БЕЗ НОГИ

Из ненаписанной книги «Утро вещей».

Мяли газетку, рвали из рук, читали, горячились, не веря своим глазам, обсуждали, восхищались, заглядывали через плечи, так что первоначальное чинное праздничное застолье развалилось. А они все не верили и спрашивали наперебой – неужели боевики? Самые настоящие?
Между прочим, про контузию и госпиталь тоже написали. Мама причитала – что такое контузия, Петруша? Это опасно? Это же отражается на психике!
Она гладила руки и плечи сына, трогала его орден, ощупывала глазами его плечи, руки-ноги, радуясь, что вернулся целым и неповрежденным. Узнай она, как в том бою полегло все отделение, двенадцать ребят и как боевой товарищ Клименко, попавший в ту же переделку, умирал в госпитале на соседней койке.
Вся картина праздника плавала в расслабляющих спиртных парах, и Петр уже рвался к той, которая самая лучшая и самая главная девушка на земле – к своей невесте, занявшей в прошлом месяце первое место на конкурсе красоты. Именно ей хотелось все рассказать, не скупясь на яркие батальные краски. Только почему она не пришла, такая красивая и такая славная? У местной королевы много дел?
Между тем, как геройство Петра стало для домашних очевидным и монументальным, когда сомнения в ордене развеялись (боялись – поддельный: куплен или выдан по ошибке в сутолоке боя местного значения), а смертельная опасность контузии прошла стороной, вот тогда мама произнесла вслух и облегченно:
- Вот и хорошо. Да разве она достойна такого парня? Давайте к столу.
Не сразу Петруша понял, но участливые и неловкие взгляды присутствующих донесли беду. И тут все скомкалось и утратило свет и блеск, гром барабанов и медь оркестра разом померкли. Орден превратился в алюминиевую дворничью бляху. Пришла и воцарилась осень. Душа закровоточила и потянулась к подобному - захотелось кровавых деталей и рваных ран на нежном теле любви.
Сестра ответила – Гнойер, и ее миловидное лицо сделалось жестким как у богомолки.  До чего же бывают фамилии, что мажут все вокруг точно калом.
- Сама же говорила мне, как он гадок, - вкрадчиво пожаловался зять, заторможенный увалень и флегматик.
- Но он подарил ей корейскую малолитражку, - добавил кто-то виноватым тоном. – Красную.
- Она и сейчас стоит перед ее подъездом. Утром видела.
- Потому и получила первый приз на конкурсе красоты.
- То и получила, что продалась девка.
- Зато теперь в столицу едет.
- Гнойер спонсор. У него большой торговый бизнес.
- Что бы от армии откосить, написал заявление в военкомат, что он гей.
- Как был навозным жуком, им и остался, - произнесла тетка, у которой Гнойер учился в школе.
- Не марать!
Это возвысил голос и торжественно поднялся отец-фермер, на радостях хвативший лишку.
- Навоз – дело благородное! Не марать!
Его усадили на место и налили водки, а к коленке Петра притерся его шестилетний племянник и пролепетал:
- Только ты не зарежешь его, дядя Петро?
И вот жестокая фреска надгробия обрела законченный вид. Настя! Красавица! Сошлась с тем, кто маскировался под другана! Продалась Максу Гнойеру! За колеса! За премию!  Когда он рисковал жизнью, защищая рубежи и покой страны!
- Ты куда! - воскликнула мать. – Ты же выпил!
Вмешался было добрый флегматик зять:
- Петь, я за твоим байком ходил как за сыном.
Но дверь геройски хлопнула вслед совсем негеройскому порыву. 
…Первое, что увидел Петр, очнувшись, были белые стены. Вторым был он сам, лежащий на больничной кровати. Ведущая мысль была одна – каким-то образом его вернули в госпиталь. Но память была нерасторопной и выдала какую-то комнату, солдатские лица вперемешку с гражданскими, бледные женские улыбки. Ага, вечеринка среди однополчан. Лиц Насти и Гнойера, как ни старался, среди них не увидел. Возможно, выпил больше положенного. Вздохнул, а перед глазами вдруг возникли железнодорожные пути, из горизонтального принявших положение вертикальное; некая драка на некой платформе. Потом возникла электричка и тело ее стало большим – во весь экран, как штормовая туча.
Видение стоило того, чтобы подключить внешние ощущения. Неясно и  приблизительно они донесли – в нем произошли некоторые изменения. Только вот какого рода? Неверные ощущения раболепно доложили – он стал легче.
