Красная Грива Глава 1

                Рассказ-аллегория

        … и придя, найдет ли
 Сын Божий веру на земле?

 
          Село Красная Грива стояло на крутом берегу небольшой, но полноводной реки, весной выходящей из русла и мутными водами обнимающей заливные пойменные луга. После половодья возникало такое обилие густых, сводящих с ума ароматами трав, что пройдясь ранним утром и омыв прохладной росой босые ноги, явственно ощущался прилив жизненных сил. Выразительные сочетания расцветающей флоры поражали воображение. Шагая в звенящих полях, осязаемо чувствовалось различие живых запахов. Они как бы висели слоями и если пригнуться, ниже к земле, свежесть становилась иной, более насыщенной, терпкой. И только выпрямившись во весь рост, и глубоко вдохнув, воспринималась вся палитра благоухающего изобилия.
         Летом, когда вода спадала, на речных отмелях возникали перекаты, обозначались бродные места. Через них в живописные луга гнали пастись скотину. Деревенское стадо было хотя и небольшим, но давало самый лучший надой в районе. Пастух Ивашка на рассвете, начиная с конца деревни, бойко погонял коров и овец. Подходил к избам, весело гудел в висящую на груди сопелку, звонко щелкал бичом и буренки, вливаясь в общее стадо, надменно и важно шествовали, мерно перебирая копытами и горделиво неся свои крупные рогатые головы.
         Никто не знал, откуда появился Ивашка. Поговаривали, будто бежал он вместе со всеми из зараженной Чернобыльской зоны. С момента аварии прошло около года и до сих пор множество бездомных людей скиталось по краю. Калики перехожие частенько проходили через село, кто-то оставался, многие направлялись дальше на восток.
         На вид ему было лет тридцать. Невысокий, похожий на тщедушного подростка, фамилии своей он не помнил, был замкнутым и малоразговорчивым. Длинные спутанные волосы, тонкие черты лица. Все это окаймлялось жидкой кучерявой бородкой неопределенного цвета. Внешний вид был бы совсем уж невзрачным, если бы не поражали светлые глаза. Детская чистота и наивность читалась в них, настолько прямо и открыто они смотрели, что становилось понятно: этот юродивый не от мира сего.
         Впрочем, выражался он вполне грамотно, не пил, не курил, не ругался, был добрым и неприхотливым. Как-то незаметно сельчане привыкли к нему.
Поздним ненастным вечером стукнул в окно стоящей на отшибе избушки, где жила бабка Агафья, попросился переночевать, да и остался.
         Старики говорили, что в молодости была она девой исключительной красоты. Даже оккупанты не смели приблизиться к ней, любовались издали. Свое сердце она отдала молодому красавцу Яшке, командиру бандеровского отряда. Любовь была страстной, горячей, пока не поймали Яшку, не распяли меж двух плакучих берез и не всадили в него весь автоматный рожок, все тридцать три пули. Агафью за тесную связь с врагом народа отправили на двадцать пять лет в сталинские лагеря. Вернулась она, хоть и реабилитированная, но сгорбленная, скрюченная какой-то неведомой болезнью.
         Поселилась в старом родительском доме и вечерами уходила в чащу, к месту гибели возлюбленного. Сидела до вечера, бурчала что-то себе под нос. С заходом солнца возвращалась домой, по пути собирая целебные цветы и травы. Все считали ее ведьмой, но лечились охотно, рассчитываясь деньгами или продуктами. Был у нее небольшой ухоженный огород, домашняя птица. Жила себе потихоньку, много ли бабке надо?
         По двору гремел цепью страшный черный кобель. В глазах было столько животной ярости, что путник, проходящий мимо и случайно взглянувший в них, сразу застывал на месте, будто превращался в соляной столб. Ни одна собака в деревне не могла приблизиться к нему, настолько сильны были флюиды этого зверюги. Жители предполагали, что бабка посадила на цепь самого черта. Звала его Патриком.
         Ивашка задержался, помогал Агафье по хозяйству, – латал прогнившую крышу, таскал воду, копал огород. Он невероятным образом подружился с Патриком, тот ходил за ним везде. Может, следил…
         Бабка, однако, постояльцем была довольна. Темными вечерами они жгли лучину и о чем-то тихо беседовали.
               
