***

ЛИБРЕТТО ДЛЯ ПОХОРОННОГО МАРША

Пазик остывал. Дряхлый, отекший стеклом металл, выглядел нелепо посреди поля, покрытым белым кафелем снега. В распахнутых дверцах зияла пустота, и жизнь в машине угадывалась, лишь по рвущемуся как джин из бутылки теплу. Наискосок дверцам дышали следы, там, где они оканчивались, стоял с расстегнутой ширинкой прапорщик СА, и выводил каракули на уже завечеревшем снегу. Сочная медь баритона*, зажатого подмышкой, отстреливалась освежеванными зайчиками. Облегчившись, прапорщик обернулся к  закату и пьяно осклабился. Его правый глаз цвел фиолетом, а вздутая верхняя губа показывала исподнее. Шумно икнув,  он просипел в автобус:
- Капель, а капель? Слыш-ка!? – он бросил инструмент на грудь, затем, ловко вывернув из кармана мундштук, сунул в воздуховод и выдул несколько тактов из «Джентльменов удачи». Едва вырвавшись, звуки примерзли к воздуху.
- Ну, ты козел Груздев, ну козел!.. – донеслось безобидное из автобуса. Это был голос капеля - капельмейстера полкового оркестра капитана  Жадова. Его крепкое, сорока лет от роду  лицо, держало щуплый носик, круглый, в ущерб, подбородок с ямочкой и вспухшие, словно животики рожениц, щечки.
- Фью-фью-фью…фьюфыррр-ю… – выдул Груздев еще пару тактов.
-Ну, кончай Груздь. Кончай, говорю…балбес! – по-командирски окрикнул капель. Груздев, наконец, подчинился и лениво закособочил к машине. Поле, глазурованное закатом, тянулось к горизонту, туда, где сивел небесный мох, и чернильной кляксой простывала темная российская деревенька.
- Капель!- прапорщик поперхнулся, -а-а-жись опоздали, а?!
- А может в деревуху подскочить, узнать наверняка? – озабоченно буркнул старший прапорщик Жук, лупоглазый белорус с мышиным лицом. Жадов ощупал живот, и скомандовал:
- Крюковский, дуй в деревню!
Водитель автобуса, рыжий в грязной пилотке солдат, вздрогнул. За автобусными окнами, раскинув во все стороны света конечности, лиловел «мертвец» - средняя полоса России. Злой февральский ветер шарил по омертвелой поверхности в надежде на живое, но усилия его были тщетны, и он выл от досады и скуки, шныряя промеж старых автобусных шин. Хотя если бы он заглянул чуть выше, внутрь «пазика», то увидел бы полковой оркестр Н-ской части, почти в полном составе. А  именно: шестерых солдат, четырех прапорщиков и одного капитана с крепким лицом.
-В деревню! В деревню надо…- загомонили  прапорщики. Солдаты молчали.
Село встречало «пизанскими» заборами и хриплой собачьей заливью. По краям худосочной улицы старели пашенного цвета хаты, и горевали, оживляя придворную утварь, вороны. Людей видно не было.
- Унесли, - с досадой произнес капель, - эт черти, унесли…
- Ща узнаю,- бросил Демченко, выскакивая из автобуса. Собаки захлебнулись лаем. Минут с пять прапорщик безответно стучался в ворота ближайшего дома. Вдруг, у соседей лязгнула дверь и из него выплыла  старушонка. Демченко ринулся к ней мальчишкой.
- Точно, унесли. Вернее увезли, на тракторе…- выпалил он по возвращению. Дорога за распадком косела, скрывая разбросанную еловую зелень.
-Д-да…- протянул озадаченно капель, - вот тебе и ну вот.
-Крюковский!- давай на кладбище!
-Точно, на кладбище - загалдели прапорщики.
Ехали тяжело. Громыхал инструмент, болталось за окном поле, и покорно постанывало  железо машины. Спустя с полчаса, встали.
-Прибыли что ли, - ожил капель.- Ну, кто пойдет? Демченко, давай…
Солдат Сашка хакал на окно, стараясь не шуметь. Стекло таяло, смерзалось в хрусталь, снова таяло и вновь застывало. Мороза хватало. За окном корчились от холода костлявые березы и  валились на бок кресты. Засыпанные снегом оградки были тихи и печальны. Ближе, там где колыхалось облако пара, стоял гроб. Возле гроба толпились люди. Аккуратно, но с упорством, толкали друг друга, двигались вправо, влево, вытянув шею, пятились, варежки мяли, трогали шапки, шаг, два, три вперед, вдыхали мороз, глаза прятали, искали, смахивали слезы, говорили: слово, два, три, кто-то долго, улыбались горько, в рот во весь, жевали, сплевывали, ждали…Кого хоронили из-за толчеи видно не было.
- Капель…, еще не клали, успеем…ну и все как положено!- влетел запыхавшийся Демченко.
-Погоди-ка, -Жадов поднял живот и тяжело шагнул в дверь.
