной
стоянки - где, на удачу, никого не было. Когда Анабель наклонилась, чтобы открыть дверцу автомобиля, Джек
был тут как тут. Пропитанный зловещим усыпляющим раствором платок обхватил лицо Анабель, и через
доли секунды она потеряла сознание в руках нашего персонажа. Джек протащил ее тело по холодному бетону
до своего автомобиля и быстренько запихал Анабель в багажник. Потом сел за руль, и стремительно выехал
на улицу.
...Доехав до пустыря, он остановился, предусмотрительно захватив веревку из бардачка, вытащил Анабель на
снег и, неумело катая безжизненное тело по земле, связал ее по рукам и ногам. Вспотев до самых пяток, он все
же управился. Потом взвалил тело Анабель на плечо и уложил обратно в багажник. Он обращался с ней как с
вещью - она больше не была для него человеком. Он не чувствовал ни жалости, ни сожаления. Она такая же,
как все - предательница, даже не человек. Женщина, которая украла у тебя твою любовь - а ведь это все, что
он когда-либо хотел - уже не женщина. Она не заслужила права на сострадание. Это был сам дьявол, которого
предстояло убить, дабы спастись из вечного ада.
...И вот он въехал в пределы родного города, и сразу повернул в сторону мостов. Он плохо помнил ту дорогу,
но как-то сориентировался, словно какая-то сила вела его, помогая не ошибиться и привести в действие свой
план.
Она уже пришла в себя, и начала что-то мычать в багажнике. Но он уже был там, где хотел быть. Припарковав машину прямо на мосту, почти вплотную к одному из бортов, он открыл багажник. Анабель смотрела прямо на него глазами, полными страха. Она сначала не узнала его из-за шапки и высоко поднятого воротника, но когда узнала, испугалась еще больше, и хотела что-то сказать, но замерзшие губы не слушались. Он рывком вытащил ее из багажника, и поставил на ноги. Она могла только едва шевелить ступнями, настолько ловко и сильно он перевязал ее. Он подтолкнул Анабель в спину и повел перед собой, держа за одну из веревок, опутывавших ее тело.
- Куда... куда мы… идем? - спросила-таки она заплетающимся языком.
- А ты не узнаешь, дорогая?
- Мост?... Тот самый мо... - тут Анабель осеклась и начала дергаться, пытаясь убежать. Она поняла, что ее
ждет. Джек жестко одернул ее, и схватил сзади рукой за ворот.
- Вот это уже не актерская игра! Настоящие эмоции! - зло сказал он.
- Отпусти! Что с тобой! - забормотала она, поняв, что сопротивление бесполезно.
- Что со мной? Что со мной?! - злобно ответил ей Джек, подводя ее к тому самому краю моста. - Со мной все
хорошо, дорогая моя Анабель. А сейчас будет еще лучше. Анабель дрожала от страха. Он глубокой ледяной
пропасти ее отделяло несколько футов и невысокие перила. Один толчок и она...
- Прости меня... прости.. так получилось....
- Простить? - Джек злел с каждой секундой. - Тебе нет прощения, ты, актриса чертова! Как разыграла
спектакль!
- Это все Деймон! Это он придумал! Он подстроил все!
- Замолчи! Я был у Деймона, он уже все мне рассказал. Не надо оправдываться! Скину тебя с моста, тварь,
попадешь в свой любимый ад - хороша же актриска! Или забыла свои сладкие речи о том, как тебе не хочется
жить?
- Я, считай, тебе жизнь спасла...
- Зачем мне такая жизнь?! - Джека затрясло от бешенства. - Я бы прыгнул с моста в тот день, и весь мой ад
остался бы позади! Все что мне нужно было - уйти из этой поганой жизни, от проклятой этой любви, и не
мучаться больше. А ты - ты, дорогая моя Анабель, появилась тут, ждала меня, и разыграла этот спектакль о
том, как ты похожа на меня! Родственные души нашли друг друга на краю гибели! Как же!
- Прости, пожалуйста, мне заплатили....
- Я бы простил тебя, если бы ты хоть что-то ко мне чувствовала. Полгода ты была со мной, и каждый день
врала мне - о любви, о счастье, о нашем будущем! Все что ты говоришь, сплошная ложь. И нету у тебя души.
Ты не заслуживаешь жизни.
- Если бы я знала, что все так получится, я бы никогда... никогда.... отпусти меня, и забудем об этом. Я уеду...
- Ты никуда больше не уедешь. С тобой будет то, чего ты так хотела.
- Не делай этого! - Анабель побледнела, глаза ее были полны ужаса. - Вспомни, сколько у нас было хорошего.
Ну, я ушла, и что?... Не надо.
- Ты не понимаешь, да? - сказал Джек. Волна бешенства накрывала его с головой. - Ты ничем не помогла мне.
Ты просто продлила мой ад еще на полгода, вот и все. Мне секунды оставались для последнего шага, секунды
до свободы от всего этого кошмара, а тут ты - со своими чувствами. Лживыми до последнего!
- Не делай этого. Пожалуйста.... - губы ее дрожали.
- Ты и так хотела умереть полгода назад, так в чем проблема? - Джеком овладело какое-то черное безумие, как
будто темные крылья дьявола накрыли все происходящее. - Хочешь попасть в ад?! Хочешь попасть в ад?! Я
тебе это устрою. Мы, кажется, хотели прыгнуть в реку?
- Не вздумай! Нет! Не надо!
Резким движением он столкнул ее с моста. Страшно крича, Анабель с громким всплеском упала в воду. На
секунду Джек вздрогнул, в сердце как будто лопнула какая-то струна. Он поглядел в глубину, вниз, где
Анабель исчезала под водой. На мгновение, в вязком тумане, ему показалось, что он увидел большой рыбий
хвост, но это видение исчезло через доли секунды. Сколько не всматривался он в глубину воды - Анабель
нигде не было видно. Видно, ее тело унесло по течению. Джек посмотрел на берега реки, сколько смог - не
прибило ли туда связанное тело Анабель, но ничего не заметил. Все-таки, унесло течением, спокойно подумал он. Бешенство, припадок ярости - все это покинуло его. Может... - мелькнула мысль - может, прыгнуть самому? Как и хотел - пора покончить с...
Но тут Джек понял, что он уже покончил со всем. Что-то внутри него, то, что могло любить и, соответственно,
страдать, - умерло. И больше никогда не вернется.
Он сел в машину, завел мотор и поехал домой. Светало. Первые огни города загорались белыми пятнами
окон. Впервые за долгие годы Джек улыбался им. Жизнь наконец-то обретала для него смысл и значимость.
Ад, который своими щупальцами обхватывал его, больше не имел над ним силы. Джек вспомнил Деймона.
"Чтобы победить ад, надо убить дьявола", вроде так. Как, однако, верно.
ПОБЕГ. НАЧАЛО.
Я любил продавать и покупать. Имея какой-никакой капиталец, это был самый простой способ сделать деньги, на которые можно было жить без всяких трудов долгое время. Одна сделка, неделя-другая приготовлений - и вот ты обеспечен и спокоен. И никакой работы от звонка до звонка.
Вот и в этот раз, я направился на своем фургончике в Сан-Педро, где меня должны были ждать какие-то колумбийцы - я намеревался купить у них исторических ценностей и антиквариата. Это дело сулило мне баснословные барыши - обычно я делал до ста тысяч, где-то шестьдесят в среднем. Этого хватало на полгода. Здесь же я мог получить около трехста тысяч, так как планировал продать антиквариат местным барыгам втридорога, потратив лишь пятьсот.
Я занял пятьсот тысяч у Дядюшки Эскобара, местного авторитета, живущего на отшибе города в своем роскошном ранчо, где все лоснилось от блеска дорогих вещей, и где голубая вода плескалась в огромном бассейне.
"Дядюшка", волосатый пуэрто-риканец с жирным пузом, не очень охотно позаимствовал сумму, учинив мне форменный допрос, словно бы в полиции - кто я такой, сколько делаю обычно и так далее. В конце-концов, они прозвонили каким-то своим друзьям и те подтвердили, что я веду дела не первый год, и веду их исправно. В качестве защиты своих вложений Эскобар посадил со мной одного из своих громил с татуировкой на шее. Тот ехал рядом со мной, сжимая в руке новенький "Узи" - эти ребята не шутили никогда, и за полмиллиона были готовы на все.
В общем, я ехал в Сан-Педро, захватив еще и свой старый дробовик - мало ли, что там эти колумбийцы задумают. Хотя ребята были вполне надежные, они продавали оружие местным бандам, и всегда оно работало исправно. Нехорошо, конечно, было иметь дело с криминалом, но деньги не пахнут.
Места в фургоне было прилично, и сам фургон был достаточно современный, в свое время я вложился в него с умом - новые шины, шесть запасок, газовый баллон на случай проблем с бензином, несколько канистр, красивый салон, небольшой запас сухой пищи и воды в бутылках. Пусть снаружи мой автомобиль напоминал фургон мороженщика, зато внутри все было по-модному, и начинка не страдала от ненужных проблем. Машинка бегала исправно. Старина Форд и его компания не делали ерундовых вещей - все было надежно и стабильно.
Мы добрались к пункту назначения часам к четырем.
Стояло высокое солнце, было ужасно жарко. Колумбийцы, увидев нас, заулыбались, и провели нас на склад, где на полках стояли разные вазы, чаши, лежали груды монет, древних орудий труда - все из разных эпох, от ацтекской до египетской.
- Откуда вы набрали столько антиквариата? - спросил я.
- Местные археологи сбежали отсюда пару лет назад, а это все оставили.
- А чего сбежали-то? Здесь же золотое дно, - я был удивлен.
Но взглянув на кровожадную ухмылку колумбийца, я все понял.
Мы целый час грузили весь этот древний скарб в коробки с пенопластовой крошкой, даже головорез Эскобара помогал мне, потом подключились и сами колумбийцы - их утомила моя возня, они хотели домой. Погрузив-таки это все в кузов, я отсчитал им пятьдесят купюр по десять тысяч и мы расстались, каждый довольный своей покупкой.
По пути домой громила Эскобара спросил у меня:
- И сколько ты собираешь сделать на этой посуде с монетками?
- Думаю, тысяч восемьсот.
- Восемьсот? Люди готовы платить за это такие деньги? Я бы не дал за это и тех пятиста, что ты дал.
- Это я еще дешево отдаю, чтобы быстрее продать. Каждая такая ваза или стопочка монет стоят тысяч по десять. Китайские, конечно, дороже, но с китайцами сейчас никаких дел нет, у них в наши дни только кроссовки и плохая техника.
- Гм. Наверное, ты разбираешься в этом.
- Да не особенно. Древность есть древность - знай цены и продавай.
- А ты раньше работал с древностями?
- Пару раз, продал вазы династии Мин за двенадцать тысяч вместо восьми.
- Династии Ми.. кого?
- Китайская расписная посуда, в целом.
- А-а-а. Смотрю, это старье хороший бизнес.
- А как же, потому и взялся. Сеньор Эскобар не хочет купить у меня...?
- Нет-нет, - усмехнулся громила. - Мы посмотрим, как ты это продашь, и если все получится, тогда мы подумаем.
- Убивать людей проще? - спросил я.
- Конечно. Жаль, что они все равно не возвращают долги, когда у них проваливаются их авантюры, - мрачно сказал громила, вытирая платком лысую голову - заходящее солнце било ему прямо в лицо с правой стороны.
Высадив громилу у ранчо, я помахал рукой видневшемуся вдали Эскобару и помчался дальше.
Я повез весь этот товар на встречу с дельцами, для этого пришлось пересекать весь город. Я дважды останавливался, перекусить и отлить. К вечеру я так устал, что остановился в мотеле, и решил всю сделку отложить до завтра. Бухнувшись на постель, я отключился, даже не успев снять одежду.
Проснувшись весьма поздно, я почистил зубы, выпил кофе в кафе и сел в свое авто. Пора делать деньги.
Я прибыл к дельцам примерно в два часа дня. Что за напасть - вечно я попадаю на самые жаркие часы в сутках. Но тут меня ждал шок - дельцы в модных деловых костюмах отказались брать мой товар.
- Это не пятнадцатый век до нашей эры, - заявил их босс. - Это максимум десятый век уже нашей эры.
- И?... - спросил я, но душа уже была готова уйти в пятки.
- Это ничего не стоит.
- Вообще ничего?
- Ну, мы можем купить это за бесценок.
- За сколько?
- Тысяч за пятьдесят.
- Я отдал за это пятьсот! - вырвалось у меня. Держу пари, я выглядел наивным и беспомощным - потому что так я себя чувствовал.
Дельцы расхохотались.
- Пятьсот тысяч за безделушки, которые можно купить на белом рынке! Да ты смеешься! Тебя надули, друг мой.
Я скрипел зубами. Не столько от того, что надо мной смеялись "бизнес-партнеры", а от того, что оказался таким идиотом.
- Кто тебе продал эту дрянь? - спросил, наконец, их главный, в таком же пиджаке, как и все остальные.
- Колумбийцы.
- Они же ничего не понимают в истории.
- Они сказали, что это пятнадцатый век до нашей эры.
- Доверчивому гринго они и не такое скажут. А ты и уши развесил.
- Что же теперь делать? - сказал я, а сам чуть не плакал, так мне было обидно.
- Тебе? Собирать свои вещи и уезжать отсюда.
Они даже не стали мне помогать. Сели в свои красивые джипы и уехали. А я целый час, по самой адской жаре, пихал эти коробки обратно в фургон. По этой усталости меня даже не посещали самые простые и страшные мысли о том, что полмиллиона надо будет как-то отдавать. О том, что каким же надо быть глупцом, чтобы самую большую сумму своей самой крупной сделки употребить незнамо на что! Нет, чтобы купить, на худой конец, каких-нибудь кожаных курток и джинсов - но жадность и желание сделать все "по-крупному" меня подвели.
Утирая пот с лица, который катился по мне градом, я уселся в кабину. Солнце било мне в глаза, я опустил козырек над собой, и лучи оставили меня в покое. Я не хотел и не мог думать. Мне было дурно, и меня чуть не стошнило на мостовую.
Что мне оставалось? Только отвезти весь этот хитрый скарб в музей и отдать его за гроши муниципальному учреждению...
Господи, куда я вляпался. Что я наделал. Потерял кучу денег. Чужих денег. Дядюшка Эскобар не банк, который будет вымаливать кредит в сообщениях на сотовый телефон - они свернет мне шею, причем в прямом смысле, если я не верну ему эти деньги. А я ему их не верну.
В панике я вдавил гашетку в пол, направляясь к музею.
Если эти вазочки и монетки не хочет брать серьезный покупатель с большими деньгами, может, я выручу пару центов от официальных лиц?
Музей древностей Корнелия находился неподалеку от сияющих новых небоскребов компании "Трипл Ди", на чьей стоянке я и припарковался, после чего пешком направился ко входу в музей.
Корнелий, мой давний знакомый, седеющий мужчина лет шестидесяти, предположительно греческих корней, работал здесь испокон веку. Раньше он был моложе и веселее, но после того, как схоронил жену, умершую от рака, он как-то сгорбился и начал стареть все быстрее. Теперь он посвящал все свое время музейным ценностям.
Корнелий слушал меня с выражением вселенской печали на лице, покачивая головой. Словно бы я рассказывал ему то, что он слышал уже много раз до этого.
- Тебе надо было сначала посоветоваться со мной, - сказал он, когда я завершил свою печальную историю.
- Я же не мог взять у мафии пробные образцы, сам понимаешь, - ответил я.
- А теперь другой мафии ты должен отдать.. сколько?
- Полмиллиона.
- Ты вложил такие деньги в то, в чем не разбираешься?
- Я думал, вазы это вазы, монеты это монеты.
- Пирамиды это пирамиды... - сказал Корнелий.
- Ты о чем? Пирамид у меня не было.
- Прости, я тут о своем. Забылся. Старею.
- Ну вот, так я и оказался ни с чем.
- Ладно. Пойдем посмотрим, что ты привез.
Корнелий осмотрел мои "древности", лежащие в фургоне; вполне небрежно, однако открыв каждый из ящиков. Потом выпрыгнул из кузова, отряхнул с рук и ног остатки пенопласта.
- Наш музей может дать тебе сто тысяч. Не более.
- Сто...
- И это по самым высоким ценам, потому что я все решаю. Любой другой дал бы тебе семьдесят.
- Сто тысяч... деньги неплохие, но останется еще четыреста... где мне их взять?
- Продай дом.
- И жить на улице? В фургоне?
- Всяко лучше, чем не жить вообще, - заметил Корнелий.
Я крепко задумался.
Что же делать, черт возьми.
Пока я захлопывал дверцы фургона, Корнелий скатал себе самокрутку, достав из кармана бумажку с табаком, и задумчиво курил.
Приятно пахло.
- Что это? - спросил я, отряхивая руки.
- Египетский табак. Уж точно настоящий.
- Да уж.
Я пригорюнился, прислонившись спиной к своему фургончику. Вот и все. Теперь дядюшка Эскобар меня точно убьет. Где мне за неделю взять четыреста тысяч, чтобы отдать их ему? Продать дом? Я не успею оформить все бумаги за такой срок, я уж не говорю о том, что драгоценную крышу над головой придется продавать за бесценок. Меня точно убьют. Хуже того, наверняка еще будут пытать.
Надо все бросать к чертовой матери и драпать из страны, драпать из города. Пока до дядюшки Эскобара не дошли слухи о том, что колумбийцы меня кинули. Рвану в Мексику. Там можно жить и на те сто тысяч, что я выручу от продажи "древности" в музей.
- Есть вариант, - сказал вдруг Корнелий.
Я встрепенулся.
- Какой еще вариант?
- Поставь на боксерский бой. Тут скоро поединок готовится, ставки на фаворита не меньше, чем десять к одному.
- Это о котором в газете писали?
- Да-да, Эндрю Скотт против Билли Уорда.
Мы сели с Корнелием в кабину и поехали к заднему входу музея, где надо было выгружать "товар".
- И на кого поставить? - спросил я, выключая двигатель. - На Уорда логичнее, он опытный, а про того, другого, я даже не слышал.
- Логичнее. Но финансовая выгода в случае его победы минимальна. Получишь пару тысяч в лучшем случае.
- А имеет ли смысл ставить на новичка?
- Риск есть, и большой, но случается всякое. Мало ли, вдруг новичок неуклюж, но сноровист...
- Ну а почему же все ставят на фаворита?
- Для всех есть одна интересная деталь.
- Ну, и в чем же она?
Корнелий, открывая ворота для въезда моего грузовичка, поведал мне, в чем суть да дело:
- Условия контракта очень плохие. Там сказано, что никто из боксеров не имеет права самовольно уйти с боя, сняться с поединка на стуле в перерыве, и что угол боксера не может остановить бой. То есть, если кто-то будет проигрывать бой, только рефери сможет спасти его от побоев - но рефери не остановит бой, пока не отсчитает десять. Люди не для того пойдут смотреть этот поединок, чтобы увидеть, как над жертвой сжалились. Люди придут смотреть на форменную казнь и почти убийство. Но ты сам понимаешь, что для публики не существует варианта, в котором проиграет фаворит - слишком уж он силен. Все придут смотреть, как дерзкого новичка унесут на носилках без сознания. И поэтому будет полный зал - и почти весь этот зал поставит на Уорда. И уж точно не на Скотта.
- И ты предлагаешь мне ставить на него? Корнелий, при всем уважении, это какая-то дрянная авантюра, причем без шансов.
- Ты упускаешь из вида главное, - ответил Корнелий и многозначительно помолчал. - На Скотта поставил сам Деймон Де Уилл.
Я мельком слышал это имя ранее. Самый богатый человек города, если не страны. Со странностями, но у кого из богатых мира сего их нет?
- И что? Ну поставил много денег богатенький дяденька, мне-то что? У него финансов целое море, он даже не заметит своей потери, случись что. А я разорюсь начисто.
- Думай сам, друг мой, раз ты внезапно разлюбил авантюризм. Но Деймон никогда в жизни не ошибался со ставками. Он всегда выигрывал. Это, не в последнюю очередь, послужило делу создания миллиардного капитала.
- Ерунда. Все ошибаются. Ну, допустим, человек везунчик. Но удача не может длиться вечно.
- Если бы ты знал, как долго может длиться вечность... - сказал Корнелий, глядя куда-то сквозь меня.
- Ты о чем это?
- Да так, - спохватился Корнелий, возвращаясь к реальной жизни из своего секундного небытия. - Заезжай, выгрузим твой товар.
Я заехал. Мы выгрузили все ящики, изрядно устав - я таскал эти ящики уже в который раз, а Корнелий был староват для такой работы.
- В целом ты прав, - сказал Корнелий, тяжело дыша и утирая пот со лба, - У молодчика шансов, в теории, нет. Как и у тебя. Но если Деймон поставил на самого слабого бегуна - тот придет первым. Если Деймон поставит на хромую лошадь - та выиграет забег.
- Да? Ты серьезно?
- Я когда-нибудь тебе врал или шутил с такими вещами?
- Нет.
- Вот видишь.
- А ты откуда его знаешь?
- Долгая история.
- Ясно.
- Мне ясно только то, что у тебя финасовые проблемы и большие неприятности. И ты ничего не можешь поделать, кроме... Впрочем - решать тебе.
И Корнелий, бросив на меня сочувственный взгляд, скрылся в глубине здания, поднявшись по музейной лестнице. Он спустился через пару минут с чеком в руках.
- Твои сто тысяч, - просто сказал он.
Он не уговаривал меня больше, не упрашивал ни на кого ставить, мы молча пожали друг другу руки и я ушел.
Сел в фургон, вывернул назад, выехал на парковку у сияющего здания "Трипл Ди" и поехал домой.
Но на полпути я заметил, что у букмекерской конторы толпятся люди. Я принял это за знак свыше. Что, если Корнелий дело говорит? От этих ста тысяч мне не жарко, не холодно - мертвецу не нужны деньги. Я опять остановился, опять припарковался, опять вылез из машины, подошел к ребятам, стоявшим у двери заведения.
- На кого ставим? - спросил я.
- На Уорда, конечно. Немножко денег, зато с уверенностью.
- А мне советовали ставить на Скотта.
Ответом мне был громкий хохот, ребята в спортивных костюмах покатывались со смеху.
- Ну ставь, ставь, если деньги не нужны, - сказал один из них. - Не жалко свои сто долларов?
Я промолчал.
Какие там сто.
Дождавшись, когда зеваки разойдутся, я дрожащими руками протянул человеку за стойкой чек.
- Ставлю все на Скотта, - сказал я, и мой голос тоже дрожал, в горле пересохло. Человек за стойкой посмотрел на меня как на сумасшедшего, удивленно вскинув брови, но ничего не сказал.
- Я бы хотел, чтобы эта ставка осталась втайне, - добавил я.
- И вы тоже?
Я хотел было спросить, кто еще ставил втемную, но не стал. Все и так было ясно.
Получив расписку с печатью и прочие бумаги, я положил их в нагрудный карман и застегнул на пуговицу. Потом сел в свой фургон и задумался.
Правильно ли я поступил? Правильно ли сделал? Да, мертвым деньги не нужны, но живому мне пригодились бы сто тысяч - в Мексике-то... что же я наделал! Зачем поверил на слово Корнелию! Старик, должно быть, выжил из ума, а я ему доверился, понадеявшись на победу какого-то боксера - боксера, который не имел шансов. Ведь как смеялись надо мной знатоки у конторы - они-то ставят не первый раз, и никто из них не поставил на Скотта!...
Нет, надо бежать. Бежать прямо сейчас. Рвануть куда глаза глядят, пока меня не хватились, и ехать на всех парах в Мексику. Если мне повезет, дядюшка Эскобар не переломает мне ноги - потому что я уже буду за границей.
Хромая лошадь, думал я по пути, задыхаясь от жаркого воздуха, забыв даже о существовании кондиционера - какая ерунда. Загнанных лошадей пристреливают. Хотя шансы, по идее, были пятьдесят на пятьдесят - выиграет боец или не выиграет; но по здравому размышлению я заключал, что на деле это девяносто к десяти. Ведь соперник моего бойца сильнее, опытнее и на пике формы. И шансов у меня мало. Я проклинал свою импульсивность - ведь все как всегда, особо не думал, доверился каким-то людям, какому-то Корнелию, и вот на тебе - последней сотки как не бывало. Сто тысяч! На эти деньги можно было жить какое-то время. И ладно еще здесь, в Штатах, но если с этими деньгами рвануть в Мексику, допустим, в Эль Рей или Санта Бониту...
Доехав до дома, я припарковался, чуть не въехав в забор, и кинулся собирать свои нехитрые пожитки, предварительно отдышавшись и напившись воды. Закидал одежду, столовые принадлежности, бытовую технику в пяток-другой больших коробок из под той самой античной ерунды, будь она трижды проклята, швырнул эти коробки в фургон, перевязал одной веревкой в углу для надежности, чтобы не тряслись, а сам положил ключи в карман, хлопнул дверью и забрался в кабину.
Заводя машину, я ругал себя самыми последними словами. Будь моя воля - я бы сам себя избил до полусмерти, но это и так мне грозило. Взял, послушался этого мутного Корнелия! - высказывал я сам себе. - Последние гроши и те спустил на сомнительную аферу - мало тебе твоих бесценных черепков, которые теперь можно продать лишь старьевщику за гроши! Династия Тутанхамона, мать твою, это же надо уметь влезть в такое глупое дерьмо.
