Мыслями. 4. пятница

Это лето выдалось необыкновенно холодным. Я был не против пасмурной погоды и прохлады, но даже мне к середине лета стало не хватать солнца, яркого света, купания в реке, загорания и прочих летних атрибутов. Хотелось ощущать на себе теплые лучи солнца, когда закрываешь глаза, и чувствуешь на веках жаркое прикосновение, которое со временем становится еще жарче, и кажется, будто ты сам скоро расплавишься и превратишься в огромный сгусток всеобщего желтого летнего тепла. Хотелось носить панамы и солнцезащитные очки, майки, искать тень повсюду и передвигаться по городу  короткими перебежками от одного ларька с холодными напитками к другому. Но такого этим летом не было. Редкие теплые деньки сменялись дождливыми неделями так, будто природа мстила за короткие мгновения людского счастья… Мы ходили в осенних ветровках и штанах, слово шорты было чем-то необыкновенным. «Шорты? Не, не слышал!»

Вообще-то, я не особо загонялся по поводу погоды. Я понимал, что даже, если было бы прекрасное солнечное лето, у меня не было бы возможности воспользоваться им так, как мне этого бы хотелось. Я не мог целый день проваляться на пляже или кататься с друзьями полдня на велике, а под вечер завалиться к кому-нибудь на дружескую посиделку просто потому, что я был привязан к своим суицидникам. У меня не было выходных,  и я не брал отпуска около трех последних лет, с тех самых пор, когда я стал одним их Хранителей. Это было, конечно, моим личным выбором, и я не мог кого-то в этом обвинять. Любой из Хранителей мог просто после окончания дела одного самоубийцы не браться за другого или, если совсем уж невмоготу или при крайней необходимости, попросить кого-то из других Хранителей взяться за того, кому он сейчас помогает. Месяц отпуска в году был прописан в том договоре, который каждый из нас подписывал при "поступлении" на эту "работу". Это было нашим законным правом, и многие пользовались им. Если договоришься с кем-то, кто мог тебя заменить, можно было даже продлить свой отдых. У меня не то, что не было, кого попросить – было, просто я никому не доверял своих подопечных. Я вообще в этой шараге никому не доверял, кроме Лары. Это первое. А второе – я просто не хотел видеть контраста между тем, как я живу сейчас, и тем, как живут нормальные люди, как я жил когда-то. С самого начала этого пути я решил не допускать мыслей о прошлом и будущем, я жил только настоящим в той степени, в какой это было возможно. Я боялся увидеть то, что я потерял, поэтому у меня уже три года не было выходных, не было праздников, не было отпусков и поездок к морю. У меня не было с некоторых пор прошлого. Его не было не по моей вине, но без этого прошлого мое будущее стало для меня не важным. Потому что того будущего, которое могло бы быть, больше не будет никогда.

В принципе, не задумываясь о жизни и работая в полную силу, я был даже по-своему счастлив. У меня была на этот счет своя философия, и я радовался тому, что видел свою нужность в этом мире, а так же  необходимость того, что я делаю. Да, это было не то, чем я мечтал заниматься, но это тоже кто-то должен был делать. Если у меня есть такая возможность,мне нужно выложиться по полной, чтобы хоть кто-то в этом мире мог осуществить свою мечту.

Единственным, что отравляло мою жизнь последние три года, были пятницы. Я их просто ненавидел. Во-первых, потому что утром в пятницу у нас был совет группы. Кит разносил нас в пух и прах, начиная с бедных Телефонисток, кончая Хранителями.  Мне обычно доставалось больше всего в силу понятных всем причин. Иногда доставалось и Ларе, особенно если мы сидели вместе. Он находил, в чем нас упрекнуть, а мы, как малые дети, должны были найти тысячу оправданий и поклясться, что обязательно исправимся. Я ненавидел эти утра. Но, если их еще хоть как-то можно было снести, вечера в пятницу всегда были невыносимыми. Каждую пятницу, так уж повелось с моих студенческих самостоятельных лет, я должен был ужинать дома. Мама готовила разные вкусности, от которых в пору моих голодных лет у меня сносило голову, а папа находил какой-нибудь интересный фильм, если по телевизору не шел футбольный матч, и мы всей семьей, как в старые добрые времена, сначала собирались все вместе за ужином, а потом за телевизором. Но  последние три года не было ни одного совместного вечера, который в своей логической последовательности доходил бы до фильма. Обычно все заканчивалось маминой истерикой, я уходил, громко хлопая дверью, и клялся себе, что больше не приду сюда в следующую пятницу. Но наступала пятница, и я шел, надеясь на то, что на этот раз мы все-таки посмотрим папин фильм.