Картина была расплывчата, и Петр приказал ощущениям рыть в этом направлении. Откуда-то из мглы осознания чего-то ужасного возникла ватное лицо медсестры, и прозвучал ее ватный голос.
 – Молодой человек, фантомные боли побеспокоят некоторое время и уйдут.
Он отбросил одеяло: там, где должна была находиться левая нога, лежал  спеленатый ребенок. Но искомая ясность была под рукой – не ребенок это вовсе, а его собственная культя.
Медсестра заботливо укрыла «ребенка» одеялом, и последующее было произнесено задушевным тоном заговорщицы.
- Ученые до сих пор ломают голову. А чего ломать? Тело тоскует по цельности, но потом привыкает. Тело ко всему привыкает. А привыкнет тело, и душа - следом. Она послушная.
Слова она заключила сердечной улыбкой простолюдинки. Боковым зрением Петр провожал попу медсестры, обширную, как и положено у простолюдинки, а в голове бешено вертелось: если предположить, что нога весит около десяти кило, а общий вес составляет 80, тогда все верно - открыт хороший и мгновенный способ похудения. Мысль была хорошая, но горечь осталась – почему это происходит не с теми, у кого лишний вес? Захотелось напиться, уснуть и проснуться, чтобы вернуть прежнюю реальность.
Слева на койке сидел худощавый парень, тщательно выбритый и подстриженный.  Что-то в его облике было от «ать-два». Руками он опирался на два костыля, одна из штанин его пижамы напоминала шарик, из которого выпустили воздух. Он смотрел на Петра немигающим взглядом, а потом спросил – «Кавказ?»
Бестактный вопрос остался без ответа. Вернулась медсестра с подносом и принялась ставить на тумбочки тарелки с чем-то на вид серым и влажным. Визуальное знакомство продолжилось. Один сосед имел смещенный череп, который, как выяснилось из объема разговора, пилили и клепали. У другого видимых увечий не было, и наверно по этому он держался несколько высокомерно. О себе они говорили делово, как о жертвах техногенной аварии. Петр закрыл глаза и попытался вспомнить детали своей личной аварии, но погрузился в сон.
…Несколько дней прошли так себе. Из близких Петр допустил к себе только сестру. Сквозь пелену слез она рассказала, как он встретился с кем-то из однополчан, как напились и пошли за приключениями, приведшими их на вокзал. Там затеяли драку с бомжами.
Приходил врач задать кое-какие вопросы. Но был безучастен – ему интересны только те пациенты, у которых операция впереди. А у кого позади – как прочитанная книга или случайная девка, с которой легко уснуть и скверно проснуться.
Заглянул следователь, но от его вопросов также разило формалином – нет зацепок, нет и вдохновения. У Петра их тоже не было, как не было и жажды мести: казнь не вернет ногу на место. Сама собой всплыла вожделенная идея отказного заявления. Петр обещал подумать. 
Но всех посетителей превзошла одна дама, зрелая и недешевая красота которой действовала вызывающе. Глубокий голос был под стать ее глубокому, набитому до отказа пышному декольте. Под белым халатом было что-то похожее на вечернее платье, под которым хоронилось тело, все еще одинаково хорошее и вечером, и ночью, и днем. Кольцам на ее плотоядных пальцах было тесно. Сопровождавший ее лечащий врач держался манекеном – рассеянно и отрешенно.
Ее вид развеял тоску – захотелось быть игривым и успешным, особенно когда гостья заговорила, обнаруживая неприродную красоту зубов и сноровку психолога. Вопросы были скользкие и какие-то двуполые: о профессии, о службе в горячей точке, о контузии, о драке на перроне. А кульминация допроса началась с того: как Петр понимает теперь свою половую принадлежность?
Захотелось произвести впечатление. Он объяснил - раньше он понимал это следующим образом: что есть некоторая принадлежность между ног. Теперь одной ноги нет, а принадлежность и ее понимание осталось.
- Хотите знать, как действует? – спросил он с вызовом, какой может себе позволить только окончательный инвалид. – Можем проверить – вместе. Вы понимаете? Отчетливо?
Психолог была опытная, и не такое слышала, но оптимизм Петра поняла по-своему. Полилась словесная каша: мол, ампутация – это не увечье вовсе, и вообще так бывает – именно после увечья у человека начинается творческий взлет, и люди с ограниченными возможностями живут более насыщенной жизнью, нежели здоровые люди.
- Очень многие с двумя ногами живут всю жизнь как потерянные, – и, распалившись, добавила. – Среди самоубийц нет калек!
