Моткин дом

                I

Я только начал вытираться после душа, как услышал, что звонит телефон. Чертыхнувшись и накинув на плечи полотенце, я проскакал на цыпочках по холодному полу, подхватил по пути трубку, и забрался с ногами на диван. Быстро- быстро укутавшись пледом, я поднес трубку к уху.
-Здгавствуйте, - заграссировало в трубке. - А можно узнать точную дату втогого пгишествия, пожалуйста.
-А тебе, жидовская морда, зачем это понадобилось?- прорычал я в трубку.
-Ну-у, - замялся голос.- Пгосто, об этом так долго уже говогят, что имеется некотогое беспокойство, а вдгуг все же…
-Или просто добить хотите? В первый раз не получилось, так ко второму разу решили подготовиться?- с ехидством поинтересовался я.
-Нет. Вы меня в чем-то подозгеваете, хотя я ни сном не духом, - стала меня уверять трубка. - Пгосто хотелось бы багахлишко некотогое подсобгать, годню пгедупгедить и вообще… В банке, вот, упогядочить свои дела.
-То есть, чисто организационные вопросы решить? Я правильно понимаю?
-Вот-вот, - радостно отозвалась трубка. - Чисто оганиционные вопгосы. Я гад, что мы понимаем дгуг дгуга.
-К сожалению, должен вас огорчить - подобной информацией не владею. А если бы и владел, то она дорого стоила бы.
-У нас очень большие возможности. Оч-чень.
-Да уж наслышан- наслышан, - засмеялся я. - И руки длинные. Так?
-А то, - захохотал Акс.- Цепкие, такие, гуки, с кгючковатыми пальцами. И когти…С нами не шути, с нами шутки плохи. Две тысячи лет назад один так  пошутил, до сих пог все хохочут.
-Ага,одни мы плачем.  Нет, чтобы тогда просто посмеяться, да и разойтись по домам. Так нет же, приняли все за чистую монету и устроили балаган. Из комедии, трагедию устроили. Римлян притянули,кресты…
-Это да,это так и есть.-согласился Акс.- С чувством юмора у нас напряжонка. Зато в материальном плане, все в порядке.
- Точно,-захохотал я.- Особенно у нас с тобой.
Акс в трубке довольно заухал.
Ладно,- отсмеявшись,он  переменил тему.-Ты давно дома.
-С полчаса,- глянул я на часы. Только душ принять и успел.
- Что собираешься делать?
Я пожал плечами:
-Да перекусить хотел и, в общем-то, ничего такого, чтобы…
-Короче,- голос стал серьезным.- Таис сегодня презентацию устраивает. У Мордехая стол накрывают, вернее, накрыли уже. Там куча народу приглашена…
-А, так что, гуляем сегодня?- воодушевился я.-  А я знаю, когда возвращаться.Что-то нужно от меня?
- Да,- ответил Акс. - Мне надо, чтобы ты помог с…
- Фотоаппаратурой. Нахон?* - опередил я его и засмеялся.
- И с фотоаппаратурой тоже, - засмеялся  и он. Короче,  давай перекусывай, мойся, брейся и к нам.
-А туда как нужно одеваться?


*нахон – правильно (ивр)
 
 
- Как обычно,- не задумываясь, ответил Акс.- Фрак, бабочка, трость, монокль.
Тебя ли учить?
- Да разбился монокль-то. Да и фрак немного того…
-Ну, не знаю…Если с фраком того, то… Рясу надень.
-Рясу?  Эх, а ведь предлагали мне тут, по сходной цене, а я что-то засомневался. Где носить-то? Вокруг дома, эфиопов пугать? Нет, нету рясы-то.
-Да-а, - мечтательно протянул Акс.- Такой бы выход был… Мордехаю бы понравилось.
-Да-а, - протянул  и я.- Не подумал.
- Вот так вот, - попеняло в трубке. - Ладно, раз нет рясы, значит фрак и монокль.
-Окей, - согласился я. - Разберусь, короче.
Акс сказал, что будет сидеть и ждать меня и что начало в семь. И дал отбой.


               

                II

Я включил чайник, и, пока он грелся, залез в холодильник посмотреть, чем можно поживиться на скорую руку. Нутро холодильника особо не порадовало, но каких-то особых сюрпризов я и не ожидал. Пошарив, полазив там и сям, я выудил из морозилки пару-тройку заиндевевших сосисок и, не вынимая их из пакета, засунул в микроволновку. Поставив тумблер на три минуты, я залил кипятком пакетик чая в кружке и пошел, пока суд да дело, поискать в шкафу, чего бы мне такого надеть, поприличнее.
Открыв дверцу шифоньера, я довольно долго обозревал внутренности его, не особо забитые предметами моего туалета. Выбор был, но скромный. Из всех имеющихся в наличии вещей, наиболее подходящими были старые «Левайсы», которые я не надевал уже года четыре и довольно помятая «вранглеровская» рубашка кремового цвета.
Вещи были довольно приличные с виду, но была небольшая проблемка. Заключалась она в том, что я, когда купил эти джинсы, был на два размера меньше. Купил я их в дорогущем бутике на Дизенгоф, в Тель-Авиве, когда у меня появились, на довольно краткое время, очень приличные деньги. Я заработал их на совершенно случайной работе. На совершенно не свойственной мне, случайной работе: три раза выходил в море, в качестве моряка, на рыбачьей шхуне.
Причем третий раз запомнился тем, что на обратном пути, шхуна попала в довольно приличный шторм и меня чуть не смыло волной за борт. Хотя капитан и кричал с мостика, что это совсем не шторм, а так, волнишка накатила, мне казалось, что до девятого вала осталось совсем чуть-чуть. Не поверив капитану, я, во чтобы-то не стало, решил спастись и вспомнив, что для этого надо сделать, попытался привязаться к мачте, но у меня не получилось. Во-первых, потому что и мачты – то, как таковой, на корабле не было. Была какая-то низкорослая то ли антенна, то ли вообще штырь какой-то торчал посреди палубы. А во-вторых, потому что капитан, устав уделять мне внимание больше, чем попавшей в переделку шхуне и совсем  обезумев от моих диких воплей, с двумя другими рыбаками просто заперли меня в каюте, под мостиком, и мне не оставалось ничего другого, как из чувства протеста и разыгравшейся морской болезни, заблевать им все помещение.  Когда же мы вернулись на берег, капитан не хотел мне платить, пока я не уберу за собой. Но я проявил характер и сказал, что убирать не буду, пока он мне не заплатит всю оговоренную сумму и двадцать процентов сверху, за риск. И если он не хочет меня выпускать отсюда, то это его дело, а меня, так вообще, всё  устраивает, поскольку здесь, в каюте, довольно тепло и сухо. А мягкие шлепки волн по днищу, навевают философскую грусть. А то, что немного склизко и пованивает,так и на палубе то же самое,когда на неё вываливают пойманную рыбу  из сетей.
Внизу, к тому же, была небольшая библиотека, а под одной из кроватей я нашел ящик с тушенкой. Хоть и китайской, но всё равно еда, и можно было продержаться некоторое время.
В конце концов, капитан и матросы захотели домой, и выпустили меня. Капитан, пробурчав тихо : «Завязывал бы ты с морем, сынок», заплатил мне, сколько было уговорено и команда проводила меня с миром.
Больше я в море не ходил.
На часть из полученных денег  я и купил себе фирменные «Левайсы», и носил их одно лето, пока не почувствовал, что начались трудности: толстеть начал. Не сильно так, потихоньку, но узкая одежда первая реагировала на невидимые глазу изменения. Я еще какое-то время льстил себе, живот втягивал, говорил, что после стирки сели и растянуться. Но в какой-то момент понял- не влезаю.
И засунул их на дно шкафа. И почти забыл про них. Иногда только попадались на глаза, но я со вздохом откладывал их в сторону и одевал что-то более просторное и не такое дорогое.
И вот сейчас достал и примерил с внутренним трепетом. Пуговичка с трудом, но застегнулась. Молния тоже закрылась, хотя и была немного вывернута наружу. Я повертелся перед зеркалом втянув живот, поприседал ,ноги поподнимал и решил, что вывернутая молния неплохой знак: значит, есть что-то, что выворачивает  её изнутри.
Потом я достал мятую рубашку, тут же,на кровати, погладил её и надел навыпуск. Сверху надел кожаную жилетку- гордость моего гардероба. На ноги кремовые, под цвет рубашки, носки из чистого хлопка. Потом полез на шкаф, за еще одним своим сокровищем. Там у меня, в картонной коробке, лежали кожаные остроносые туфли, купленные в одном из многочисленных бутиков нашего реховотского кеньона* за совершенно непроговариваемую сумму. Каждый туфель был мною начищен до блеска черной ваксой и  любовно обернут в целый разворот газеты и, засунут в целлофановый пакет, чтобы категорически   предотвратить проникновение пыли. Туфли эти я берег как зеницу ока. Во-первых, потому что они очень дорого мне достались. А во-вторых, потому что они мне жутко нравились и я хотел протянуть их существование как можно дольше.
Я достал коробку, открыл её, вытащил туфли из пакетов, разворошил бумагу и, наконец, обулся и прошелся по комнате. Каблуки мягко стукали по керамическому полу. Звук был не как от железной набойки, а именно мягкий и сильный. Приятный, одним словом, звук.
Туфли удобно обхватили ступни и сидели, как влитые. Фирма, подумал я, как под меня шили.
Я посмотрелся в зеркало, потом пошел на кухню. Чай уже заварился и сосиски в печке были давно готовы и успели даже немного остыть.
Перекусив, я накинул куртку, потушил в спальне свет, перекрыл , на всякий случай, на кухне газ и вышел из дому.
Когда я спустился вниз, к остановке как раз подъехал автобус и я припустил бегом, крича и размахивая руками, чтобы водитель не вздумал закрыть дверь и уехать без меня.
К Аксу я пришел, когда на часах фотолаборатории стрелки показывали без трех минут семь.
-Планы изменились,-сказал Акс, пожимая мне руку.-Пойдем налегке. Таис прислала
машину и она все забрала. Я остался тебя ждать. Хотя, мог бы и на лимузине поехать, вот так вот.
- Что за лимузин?
- У Таис появился спонсор, вот он и прислал.
-Спо-онсор?- протянул я удивленно.- Это что значит?
- Значит это то, что мы сейчас идем с тобой на крутую тусовку,где будем пить дорогущий, я надеюсь,коньяк, есть красную, а может быть и черную икру. В перерывах между этим и тем, мы будем курить дорогие сигары, а потом опять пить и есть. И все это будет на протяжении всей ночи, а может быть и завтрашнего утра и, что самое главное, совершенно бесплатно.
У меня приятно засосало под ложечкой.
-Бесплатно?
-Представляешь,-цокнул языком Акс, а потом хлопнул меня по спине.-Халява, плиз… Пошли.
- Так, а спонсор…- вспомнил я, повернувшись к входной двери.
*кеньон- торговый центр