Эта пятница началась как нельзя лучше. У Кита было хорошее настроение, и он не орал на нас так, как это обычно бывает. Он по-доброму журил своих подопечных, выставляя некоторых полными придурками, а над некоторыми просто незлобно посмеивался. Меня в этот раз он совсем обошел своим вниманием, даже ни разу не взглянув в мою сторону. Только в конце, говоря о списке «новичков», он обратил ко мне свой долгий, почти молящий, взор. Очередной «дохлый номер» остался один одинешенек, никто не хотел портить свою репутацию и связываться с ним… У меня не было репутации, и я не был карьеристом, Кит знал это, поэтому, даже не читая его мысли, я отлично понимал, что он от меня просил. Я просто кивнул ему, он улыбнулся и протянул мне досье на этого человека.  Это было не похоже на Кита, обычно он говорил со мной довольно резко и высокомерно, чаще всего в приказном тоне. Я был в недоумении, что могло с ним произойти. Закончив собрание, Кит подошел к Ларе, и только тогда меня осенило. Конечно! Только Лара могла так подействовать на него. Она спокойно улыбалась в ответ на его слова и легонько кивала головой. Снисходительность. Она снова стала принимать ухаживания Кита. Она жаждала счастья, и, устав ждать его от меня, решила попробовать найти его где-нибудь в другом месте. Ну что ж… я только за. За счастье.

Быстро пробежав глазами досье, я решил, что займусь им после сегодняшнего ужина. Даже если все закончится фильмом, у меня есть время. Новенький был престранным экземплярчиком, который жил скорее ночной жизнью, поэтому я мог безнаказанно не заниматься им сейчас. К тому же мне нужно было показаться на работе. Чтобы  не вызывать никаких подозрений у  людей, я устроился на обыкновенную людскую работу. Я работал в пиццерии на доставки пиццы. У меня был свободный график,  и я не был привязан к одному месту, что позволяло мне попутно следить за своими подопечными.Эта работа даже почти мне нравилась.

 Обычно у Хранителя был один, максимум два человека в одно и то же время. Я, как ненормальный, старался охватить необъятное. У меня обычно за один раз было три-четыре подопечных. Один – офисный, другой – чей-нибудь, какого-нибудь Хранителя, который попросил меня на какое-то время подменить его, и остальные, один или два – личные, те, которых я находил сам, и помогать которым мне было разрешено самим Мексиканцем.

К этой пятнице я разделался со всеми своими суицидниками. Они теперь хотели жить, и я был почти счастлив. Лишь мысль о вечере отравляла мое существование тем больше, чем быстрее он приближался.
За эту неделю я очень устал и больше всего боялся, что по дороге к родителям найду кого-нибудь в убийственном состоянии, меня тянуло к данным объектам каким-то невидимым магнитом. С другой стороны это избавило бы меня от семейного ужина…

Нет, на самом деле я любил свою семью. Очень. Любил своего солидного серьезного отца, человека с прекрасным чувством юмора, огромным жизненным опытом и превосходным образованием. Он был человеком большой души, удивительный добряк, любящий детей, их визги, крики, беготню, верящий в людей, в то, что они могут поступать правильно, просто иногда у них это не получается. Больше всего я гордился именно своим отцом. Самой большой моей мечтой, мечтой всей моей жизни, было желание стать таким же, как он. Я хотел спасать людей, хотел, как отец, сказать свое слово науке, хотел быть великим хирургом. Но этого не произошло. Я не оправдал надежд отца и не исполнил свою заветную мечту. Но все равно я был похож на него. Повадками и улыбкой, манерой разговаривать и шутками. Мама всегда путала наши голоса по телефону, и говорила о том, что в молодости отец был совсем таким же на внешность. Я был в него – высок, худощав, подвижен. Как у него, у меня были ямочки на обеих щеках и очень тонкие губы. Мы были с отцом сильно похожи, только вот глаза у него были голубые, а у меня карие – мамины, и цвет волос бы тоже больше от мамы,слишком темный, хотя в нашей семье никого, в принципе, не было светловолосого.

Отец и мать были совершенно разными людьми, но удивительно подходили друг другу. Как части одной мозаики, они, казалось, были созданы именно друг для друга. Маму невозможно было не любить, и я безумно ее любил, но совсем не так, как отца. Она была всегда немного педантична и строга. Убежденная эстетка, ей обязательно нужно было, чтобы все было так, как она задумала. Думаю, именно эта черта характера и не давала ей примириться с мыслью о том, что я не тот, кого она воспитывала. Воспитывала одного, а вырос совсем другой  мальчик, не вписывающийся в семейную идиллию медиков-биологов.