Петр ударился в дерзость – мол, он тоже считает, что увечье – не повод для отчаяния, поэтому готов составить ей компанию немедленно и тут же потребовал, чтобы соседи удалились на полчасика. Те, смущенные, двинулись к дверям, а врач оживился. Но дама, вставая, пресекла их. Профессиональная нежность была, как броня.
- Истерика самолюбия – верный признак здоровья, - пояснила она врачу и удалилась, как эротический сон.
Петр плакал в подушку, потом хотел звонить Насте, но телефон без зарядного устройства – то же, что пустая штанина.
Назавтра ласковая медсестра принесла костыли, которые, как она объяснила, «помогут пройти социальную реабилитацию». Сама же и вызвалась помочь. Хорошо было ходить по коридору, одной рукой опираясь на костыль, другой – на сдобные плечи медсестры. Она уверяла, что «ходить на костылях – это как есть с помощью китайских палочек». Овладеть палочками Петр не спешил – нравилось попеременно лапать ее ласковые плечи.
Все у нее было обволакивающим, даже имя – Полина. Спустя пару дней, сестра принесла зарядное устройство, но звонить Насте расхотелось: тема для разговора была столь обширна, что никакие магнитные волны не поднимут ее, как следовало бы. Догадалась бы навестить. Зато костыли уверенно встраивались в его жизнь, и в одну из ночей он вышел из палаты и легкой стопой (в ночном коридоре раздавалась шпионская азбука морзе костылей) направился к двери кабинета, в котором коротала ночь ласковая медсестра Полина.
Она лежала на столе верхней частью тела. Петр думал - ищет что-нибудь в ящике стола. Но она мирно дремала. Проснувшись от шороха и стука, она выпрямилась, смущенно поправила волосы и обронила несколько задушевных слов. У Петра мгновенно явился и стремительно набух интерес к жизни.  Он ответил в цвет.
Когда перед этим он приближался к кабинету, он думал – как легко ему будет расставаться с жизнью. Теперь, покидая кабинет, он думал, что расстаться с жизнью будет непросто. В его колоде завелся козырь – правильное понимание своей половой принадлежности, вопреки фатальным обстоятельствам.
Отпали последние сомнения, что с Настей все получится. Свою несгибаемость он проверит на ней, как на морской свинке, как только что – на простолюдинке. Его увечье сообщит ему определенное своеобразие, и тогда она бросит своего гадкого Гнойера. Он купит ей машину, если она ей так нужна. Она будет его шофером.
Все эти мысли превратились в мощную подъемную тягу, и последние больничные дни сделались невозможными. За несколько дней до выписки принесли протез, мерку для которого сняли неделю назад. Продукт доставил сам его изготовитель – инженер Швайкович, как он рекомендовался. Он тоже считал увечье Петра кавказского происхождения.
- Вы же герой. Ваш протез я делал как для себя. Наша индустрия процветает, потому что за ней будущее. Не за горами создание биопротеза. Но уверяю вас, молодой человек, этот продукт, - он погладил белую пластиковую голень, - не уступает. Девушки почтут за счастье общаться с таким орлом и в свою постель они вас пустят не иначе как в протезе. В нем вы будете вот так, - Швайкович изобразил первую балетную позицию, - а на костылях вы нависаете знаком вопроса.
Мезга слов сыпалась на пол, ею он маскировал свой комплекс, что его процветание основано на беде других. Ему важно было убеждать, что его продукты несут счастье. Одновременно он приноравливал протез к штатному месту и потом вместе с покрасневшей Полиной помогал Петру перемещаться сперва в палате, а потом и в коридоре. Наконец Петр вызвался пройтись в одиночку. Здоровая нога шла как обычно, но заместительница шагала размашисто, как на парадном плацу.
- Обычный синдром нестыковки природ! – воскликнул инженер, радуясь синдрому как старому знакомому. - День-другой, и вы в норме!
Упражнялся Петр несколько дней, но Полина, в очередной раз пустив его к себе, протез просила снять. Снежная лавина депрессии погребла его окончательно: ноги, как и Насти, нет, и не будет. Что толку, что он вернулся целым? Он был убит там, на Кавказе. Только смерть его отложили на некоторый срок. Она увязалась за ним и вот настигла. Он зазевался, и она отхватила ногу. С ней не поспоришь. Поэтому затягивать не стоит: он сведет счеты с жизнью в тот же день, как выпишется из больницы. Выписка до полудня, значит, в ассистенты он возьмет природу и совершит последнюю анестезию на закате. Идея нравилась.