Тут, однако, мне припомнилось, что тот же самый Корнелий и указал мне на поддельность находки - значит, он все-таки не врун. Хотя, врать одно, а предсказывать - это совсем другая "игра", так сказать. Будь ты хоть трижды честным и все такое прочее, это не делает из тебя предсказателя будущего. "Мистер Деймон всегда побеждает на ставках", как же! Я ничего не знал про этого мистера Деймона. Да, я знал, что он вращает миллионами, но таких персонажей в каждой стране десятки. Даже в Мексике, куда я бегу сейчас на скорости 60 миль в час. И откуда вообще Корнелий про это знал? Я не припомню, чтобы Корнелий играл на скачках или тому подобном. Доверчивость меня погубила, - думалось мне.
Я совсем повесил нос, уныло глядя на дорогу. Сначала я поверил мексиканцам с их древне-индейскими слитками, потерял почти все, а потом поверил Корнелиусу - с чего вдруг? - из-за доверчивости. И потерял последнее.
Мексиканцы мне попались по дороге - трое небольшого роста, загорелых крестьян отчаянно голосовали у обочины. По их лицам было видно, как они измождены от долгого пребывания на трассе - видимо, никто их не подбирал уже давно. Имена у них были как на подбор классические - Педро, Хосе и Мигель. Я усадил их в кузов, смотреть телевизор. Приятный шум и легкий рокот голосов на экране успокаивал мои умирающие нервные клетки. Мне нравилось, что я теперь не один на моем пути в жопу жаркой Мексики. Может, эти ребята мне помогут, если я довезу их куда надо. Сначала меня посетила шальная мысль о том, что эти трое могут быть людьми дядюшки Эскобара, но я отбросил ее - такое бывает только в кино, когда все сходится к одному. В жизни, слава богу, все случается куда топорнее.
И тут я услышал из глубины грузовика, что мексиканцы радостно загудели и захлопали в ладоши. Сначала я не понял, в чем дело, но потом смекнул - ребята включили тот самый боксерский бой. От которого я бежал. Я с трудом, продираясь через шум дороги и двигателя, услышал комментатора: "Ларри, этот бой вызывает смешанные чувства. Один из соперников настолько уступает другому в классе, что главная интрига боя вовсе не в боксерах, а в том, потеряет ли известный меценат и любитель ставок Деймон Де Уилл свои деньги сегодня, или нет. " Другой отвечал ему старческим, дребезжащим голосом: "Джим, многие думают, что его ставка на заведомого аутсайдера, не находящегося даже в первой двадцатке рейтинга, была сделана лишь для того, чтобы подогреть интерес к этому одностороннему поединку. Ведь другим путем сделать это было невозможно."
Я содрогнулся. Черт побери, ведь скорей всего это так и есть! Я сворачивал на Сан-Круз, а сам был готов свернуть себе шею.
Проклятый Де Уилл поставил на этот бой не для того, чтобы собрать деньги на ставке "один к сорока" - это невозможно, конечно же! а для того, чтобы привлечь тысячи зрителей, с каждого из которых он мог поиметь по двадцатке!....
Я чуть было не вознамерился от отчаяния съехать в овраг и покончить со всем этим, но решил дать себе шанс. Может, есть бог на свете и случаются чудеса... чем черт не шутит, авось! Я удивился своей жизнерадостности. Но, одернул я себя, дай себе поглядеть на лучик надежды - пока, по крайней мере. Еще есть время... Тут третий комментатор, писклявый такой, заверещал: "Окей, Джим! Что еще интересней, в контракте, подписанном обоими сторонами, есть пункт о том, что ни один из боксеров не имеет права самовольно оставить бой или сняться с поединка в перерыве между раундам. Это довольно жестоко, учитывая то, сколько побед нокаутом за плечами Билла Уорда. Каким чудом этот бой был санкционирован атлетической комиссией, ведомо только богу!" Да нет, подумал я со злой ухмылкой, бог тут не при чем. Все подстроили. Сволочи! Я со злости стукнул по рулю, сигналя плетущемуся впереди старому автомобилю. Выдают права старым калошам.
Хорошо еще, что я не мог расслышать всего, что там по телевизору говорили, - и не хотел этого слышать! - но для верности включил радио. Заиграла ненавистная мне музыка кантри, какой-то реднек пел: "я не боюсь умереть, я готовлюсь встретиться со своим создателем" - но эти мрачные глупости мешали мне слышать происходящее на экране за моей спиной. Голоса Педро и прочих слышались чуть громче - "буэно пелеа", "лос гольпес", "делеча и кавеса"... я не понимал этого тарабарского языка, но некоторые слова слышал ранее.
Бой начался только через полчаса. Я проехал всю пыльную Сан-Круз, и уже начали мелькать по сторонам кактусы, как я услышал радостные вопли мексиканцев, их хлопки в ладоши и пронзительный звук гонга. Сердце у меня ушло в пятки, под ложечкой все сжалось. Я проглотил тугой комок в горле. Вот она, судьба человеческая, подумалось мне. Решается где-то далеко, между двумя парнями в ринге.
Больше всего на свете мне хотелось, чтобы Эндрю Скотт победил. Я молил всех богов о его победе. Ты можешь, черт тебя дери, ты можешь, верь в себя, братец, верь, все получится.... и я уже не знал, к кому я обращаю эти слова - к нему, на ринге, или к себе, сидящему за баранкой старого фургона.
Я был на полпути к заправке, которая должна была появиться из придорожного тумана, как тишину разорвали громкие вопли трех мексиканцев за моей спиной. Они орали и топали ногами, хлопали и чуть ли не визжали. Я выключил радио. Сердце стучало в моей груди как молот, как набат. В горле пересохло. Я отодвинул стекло, отделяющее меня от кузова, и спросил у радующихся мексиканцев, кто же победил.
Но они не знали имен бойцов, и радостно кричали мне, показывая удары в воздух, что кто-то там упал в нокаут, и лежит как мертвый. Я страшно выругался себе под нос. Если нокаут, то все ясно... не новичку же выигрывать.
- Кто победил, Скотт или Уорд? - спрашивал я, но Педро, Хосе и Мигель лишь разводили руками и что-то лопотали на своем.
Мне пришлось остановиться у обочины, и вылезти из кабины. Я залез в кузов, и сразу бросился к телевизору. Там показывали ревущую публику, комментаторов, болтающих о красивом нокауте. Имя, скажите имя! - негодовал я про себя, уткнувшись в экран. И тут начались повторы.
Уорд и Скотт обменивались ударами.
СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК
"Кляните всех трусливых демонов в вас, которые желали бы визжать, крестом складывать руки и поклоняться."
Ф. Ницше
”Вам нужно выстоять, не уставая сражаться не только против видимых врагов, но и против всего, что отвлекает или мешает вам на правильном пути. Нам надлежит выстоять в неисчислимых внутренних битвах…” Ж. Кальвин
Они были знакомы еще со школы. Можно даже сказать, с детства. Никто не знал, никто не догадывался, что он по-настоящему ее любил. Не так, как "любили" его друзья своих девушек, которых бросали через неделю - а так, как это должно было быть между мужчиной и женщиной. Моника была для него всем, и это были не те громкие слова, которыми так любили бросаться его сверстницы и сверстники. Ему казалось, что она любила его тоже – возможно, еще со школы…. Подрастая, он начинал понимать, что все это были, скорее всего, его выдумки, а надежда на взаимность все быстрее испарялась. Он был совсем не из ее круга. Моника вовсю пользовалась своей красотой, которую обрела буквально за последние несколько лет. Из серой мышки она превращалась в молодую женщину, и чем больше она хорошела, тем меньше надежд у него оставалось. Она любила так называемых крутых парней – в частности, капитана местной футбольной команды, чемпиона школы по боксу Билли Ворда. Когда он видел ее рядом с этими здоровенными парнями, то понимал - куда уж ему с ними тягаться. Впрочем, сам он тоже пытался преуспеть на этом поприще, так сказать - посещал секцию бокса время от времени, без особого интереса, правда - дома у него висела груша, которую он изредка поколачивал… Он не был помешанным качком или повернутым на пробежках спортсменом – он был просто парнем, по уши влюбленным в ту, которая видела в нем только одноклассника, а потом и однокурсника - они учились в одном и том же институте неподалеку от его дома.
Нет, конечно, он разговаривал с Моникой - все-таки учились на одном курсе, в одних и тех же кабинетах, на переменах ходили вместе по одним коридорам, но между ними всегда была дистанция. Ее тянуло к этим самым крутым парням, к грубой животной силе, к рычащим голосам, к массивным мышцам горилл. Он пытался показать ей, что он простой и хороший парень, который умеет себя вести, добрый, порядочный, все такое… Но от этого не было толка.
Ему говорили - ты все ходишь вокруг нее, ты нерешительный, тебе надо назначить ей свидание. Это говорили ему все - мать, друзья, знакомые, об этом, казалось, говорили ее глаза. А ему хотелось бы, чтобы она выделяла его из толпы всех тех, с кем она встречалась…
Но он понимал, что это слишком неестественно для нее, для ее окружения и для всего этого общества, в котором она жила. Надо было переступить через себя и сделать это.
Он решил встретить ее у местного МакДональдса, где все студенты заправлялись гамбургерами после лекции. Ему нравилось это место - оно было светлым, сияющим - особенно этим летом, когда натертые до блеска витрины говорили ему - жизнь не так уж плоха, Эндрю Скотт, давай, еще шажок, и эта самая жизнь повернется к тебе лицом, и улыбнется тебе...
Какое-то чудо должно было случиться сегодня.
И вот оно - Моника стояла у стеклянной витрины и словно бы ждала его.
- Привет.
- Привет.
- Ты сегодня отлично выглядишь.
- Спасибо.
Он не знал, какую еще банальность сказать.
- Я давно хотел тебе сказать, что…
- Эндрю, ты сегодня какой-то странный весь день. Прямо с утра.
- Да, это все потому, что я.. что ты…. а мы…
- Ну что с тобой, ты выпил, что ли?
- Нет, я трезвый, я просто….
- Да ты расслабься.
- Ты кого-то ждешь? - спросил он.
- Да, Билли должен вот-вот принести пиццу….Ты знаком с Билли?
- Да немного.
На самом деле он знать не хотел никакого Билли, тем более, когда тот вечно влезал, когда меньше всего был нужен.
- Мы сейчас поедим пиццы, и я уезжаю, так что говори поскорее, что ты хотел сказать.
Подобная холодность, весь этот расклад убил все слова, что он хотел сказать. Совсем не этого он ожидал. Все-таки они вместе. А он, дурак, пришел городить ей здесь такое.
- Ну? - спросила она. Он начинал ей надоедать. А чего другого он ожидал - стоит тут, жует слова, бубнит какую-то чушь...
А вот и Билли Уорд показался из дверей с пиццей в руках.
- Эй ты, - сказал он сразу, - Какого черта ты ошиваешься здесь?
- Ты ко мне обращаешься? - спросил Эндрю.
- Да, к тебе! - пробасил Билли, приближаясь. - Ты что-то слишком часто крутишься тут, вокруг моей девушки, суешь свой нос, куда не просят.
- Да ты что, я просто… - сказал Эндрю. Он понимал, что назревали неприятности.
- Запомни, придурок, - сказал Билли, поставив дымящуюся пиццу в коробке на столик, - еще раз тебя увижу здесь рядом с моей девушкой, прибью. Ты уяснил?
- Билли, - сказала Моника, - Ты что, не с той ноги встал?
- Да, не с той. А этого идиота я что-то слишком часто рядом с тобой вижу. Он ведь твой сокурсник, верно? Наверно, положил на тебя глаз.
- А что если и положил, тебе то что, - сказал Эндрю.
- Ты, похоже, не понял, мать твою?! - взбесился Билли и схватил его за грудки. - У тебя плохо со слухом, придурок?
- Мальчики, успокойтесь! - переполошилась Моника. - Не надо!
- Убери свои грабли от меня, - зло сказал Эндрю и оттолкнул Билли от себя.
Вот этого делать не следовало, понял он, когда от мощнейшего удара кулаком оказался на земле.
Голова гудела, в глазах потемнело, зубы загудели.
Он подскочил так быстро, как позволяли ему его подкашивающиеся от слабости и страха ноги.
Надо было постоять за себя.
- Ну все, сволочь, - проговорил он, сжимая челюсти и всю свою злобу в груди. И ударил Билли по лицу, в ответ. И это тоже было ошибкой. Удар получился слабенький, и противник даже не пошевельнулся. Когда Эндрю понял, что эффекта от его удара нет, было уже слишком поздно. В его лицо уже летели, как ракеты, чугунные кулаки Билли, и снова Эндрю почувствовал, как земля быстро уходит из под ног - он снова был сбит кулаками Билли на мостовую. На этот раз у него не было ни сил, ни желания встать. Он видел через кровавую пелену, стоящую в глазах, как Моника обхватила Билли руками, стараясь оттащить его, потом на секунду он потерял сознание, почти многовенно очнулся.
- Твою мать, скотина тупая, я тебе что говорил? - сказал Билли. - Чтоб я тебя со своей девушкой не видел, понял? Крутишь без меня с ней шуры-муры, кретин. Еще раз вякнешь на меня что-то - прибью. А вякнешь потом - прибью еще раз. Ты понял?
Эндрю молчал.
- Ты понял?! - злобно повторил Билли.
Вокруг них стала собираться толпа.
Эндрю все-таки собрался с силами и встал.
-Понял,- тихо сказал он.
- Вот и вали отсюда, пока цел, - сказал Билли.
Моника посмотрела на Эндрю умоляющим взглядом. Она жалела его, ей было жалко его.
Он повернулся и пошел прочь.
Вслед ему неслось гоготание дружков Билли.
Это был позор, самый настоящий позор. Какой-то долбанный качок отлупил его на глазах у его любимой женщины, а он не смог ничего сделать. Ничего, ровным счетом ничего. Сначала мямлил какую-то чушь, а потом получил по морде. Как последний слабак, как ничтожество. Ужасно болели зубы, некоторые даже слегка шатались, из разбитой губы сочилась кровь, а разбухающее веко над левым глазом сообщало, что будет синяк, который еще долго не сойдет. Он услышал, как кто-то догоняет его. Он в испуге обернулся, готовый ко всему, но это была Моника.
- Эндрю, прости, - сказала она смущенным голосом, - Билли что-то нервный, у него неприятности.
Он молчал, глядя на нее, и чувствовал, как глаз заплывает и распухшие веки начинают болеть.
- Я извиняюсь за его поведение, но ты же должен понимать, он чемпион штата по боксу, зачем с ним спорить?
- Да ладно, ничего, - сказал Эндрю. - Давай забудем об этом.
- Вот и правильно, - ответила Моника. - Ну, мне пора.
Он кивнул.
- Но с тобой все в порядке? Ты цел?
- Мы же договорились - забыть об этом, - сказал он.
Она легко сорвалась с места и через несколько секунд была в объятиях Билли Уорда, игриво грозя тому пальчиком - дескать, не делай так больше.
Дорога домой далась ему нелегко. Он решил не ехать на автобусе, чтобы не сидеть рядом с пялящимися на его побитую морду людьми, и пошел пешком через Суон-стрит, где он был никому не нужен. Народ сновал туда-сюда, шум и гам толпы сделали его незаметным. А он шел и думал о том, что случилось. С чего этот козел набросился на него? Он же ничего не сделал! Хотя, подумал он, на то они и козлы, чтобы бросаться на тебя ни за что. А она? Ей жалко его, побитого слабака, она смотрела на него, как на маменькиного сынка, как на мальчика, полезшего в мужские игры. И весь институт, наверное, видел это, и будет обсуждать - как Билли Уорд отлупил этого Эндрю Скотта. Он испытал приступ ненависти, но голос внутри сказал ему - твоя ненависть не стоит и гроша, если ты не можешь дать ей выход с помощью кулаков. И он опустил голову.
Монике, самой красивой девушке в мире, которую он все не решался завоевать, и которую уже, наверно, поздно было завоевывать после такого поражения, нравились сильные мужчины, а не слабаки вроде него. Это было кристально ясно. Ноги потихоньку обретали силу, и он ускорил шаг, чтобы через десять минут оказаться дома.
Он посмотрел на себя в зеркало. В волосах - песок и пыль.
На лбу шишка от падения на мостовую, глаз заплыл так, что от него осталась буквально щелочка в набухшей, кровоточащей смеси из брови и век, обе губы разбиты. А во взгляде - страх, и ничего другого. Он осторожно вымыл лицо, стараясь не задевать больные места, не менее осторожно вытерся полотенцем. Потом пошел и лег на диван, не включая света. Все потеряло всякий смысл. Монику он не получит. И репутацию слабака приобрел теперь навечно. Ага, сопляк из Хайленд Хай. Он проглотил комок в горле.
За что жизнь так жестока с ним? Что он сделал, чтобы заслужить такое? Да разве кто получал ответы на такие вопросы, спросил он себя. И уснул. Тяжким, тяжелым сном без сновидений.
Больно было смотреть, как она улыбалась рядом с ним, как другой обнимал ту, которая должна была быть с ним.
И он не мог спокойно дышать, если ее не было рядом с ним, не мог спать, и ни одна мечта не рождалась в голове без нее, а если сон и шел к нему, то был полон зла и позора.
И он проклинал себя за слабость, и не мог, не мог забыть ее - и его рядом с ней. Он хотел вычеркнуть его из этой картинки, стереть, удалить, вырезать Билли - но не мог. Не мог потому, что был слаб. Кто любит слабаков, спрашивал его ставший назойливым, внутренний голос, и сам себе отвечал - никто. Никто их не любит, тем более такие красивые женщины, как она. Такие, как она - приз. Приз, за который стоит бороться, потому что она была самым дорогим для него…. Но приз достается самому сильному! Если бы он тогда не сплоховал от страха, неожиданности, да и чего душой кривить, собственной слабости, все было бы по-другому! Она бы поняла, что он, Эндрю Скотт, силен, смел и суров, что он, Эндрю Скотт, не позволит с собой так обращаться, не позволит с собой даже говорить в таком тоне…. и все было бы по-другому. Эх, если бы он был сильным. Тогда бы она смотрела на него другими глазами. Совсем другими. Его не приходилось бы утешать, как маленького ребенка, он не был бы жалким, слабым, побитым, как бездомная собака, без достоинства и чести. Для нее он был бы могучим самцом, героем, который вполне может отхватить этот приз, который она представляет собой! Пусть это звучало глупо, но таков уж был мир, в котором он жил.
- Йоу, Эндрю, мы слышали, как тебе надрали задницу! Говорят, ты дрался как полный неудачник?
- Весь колледж гудит, как тебя раскатал Билли, ну ты и лузер, а? Сильнее надо быть, надо уметь за себя постоять!
- Да ты не тушуйся, Билли крутой парень, что ему такие как ты, плюнь и забудь. Не всем же быть боксерами, ты еще найдешь свой путь….
Подобных речей он наслушался за эту неделю столь много, что его тошнило от всего этого. Никто не давал ему спокойно пройти по коридору, вечно кто-то подшучивал над ним, вечно кто-то смеялся при виде его разбитой физиономии, вечно кто-то из девиц соболезновал ему и утешал его.
И от этого становилось еще хуже - похоже, он вживался в роль неудачника-слабака.
Откуда взялся страх, он никак не мог понять. После этой стычки он стал бояться всего, каждой тени. Каждый раз он шел по улице, полный ужаса в груди.
Он пытался представить себе, как же он столкнется снова с тем, что уже настигало его - со страхом и насилием. На глазах у толпы народа, или не дай бог, девушки, как в прошлый раз. Больше его никто не захочет знать - кто же захочет общаться с таким дерьмом?
Он хорошо помнил, что случилось с ним несколько дней назад - свою полную беспомощность. Полную беспомощность, как его рефлексы угасали под волной страха, как его руки опускались, вместо того, что бы защищать себя, как его ноги предали его и подкашивались, словно ватные, как его гордость стала на колени перед страхом. Он вспоминал, как сердце хотело сбежать из трясущейся груди, как он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он вспоминал, как шел домой - страх уходил, а чувство горького унижения и ненависти к себе брало верх над ополоумевшим рассудком.
Теперь он боялся каждого шороха на жарких улицах, он боялся каждого лица, каждого резкого звука. Когда все его убеждения были растоптаны, он обрел новые - страх непобедим. А потом он стал бояться жизни - говорить, общаться с незнакомыми людьми; упаси господь, если надо было решать какие-то проблемы с этими незнакомцами. Он все время окидывал взглядом горизонт - не находится ли на этом горизонте подозрительных типчиков, что могли пристать к нему, не появится ли на горизонте очередной Билли Уорд.
Когда он на днях прошел в какой-то дворик, ему пришлось пройти мимо четырех парней, болтавших о чем-то. Натерпелся же он страху - они смотрели на него, и мало ли что у них было на уме. Но они ничего не сказали, и он прошел мимо. А вдруг они пойдут за ним, и только ждут, когда же он зайдет подальше, вглубь темного дворика? От этой мысли в груди что-то опустилось, словно сердце упало на несколько сантиметров вниз. Он успокоился только тогда, когда вышел из поля зрения парней, и вроде бы за ним никто не шел. Но может, они будут ждать его у выхода? Может, они только ждут чего-то, или выдумывают какой-нибудь план, что бы ограбить и унизить его.
Все его тело было словно изодрано изнутри колючей проволокой, он как больное животное, добрался до дома и отрубился на диванчике. Может, это его судьба? Может, какие-то злые силы против него?
Последней каплей было то, что он услышал в коридоре от стоящих за тонкой стенкой парней в раздевалке.
- Ты слышал, как Билли тут одного дебила ушатал?
- Говорят, тот три раза падал.
- Еще бы, Билли крут, как сто чертей. Он таких как этот, пачками может укладывать!
- А тот, говорят, к его бабе приставал.
- Ну и правильно схлопотал. Все они такие - только крутой парень отошел, они тут как тут.
- А рожу его видел? Уже три дня ходит с синячищем, забитый такой.
- Ну а что ему делать? Не "реванш" же брать?
Тут парочка заржала, как стадо диких коней. Эта мысль их здорово насмешила.
- Это тут надо ставки ставить, за сколько секунд он его убьет.
- Бывают же сопляки.
В душе Эндрю перевернулось все, что только могло перевернуться, казалось, даже в желудке что-то начало шевелиться. Эндрю прикрыл глаза рукой - свет показался ему слишком ярким для больного глаза. Это же позор, - возопил внутренний голос - надо что-то делать. И срочно. Надо как-то поднимать себя из этого болота, куда он сам себя опустил. Ведь он не был слабаком – изредка ходил же в зал бокса, влегкую бил по мешкам, бегал…. видимо, этого было недостаточно.
И кого винить ему было, кроме самого себя? Кто, кроме него, виноват в том, что он не тренировался как надо, не относился к себе и миру серьезно? Кто виноват в том, что он оказался так слаб? Только он сам. Ему некого было винить за свои прегрешения перед самим собой. Собственная слабость, ленивая расслабленность духа привела его к позорному поражению, и в этом был его главный грех против себя.
В конце-концов, ничего не оставалось, как пойти в свой старый привычный зал и попытаться взяться за тренировки. Эндрю ходил в хороший, дорогой спортивный зал в центре города, где всегда было светло, работали кондиционеры, часто играла музыка, ходили красивые девочки в обтягивающих спортивных костюмах. Там было легко и приятно. И он снова начал ходить на занятия. Снова удары по мешкам, пробежки, спарринги. Проблема была в том, что он все это уже видел, и эти тренировки он уже проходил! Он занимался всем этим вроде как уже год, а особых результатов не видел.
Со своими друзьями он даже стоял в боевых, вроде бы, спаррингах, но ни он, ни они не хотели настоящего боя. Тренер сквозь пальцы смотрел на это, ему было все равно. Лишь бы не покалечили да не поубивали друг друга, говорил он. А Эндрю хотел научиться калечить и убивать! Его душа хотела выучиться настоящему бою, смертельной, как это ни банально, схватке, чтобы в один прекрасный день он мог на глазах у своей любимой показать, кто он и чего стоит. А еще важнее, он хотел быть в опасности, раз уж он так с ней свыкся. Постоянное чувство страха и опасности дразнило его, манило к себе, как ни странно это казалось ему самому - Эндрю хотел найти хоть в малую дозу опасности и победить ее. А потом - еще и еще, научиться ее презирать и не замечать. Но в его привычных спаррингах не было ничего этого - ну, поколотили друг друга вполсилы, и все.
- А как там Билли Уорд? - спросил он у Джереми, своего давнего знакомого, который занимался в одной секции с Билли.
- А что с ним?
- Ты с ним боксировал?
- Я? Да ты что, он просто монстр. Убьет за просто так. Даже лучшие из нашего зала не простояли и двух раундов с ним.
Значит, хреновый у вас зал, подумал Эндрю, раз самые лучшие в подметки не годятся этому чертовому Билли Уорду
Весь этот блеск, все это радужное стекло вокруг, все эти фитнесс-залы с девицами, вся эта легкая атмосфера - все это, осознал он, не помогут ему. Здесь лучшие боятся какого-то Билли, как самого дьявола, здесь все вполсилы, здесь слишком все гламурно и радостно, легко. Эндрю хотел другой обстановки, совсем другой, той, где его научат быть таким же дьяволом, как и Билли.