-Спонсор?-Акс выключал везде свет и тоже продвигался к выходу.- Спонсор , как и полагается любому спонсору, прислал лимузин. Этот лимузин забрал все вещи и  меня хотел, но я остался, так как знал, что ты придешь и будешь бубнить разные нехорошие слова, увидев, что дверь заперта  и меня нет.
- Надо же, какая жертвенность,- усмехнулся я.
Ну-у,жертвенность не жертвенность, а идти теперь приходится пешком. Давай, выходи,- он подтолкнул меня к двери.- И за спонсора не волнуйся - не опасный он.
Я не понял, что значит не опасный. Кому не опасный?  Повернулся, чтобы спросить, но Акс только рукой махнул.
Я вышел на улицу и закурил.
Акс захлопнул дверь и, вставив ключ, сделал им еще два оборота.
-До утра, надо думать, уходим,-сказал он.- Такая она, халява. Ну, идём?
-Пошли, -сказал я и первым пошел в сторону Герцель.
Акс затопал сзади.
                III
… с месяц назад позвонили. Сказали, что видели её работы, пригласили на интервью... Я с ней поехал. У меня, говорит, лицо умное… Ну и опять же - родной кто-то рядом..
Акс немного запыхался от быстрой ходьбы и замедлил ход, вытягивая сигареты из кармана. Я достал зажигалку, и мы закурили.
- Бля, бросать надо,-сказал Акс и откашлялся.- Триста метров быстрым шагом, и уже круги перед глазами…
Я согласно кивнул.
Мы уже подходили в дому Мордехая. Оттуда была слышна громкая музыка и видны лучи прожекторов, устремленных в вечернее небо.
-Короче, ей предложили контракт, - продолжил Акс, отдышавшись.- Рекламный проект. Она изучила его, кое- что изменила, добавила, убавила…
- Показала свою цену, короче, - одобрительно вставил я.
-Угу…Осторожно! - Акс придержал меня рукой, так как по дороге, через  которую мы начали переходить, пронесся какой-то полоумный, на «Харлее».-Ну, в общем сегодня то и справляем, что неделю назад началась рекламная компания одной косметической фирмы, израильской… Таис-руководитель проекта и главный дизайнер…
Тут Акс задумался и несколько секунд сосредоточенно молчал:
-Или разработчик концепции… Что-то вроде этого,  я не вникал.
-В смысле,-решил я прояснить.-Она фотографирует только или и саму линию компании продумывает?
Акс скривил лицо и поднял указательный палец:
-Она там всё!
И я понял, что он абсолютно не в курсе.
-Как точно называется, я не знаю,-решил он признаться.- Знаю только, что бабла ей отвалили… И еще отвалят…
И он, выпятив нижнюю губу, покачал головой.
Прохожие, огибающие нас с двух сторон, замедляли шаг и оборачивались на звуки громкой музыки. Невдалеке топтались несколько ребят. Они с интересом поглядывали туда  и Акс, повернувшись к ним и, тыча пальцем в сторону Мотиного дома, хрипло проорал:
-А,бней зона… Анахну овдим кмо сусим,вээле осим хаим,а!  Бо нире, аим еш шам машегу бишвилейну.*
И увлек меня к калитке.

*Вот сукины дети. Мы работаем, как лошади, а эти гуляют,а! Пойдем, глянем,есть ли там что-то для нас.
Парни засмеялись и что-то прокричали нам в след. Я обернулся, пытаясь разобрать, но возле самого забора музыка уже гремела вовсю и я ничего не услышал.
Идущий впереди Акс толкнул калитку, посторонился и, сделав приглашающий жест, пропустил меня вперед. Я, затянувшись поглубже, щелчком отстрелил сигарету в сторону и шагнул  внутрь. И тут же застыл!
 Уткнувшийся мне в спину Акс, выглянул из-за плеча и присвистнул. В этот момент музыка стихла и его удивленное  «…уууййя себе!», громко прозвучало на весь двор. На нас стали оборачиваться.
-Акс, мы правильно пришли?- слегка повернув голову назад, одним уголком губ тихо спросил я.
 Он обошел меня и став сбоку, стал удивленно осматриваться.
- Так вот почему меня не пускали сюда целую неделю,- пробормотал он и одобрительно покачал головой.
А удивляться было чему: перед нами, вместо замусоренного, загаженного и заросшего травой двора, в котором обитал холостяк и пьяница, непризнанный гений Мордехай Винник, раскинулся шикарный двор, приличествующий больше какому-нибудь дворцу  шаха, где-нибудь в Эмиратах.
Там, где раньше неухоженные кусты неизвестных науке растений, тянулись и цеплялись за одежду своими длинными колючими ветвями, теперь бежали аккуратные, посыпанные красным песком, тропинки, по бокам которых цвели яркие розовые кустики.  Тропинки, как лучи, тянулись в центр аккуратной лужайки, где бился, подсвечиваемый разноцветными огнями, небольшой фонтанчик.
В  углу двора, слева от калитки, на месте давным-давно не вывозившихся, высохших и поросших травой  мусорных баков, за которые пьяный Мотя ходил иногда погадить- «на природе»,-  мы увидели сейчас стойку бара, вокруг которой уютно расположились прилично одетые люди, о чем-то весьма оживленно беседующие.
По всему периметру  двора были расставлены светильники с декоративным огнем, дрожащий свет от которых освещал полянку, на которой были расставлены пластиковые столы и стулья. Над всем двором, был натянут  гигантский белый тент. Его пять конусов- один, самый большой, посередине и четыре, поменьше, по углам-  тянулись остриями вверх, в темноту вечернего неба и создавалась полная иллюзия, что празднество проходит в огромном бедуинском шатре. При хорошем воображении можно было даже услышать  блеяние овец и позвякивание козьих колокольчиков.
Вдалеке, ближе к дому, возвышалась небольшая сцена, на которой стояло несколько людей, одетых в яркие, блестящие одежды. Должно быть- артисты. Они что-то оживленно обсуждали между собой, иногда нетерпеливо поглядывая по сторонам и бросая короткие вопросительные фразы назад, за сцену.
Перед сценой стояло несколько рядов пластиковых стульев, большинство из которых были заняты. В углу сцены DJ колдовал над своей аппаратурой, иногда что-то тихо говоря в микрофон и прикладываясь к бутылочке со спрайтом.
За рядами стульев была ровная, хорошо утоптанная площадка, на которой стояло несколько пар, судя по всему, только что закончивших танцевать и ожидающих следующей музыки.
Но большинство присутствующих просто стояли с бокалами в руках и лениво разговаривали, поглядывая на сцену
Было видно, что все чего-то ждали.
-Да мы вроде  и не опоздали, а?- воскликнул Акс и потер ладоши.- Столики-то  еще чистые…
- Слушай, куда все девалось? -недоуменно спросил я.
Он засмеялся:
-Да откуда же я знаю! Но согласись - стало лучше. По сравнению с тем, что здесь было… У Моти теперь много работы.
- В смысле?- не понял я юмора.
-Ну-у, чтобы такую красоту испоганить, ему нужно будет постараться…
Я засмеялся и покачал головой. Хотя, если честно, прежний дворик, не смотря на всю его запущенность, мне тоже нравился…
               