 Мама очень вкусно готовила,  красиво одевалась сама и одевала нас с папой. К гардеробу сестренки она тоже до определенного возраста прикладывала руку, но сейчас это уже в прошлом. У нее был безупречный вкус, и на людях она никогда не говорила лишнего. Молчалива и серьезна. Мама всю жизнь проработала преподавателем. Сначала в школе, потом в университете. Она читала лекции по молекулярной биологии. Мне кажется, ее профессия во многом и повлияла на то, кем она стала в плане личности. Студенты любили ее, возможно, и она как-то по-особенному любила студентов. Хотя она скорее любила биологию, науку, которой она больше поклонялась, чем изучала. Она обожала узнавать что-то новое в своем предмете, обожала рассказывать об этом своим ученикам. А они обожали ее, потому что студенты любят увлеченных, умных преподавателей, уважающих себя и других. Мама была именно такой. Я гордился своими родителями. Жаль, что они не могли гордиться мной.

Санька, моя младшая сестра, представляла собой странный симбиоз папиных и маминых черт. Это касалось не только характера, но и внешности. У нее были темные волосы и голубые папины глаза, зато губы были как у мамы, полные, красивые. Коротышка,  как мама, она была слегка полноватой и постоянно сидела на диетах. Веселая и улыбчивая, как отец, она не доверяла полностью людям, как мама, - истинная дочь своих родителей. Санька училась у нас на первом курсе медицинского университета и грозилась, что станет диетологом. Мама была категорически против, отец молчал. Из-за того что я не стал хирургом, у нее не было достаточной свободы, чтобы заниматься тем, чем ей хотелось. Но она мужественно сопротивлялась и не собиралась сдаваться. Я верил в нее, поддерживал, как мог. С сестрой у нас никогда не было натянутых отношений, мы жили разными жизнями, никак не затрагивающими друг друга. Даже с детства нас мало что объединяло. Санька родилась, когда мне было шесть лет. Когда я подрастал, она конючила мои игрушки, и я был счастлив тем, что мог унять ее чем-то, кроме себя. Она не посягала на мою свободу.  У меня и у нее были разные друзья, мы были просто соседями по квартире.
Тем не менее, за свою сестру я был готов снести голову любому, и знал, что она не будет равнодушно стоять в сторонке, если дело коснется меня. Мы никогда не говорили о своей любви друг другу, но я знал, что она разделяет мои чувства. При всей моей замкнутости последние три года, притом, что Санька никак не могла понять мотивов моих поступков, хотя очень пыталась, она всегда защищала меня перед мамой, когда они были наедине. Она была уверенна, что все не просто так. Но оправдывая меня, она никогда не забывала о маме, которая никак не могла смириться с моим выбором. Санька верила, что однажды я перестану молчать и все объясню. Я же знал, что этого никогда не случится.

Чем ближе приближалось время ужина, тем чаще екало мое сердце. Это была каторга слушать мамины упреки, видеть соглашающейся с ней, непонимающий взгляд отца и сестры и молчать, придумывать отговорки и отшучиваться, прикидываться  повесой и весельчаком. Почти перед самым моим выходом из дома пришла Лара. Она как всегда тихонько постучалась, громко думая о том, как это ужасно - жить на чердаке.

- Я ненавижу эти твои лестницы! – сказала она, переступая порог. У нее была манера со мной не здороваться. Я поджал губы и заулыбался. Я был рад Ларе.
- И тебе здрасте. Вообще-то лифт работает.

Лара презрительно фыркнула. Тема лифта даже не обсуждалась. Я был единственным ее другом, который настаивал на том, чтобы она боролась со своим страхом. «Естественно, – ответила мысленно на мой монолог Лара, - ведь ты единственный, кто виноват в том, что я их боюсь!» Перед нами стали сменяться картины нашего детства. Наша девятиэтажка. Пустые лестничные пролеты, и мое предложение проверить, смогу ли я быстрее лифта спуститься вниз до первого этажа… «СТОП!» Лара быстро отбросила все эти мысли.

- Страху я тогда натерпелась.
- Сколько нам тогда было? Пять? – спросил я.
- Кажется, даже меньше. Мне точно. Кто за нами тогда следил? У твоей мамы были занятия в школе, наша - всегда была за полную свободу действий…
- Даа... – медленно протянул я, и мои мысли снова потекли в прежнем направлении.