         У соседки Ильиничны заболела корова. Три дня ревела, а на четвертый пала на землю и только жалобно стонала. Соседи собрались, привели ветеринара, тот осмотрел и посоветовал пристрелить. Решили послать за Агафьей, что она скажет? Может все-таки удастся спасти, больно уж телушка хорошая, да и на сносях к тому же.
         Бабка пришла с Ванькой (так стала его звать), долго гладила корову, качала головой, сутулила плечи, вздыхала. Ивашка нагнулся, стал что-то шептать, разговаривать с животным, трогать тугие раздувшиеся бока. И вдруг сунул руку под основание хвоста, потянул с усилием и вытащил зазубренную ржавую иглу. Сельчане охнули от удивления, корова издала жалобный стон, забила ногами и обессилено затихла.
         – Будет жить! – сказал, показывая всем иглу и долго глядя в глаза Фаддея Фаддеевича, церковного старосты, пожилого мужика с тяжелым недобрым лицом. Тот стушевался, спрятал за спину руки, отвел взгляд.
         Вечером к бабке заглянул председатель. Дальше ограды Патрик его не пустил, и он вызвал Ваньку за забор. Долго беседовали, впрочем, говорил в основном председатель. Интересовался прошлым, сказал, что прежний пастух недавно сгорел от самогона, пасти коров некому, пасут по очереди, а все люди наперечет. Пацанам стадо не доверишь, а вот Ивашка мог бы и помочь, выручить хотя бы до уборочной.
         Ваня согласился и следующим утром, прихватив с собой пса, вышел на работу. Платили исправно, кто продуктами, а кто деньгами. Относили все к Агафье. Та убирала провизию в погреб, а деньги складывала в шкатулку, пряча за икону с горящей лампадой. Она никогда не была такой богатой и души не чаяла в своем постояльце.
         А тот целыми днями пас стадо в заливных лугах, ему хорошо было в одиночестве. Животные его слушались, да и Патрик ревностно помогал, вмиг осаживал зарвавшегося быка-производителя, не пускал разбредающихся молодых телок, норовящих ускакать в ближний лесок. Охранял.
               
         Вскоре случилось удивительное событие. В сельской церквушке, стоявшей на зеленом пригорке и чудом уцелевшей в лихие революционные годы, слегка скособоченной, но вполне опрятной, с покривившимся деревянным крестом на куполе вдруг начали мироточить иконы. Сказочное благоухание заполнило все вокруг. Лики помолодели, расцвели свежими красками, а драгоценное миро все стекало и стекало, появляясь из ниоткуда. Отец Герасим, настоятель прихода, чуть с ума не сошел от нечаянной радости. Бегал в исступлении, суетливо подставлял сосуды, следил, чтобы ни одна капля волшебного нектара не коснулась земли, собирал жидкость в бидоны. Староста Фаддей Фаддеевич приладил в углу корытце, и богомольные прихожане со священным трепетом погружали туда пальцы, крестились, омывали лицо, лоб. Радовались.
         Через девять дней произошло совсем уже необъяснимое. Чистым ранним утром восходящее солнце озарило церковный крест. Он засиял, мерцая белизной, загорелся огненным вихрем, и на кресте появилась Она. Богородица…
         Стояла спокойно и мирно, одной рукой прижимая к себе младенца, а другой, указывая куда-то вдаль. Находилась в искрящемся облаке из огня, ярчайшее свечение исходило во всем великолепии, умаляя солнечный свет. Многие видели это, но многие ничего не замечали, как ни старались вглядываться.
         Люди заволновались, поражаясь случившемуся. Из района прибыло начальство, журналисты. Снимали на кинокамеру, фотографировали. Вызвали вертолет, он многократно облетал купол, вел телевизионную съемку. Началось паломничество. Тысячи людей приезжали посмотреть, ночевали в палатках. Одни видели чудо, другие нет. Те, кто видел, считали себя отмеченными особой божественной благодатью. Остальные терялись, в величайшем смятении падали ниц, молились долго, истово.
         А Матерь Божья все стояла, осиянная величием небесной славы, в огненном ореоле благочестия. Казалось, Она хочет что-то сказать, донести людям какую-то весть, подать знак грешному миру, предостеречь. Темными ночами превращалась в горящую звезду, с рассветом вновь принимая видимый облик.
         Село бурлило от нашествия пилигримов. Появился кортеж митрополита, самого владыки Иеронима. Оттуда вышел весь священный клир, в сверкающих золоченых ризах. Вмиг узрели Деву Непорочную, пали в густую пыль, с великим усердием отслужили благодарственный молебен. Организовали крестный ход, возблагодарили Создателя и Невесту Его.
         Иероним надолго задержался в селе. Для него отвели лучшие покои в доме старосты, он проводил бесконечные литургии в храме, прерываясь лишь на краткий сон. Отец Герасим выпросил позволение продавать бесценное миро всем страждущим, а вырученные средства пустить на капитальный ремонт церкви. Митрополит согласился, обрадовав, что храм без всякого сомнения приобщен божественной благодати и ремонт, конечно же, нужен. Обещал помочь материалами и рабочей силой.
         Отец Герасим, будто лет двадцать сбросил. Помолодел лицом, летал, словно на крыльях, везде успевал. Фаддей Фаддеевич собрал со всего села множество пузырьков от лекарств и особой освященной ложкой разливал драгоценное миро. Продавали его тут же в церковной лавке и очередь не кончалась. Люди шли и шли. Запас свечей быстро закончился, послали грузовик в город, чтобы купить полтонны новых. Церковная касса стремительно пополнялась. Сколько денег оседало в карманах у старосты, сколько утаивал отец Герасим, никто толком не знал, да и не до этого было. Все гадали, рядили, к чему бы сие знамение?
         На сороковой день исчезла Дева Серебра. Все опять потускнело вокруг, летние тона поблекли, но иконы продолжали мироточить. Митрополит проводил последнюю ночную службу. Церковь была заполнена молящимися, люди молились, клали поклоны, с открытой душою пели псалмы. Некоторые самозабвенно пали ниц пред ликами святых и надолго замерли в неподвижности.
         В открытых дверях показался Ивашка. В какой-то замызганной мешковине, грязных дырявых штанах, с пастушьей дудкой на груди, одетых на босу ногу не то лаптях, не то сандалиях вид имел очень уж непотребный. Да и запах домашней скотины принес с собой. Словно легкий ветерок пронесся по храму, иные свечи потухли, задымились тонкими струйками. Иероним обернулся, увидел босяка, сдвинул брови, но не сбился, продолжая чтение священного писания. Бдительные бабки зашикали, строго зашипели:
         – Ты куда прешься, Ирод? В святое место да в таком виде! Прочь изыди, окаянный!
         Откуда ни возьмись, появился староста, крепко схватил за руку, вытолкнул за порог. Швырнул пастушка наземь в теплую густую пыль, выкрикнул злобно:
         – Чтоб и духа твоего здесь не было.
         И осекся. На него с неугасимой яростью смотрели два зеленеющих огонька. Патрик прыгнул дерзко и стремительно, но Фаддеичу сильно повезло, лишь ворот, да полрубахи остались в зубах зверя, а на шее багровела ссадина от грозных клыков. Юркнул напуганным зайцем за дверь, заперся на засов, начал креститься, благодарить…
         Ивашка поднялся, отряхнулся, взглянул на темный крест, успокоил разъяренного пса и они побрели восвояси.