                ***
История Мордехая, ставшего обладателем огромного  дома в центре Реховота, с прилегающим к нему двором, садом и бетонным, по всему  периметру, забором, выглядела, на фоне общеизвестных жилищных проблем, сказкой о прекрасном принце и доброй волшебнице. И не важно, что принц был не так уж и прекрасен - скорее наоборот,- и нужно было быть очень доброй ,а вполне возможно,  что и просто больной на всю голову волшебницей, чтобы вот так вот, за здорово живешь, отвалить этакому субъекту эдакое богатство.  А важно то, что дом все- таки существовал , был обитаем и иногда, очень шумен. Почему так и от чего, никто, в сущности,  не знал, и каждый жил только слухами и чужими домыслами, передавая их друг другу в виде неопровержимых фактов и бравируя собственной осведомленностью:
- Он любовник Розенблат, говорю вам…-утверждал один «осведомленный»
- Этта-а, которая аптечным бизнесом…?- вопрошал второй.
- Да не-ет, говорю вам, у него тетя  в Нью-Йорке умерла и оставила заводик. Небольшой, но он его продал и вот, выкупил дом этот… - махал руками третий.- Я сам видел, как он плакал, убиваясь по тетке…
- Все это ерунда,- кричал десятый и тянул приятелей за одежду, чтобы дали сказать.- Он написал роман и издал его. Ночью писал, а утром мне приносил, почитать. В первом томе у него…
- Что-о?  В пе-ерво-ом то-оме?! Там еще и не один?!
-Представляете!
-  И где, где он его издал?
- В Катаре, кажись... Тамошний эмир прочел рукопись, прослезился  и сразу отвалил  кучу денег…
-Ага, на которые он тут же  купил дом в центре города - героя Реховота!
- Да, говорю вам… Он сам мне письмо показывал. От эмира. Мы вместе читали…
-Так, и что?
-Что-что?
-Курили, спрашиваю, что?  Перед тем, как письмо появилось.
- Дак это… - и человек надолго задумывался.
  Сам принц не особо горел желанием прояснить ситуацию, и на все вопросы философски отвечал, что Бог, мол, не фраер и своих подогревает. Он, мол, много чего такого в жизни перенес и потому имеет право на  свое,  совсем небольшое, место под солнцем, где можно было бы спокойно встретить старость.  (Слово «небольшое» играло здесь ключевую роль. Оно произносилось тихим голосом, со вздохом, и сопровождалось задумчивым взглядом вдаль. Если же вопрошающий не проникался и  продолжал задавать вопросы, принц  становился раздражительным и опасным.)
А ларчик, как ему и полагалось, открывался очень просто: в этом доме раньше располагался реховотский боксерский клуб, в котором Мордехай работал  днем тренером, а по ночам- сторожем. И это было всем, в принципе, известно. А что неизвестно было, так это то, что  двор и дом, достались Мордехаю  в результате странного , можно сказать- счастливого стечения различных махинаций и просто упущений в недрах бюрократической машины  государства Израиль, в общем, и  мэрии Реховота, в частности. Все это, соединившись где-то как-то в один тугой  клубок сплошных промахов, обманов и недоработок, вылилось, в конце концов, в полную амнезию со стороны соответствующих инстанций в отношении довольно большого, добротного  дома в центре города и прилегающей к нему территории.  Забывчивость государственных органов распространилась так же на всю инфраструктуру в доме: электричество, газ и вода продолжали исправно функционировать, причем - совершенно бесплатно. Нет, конечно же, за это кто-то платил, но не Мордехай. Всё это не поддавалось  какому либо логическому объяснению и воспринималось Мордехаем, на полном серьезе, как награда с небес. Ни больше и ни меньше!
Выйдя из тюрьмы в начале 90-х годов, где он отбывал срок за «террористическую деятельность» и, не умея больше ничего, кроме как писать и хорошо боксировать, Мордехай, помыкавшись , некоторое время, по случайным углам и, иногда, просто ночуя на улице, устроился через знакомых, в городской спортивный клуб, где  быстро организовал хорошую боксерскую секцию, очень скоро выросшую в настоящий клуб. Со своей материальной базой, отдельным помещением и неплохим финансированием. Объяснялось это тем, что в то время, в мэрии Реховота, работал некий  Ицхак Малка, всем известный поклонник бокса, мечтающий о создании в городе боксерской школы, где бы можно было воспитывать талантливых ребят и, возможно - чем черт не шутит,-  прославить Реховот, как боксерскую столицу Израиля. Такие планы он вынашивал давно, ежегодно внося в проект городского бюджета статью расходов на бокс. Все дело упиралось только в то, что  хорошего тренера, способного поднять и удержать боксёрскую школу на должном уровне не находилось. Все время попадались либо любители, изучившие самостоятельно два-три удара и возомнившие себя настоящими профи, либо нормальные боксеры, совершенно не приспособленные к тренерской работе.   Такие и вправду умели хорошо боксировать, но объяснять, обучать и терпеливо работать над чужими ошибками они совершенно не могли. Максимум, что у них получалось, так это гонять нерадивых, по их мнению, учеников до полного изнеможения и использовать наиболее крепких из них, в качестве подвижных груш. Результат был всегда один и тот же: большинство не приходило уже на следующую тренировку, а тех, кто решил все же продолжить, хватало еще на пару-тройку занятий. Так продолжалось до тех пор, пока Ицхаку Малке не был представлен Мордехай.
Самостоятельно Мордехай, конечно же, не мог добраться до таких высот и произвести там нужное впечатление. Помогла…  тюрьма!
Вся террористическая деятельность Моти сводилась к тому, что возвращаясь из Ливана, в начале восьмидесятых, где он служил в  одной из элитных десантных частей, он прихватил с собой  ракету «ЛАУ» , которую умудрился провезти через все посты и заслоны на границе на территорию Израиля.
А сделал он это не потому, что хотел хоть что-то оставить себе на память о войне, и не для того,чтобы на ближайшей рыбалке,  глушануть всю рыбу во Иордане.  Нет, была у него другая, более серьезная и, можно сказать, довольно безумная  цель: Мордехай хотел взорвать мечеть Аль Акса- главную мечеть Иерусалима.
Но, как это обычно и бывает, такое дело одному поднять совершенно не под силу, и Мордехай отправился на поиски помощников. Таковых он нашел в лице полумифического еврейского подполья, которое ставило своей целью полное и окончательное очищение Эрец Исраэль от арабского присутствия. Доверившись новым друзьям и изложив свой план, Мордехай сумел разжечь в их сердцах пламя борьбы и возбудить желание действовать. И все бы ничего, но тут случилось неизбежное: в рядах еврейского подполья, как и во всяком приличном подполье, оказался агент спецслужб, который вовремя среагировал,  и все подполье повязали как раз в тот момент, когда оно, выйдя на свет, откапывало в одном из пардесов* на севере Израиля мордехаеву ракету.
После этого было следствие, потом суд, где Мордехая признали организатором  и вдохновителем, и вынесли приговор: шесть лет тюремного заключения.
В тюрьме, из-за неимения специального блока для еврейских террористов - в таких надобность, после прекращения британского мандата, отпала,- Мордехая  поселили в блоке для религиозных. К обычным ворам и убийцам его было как-то неудобно сажать- все ж таки человек за страну боролся, в отличие от тех, которые в этой же стране гадили. А к арабским террористам  его, по понятным причинам, тоже было не поселить.
И так, все шесть лет, Мордехай просидел среди религиозных евреев. Люди там сидели в основном за экономические преступления: взятки, различные финансовые аферы, утаивание налогов и прочее. Обычной бытовухи , убийств, изнасилований и краж было намного, намного меньше: у религиозных людей склад ума все таки другой, нежели у светских и они меньше подвержены плотским страстям.


__________________________________________________________

*пардесов (пардес)- фруктовый сад
Посидев пару месяцев и немного вникнув в быт и образ жизни тюрьмы, Мордехай предложил тюремному начальству открыть секцию бокса, в которой сам вызвался быть тренером и инструктором. Благо, с детства занимался спортом и имел даже, еще в Союзе, разряд и был кандидатом в мастера спорта по боксу.
Начальству идея понравилась и уже через месяц, когда закончили переоборудовать тюремный спортзал, состоялась первая тренировка, в которой приняли участие не только сидельцы, но и свободные от смены тюремщики.
Мордехай проводил тренировки умело, со знанием дела и очень скоро секция укомплектовалась, и можно было говорить уже о постоянном коллективе. В неё входили как евреи, так и арабы,  светские и религиозные… Вообще, тюрьма стирает многие границы и там, где на свободе кипит конфликт и эмоции хлещут через край, в тюрьме все проходит намного спокойнее и тише.  Может быть это из-за того, что люди  здесь более серьезные и привыкшие к тому, что за любое слово, нужно отвечать. А может просто  преступники могут друг с другом договориться быстрее.
Как бы там ни было, но секция работала , люди тренировались , а Мордехай стал уважаемым, авторитетным сидельцем. Он свободно общался как с другими заключенными, так и с охранниками и даже с начальником тюрьмы. Тот даже стал приводить на тренировки двух своих детей-подростков и Мотя проводил с ними пару раз в неделю индивидуальные занятия.
С другой стороны, находясь большую часть времени среди молящихся и постоянно говорящих о Торе людей, Мордехай стал пропитываться этим соком, интересоваться  и вникать. Он стал задавать вопросы, которые, если честно, давно возникали в его голове, но спросить было не у кого. А теперь… Его стали звать на ночные уроки в тюремную синагогу, на которых он сидел, порой, раскрыв рот и не замечая, как летит время и уже скоро утро.  Он стал носить кипу и соблюдать субботу.
Его сосед по камере, рав  Йешиягу, оказался очень талантливым учителем и интересным собеседником. Когда не было ночных уроков в синагоге и дневных тренировок в спортзале, Мордехай все свободное время проводил с ним. У рава Йешиягу практически на любой вопрос находился ответ. Причем, ответы эти были не похожи на протокольные ответы записных авторитетов от религии. Практически на все ребе имел свой взгляд и собственное толкование. Он не то, чтобы опровергал или ниспровергал прошлые авторитеты… Он выходил за рамки традиционного объяснения тех или иных религиозных вопросов. Он мог толково и интересно объяснить , раскрыть тему так, что Мордехай , которого никогда не удовлетворяли сухие догматические ответы, вдруг проникался и находил в самом себе, в сердце своем, отклик  на его слова и все вдруг  становилось на свои места , приходило в полную гармонию и озарялось ясным светом понимания и простоты.  В такие моменты, Мордехай чувствовал себя человеком, который потратил много времени и сил, пытаясь отыскать в огромной куче дешевых безделушек бесценную  драгоценность. Ничего не найдя и в отчаянии решив, что жизнь потрачена зря, он, отойдя  в сторону,  вдруг прямо под ногами увидел то, что искал столько лет и чего никогда не было в той огромной куче мусора. И так случалось часто - почти каждый урок с равом заканчивался маленьким прозрением. Были случаи, когда наслушавшись Йешиягу, Мордехай, вернувшись в камеру, долго ворочался и не мог уснуть от мыслей и восторга, которые в нем вызвали слова рэбе.
Когда того освободили, Мордехай часто звонил ему, стараясь не потерять связь со святым человеком.
Когда рав покинул тюрьму, уроки стали не так интересны, но Мордехай все равно продолжал ходить на них, так как уловил, что эти занятия помогают ему и даже  вселяют странный оптимизм на счет того, что будет  потом, после тюрьмы и  что жизнь уже не кажется такой непонятной и бессмысленной, как раньше.
На этих - то уроках он и завел нужные связи, которые позволили ему впоследствии стать известным тренером и обзавестись неплохим жильем. Многие, из сидящих с ним за столом и читающих Тору, были птицами высокого полета, и даже кратковременная отсидка  не лишала их ореола знаний, мудрости и власти. У многих на воле остались ученики, сподвижники и хорошие связи, которыми они, выйдя из тюрьмы, не замедлили воспользоваться.