…Как и предполагал Петр, выписали его в полдень. Перед уходом «ать-два» просил представить его Полине, на что получил ответ – мол, она не графиня. Тем не менее, при расставании он указал Полине на офицера – мол, остро нуждается в ее опеке. Та обиделась и ушла, не прощаясь.
Связи надо рвать, как ботву, думалось Петру, когда с костылями подмышкой он покидал корпус, шел по двору к воротам, уныло подставляя лицо дождю. Пока он был в больнице, над головой хлопал пусть и дырявый, но парашют надежды. Теперь он оторвался и улетел, а на запасном сэкономили. Он взглянул на костыли. Внешних опор удвоилось, а вот внутренних…
Его не встречали – оно и понятно: приговоренный. Связи рвут как ботву. Петр постоял в задумчивости, переводя взгляд с костылей на протез, и вдруг развернулся. Оставив в стороне только что покинутый корпус, он ринулся к одноэтажному кирпичному зданию с табличкой на входе «Анатомический театр». Студент в грязном белом халате – кореец или якут по виду – курил и разглядывал инвалида с орденом на куртке.
Стараясь быть убедительным, Петр объяснил проблему. Студент (что-то в нем было от буддизма) бросил свой окурок, и вошел внутрь «театра». Он не запретил, значит, пригласил, и Петр последовал за ним. В кафельном зале размещалось множество алюминиевых столов, похожих на разделочные, на стеллажах лежал театральный реквизит – трупы и их фрагменты. Фрагменты находились и в углах. В нескольких ваннах, вделанных в пол, плавали тела. При необходимости их вынимали с помощью лебедки. Повсюду стояли баки с крышками и надписями – сердце, почки, мозги, гениталии.
- А зачем все это? - шепотом спросил Петр.
- Наглядные пособия, - меланхолично ответил студент, заметив волнение Петра.
Он указал на ванну, где плавали руки и ноги. Узнать свою по татуировке труда не составило, и, получив денежную купюру, студент выловил ее трезубцем, вытер полой халата, завернул в целлофан и перевязал бечевкой.
Когда со своею ношей Петр вновь появился у ворот, к нему бросились рассерженные сестра и зять: почему не предупредил о выписке? Петр не ответил, не желая вступать в призрачные сношения. Зять порывался что-то сказать, но сестра одергивала его. Наконец он прорвался через колючую проволоку предостережений.
- Ты извини, Петруша, я все понимаю, но зачем тебе байк? Продай, – просил он, заботливо усаживая Петра на заднем сидении «девятки». – Пока ты воевал, я ходил за ним, как за ребенком.
Петр попросил подвезти его к Насте. Сестра рассердилась.
- Она предала тебя! Она не стоит тебя!
- Да кто ж знает, кто сколько стоит?
Пафосная эта фраза отливалась долгие больничные часы и отлично  пресекала объяснения с сестрой.
- Байк продашь? – не отставал зять, когда доехали, и Петр самостоятельно выбрался из машины.
- Костылями обойдешься, - ответил Петр, оставляя их в машине, которая по его требованию тут же уехала.
Выгребая протезом, как циркулем в сторону заветного дома, Петр грустил – даже близкий родственник намекает, что в этом мире ему делать уже нечего. Стоя перед домом, он тянул – не начать ли с Макса? Прийти, поговорить – страшно поговорить, шепотом, но особым – на предельных тонах. Он представил, как затем ногой он ширяет  ему в тему – в самую середину рыла. Или сперва все-таки – к источнику? Так и решил – прежде казни поведать ей в самых трагических видах – кто привел его к нынешней плачевной точке. А потом…
Взбираясь на третий этаж, он изрядно потел. И вот – дверь долой, но некогда самые дорогие черты – на замке. Разве что ледяное удивление. Войти не пригласила, и это раззадорило. Он открыл рот, который прежде издавал удивительные слова нежности и поклонения, и грянул размеренный лай:
- Шлюха! Дрянь! Проститутка! Шалава! Подстилка!
На лице девушки заиграли краски недоумения, отчаяния, ярости, горечи и обиды. Она рванулась, но не к гостю, а в смежное пространство – к лестнице, что-то схватив с подзеркального столика. Одолев лестничный марш, она вдруг остановилась, и цунами слов обнажил ужасающие вещи. Не было измены! Падения тоже – не было! А была обычная клевета! И приманка в виде красной машины. Только захоти! Потому и не приходила в  больницу, что он, ее принц, поверил навету завистников, и его увечье – это внешний знак его падкой на клевету души.
