Выбор профессии

Мама хотела, чтобы я стал инженером. Думаю,  вряд ли она знала, что это за профессия. Но она хорошо знала, кто такие скотник, пастух, тракторист, она представляла, кто такие врач и учитель. Ей хотелось для сына чего-то необычного, так чтобы все село удивлялось и завидовало. И если в популярной тогда песне ставилась под сомнение карьера некоторого молодого человека («на инженера учится, а какой же инженер из него получится»), то мама ничуточки не сомневалась в том, что я буду инженером, буду ходить с портфелем и  при галстуке. Про шляпу почему-то умалчивалось. Не потому ли, что шляпами у нас называли нерешительных и безответственных мужиков, «Не мужик, а шляпа!»- пренебрежительно отзывались женщины  о таких.  В общем для шляпы места в моем гардеробе по задумкам мамы не находилось. На вопрос взрослых «Мальчик, ты кем будешь, когда вырастешь?» она  гордо отвечала за меня: «Инжене –е –е- ром!». Я молчаливо соглашался, хотя уже тогда, в четырехлетнем возрасте, у меня было свое мнение по этому поводу.  Жили мы в ту пору бедно и убого. Мне удалось, правда совсем немного, попробовать послевоенного пирога. Пошитые отцом чувяки, в которых я с гордостью ходил  до обеда, а после обеда нечаянно наступил в коровью лепешку. Я оплакивал  навзрыд свою испорченную обновку. А знает ли кто, что такое соломат? Мука, заваренная кипятком и поджаренная на растительном масле. Как-то с голодухи я переел этого варева, и до сих пор с ужасом  вспоминаю изысканные блюда той поры. Деньги первый раз я увидел, когда мне было семь лет. До этого в ходу были трудодни, на которые можно было получить зерно… и все, пожалуй. Можете представить такую забавную картину: мужик несет в кепке  2-3 куринных яйца, чтобы в магазине на них кипить пачку папирос. Куринные яйца  в летнее время были самой твердой валютой. Садов в нашей зоне с резко континентальным климатом не было, поэтому о фруктах только читали. Красивое румяное яблоко на иголках ежа или в руках братца Иванушки… Первое огромное красное яблоко, настоящее, ненарисованное и непридуманное, я получил в пятилетнем возрасте во время болезни от тети Нади. Молодая красивая, щеки раскрасневшие, яркая кашемировая шаль, в руках яблоко. Где уж она его раздобыла в наших заснеженных краях, какую цену заплатила за него. Бедная тетя Надя, Царство тебе небесное… Я не был возле тебя, умирающей в чужих краях, я в долгу перед тобой за то яблоко. … Почему-то особенно тяжело было с топливом. Угля не было. Не было и дров, поскольку до ближайшего леса было километров тридцать. Топили чем придется - солома, подсолнечные бодылья,  караганник, кизяк. Большая охапка, даже не охапка, а ворох соломы появлялся каждый вечер в избе. То-то было радости… Отец, молодой красивый, сильный подбрасывает солому в печь. Я рядом, с интересом смотрю на огонь. Робкое пламя охватывает одну соломинку, другую… И вот уже веселая пляска огня. В доме тепло и уютно. Для выпечки хлеба печь протапливали кизяком. Пройдет еще немного времени, и люди забудут, что это такое. Процесс изготовления кизяков начинался зимой. Использованную соломенную подстилку для коров и навоз выносили из сарая и складывали на улице. За зиму скапливалась большая куча. Летом она начинала «гореть», после чего все это добро поливалось водой, тщательно перемешивалось, раскладывалось тонким слоем, сушилось и рубилось на кирпичи, которые были отменным топливом. Уже гораздо позже, когда появились уголь и дрова, для выпечки домашнего хлеба все равно пользовались кизяками. И не было бы никаких проблем с топливом, если бы этого добра было достаточно. Но в каждом доме за редким исключением держали по одной корове – кроме проблем с топливом, было еще много-много других проблем, например, с кормами. Поэтому от величины навозной кучи зависели тепло в доме следующей зимой. Мимо нашего дома на водопой гоняли колхозных коров. Может быть, коровы и умные животные, но лепешки они оставляли не там, где хотелось людям, а там, где хотелось им. Поэтому дорога к пруду выглядела не очень опрятно. Не знаю, кто первым додумался до того, чтобы собирать это добро и возить на свое подворье. Соседские девчонки с санками  веселой гурьбой выходили на дорогу как на работу. И до самого позднего вечера продолжалось это необычное веселье. Мне очень хотелось туда, в эту шумную компанию. С какой радостью я схватил бы свои самодельные саночки и возил, возил бы это добро. Но мама…. Разве могла она мне, будущему инженеру, позволить заниматься таким несолидным делом. Иногда, правда в ответ на мое нытье «Хочу-у-у г…ки собирать» она сдавалась, и тогда я чувствовал себя мужчиной, хозяином, кормильцем.
 