                ***
Когда Мордехай стал тренером в боксерском клубе, он решил все здесь улучшить и переделать по-своему. Большую часть дома занимал сам зал бокса с рингом, грушами, штангами и гантелями в углу и прочими спортивными атрибутами. За стеной находилась небольшая комнатка-тренерская. В прежние времена в ней с  трудом помещались три человека, но одному Мордехаю она была в самый раз. Во дворе были теплые душевые, туалеты и небольшой склад, в котором хранились отслужившие свое маты и спортивный инвентарь.
Первым делом, Мордехай выкинул все ненужное из тренерской комнаты: развалившийся платяной шкаф с грязными мужскими халатами и порванными майками с надписями «Hapoel» , старые боксерские перчатки, жесткую тахту с порванным дерматином, продавленные стулья, два стола и сломанный вентилятор. Потом он притащил откуда-то вполне сносный раскладной диван, пару потертых кресел, письменный стол и несколько мягких стульев. Расставив это все по комнате он, вечером того же дня, купил бутылку водки, нажарил дома картошки, нарезал в глубокую тарелку огурцов с помидорами, луком и укропом и полил оливковым маслом.  Потом, расставив это все на низкий обшарпанный журнальный столик, который он не тронул и оставил стоять на веранде,  вытащил туда же кресло и, развалившись в нем, до поздней ночи справлял новоселье, провозглашая громкие тосты и желая самому себе счастливого жития на новом месте. А утром, едва проснувшись, Мордехай  сел за новый стол и быстренько настрочил  длинный списочек, где изложил все просьбы и пожелания. Список этот он отнес в мэрию, в отдел, отвечающий за спортивную жизнь города. Мордехай знал про историю с невыработанным спортивным бюджетом  и потому, при составлении списка, не стеснялся. Тем более, что сам Малка ему не прозрачно намекнул, что стесняться не стоит:
- Просящий все, получает много,- несколько раз повторил он, когда вводил Мордехая в курс дела. И Мордехай это учел.
Через месяц в зале появились новые большие зеркала по стенам, почти новая стереосистема, с выходом в зал, на огромные колонки, висящие в каждом углу.  Перетянули ринг, навесили новые канаты и по всему периметру зала устроили невысокие, на четыре  ряда, зрительские трибуны. В самой тренерской поставили телевизор, отгородили небольшой уголок, где ловкие ребята, заявившиеся как-то раз с утра пораньше  и не давшие Мордехаю выспаться, очень быстро организовали небольшую кухоньку. С газовой плитой, водопроводом и вытяжкой. Для этого они , перекопав пол сада, протянули к дому от душевых трубы , а от ящика электрощита, висевшего  с внутренней стороны забора, провода. Откуда они подвели газ, Мордехай так и не понял, но плита с тех пор работала исправно, и с газом перебоев не было.
Мордехай сразу обговорил с Малкой условия своей работы и, главное, проживания. Он объяснил, хотя Малка и до этого знал, что жилья у него нет, что он недавно из заключения и потому разговор вел не только о тренерской работе, но и о должности сторожа. Сторож ведь должен был по ночам находиться на охраняемой территории.  Малка  посидел в задумчивости пару минут, выпятив нижнюю губу и покачивая головой, будто соглашаясь со своими мыслями, а потом согласно  кивнул :
-О’кей.
Но тут же,  сделав хитрое лицо, заметил, что при таких отличных условиях, одному человеку просто физически не потянуть две зарплаты.
–Как ты думаешь?- не громко спросил он, пристально взглянув Мордехаю в глаза.
Мордехай не совсем понял, что это значит, но  на всякий случай решил согласиться:
-Да конечно, никак не потянуть.
-Тогда вот что…
И Малка, все так же тихо, объяснил ему, что нужно будет пойти в два разных банка и открыть там два счета на свое имя.
- Теудат зеут-то есть?*
-Е-е-есть,- важно протянул Мордехай и полез в карман.
*теудат зеут- паспорт, удостоверение личности
Но Ицхак жестом остановил его и продолжил ,что  данные одного счета нужно будет принести в бухгалтерию, а данные второго- лично к нему в кабинет. И потом об этом счете нужно забыть.
- Будто и нет его, понял?
Мордехай понял ,что он совсем ничего не понял и честно признался в этом. Тогда Малка засмеялся и махнул рукой:
- Ну и не вникай. Главное сделай, как я говорю, и будет всем хорошо. Теперь понял?
-Теперь понял,- кивнул Мордехай, но вид у него был настолько обескураженный, что Малка опять фыркнул, еле сдерживая смех.
Мордехай тоже хихикнул для приличия и пошел открывать счета. Часа через два он вернулся и первым делом  отправился в бухгалтерию, где заполнил несколько анкет и бланков. После этого он опять зашел к Малке и отдал ему листочек с реквизитами счета,  что-то где-то подписал, получил ключи,  и они расстались друзьями.
С этого дня жизнь у Мордехая пошла почти райская. Первое время, он смотрел на это ошалевшими от счастья глазами и иногда просыпался по ночам от страшных мыслей, что все это ему только приснилось, и утром туман рассеется, и нужно будет съезжать.
Он почти всю жизнь, сколько помнил себя с глухого поселка под Хабаровском, в котором он жил с отцом и сестрой, испытывал постоянные трудности в достижении целей. Все приходилось добиваться с боем, всегда нужно было лавировать, прогибаться, уворачиваться… И главное, ему это никогда не нравилось. Ему всегда казалось, что в этой битве за жизнь, он просто теряет время, занимаясь совсем не тем, чем бы ему хотелось. Он и в Ливан-то попал только потому, что устал от непонятных передряг в жизни, и ему показалось, что армия поможет. Ведь там все понятно, все просто: вот мы, вот они. Но побывав там, он понял, что и это тоже не его. Хотя он и стал в армии патриотом до такой степени, что решил даже начать войну с арабами собственными силами, но в тоже время, где-то в глубине у него сидела мысль: «Вот взорву, к чертям, Аль Аксу, и потом  начну». А что начну?...   
Вся эта жизненная суета, со всеми её отказами, отъездами-переездами, войнами и тюрьмами заслоняла собой ту единственную, истинную страсть, которая периодически начинала бурлить в нем непонятными желаниями,  томить странными мыслями и  будоражить мозг смутными образами и мечтами. И называлась эта страсть-писательство.
Мордехай еще в детстве писал небольшие рассказики, которые учительница зачитывала перед всем классом, а потом, на очередном родительском собрании, хвалила его перед родителями и называла талантом. Он, правда, тогда еще был не Мордехай, а Дима, но внутреннего содержания это не меняло.
У него даже был собственный архив, который пришлось оставить, при выезде в Израиль, и где теперь те исписанные тетрадки и блокноты, даже богу, наверное, не было известно.
Он и в тюрьме пробовал писать, уединяясь иногда в библиотеке или в синагоге, когда оттуда уходили молящиеся. Пытался складно выразить и изложить на бумаге  то, что иногда крутилось в его голове. Но все время что-то мешало: то кто-то придет, то шум из коридора, то просто мысли бегали беспорядочно по извилинам, не складываясь ни в сюжет, ни в более-менее правильные предложения. И он всегда мечтал, что когда-нибудь у него будет место, где он сможет остаться один и, собравшись с мыслями , решить что-то, придумать и написать большую книгу. Может быть про свою жизнь, а может быть просто какую-нибудь придуманную историю про мир, который он хотел бы создать и жить в нем.
И теперь, каждый вечер, закончив тренировки и стоя в пустом душе под упругими струями воды, он предвкушал, как вернувшись в дом, сытно поужинает, а потом, выключив верхний свет и оставив гореть только небольшую настольную лампу,  запрет дверь, заварит чайку и, придвинув стул, усядется перед небольшим монитором новенького,386-го, компьютера. И будет сидеть так, в тишине, прихлебывая чай и прислушиваясь к себе, ожидая того момента, когда слабенький ключик мыслей и образов , побулькивающий в его голове наконец окрепнет и, забившись во всю мощь, забурлит, заклокочет, рванется вверх , в синеву небес и потом, достигнув самого пика, рухнет рычащим водопадом вниз, вглубь, прямо в тартарары, и окатит девственную белизну монитора черными  брызгами новых строчек.
В такие моменты Мордехай чувствовал себя абсолютно счастливым.
Он начал писать и писал уже, не переставая. Все, что накопилось в душе, думалось в мозгу, вспоминалось, мечталось и рвалось наружу, ровненько, без помарок, абзац за абзацем, ложилось  на белое, правилось, редактировалось,  и, отлежавшись положенное время, прочитывалось, оценивалось, если нужно- правилось и, в конце концов, сохранялось на многочисленных дискетах. Их он, аккуратно подписав, раскладывал по небольшим коробочкам, проставляя на каждой номер, дату и количество дискет. В отдельную тетрадку, Мордехай записывал, какое произведение, на какой дискете, и в какой коробке лежит. Так, если возникала необходимость продолжить историю или что-то изменить, либо просто дать кому-нибудь почитать, он сразу же открывал свою тетрадку, не шаря по многочисленным полкам в поисках нужной коробочки и через полминуты уже доставал именно ту, что была нужна.
Мордехай тренировал с восьми часов утра, с небольшим перерывом на обед и до десяти часов вечера. С утра занимались дети младших и средних классов.  А после обеда и вечером приходили уже старшие ребята и взрослые. Особой нагрузки не было, так как школьники , занимающиеся с утра, больше бесились, чем серьезно тренировались, что, впрочем, не особо беспокоило Мордехая, так как дети есть дети и в их возрасте жизнь больше кажется игрой, нежели чем-то серьезным. В обеденные часы вообще практически никто не приходил и Мордехай коротал время с книжкой, сидя на веранде, либо, если было очень жарко, у себя в комнате, под мазганом*. Настоящие тренировки начинались вечером, после пяти часов, когда приходили студенты, и ребята, после армии. Эти уже занимались серьезно и знали, чего хотели.  Тогда Мордехай, переодевшись, выходил в зал и начинал вести тренировку с полной отдачей, как положено- с бегом, с болью, со спаррингами…   Особенно люди любили спарринги. Все молодые, кровь кипит - каждый хочет показать себя и помериться силой. Иногда доходило и до крови, но Мордехай не приветствовал жестокость на ринге. И учеников учил тому же:
- Человека, в отличие от животных, кровь должна не возбуждать, а отрезвлять, - говорил он, остановив тренировку.-Если есть кровь, значит кому-то уже больно и, возможно, пришло время проявить милосердие.
И ребята понимали его.