- А теперь! А теперь!! Еще сомневалась, дура!
Петр опешил – какая мысль! Но девушке  было не до него – захлестывал гибельный сель эмоций, и в следующий лестничный марш она бросилась как в омут. Сквозь окно межэтажной площадки Петр видел, как Настю вынесло из подъезда, как ворвалась она в красную машину, и через мгновение с колесным визгом стартовала в неизвестность.
Некстати (или кстати?) вспомнилось: писала на войну, что пошла на курсы экстремального вождения, однако но со всею ясностью за бурным парадом мыслей в тишине заднего плана кучкой кала легло подозрение – будто ждала она отмашки, чтобы пасть и принять паскудное предложение. (О том под сурдинку шепнул и ключ зажигания, оказавшийся под рукой в самый нужный момент).
Пока спускался, потел, как давеча поднимался, так что скамеечка у подъезда пригодилась, хотя делать здесь было уже нечего.
Через четверть часа такси высадило его возле дома Гнойера. Красная машина стояла на стоянке. Петр сел на скамейку – собраться бы с мыслями и понять – зачем он здесь. Но мысли не слушались – совались, как кроты. Если уж казнить – размышлял -  то именно ногою; но ведь навалятся оба, отнимут. Вот стыд! Он порылся в мотивах – сплошная мелочь. С такою будешь неуверен и некстати задумчив.
Он обернулся по сторонам, ища – где бы выпить. На противоположной стороне улицы оказался магазин «Продукты». Но в этот момент над головой возникло движение. Это на свой балкон выбежал Гнойер (торс его был гол), и ликующе заорал, раскинув руки. Затем скрылся.
Выпить тотчас расхотелось. Ему вдруг стало ясно: вот он бежал по дороге и вдруг с размаху лицом – в  стену из стекла. Он бьется, царапается, и только видит там за стеклом краски жизни, а он приговорен быть по эту сторону. И даже убийство обидчиков не вернет ему тех красок да еще отберет последние.
Возле машины Настя. Ее летнее платье развевалось на легком ветру, а под его подолом уже гнездился самый страшный грех. Она села за руль. Особенное было выражение лица – не падшей женщины, не продажной, нет – выражение практичной хозяйки жизни. Пронеслось в голове - с потерей чести она освоилась быстрее, нежели он с потерей ноги. Он встал со скамейки и сделал в ее сторону шаг, но полнота впечатлений была столь обширна и многообразна, что он обмочился. Бессильно с дрожью в коленке он вернулся в исходную позицию. Из подъезда как раз вышел сияющий Гнойер. Некогда худощавые видимые части тела его товарища покрылись пленкой жирка, пленкой сытости и успеха.
- Подбрось к магазину, котенок.
- Мне в другую сторону! – был жесткий ответ.
- Да платье тебе домой принесут! Только свистни.
Она уехала, даже не взглянув в его сторону, и все равно Гнойер был безмерно доволен собой. Забравшись в свой черный кроссовер, он уехал.
…Спустя полчаса в магазин входил Петр. Для размашистого протеза двери оказались узкими, и на шум (словно втискивали шкаф) вышел хозяин. Его черты еще дышали внезапно пролившейся близостью. Узнав старого друга, он исполнил мимикой радушие. Знамя своих делишек он нес с гордостью, как и свою подозрительную фамилию. Однако страшок уже мелькал в чаще его мягких тканей.
- Привет, Петро. Прекрасно выглядишь.
- Привет.
Вниманием Макса завладел сверток, который Петр положил на прилавок и теперь деловито разворачивал. Макс напустил на себя ироничность, но когда показалась мертвая плоть, Гнойера забрал ужас.
- Это моя нога, - начал эпическим тоном Петр. – Она ходила моими тропами или наоборот – я ходил ее тропами – уже не важно. Важно, что она шагала там, куда боялась твоя трусливая душонка. Зато не боялась косить под гея и гадить. Ты понимаешь? Искушение должно прийти в мир, но горе тому, через кого оно приходит. (Полковой поп, жиденькой бородкой похожий на царя Гороха, много говорил интересных фраз, но понравилась и запомнилась именно эта.)
Петр по-хозяйски разглядывал на стекле прилавка с образцами бижутерии совершенно голый свой аргумент.
- И вот теперь она пришла поучить тебя уму-разуму.