Став сильным, став агрессивным, он бы встретил этого Билли и поговорил бы с ним, как подобает, и на глазах у Моники отлупил бы его, чтобы она увидела, что это он, Эндрю Скотт, сильный и могучий самец, герой и любимец публики, которого уважают и боятся за его силу; а этот Билли валялся бы на земле и потом позорно удалялся с побитой рожей, и уже Билли был бы жалким, побитым сопляком, к которому невозможно питать никаких чувств, кроме жалости. Он бы поменялся с ним местами, и Эндрю бы обрел новый статус - статус сильного мужчины, достойного прекрасной женщины. Это понимали бы все кругом - и в первую очередь Моника, эта невероятно красивая девушка, от одной мысли о которой у него начинало задыхаться сердце в припадке любовной горячки. Она любит "быков"? Она любит грубую силу? Она ее получит. А он получит ее. И тогда все станет на свои места. Все будет, как должно быть - любить ее будет он, Эндрю Скотт, потому что он по- настоящему ее любит
…Многие говорили ему - что ты присматриваешься все время? забудь, иди в первый попавшийся зал, и тренируйся. Эндрю делал вид, что слушает. Он-то знал внутри себя, что эти советы ничего не стоят - он и так уже занимался в обычном, рядовом зале, и это ему никак не помогло. Нужно было что-то особенное - а советы знакомых он даже слушать перестал, настолько они были ему неинтересны - он уже понимал, что эти люди ничего не знают ни о нем, ни о том, чего же он хочет.
Эндрю уже отчаялся найти хорошего тренера, хороший, нужный ему, для его целей, зал. Он уже начал говорить себе, что проблема в нем, а не в залах. Ведь каждый тренер давал знания и умения, а он уходил от одного к другому. Как знать, может, проблема в нем самом? Может, он просто жалкий неудачник? Лузер? Ничтожество, которое бегает по спортивным залам в поисках чудодейственной методики? Наконец, осталось только одно место, в котором бойцов тренировали какие-то молодые ребята. Эндрю отправился по нужному адресу.
Зал находился позади большой, каменной арки, которая создавала густую тень, придавая мрачности каменному двору, в глубине которого находилось само помещение. Со всех сторон двор окружали огни города - вывески, транспаранты, плакаты, витрины – но в самом дворе было до жути темно. И когда шум города за спиной затих, и Эндрю, одинокий парень со спортивной сумкой на плече, прошел через темную, даже черную арку - совсем иные звуки стали приближаться к нему. Это были звуки ударов - жестоких ударов, сотрясавших тяжелые мешки, это был топот бегущих по каменному полу ног, это было тяжелое дыхание десятков бойцов. Стоял настоящий грохот, весь этот стук сливался в шумную, страшную кашу. Люди обходили эту арку стороной, настолько пугающими были звуки - словно бы там демоны стучали в свои барабаны, призывая грешников на пытки.
Тренером оказался невысокий, худой пуэрториканец с копной мелких кудряшек на голове.
Эндрю объяснил ему, что ищет зал, где учат серьезному боксу, зал, где учат бить по-настоящему, зал, где из него сделают воина.
- Ты попал по адресу, - отозвался тренер. - Если хочешь стать диким зверем в ринге - это у нас. Что ты умеешь?
Эндрю перечислил залы, в которых он был.
- Старики уже давно не те, что были, - сказал тренер. - Застоялись, не хотят расти. Не видят, что происходит у них под носом.
Эндрю кивнул.
- Ну, давай, переодевайся.
И в первом же спарринге Эндрю понял, что дела его совсем плохи. Противник ему попался упорный и настырный, и несколько ударов дошли до цели. Эндрю зашатало, но он удержался от падения и обхватил соперника руками, входя в клинч. Раздался гонг.
Тренер подошел к нему.
- Сынок, у тебя проблемы с челюстью. Плохо держишь удар, а защиты - ноль. Так нельзя, так ты долго не протянешь. Ты еще молод, а уже плывешь от ударов.
Эндрю был согласен. Все так и было. Его подкашивающиеся ноги и гудящая голова тоже соглашались.
- А что делать?
- Тренироваться, - сказал тренер. - Будем думать над твоей защитой.
Это было необходимо, подумал Эндрю. Его слабое состояние после пропущенного удара мгновенно воскресило его воспоминание о стычке с Билли Вордом, которую он не мог забыть. И этого его разозлило, живо напомнив ему, чего же он хочет избежать путем тренировок, от чего хочет уйти - и к чему хочет придти.
…
- Для чего вы тренируетесь? - спрашивал у бойцов тренер. - Для того, чтобы драться? Нет. Вы здесь для того, что бы не быть такими как все те, кого вы презираете. Вы становитесь сильными людьми, которые могут побеждать в себе трусость, слабость, вы учитесь быть сильнее не только духом, но и телом, вы учитесь побеждать не столько соперника, сколько свой страх, свою боязнь, своих демонов, которые превращают вас в безвольных ничтожеств. Так что тренируйтесь, тренируйтесь - а потом я выведу вас на ринг с самыми сильными соперниками - чтобы вы победили их. В этом зале бьют по задницам - пока все другие задницы целуют! Знаете, почему в наш зал многие не ходят? Потому что для них тут некомфортно - нет кондиционера, нет ярких огней, нет евро-ремонта, душно, страшно, некрасиво. Для этих слабаков такая тренировка слишком тяжела. А боец выковывается только в этих условиях - потому что сама жизнь и ее преграды тяжелые, страшные, мерзкие. В суровой жизни все противно и серо. В реальной стычке с жизнью не будет кондиционера, не будет освещения, не будет возможности подышать и полюбоваться на девочек в трико. Будет темно, страшно и больно. И некуда бежать. И тренировка в зале - это как инъекция этого яда в вашу кровь, вы словно приучаете себя к отраве страха и боли. Когда настанет час излома, вы будете готовы. В отличие от тех, кто сказал, что здесь душно, темно и некрасиво.
В этот момент Эндрю понял, что он именно там, где должен быть.
Он именно у тех людей, которые знают, о чем говорят, которые понимают, ради чего все это.
Он думал, что тренер будет садистом, но тот оказался совсем другим. Он не давал непосильных нагрузок, но не давал и послабления. Он никого не заставлял и не упрашивал, но те, кто работал - работали по полной программе. Он не кричал и не вопил – все советы его были по делу, к месту и всегда помогали. Невысокий, худой, можно даже сказать - маленький, тренер пользовался среди бойцов огромным авторитетом. Советы его всегда работали, слова всегда били в точку, его наставления всегда помогали. Бойцы доверяли ему. Доверяли во всем. И все переплеталось - в дружной обстановке братства происходили самые жестокие бои в ринге - там было полно хороших боксеров, с опытом, сильных и хорошо обученных, которые не щадили своего соперника ни в чем. И после спарринга они пожимали друг другу руки, улыбались и вместе шли домой.
Эндрю знал все основные удары, знал, как их наносить, но это были для него просто как уроки в школе - математика, физика, черчение, история. Выучил и сдал, и все. Так это для него было просто и скучно.
А сейчас он узнавал всю эту науку заново.
Тренер показал ему, что удар - это не просто удар, а средство выражения своих мыслей в ринге. Что с того, что эти мысли направлены на боевые методы выяснения отношений? Художники рисовали битвы, сказал тренер, поэты описывали битвы в своих поэмах, искусство боя - самое древнее искусство в мире. И ты здесь чтобы сотворить что-то - и твои удары есть штрихи, создающие эту картину. Каждое слово творца, создающего свое творение, должно иметь смысл - и поэтому нельзя бить такой-то удар только потому, что так сказал кто-то. Ты должен наносить каждый удар с целью, с планом в голове, ты должен знать, что ты хочешь сделать этими ударами.
….Не всегда выигрывает сильнейший, не всегда - самый быстрый, и не всегда - самый умный….. Побеждают и хитрые, и подлые, и неуклюжие. Вопрос лишь в том, как сможешь лично ты применить все боксерские умения и знания себе на пользу! Сможешь ли ты нейтрализовать умения противника? Может ли твоя хитрость обойти его силу? Может ли твоя сила преодолеть скорость соперника? Могут ли твои слабые стороны быть скрыты твоими сильными качествами? Это уже не только искусство, это еще и наука. Все связано, все переплетено, нет рецептов и нет решений, все это лишь одна маленькая жизнь.
Первый нокаут - это первый убитый зверь для древнего охотника. Первый поверженный противник - это первый шаг навстречу силе…
И понесся вперед бесконечный поезд тренировок. Через пару месяцев наш герой настолько сросся со спортивным режимом, что больше не представлял жизнь без него. Зал, полтора часа упорной работы через день, гантели, груши, мешки, перчатки, капы, стали для него такой же реальностью, каковой раньше была игровая приставка.
Его день состоял из часов, а не из «времени», этого абстрактного понятия, которому он не придавал никакого значения. Никогда еще его время не было столь осязаемым, конкретным, чем-то, что вело его от одного пункта режима к другому. Каждое утро он вставал на пробежку. Сначала это было невыносимо - глаза склеивались, ноги подкашивались, голова гудела, пережевывая остатки снов, и хотелось только спать, спать и спать, а потом спать еще раз - но он отрывал свое тело от сладкой кровати, где видел странные, убаюкивающие сны, манящие к себе. Потом начинал одеваться - натягивал спортивный костюм, кряхтя, разминал кости, и, не включая света, выбегал из квартиры. На улице в это время было так холодно, что сводило зубы, глаза слезились, в носу замерзало все, что может замерзнуть, а горло кололось оледеневшими лимфоузлами. Но он запускал свои спящие еще ноги в действие и медленно, но верно ускорялся по асфальту вперед - к победе. Он бегал бесшумно, мягкие кеды не создавали звуков, и он, как призрак, носился вдоль домов по округе, ничего не замечая в утренней мгле. Постепенно глаза привыкали к темноте, уши – к тишине, тело начинало петь, а легкие разгонять воздух по жилам, и он бежал, бежал и бежал. В конце пути он пересекал мост над рекой, впадающей в море, и здесь было еще холоднее, стоял туман, и он бежал словно в густом парном молоке. Он пробегал по мосту, делая ускорение - холод, исходящий от вод реки, был слишком резок даже для его разогретого тела, и он преодолевал его за несколько секунд. Потом он делал разворот у статуи какому-то писателю с вороной на плече, имя которого все никак не мог запомнить, и бежал назад, снова ускоряясь у ледяного моста, пробивая своим телом белесый туман и вылетая из него темной, молчаливой фигурой, которая появлялась словно бы из ниоткуда, из вечности. По пути назад он уставал, начинал тяжело дышать, хотел остановиться, согнуться пополам, опереться руками о колени и тяжело дышать, проглатывая слюну - но не позволял себе этого, зная, что он наказал себе делать передышку лишь у дверей квартиры.
Потом он заходил в дом, заполняя своим тяжелым дыханием комнату, снимал с себя потный костюм, сбрасывал кеды и на пару минут растягивался на кровати. Но сна уже не было, разогретые бегом мышцы не давали ему даже думать о сне. Хотелось действовать - и нужно было действовать.
Эти пробежки стали каждодневным ритуалом, хотя поначалу они казались просто пыткой. Но привычка сделала свое дело. Как говорил тренер - "нет привычки - нет ничего; не имея привычки к чему-либо, ты это потеряешь".
В одно утро он пробежал чуть дальше, наращивая километраж, и достиг местного бара, где любители пошуметь и выпить собирались каждый вечер и "гудели" до утра. Было пять сорок девять, когда Эндрю оказался у дверей этого заведения, из которого как раз вываливалась очередная пьяная компания. В толпе изрядно принявших на грудь людей он узнал Монику. А потом и Билли Уорда, который что-то громко рассказывал, смеясь. Других Эндрю не знал, да и не хотел знать. Тут одна из девиц что-то сказала, глядя на него. Эндрю не расслышал, что, но Билли, Моника и прочие разразились приступом лошадиного ржания. Эндрю передернуло, словно волна черной ненависти захлестнула его. Мелькнула мысль - что если прямо сейчас? Прямо сейчас подойти к этой сволочи, и прямо сейчас наказать за все? Прямо сейчас избить - да еще на глазах у Моники. И все увидят это. Тело пробрала дрожь, ледяная дрожь ярости, внутренности сжались для рывка... но голос, почерневший от злости, сказал ему - постой, постой, Эндрю Скотт, не сейчас! Только на ринге. Когда это увидят не только Моника и ее пьяные знакомые, а все. Чтобы никто не мог скрыть правды или наврать кому-то, что этого не было. Чтобы все и каждый увидели твой триумф, твою победу. Чтобы все те, кто с ухмылкой на лице вспоминал о твоем поражении, подавились своими ухмылками - все, все до единого!
И он пробежал мимо.
Потом он шел чистить зубы, умывать свое разгоряченное лицо холодной водой. Он вытирался полотенцем и смотрел в зеркало - взъерошенный, красный. В этот момент на него накатывали мысли о том, что он должен быть победителем в бою, он должен выиграть и все такое прочее, но он отгонял от себя все эти мысли - фантазии бойцу ни к чему. Надо лишь действовать, работать, а потом наслаждаться результатами своей тренировки.
Он открывал холодильник, вынимал оттуда заготовленный с вечера завтрак и разогревал его в микроволновке. Потом ел, запивал стаканом сока и отмечал окончание часа.
Часы на руке стали его советником и другом - они всегда помогали ему объять время, создать в голове картину дня. И вот он застилал кровать, убирал остатки завтрака, смотрел утренние новости, иногда - спортивный канал, потом надевал джинсы, футболку, кепку, иногда темные очки и выходил из дома.
Эндрю садился в маленький красный трамвай на Вейкман - стрит, проезжал в полупустом, как всегда утром, салоне, пять остановок, и выходил на Воркмен-стадиум. Потом шел через детскую больницу, через мост, оставляя позади маленький парк, и проходил через темную арку в спортивный зал.
…Иногда в зал заходил странный, молчаливый человек в очень дорогом костюме, смотрел на бойцов, о чем-то говорил с тренерами, а потом уходил. Эндрю казалось, что он уже видел раньше этого человека, но он никак не мог вспомнить, где. Впрочем, с ударом гонга начинались спарринги, и ему уже ни до кого не было дела.
…Он выбивал пыль из мешка своими кулаками, мешок гнулся и стонал от боли. Вдруг в дверях промелькнула какая-то тень. Эндрю мгновенно повернулся и заметил чьи-то очертания в дверном проеме. На секунду он опустил кулаки и прислушался. Мешок качался, тихонько поскрипывая на цепи, в зале стояла мертвая тишина. Эндрю думал спросить у пустоты, кто это промелькнул в ней, но передумал. Мало ли, кто здесь ходит, может, ошиблись дверью. И он продолжил избивать мешок, не забывая поглядывать на дверь - и через минуту понял, что за ним наблюдает девушка. Сердце Эндрю дрогнуло, земля чуть не ушла из-под ног - это была Моника. Ее взгляд он бы узнал из тысячи других даже в кромешной тьме.
Сердце Эндрю заныло от желания все бросить и подойти к ней, обнять, сказать что-то, что он так хотел сказать… но он боялся спугнуть ее - ему было лучше наблюдать за ней отсюда. Наверное, она любит меня, любит! - думал он про себя, продолжая пробивать удар за ударом в кожаное тело мешка, - раз пришла и наблюдает за мной, - его мозг лихорадочно работал, - наверное, Билли Уорд ей надоел, наверное, она хочет придти к тому. кто ее на самом деле любит, - мозг Эндрю за руку с сердцем плясал дикие пляски, в голове пульсировало от напряжения, - наверное, она все же любит меня, а не его, меня, меня, меня! - вбивал он эту мысль с каждым ударом в свою голову.
Но тут она исчезла и в коридоре снова объявилась пустота. Эндрю услышал тихие удаляющиеся шаги и довольно улыбнулся. Уходи, уходи, куда ж ты денешься, - сказал он почти вслух, - все равно ты любишь меня, а не его, потому что....
- Почему? - спросил его голос внутри. - За что ей любить тебя? Кто ты? Ты никому не нужен, у тебя нет друзей, тебя никто не любит! – голос звучал язвительно.
И он не знал что ответить, он сопротивлялся этим мыслям, этому злому голосу внутри. Он был почти уверен, что она что-то чувствует к нему, может еще сама не осознает, но чувствует - иначе, что бы она делала здесь? Нервное напряжение распирало его, он забыл о тренировке и ходил из угла в угол, покусывая нижнюю губу до тех пор, пока не пошла кровь. Эта маленькая боль отрезвила его.
- Что с тобой? - спросил его голос внутри. - Она имеет над тобой власть, даже когда ты видишь только ее тень! Слабак.
Ленс, широколицый блондин из Англии, тренировался в их зале. Ему предстоял бой… ни с кем иным, как с Билли Уордом. Ленс приходил в зал и тренировался легко, играючи, будто на публику. Эндрю смотрел на него с завистью – он выйдет на Уорда. Но все же Эндрю счел своим долгом предупредить Ленса насчет его противника.
- Не дерись так расслаблено с этим парнем. Он очень серьезный боец. Я знаю, как он боксирует, он опасен!...
- Ну, так я тоже опасен, - усмехнулся Лэнс.
Ленс проиграл. Проиграл нокаутом после шестого раунда. Он был высокомерен и разбросан, лениво кидая удары в сторону Уорда – но быстро устал, выдохся и начал пропускать удар за ударом от пыхтящего, как паровоз, Билли. И все было кончено – тренер выбросил полотенце. Эндрю наблюдал за боем по телевизору – в один зал с Билли он не хотел даже входить. Пока не придет время. Пока он не будет готов.
После этого боя стало ясно, что надо тренироваться еще более сурово. И Эндрю пахал как вол, измождал себя до крайней степени, изнурял тренировками. И тело говорило ему «спасибо». Наутро. Вечером же он чувствовал себя живым трупом – он оставлял все силы на тренировке. На остальное – друзей, вечеринки и все такое, времени не оставалось.
В тумане усталости, разбитости, опустошенности он посмотрел в зеркало. И вздрогнул, потому что увидел там вроде бы самого себя, но в то же время - какого-то другого… Человек в зеркале был иным – на плечи у него ниспадали длинные волосы, отросла борода, появилась глубокая складка над переносицей, губы были плотно сжаты, а взгляд стал тяжелым. И через гулкий, вязкий туман Эндрю услышал слова:
- Оставшись собой, ты не победишь. Ты - не сможешь. А я - смогу, - говорил ему новый Эндрю из глубины зеркала. – Ты станешь мной, и ты - победишь.
Эндрю всмотрелся в себя и увидел человека, готового к череде побед. Да, ЭТОТ человек может побить Билли Уорда.
Видение исчезло. Туман ушел, развеялась белая дымка, и в зеркале Эндрю увидел лишь самого себя - парня из колледжа, с мягкими губами, круглым подбородком, аккуратно студенческой прической…. человека, которому никогда никого не победить. Эндрю в ярости ударил кулаками по стойке с тюбиком зубной пасты и прочим, что находилась под зеркалом.
Черт побери! – подумал он с тоской. – Сколько же надо боли и труда, чтобы победить лишь самого себя, а не то, что соперника… и КЕМ надо стать….
Он снова посмотрел в зеркало. Да, этому Эндрю предстояло умереть.
А это было совсем непросто.
Что, если можно обойтись без всего этого? - иногда думалось ему. Без изнуряющих тренировок, без боя? Неужели ему не дано простого счастья с любимой женщиной? Может, что-то случится и она сама уйдет от Билли? Уйдет к нему, Эндрю? Если она скажет что любит, все брошу – думал он и надеялся, надеялся, надеялся.
- Здравствуйте, мисс Смит.
- Добрый день…. а я вас знаю?
- Я знаю одного молодого человека по имени Эндрю Скотт.
- Правда?
- Мы добрые друзья.
- Вы? Друзья? Он не из богатых.
- Это неважно. Я хочу осведомить вас о его планах.
- О каких планах?
- Вы же знаете, последний год Эндрю проводит почти все время в боксерском зале.
- Это не новость, он вроде бы уже давно тренируется.
- Нет, я говорю о настоящем серьезном событии. Вы в курсе, что Эндрю достиг определенных высот в этом?
- Нет… да мне, в принципе, все равно.
- Подождите, я дойду до главного. Проблема в том, что скоро у него бой с Билли Уордом.
- С Билли? Вот это уже интересно…. Я не знала.
- Так вот. Я бы хотел вас попросить. Вы знаете его и можете повлиять на парня.
- Да, Билли очень силен.
- Я боюсь, эта история плохо кончится. Он так молод, и представьте, что будет с его молодой жизнью….
- Какой ужас, ведь и правда.
- Мне не хотелось бы парня отговаривать, потому что мы не особенно знакомы... Может, вы бы смогли его уговорить отказаться от этой рисковой затеи?
- Я? Ну….
- Прошу вас. Вы не представляете, что может случиться…
- А отменить нельзя?
- Как же? Кого он послушает, кроме вас?
- Кошмар… Ну я даже не знаю, как к нему подойти...
- Я вас уверяю, ему нужна женская рука, женское участие. Только это может успокоить мужчину, вы же понимаете. Скажите ему, что лучше не надо. Что надо бросить эту затею, что это не его уровень и вообще пусть лучше подумает о своем здоровье.
- Я….
- Просто подумайте о том, что вы последний человек, который может на него повлиять перед тем, как он лишится в ринге здоровья и получит травмы.
- Да…. Я думаю, вы правы. Я схожу к нему...
- Вы только не говорите, что это я вас уговорил. Он не поймет этого. И планы наши рухнут.
- Конечно, я удержу это в тайне, мистер..
- Де Уилл, Деймон Де Уилл.
- Знакомое имя…. Вы не?..
- Неважно. Просто сделайте это. Избавьте человека от ненужной боли. Он ведь всем нам дорог. Такой молодой человек, и так себя теряет.
Эндрю отрабатывал боковые удары по мешку, висящему под потолком на цепи. В каждый удар он вкладывал всю свою силу, и мешок стонал и гнулся под насилием его кулаков, и сама стальная цепь грохотала от боли и трепетала на железном крюке. И тут дверь в зал открылась. Он мельком бросил свой взгляд в ту сторону. В дверях стояла она. Вернее, в тот момент это была Она - с большой буквы. Эндрю тяжело задышал, мешок рядом с ним со скрипом качался взад-вперед, время словно замерло.
Она вопросительно посмотрела на него. Он кивнул ей, снял перчатки, вытер мокрое от пота лицо полотенцем, после чего подошел к ней.
- Выйдем на свежий воздух? - спросила она.
- Конечно, - ответил он.
В зале было душно и жарко.
- Я тут подумала, - начала она осторожно, - что, может, не надо всего этого? Может, мы сможем уладить все… по-другому?
- Интересно, как это? - сурово спросил он, но внутри него надежда приникла ухом к стене его разума, ожидая того ответа, которого ждала так долго.
- Ну, все же можно уладить по-другому…. Зачем эти драки, кровь…..
Он вопросительно посмотрел на нее.
- Моника, я не понимаю, к чему ты клонишь.
- Ну, понимаешь, зачем тебе этот бой? Зачем это побоище, скажи? Билли ведь гораздо сильнее тебя, все это знают. Только представь себе, что он с тобой сделает…
В глазах Эндрю потемнело от ярости, голова слегка закружилась. Голос внутри его взорвался в приступе бешенства. - Да как она смеет говорить тебе такое! Ты проводишь за тренировками дни и ночи, а она считает тебя тем же слабаком, каким ты был тогда, когда Билли унизил тебя при всех. Вот кто ты для нее! Тот же сопливый мальчишка, которого на ее глазах разделал под орех ее любовник!
Мир в голове Эндрю содрогнулся в приступе ненависти, но он все-таки выдавил из себя:
- Не думаю, что он сильнее меня теперь. Я сильно изменился за прошедшее время.
Она посмотрела на него печальными глазами, как на глупого ребенка, и взяла его за руку, как бы утешая.
- Он серьезный боец, тренируется уже много лет, а ты всего год… Он же просто убьет тебя, понимаешь? Ты проиграешь этот бой...
Он вырвал свою руку из ее пальцев.
- Ты думаешь, что я совсем неспособен оказать ему сопротивления? Ты думаешь, что он до сих пор лучше меня? Ты ничего не знаешь обо мне! Я сильнее чем раньше, чем когда-либо, а ты до сих пор не веришь в то, что я изменился. И ты приходишь и говоришь мне, что все мои тренировки - пустая трата времени?
- Нет, но….
- Я больше не проигрываю бои! - воскликнул Эндрю, и голос его загремел как раскат грома. - Я их выигрываю! Выигрываю!
- Что с тобой? - спросила она испуганно. - Я не хотела тебя обидеть, я….
Он посмотрел на нее. Вот она, рядом с ним. Такая же красивая, как и год назад, а может, и еще краше. В ней - все, что он любит…. Но шепот внутри него скреб его душу когтями.
- Она считает тебя ничтожеством, который потратил долгие месяцы адских тренировок лишь для того, чтобы снова проиграть, - шипел ядовитый голос внутри. - Проиграть тому, с кем она была все это время, проиграть тому, с кем она спала эти двенадцать месяцев, кому дарила свою красоту – и кого она до сих пор считает сильнее тебя.