Именно эта свобода сделала с нами злую шутку однажды… «А где тогда был…?» - спросил я ее мысленно, стараясь избегать имени, которое она и так поняла.  У Лары кольнуло где-то между ребер, и сдавило горло. «Кажется, его наказали за соседскую кошку, которую он чуть было, не спустил с пятого этажа…» « Да-да. Точно», - подумал я. У меня тоже сдавило горло, и я решил сменить быстро тему разговора. Нужно держаться подальше от всех этих воспоминаний.

- Ну Кит меня сегодня удивил, честное слово. Не ожидал такой неожиданности, прости за тавтологию.
- Он хороший на самом деле, Фил. Очень внимательный и добрый, он неравнодушный, как ты говорил, просто вся эта система не позволяет ему быть сентиментальным.
-Да да да. Я все понимаю, оправдывать людей ты мастер, но прошу, давай ты будешь петь дифирамбы Никите не в моей квартире, ага?

Лара закатила глаза.

- Зачем ты пришла? Просто так?
-Нет. Я хотела попросить тебя об одной девушке, – в мыслях Лары появился образ миловидной брюнетки с короткими вьющимися волосами. Девушка, на вид шестнадцати лет, была очень печальна. – Она пришла ко мне вчера, рассказала немного о себе…
Лара мысленно припомнила весь разговор. Ничего особенного, девушка жаловалась на то, что ее мысли о прошлом и воспоминания не дают ей жить дальше. Типичная история любовного расставания. Теперь настала моя очередь закатывать глаза.

- Ей нужно помочь, Фил, я чувствую это.
- А что же твой восхваляемый достопочтенный, добрый и неравнодушный Кит? Сказал, что это все ерунда девичья на постном масле, и ты не нашла доводов, чтобы его переубедить?
- Роль ясновидящего тебе не идет, ты в курсе? Рожей не вышел, – сказала раздраженно Лара.

 Значит, я попал в точку, если Лара начала хамить.

- Напомню, - так же раздраженно ответил я, - что эту роль выбирал не я, ага?!

Лара отвернулась и закрыла лицо руками. Она всегда так делала, чтобы не заплакать. Я перегнул палку,снова, ударил лежачего по больному месту.

- Прости. Что там с девчонкой? - я попытался вернуть разговор в прежнее русло, обходя наши острые совместные углы.

Лара шмыгнула носом и подняла голову. Ей было трудно ответить мне, она была обижена.

- Прости, Лар! – я подошел поближе, - я сказал сгоряча. Прости. Что там с девушкой? - я снова сделал попытку уйти от этого печального недоразумения.
- Она пропала, обещала прийти сегодня и не пришла, ей не помог разговор со мной.
- А Кит?

Лар злобно подняла на меня свои глаза, чтобы спарировать удар, если я снова начну иронизировать. Но я был серьезен. Она немного смягчилась.

- Он не нашел в ней ничего занимательно-опасного. – саркастично пролепетала она, театрально взмахивая руками и качая головой. - Сказал, что с мыслями у нее все нормально, она адекватна и последовательна. Но я чувствую. Понимаешь? Чувствую, что ее ждет беда!

Все это казалось бредом. Причем полным. Впервые в жизни я был полностью солидарен с Китом. Только вот как бы это сделать, чтобы Лара не догадалась..Но я опоздал, она прочитала мои мысли раньше, чем я успел среагировать и подстраховаться - перевести их на нейтральный предмет, подумать о хорошем. Она даже не столько прочитала их, сколько прочувствовала, тонкая женская натура…

-Я пойду.
-Стой! Я... – «...не могу дать тебе уйти вот такой обиженной» - закончил уже мысленно я свою фразу.
-Я рада, что у вас с Китом есть хоть что-то общее. – с грустью добавила она. У меня снова кольнуло где-то в грудной клетке. Чертовы чувства! Тонкий подтекст на наши несложившиеся отношения просто вышиб меня из нормального состояния.
- И ты снова опаздываешь к родителям. - заметила Лара.
- Что?! Сколько времени? О, нет!!!!Лара!!!
- Это справедливое возмездие. – с грустной улыбкой констатировала она – Всем привет и спасибо за непомощь.
- Может, ты поедешь со мной? – с надеждой спросил я – Мои будут рады.
- И переключатся на меня и ... Леву. И почему ты бросил универ?
- Ой, давай только не ты будешь меня об этом спрашивать! Еще целый вечер придумывать ответы на риторические вопросы.