Он приподнял ногу за щиколотку как окорок. Знать бы Гнойеру, к чему это ведет. Схватив ее как палицу, Петр замахнулся ею, и холодная мертвая коленка пришлась по его бледной стороне лица с такой силой, что мягкие кожные покровы онемели, как если бы коленка была живая. Это отрезвило, и трясущийся Гнойер отступил, не чуя ног.
Разметав пару витрин, Петр, волоча свое орудие за щиколотку, покинул магазин. Откуда-то сбоку мчалась сирена, и вот сверкающая как новогодняя игрушка машина остановилась перед магазином. Петр отступил за колонну – встреча с ментами не входила в его ближайшие планы – хоть и беспозвоночные, они как никто умеют опошлить и замутить прозрачное состояние заката, какому уже не перейти в восход.
Торопливые шаги отсекла хлопнувшая дверь. Потом открылась, и послышался серенький голос Гнойера.
- Нет-нет, заявлять не буду… все в порядке… это личное… бабу делим. Спасибо, капитан. Вот, возьмите…
Менты уехали, а Петр с разряженной обоймой души двинул прочь, приветствуя внезапную оригинальную мысль: Настя столь хороша, что в ней впору поместиться всему сразу – и измене, и любви, и его ноге. А если она осыпалась из-за него, из-за него же и воскреснет.
«Только бы простила». Ежели взвесить потери, то она потеряла больше. Эта мысль, на все лады устроившая в мозгах попурри, привела его к дому Насти. Великодушие согрело лучше чем стакан водки. Машины у подъезда не было. Он устроился ждать на скамейке под пышной, давно отцветшей сиренью, решив – будет сидеть вечер, ночь, день, неделю, месяц – сколько потребуется – вплоть до смерти от истощения – лишь бы получить прощение.
Девушка явилась гораздо раньше. В синих сумерках перед домом остановилась карета скорой помощи. Из нее с помощью врача в синей спецовке вышла Настя: в рваном платье, в крови, в перевязках и пластырях. Микроавтобус отъехал, но не сразу: из открывшейся двери донеслось.
- Вы забыли, сударыня.
Молодой врач бросил ей колесо, которое подкатилось к самым прекрасным на земле ногам, которых не портили даже кровоподтеки. Это был автомобильный руль. С ним, слегка шатаясь, она направилась к подъезду. Тут и загородил ей дорогу Петр.
Сцена была немая, но как она кричала: он с ногой и без ноги, она – с рулем и без машины.
На следующий день где-то на обочине жизни они выкопали яму, в которую сложили отрезанную ногу и закопали. Сверху водрузили руль, постояли и вместе ушли. Однако помирила их не могила, но событие, перед которым нога и руль померкли: в столицу на конкурс Макс Гнойер Настю не взял, оставив ей в утешение  беременность маленьким Гнойером. Когда ему доложили, он сослался на психическую травму, нанесенную ногой, и прямо из Москвы уехал лечиться в заграничный санаторий – по слухам, с очередной фавориткой. На семейном совете аборта решили не делать - все-таки одно дело ампутировать ногу или автомобиль, другое  дело - ребенка.
Байк Петр не продал – оказалось (entre nous) ездить с протезом все же проще, нежели летать, как Маресьев.


Рецензии
Рассказ "Без ноги", а на самом деле об ампутации чего-то внутреннего, что причиняет боль не меньше физической, а, скорее,в разы больше. Хорошо, что невероятное напряжение сменилось на "хеппи энд"... Как в хороших сказках о любви.


Лидия Мнацаканова   03.05.2020 13:32     Заявить о нарушении
Впервые меня занесли в список певцов ХэппиЭнда. Они подранки, такими и родились, как и заложниками пирровых побед. С ув. Н...

Никей   03.05.2020 14:35   Заявить о нарушении
Никей, спасибо, я написала эти слова в самом хорошем смысле! Переживала за героя, у Вас он без ноги, герой моего стихотворения горбун, я жалеющая людей... Особенно, когда есть предательство любви. Помирились, облегченно вздохнула. Любимая моя сказка "Злая судьба", почему-то вспомнила ее...
С уважением
и пожеланием успехов в творчестве и жизни,

Ли

Лидия Мнацаканова   03.05.2020 16:07   Заявить о нарушении
Быть бы нам с Вами литературными ампутологами. Н...

Никей   03.05.2020 16:16   Заявить о нарушении
Вообще, Вы умница...

Никей   03.05.2020 21:06   Заявить о нарушении
На это произведение написано 68 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.