         На следующий день к старой Агафье зашла Марина Геннадьевна, врач сельского медпункта, статная сорокалетняя женщина, удивительно обаятельная и добросердечная. Она стала вдовой несколько лет назад. Муж агроном совсем еще юной привез ее из города. Они и познакомились где-то там в своих институтах, жили, душа в душу, любили. В селе их уважали, хвалили, брали пример и даже завидовали. Но после тяжелой болезни муж скончался, оставив Марину одну, детей у них так и не было. Она долго переживала, не хотела жить, горевала. Но со временем успокоилась, оправилась от горя, заметно приободрилась. Казалось, нашла утешение для своей тонкой души. Стала посещать церковь, много читала, размышляла…
         Вчера она была там, все видела и слышала. Принесла Ивашке кое-какие вещи, оставшиеся от мужа, велела бабке передать, чтоб он вечером зашел к ней подшить, подогнать остальное.
         После вечерней зорьки Ванька появился у нее во дворе. Марина подоила корову, возвращалась с ведром молока, увидела его. Он подошел к ней и опустился на колени, приник лицом к пахнущей парной свежестью руке:
         – Благодарен вам! Вы милосердная.
         Она взволновалась, забеспокоилась чего-то, разозлилась на саму себя.
         – Ого, да ты и манерам обучен? Откуда ты взялся такой, кавалер? – спросила с иронией.
         Тот молча выпрямился, смущенно опустил глаза.
         – Лучше помоги мне ведро донести, – он взял, потащил в дом.
         Марина смотрела на него, и волна материнской нежности поднималась к горлу. У нее мог быть такой же сын... Глаза сразу намокли, слезинки скатились по щекам. Утерлась подолом и пошла вслед.
         Ивашка бережно опустил ведро на лавку, сам сел рядом. Она скрылась в закуте, гремела там тазами, ведрами. Выволокла железное корыто, поставила посреди горницы. 
         – Снимай свою хламиду, давай хоть вымою тебя, пока вода горячая еще.
Ванька притих, не двигаясь, затаил дыхание.
         – Снимай, снимай, я не смотрю, – и вышла за дверь.
         Он сидел в этом корыте, не испытывая стыда. Марина намыливала его лохматую голову, омывала чистой водой. Жесткой мочалкой терла спину с выступающими ребрами.
         – Чего же отощавший такой, аль не кормит бабка? – ей было жаль его, бездомного и одинокого.
         – Кормит, – было видно, как он на глазах преображается. Марина ножницами остригла, подравняла космы непослушных волос. Вытерла насухо махровым полотенцем. Умиротворенный и чистый пастушок удобно уселся на табуретке и с интересом косил взглядом в экран работающего телевизора, слушая последние новости.
         Марина вынесла грязную воду, прибралась, вскипятила самовар. Потом пили чай с ватрушками и малиновым вареньем. Не было никакой неловкости, неудобства.
         – Что же привело тебя в наше село? – она смотрела в его детские глаза и понимала, что человек он необычный, не нормальный какой-то. 
         – Я пришел учиться, – он говорил серьезно, не поднимая головы, глухим сжатым голосом.   
         – Чему же здесь можно научиться? – Марина искренне удивилась ответу, заинтересовалась.   
         – Я пришел учиться Красоте! – ответ прозвучал ровно, убедительно.
         – Красоте? – она жалостливо взглянула на него, не понимая, в своем он уме или нет. – Что же это за штука такая, Красота?
         И Ванька начал говорить. Со странной для него твердостью и весьма необычно:
         – По сути это есть проявление Божественной благодати, исходящей для спасения души. Она непосредственна и многогранна. Может быть скрытой от глаз, но всегда осязаемой, чувственной. Иногда раскрывается таким соцветием, таким сияющим узором, что начинает плавиться лед, а сердце омывается слезами благодарения. Видеть Прекрасное это дар, он каждому дан при рождении. Но в силу обстоятельств, а часто из-за духовной лености многие лишают себя возможности созерцать плоды Божественного творения.
         Но с прозрением входит и дар видения дурного, искаженного, злого. Вот где скрывается громадное искушение, ибо узрев Красоту, человек впадает в соблазн борьбы с чуждым преломленным сознанием, желанием везде видеть гармонию и помочь другим обрести эти качества. И оказывается в сетях гордыни, уподобляется книжникам и фарисеям, теряется в прельщении. А ведь в начале пути необходимы смирение и скромность. Только развивая эти добродетели, удастся ощутить Благодать и не обольститься, а зажечь себя в поиске истины, открыть окно в мир познания Добра и Зла.