По спине Эндрю пробежал холодок... нет, сам могильный холод - в один леденящий миг он осознал, что эта женщина, любовь всей его жизни, вдруг оказалась ему противна и чужда, словно бы перед ним стояла не красота и нежность в человеческом обличье, а мерзкая, скользкая тварь.
- Ты прости, Моника, сказал он. - Но мне пора заниматься. Через пять минут - спарринги.
- Но как же….? - спросила она, в глазах ее стояли слезы, он видел это - и даже радовался этому.
- Ты пришла ко мне потому, что думаешь, что я по-прежнему такой же слабый и беспомощный, как год назад. Но ты пришла не по адресу. Тот Эндрю, которого ты знала, умер.
Он сам не ожидал таких слов от себя. И правда, в этот момент, старый Эндрю Скотт испустил последний дух.
- Каким ты стал жестоким! - воскликнула она. Ты действительно изменился.
- Ты только сейчас это поняла? - усмехнулся он.
- Я думала, ты хороший человек, а ты - бессердечный монстр!
- А когда твой парень раскатал меня по мостовой, и ты ушла с ним, он не был бессердечным монстром? Или твоя память так коротка? - зло спросил он.
Видения прошлого оживали перед ним во всей своей мерзости.
- Не стоило мне сюда приходить, - сказала она. - Ты обвиняешь его в жестокости, но он хотя бы любит меня. А ты - такой же, только еще и бесчувственный.
Эндрю пожал плечами.
- Я был маленьким, слабым парнем. А он так со мной обошелся - на твоих глазах, между прочим. Это не жестоко?
- Ты до сих пор не можешь забыть ту потасовку? - воскликнула она. - Ты сумасшедший, забудь уже, ты же взрослый мужчина! Билли даже не помнит той драки!
- А чего ему помнить? Какой-то очередной слабак получил от него по морде - мало ли у него такого в жизни бывало. Но я помню. Когда мы встретимся на ринге, я уничтожу его. И он, как и я, вспомнит все, поверь мне. Он пройдет через муки ада! А вы – падете.
- Что ты несешь?
- Падете как Вавилон, оба. И ты, и он - и никто не будет плакать над вашими руинами.
Он прочитал это в старой маминой библии, которую та никогда не поднимала с полки - там она пылилась годами.
- Знаешь что? Мне тебя жаль! - воскликнула Моника, ее лицо покраснело от прилившей крови. - Ты чокнулся, ты полоумный придурок, понимаешь?
- Плюнь ей в лицо и уйди! - зло зашипел голос внутри Эндрю. - Зачем ты слушаешь эти бредни?!
И по взгляду Моники наш герой понял - ее уверенность в победе Билли поколеблена.
- Вы падете, - повторил он еще раз.
- Ты и правда сдвинулся, раз говоришь такое. Ты еще хуже него, он хотя бы нормальный.
Эндрю пожал плечами.
- Если ты считаешь нормальным того, кто может поступать так, как поступил со мной он - иди к нему. Что ты можешь понимать во мне, если до тебя не доходят такие простые вещи?
- Я про тебя все уже поняла. Ты больной.
- Удачи в личной жизни, - сказал Эндрю и направился обратно, к дверям зала.
Еще несколько дней назад он думал о том, чтобы бросить ради нее все, мечтал, будто все будет хорошо, надеялся, что любовь сама придет к нему, но теперь все понял, все осознал. Как он мог быть таким наивным.
- Надеюсь, Билли тебя прибьет! - крикнула она ему вслед.
- Где-то я уже слышал это, - ответил он, даже не повернувшись.
Он распахнул дверь в зал.
Тяжелый воздух ударил ему в ноздри. Пот, жара, грохот ударов - он был дома.
- Где ты шлялся? - спросил его тренер. - Вон, уже все в парах, второй раунд начинается.
- Будьте спокойны, - уверил его Эндрю, - я все наверстаю.
Пока он обматывал бинтами руки, мысли вгрызались в его мозг.
За каким чертом она заявилась сюда, эта чертова дура, думал он.
- Кому нужна ее проклятая жалость! – зло наговаривал ему на ухо голос. - Прибьет он тебя, как же. Черта с два! Да ты будешь бить его так, как не бил никто и никогда. Переносица войдет в мозг и он сдохнет. Сдохнет у нее глазах. А если не сдохнет, то его отвезут на носилках. И никакого "боя по очкам". Только нокаут!
Пока он натягивал перчатки на забинтованные ладони, его сердце приобретало совсем иную форму - ему больше не хотелось любить. После всего того, что он услышал от самого воплощения этой любви, ни о каких амурах не могло идти и речи. Он сжал кулаки. Зло, ненависть, ярость обуяли его.
В ринге он был диким зверем, он вбивал каждый удар в тела соперников как гвозди в крышку гроба своей любви. Словно сам дьявол сидел в нем, и вот один из товарищей по залу упал от его ударов без сознания.
- Ну-ка, Стивенс, - сказал довольный тренер, - замени Колина.
Теперь следующий боец стоял против него. Тренер же под руки отвел Колина на лавочку, куда тот сел абсолютно без сил. Эндрю видел это краем глаза. Это сделала с Колином его сила, с удовлетворением отметил он. А потом взглянул в глаза Смита, стоявшего против него. В них появился страх. Самый настоящий. Стивенс, всегда бесстрастный, апатичный, сейчас боялся его. В эту минуту у Эндрю словно крылья выросли. Усталость ушла, кровь наполнилась новой силой, мышцы напряглись - и все его тело заработало как машина смерти, оставляя после себя, подобно урагану, только разрушения.
Когда Стивенс на шатающихся ногах вышел с ринга и прозвучал финальный гонг, тренер подошел к Эндрю.
- Сынок, ты сегодня был просто в ударе.
- Спасибо.
- Я смотрю, ты готов на все сто, вышел на пик формы.
- Вы так считаете?
- Тебе пора выходить на большой ринг. Я обсужу детали с мистером Деймоном, а ты будь готов к бою.
- Нет проблем. Конечно.
- Ты только давай, полегче с нашими ребятами. Теперь работай с ними в полсилы. Ты их уже перерос.
- Хорошо, это я… завелся просто.
- Ты вот также заведись во время боя. И ты победишь.
Эндрю кивнул.
Он понимал, что ему еще многое предстоит. Но это его больше не пугало. Он уже знал, что тело не подведет его.
….
Это только в кинофильмах красивая девушка в финале остается с главным героем, понял Эндрю. В его сценарии все было не так. Моника никогда не бросила бы Билли, и никогда не пришла бы к нему. Раньше он был для нее слишком слаб, а теперь будет слишком силен. У нее всегда найдутся причины на то, чтобы не быть с ним. Эндрю осознал, что она никогда не полюбила бы его, и никогда у них ничего не было бы. Все что осталось в его жизни - это предстоящий бой. Да он и не хотел ее больше. К черту ее. Жалкая пародия на женщину. Красивая, не более. Сожительница местного жлоба, и все. Как он раньше этого не видел? Он удивлялся сам себе.
…
В семье тоже не ладилось. Мир уходил от Эндрю в дымку небытия. Он терял всех – друзей, знакомых, теперь вот и мать…
Когда он говорил ей о предстоящем бое и серьезности события, мать не понимала его.
Она не хотела, чтобы ее сын пострадал.
- Не воспринимай это так серьезно, сынок, - сказала она. – Ты лучше женись на спокойной хорошей девочке, а этот твой мордобой… Это все ерунда.
- Ерунда? - вспылил Эндрю, вскочив со стула. - Ерунда?! Мама, ты... - он не договорил. Не было смысла объяснять матери, что его честь была попрана - для нее это был пустой звук, глупые мужские игры. Ей не было дела до того, что для ее сына это было самым важным в жизни. Ей не было дела до того, что ее сыну именно от этих глупостей было тяжело, страшно, невыносимо. Она лишь хотела сохранить свое тихое унылое болотце, где бы ее слабый, побитый, ничтожный сынок сидел бы в комнатке перед телевизором и кушал бы ее стряпню. Это все, чего она хотела – покоя и тишины. И ради этого она готова была перенести позор своего собственного сына! Высокие представления были ей неведомы, понял Эндрю.
Шли дни. У него отросла борода, волосы становились все длиннее, а он и не думал стричься или бриться. Он хотел как можно меньше походить на себя, оставить Скотта в тени прошлого, и стать другим. Таким, каким он увидел себя в зеркале. К тому же волосы олицетворяли срок долгих тренировок, которым он уделял все свое время.
С каждым днем он видел в зеркале все более и более непохожего на себя человека. Волосы были длинной до плеч, борода закрывала всю нижнюю часть лица, в глазах была сама суровость, решимость свернуть горы. И вдруг - внезапно, из черного небытия прошлого, он увидел самого себя – того Эндрю, что существовал еще полгода назад. Коротко стриженного, бледного, испуганного… он смотрел на себя, и видел, как в глазах старого Эндрю стоял страх. Унизительный, мерзкий страх за свою шкуру, за свое благополучие. Эндрю посмотрел на свое прошлое отражение и его существо содрогнулось от отвращения. Вот каким он был - неважно, кем он хотел казаться, был он именно таким; и то, чем он был, шло впереди всех его слов, мнений и заявлений. Был он никем. Слабым, забитым существом, которое боялось и любило. Боялось жизни и любило женщину. А теперь он не боялся жизни и не любил женщину. Монику любил тот Эндрю, что смотрел на него из зеркала - худой, дрожащий, испуганный. Любил и надеялся, и хотел ради нее стать сильнее. Он смотрел в испуганные глаза Эндрю из прошлого, и видел в них образ женщины, которая была частью мира того слабого, забитого существа, что он представлял собой еще полгода назад.
Разве мог он помыслить еще недавно, что крепкие ребята будут падать под силой его кулаков? Что он сможет превращать людей в кровавое месиво? Смеяться опасности в лицо?
Что он сможет контролировать свой страх, свою ненависть? Выпускать их из своей души по приказу?
Теперь он умел все это - он умел все то, что раньше казалось ему недостижимым.
Когда он снова взглянул в зеркало, на него смотрел привычный Эндрю Скотт, с густой бородой и длинными волосами. Настоящий он. Тот самый Эндрю, который только и мог победить. Ни одна скотина не сможет больше сказать такому Эндрю, чего хотеть, на что надеяться и чего бояться.
Он сел у телевизора, включил боксерскую трансляцию по платному каналу, налил себе сока и расслабился.
Побеждают не мускулами, побеждают не техникой, побеждают умом. Так говорил его тренер, и так думал он сам. Он пересматривал бои любимых боксеров и потихоньку понимал, что видит бокс совсем по-другому! Раньше он думал, что побеждают только такие, как Уорд. Всегда, при любых условиях. Наблюдая же за трансляцией, он видел, как таких били умные, расчетливые боксеры - и били жестоко. На улице, среди не тренированных ребят, действительно - побеждали большие, сильные, жестокие. На ринге же побеждал интеллект. Совсем недавно это бы показалось ему диким. Раньше он видел боксера как того самого Билли - теперь он понимал, что это лишь изображение боксера в преувеличивающих все средствах масс медиа! Все эти кино, передачи, про всяких рокки и прочих - все это было безудержным преувеличением ради утехи толпы. И он этому верил... Верил как божьей правде - и возможно, понял он, из этого и рос корень его страха! Он думал, что, не обладая мощью, грубой силой, у него нет ни единого шанса стать таким как Уорд и ему подобные - а оказалось, что и не нужно быть такими как он, это как раз и есть почти поражение... Таких на ринге били - еще раз повторил он про себя - и били жестоко, расчетливо, с умом.
С этого дня в его голове поселились размышления, заходя иногда в самые потаенные уголки его разума и вытаскивая на свет божий множество интересных мыслей...
Раньше он отдал бы все, что бы всего этого не было с ним - побоев, позора, тренировок, а сейчас он отдал бы все, лишь бы это случилось; раньше ему думалось, что все эти события - эпизод, который лучше забыть навсегда, а теперь Эндрю понимал, что это было самое важным моментом в его жизни, благословением под видом проклятия, более того -возможно, несчастьем была его жизнь ДО этого...
Кто знает, может ему НУЖНО было это позорное поражение от Билли Уорда? Может, ему нужен был этот кошмар наяву? Ведь без него он бы так и жил - боясь силы, боясь агрессии... В незнании, в неумении побеждать все это... Он пытался отогнать эту жестокую мысль от себя - что же это получается, позор и избиение необходимы? Он не хотел думать об этом, но мозг возвращался к этому снова и снова. Какая-то сила хотела, чтобы он потерпел поражение – дабы он осознал свое падение? Черте что... он отгонял от себя эту мысль тренировками, но она посещала его чаще, чем мысль о Монике. Более того, он чувствовал себя шестеренкой, важной деталью чего-то очень большого, какого-то важного события. Его не покидало ощущение, что его тренировки и размышления – это нечто большее, чем просто подготовка к будущему бою. Иногда это казалось ему безумием, и он возвращался к мыслям о Монике только для того, чтобы злостью и раздражением отогнать мысли о пресловутой вечности. В конце-концов, подобными темами он никогда не интересовался - с чего бы они мучили его сейчас?...
Голос спрашивал его - кем ты хочешь быть, Эндрю Скотт, что ты хочешь сделать? Восстать против того зла, что насиловало твою душу вот уже столько месяцев, или остаться рабом обывательской праведности, которая говорила ему в лице матери: "Не надо драк, надо жить мирно, забудь ты об этом, не надо шума, скандалов..." От одной мысли о повиновении такому существованию его передергивало. Нет, никогда этому не бывать! От таких мыслей его подбрасывало с кровати пружиной, и он бежал в зал, полный ярости на все, что его окружало, на все слабое, нежное, доброе - которое в конечном итоге принесло зло в его жизнь, отняло у него силы, сделало и его слабым... Он понимал, что именно желание жить тихо и спокойно поставило его в позорную ситуацию с Моникой и Билли! Был бы он силен, смел, тренирован, дрался бы, как Уорд - глядишь, Моника была бы его женщиной, а Уорд валялся бы в грязи. Вот к чему его привела проклятая доброта... Он ненавидел свое прошлое, ненавидел свое воспитание, ненавидел себя за то, что подчинялся этим проклятым увещеваниям - в нем растили покорное животное, слабака! Растили и пестовали, лишь бы их обывательское болото было спокойно. Лишь бы в их жизни было тихо, пусть даже их сына избивают. С жестоким бешенством он врубался в боксерскую грушу, которая была ему дороже всей его прошлой жизни - да плевать он хотел на свое прошлое, на самого себя! Без победы он сам себе был не нужен. Он был готов умереть, лишь бы не ощущать прежнего себя, слабого, изуродованного добротой и послушанием - и оттого вечно несчастливого. В моменты, когда он в поту избивал мешок, скрежеща зубами - он был более счастлив, чем за все годы своей жалкой жизни до этого. "Сволочь, сволочь", - яростно выплевывал он злые слова, пробивая удар за ударом - и не знал, кого называет так - себя, свое воспитание, врага, женщину? Он не знал...
…Деймон привел Эндрю на спарринг, дабы подготовить его на более серьезном уровне. Вернее, не привел, а привез. На роскошном черном автомобиле. Эндрю чувствовал себя звездой. Впрочем, в зале его посчитали за ничтожество. Там выступали звезды.
- Этот парень, с которым ты будешь сейчас спарринговать, будет боксировать за титул с самим Уордом, - шепнул ему Де Уилл, когда они вошли в зал.
- Это не случайность, что я оказался здесь в это время, не так ли? – спросил его Эндрю.
Деймон лишь загадочно улыбнулся.
- У тебя пять минут на разминку.
….Удар был не самым сильным, но Эндрю почувствовал, как в уголке глаза начало саднить, как будто туда насыпали соли. Значит, будет синяк. Народ вокруг ринга одобрительно зашумел. Удар в ответ, неточно. Они продолжили такой легкий спарринг где-то в течение минуты, за которые еще пара ударов под одобрение публики попала ему в лицо. Эндрю и сам ответил, но ничего особенного с противником не случилось. За рингом он услышал голоса "добоксирует раунд, снимайте его, он никакой, хватит с него".
Что?!
Голос внутри него закричал, будто от боли.
- Что ты творишь, трусливая сволочь?! – скрежетал он внутри его груди. – Ты здесь для того чтобы перевернуть свой мир, а ты стоишь и пропускаешь от этой твари удары?!
В глазах Эндрю почернело, но не от пропущенного удара, а от навалившейся на него ненависти, которая словно придавила его к полу. Неужели все вокруг, в этом зале, считают меня за такое дерьмо, которое может только лишь простоять пару раундов под ударами, и покорно сдаться?! Он кинул взгляд на Деймона. Тот ответил ему взглядом, как бы говорящим "ну что же ты? я привел тебя сюда, а ты?" - ну, или так Эндрю показалось... Распираемый злостью, он принял пару ударов на блок, ответив солидным, злым ударом по туловищу. Противних охнул, не ожидая такой атаки. Эндрю добавил еще удар слева, и еще раз слева, отбросив соперника от себя. Получи, тварь, думал про себя Эндрю, вы что же, ты и твои друзья, вы думаете, я здесь для вашего развлечения?? Чернота злобы накрыла его с головой, когда он нанес правый, сильнейший удар, который попал прямо в челюсть соперника. Тот на секунду замер... и с грохотом упал на настил ринга. Толпа зрителей замолкла. Тренер противника бросился на ринг, посмотреть на потерявшего сознание бойца. Эндрю, все еще красный от злости, отошел в свой угол. Дело было сделано! Те, кто пять секунд назад издевались над ним, считая его ничтожеством, теперь в ужасе смотрели на поверженного бойца, которому после такого нокаута придется отменить бой с именитым соперником.
Эндрю прислушался к внутреннему голосу – тот молчал, довольный результатом.
Послышался довольный смех Де Уилла.
- Что ж, друзья мои! - сказал он, вставая со своего места. - Я думаю, мой боец ничуть не хуже вашего, как вам кажется?
Все молчали, такого шока не ожидал никто.
- Да, мой мальчик! - сказал Деймон Эндрю, когда тот уже разматывал бинты. - У тебя большое будущее!
Наш герой лишь улыбнулся. Его переполняло непонятное чувство, состоящее из уходящего напряжения, умирающего страха, неизвестности и радости победы.
- Сынок, - сказал ему однажды тренер. - Мистер Деймон уже здесь. Он хочет лично поговорить с человеком, на которого поставил такие деньги.
- Деньги? На меня уже ставят ставки?
- Сынок... - устало вздохнул тренер. - Ты в мире бизнеса. Ты заставил уважать себя не только спортсменов, но и воротил бизнеса - и они хотят сделать на тебе деньги. Привыкай к этому.
- Хорошо, а где мне его найти?
- Одевайся и выходи на улицу.
Деймон стоял у своей блестящей черной машины, и сам был весь в черном.
- Здравствуйте, мистер Де Уилл, - сказал Эндрю, поправляя спортивную сумку на плече. Было темно, и лишь разноцветные вывески вдали освещали стоящего перед ним человека в дорогом костюме.
- А, это ты. Парень, который тренируется, чтобы отбить у недостойного женщину. Бой самцов ради самки, какая банальность.
Эндрю мутным взглядом посмотрел на него. Что он хочет сказать, это человек в черном? Что ему нужно? А тот продолжал:
- И ради чего все эти жертвы? Представь, ты сделал это. И что? Ты победишь этого недочеловека - но ничего не изменится. А побеждать тебе надо не его. А самого себя.
- Простите, это вы к чему клоните?
- Эндрю, - тихо, но твердо сказал Де Уилл. - Я все знаю про Монику. И про тебя. И про то, почему именно ты так хочешь боя именно с ЭТИМ соперником, и чего конкретно хочешь добиться.
- Но откуда вы….
- Не задавай лишних вопросов. Просто слушай. Я в этой жизни, - тут Де Уилл усмехнулся, - видел многое. И таких, как ты, видел очень много. И цель твоя мне понятна. И я желаю тебе удачи в достижении этой цели. Но есть одно "но".
- Какое же? - спросил Эндрю.
- Если ЭТО будет твоей целью, ты проиграешь.
- Я не проиграю.
- Я еще не договорил. Тебе нужен этот бой для того, чтобы показать какой-то дуре, что ее парень - слабак и ничтожество, а ты - настоящий рыцарь в сверкающих доспехах. Ведь так?
- Откуда вы знаете?
- Ты согласен с тем, что я сказал?
- Да.
- А еще раньше ты тренировался из злобы и отчаяния, чтобы не быть слабаком.
- Конечно.
- Ты понимаешь, что ты изжил эти цели?
- Не знаю, наверное.
Эндрю начинал понимать что-то. Деймон словно переводил на человеческий язык весь тот гул, что рождался внутри него и мучил его все это время.
- Раньше ты хотел показать женщине своей мечты, что ты лучше и сильнее, чем ее избранник, надеясь, что она выберет тебя, и будет с тобой, потому что любит сильных мужчин. А теперь, когда ты уже стал сильным, какова твоя цель? Что тебе нужно и что не нужно?
Эндрю молчал. Он не понимал, откуда этот странный человек все знает, но душа его почему-то прислушивалась к его словам.
- Разве теперь она нужна тебе? Эта, как ее - Моника, правильно?
- Моника, да.
- Разве ради этой пародии на женщину ты хочешь биться до последнего? Неужто она до сих пор нужна тебе! Ты одолеешь противника, и получишь ту, которую ты больше не уважаешь и не любишь. Неужели ЭТО тебе нужно?
- С чего вы взяли, что я ее любил когда-то?
Деймон сурово посмотрел на него.
- Сынок. Если хочешь, можешь врать самому себе, а мне – не надо. Ты любил ее так, как мало кто из людей умеет.
Эндрю угрюмо кивнул. Это, к сожалению, было правдой.
- И что она сделала? Ты не получил от нее ни капли любви, и решил ее заслужить? Выиграть любовь этой девицы в бою, как древний воин ради своей Хельги?
- Что-то вроде этого….
- Понял ли ты, что бой ради нее - это слабость? Понял ли ты, что бой за такой приз, за такую жалкую награду - это желание слабака? Что бой за нее - по своей сути поражение? За НЕЕ биться нельзя. Два самца сражаются за самку - как привычно со времен сотворения мира. Нужно ли это тебе?
Эндрю отрицательно покачал головой. Каждое слово, что говорил Деймон, отзывалось у него в голове эхом - потому что где-то в глубине души он понимал, что это правда.
- Поедем со мной.
- Куда?
- Надо подписывать контракт.
- На бой?
- Разумеется. Не будем тянуть.
В машине, когда черный кадиллак мягко тронулся с места, Де Уилл продолжил, как ни в чем не бывало:
- Столько лет ты жил в надежде, что можно изменить чужое сердце, что тебя поймут, полюбят, но ничего не произошло– тебя по-прежнему считают слабым физически и больным психически. И ты об этом знаешь! Но в отличие от прошлого себя, ты прозрел и очистился от мирской скверны, от всей этой лживой грязи мира человеков!
Эндрю не совсем улавливал смысл слов Деймона - тот говорил каким-то старинным слогом, как из библиотечных книг многовековой давности.
- Ты видишь все насквозь, и тебе неприятно, потому что ты познал сердца других людей. Ты познал сердце своей любимой - и черви этой могилы отвергли тебя от ее червивого склепа.. И понял ты, что мало в ней - человеческого, и еще меньше в ней - любви к тебе, к тому, кто на самом деле любил ее, к тому, кто ради нее жил в аду тяжелейших тренировок, в поту и крови боролся за нее и за ее любовь. И понял ты, что не ради любви ты проходил через муки ада, не ради женщины ты побеждал самого себя тысячи раз!
Эндрю посмотрел в глаза человеку в черном - и ему стало бы страшно, если бы сам он не был сейчас в таком же состоянии духа, как и стоящий перед ним Деймон – в его глазах он увидел не человека, а саму вечность, что говорила с ним, черная и бесконечная, как вселенная.
Внутри Эндрю происходили необратимые изменения - казалось, он наливался тьмой и холодом, становился вместилищем какого-то вечного знания. Да, Деймон прав, да и еще раз да!
Бой из-за нее, ЗА нее, ради нее - это и есть поражение.. Даже если бы она полюбила бы его– что толку? - Он уже не может любить ее.
Деймон, казалось, читал его мысли.
Эндрю понял, что тому человеку, который ослабевал от любви к Монике, нужен был бой за нее. А новому человеку - нет. Новый Эндрю настолько силен, что такое жалкое существо, как эта женщина, не может его заинтересовать, а тем более заставить его биться за нее.
Деймон был прав - бой из-за столь ничтожной причины и цели - поражение.
- Но, тем не менее, ты только и ждешь боя! Знаешь ли ты, почему?
- Догадываюсь.
- Скажи.
- Мне нужен этот бой потому, что я больше не раб обстоятельств. Я не раб любви, я не раб женщины, и я хочу, чтобы она поняла именно это.
- Бой не ради любви, а для того, чтобы любовь убить! Как это прекрасно, - засмеялся Деймон.
Эндрю втянул носом прохладный воздух вечернего города, проносившегося за открытым окном автомобиля. Становилось все темнее. Откуда-то доносилась тихая мрачная музыка.