Потом , когда усталые боксеры, приняв душ и простившись с ним, расходились по домам, он производил небольшую уборку , проветривал зал, чистил туалеты и душевые, выкидывал мусор и, закрыв ворота и потушив везде свет, запирался до утра. И так каждый день.
Только в пятницу вечером он был свободен и выходил в город, пройтись, поглазеть на горожан и выпить стаканчик - другой чего-нибудь такого, не спортивного. Реховот  тех лет был довольно скучный городишко, и для жаждущих развлечений  была одна дорога - Тель-Авив. Там можно было найти все, на любой вкус, количество и качество. Мордехай бывал и там, но это были особенные дни.
Иногда на него нападала страшная тоска. Как злая собачонка, которая неожиданно выскакивает из подворотни  и, вцепившись прохожему в штанину, рыча, повисает на ней, и  пытается  еще и еще зубами перехватить поглубже и захватить вместе с мясом, так и это непонятное чувство, появлялось откуда-то из небытия, без причины, и начинало давить сердце  ощущением пустоты и безликости, забираясь все сильнее и сильнее вглубь, в душу, наполняя её горечью безысходности и кажущейся бесцельностью жизни. Тоска приходила, и мир становился серым, пустым и плоским. Всякое желание писать, думать, что-то делать из него пропадало. Такие моменты были настолько тяжелы, что спастись от них можно было только тотальным пьянством со всеми сопутствующими этому делу добавками: драками, невнятными половыми связями, фантомными друзьями, сорением деньгами и прочей туфтой.
На самом деле конечно же- у этой тоски, как и у всего в мире, имелись свои причины. Она была только следствием целой цепочки событий, внутренних процессов и душевных переживаний, начало которых не предвещало ничего плохого, и было наоборот-  очень ярким, чувственным и желаемым. Дело в том, что Мордехай,  как , наверное, и всякий  человек, имеющий что сказать, а  главное- умеющий, очень серьезно относился к своим текстам. Каждый раз, закончив произведение, он испытывал    огромное  чувство  гордости, радости и восторга. Умиротворение и гармония  овладевали им в такие моменты, и он ощущал себя полностью на своем месте. Чувство своей нужности и важности, было сродни религиозному чувству благодати и наполняло его силой, уверенностью в себе и жаждой  жизни.  На этих переживаниях базировалось  глубокое убеждение, что то, что он только что написал, если и не было еще настоящим шедевром, с претензией, так сказать, на вечность, то уж точно было последней ступенькой к этому, так как все признаки гениальности были налицо. По крайне мере Мордехаю, они были видны невооруженным глазом. Этот подъем духа продолжался несколько дней, в течение которых Мордехай не ходил, а летал над землей, и все вокруг него пело и искрилось, как у человека, который влюблен и весь мир ему кажется добрым и красивым. Потом это чувство утихало, уходило, и он начинал смотреть на свое произведение другим взглядом, и оно уже не казалось ему таким необычным, как раньше: образы становились неяркими, выражения плоскими, истории казались нереальными, а проблемы- надуманными…
За этим спуском следовала полоса ровной земли, где его не возбуждали никакие мысли о творчестве и все его устраивало и казалось, что можно так прожить всю жизнь, потихоньку тренируя, живя в свое удовольствие и ни о чем особо не задумываясь: работа не пыльная, деньги есть, жилье - просто хоромы, да еще и бесплатно. Что еще нужно? Так эти дни и тянулись-бестолково, обыденно и ровно. Он им даже название придумал- пузыри.
-Всё вокруг куда-то стремится, бежит, штормит, а я будто в теплом пузыре по волнам- все по херу и хорошо,- рассказывал он в редкие минуты сентиментальности, когда под воздействием более качественного, чем обычно, алкоголя, переход из области тихих философских размышлений  в область  споров, оценок личности собеседника  и откровенного  залупательства немного затягивался. - А потом…
Потом приходила та самая тоска, которая погружала Мордехая в такую пучину самоуничижающих мыслей, что вылезти самому из неё не было никакой возможности: самооценка падала ниже плинтуса, а мысли о собственной гениальности вызывали лишь саркастическую усмешку. И тогда оставался только алкоголь…
Самое интересное, что ему удавалось с такими взлетами и падениями настроения, с такими зигзагами душевного спокойствия, оставаться, тем не менее, хорошим тренером. Никто, даже Малка, который частенько наведывался в зал, чтобы просто душевно  поаргазмировать, глядя на то, как его мечта о городском боксерском клубе становится  явью, не замечал этих его непростых взаимоотношений с алкоголем.
Мордехай очень быстро доказал свою профпригодность и его воспитанники быстро пошли вверх и стали завоевывать призы на разных соревнованиях.  Сначала это были городские мероприятия, а потом они стали ездить на меж клубные соревнования. Секция Мордехая не принадлежали ни одному известному клубу, и называлась просто «Реховотская школа бокса». К нему сделали несколько заходов представители « Маккаби» и «Апоэля» -двух самых известных спортивных обществ,- с предложением присоединится к ним, но Мордехай, посоветовавшись с Малкой, дал всем от ворот поворот. Малка видел, что Мордехай хороший тренер, его питомцы бьют почти всех, кто выходит с ними на ринг и стал лелеять мечту о создании собственного спортивного клуба, нового в Израиле и никому, кроме него, не подчиняющегося. Сам он хотел встать у истоков, так сказать, прославиться и, чем черт не шутит- стартовать из реховотской мэрии куда-нибудь повыше... В министерство спорта, например. Потому, с его подачи, Мордехай не вел ни с кем никаких переговоров. Сначала отказывались вежливо, думая о будущем, а когда один из воспитанников Мордехая  вошел в молодежную сборную и уехал в Польшу на отборочные бои, а про Реховот заговорили, Малка поставил на воротах охранника, который всех приходящих подвергал строгому допросу. И если в ходе его возникало хоть малейшее подозрение, что опять пришел представитель чужого клуба, охранник громко и четко объяснял  ему, куда и как быстро тому нужно было пройти. Пару раз из-за этого случались даже потасовки, но без членовредительства и до полиции не доходило. Потерпев полное фиаско во всех своих попытках переманить Мордехая, конкурирующие клубы перешли на под коверную борьбу, пробивая в высоких кабинетах идею, что у реховотской школы нет будущего, и государство только зря тратит свои деньги на сомнительный проект мелкого городского функционера. Каждое новое достижение мотиных питомцев, они представляли как проявление случайности, а из каждого поражения, делали чуть ли не вселенскую трагедию. Все это где-то шумело, качало верхушки и доходило до Мордехая, а вернее до его секции, в виде неожиданных, непонятных проверок, отрывающих от тренировок и мешающих сосредоточиться на творчестве. Какие-то люди приходили, с умным видом ходили по залу, лезли в ботинках на ринг и просили дать им перчатки, чтобы пару  раз стукнуть по тугой груше. Они заходили в душевые, крутили краны, сливали воду в туалетах, без спросу заходили к нему в комнату, оглядывали её, включали компьютер, а потом, так же внезапно ,как появлялись , исчезали.
После таких налетов, Мордехай звонил Малке и жаловался, что ему опять помешали тренировать. Что он, вместо того, чтобы заниматься с людьми, вынужден был два часа, ловя каждый взгляд и слово, играть « гнусную» роль мальчика на побегушках, отвечать на непонятные вопросы, все время кивать головой и при этом улыбаться, улыбаться, улыбаться…
Все это рождало в голове у Мордехая разные непонятные мысли и порой ввергало его в смутные, прилипчивые сомнения. Как ни крути, но каждое предложение конкурентов, находило свой  отклик в его душе, и он иногда начинал всерьез размышлять о том, что было бы, если бы он поддался на уговоры и ушел в другой клуб. Особенно думалось об этом в моменты, когда привычное течение жизни становилось вдруг невыносимой, тягучей рутиной. Когда хотелось рвануть куда-нибудь в сторону, взболтать, разорвать, глотнуть  свежего воздуха, увидеть новые горизонты  и  ощутить прилив сил.
«А так ли ценят меня тут, как ценили бы там и что будет, если нас все же прикроют?». Эти мысли мешали сосредоточиться на тренировках, а по ночам не давали  писать или спокойно спать.
Как-то раз он откровенно высказал Малке свои сомнения и тот,  ухмыльнувшись, хлопнул его по плечу:
-Все будет хорошо, мотек*. Запомни, пока я здесь, а ты там, все будет хорошо. И с работой, и с зарплатой…-он замолчал и уже без ухмылки взглянул Мордехаю в глаза.-И с жильем. Понял, мотек?
Это было как ведро воды на тлеющие угли. Ощутив угрозу в словах Малки, Мордехай не испугался, а просто успокоился и мешающие мысли о возможном переходе в другой клуб перестали занимать его разум . Он принял правила игры, сделал выбор и опять стал спокойно тренировать , а по ночам писать.
Как оказалось впоследствии, Малка трезво смотрел на ситуацию, когда говорил о своих возможностях и о том, что будет, если его не будет. Но это было после, а пока…
 Живя на всем готовом,  занимаясь любимым делом и не платя ни за что, Мордехай, к тому же, получал еще и неплохую зарплату.  Он приоделся, завел знакомства,  по пятницам стал устраивать  вечера чтений, на которых, сначала, читал свои вещи паре приятелей, а потом на них стали появляться и другие, незнакомые, люди. Они приходили из ниоткуда, занимали свое место за столом, сидели, слушали, выпивали... Иногда кто-то из них доставал из кармана ворох смятых листков и начинал читать свое. Кто-то –стихи, кто-то- прозу. Закончив, они продолжали сидеть, выпивать, слушать  следующего. Если его не было - просто разговаривали, обсуждали прочитанное...  Иногда ругались. Пару раз доходило до потасовок, но Мордехай быстро пресекал это. Но надо сказать - к нему никто не относился, как к хозяину. Один парень, появившись в домике третий раз и столкнувшись на крыльце с курящим, в одних трусах, Мордехаем, недоуменно воззрился на него, а потом на полном серьезе поинтересовался:
-Старик, а вы с хозяином, не зуг** ли? Я тебя тут все время вижу… Хотя, - он нетрезво мотнул головой и поднял руки, признавая свою неправоту.- Это ваше личное дело… Извини…
Мордехай хотел было обидеться на такое подозрение, но потом до него дошел весь комизм вопроса и он просто расхохотался и втолкнул, удивленного такой реакцией гостя, в комнату. 
Так и текли дни: люди приходили и люди уходили. Кто-то, появившись один раз, пропадал навсегда, кто-то - до следующего раза. А кто-то и не уходил…