         Он смолк, поникнув головой. Марина глядела на него влажными зачарованными глазами. Она мало что поняла из этих суждений, высказанных столь витиевато. Пыталась осознать услышанное, не могла поверить, что этот бродяга пастушок может выражаться столь образно.
         – Давай одежду тебе подошьем, – встала, достала из шкафа стопку мужского белья. – Примерь, я посмотрю, – она делала булавками защипы в нужных местах. Присела за швейную машинку и закрутила ручку, задумалась.
         – Вот ты говоришь гордыня. Отец Герасим все время пугает нас этим словом, а объяснить, что это такое не может. 
         – Гордыня? Гордыня мать любого греха. Ибо сказано: победи гордыню и тогда станешь богом. Бог создал людей по образу своему и подобию, дал все возможности, прежде всего свободный выбор. Никому не удалось победить гордыню, только Сын Божий смог, показал людям тропу. Но кто в силах повторить путь Спасителя? Никто, потому что лежит на человеке первородный грех, он создан таким. Учиться, вот для чего приходят люди на Землю. Быть достойными своего Учителя, верить в него и идти вперед, шагая сквозь жизненные преграды, пусть медленно, но двигаться по пути духовных испытаний. Во вселенной нет ни одного статического состояния, все, что в ней создано, бесконечно живет и развивается.
         Так и души человеческие. Раз и навсегда сотворенные они совершают вроде хаотичное, но на самом деле вполне упорядоченное движение к святости, и до конца пройдя земной путь, запасают колоссальную энергию. А после оставления бренного тела с космической скоростью пронзают небеса, устремляясь к своему Создателю. Часть из них по грехам своим на некоторое время замедляет разгон, но никогда не прекращает полет. И очистившись, воссияв ослепительным блеском, неизменно продолжают движение до полного воссоединения с Божественной ипостасью. 

         «Откуда он все это берет? – Марина была откровенно шокирована. – Воистину юродивый!.. – она строчила, не замечая, что шов получается кривым. Мысли путались от странного несоответствия формы и содержания. – И как только он слова такие находит?» Она размышляла, а машинка все стрекотала и стрекотала.
         – Удивил ты меня, Ваня. Забирай вещи и больше не ходи в грязном, приноси мне, я постираю.
         Ивашка поблагодарил с сердечным поклоном и вскоре ушел. Марина выключила свет, легла в постель, но не смогла уснуть. Лежала в темноте, думая об удивительных речах, пыталась понять их загадочный смысл.

ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2012/07/27/1389