- Подумай, что несколькими ударами ты положишь конец всему тому, что мучает тебя. Всего лишь несколько точных ударов, Эндрю, и ты будешь королем своего мира. Все, кто тебя не уважают и презирают - будут унижены. Всего несколько ударов, и ты будешь отомщен за все то зло, что было тебе причинено этими жалкими людьми! Вся их грязь вернется к ним, весь их пыл обожжет их же лица, они будут посрамлены поражением своей лжи, а ты - ты станешь Человеком, мой мальчик. А они - посмешившем для тебя и мучительным позором для самих себя.
- Мне остается только дождаться боя и выйти на ринг. Дальше я всем покажу, что к чему, - сказал Эндрю. – Поверьте, я вас не подведу.
- Только помни, нельзя побеждать наполовину, по решению судей или по очкам. Ты не играешь в игры, ты боец, ты воин. Если ты не выиграешь нокаутом, все будет впустую. Нельзя выиграть у демонов, у страха, у позора по очкам, его можно только уничтожить - даже если ты получишь победу у судей, все твои демоны останутся живы - потому что мнение трех стариков у ринга никогда не изменит мнение тысячи придурков о том, что ты никто. И ты уйдешь с ринга неотомщенным. Ты должен стереть из своей жизни самый главный свой грех - поражение, иначе ты всегда останешься жалким, ничтожным клоуном, который будет жить как червь, грызун, как какая-то вещь, с печатью пораженчества, ты будешь человеком, который всегда будет проигрывающим, без жизни; Билли Уорд покрыл тебя позором, он ославил тебя перед любимой, разрушил все твои надежды на любовь, он сделал тебя ничтожеством - и ты позволишь себе не уложить его замертво, а провести бой по очкам? давать ему дышать все эти раунды? неужели ты дашь ему достоять до конца? уйти с ринга своими ногами? Нет! Ты должен избить его так, чтобы он ползал - и пусть поползает!
- Мистер Де Уилл, будьте уверены – у меня нет ни малейших намерений выигрывать по очкам.
Де Уилл внимательно посмотрел на него.
- Я верю в тебя. Я вижу в тебе то, что нужно для победы. Тебе осталось только выпустить это из себя в нужное время и в нужном месте.
- Если у вас все получится с организацией этого боя, конечно,,,
- У меня всегда все получается, - сказал Деймон. - А твоя главная задача сейчас – оставаться в хорошей форме.
Эндрю кивнул.
Де Уилл подвез его до какого-то высокого здания. Потом они вместе сели на лифт и поднялись на десятый этаж, вышли из лифта, прошли по коридору до одного из офисов, вместе вошли внутрь. Тут Эндрю оказался в окружении разного рода толстосумов в дорогих костюмах, которые, сидя за большим столом из темного дерева, подписывали какие-то бумаги. Завидев Де Уилла, все они дружно приветствовали его, он же ответил им кивком головы.
- Давайте просто подпишем контракт, - сказал Де Уилл и пригласил Эндрю сесть за стол.
К нему тут же подсел какой-то толстяк в пиджаке и галстуке, и передал стопку бумаг.
- Ознакомьтесь, уважаемый, чтобы не было потом непонимания.
Увидев шестизначную сумму, у Эндрю помутилось в голове. Не может быть!
Тут Де Уилл подошел к нему и положил руку на плечо.
- Не обращай внимание на деньги, там есть более интересные вещи, друг мой.
Эндрю кивнул (говорить у него пропала всякая охота), и продолжил листать бумаги.
Текста было много, и он почти пролистывал страницы, но Де Уилл внезапно остановил его и ткнул пальцем в убористый текст.
- Смотри.
Эндрю вчитался и увидел пункт, оговоривающий, что в бою будет фактически, но не формально запрещена сдача без боя, запрещено сдаваться вообще! - запрещено сниматься с боя в перерыве, запрещено сниматься с боя по травме.
- Это значит, что... - пробормотал Эндрю, - что победить можно только по очкам или нокаутом?
- Да. Но первый вариант мы с тобой отмели.
Тут вмешался толстяк в дорогом костюме.
- Деймон, тебе не кажется, что для новичка в первом серьезном бою это слишком суровые правила? Может, не стоит?
- Стоит, - отрезал Деймон.
- Стоит, - повторил Эндрю.
Толстяк удивился такому единодушию.
- Тогда обратите внимание, что не последовавший этим пунктам договора лишается своего гонорара за бой, - сказал он. - Я надеюсь, вы полностью уверены в своих силах.
- Сомнения нами давно побеждены, - сказал Де Уилл.
- Вами? Вами обоими?
- Безусловно.
- Это так, - подтвердил Эндрю, долистывая договор.
- Перед вами очень серьезная задача...
- Меня бы здесь не было, не будь это так, - сказал Де Уилл.
Эндрю отложил контракт в сторону и посмотрел на толстяка.
- Я подписываю.
Толстяк придвинул бумаги к себе и указал пальцем: - Вот здесь.
Эндрю размашисто подписал. Какие, к дьяволу, сомнения.
Де Уилл хлопнул его по плечу.
- Дело сделано, мой мальчик. Пойдем.
Молча они вышли из кабинета.
- Мне понравились условия контракта, - сказал Эндрю, когда они спускались на лифте к выходу.
- Это потому, что я сам его написал, - невозмутимо ответил Де Уилл.
Двери лифта раскрылись.
Когда они сели в машину, раздался раскат грома. Пошел дождь.
Большое будущее и ожидало его.
Через неделю, открыв газету, Эндрю обнаружил, что именно он, Эндрю Скотт, будет главным претендентом на звание чемпиона страны, коим являлся не кто иной, как тот самый Билли Уорд. Он хотел было позвонить Деймону, не его ли это работа, но передумал. И так все было предельно очевидно.
Он встретил Монику, пробегая мимо нее в парке. Хотел было пробежать мимо, но какая-то мысль остановила его.
Моника улыбнулась ему - неуверенно, тоже не ожидая, что он остановится.
Они сели на лавочку.
Поговорили о погоде, старательно избегая известно какой темы.
Моника постепенно разговорилась о делах в колледже, на работе, по дому и так далее.
Но Эндрю оборвал ее.
Взял ее за руку.
Посмотрел ей в глаза.
- Моника, - сказал он. - Я всегда любил тебя - с первого дня нашей встречи.
Он не любил ее больше - но считал нужным сказать об этом, пусть и в прошедшем времени, ибо ужасные предчувствия, страшные видения будущего внезапно навалились на него. Словно кто-то свыше хотел сказать ему что-то...
- Я знаю, - тихо сказала она.
- Будь со мной.
- Не могу.
- Если ты будешь моей, я откажусь от боя.
- Серьезно?
- Конечно.
- А если я не могу бросить любимого?...
- Тогда бой состоится.
Моника молча уставилась в небо, закусив губу.
- Я не могу, - ответила она. - Я люблю вас обоих, но по разному. Я же всегда была с тобой, мы же дружили.. но я люблю его.
- Тогда быть бою. И все кончится плохо.
Она хотела что-то сказать, но не произнесла ни слова.
Он почти умоляюще смотрел на нее, стараясь донести до нее свои мысли.
- Мы же все пойдем под откос, ты, я, он, никто не останется без ран. Если этот бой случится.
- Что ты хочешь сказать? - все еще не понимала она.
- То, чему суждено случиться, не принесет ничего хорошего ни одному из нас, - сказал Эндрю. - Я потеряю свое сердце навсегда, утрачу последнюю каплю любви к тебе, Билли получит тяжелые травмы в бою, и навсегда останется нервным параноиком, а ты будешь жить без меня с ним, и каждый день будешь мучаться от того, что выбрала. Но главный твой выбор - сейчас, здесь.
- Красиво описал, да только ты забыл кое о чем! Билли сильнее тебя, а ты живешь в фантазиях! - предсказуемо ответила Моника с нахальной улыбкой на губах. Ее доброта сразу куда-то испарилась, - У тебя что-то случилось с головой, вот ты и нафантазировал себе. Или книжек начитался, уже говоришь как папа Римский. Тебя послушать, так ты меня запугиваешь, как пресвитер в церкви - "если ты не выберешь меня, то тебя постигнут муки ада!". Господи, ты что, дурачок?!
Голос внутри него проснулся, как по команде, - "Плюнь ей в лицо и уходи!!" - кричал он изнутри.
Но Эндрю переборол себя.
Проглотив комок в горле, он собрал остатки своего хладнокровия и медленно, негромко ответил: - Я даю тебе выбор, Моника. От твоего выбора будет зависеть твое и его будущее, наше будущее. Сделай его сейчас, иначе случится страшное. И мы не сможем его поправить, мы не сможем больше жить по прежнему, все будет очень плохо. Это моя, так сказать, последняя серенада под твоим окном, больше я тебя предупреждать не буду.
- Ты дурак. Тебе отбили мозги и ты сходишь с ума.
- Похоже, до тебя не достучаться, - в сердцах сказал Эндрю. - В твоих глазах Билли герой. А я - ничтожество, который должен на все плюнуть и с позором удалиться.
- Просто уйди! Ты всех уже достал. Я не могу уже вести с тобой этот разговор! Ты одержимый, самый настоящий больной! - восклицала Моника, всплескивая руками как бы в отчаянии. - До тебя ничего не доходит!
Эндрю проигнорировал ее предсказуемые речи.
- Что с нами случится, зависит от тебя. Поймешь ли ты это или по прежнему будешь считать себя всегда правой во всем?
- Ничего не случится с нами, идиот! Нет никаких "нас", тебе ясно? Ты вообще никак не относишься ни ко мне, ни к Били! Ясно тебе?
- Пойми! - воскликнул Эндрю. - Только ты одна можешь удержать его!...
Но тут же он осознал, что Моника не понимает, о чем идет речь. Эндрю говорил о черном, кричащем голосе внутри него, что грозил вырваться наружу, а она наверняка подумает о своем дружке.
- Да я уже сама жду, когда он тебя изобьет!
Голос внутри Эндрю зло и ехидно произнес - "Как бы тебе за обиду не поплатиться".
- Жди, жди. В день боя все, чем когда-либо был твой Билли, навсегда исчезнет.
- Пошел ты.
- Она отказывается принять спасение!.. - шипел голос внутри. - И за это ты будешь судить их!!...
- Я буду судить вас за ваши деяния, - сказал Эндрю вслух, пораженный буйством своих мыслей и речами таинственного голоса внутри себя.
Моника вспылила:
- Да что ты несешь, придурок! - чуть ли не завизжала она, лицо ее покраснело, - Ты сумасшедший, точно сумасшедший! Тебя надо сдать в дурдом, понятно тебе?
Голос зашипел в груди Эндрю: - "Оставь мертвым хоронить своих мертвецов, уйди, не мечи бисер перед свиньями!".
Эндрю так и сделал.
Он зло шагал по мостовой.
Голос внутри него начинал потихоньку звереть, шипя и брызжа слюной.
"Ты должен отомстить ей, отомстить им всем! Месть! Месть за коварство, обман, ложь, предательство! Эти люди - Моника, Билли, все эти люди грешники, там же гордыня, подлость, самодовольство! Никто не верит в тебя, и пусть не верит! Они все - все еще попляшут! Они думают, что ты сам дьявол? Пусть! Пусть все думают что ты сам дьявол, но ты будешь карающей рукой божьей!
И тут, в сияющей в уходящих за горизонт лучах солнца витрине закрытого магазина Эндрю на мгновение увидел себя. Но не себя нынешнего, а себя старого. Того Эндрю, который боялся всего и вся, который был тряпкой и размазней, влюбленным в "хорошую девочку". Он посмотрел на его испуганные глаза и мягкое, доброе лицо - и словно током ударило нашего героя. Ему стало впервые за долгое время страшно - страшно не от того, что перед ним соперник с большими кулаками - этого он не боялся больше! - а от того, что больше всего на свете он боялся возвращения старого себя. Того самого Эндрю, который мог кого-то любить, быть жертвой своего слабого, любящего сердца - и оттого слабого. В ужасе он дернулся от этого отражения в витрине - но через секунду наваждение исчезло. На него смотрел настоящий он - обросший волосами и бородой Эндрю-победитель.
Тут он услышал за своей спиной смех. Стоящие неподалеку парни откровенно смеялись над ним.
- Ха-ха-ха, смотрите, паникер, тени собственной боится!
Молча, не говоря ни слова, Эндрю подошел к ним.
Смех утих.
- Эээ, ты чего? - начал было один из парней, но спустя секунду кулак Эндрю уже вонзился в его лицо, у парень упал на асфальт без сознания.
- Твою мать! - завопил второй, и кинулся на нашего героя с кулаками - но и его постигла та же участь. Два-три жестоких удара мгновенно успокоили молодчика, и вот он, корчась от боли и держать за разбитое лицо, лежал рядом со своим другом.
Третий, с глазами, полными ужаса, секунду смотрел на Эндрю, а потом бросился наутек.
Эндрю не стал его догонять.
Но тут голос внутри него словно сорвался с цепи, как бешеный пес.
- Догони его! Неужели ты вот так отпустишь его?! Он посмел тебя оскорбить, он насмехался над тобой, а ты его ПОЖАЛЕЛ?! Избей его! Уничтожь! Заплати причитающуюся мне дань!
Словно черные тучи спустились на разум Эндрю, в глазах помутилось от гнева - и вот он ринулся вслед за убегающим, и вскоре настиг его. Десяток жестоких ударов превратили некогда смешливого паренька в кровавое месиво.
Эндрю стоял, тяжело дыша, с окровавленными кулаками, в чужой крови, попавшей ему на лицо, а в ногах у него валялась, тяжело дыша, его третья жертва.
Голос был отомщен.
- Никто не смеет над тобой смеяться, никто, никогда! - шипел голос.
Сердце Эндрю стучало с новой силой, сам воздух словно был более горячим и злым, обжигал легкие и самую душу.
Выдохнув, наш герой зашагал домой. Избитые им молодчики с трудом помогали друг другу встать.
- Ты только посмотри на них! - смеялся голос внутри. - Они узнали, с кем посмели сразиться! Ты покарал грешников.
Широкая, кровожадная и счастливая улыбка озарила лицо Эндрю.
… Один из ребят в зале, ирландец МакНили, был религиозным и набожным. И в последнее время он странно смотрел на Эндрю.
- В чем дело, друг? – спросил Эндрю однажды у него. – Зачем ты смотришь на меня так зорко?
- Мне кажется, - замялся МакНили, - Ты… ты совсем другой стал в последние дни. Такое ощущение, что ты… ну… одержимый.
Эндрю засмеялся.
- Ты слишком часто ходишь в воскресную школу, друг.
- Но ты действительно выглядишь одержимым… ты колотишь эту грушу, и у тебя на лице выражение, будто ты сам дьявол, ей-богу.
Эндрю лишь пожал плечами. Ох уж эти святоши со своими проповедями. Впрочем, на ринге лучше быть дьяволом, подумалось ему.
С этого дня МакНили стал обходить его стороной. Потом и многие другие стали глядеть на Эндрю странными взглядами, выражавшими непонимание, отторжение и некоторую боязнь. Позже про него поползли слухи, которые шепотом разносились в раздевалках и долетали до него из третьих уст – его считали одержимым, психбольным, бешеным, осатаневшим. Эндрю со временем растерял всех друзей. Те, кто здоровались с ним за руку, остались прежними, а вот другие…. Они обходили его стороной, как МакНили, шептались за его спиной, отказывались становиться с ним в ринг, несмотря на укоры тренера. Эндрю не обращал на это внимания – у него была Цель.
Через неделю он прошел обследование у доктора, сдал необходимые анализы, и получил допуск к бою.
По условиям контракта ему обещали неплохую сумму даже в случае поражения - на эти деньги можно было жить с полгода - и еще большую - в случае победы. Еще год назад он бы обрадовался, может, даже был бы счастлив - немногие могут заработать такие деньги за такой короткий срок! - но сегодня ему было все равно. Он был готов выйти на ринг бесплатно. Деймон обещал ему трансляцию на телевидении - казалось бы, это еще один повод для восторга. Но Эндрю было совершенно все равно - его немного радовало лишь, что его бой увидит больше людей, чем он думал. И все.
***
- Что, кто-то поставил на Скотта?
- Всего двое.
- И кто же это? Жена и сын?
- Нет, его тренер и его менеджер.
- Вот ведь неудачники. Видать, чтобы поддержать своего.
- Ну, тренер поставил тысячу долларов, а вот менеджер ….
- Что?
- Ты не поверишь.
- Да говори уже.
- Сто тысяч долларов, а ставки сорок к одному.
- Сто тысяч??? Без единого шанса на победу?
- Ну, они – то, наверняка уверены, что Скотт выиграет.
- Этот? Он без году неделя тренируется, провел всего десять боев, и они уже уверены, что он герой?
- Не обращай внимания, это же Де Уилл, наш местный миллионер, у него чудачеств больше, чем денег в банке.
- У него денег как грязи, чего бы не рискнуть. А если выиграет, то еще больше озолотится, причем в один миг.
- Да ничего не выйдет. Шанс один на миллион.
- И я о том же. Я слышал, когда-то у них была драка на улице, и Уорд там от него живого места не оставил.
- А он чего решил, отомстить, что ли?
- Наверное.
- Ну, хоть посмеемся!
- Точно - провел десять боев, которые даже по телевизору не показывали. Я даже имен не знаю тех, с кем он боксировал.
- Билли разомнется слегка, и все. Помурыжит его пару раундов, а потом грохнет.
- Шутка ли, среди местных нет никого, кто бы хоть раз даже все раунды простоял.
- Рановато выводят пацана.
- Горит чувством мести, как в кино говорят.
- А толку? Будет кидаться, нахватает ударов.
- Говорят, у него неплохая защита.
- Уорд и не такие пробивал. Все-таки опыт.
- По-телевизору будет?
- В прайм-тайм, Де Уилл постарался.
- Хорошенько вложился мужик.
- Пацану сильно повезло, что за него взялись такие люди.
- Да не скажи - его раскручивают как молодую звезду, чтобы поднять большие деньги, а потом про него забудут, как только….
- Как только Уорд его разберет на винтики.
- Точно.
- Ну, я пошел.
- Ладно, давай.
- В субботу вечером я у тебя, посмотрим вместе.
- Да, как договаривались.
- Пока.
- Пока.
***
Дата боя надвигалась, оставалось три дня. Нервы пожирали его живьем - он плохо спал, от некоторой еды его тошнило, страхи сновали под ложечкой, слегка тряслись руки, дрожали пальцы, внимание не концентрировалось, фильмы и клипы по телевизору пролетали мимо него, как картинки перед глазами ребенка, ничего не интересовало, нигде он не мог найти покоя - во сне он ворочался, по утрам открывал глаза и думал - когда же этот мандраж кончится? - а он все не давал ему спокойно жить, спокойно провести эти три дня, словно демоны пожирали его, клюя со всех сторон.
Ночь перед боем он не спал совсем, едва задремав под утро.
Разбудил его гудок автомобиля.
Это был Деймон, который приехал отвезти его на бой в своем роскошном черном лимузине.
- Ты плохо спал? - спросил у него Деймон, когда Эндрю показался на пороге дома со спортивной сумкой на плече.
- Мандраж, ничего особенного.
- Твой мандраж - это гнусное изобретение, существующее для того, чтобы оградить добрых людей от опасностей. Он не дает вам хоть раз переступить через себя и сломать обстоятельства. Вот о вас и вытирают ноги все кому не лень.
Эндрю кивнул.
- А разве это справедливо? - продолжал Деймон. - Почему у вас, праведников и добряков, нет сил что-то изменить? Почему вы должны мучаться от страха и нервозности? Ведь скоты вокруг вас не обладают этим - им даны все карты в руки, у них нет страха, нет сомнений, они как животные бросаются и перегрызают вам глотки. Вот как ты думаешь, Билли Уорд сейчас нервничает?
- Я не знаю….
- Истинно говорю тебе - он всю эту неделю спал как сурок, веселился с друзьями и даже не думал о том, что ему предстоит бой. Единственное о чем он сожалел - так это что из-за подготовки к бою он всю эту неделю не мог трахать Монику.
Эндрю содрогнулся от внезапно накатившей на него ненависти. Даже челюсть задрожала, а в горле собрался злой и жесткий комок.
- А ты изводишься, - словно не замечая, сказал Деймон. - Изводишься из-за того, что в твоем организме есть этот самый центр, который постоянно спрашивает тебя "а правильно ли я делаю, может не надо, не стоит, зачем это насилие, страх, ненависть?". Он делает тебе только хуже - и ничем не помогает тебе. Отнимает силы, дергает, мучает. И даже когда такой как ты, хочет за себя постоять, у него все идет тяжелее, чем у его соперника. Но ничего - сегодня ты заткнешь этому голосу рот раз и навсегда.
- Надеюсь, - сказал Эндрю.
Они сели в машину. Деймон еще что-то рассказывал ему, но слушал он вполуха, так как его в эти минуты занимала обрисованная Деймоном якобы невзначай картинка - «Билли с Моникой». Чем больше он представлял ее себе, тем злее становился. Зависть, ревность, злость на себя, миллион мыслей и эмоций - все это обложило его сердце и превратилось в энергию зла. Эндрю понял, что хочет убить Уорда. Убить прямо сейчас. Стереть с лица земли. Эндрю с ужасающей ясностью понял, на что он хочет пойти - на убийство. Если Билли Уорд умрет на ринге, под его ударами, он будет только рад. И уйдет с ринга улыбаясь.
С этого момента словно воздух в машине посвежел – будто завеса спала с глаз и кристально ясно стало видно все вокруг.
Они подъехали к спортивному центру. Если бы Эндрю увидел этот центр раньше, тот поразил бы его своим величием. Но не теперь… Гулкие раздевалки, вьющиеся вокруг секунданты, тренеры, официальные лица – все это пронеслось мимо него. Его ничто больше не волновало. Бой. Только бой. И результат. Все, кроме этого потеряло смысл. Ему обматывали руки бинтами, что-то говорили, а в его голове одна и та же мысль играла сама с собой, как волны, набегающие друг на друга, как повторяющиеся на разный лад мотивы – победить, быть сильнее, сломать, преодолеть….
….Заиграла музыка.
- Твой выход, сынок, - сказал тренер и хлопнул его по плечу.
В эту секунду все, что ворочалось внутри Эндрю, стало вращаться быстрее, сердце ускорило свое биение, и он направился к выходу из раздевалки.
Через секунду грохот толпы чуть не оглушил его - амфитеатр был полон. Народ шумел, ожидая побоища, под сводами гремела музыка.
Справа и слева, за заграждениями, он видел лица людей, пришедших посмотреть на бой. Столько народу он на своих боях прежде не видел - залы были маленькие и полупустые….
Толпа ревела, но в ее гуле Эндрю не слышал одобрительного тона. Люди хлопали в ладоши, топали ногами, что-то кричали, все это сливалось в шум, но в нем не было того, что он хотел услышать. Подходя к рингу по длинной, окруженной со всех сторон людьми, дорожке, Эндрю кое-что понял, и холодок пробежал по его спине под балахоном. Все они, эти орущие люди с горящими глазами, находятся здесь вовсе не для того, чтобы поболеть за него. Они пришли, чтобы посмотреть, как Билли Уорд одержит очередную победу - именно за это они заплатили деньги.
Он, Эндрю, здесь никому не был нужен. Он никто, ничтожество, жалкая шавка, которую Билл Уорд должен был, словно библейский лев, прилюдно разорвать на части. Пресса уже вырыла ему могилу и смешала его имя с грязью, заранее предвкушая его поражение. А теперь и зал своим гудением выражал примерно то же самое - ничтожный, умри на наших глазах, испусти дух в мучениях, упади в грязь после серии ударов, лежи и не вставай, не вставай!
Они пришли, чтобы меня похоронить, понял Эндрю, и лютая злоба обуяла его. Гроша ломаного на него никто не поставил - ему не верили, его считали за жертву, идущую на плаху, его освистывали как какого-то вора в кандалах. И от этой злобы на тех, кто жаждал его крови, он забыл и о Монике, и о противнике. Теперь он был противником не только человека в ринге, но и всех этих людей, смеющихся над ним. Эндрю шел к рингу, а вслед ему неслось улюлюканье.
Он шел на битву всей своей жизни, встречать самый великий момент своего существования - а толпа пришла посмотреть на его казнь.
Ублюдки, думал про себя Эндрю, и злость заливала его сердце и наполняла душу. Вы все еще увидите, чем все закончится. Я не дам вам устроить похороны. Я вам покажу, как смеяться надо мной, с сегодняшнего дня вы станете уважать меня. Я еще посмотрю на ваши рожи, когда одержу победу. В этот момент он понял, что пути назад нет. И не только сейчас. Все, поздно, конец обычной жизни. Он больше никогда не повернет назад, не сойдет со своих позиций, будет нести свой крест до конца - ведь врагом его был весь мир людей, обывателей, пришедших попить пива, поорать и посмотреть бойню; и все они не верили в него, плевали на него, освистывали его, даже жалели его - и жалели оттого, что считали его никем. Даже не человеком - так, тенью, невидимкой, убогим студентиком, наивным дурачком, что решил тягаться с настоящим членом человеческого общества. В глазах всех он представал как круглый ноль, место которого у подножья мира, в ногах у сильных, у стола богатых - и за это он их и возненавидел. Потому что они еще до боя уже осудили его, продали за тридцать серебренников, поставили на нем крест, унизили и оболгали. Подходя к рингу, Эндрю отчетливо осознал, что отныне он один навсегда.