Работы в колхозе было много.  Особенно в летнее время. И никому не было дела до того,  можешь ты, или не можешь, хочешь или не хочешь, с утра и до позднего вечера нужно было заполнять закрома Родины.  И чтобы чем-то наполнить свой заработанный трудодень, нужно было помнить и про свое хозяйство. Коровенка, свинушка, бычок, огород – вот то, что помогало выжить в те годы. Работа от темна и до темна. Тяжелая, изнуряющая, нескончаемая работа. И только зимой было чуть легче. Мужики могли почесать свои языки на общем дворе, куда каждое утро они   выходили для получения нарядов на работу.  Причем заседания эти длились по-нескольку часов. «Хуже худых баб…» - возмущалась мама, которая безуспешно пыталась дозваться отца  на завтрак. И действительно, вопросы на общем дворе обсуждались разные: «Нападет ли Америка на Советский Союз», «Почему у Людкиных пятерых детей отчества разные» и так далее. Сплетни закручивались покруче бабских.  Куда там нынешней Государственной Думе. Правда, никогда не обсуждались и не осуждались  отечественные политики. Даже в наших глухих краях в каждом селе, могли потихоньку на ушко поведать о том, что кто-то нечаянно что-то сказал, и потом исчез в неизвестном направлении. Поэтому оттачивать свое ораторское мастерство лучше было на деревенских сплетнях.

Женщины  собирались на смотрины в сельмаге. В очередной раз потрогать приглянувшийся ситчик, поглазеть на круги копченой колбасы, подвешенной под потолок. На витрине шоколадные конфеты в красивых обертках. Но если верить взрослым, то их есть нельзя, так как они ужасно горькие и в них водятся черви. Мы и не были в претензии на дорогие конфеты.  Дешевые подушечки и разноцветный крыжовник  казались вкуснее всех самых дорогих конфет. А карамельки  в обертке были пределом детских фантазий.