*мотек- дорогуша.
**зуг- пара (здесь-семья)
Как-то на эти посиделки забрел и Акс, только что разошедшийся с женой и еще не знакомый с Таис. В поисках места под солнцем, он кочевал по знакомым и как-то вечером, от скуки, зашел с одним из них на огонек к Мордехаю,  да так и завис там на неделю. Новый знакомый сразу понравился Мордехаю своим отношением к жизни  и тем, что его начитанность была видна невооруженным взглядом и лилась из него в уши окружающих мощным потоком нестандартных и интересных суждений.
 Мордехай выделил Аксу угол в своей комнате, куда притащил  со склада пару старых, не рваных  матов и покрыл их новой, недавно купленной на распродаже, простынею. Днем, когда Мордехай был занят в зале, Акс уходил бродить по городу, либо сидел на крыльце и лениво поглядывал вокруг, потягивая дешевый виски из  низкого тяжелого  стакана. По вечерам, после тренировок и уборки, часть которой Акс в первый же вечер спокойно взял на себя, они засиживались допоздна за рюмкой чая и с удовольствием разговаривали на всякие окололитературные и жизненные темы.
В течение этих семи дней  там трижды появлялась Таис, которая дважды приходила туда со своим другом, а в третий раз пришла поздно вечером одна и с бутылкой водки. Ушли они уже под утро, вдвоем с Аксом и Мордехай снова остался один.  К вечеру следующего дня он отнес маты обратно на склад, а простынь просто выкинул в мусорный бачок, так как стирать не любил вообще.
Впечатление от романа  Акса и Таис, который так неожиданно начался и, на удивление всем, не затих в самом начале, а продолжался и перерос в нечто большее, нежели просто кратковременная связь,  дало Мордехаю право,  выпив, громогласно заявлять, что своим даром слова он задевает самые сокровенные струны души, будит в ней самые светлые чувства, очищает  сердца и соединяет их.  А это под силу, как известно, только по-настоящему-  в этом месте Мордехай, начинал говорить медленно, по слогам, помогая себе постукивающим по столешнице пальцем- талантливым людям. Иногда, их еще называют гениями. 
После этих слов, он обычно умолкал и сидел, слегка набычившись, выжидающе поглядывая на собеседника. Если же тот никак не реагировал, и ожидание затягивалось, либо реагировал, но не так, как ожидалось, то взгляд тяжелел, губы презрительно кривились и разговор переходил в другую, менее  спокойную, фазу. (Вообще, рассуждая о собственной гениальности, подвыпивший Мотя иногда переходил все известные границы скромности и вежливости, становясь довольно нудным и опасно нестабильным.)
Если же реакция было такой, какой нужно, то беседа продолжалась в прежней, спокойной обстановке и все оставались живы и здоровы.