Идя к рингу, Эндрю испытывал еще одно чувство – страх. Но страх этот был совсем другого рода, другого имени, другого свойства. Эндрю боялся отнюдь не своего соперника, и отнюдь не боя - он боялся , что новый Эндрю Скотт вдруг внезапно покинет его , а старый Эндрю Скотт, трус, слабак, неудачник, снова займет освободившееся место, словно какая-нибудь болезнь ,возвращения которой он страшился….
…. Билли стоял в противоположном углу ринга, подергивая плечами и высокомерно глядя на него, дескать, куда же ты, малыш, лезешь. Судья подвел их друг к другу.
"Ребята, ниже пояса не бить, следите за головами, правил не нарушайте, меня слушайте - и будет все хорошо. А теперь за дело."
Билли стукнул Эндрю по перчаткам и отошел в угол.
Вселенная замерла. Замерли люди, растворился в тумане огней рефери, исчез из поля зрения ринг - и Эндрю ощутил именно то, чего больше всего боялся - страх, страх поражения, страх за свою шкуру, подсознательный, инстинктивный страх животного, который звал его тело лечь, сжаться калачиком и лежать, прося пощады. Страх залез ему в глотку и мешал дышать, он запустил щупальца в солнечное сплетение и заставил его тело дрожать, он поселился под коленями и щекотал нервы, призывая сдаться, уйти домой и найти этому тысячу оправданий.
Он вспомнил слова, услышанные в одном старом фильме - "Каждый человек встречает смерть лицом к лицу, в одиночестве".
Сейчас он понял эти слова до самой их глубины.
Шумящий зал для него умер, тренер в углу перестал существовать, время остановилось, он находился в вакууме, где не было ничего и никого. Он не понимал, не мог понять сейчас, что перед ним всего лишь противник, лишь человек, а не что-то ужасное. Ему казалось, что перед ним стояла сама смерть, которая собирается срубить его голову своей ржавой косой и отнести ее в мешке в ад.
Ударил гонг.
…С первым ударом, плотно прошедшим, попавшим куда-то в лоб Билли, Эндрю почувствовал странное удовлетворение, словно бы злой пар вышел из него, как из остывающего чайника.
Он понял - злость соперника, его ярость и агрессия не имеют над ним силы. Он не боится этого, он не дрожит, он не пасует перед этой опасностью. И ноги под ним ожили, налились силой, страх, ворочавшийся у него под ложечкой, ушел, сбежал, исчез. Эндрю понял - как бы не закончился бой, страх больше не вернется.
Несколько ударов Уорда прошли по защите, не задев Эндрю. Но толпа взревела - она не хотела видеть правды, она хотели видеть, как новичка уложат на настил ринга, как их герой будет праздновать очередную победу. Билли вкладывался в удары, фырча и брызжа слюной, но они не достигали цели - перчатки смягчали все, и Эндрю чувствовал лишь толчки. А толпа ревела как буря - неужели они не видели, что эти удары не приносили результата? Нет, все видели - но не хотели даже думать об этом, врали самим себе, делая вид, что не замечают, они не хотели этого видеть, не хотели верить в то, что какой-то молодчик вот так может игнорировать атаки их любимца. Вся эта толпа только и ждала, чтобы он пропустил удар и упал…. В ответ Эндрю попал два точных удара, которые прошли сквозь слабую защиту Уорда, и подбросили его голову вверх, как у игрушки - и публика промолчала, словно бы этих ударов и не было. У Эндрю свело горло от подавленной ярости - ну, ничего, все еще впереди.
Все оказалось так, как говорил тренер - Уорд слишком много бил, слишком много выбрасывал ударов, слишком старательно в них вкладывался. Первые четыре раунда он все наращивал и наращивал свои усилия, и Эндрю понимал - перестань он двигаться и держать плотную защиту, бой окончится в одно мгновение, его слабая голова не выдержит. Билли Уорд кидался на него как зверь, заталкивал в канаты, толкал локтями, плечами, старался ударить головой в бровь, в общем, помимо агрессии он еще и нарушал правила. И делал он это не потому, что так ненавидел Эндрю, а потому, что это был его стиль. А стиль, как говорили французы, это человек. Каким человеком был Билли Уорд по жизни - грубым, жестоким, корявым, таким он был и бойцом.
Эндрю вовремя поднимал перчатки к голове, блокируя удары, отклонял туловище на несколько сантиметров, чтобы удар просвистел мимо, подсаживался, чтобы удар пролетел над головой, вжимал голову в плечи, чтобы кулак не задел челюсть и угодил по лбу или по щеке, двигался вправо-влево, вперед и назад, использовал свои ноги, чтобы держать дистанцию. Публике этого не хотелось, они хотели, чтобы он вступил в рубку с противником, затеял уличную драку, вступил в размен ударами - но не для этого Эндрю тренировался в зале столько времени! Уличную драку с Билли он мог бы затеять и в подворотне. Но здесь Эндрю не хотел уличного размахивания кулаками - не для того он учился искусству бокса, чтобы влезть в эту некрасивую кашу, наделать ошибок и пропустить ненужные удары, нет! пусть Билли поработает, пофырчит, посопит, порычит на него, пусть вымахается. За все придет расплата - и за удары, которые радостно встречает публика, но от которых нет эффекта, и за грубый навал, и за давление, которое так нравится зрителям, но которое не наносит никакого урона. Рано или поздно ты устанешь, подумал Эндрю, делая шаг в сторону и слыша недовольное ворчание и сопение Билли, выбрасывавшего удары в пустоту. Потом он встретил снова кинувшегося на него Билли прямым ударом в лицо, от которого тот на долю секунды остановился.
- Все идет хорошо, Эндрю, молодец! – сказал ему тренер. – Молодец, все отлично! – повторил он, вытирая его лицо полотенцем. - Боксируй с ним, не совершай ошибок, и мы потихоньку разберем его по очкам, все идет как надо!
Но внутри Эндрю заклокотало какое-то злое, черное чувство. После этих слов все, что он сделал на ринге к этому раунду, оставило в нем мокрое, осклизлое пятно недовольства собой. Ну да, перебоксировал, ну да, можно победить по очкам, но что же это за победа? Разве такой победы он хотел? Разве для этого ломал свою усталость пополам, разве для этого крушил сомнения, разве для этого топтал ногами сердце?
К шестому раунду Эндрю почувствовал, что Билли стал дышать гораздо тяжелее, его движения стали грубее, удары - менее аккуратными, и поставить его в неудобное положение теперь было уже проще.
Но что-то мешало Эндрю, что-то его раздражало. Он не хотел больше бегать и двигаться. Он хотел казнить и вершить свою судьбу.
Он вернулся в угол после очередного раунда.
- Все отлично, отлично! - говорил тренер, хлопая его по щеке и подставляя ведро, - только не зарубайся, не делай ошибок, двигайся, двигайся, у тебя отлично получается на ногах!
Эндрю это разозлило. Бегать, двигаться, уходить... черт побери!
Голос внутри него зашипел снова: - Так и будешь выписывать круги по рингу? - говорил он. - Так и будешь показывать красивую работу ног? А как же наши планы, а как же победа, а как же казнь?!
Эндрю встал со стула секунд за десять до начала раунда.
- Ты чего? - удивился тренер, протягивая ему бутылку с водой ко рту.
Резким движением Эндрю отодвинул его руку в сторону, бутылка улетела за канаты, куда-то за ринг.
К дьяволу эти танцы, к чертовой матери "план на бой".
Обернувшись на свой угол, он заметил испуганные взоры тренера и команды. Даже они боялись его в этот момент - настолько он был одержим.
С ударом гонга Эндрю буквально бросился к противнику.
В седьмом раунде Билли еще показывал признаки былой живости, но Эндрю уже легко уходил от его атак, и пробивал сам - когда хотел и куда хотел. …И этот раунд он провел быстро, жестко, не оставляя ни единого шанса – никаких шансов – презренному Уорду, который яростно сопел и фырчал, словно волк у дома трех поросят, но все чаще промахивался и бил в никуда.
И Эндрю увидел, как на лице Билли постепенно стало возникать выражение удивления - как же так, перед ним какой-то щенок, а он ничего не может с ним поделать.
В конце раунда, увидев, что Билли, как бык, рвется на него, низко опустив голову, Эндрю сделал шаг в сторону, пропуская этого глупое животное, и одновременно нанес удар слева, в висок. Билли со всей своей инерцией продолжил лететь в пустоту, но удар все же настиг его. Билли, хотя и устоял на ногах и через секунду вернулся в боевую стойку, дрогнул. Дело было сделано - Эндрю понял, что его противник слишком глуп, чтобы побить его. Пусть Билли активнее ,пусть выбрасывает больше ударов, пусть его удары звучат громче, пусть он больше и пусть он злее - но он глуп как осел. Осел, который пропускает удары. Осел, которому уготована казнь и жертвоприношение.
Ударил гонг.
Будто в замедленной съемке, Эндрю пошел в свой угол. Эти секунды он потратил на то, чтобы ощутить, как довольная улыбка расплывается на его лице, и на то, чтобы кинуть взгляд на толпу - ну что же вы, ублюдки, подумал он в эти доли секунды, что же вы ублюдки, не рукоплещете? слышите, как ваши денежки улетают в трубу? видите, как похороненный вами неудачник вытирает ноги о вашего любимца? как слабак и жертва торжествует над вашим героем? чувствуете, как ваши слова застряли у вас в вашей поганой глотке? а ты, Моника, осознаешь ли ты в своей мерзкой маленькой душонке, что тебе предстоит пережить? что твой сильный когда-то герой теперь никто? чувствуешь ли ты, что он сейчас ощущает под моими кулаками? ощущаешь ли ты каждый удар, как на себе? дрожишь ли ты от страха, понимаешь ли ты, чем это закончится? Вы все еще увидите, мать вашу. Пересчитывайте баксы, которые вы потеряете после моей победы. А я, Эндрю Скотт, бью по задницам, пока вы все задницы целуете.
Эндрю сел в угол, все так же блаженно улыбаясь.
Катмен замазывал вазелином его раны, уже начинавшие затягиваться сами по себе, секундант массировал ему уставшие, напряженные плечи, а Эндрю в эту минуту ощущал внутри себя, как в нем просыпается совсем другой человек. Человек без страха и упрека, бесстрашный, уверенный в себе, все видящий чистым, спокойным взглядом, дышащий свежим воздухом своей силы. Одна минута развеяла старого Эндрю Скотта как прах под сносящим все ветром, как сарай из гнилых досок в урагане, и его новое Я вставало, как атлант, расправляющий плечи. Он сам становился бурей и ураганом, готовым смести все, что находилось на его пути. Он стал тем, кого он когда-то увидел в зеркале! И мурашки пробежали по его телу.
Эндрю посмотрел в другой угол ринга, где Билли Уорд тяжело поднимался на ноги. Презрительная, ироничная улыбка появилась на губах Эндрю. Что, тяжело? Трудно дышать, сдавило грудь, не слушаются ноги? Сейчас ты в том же положении, что и я год назад. Ощути все это, ощути по полной, вздрогни и почувствуй себя никем! Они словно бы поменялись местами - только теперь Эндрю был сильнее, а его противник был слабаком и ничтожеством, неспособным ничего ему противопоставить. Эндрю кинул взгляд в зал - в первом ряду по-прежнему сидел Деймон. Он улыбался своей особенной улыбкой. Увидев взгляд Эндрю, Деймон кивнул ему. Эндрю ответил ему тем же - они была как два заговорщика, реализующих свой хитрый план. Ну, почти так это и было.
- Выпусти меня! – послышался голос.
Эндрю повернул голову, и увидел лишь озабоченные лица секундантов да угол ринга.
- Выпусти меня!!! – зашипел злой голос, - Выпусти меня!
Что за черт? – подумал Эндрю.
- Выпусти меня!!! – закричал голос.
Тут Эндрю с содроганием понял, что это тот самый голос, шипящий в нем со дня поражения Уорду год назад, хочет выйти наружу, стать им, овладеть им.
- Выпусти меня!!! – снова прокричал голос внутри него, - Выпусти меня на волю! Очисть меня! Сотри свой позор с меня!! Дай мне выйти!!! – адским ревом эти слова гудели в его голове, распирая ее изнутри.
Эндрю стиснул зубы от ярости – страшный голос говорил ему правду. Надо было выпустить все то злое, что сидело спрятанное, подавленное внутри него – надо было уничтожать, ломать, убивать, сметать все с лица земли, как ураган, надо было выпустить этого демона наружу. Тот, техничный и ловкий Эндрю не мог победить так, как хотел Эндрю настоящий, не мог победить так, как хотел этого Деймон… нельзя выиграть у страха и позора по очкам.
Эндрю стукнул перчаткой о перчатку и встал со стульчика.
- Эй, ты куда? – воскликнул тренер. – Придерживайся плана! Не дури!
Эндрю даже не посмотрел в его сторону, в его душе кипело бешенство, он был адски зол на все. Как можно давать этому ублюдку Билли даже дышать?! Почему он еще стоит, ходит, двигается?! Он еще раз ударил кулаком об кулак, его рукам не терпелось, как бешеным собакам, вгрызться в тело противника и разорвать его на части.
- Выпусти меня!!! – злобно ревел голос, - Выпусти меня!!! Очисть меня от позора! Дай мне выход!
Ударил гонг. Черная, нечеловеческая злоба накрыла Эндрю, демон вырвался наружу со страшным криком и ревом - но никто не слышал этого в шуме толпы.
Быстро, почти бегом, войдя в центр ринга, Эндрю начал наносить удар за ударом - Билли так и не восстановился от понесенных ранее потерь, минута отдыха не спасла его и не придала ему сил. Он так же кидался на Эндрю, но тот легко уходил с линии атаки и бил когда хотел. И вот Билли стал отходить - усталость и износ потихоньку одолевали его. Эндрю увидел это и выбросил длинный правый удар, в разрез перчаток. И попал. Да так, что костяшки пальцев на секунду свело судорогой. Для Билли это было слишком много. Ноги его подогнулись, сам он вздрогнул, будто земля ушла из под его ног, и он повис на канатах, прикрывая лицо перчатками.
И в эти секунды Эндрю вспомнил все - память начала работать против его воли, воскрешая умирающие воспоминания - о позоре, стыде, унижении. Память прокручивала перед ним пленку его же собственного падения, краха и уничижения.
В доли мгновения его тело взорвалось в приступе, все силы его организма, все его тренированное тело зашлось в припадке неконтролируемой ярости, и кулаки сами по себе, независимо от мозга, словно бы ими управляла злая, разрушающая сила, начали обрушиваться со всей своей мощью на голову противника. Зал взревел, предчувствую скорую развязку, люди вскочили с мест, рефери напрягся, понимая, что скоро конец; противник, это олицетворение всего плохого и мерзкого в мире, повис на канатах, едва закрываясь перчатками - а Эндрю бил, бил и бил, пробивая блок, разбивая любые преграды к своей цели - вся его жизнь сошлась в эти секунды на острие его кулаков, и удар за ударом сносили оборону соперника. Вот Билли бросил руки, уставшие держать блок, и кулаки Эндрю со всей адской мощью, со всей силой тренированных мышц и звериных рефлексов, вонзились в лицо противника - первый удар чуть не свернул тому шею, второй попал прямо в переносицу - под перчаткой Эндрю что-то хрустнуло - а третий угодил прямо в челюсть - и противник обмяк. Тут все духи ненависти возопили своими злыми голосами, в глазах у Эндрю почернело, и он нанес еще несколько ударов - и каждый из них отозвался в его голове красной, кровавой вспышкой на черном фоне. Челюсть ублюдка Билли хрустнула под его кулаками, и все тело Эндрю запело от лютого восторга и радостной ненависти... Тут кто-то обхватил его сзади и потащил прочь - это был рефери, который остановил бой. Толпа ревела так, что, казалось, люстра с потолка сорвется и рухнет вниз, настолько полон был этот зал радости и ликования от чьей-то победы и чьего-то поражения. Эндрю посмотрел на противника - он лежал без сознания, наполовину вывалившись за канаты, глаза его были закрыты, он едва дышал, захлебываясь кровью из ран. Не успели врачи подбежать к поверженному Билли Уорду, не успел Эндрю осознать свою победу и почувствовать ее, как его обхватили множество рук - тренер, катмен, секунданты, друзья по залу выскочили на ринг и стали обнимать его, радуясь его победе, как своей собственной.
А в углу противника царила паника, врачи суетились, приподнимая голову Билли и укладывая его аккуратно на настил ринга, в ход шли пакеты со льдом... И еще ничего не понимающий, но уже начинавший чувствовать свои собственные потери - разбитые брови, заплывшие от синяков глаза, Эндрю увидел сквозь лес тел и рук, обнимавших его, как Моника стояла в углу ринга, рядом с лежащим без сознания Билли и плакала навзрыд, закрыв лицо руками. Время замерло.
Время остановилось. В этот момент Эндрю понял, что картины прошлого, картины унижения, слабости, позора были смыты потоками этих слез, они размывали цвета, они смывали контуры - все это зло уходило из его жизни, пока Моника рыдала над поверженным любовником.
Лишь когда прошлое, мучительное, терзающее, рвущее на части, ушло, Эндрю нашел в себе силы улыбнуться. Победа! Победа не над соперником - победа над собой, над своим страхом, доказательство того, что он сильнее всего того, что убивало его все это время.
Потом он увидел, как врачи положили Билли на носилки и вынесли с ринга, и Моника шла рядом с ним, держа его за безжизненную руку - это показывали еще и на большом экране у них над головами. Затем они скрылись в глубине строений под рингом.
Комментатор вышел на центр ринга и объявил о победе Эндрю, нараспев произнося его имя. Толпа еще раз взорвалась в приступе радости - такой победы, такого зрелища, такого боя они не видели давно. Рефери поднял его руку - в знак победы.
Спускаясь с ринга в окружении своей команды, Эндрю подошел к вставшему со своего места Деймону. Тот смотрел на него с неописуемой гордостью.
- Спасибо вам, - сказал Эндрю. - Без вас я бы не справился. Вы так помогли мне.
Он не знал, как выразить свои эмоции, не знал, как высказать всю благодарность этому человеку, который дал ему все, что ему было так необходимо, человеку, который провел его по всем лабиринтам его души к этому самому часу, к этому моменту истины.
- Не стоит благодарности, всегда рад помочь, - сказал Деймон, попутно пожимая руки тренеру Эндрю, врачу, секундантам, промоутерам - деловой человек, все-таки! - а потом добавил:
- Теперь у тебя все только впереди. Никогда не оглядывайся больше. Не живи прошлым, не вспоминай его и не жалей ни о чем. Оставь развалины позади и строй свою жизнь заново - фундамент ты уже заложил.
Деймон положил ему руку на плечо.
- Ты победил сегодня. Скажи мне, что ты почувствовал?
- Что стал свободным человеком, - ответил Эндрю. - И как мне отплатить вам за это?
- Ты ничего мне не должен, - улыбаясь, сказал Деймон Де Уилл. - Все, что ты был мне должен, ты мне уже отдал.
ПОБЕГ. ОКОНЧАНИЕ.
...Как в странном сне, в котором все происходит замедленно, в дымке полубезумия перед глазами, я узрел - Скотт попал Уорду, фавориту, своим кулаком в красной кожаной перчатке прямо в челюсть. Тот шатался, с выражением какого-то первобытного ужаса пытался закрыться руками, а Скотт бил его с остервенением, бил как дьявол копытом, бил по лицу - и вот Уорд рухнул без сознания, его голова запрокинулась, а глаза закатились. Публика ревела. Мексиканцы радостно топали и кричали рядом со мной, один из них хлопал меня по плечу. Мороз прошел по моей коже.
Мне все еще было страшно, потому что я не мог поверить тому, что видел. Неужели? Не может этого быть. Показывали Уорда, которого откачивали бригадой врачей, показывали его девушку, ревущую в три ручья, показывали, конечно, и победителя, Эндрю Скотта, который стоял с выражением вселенского покоя на лице. Это состояние передалось и мне.
Все.
Мое горе кончилось.
У меня будет куча денег.
Я отдам сумму дядюшке Эскобару.
И еще останется.
Много останется.
Я спасен!
Долго же мне пришлось объяснять Педро, Хосе и Мигелю, что мои планы изменились, и что мне прямо сейчас, на ночь глядя, придется их выставить на обочину на полпути; но я дал им по двадцатке, и они успокоились, и даже назвали меня "сеньором". Этих денег им хватит на такси до места назначения.
А потом я развернулся и понесся обратно. Пыль вылетала из под колес, двигатель урчал, я зажег фары. Свет разрезал вечернюю тьму, и я не отпускал педаль газа. Ах ты сукин сын, Эндрю Скотт! Ах ты сукин сын, Де Уилл! Ах ты сукин сын, Корнелий! Я хохотал в голос, как сумасшедший, пока мили исчезали под колесами моего грузовичка, и не мог остановиться. Я ругался матом на радостях, как последний реднек, радостно улыбаясь самому себе. Тридцать чертовых минут спасли меня. Полчаса волнений, один нокаут и все, - друг мой, говорил я себе, ты спасен!
Новая жизнь, мать вашу, - злорадно подумал я, въезжая в пределы города. - Дайте только добраться до спортивного центра.
Когда я припарковался у арены, уже стояла ночь.
Я вошел через проходную в пустой зал. Ринг был пуст, зрителей не было. В освещенном, дальнем углу зала стояло несколько человек. Я сразу узнал Эндрю Скотта. Это лицо мне никогда не забыть. Он стоял рядом со своим тренером в спортивном костюме, а чуть поодаль стоял человек в черном костюме и загадочно улыбался. Не было и сомнений в том, кем он являлся...
Я подошел к ним.
- Извините, - сказал я. - А букмекерская контора еще работает?
Тренер отозвался первым.
- Еще полчаса, или завтра с утра, - сказал он, удостоив меня взглядом.
- Я поставил на Скотта, - с довольным видом сообщил я.
- Один из немногих, - тихо сказал человек в черном. - А что вас заставило поставить на него? Ведь все говорили, что шансов нет.
- Мне посоветовал Корнелий, - ответил я.
- Ах, старый добрый Корнелиус! - рассмеялся Де Уилл (кто еще это мог быть?). - Бессмертный жрец хитер как лис, но добр аки голубь. Вы, благодаря его совету, выиграли около девятиста тысяч.
- Девятьсо... - я аж подавился. - Я думал, меньше.
- На Скотта ставили только считанные единицы, - сказал тренер. - Никто не верил в него, кроме нас. И, очевидно, этого вашего Корнелия.
Я хотел было рассказать, что Корнелий посоветовал мне это, сославшись на некоего Де Уилла, но не стал. Это не их дело, да им было, наверное, все равно. Я обернулся к Эндрю Скотту, который присел на стул и думал о чем-то своем.
- Спасибо вам большое, - сказал я. - Спасибо за победу. Вы спасли меня, я поставил на вас все, что у меня было.
Эндрю поднял на меня глаза, в которых стояло довольное, насмешливое и чуть жестокое выражение.
- Этот бой спас не только вас, - ответил он. - Мне пророчили смерть.
- Мне тоже, - сказал я. - Но теперь все это кончилось раз и навсегда.
- Нет-нет, - ответил Скотт, поднимаясь во весь рост и глядя на Де Уилла. - Все только начинается.
Они заговорщицки улыбнулись друг другу.
- Касса там, - указал тренер рукой, как бы намекая, что наш диалог затянулся.
Я последний раз взглянул на троих мужчин у ринга и прошел к кассе. Долг дядюшке Эскобару я взял наличными, а все что осталось - чеком.
Через час я был на ранчо Эскобара. Сказать, что его люди были удивлены моему появлению, значит не сказать ничего. У его бандитов отвисли челюсти, когда они увидели меня со спортивной сумкой на плече. Я прошел мимо них прямо к сидевшему у бассейна Эскобару, где он выпивал с друзьями, положив волосатые ноги на стол. Увидев меня, он выпучил глаза.
- Это ты, эссе! - воскликнул он. - Решил не бегать от верной смерти, и пришел сдаться?
- Ничего подобного, сеньор Эскобар, - уважительно, но уверенно сказал я, и бухнул сумку с деньгами на стол. "Дядюшка" спустил свои ноги на землю и, недоверчиво глядя на меня, открыл сумку. Пересчитал глазами связки купюр, шевеля губами, потом достал пачку долларов, перетянутых тугой резинкой, потер купюры пальцами, как бы проверяя - не фальшивка ли, а потом снова уставился на меня. И широко-широко улыбнулся.
- Эссе, омбре, пендехо! - радостно воскликнул он. - Да ты сам дьявол, откуда ты взял все эти деньги?! Ограбил банк?
- Удачная бизнес-операция, - скромно ответил я.
- Рамирез, а ну-ка подойди! - вдруг воскликнул Эскобар. Подошел здоровенный колумбиец с внешностью долго сидевшего уголовника - на его шее до самого уха красовалось людоедское тату. Тот самый громила, что ехал со мной на "бизнес-операцию".
- Покажи ему, - сказал дядюшка Эскобар. Рамирез вытащил из-за пазухи огромный нож, почти тесак, дюймов пятнадцать в длину и дюйма три в ширину.
- Видишь нож?
- Да.
- Вот этим ножом мы планировали отрезать тебе яйца, эссе, - засмеялся Эскобар. - А потом и голову.