Как-то раз зимой,  когда женщины, поуправившись с домашними делами, живо обсуждали прелести и недостатки резиновых бот, а, закончив с этим вопросом, перешли к обмену мнениями по поводу нового платья учительницы, а мы Сашкой, сыном продавщицы тети Дуси, за огромной бочкой с селедкой доедали из бумажных кулечков сахарный песок, великодушно насыпанной тетей Дусей в благодарность за то, не мешали женской болтовне, в магазине появился мужчина – интеллигеентны-ый.! Пальто шевиотовое,  каракулевые воротник и   шапка,  бурки на ногах. Женщины притихли, с интересом разглядывая незнакомца. Что за птица, уж ясно, что никак не ниже уполномоченного райисполкома. Мужчина весело и с интересом оглядел всех.
-Здравствуйте, бабоньки. Я корреспондент областной газеты «Заря коммунизма». Пишу очерк про ваш колхоз. Зашел вот на вас посмотреть.  Как живете то, рассказывайте.
Но женщины, которые еще несколько минут назад, перебивая друг друга оживленно болтали, вдруг, словно язык проглотили. «Корреспондент!… Ишь ты!  Высокого полету птица то будет. Не ляпнуть чегой-нибудь бы по оплошности.  А то как в газете пропишет. Стыда не оберешься.». И только тетка Акулина, женщина неопределенного возраста и далеко не здравого ума, без стеснения заявила:
-Живем, хлеб жуем, а на остальное денег нет. Угостил бы, мил человек конфетками, что ли. Век вспоминать и любить будем.
При этом она    лукаво посмотрела на корреспондента. «Вот те и дурочка»- удивились бабы.
Мил человек озорно улыбнулся и без смущения обратился к тете Дусе:
-А ну ка красавица, с килограммчик конфет, да подороже.
Уже через минуту красавица с восхищением и удивлением подавала гостю кулек, свернутый из пожелтевшего номера газеты «Заря коммунизма», доверху наполненный самыми дорогими конфетами, а уже в следующее мгновение корреспондент щедро угощал ошалевших баб. Те суетливо рассовывали неожиданные гостинцы по карманам своих замызганных фуфайчонок. «То-то радости детям будет!».
-А вы чьи будете, красны молодцы – обратился он к нам с Сашкой, рассыпая конфеты в наши пустые кулечки из под сахара.
-Ма-мкины, -протянул Сашка.
-А кем вы будете, когда вырастете, мамкины сыночки – продолжал расспрашивать веселый дяденька.
-Я летчиком – по военному отчеканил Сашка.
-Летчиком! Молодец! А ты кем?
Мама решительно вышла из толпы и гордо ответила за меня:
-Инженером!
-Ишь ты! – удивился корреспондент. – Инженером!
Но у меня на этот счет было свое мнение. И именно сейчас я решил внести ясность.
-Нет! - твердо и громко заявил я. -Не буду инженером. Я буду г-шки собирать.
В магазине стало тихо-тихо. Оторопевший корреспондент, онемевшие женщины. И вдруг громкий бабий хохот взорвал тишину. Не смеялась только мама, покрасневшая, как тети Надино яблоко. Мама, вероятно,  прощалась с мечтой видеть меня инженером при галстуке и с портфелем. «Я готова была провалиться сквозь землю»- рассказывала она потом через много лет. Уже взрослому и мне было стыдно за свое желание, и я готов был провалиться. Но тогда… Вряд ли тогда я понимал, что этого веселого занятия можно стыдиться. И было странно, что этого не понимают взрослые тети и дяди. От безысходности я разревелся
-Хо-о-очу г-шки собирать, хочу-ууу!
Бабий смех стих, непонимающее выражение корреспондента сменилось на сочувствие:
- Ну и ладно, ну и хорошо. Надо кому-то и г-шки собирать. – утешал он меня. – Вырастешь большим, придумаешь машину, которая будет делать это, а  ты будешь начальником на этой машине.
Такое решение меня  устроило. Начальником на машине, которая  собирает г-шки. Это ли не счастье.
-Ты слышишь, мама, слышишь, дядя сказал, что я буду начальником на г-ной машине.
- А вот давайте-ка я сфотографирую сейчас будущих летчиков и начальников – продолжал творить чудеса добрый дяденька. Из сумки тотчас же появился фотоаппарат, из-за прилавка выдвинули стол, на котором разложили конструктор «Юный строитель», с десяток лет пыливщийся в магазине, а нас с Сашкой попросили быстро собрать его. И когда мы заканчивали сборку Спасской башни, вылетела птичка, запечатлев нас на фотографии доброго дяденьки. Эта фотография чуть позже появилась в газете. Надпись под ней «Они построят счастливую жизнь» давала надежду на будущее.

Прошли годы. Стыд и позор забылись. Мама уже без ужаса вспоминала про тот забавный случай. Стерлись в памяти облик доброго дяденьки, запомнились лишь его бурки, фотоаппарат, деревянный конструктор и вкус тех шоколадных конфет. Удивительный вкус! Я больше никогда не ел таких конфет. Я учился в Москве, в одном из престижных вузов. Я стал инженером. Мне казалось, что я чего-то добился. Но, прожив большую часть своей жизни, я вдруг понял, что жил убого,  дела и мысли мои были убогими. Я не сделал ничего стоящего, а все что делал, было в угоду начальству, жалости и гордыне. Всю жизнь я был  рабом на г-ной машине. Удивительно: я добился всего,  чего хотела мама, чего хотел я.  Но я ничего не добился.

Я часто вижу один и тот же сон. Лунная ночь. Безлюдное,  именно безлюдное, а не сонное село. Дорога, усеянная не коровьими, а человеческими испражнениями, я, при галстуке и с портфелем.  Глотая слезы, я собираю  г-шки. И нет этой работе ни конца и не края. И вдруг за окном своего дома я вижу до боли  знакомое лицо. Боже мой, это мама, моя мама, мамочка…Она поможет, она утешит. Я разрыдаюсь у нее на груди,  и она, как в детстве решит все мои проблемы. Мама!… Я бросаю портфель, срываю старый замызганный галстук. Мама…! И вдруг страшная мысль обжигает меня… Я с трудом поднимаю портфель,  надеваю галстук и  продолжаю свой тяжкий путь, которому не видно конца. Хотя нет… Вот там вот за коровниками дорога повернет и упрется в сельское кладбище. Там  конец работе, мучениям, сомнениям. Там покой и блаженство, там встреча с дорогими мне людьми.  Уже скоро!