«Бабаню не так хоронили» - вдруг вспомнил Сашка. Цветов больше было и плакали громче…Мать ревела, соседи…» Стекло вновь замерзло. Позади Сашки мечтал Вовян. Мечтал о Кате, пышной как доспелый хлеб Катьке. От воспоминаний о ней внутренности сжимались. Вчера от Катюхи пришло письмо. Бумага пахла казенным и чем-то. Писала о школе, как Пасху праздновали, о том, что скучает… В это Вовян не верил. Коса у Катюхи струилась меж грудей, а обантованный хвост терялся чуть ниже талии. Вовян помнил Катю. Было у него к ней что-то…, но что он пока не понял.
У дверей шумнуло и вырос живот. Поместившись, Жадов хлопнул в ладошки.
-Отлично. Играть не будем – так положат. А беленькую дадут, я договорился. Не зря ж мерзли…
-Н-ну капель, ну даешь!..- загомонили прапорщики.
-Капель, а потом, как?..
-К лесу, ага, за поворотом…
-Капель, ну ты…
-А то…
Демченко обернулся к солдатам.
- Мужики, ток серьезно. Сегодня не пить, повременить до следующего. Сейчас в казарму сразу, застукают – сами знаете…
-Да ладно, - замычал Груздев, - кофтнут малехо, луком закусят и ни чо…
- Так, Груздь, - капель напрягся,- прекращай, влетят – кто отвечать будет? Так, все…
Солдаты молчали.
-Кто по нужде?- оживился Жук.
- А в автобусе, слабо?! - ржал Груздев. Водила кисло улыбался.
За окнами костенел мороз, стучала о гроб земля и смачно откаркивались вороны. Вокруг ямы шли люди, а в небе черным сквозь серое рос мох.
Снег у дверей заскрипел и появилась усталая женщина с портяной сумкой в руках.
-Примите-ка. Тут и лучок и яички…Вобщем, как надо все, помяните там…Капель покраснел и участливо поплыл с сидения. Его опередил Демченко:
-Спасибо Вам, - пробубнил он, принимая авоську, - может до деревни кого подвезти!? Женщина исчезла. За дверцами искрящийся мороз всасывал темное автобусное тепло.
В часть ехали шумно. Гуляли по салону руки, как бы невзначай по очереди распахивали авоську, заглядывали…
-Нукате, нукате?..
-Да, «русская», не вишь, что ль!
-Капель, он щас  пробку-то зубами, зубами…
-Да иди ты!
Гоготали, сглатывая накатившую слюну. Километров через тридцать остановились, съехав в небольшой скучный лесок. Засуетились, громыхая стаканами и канетелясь с пробками.
-Так, только не все, не все!..,- нервничал капель,- Груздь, балбес, получишь у меня!.. Груздев лихо отсвечивал «фонарем».
«Хоть бы глоток дали,- злился  Сашка.- Не было бы ничего. Обида сосала под ложечкой толстыми липкими губами.- В первый раз что ли..»
 Опьянели скоро. Спорили матерно, брызгая слюной, ржали до икоты. По бордовым шеям, словно пытаясь порвать кожу, носились кадыки.
-Сыр,- вскрикнул вдруг Демченко, ковыряясь в сумке,- надо солдатам отдать.
-Точно, солдатам надо!..,- загомонили прапорщики. Солдаты слабо отнекивались.
  Закурили. Дым, покачиваясь килевою качкою, поплыл по салону. Вовян  смотрел в окно. За окном стояла, вскинув вверх, молочные руки Катька и медленно стягивала с себя легкий сарафан. Вовян боднул воздух головой и, обтерев о шинелку вспотевшие ладони, нервно сплюнул.
Прапорщиков развезло совсем.
-Ка-эль, слышь, каэль,- голова Демченки болталась,- каэль, а знаешь шо, щас сыграем. За упокой сыграем!
-Ну еще придумаешь,- отрезвел капель.
-Капель, надо. Понимаешь, человека нет? Нет… Надо, капель. За упокой…
-Давай Зубова*, из-за «угла», - вклинился Груздев, -Зубова, там-там-та-а-а-а.
-Так!- капель пошел пятнами,- завязывай Груздь. Кончай, говорю!..
-Не-не-е, Шопена, только Шопена!- гудел тенорок Демченки.-там-там-та-дам…
-Зубова! Зубова, давай!..
-Так, прекратить!!
-Капель,- затеребил Жадова за рукав Демченко, -три минуты. Только три минуты и все. Мужики!- он обернулся к солдатам,- Шопена, мужики. Токо в пиано, мужики, в пиано!.. Он вскинул корнет.* Загремели инструментом. Продувая «машинки», слюнявили мундштуки, звякали тарелками.
-Шопена, мужики! Так, капель…При-атовились! С первой цифры! Так, моя отмашка…так, только в пиано мужики, так капель…и-и-и!
Демченко бросил руку вниз и, донельзя сфальшивленный Шопен рванулся из труб, застонал, зазвенел автобусными стеклами…
В часть прибыли к ночи. Развозили по домам пьяных вдрыбадан прапорщиков. Демченко идти сам не смог. Его под руки довели до квартиры, прислонили к двери и, позвонив, с гиканьем скатились по ступенькам.
В казарме было пусто - рота ушла на вечернюю прогулку. В дырявом дыму казенного пространства зеленела тоска, показывали время настенные часы, смешивая мерное тиканье со стоящим в ушах стоном похоронного марша.

(Случилось так, что во время службы в СА, я участвовал в военно – полковом оркестре. Иногда нас приглашали на похороны…)