- И поиграть ей в футбол, - пробасил Рамирез.
- Но теперь, эссе, ты уважаемый человек. Ты вернул все!
- Больше, сеньор Рамирез. Там с процентами, за то, что не вернул раньше.
- Эссе, да с тобой приятно иметь дело! - почти завопил дядюшка Эскобар, поднимаясь со стула и обнимая меня за плечи. - Ты деловой человек! А мы уже с ребятами думали, что ты жалкий неудачник, который будет долго кричать под пытками о том, что ему надо дать еще недельку на сбор денег! Сукин сын!
- Спасибо, сеньор Эскобар. Я держу свое слово. Сказал верну - значит верну.
- Ты знаешь, сколько ублюдков не вернуло мне деньги? - спросил Эскобар, почесывая волосатую грудь под белой рубашкой. - Каждый третий уверен, что его пожурят, строго погрозят пальчиком и все долги простят! Но ты, эссе, не такой пендехо.
Он хлопнул меня по плечу.
- А теперь дуй отсюда, эссе. Ты свободен. Если нужны будут деньги - ты обращайся.
- Спасибо, сеньор, - ответил я. - Думаю, теперь мне занимать незачем.
Они налили мне серебристой текилы на дорожку и я пошел. Не стоило, конечно, лакать спиртное, на случай встречи с дорожной полицией, но отказов дядюшка Эскобар не любил - впрочем, дорожной полиции в этом районе отродясь не водилось, они боялись совать сюда свой нос.
Оставляя позади ранчо Эскобара, и усаживаясь в фургончик, я чувствовал себя заново рожденным. У меня были деньги, у меня была свобода, у меня не было проблем с преступниками, у меня появились большие планы на большое будущее. С почти половиной миллиона в кармане у меня было много разных вариантов - один радужнее другого.
Спасибо, Корнелий! - подумал я, когда колеса моего фургона выкатили меня на трассу, ведущую домой. Я заеду к тебе завтра, обсудим все, что ты для меня сделал, старый лис! Как ты говорил, Корнелий - или Корнелиус, "бессмертный жрец" - так и случилось.
Хромая лошадь все-таки выиграла забег.
ИЗБАВЛЕНИЕ.
Черт меня дернул уехать из родного Парижа.
Когда моя Лоретт начала кашлять, я заподозрил у нее чахотку. Зима задалась на редкость противная (да и осень, честно сказать, была лишь немногим лучше) - постоянные ветра, ледяной дождь, лужи по колено и жуткая, мерзкая сырость, пронизывающая сквозь любую одежду. Я давно оставил солдатскую службу и работал писарем при секретариате господина Кювье, где переписывал разные книги о доисторических существах и составлял отчеты.
Не нравилась мне эта работа, но зато вокруг не свистали пули, и я мог обеспечить любимую Лоретт, с которой мы были уже три года женаты.
Мы жили мирно и тихо, но ее здоровье совсем меня не радовало. Она была маленькая и хрупкая женщина двадцати с небольшим лет, и бледное лицо ее озарял лишь мой приход домой. Летом мы прогуливались по паркам родного Парижа, частенько посещая Нотр-Дам, но поздней осенью и зимой нам ничего не оставалось, как сидеть дома у печурки и читать книги. От постоянной сырости и нахождении в помещении Лорет потихоньку чахла - возможно, я и накручивал себя, возможно, это было лишь мое дурное предчувствие, но когда она начинала кашлять, я паниковал. Вот-вот, думал я, и потечет из ее рта кровь, как это случалось в наших краях постоянно - и я потеряю ее.
Господин Кювье, заметив мое нервное состояние, осведомился о причинах оного и, выслушав мою историю, грустно покачал головой.
Он посоветовал мне отвезти жену в южные земли, в жаркие страны - но к сожалению, моего жалования на это не хватало. Тогда Кювье посоветовал мне встретиться с месье Дюймоном, который, по слухам, был весьма влиятельным человеком при дворе.
И вот, по протекции г-на Кювье я удостоился этой встречи.
Месье Дюймон встретил меня в гулких длинных коридорах поместья Кювье. Что это был за человек! Весь в черном, с черными волосами и черными глазами, он появился из ниоткуда и сразу вперил свой взор в меня. Мне даже на секунду стало боязно - а вдруг я его разгневаю своими просьбами... но чего не сделаешь ради любимой.
После церемонии приветствия, я изложил свою просьбу.
Месье Дюймон оперся плечом о стену прямо под огромным портретом Наполеона, и внимательно посмотрел на меня.
- Что ж, - вымолвил он. - Я могу вам помочь. Но это будет нелегкая для вас сделка.
- Я привык к нелегкой судьбе, - ответил я. - Долгие годы на фронтах, множество ранений, шрам через всю грудь. Мне не привыкать.
Этот шрам вечно меня мучал зимой - вражеская сабля чудом не разрубила меня пополам.
- Вам надо будет снова стать солдатом, - сказал Дюймон. - Экспедиция Наполеона отправляется в Египет через две недели. Я могу сделать вас ее участником. Вы поедете туда, но вам придется быть мастером на все руки - придется и воевать, и даже строить.
- Все что угодно! - воскликнул я.
Египет! Круглый год солнце! То, что нужно моей Лоретт и ее слабеющим легким.
- Хотите, чтобы я это устроил? - спросил месье Дюймон.
- Конечно, - ответил я. - Но я хочу взять с собой жену. У нее слабое здоровье, климат пустыни пойдет ей на пользу.
- Разумеется. Это не проблема.
- Большое вам спасибо!
- Не благодарите. Вам многое предстоит пережить.
- Если я не воспользуюсь этим предложением, боюсь, мне придется пережить смерть любимой жены.
- Понимаю, - сказал Дюймон с улыбкой, и в глазах его словно пробежала какая-то темная тень. - Любовь заставляет людей идти на самое страшное.
И, похлопав меня по плечу, он скрылся в темных залах.
Я тяжело вздохнул.
Во что я ввязываюсь....
Через неделю я получил официальное приглашение и должность рядового. Мне выдали камзол, оружие, шпагу и личный мушкет - отполированный до блеска, не дающий осечек, со свежим кремнем и вороненым дулом. Эх, мне бы такой в годы моей службы! Я горделиво вертелся перед зеркалом - экий герой!
Лоретт смотрела на меня и радостно всплескивала руками, я нравился ей таким - бравым и моложавым воякой.
Еще через неделю мы с ней ступили на борт корабля "Святая Елена". Нас провожал весь Париж - это было зрелище! Народу собралось - видимо не видимо, все кидали в воздух шапки, свистели и кричали.
Я был причислен к пятому артиллерийскому полку, где встретил с десяток бывших сослуживцев. Не то, чтобы я горел желанием встретить этих солдафонов, которые никогда не чурались вечных попоек, но все же - знакомые, какие-никакие. Многие были на корабле с женами, некоторые даже с детьми.
На капитанском мостике и рядом с ним, в каютах для богачей я заметил много высокопоставленных чиновников, и конечно же, месье Дюймона, который о чем-то беседовал с г-ном Шампольоном. У обоих были удивительно хитрые взгляды - так и бегали их глаза по сторонам, изучая все вокруг. Что-то было у них на уме, вне всяких сомнений. Но это их дело - государственные мужи вечно что-то замышляют, а выполнять их странные прихоти приходится нам, рядовым.
Корабль был полон не только солдат - кругом сновали какие-то ученые, даже писатели и писцы, членом которых так недавно был я сам. Но мне не хотелось больше писать и сидеть в пыльных кабинетах, и не хотелось, чтобы моя Лоретт прозябала в холодном Париже этой мерзкой зимой - не приведи господь, она стала бы для нее последней.
Плавание прошло на редкость удачно - ни одного шторма, ни одной бури. Словно чья-то невидимая рука охраняла нас.
- Удивительно хорошая погода, не правда ли? - сказал я, случайно повстречавшись на одной из палуб с месье Дюймоном. - Словно сам бог охраняет наш путь.
Месье Дюймон ничего не ответил, посмотрел на меня своими вечно-лукавыми глазами и расхохотался мне в лицо, словно бы я сказал что-то до неприличия смешное.
Я поспешил ретироваться - странный человек. Теперь я даже избегал его, стараясь не встречаться с ним взглядом. Конечно, спасибо ему за все, что он сделал для меня, спасибо за внимание к моим просьбам - но черт меня дери, если мне еще раз захочется с ним поболтать. У меня от него бежали мурашки по коже.
Мы с Лоретт часто стояли на корме и грелись под солнышком, освещавшим палубу - через три дня плавания мы вошли в теплые воды. Она кашляла уже не так тяжело, и от этого ей - и мне - было хорошо.
- Знаешь, чего бы я хотела? - спросила она, когда мы стояли, обнявшись, и перед нами простирался безбрежный океан.
- И чего же?
- Быть вечно молодой. Никогда не состариться.
- Зачем тебе это?
- Тебе легко говорить. А нам, женщинам, с этим непросто смириться... со старением. Сегодня я молода, а завтра коварные морщины побегут по моему лицу, потом я состарюсь, и стану такой же тетушкой, как моя мать, царствие ей небесное. И ты меня разлюбишь...
- Что ты! Я не разлюблю тебя никогда.
- Разлюбишь, я бы разлюбила. Ты еще до сорока и далее будешь прекрасен, а я уже после тридцати... время беспощадно. А я бы не могла выносить своего отражения в зеркале.
Голос ее был грустным.
Я понимал ее - время действительно не щадило женщин, особенно жен простолюдинов. Тяжелая работа, недостаток солнца и качественного питания - все это старило их прекрасные лица. Рано или поздно рука времени настигла бы и Лоретт. И это страшило ее даже больше, чем увядающее здоровье.
Держу пари, она предпочла бы умереть молодой и красивой, чем прожить до преклонных лет старухой.
... Долго, шумно мы разгружались. Мы с ребятами работали до седьмого пота, спуская на стапелях пушки и боеприпасы, ящики с оборудованием ученых и комоды с книгами историков. Жара на этих берегах была нещадна, и седьмой пот приходил далеко не последним, после него шел и десятый, и семнадцатый.
Нас поселили в жилищах бедуинов неподалеку от Каира. Шумный рынок был достаточно близко, у каждого была лошадь и запас овса, а женатым дали помещения побольше.
Не сказать, чтобы Лоретт была в восторге от подобного жилья, не сильно отличавшегося от нашего парижского домишки, но она с радостью сбросила с себя толстые одеяния, спасавшие от нашей зимы, и наслаждалась солнечными лучами, выходя на порог нашей хибарки. Лоретт улыбалась солнцу, расцветая день ото дня.
Египетское море приносило ей радости не меньше - она частенько купалась в нем, как маленькая наяда, и не было женщины более счастливой, чем она. И все это - после мерзкого, продроглого Парижа с его ледяными ветрами и колючими снежинками.... Лоретт обставила наше жилище кувшинами, местными коврами и красивыми ракушками, и жизнь казалась нам прекрасной.
Но я приехал сюда не за красивой жизнью - предстояло заплатить причитающуюся месье Дюймону дань.
Неделю-две я и сослуживцы восстанавливали навыки на импровизированном песчаном плацу - махали саблями и шпагами, стреляли по мишеням из мушкетов и винтовок, заряжали и чистили пушки.
Нас ждали бои с местным бедуинами.
И бои были тяжелыми - бедуины не умели сражаться, но их было ужасно много. Их гигантские орды, как злой поток, пытались смыть наши войска со своих берегов, но мы стояли насмерть. Мы стреляли из мушкетов, ружей, пушек, секли врагов саблями - и наше боевое прошлое снова восставало перед нами. Пыл боя, радость предстоящих побед, жар сабельной рубки, грохот выстрелов и густой дым пороха - все это радовало наши солдатские души.
Огонь! - командовал генерал, и мы подносили к пушками факелы.
Вперед! - командовал лейтенант, и мы с криками бросались вперед, держа сабли и шпаги наперевес.
Пли! - командовал майор, и мы в едином порыве нажимали на курки, после чего туман из пороха и песчинок окутывал поле боя, слышались предсмертные крики падающих бедуинов.
Мы вскакивали на лошадей и мчались по пустыне вперед. Мы с возгласами ликования преследовали бегущих египтян, когда победа была за нами - и что с того, что кто-то из нас погибал. Я ловил себя на мысли, что вовсе не страшусь смерти - ураган сечи захватывал настолько, что меньше всего думалось о какой-то там жизни.
И словно какой-то дух отворачивал от меня вражеское оружие - много раз я мог погибнуть, но лезвие бедуинского меча миновало меня. Как будто кто-то сверху охранял меня, не давая мне умереть.
Но битвы вскоре закончились, и геройские истории, которые мы обсуждали в местных кабаках, тоже со временем утихли. Я все реже радовал жену своим военным мундиром с блестящей саблей, и все чаще работал на местных стройках. Посередине пустыни, рядом с головой полу-тигра, полу-человека, именуемой "Сфинксом", нам приходилось строить гигантскую пирамиду.
Одно ее основание было как площадь Нотр-Дама.
Не сказать, чтобы строительство было особо сложным - пирамида это вам не готические своды, но таскать эти тяжеленные блоки было сущим адом. Нам, конечно, помогали местные хилые работяги, но все равно было очень тяжело. Палящее солнце, дьявольская жара, постоянные песчаные бури - и нам не давали передышки, словно бы эта проклятая пирамида была важнее всех наших военных побед.
Мы разгромили дикую орду дикарей, грозивших гибелью дорогостоящей экспедиции королевского двора, и что же получили за это в награду? Работу, достойную лишь портовых грузчиков! Это меня очень печалило. Прав был месье Дюймон - сделка невыгодная и кабальная. Впрочем, меня согревало то, что любимая теперь кашляет не так тяжело, как дома. Кто знает, может, когда мы вернемся, в Париже настанет мягкое и доброе лето....
И я работал, работал, и работал. Здоровье мое, казалось, скоро тоже даст сбой. Я опасался, что все это строительство подкосит меня, но организм не сдавался. Но внутри, в душе моей, все словно умирало - я часто жалел, что не пал в бою. Это была бы честная смерть, храбрая смерть, смерть воина. А если я зачахну здесь.... какой стыд. Я приходил домой и падал замертво, не раздеваясь - настолько я уставал. Лоретт с тоской смотрела на меня, и ее нежное лицо меркло в тумане сна, когда мои веки становились тяжелее всех глыб Египта.
Проведать нашу стройку приходил сам жрец из близлежащего храма какого-то божества, вроде бы Себека, бога с головой крокодила. Он был на вид совсем не египтянин. Все выдавало в нем римлянина или грека, только сильно загоревшего - он жил здесь явно не первый год, настолько он потемнел от местной жары. С ним была и его жена, красавица Меритенмут, на вид совершенно местная. Говаривали, что она королевских кровей какой-то древней, давно вымершей династии. Они со жрецом всегда были вместе. Ходили, разглядывали постройки. С ними постоянно общался лидер нашей экспедиции - конечно же, тот самый месье Дюймон. Я мало знал о конкретной его роли в экспедиции, но замечал, что власть его была велика. Наши генералы ему чуть ли не кланялись - насколько же надо быть высокопоставленным! Держу пари, сам Наполеон был готов пожать ему руку и пригласить во дворец на один из своих пышных балов. Одет этот месье Дюймон был во все черное даже по этой страшной жаре.
Я помню, они стояли со жрецом и о чем-то возбужденно говорили, и посматривали в мою сторону.
Я с трудом мог слышать, что они там обсуждали, но голос жреца донесся-таки до меня:
- Я найду лазейку, визирь. Я найду ее!
Почему жрец называл месье Дюймона визирем, я не знал, но последний заулыбался.
Я не помню, как долго длился диалог, но в конце-концов они все же о чем-то договорились и даже пожали друг другу руки.
До чего-то они все-таки дошли в своем долгом и жарком споре, до какого-то решения.
Я все гадал, какого черта они смотрели на меня.
Однажды, в очередной жаркий день на стройке чертовой пирамиды, я отошел в сторонку, попить воды из фляги и посидеть - настолько я был разбит жарой и тяжелым трудом.
И тут ко мне подошел жрец, на этот раз один - жена его стояла вдалеке, с месье Дюймоном, и о чем-то говорила с тем на латинском наречии.
Жрец посмотрел на меня.
- А ты вынослив. Когда-то таким был и я, - сказал он.
- Я всего лишь писарь, - ответил я, - но приходится и работать, и воевать.
- О, я вижу. Твой мушкет всегда у тебя на поясе.
- Да, приходится успевать везде.
- Сколько рабочих видела эта пустыня! Сколько рабов сложило здесь свои жизни... - голос жреца стал задумчивым.
- Вы знаток истории?
- Можно и так сказать.
Жрец аккуратно присел на камень рядом со мной. Его белые одежды развевал жаркий пустынный ветер.
- Знаешь ли ты, друг мой Франсуа, зачем ты здесь?
- А откуда вам знакомо мое имя? - удивился я.
- Знакомо, - просто ответил жрец. - Но ты не понял вопроса.
- Какого вопроса? Вы о чем?
- Ты задавался вопросом, зачем ты здесь, зачем ты находишься здесь вместе с женой?
- Я приехал, чтобы участвовать в экспедиции, заработать денег, и жена подлечит легкие в этом жарком климате...
- Ты еще не понял, - казалось, жрец даже чуть рассердился. - Но ты поймешь. Ты поймешь.
Он похлопал меня по потному плечу и ушел.
Озадаченный, я стоял в недоумении, допивая последние капли воды из фляжки.
Что за странные люди окружают меня.
Но пора было приступать к работе.
Вершина пирамиды требовала еще нескольких дней строительных мучений - самых тяжелых, изматывающих дней.
Но однажды кончилось и эта каторга.
... Окончание стройки надо было отпраздновать.
Мы с соратниками завалились в импровизированный кабак, который сами же соорудили под навесом у одной из древних, заброшенных стен.
Кругом стояли столы, наспех сколоченные нами же, сновали официантки, туда-сюда ходили солдаты, звучала музыка - все это великолепие Европы сошло с нами с кораблей Наполеона.
Я уселся за стол в самом углу, рядом со старым египтянином из проводников. Тот был уже совсем пьян, но мне нравилось сидеть подальше от громкой музыки и бесконечной солдатской болтовни.
Я заказал себе вина и ожидал заказа о вертлявой Агнес, официантки, которую знал еще по Парижу - где она промышляла совсем другим ремеслом, за которое ее очень любила местная голытьба.
Старик посмотрел на меня.
- Солдатик, - сказал он на ломаном французском, - как тебе наш Египет?
- Замечательно, - ответил я. - Но жарко.
- Жара это ничего, привыкнешь, - ответил старик. - А как наши божества? Уже покарали тебя за грехи, как хотят того местные войска султаната?
Я засмеялся.
- Нет, старик, не покарали. Но, может быть, еще покарают.
- Я слыхал, ты якшался с местным жрецом.
- Было дело.
Тут принесли мой заказ.
Старик тоскливо посмотрел на мой бокал.
- Ну хорошо, - засмеялся я. - Агнес! Еще бокал для дедушки.
Ты улыбнулась и, вильнув бедрами, исчезла за стойкой.
Старик растаял и заулыбался.
- Доброе у тебя сердце, сынок. Может, наши боги пощадят тебя. Тем более, ты якшаешься с Вечно Молодым.
- Спасибо. С кем-кем?
- Со жрецом, - прошамкал старик беззубым ртом. - Будто ты не знаешь, что этот хитрец вечно молод!
- Вечно молод?
- Конечно! - воскликнул старик. - Я знаю этого проклятого жреца с младых ногтей. Я еще малышом был, и помню, как мой дедушка подносил дары к его храму. И даже мой дед звал этого человека вечно молодым.
- И что же?
На стол приземлился бокал и для старика.
Музыка все гремела, начались танцы, а мы сидели и разговаривали.
- А то, - сказал старик, осушая бокал разом и до дна, - что я еще с тех лет помню его лицо. Лицо не наше, не египетское, хоть и сильно загоревшее с годами - но все такое же молодое.
- Не может быть.
- Ты можешь не верить мне, но это правда. Этот чертов жрец, да пожри его шайтан, не состарился ни на год! Посмотри на меня - я беззубая развалина. А этот все так же молод, каким я его помню с младых ногтей! Ни один волос на его голове не поседел!
Я задумался.
- Чудеса.
- Дьявольщина! И ты якшался с этим человеком. Ты явно особенный какой-то.
- Разве? Я простой писарь, иногда стреляю, когда нужны солдаты, а последние месяцы еще и строителем пришлось побыть.
- А кстати, зачем вы строили пирамиду? - вдруг спросил мой престарелый знакомец.
- Как зачем? Мы достраивали ваши великие постройки.
- Ха! - сказал старец. - Отродясь тут не было никаких пирамид.
- Как не было?
- Так, не было. Все это сказки, чушь. Здесь всегда была пустыня и бедуинские стойбища. Все это выдумал ваш Наполеон и этот ваш месье Дюймон. Вот же мерзкий типчик, а.
- Дюймон?
- О-о-о, - протянул старик. - Этот вечно с тем самым жрецом что-то обсуждает. Как приехали - сразу он к нему, чуть ли не обниматься! Как лучшие друзья. Только я отродясь этого Дюймона тут не видел, ни даже дед мой. Что-то они все замышляют.
- Просто строят, ничего особенного.
- Ага, как же!
- Ну ладно.
- Только... малыш, помни - ни слова никому, - сказал старик, и глаза его забегали, словно он опасался, что у стен есть уши, - молчи об этом. Я ничего тебе не говорил. Это я по пьяному делу - всегда так.
- Вам, кстати, религия разрешает пить?
- Я не верю с давних пор в наши новые религии! - сказал старик, стукнув кулаком по столу. - Они только обещают и обещают, а этот, со своим храмом, пожри его шайтан, все молод и свеж! Я состарился, а он молод! Шайтан, должно быть, его друг!
Тут я понял, что старик пьян мертвецки - его заплетающийся язык уже нес что-то неразборчивое, а голова клонилась все ниже - и вот он уронил голову на предплечья и уснул. От его храпа я решил удалиться к другим столам, и хорошенько напиться. А потом вернуться к Лоретт и уснуть с ней в обнимку.
Ей не нравилось наше новое арабское жилье, но пьяные попойки наших солдафонов она не любила еще больше, и тихонько кашляла у себя в комнатке по вечерам. Кашель ее улегся с приездом в Египет, но все же не отставал от нее. Я боялся - неужели чахотка не отпустит ее?...
Мы уже собирались отправиться назад, в казармы, но тут случилось неожиданное.
- Франсуа! - внезапно обратился ко мне месье Дюймон. - Отойдите-ка в сторонку, нам надо поговорить.
Я был озадачен и неприятно удивлен. Месье Дюймон был мне неприятен. Да и что надо от меня столь высокопоставленной фигуре?
Но я последовал его приказу и отошел в сторону, покуда мои сослуживцы расходились по домам.
Месье Дюймон, как и прежде, одетый во все черное, проводил меня к удаленной стене здания, откуда виднелась наша Пирамида.
- У меня для вас есть срочное поручение.
- Какое же?
- Вы должны сейчас пройти к храму.
- К какому именно?
- К Храму, - с нажимом сказал Дюймон.
- К тому самому! И что же мне там делать?
- Вы знаете жреца? Который живет там?
- Вечно Молодого, как его называют его местные?
- Да, его.
- Разок виделся, но мы особо не общались, что мне до местных религий, я верующий христианин.
- Вашим долгом, Франсуа, будет отправиться в Храм и поговорить со жрецом.
- Но о чем? Какое-то послание, депеша, письмо?
- Вам не надо знать. Вы - моя депеша и мое письмо. Вам надо просто придти туда.
- И все?
- Дальше вы все поймете на месте.
- Но чем я заслужил такую высокую честь, месье? Выполнять ваши приказания для меня почетно, но все же - чем?
Месье Дюймон загадочно улыбнулся, и словно чертики заплясали у него в глазах.
- Идите сейчас. Не упускайте ни секунды.
- Но постойте! - воскликнул я. - Успею ли я вернуться до утра? Утром у нас важный бой, и я могу не успеть вернуться в казармы.
- Поверьте мне, Франсуа, - было мне ответом, - Это не должно вас больше волновать. Ступайте.
И, повернувшись, месье Дюймон оставил меня одного перед пустыней.
Я посмотрел ему вслед, посмотрел и на простиравшуюся передо мной бездну песка.
Тяжело вздохнув, я отправился в путь, отхлебнув из фляжки.
Очень мне не хотелось прослыть дезертиром из-за каких-то странных приказов, данных мне наедине - ведь кто мне поверит, если я опоздаю к бою.... я выругался. Черт возьми.
Но что мне оставалось делать! Я человек простой - мое дело исполнять приказы, когда мне их дают.
Особенно такие, приближенные к королевским особам, люди, как месье Дюймон.
Недаром они о чем-то шушукались со жрецом каждый божий день - что-то они, наверное, замышляли. Но вот что?
Может быть, я узнаю об этом, выполнив поручение.
И я зашагал, стараясь двигаться как можно быстрее, но при этом не получать солнечный удар. Ноги мои заплетались - я был порядочно пьян.
Долог был мой путь, я отслеживал дорогу по следам паломников и отпечаткам копыт их верблюдов, надеясь не наткнуться на шайку недобитых бедуинов, но господь миловал меня - через два-три часа, когда фляжка моя была почти осушена, я увидел-таки высокую тень святилища.