                ***
Так продолжалось несколько лет. Клуб креп, ученики росли. Нескольких Мордехай довел до армии и они, благодаря подготовке, полученной в секции, попали в элитные боевые части. Малка все же двинул в гору и ушел из реховотской мэрии. На его место пришел другой человек, не такой большой любитель бокса, как Ицхак, и Мордехай сразу почувствовал изменение отношения к клубу. С одной стороны это было хорошо, так как прекратились изматывающие, никому не нужные, проверки . Но с другой стороны, все чаще , на скромные  просьбы Мордехая о чем-то, в чем нуждался зал, приходил либо  сухой, стандартный ответ, что свободных средств сейчас нет, либо вообще - ответом была абсолютная тишина.
Мордехай даже забеспокоился от такого равнодушия и решил позвонить  Малке. Тот долго не отвечал, но Мотя не сдавался и все звонил и звонил…  Наконец, когда он, устав уже слушать длинные гудки десятого, по счету, набора, собирался положить трубку, Малка все таки ответил.
Голос его был раздраженный и он скороговоркой попросил говорить быстрее, так как был очень занят.
Когда Мотя, торопясь и запинаясь от волнения, стал говорить, тот, не дослушав до конца, перебил его :
 -Не ссы, тренер, обеспечение у тебя по первому разряду- я сам схему разработал. Ты только ребят тренируй хорошо, а за остальное не переживай.
И отключился.
Такая торопливость оставила в душе неприятный осадок и усилила волнение. Мордехаю показалось, что Малка не совсем понял суть проблемы и, что особенно расстраивало, не захотел даже вникать в неё. Он вдруг почувствовал, что привычный ход жизни нарушился и перед ним во весь рост встает какое-то другое, новое будущее, которое, почему-то, не казалось ему слишком радужным. Он понял, что нужно готовиться к сюрпризам. И не факт, что они будут слишком приятными.
Дальнейшее развитие событий показало, что в оценке ситуации, Мордехай был абсолютно прав. В стране обстановка незаметно, но верно ухудшалась. После ословских соглашений, вытащенный из небытия Арафат, получив Нобеля и полобызавшись с Рабиным и Пересом, стал потихоньку показывать зубы. На улицах израильских городов  зазвучали взрывы. Арафатовские бандиты очень быстро почувствовали силу и вкус к убийству и взрывали в автобусах, на дискотеках,  в ресторанах и просто на улице… Страх поселился в сердцах людей и никто не знал, что делать и почему правительство, обещавшее мир, молчит и никак не реагирует.
Потом прогремели выстрелы на площади Царей, превратившие её в площадь Ицхака Рабина, а Шимона Переса- в премьер-министра.
Потом были выборы , на которых победили правые и страна стала менять приоритеты. У неё появились новые задачи и на их выполнение нужны были деньги. И не малые. И поэтому те, кто мог влиять и влиял, стали медленно, но верно перенаправлять финансовые потоки на новые цели, связанные с чем угодно, но только не с маленьким спортивным клубом города Реховота.
Мордехай, который был совершенно не в курсе всех этих перемен,  продолжал тренировать днем, и писать ночами и все эти перипетии прошли как-то мимо него. В день похорон  Рабина, он долго не мог понять, что за шум на улице и почему весь город ходит с зажженными свечами. Только, пришедший поздно вечером с бутылкой водки Акс, объяснил ему, что происходит и они по этому поводу здорово надрались. Под  утро, когда выпили всю водку и искурили все, включая мореные бычки из мусорного ведра , Акс пришел к выводу, что совершенно не помнит, где его дом .Мордехай предложил ему , по старой памяти, переночевать у него. Для этого  только нужно было дойти до склада и вытащить оттуда пару матов и одеял - по ночам уже было прохладно. Аксу уже было все равно, и они, поддерживая друг друга, отправились в путь. Дойдя до склада, Мордехай прислонил шатающегося Акса к стене и принялся возиться с дверью. Акс, лишившийся поддержки, всеми силами пытался сохранить равновесие. Он то упирался лбом в стену, то облокачивался локтем на неподдающуюся дверь, то просто валился на Мордехая, мешая ему и отвлекая от прицельного попадания ключом в замочную скважину. Наконец ему удалось найти подходящее положение, встав боком к двери, слегка наклонившись и упершись в неё рукой. Вторую руку он упёр в бок и стоял так, трепыхаясь как листок на ветру, но все-таки сохраняя вертикальное положение и не падая. Низко склонив голову и прищурив один глаз, он пытался рассмотреть, что делает Мордехай и в чем там загвоздка с этой дверью.
 В это время, Мордехаю удалось, сосредоточившись, вставить , наконец-то, ключ. Дверь, под тяжестью навалившегося на неё Акса, распахнулась, как сорвавшаяся с пружин и тот, озадаченно  хмыкнув, так же боком, с вытянутой вперед рукой, рухнул в темноту. Мотя  попытался схватить его за одежду и удержать, но обо что-то споткнулся , кувыркнулся, матюкнулся,и тоже исчез в дверном проеме.  Их обоих поглотила тьма. Еще некоторое время оттуда раздавались какие-то звуки, слышалась возня и негромкое бормотание, но вскоре  все стихло. Наступила тишина и двор погрузился в предрассветный сумрак, неподвижный и пустынный, как в ночь сотворения. И ничего, даже редкое всхрапывание из темного проема двери и негромкое «охххххбляяяя», не нарушало его покоя и тишины…
 …На выборы мэра Реховота Мотя тоже не ходил. В тот день он просидел дома, заканчивая небольшой рассказ, над которым бился последние две ночи. Рассказ никак не получался и Мотя измаялся , пытаясь подобрать нужные слова и связать их в единое и стройное повествование. В третью же ночь,  рассказ вдруг пошел и Мордехай, забыв про еду и сон, просидел, не разгибаясь над клавиатурой почти сутки, стуча по клавишам и беспрестанно бормоча что-то  себе под нос. Только иногда он останавливался, чтобы перечитать написанное , а перечитав, удовлетворенно хмыкал и снова принимался за дело.
А вечером, сидя на веранде и попивая ароматный кофе, он представлял себе, как поедет в Иерусалим, найдет там русское издательство и начнет, наконец-то печататься.
То, что  Ицхак Малка отошел от дел, и  у зала больше нет покровителя, Мордехай узнал через две недели после выборов мэра. Как-то раз, рано утром, к нему заявились двое незнакомых мужчин, одетых  довольно солидно, что позволило Моте принять их за представителей очередной, давно, правда, не случавшейся, комиссии. Он впустил их и позволил осмотреть зал и всю территорию школы. Они походили, по-хозяйски всюду посовали свои носы, одобрительно поцокали языками, похлопали его по плечу, а потом,  когда Мотя готовился уже проводить их с миром, усадили его на стул и строго объявили, что зал находится в аварийном состоянии и принято решение закрыть его на ремонт. Пока Мордехай, силясь переварить неожиданную новость, задавал  вечные  вопросы «кто виноват?» и « что делать?», один из них сидел напротив него, сочувственно хмыкал и поглядывал  на часы. Другой, в это время, записывал в блокнотик показания электрических и водных счетчиков, изредка кому-то, звоня и что-то сообщая вполголоса. Затем они, сказав, что беспокоятся исключительно о здоровье Мордехая, повесили огромный замок на дверь  спортзала и, пожелав хорошего дня, испарились, оставив после себя ощущение пустоты и краха.
Ни в этот день, ни в последующие, телефон Малки не отвечал.
Надо ли говорить, что после такого неожиданного удара, Мордехай полностью погрузился в мрачные раздумья, которые , в конце концов, привели его к грандиозному загулу. Первые два дня он пил с Аксом и еще несколькими приятелями, случайно забредшими в гости. Потом, когда приятели, опасаясь за свое здоровье, один за другим незаметно испарились из заваленного бутылками помещения, Мордехай и Акс остались одни. Когда же, под утро третьего дня и Акс, под предлогом сходить за сигаретами, бесследно растаял во тьме, разочаровавшийся в людях Мордехай, запер калитку и продолжил злоупотребления один. Он пил еще несколько дней, не отвечая на телефон и не открывая никому дверь. Лишь изредка выходил в ближайший маколет*, чтобы пополнить запасы еды и алкоголя. 
Как-то вечером, совершая очередную вылазку в магазин, он обнаружил его закрытым. Мордехай понял, что наступил шабат  и что он пропил целую неделю. Сплюнув с досады, он дотащился до дома и, не снимая сандалий, рухнул на кровать. Мысль, что пора бы становится, лениво прокатилась по опухшим от алкоголя  мозговым извилинами.  То ли соглашаясь с ней, то ли наоборот-отгоняя, он махнул в пространство рукой и тут же провалился в тяжелое пьяное забытье.
Ночью воспаленный водкой мозг, выдал ему по полной программе. Какие-то орущие чудовища, мерзкие твари, лезли влажными, скользкими харями прямо в лицо и он, чувствуя исходящую от них вонь и трясясь от омерзения и  страха, все время пытался куда-то убежать и спрятаться. Его находили ,хватали за ноги и за руки, вытаскивали и с хохотом и визгом волокли куда-то вверх, потом вниз, швыряли, как какую-то тряпку и он летел, кувыркаясь в пустоте и боясь, что вот сейчас со всего маху грянется о землю и разобьется. Но его непременно кто-то подхватывал упругими, сильными лапами, обнимал, крутил в своих объятьях и, напоследок что-то прокричав диким голосом прямо в уши, швырял опять. И все повторялось снова. В какой-то момент пришла ясная мысль, что он уже в аду и ему сделалось настолько тоскливо и  страшно, что он тоже стал визжать, плеваться, толкаться и отшвыривать от себя кого-то невидимого, скользкого, пупырчатого и липкого…  И так, крича и летая туда-сюда, он вдруг понял, что сам уже стал таким же. И что все они  кричат исключительно от ужаса и отвращения  друг к другу и швыряют его только потому, что он им до смерти  противен. А они, в свою очередь, ему. И не было видно конца и края этой безумной карусели. С криком, он просыпался несколько раз и, дрожа от пережитого кошмара, кряхтя,  вставал и шел попить водички и покурить. Выходя на веранду, он  беспокойно делал несколько первых затяжек и вдруг, вспомнив все, застывал, задумывался о наползающем неясном будущем, которое казалось ему сейчас, ночью, тяжелой могильной плитой, давящей, без единой трещинки и просвета. Мысли в голове крутились
*маколет- маленький магазинчик, палатка. 
                невеселые. Возбужденный алкоголем мозг выдавал картины одна другой хуже и Мордехай не видел абсолютно никакого выхода из создавшейся ситуации. Все было мрачно, глухо и  на всем лежала печать безысходности и бессмысленности.
Иногда, правда,  мелькали и более трезвые  мысли. Они проникали в душу , как лучики света в толщу темной воды и благодаря им,  жизнь уже не казалось такой беспросветной и горькой, как еще за минуту до этого. Он начинал чувствовать  обычное свое спокойствие и уверенность в будущем. «Ничего ведь еще не случилось, и тот ремонт может быть настоящим. А то, что меня не предупредили - так кто я такой!», облегчённо вздыхал он, радостно соглашаясь с этими, на первый взгляд оправданными,  выводами. Зал ведь и впрямь, давно не ремонтировался.