Я тяжело дышал, уставший от адской жары, взмокший с головы до ног (да еще и порядочно пьяный после гулянки) - долгая дорога среди дюн измотала меня до последнего.
Жрец стоял на пороге, словно ожидая меня.
- Тебя, Франсуа, прислал месье Дюймон, я полагаю? - спросил он.
- Так точно, - ответил я, и тяжко вздымалась моя грудь. - Не знаю только, зачем. Сказал, очень важно и очень срочно.
- Он, как всегда, прав на все сто, - сказал жрец, качая головой.
- Меня зовут Корнелий, - протянул он мне руку.
...
- Ты идешь воевать? - спросил у меня жрец.
Мы стояли у входа в храм, у небольших каменных плит, словно вросших в песок.
- Да... конечно, - я был удивлен этим вопросом. Я солдат, мое дело нажимать на курок.
- Что ж, - ответил Корнелий. - Тогда прощай.
И что-то в тоне его голоса показалось мне зловещим. Хотя, в этих местах совершенно все казалось мне несущим какую-то беду.
- Может быть, мы еще встретимся, - сказал я. - То, что я солдат, не значит, что обязательно погибну.
- Ты не вернешься, - сказал жрец, и губы его чуть растянулись в грустной улыбке. - Никто из вас не вернется.
- Почему ты так решил, жрец? - я занервничал.
Скрытые в глубине меня опасения обретали новую жизнь.
- Как вы с друзьями думаете, что вы здесь построили? - жрец неопределенным жестом обвел виднеющуюся вдали пирамиду.
- Пирамиду.... и что же?
- Очередное чудо света, которого здесь никогда не было.
- Но я не понимаю! Мало ли мы строили, мои предки создавали Нотр-Дам, нам это не впервой.
Жрец усмехнулся.
- Франсуа, друг мой. Вы и ваши друзья-товарищи построили чудо света, которому припишут древнюю, тысячелетнюю историю. Неужели ты думаешь, что вам дозволят вернуться домой и рассказывать всем о том, что этот исторический памятник создан руками наполеоновских армий? О наивный...
Я потер руками виски. Черт возьми. Черт возьми! Жрец прав.
Я даже не подумал об этом.
- Может, с нас возьмут подписку о неразглашении? Обет молчания?....
Тут жрец расхохотался.
- Ты все надеешься на снисходительность монарха к расходному материалу, коим вы, солдаты, являетесь испокон веку! Это так забавно - сколько веков прошло, а пешки все думают, что ими ни за что не пожертвуют. Ну, и куда вас завтра отправляют?
- На границу с Каиром. Там будет небольшая стычка, ничего особенного - горстка бедуинов. Мы справимся.
Меня раздражало то, что Корнелий словно бы не верил в наши силы.
И он снова расхохотался.
- Что ты смеешься! - вспылил я. - Хватит!
Корнелий печально взглянул на меня, веселость сошла с него.
- Знаешь ли ты, сколько войск султана стоит на границе на самом деле? - он особо выделил последние слова.
- Сколько же?
- Там все его армии. Все в одном месте. И ваш полк кидают туда завтра утром.
- Но... нам сказали... что...
Жрец выразительно посмотрел на меня, подняв брови, как бы говоря: "теперь ты понял, о чем я?"
Сердце у меня так и упало.
Корнелий не соврал бы мне. Да и зачем ему врать.
Господи боже мой.
Я сел на камень рядом со входом в храм.
Ноги меня не держали.
Мы все погибнем. Я погибну. Нам конец.
Корнелий положил мне руку на плечу.
- Не страдай так. Всегда есть выход.
- Какой, к дьяволу, выход! - вспылил я и поднялся с камня, взвился, как на пружине. - Что теперь делать!
Я потерял самообладание. Черт побери, я был в отчаянии, я был готов кинуться на все армии мира и умереть в бою, лишь бы не мучаться сейчас от всего, что навалилось на меня - от предательства своего же командования, от этой тяжелой правды...
Но не для этого ли меня послал сюда месье Дюймон?
Может, он хотел что-то дать мне знать?
Корнелий взял меня за плечи и посмотрел мне прямо в глаза.
- Готов ли ты умереть за своего генерала, Франсуа? - спросил он глухим голосом.
- Я...
- Эти люди предали тебя. Обман, коварство, ложь - это то, чем они живут. Это то, чем они будут потчевать тебе подобных до конца ваших дней. Они делали это тысячи лет назад, и они будут делать это много лет после твоего ухода из этой жизни. И ты хочешь умереть за них?
Я молчал, насупившись и тяжело дыша.
- Нет, не готов, - наконец сказал я.
- А теперь слушай внимательно, - сказал жрец. - Я предложу тебе сделку. Сделку тяжелую и неравную, но только она спасет тебе жизнь.
Я в недоумении посмотрел на него. Какую сделку мне может предложить мне Корнелий? Здесь, в этих песках?
- Если ты предлагаешь мне бежать к бедуинам - то я лучше погибну в бою с ними, чем присоединюсь к этому племени.
Жрец улыбнулся.
- Вовсе нет. Но все куда сложнее.
- Продолжай, - сказал я. Мне уже было все равно.
- Видишь мой храм? Видишь мое лицо?
Я посмотрел на храм, потом на Корнелия.
- Вижу.
- Знаешь ли ты, сколько мне лет?
- Местные говорят, что ты бессмертен, но это байки пьяных бедуинов.
Корнелий улыбнулся.
- Мне много сотен лет. И я действительно бессмертен.
Я отшатнулся.
- Что за чушь! Такого не бывает.
- Что ж... если ты не веришь мне, я не держу тебя и не буду разглашать остального. Возвращайся в свой полк.
Этого мне совсем не хотелось.
- Хорошо. Я слушаю тебя. Допустим, ты бессмертен.
- Вспомни также о своей возлюбленной жене.
- А что с ней?
- Ты знаешь, что она не хочет стареть.
- Женщины всегда хотят быть вечно молодыми, но время не обмануть.
- И она не хочет возвращаться во Францию, с ее мерзкими узкими улочками и холодной зимой.
- Откуда ты знаешь?
Корнелий не обратил внимания на мои слова и продолжил:
- Видел ли ты месье Дюймона?
- О да, его хитрое лицо не забудешь.
- Знаешь ли ты, кто он?
- Конечно знаю! Он советник при самом Наполеоне!
- Он куда выше самого Наполеона. Наполеон, во всей своей славе, лишь пешка в его игре.
- Не может быть такого.
- Месье Дюймон, как вы его называете - всемогущее, вечное существо, не имеющее возраста и обладающее всеми силами вселенной. И он даровал часть своей силы мне.
- То-то вы все время были вместе и о чем-то говорили! Но всемогущий.. что же он, сам Господь Бог?
- Скажем так, он когда-то был его приближенным. И не только его.
- Дьявольские силы?
- Я бы не был столь категоричен. Там, наверху, - жрец указал пальцем в палящее солнце над нашими головами, - нет таких представлений, что свойственны нам.
- Ну, и дальше?...
- Много столетий назад я был здесь рабом. Но я бежал.
Тут он замолчал.
- Бежал? Но ты здесь. И судя по тому, что я слышал, уже давно.
- Потому что я вернулся. Я вернулся ради любимой женщины.
- И тебя не заковали в цепи?!
- Нет. Потому что визирь фараона спас меня. Он заключил со мной ту же сделку, что я заключаю с тобой сейчас.
- И что за условия этой... сделки?
- Он сказал, что внутри этого самого храма, который, кстати, был построен не без моего участия, я могу быть свободен от рабства и жить, сколько пожелаю. И меня не заковали в цепи. Более того, мне даровали власть над народом. Я стал жрецом. И моя любимая жила вместе со мной. Мы оба в этом месте обрели вечную молодость. Мы не состарились ни на день. Я не вернулся на родину, как не вернешься и ты. Но все эти столетия я был тут счастлив со своей любимой женщиной. Однако всему приходит конец. Я устал. Я хочу покинуть это место.
Корнелий замолчал.
Мои мозги судорожно пережевывали все сказанное. Столько всего за считанные минуты. Боги, таинственные силы, жрецы, храмы.
- А этот визирь?... - спросил я.
- Ты знаешь, кто он, - ответил жрец.
- Месье Дюймон?
Жрец покачал головой, и глаза его затуманились - словно бы внутри себя он возвратился на сотни лет назад.
- По условиям сделки, коих было немало, я мог покинуть это место только при условии, что кто-то согласился бы меня заменить. Согласился бы добровольно. И вот уже последние лет семьдесят я и Меритенмут, моя жена, ищем такого человека.
- А моя кандидатура подходит? Может, я должен отвечать каким-то условиям?
- Только добровольное желание оставаться здесь до тех пор, пока тебя не заменит кто-то другой. И ничего нельзя изменить в этих правилах.
- И мы будем жить вечно? Я и моя жена?
- Да. Вы не состаритесь ни на мгновение, с того момента как заступите на мое место.
- Но если меня будут искать! Я же буду дезертир!
Жрец положил руку мне на плечо.
- Поверь мне. Этого храма не тронет никто, покуда жив "месье Дюймон". А умирать он не собирается, в отличие от меня.
- Что же будет с тобой? Ты уедешь?
- Я поеду с Дюймоном во Францию, а потом домой, в Рим. И кто знает, что будет потом.
Грудь моя тяжело вздымалась, словно бы душа моя переворачивалась во мне.
- Как же ты даруешь мне бессмертие? Колдовство, черная магия?
- Достаточно того, что ты останешься в храме, а я выйду из него.
- А кто еще сможет войти сюда?
- Только те, кого ты пригласишь лично. На это тебе будет дана сила.
У меня даже закружилась голова. Еще вчера я был простой солдат, завтра я должен был погибнуть, а теперь....
Но я не до конца верил в такие внезапности.
- Нет, я не верю тебе, - сказал я твердо.
- Но ты хочешь, чтобы я тебя разубедил.
- Х... хочу. Сможешь?
- Дай твой мушкет, - сказал Корнелий.
Я посторонился.
- Это личное оружие!
- Не бойся, - мягко сказал жрец. - Чего тебе бояться, теперь, в такой момент?
Я все же расстегнул кобуру. Протянул жрецу свое верное оружие.
Будь что будет.
Корнелий осмотрел мой мушкет. Взвел курок.
Я вздрогнул.
И тут жрец приставил мушкет к своему виску.
- Нет! - закричал я, но было поздно.
Курок был нажат.
Но выстрела не последовало.
- Должно быть... осечка, - сказал я.
- Думаешь? - усмехнулся жрец. - Попробуй, выстрели в меня сам.
Он протянул мне мое оружие, рукоятью ко мне.
- Выстрели. Не бойся.
Я медленно навел оружие на него.
Я знал, что там полный заряд пороха и дроби, все начищено до блеска - какие могут быть осечки?
Но я не выстрелил.
Я все понял.
И опустил мушкет. Медленно заправил его в кобуру на поясе.
Корнелий смотрел на меня, слегка наклонив голову.
- Теперь все стало ясно?
- Да, - вымолвил я дрожащим голосом.
Все происходящее - не дурной сон. Здесь все взаправду.
С этого момента я уже ничему не удивлялся.
- Войдем же, - сказал жрец.
Я шагнул внутрь храма. Он был огромен! Он не казался таким снаружи, но изнутри.... Высокие колонны, крепкие стены, испещренные египетскими надписями, и множество разных помещений с комнатами, выложенными из камня. Да это особняк, подумалось мне. Вдалеке, в свете факелов, горящих на стенах, я увидел ярко-светлый зал. Все его стены были выложены белым мрамором.
- Маритенмут так любит этот цвет. Белый. Как снег, который она скоро увидит. А вот же она!
Я увидел ее - жена жреца сидела в отдалении у горящего огня и что-то читала.
Завидев нас, она встала и подошла к нам. Ее походка была мягкой и даже торжественной, если можно так выразиться. Сразу было видно - королевская особа! Таких даже при нашем дворе я не видывал.
- Здравствуй, Меритенмут, - сказал жрец, и голос его был теплый и радостный.
- Здравствуй, Корнелиус, - ответила ему жена.
- Приветствую и вас, странник, - сказал она, взглянув на меня.
- Здравствуйте, мадам, - учтиво ответил я.
- Знаете ли вы, для чего вы здесь?
- О да, - ответил я. - Корнелий... Корнелиус уже посвятил меня во все.
- И вы согласны?
- Иначе бы я не был здесь, с вами, сейчас, - ответил я.
Меритенмут взяла меня за руку.
- Позвольте, я провожу вас и покажу все.
Экскурсия по этому чудовищному строению длилась добрый час.
Во некоторых помещениях имелись окна, в иных были отверстия в потолках, так что в доброй половине залов факелы даже не требовались. Здесь, воистину, можно было жить хоть вечность. В одной из зал выбоина в крыше была прямо над бассейном, к которому спускались ступеньки, и вода в нем будто бы кипела.
Меритенмут остановилась у него, взяла каменные стаканы, стоявшие неподалеку и, нагнувшись, зачерпнула одним из них воды.
Посмотрела на Корнелия. Тот кивнул.
Она протянула стакан мне. С него капала вода, ударяясь о каменные плиты пола.
- Выпейте, - сказала Меритенмут.
Я осторожно посмотрел на воду.
Потом на Корнелия.
Тот усмехнулся.
- Давай и мы выпьем, - обратился он к жене. - Проживем еще лет триста.
Та задумчиво посмотрела на мужа.
- А ведь... и правда. Давай. Я хочу посмотреть, как меняется мир ТАМ.
Они наполнили и свои стаканы.
- Выпьем же, - сказал Корнелий, глядя на меня.
И сделал первый глоток. Потом его жена. Потом я.
В голове моей сначала помутилось - настолько чистота этой воды огорошила меня, а потом разом посветлело.
Я внезапно схватил себя за грудь, расстегнул камзол - моя рана! Мой шрам на груди! Он исчез!
Меритенмут улыбнулась мне своей мягкой улыбкой.
- Прошлая боль исчезает здесь навсегда. Исчезла и ваша.
- Это чудеса, - прошептал я.
Этот проклятый шрам мучил меня каждую зиму, рубцы его болели, и я думал, что рано или поздно он как-то фатально скажется на моем здоровье - и вот его нет!
Да и сам я словно стал видеть чище, более ясно. Наверняка мои глаза, страдавшие столько лет от дыма артиллерийских орудий, излечились.
- А чахотка? - спросил я. - Это место излечит такую болезнь?
Меритенмут улыбнулась.
- Вы о ком-то из своих родных?
- Я... да, о своей жене.
- Она будет с ним, - сказал Корнелий.
- Конечно же, - ответила Меритенмут. - Это место не терпит болезней.
- Это чудо! - повторил я. - А я уже думал, что моя любимая Лоретт так и умрет от нее.
- Так ведите же ее скорей, - мягкий голос жрицы даровал самые лучшие надежды.
... Пулей бежал я к той бедуинской развалюхе, которую последние месяцы звал домом.
Завидев готовящихся отойти ко сну солдат, я замедлил шаг, перекинулся парой словечек с другими - которых видел в последний раз - и бросился в свою комнатку.
Я разбудил спящую Лоретт, я тряс ее за плечо, пока она не проснулась.
Она закашлялась.
- Франсуа! Что с тобой! Я только заснула...
- Собирайся, собирайся, дорогая, - сказал я. - Нам надо идти.
- Куда? Зачем? - Лоретт уселась на своем ложе и протирала глаза кулачками.
- Я все потом объясню, но надо идти. Надо бежать!
- Но почему? Мы ведь скоро уезжаем.
- Пойми, дорогая, - сказал я и бухнулся на колени перед ее кроватью, схватив Лоретт за ладонь, - нам просто надо собрать свои вещи и уйти отсюда. Пока не настало утро.
- Господи! Что с тобой? - спросила Лоретт, вставая. - Ты пьян? Напился с друзьями?
- Нам грозит беда, большая беда!
- Какая же? - она уперла руки в бока и смотрела на меня, как разъяренная босая фурия в ночной рубашке.
- Утром нашего полка не будет в живых. Нас отправляют на верную смерть!
- Ты серьезно? Откуда ты узнал?
- Не спрашивай, я просто знаю! Знаю и все... да и зачем мне врать тебе! Завтра войска султана разобьют нас начисто, и я погибну, если пойду с ними.
Лицо Лоретт стало грустным.
- Поверь мне, пожалуйста, - прошептал я. - Просто поверь мне.
И протянул к ней дрожащие руки.
- Франсуа! - любимая бросилась мне на шею. - Нет, только не это! Я не хочу тебя терять в этом богом забытом месте!
- Ты не потеряешь, если мы соберемся и скроемся, - говорил я, целуя ее заспанное, заплаканное лицо.
- Но куда мы пойдем!
- Я уже обо всем договорился.
- С бедуинами, да? - голос ее был жалобным. - Я не хочу жить среди...
- Нет-нет, никаких бедуинов, - сказал я, и голос мой дрожал. - Я все расскажу тебе по дороге. Только давай, ради бога, собираться.
Она отпустила меня.
Тяжело вздохнула.
И кивнула, утерев слезы ладошкой.
Я вызвался часовым, заменив Эжена, который с радостью согласился.
Я собрал свои пожитки в мешок и положил рядом с собой.
Я сидел, оглядывал лагерь, пустыню вокруг себя, и курил турецкий табак в чубуке, пуская кольца в воздух.
Простояв до глубокой ночи, когда храп солдат зазвучал громче ревущего песка - в эту ночь ветер особо буйствовал - я прокричал как болотная птица. Это был условный сигнал, по которому из нашего домика появилась, одетая в черное, как арабка, Лоретт.
Под покровом ночи мы двигались по пустыне, тихо выйдя из своего жилища. Солдаты спали, как убитые - впереди был тяжелый (и последний) для них день. Мне было ужасно жалко собратьев по полку, но я не мог их предупредить - иначе бы мой план раскрылся, а меня самого рано или поздно схватили бы, как заговорщика.
Долгие часы мы шли - даже почти заблудились - но наконец мы были у храма.
Лагерь остался далеко позади, за нами никто не шел.
- Что это за место? - прошептала Лоретт.
- Мы идем именно сюда.
- В храм? - испугалась Лоретт. - Свят, свят! Дьявольщина!
Я схватил ее за руку и поволок за собой. Не было время на разговоры.
У порога нас встретил Корнелий.
- Я приветствую тебя, Франсуа, - сказал он.
- Кто это? - прошептала Лоретт, она до смерти всего боялась.
- Можешь не шептать. Мы спасены, а это жрец, Корнелий.
- Он не похож на египтянина!
- Добро пожаловать, друзья мои, - сказал жрец. - Вы дома.
Ветер за нами вил спиралями густые столбы песка, поднялась буря - она словно заталкивала нас внутрь, хлеща песчинками по спинам.
- Скорее! - сказал я и потащил упирающуюся Лоретт внутрь.
Секунда - и мы были в покоях Храма.
И буря стихла.
Перед нами стояла Меритенмут, поодаль от нее - Корнелий.
Я держал дрожащую руку жены в своей ладони.
- Вы кто? - спросила Лоретт.
Корнелий лишь улыбнулся.
Жрица подошла к нам и ласково взглянула на лицо запуганной Лоретт.
- Вы дома, дорогая моя. Здесь вам ничего не грозит. Все это, - она обвела рукой вкруг себя, - теперь ваше. Ваше с Франсуа. Здесь вас не тронет ни один бедуин, ни один араб, ни один европейский солдат, ни даже самая страшная буря.
Лоретт прижалась ко мне.
Я обнял ее.
- Как твой кашель? - спросил я, хитро улыбаясь.
- Он... он.. - Лоретт попыталась кашлянуть, а потом посмотрела на меня глазами, округлившимися от удивления. - Он не мучает меня больше.
Лоретт, ведомая рукой Меритенмут, посетила все помещения храма. Бедной жене моей, конечно, очень приглянулся богатый гардероб жрицы и вообще вся эта роскошь - ничего подобного она не видывала за всю свою жизнь. Ее страх прошел и сменился неким недоверчивым удивлением. Я не следовал за ней, разговаривая о том о сем с Корнелием, но когда она вернулась, ее губы были влажными - таинственная вода теперь была и в ней.
Лоретт бросилась ко мне на шею.
- Вечная молодость, Франсуа! - голос ее дрожал от счастья, а глаза наполнились слезами
Я обнял ее и поцеловал в лоб.
- Я говорил тебе, что все будет хорошо. Понимаешь, теперь ВСЕ будет хорошо.
Корнелий смотрел на нас и улыбался. Как и его жена.
Утром меня разбудил Корнелий. Он тряс меня за плечо.
- Пойдем, - сказал он.
Наши жены спали в женской опочивальне, а мы поднялись и отправились к выходу из храма.
Я протирал глаза. Зачем надо вставать так рано? Было еще темно.
У порога сидел старик-бедуин - тот самый, с которым я недавно имел диалог.
Он был весь в лохмотьях, на лице его было выражение безграничного ужаса.
Завидев нас, он вскочил и бросился к нам, упав на колени перед жрецом.
- Они погибли! - завыл он, ломая руки. - Все погибли!
- Кто погиб? - спросил я, стараясь перекричать его причитания.
- Тебе ли не знать, служивый! - воскликнул старик. - Весь твой полк изрублен в куски армией султана! Помоги нам господь!
Я содрогнулся.
Корнелий взглянул на меня, но глаза его были пусты.
- Старик, - сказал он. - Ступай, и расскажи об этом армии, оставшейся на берегу. Пусть отплывают. Кто-то же должен им сказать, что их план сработал.
- Их... их план? Сработал?... - сказал старик, поднимаясь с колен. - О чем ты, жрец?
Я смотрел в пол, не поднимая головы.
- Не думай - выполняй, - сказал Корнелий старику. - Иди и поторопись. Надвигается буря. Армия султана не пройдет через нее еще несколько дней, но ты успеешь дойти до берега.
- Я старый человек, и ты предлагаешь мне идти несколько часов по пустыне? - засмеялся старик.
Вместо ответа Корнелий положил руку на его плечо и чуть подержал ее там, а затем отпустил.
- Иди, и да помогут тебе боги.
Удаляясь, старик что-то бормотал себе под нос, оглядываясь на меня.
- Повезло тебе, служивый! - расслышал я. - Сами дьяволы египетские благоволят тебе!
Мы молча вернулись в храм. Жены еще спали.
- Не будем рассказывать им ни о чем, - сказал жрец. - Пусть ложь останется со лгунами. Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов.
Я кивнул. Тяжко-тяжко вздохнул.
- Ты уходишь сегодня? - спросил я вместо ответа.
- Да, - коротко ответил Корнелий.
- И как скоро?
- Дождемся пробуждения наших любимых.
Мы провели час-другой за партией в странную игру с черным и белым камнем на продолговатой доске, поочередно метая несколько палочек на стол и двигая фигурки по клеточкам.
- Я сам придумал эту игру, - сказал Корнелий. - Нравится?
- Замечательно, - ответил я.
Конечно, партию я проиграл.
Впрочем, настал час рассвета, принеся с собой вой ветра за стенами. Приближалась песчаная буря.
Наши жены, почти ставшие подругами, уже поднялись.
Пришло время прощаться.
- Куда же вы пойдете? В такую бурю? - спросил я у Корнелия и его супруги.
- О, не волнуйтесь об этом, - сказала Меритенмут. - С нами все будет хорошо.
Корнелий пожал мне руку.
- Прощай, друг мой, - сказал он, и голос его звучал спокойно и уверенно. - Будьте достойны этого места и ничего не бойтесь. Помните - перед вами вечность. Она ваша. Берите ее.
- Вечность, Франсуа, - повторяла Лоретт. - Представляешь, я не состарюсь! Господи!
Я лишь крепче прижал ее к себе.
И вот жрец и жрица направились к выходу из храма, выйдя в длинную "прихожую", по краям которой метался огонь факелов, раздуваемый бурей снаружи.
Я прошел за ними еще шагов тридцать, стараясь как можно дольше не выпускать их из виду. Мы шли в полном молчании - и фигуры Корнелия и его жены казались мне фигурами каких-то древних богов - так величаво и спокойно шли они навстречу своей судьбе.
...Последний раз Корнелий взглянул на меня, последний раз улыбнулся мне и, держа за руку жену, вышел за порог, шагнув ногою в вечно горячий песок.
Я стоял и смотрел им вслед, не в силах сдержать накатившую слезу.
Я знал их так недолго, но не хотел терять их сейчас - сейчас и навсегда.
И вот они навсегда покидали меня - люди, спасшие мне и моей жене жизнь.
Когда их силуэты почти скрылись в буре песка, рвущего и мечущего все вокруг, я увидел вдалеке - настолько далеко, что приходилось напрягать все свое новообретенное зрение - фигуру некого человека в черном, стоявшего прямо посреди песчаной бури.
Месье Дюймон! - чуть не вскрикнул я.
Черная фигура протянула к Корнелию и Меритенмут свои руки - те протянули свои в ответ, как будто знали черного человека тысячу лет - и через мгновение все они скрылись в мириаде бушующих серых песчинок.
Взревела буря.
© Copyright: Андрей Корсаков, 2012
Свидетельство о публикации №212072600582
Свидетельство о публикации №212072600582
Рецензии