Но  это спокойствие длилось недолго, и Мордехай опять возвращался к печальным раздумьям, увлекался ими и не мог побороть в себе ощущение, что  этот ремонт, никакой не ремонт, а предвестник каких-то не запланированных, не сулящих ничего хорошего, событий. Особым подтверждением  этого, Мордехаю казался тот факт, что Малка так и не ответил ни на один телефонный звонок. За эту неделю он много раз набирал его номер, остервенело тыкая непослушными пальцами в кнопки набора, но на том конце трубку так никто и не взял.
Полностью погружаясь в эти переживания , Мордехай стоял так, как истукан, в одних трусах на холодной веранде до тех пор, пока сигарета не дотлевала до фильтра и не обжигала ему пальцы. Тогда он выкидывал её и, тяжело вздыхая и кашляя, уходил в комнату, где  снова ложился и  тут же проваливался в очередной кошмар. Так эта ночь по кругу и прошла: кошмарный сон, тяжелое пробуждение, холодная веранда и горькие, не несущие ни грамма позитива, мысли…
Через несколько дней отболев с похмелья и придя в себя, Мордехай трезво рассудил, что как бы там ни было, он ничем не может повлиять на ситуацию и потому нужно постараться жить обычной жизнью. Своим ученикам, он объяснил все как мог и посоветовал найти другой зал для тренировок. По крайней мере- на первое время. А там видно будет.
Кто-то отнесся спокойно к неожиданным переменам, а кто-то наоборот- расстроился и не хотел тренироваться у других.  Некоторые стали пороть горячку и поступило даже предложение плюнуть на все, вскрыть зал и спокойно тренироваться там, выставляя у ворот охрану, которая должна была предупреждать о приближении непрошеных гостей.
Но Мордехай сумел убедить ребят и взять ситуацию под контроль. Он пообещал им, что как только зал откроется, он первым же делом всех их известит, и они будут первыми, кого примут в обновленную секцию. При этом он говорил так убежденно, что ребята поверили ему и разошлись, не испытывая никаких сомнений, что все так и будет.
После этого все потихоньку успокоилось, утихло, и жизнь потекла своим чередом. Про Мордехая будто забыли: никто не приходил к нему, не звонил, а ремонт никак не начинался. Он попытался что-то выяснить сам, позвонив пару раз в мэрию, но никакого четкого ответа не получил. Тогда он решил не гнать волну и -будь что будет… Может нет денег на ремонт, вот и тянут, успокаивал он себя и почти верил этому. Дни шли за днями. Он, пользуясь нежданной свободой, старался больше времени уделять творчеству, но, как на зло, все мысли и идеи куда-то испарились. В голове было пусто, а на душе  тягостно  и он только зря изводил себя бесконечным сидением за столом, тоскливо уставившись в бесстрастную белизну монитора. Как видно, в небесной канцелярии ответственный за его талант либо приболел, либо сам находился в творческом поиске. Как бы там ни было, но эта неспособность складно связать несколько слов, приводила Мордехая в отчаяние и он, чтобы снова не запить, уходил  из дома и много часов бесцельно бродил по городу, не зная куда податься и чем себя занять. Иногда он заходил к приятелям, отвлекая их от дел и мешая им. Приятели все работали и только безработный Акс сидел целыми днями у себя в переулке, возле дверей лаборатории  попивая кофе и куря свои черные сигареты. В конце концов, Мордехай стал ходить к нему, как на работу, часами просиживал рядом на витом железном стульчике, ведя бесконечные разговоры и выпивая литры черного арабского кофе.
Иногда они выбирались вдвоем в город, попить пивка. Или ездили в Тель-Авив, где у Акса было полно знакомых в писательской среде и среди книготорговцев. С этой стороны, время безделья и вынужденной безработицы пошло Мордехаю на пользу. Он сошелся с такими интересными людьми, о существовании которых раньше даже и не подозревал.
Он был очень благодарен Аксу за это, и от всего сердца тратил свои деньги на них двоих, так как у Акса наличности практически не было: он не работал, а деньги у Таис принципиально не брал. Гусар!
Так бы все и продолжалось до бесконечности, если бы…
Как-то раз, когда они в очередной раз собрались  съездить Тель-Авив, Мордехай вдруг обнаружил, что  денег у него нет. Пораскинув мозгами, он понял, что уже пару месяцев не получал конвертов из мэрии.
Обычно бухгалтерия присылала ему чеки по почте. Он мог бы ходить и сам, но когда-то, в самом начале, Малка предложил ему такой способ получения зарплаты и он согласился. Хотя и было , особенно в первые дни, зудящее  чувство, что его в чем-то обманывают –не зря же он открывал два счета на свое имя, а пользовался только одним,- он решил не возникать  и посмотреть ,что будет. Когда же  все организовалось и Мотя обжился на новом месте, он понял ,что не прогадал и правильно сделал, что не стал качать права и задавать лишних вопросов. В самом деле, ну где бы он еще нашел такое место, где смог бы и работать и жить, и еще и получать за это деньги. А то,что это были не все заработанные деньги, так и что с того- расходов у него практически не было и ему хватало. За все нужно платить и Мотя понимал это . И принимал. И был очень доволен, что так хорошо устроился.
И вдруг денег не стало. Он тут же позвонил в бухгалтерию мэрии, но ответившая там незнакомая служащая долго не могла понять, кто говорит, а потом огорошила утверждением, что должность тренера сокращена, а за сторожа все чеки им, Мордехаем, получены. О чем имеются  подписанные им же, Мордехаем, документы.
- Подписанные мной?- удивился Мордехай.-Но этого не может быть,гверет*! Я десять лет на должности и ни разу ни одного чека не подписывал.
- Вот потому-то всех прежних и погнали отсюда, а у нас теперь будет все по-честному и без обмана,- прозвучало ему в ответ, и телефон отключился.
Мордехай принялся названивать Малке, совершенно, впрочем, не надеясь на ответ. После сотого набора номера, телефон отключился, и все звонки стали сразу переводиться на автоответчик. Наговорив на него, Мордехай принялся снова названивать в мэрию. Там его стали перекидывать с номера на номер и, в конце концов, разъярившись, он наорал на одну из отвечавших. Он кричал, что они еще не знают, с кем связались и что он всех их выведет на чистую воду.
-Не на того напали, понятно вам?!- грохотал он, стуча по столу кулаком, будто служащая, на другом конце провода, могла это видеть и испугаться.- Я свои права знаю! Вы уже можете собирать рюкзачки, с бельишком и сухариками. Скоро за вами придут.
- Кто придет, адони**?- не могла никак уразуметь очередная автоответчица.
- Кто надо, тот придет, деньги гони, сука!- кричал, вконец распалившийся Мордехай.
- Вы меня грабите? Вот прямо так, по телефону? - то ли издевалась, то ли и впрямь не могла понять, что происходит служащая и бросала трубку.
Чертыхаясь, Мордехай опять принимался нажимать кнопки. Так могло продолжаться до бесконечности, но, видимо, Мордехай  сумел все же кого-то напугать. Или просто всем надоел… Как бы там ни было, но после очередного набора, служащая, как только услышала голос, тут же перевела его на какой-то номер, где трубку взял мужчина, который очень спокойно и вежливо в пять минут объяснил Мордехаю кто он, что он и где его место.
- Моти, ах шели***, ну что ты так кричишь? Ты распугал всех девочек,  и половина из них завтра не выйдут на работу. Это разве хорошо?- начал дружеским тоном, от которого у Мордехая заныло под сердцем.- Ты хочешь парализовать всю работу мэрии?
*гверет- госпожа
***адони- мой господин
*** ах шели- брат мой.
Мордехай вдруг вспомнил, что точно таким же тоном с ним начинали разговаривать в далеком Хабаровске, в кабинете следователя КГБ, куда вызвали для допроса по делу отца. Там тоже был и добродушный тон, и добрые улыбки…  Но ничего это на значило, и все вышло так, как они хотели, а не так, как хотелось Мордехаю.
- Нет,- он сбавил тон и заговорил спокойно.-Я не хочу срывать ни чьей работы, я просто хочу получить свои деньги.
- Деньги?- удивился мужчина .- Деньги, это очень хорошо. Но почему ты хочешь их получить в эрие*? Есть другие места, более связанные с деньгами… - он немного помолчал, будто припоминая.- Банк, например…
- Адони,- стал опять закипать Мордехай.- Я не идиот…
- Очень рад,- перебил его мужчина и, понизив голос, заговорил вдруг очень жестко и тихо.- И как не идиот, я надеюсь, ты понимаешь, что живя в таком огромном доме, ты должен что-то платить. А? Ведь все стоит денег, Мотке. И газ, и свет и… Жилье сейчас дорогое.  И потом, Ицхак мне говорил, что у вас с ним полное взаимопонимание. Разве нет?
Мордехай молчал, уже понимая, куда повернулся разговор.
- Во-от,- удовлетворенно протянул голос из трубки.- Поэтому я надеюсь, что это наш последний разговор на эту тему.
-Но раньше я был тренером, а сейчас…
- А сейчас,-жестко прервал его собеседник,- тренировать некого.
-Ну, а сторож?
-Сторожи, мотек, кто ж тебе мешает.
-Но на что же мне жить?- задал Мотя глупый вопрос и сжался от волны холодного равнодушия, пахнувшего из трубки.
- Не будь идиотом, Мотке. У тебя есть, где жить. А на что жить…- мужчина многозначительно помолчал.- Если ты не хочешь, у нас есть и другие кандидаты в сторожа.
Мордехай понял, что разговор, в принципе, закончен и так, из спортивного интереса спросил:
- С кем я хоть говорю?
Мужчина на том конце засмеялся и повесил трубку.
Просидев еще добрых полчаса с гудящей трубкой в руках, Мордехай размышлял над сложившейся ситуацией и искал ответа на вопрос, как же дальше жить. Во-первых, нужно было найти какой-то другой источник дохода. Во-вторых, из дома его пока выгонять не собираются. Скорее даже наоборот: пока он тут, такой сговорчивый, на должности, кто-то получает его зарплату, и выгонять его им не выгодно. А вот если он начнет возникать, его просто попрут на улицу, а на его место устроят кого-то своего. А он, Мордехай ,останется без крыши над головой и без средств. И главное - ничего не докажет.
С клубом было все понятно - он закрылся. В этом направлении даже и думать не стоило
Мордехай, через маленькую дверь в своей комнате, на которую проверяющие не обратили внимания и потому не закрыли, вышел в зал, включил свет, пролез между канатами и встал посреди ринга. Он стоял в центре, медленно поворачиваясь  и рассматривая  свои отражения в огромных настенных зеркалах. Снаружи не доносилось ни звука и в зале было тихо. Лишь негромкое гудение вентиляторов под потолком нарушало  такую неестественную ,в эти часы, тишину.  Мордехай поглядел наверх … «Как спокойно  гудят, уверенно, будто ничего и не случилось. Хорошо им…»
Он задумчиво опустил глаза…
«Может быть, это все и к лучшему. Теперь я смогу больше писать, не буду отрываться на эти тренировки, которые, если честно, и так стали уже тяготить и отрывать много времени. Весь этот шум, суета , спорт… Черт с ним, с эти клубом. Как там говорил в тюрьме рав Йешиягу: «Аколь ми лемала».**
Мордехай хмыкнул, опять огляделся вокруг, потом спустился вниз, подошел к двери и, открыв её, еще раз оглянулся и посмотрел в зал:
- Ну, ми лемала, так ми лемала.
И щелкнул выключателем.
Громко стукнула дверь. Эхо звука, налетая на стены, пронеслось через темный зал и затихло среди штанг и тренажеров в дальнем правом углу. В потухших зеркалах едва отражался пустой ринг, и только продолжающие вращаться вентиляторы  еще нарушали всеобщую неподвижность предметов. Но вскоре и они затихли.
И зал умер…

 *эрия- мэрия.
** аколь ми лемала- все сверху , в смысле –все от Бога.