Мы вместе дошли до нашего старого квартала, я еще раз спросил, не хочет ли она зайти, и, распрощавшись с Ларой, забежал в подъезд. Перед дверью я резко выдохнул и быстро зашел в квартиру. Все уже заждались.

Из кухни доносился необыкновенный аромат. Мама приготовила все то, что я люблю – запеченная курица, картошка с грибами, несколько салатов.

- Так все, садимся! - донеслось с кухни.

Все уселись, и начались задушевные беседы о том, как у кого прошел день. Санька, чтобы спасти меня и семейный мир, завела шарманку сначала на институтскую тему, а потом ловко перевела ее на вопрос о вреде и пользе сырых продуктов.

- Люди вообще не хищники, – говорила она, накладывая салат – докажи, пап? У нас нет необходимых кислот, чтобы перерабатывать мясо так быстро, как это делают хищники, и оно
- Фу, перестань, Саня! – перебила ее мама – вообще-то мы собрались на кухне, а не в ординаторской местного хирурга.

Я засмеялся.

- Тебе на эту тему нужно поговорить с Ларой. Вот она бы тебя поддержала!- заулыбался я.- Я приглашал ее сегодня прийти, но у нее дела.
- А она веган? до сих пор? – спросила Санька
- Вегетарианка, - сморщившись, выговорил я, - если мне не изменяет память.
- Это не одно и тоже?
- Она там же и работает?  - одновременно с Санькой спросила мама – в этой службе, как ее бишь? Психологической помощи?
- Да, там же, – кивнул я и, обратившись к сестре, ответил уже ей – это не одно и то же. Вегетарианцы просто не едят мясо, у веганов все сложнее.
Я хотел продолжить эту тему, хотя и не был любителем подобных разговоров, чтобы мама не продолжила свою. Но она не унималась:

- И что ей нравится?

Санька тяжело вздохнула.

- Ну да,нравиться, а что?
- Ничего. А как там Лева? Нет изменений?
- Все так же. – ответил я.
- Его держат в той же клинике, что и раньше?
- Да.
- И никаких сдвигов? Он так ничего и не помнит?

Я пожал плечами.Эта тема была у нас с Ларой запретной, и в моей семье это прекрасно знали все. Мы болезненно воспринимали все, что было связано с Левой.

- Когда ты был у него в последний раз?
- Вчера.
- И как он?
- Так же.

Лева был братом Лары, моим одногодкой. Мы дружили втроем с самого детства. Этакая банда, не дающая покоя никому в подъезде. Сейчас Лева лежал в психиатрической больнице, на четвертом этаже нашего Офиса. Он ничего не помнил. И никого.

Мама запричитала.

- Бедные родители! Растили, растили сына, помощника себе на старость, а вон что получилось, самого приходиться досматривать…Ох, уж если бы ничего этого не случилось!
- Мама! хватит – перебила ее Санька. Папа молчал.
- Был бы рядом Лева, может быть, удалось повлиять как-то на твоего брата.
- Мам! – вырвалось у меня.
- Что мам?! – крикнула она, обращаясь ко мне. – Какую ты жизнь ведешь, скажи, чем ты занимаешься? Шляешься по улицам? А?!Что полезного ты делаешь?
- Я спасаю людей, – торжественно заявил я.

Если честно, то я в тот момент был готов все им рассказать. Вот так просто-запросто. И гори все синим пламенем. Мне настолько надоели эти еженедельные причитания, эти нравоучения, эти ироничные насмешки со стороны отца, что я бы почти выложил им все начистоту, но вовремя спохватился. Между тем сестра приняла мои слова очень серьезно, и подняла на меня свои голубые глаза. Мне нужно было как-то выкрутиться из создавшейся ситуации, и я добавил:
 
– От голода. Очень, по-моему, благородно.

Санька разочарованно отвернулась, она действительно до последнего верила в меня. Мама заголосила пуще прежнего. Началась истерика. Она говорила о том, что я позорю всю их семью, что ей стыдно говорить на работе о своем сыне, что я искалечил всю свою жизнь, что у меня никогда не будет хорошей семьи, потому что ни одна порядочная девушка не посмотрит на парня, который в 23 года разносит пиццу по квартирам... Мне оставалось только слушать. Я пихал в себя салат, и понимал, что начинаю путаться в маминых словах, мыслях, а также в  мыслях сестры и отца. Чтобы отвлечься, я стал вспоминать, как три года назад, учась на четвертом курсе пытался совместить учебу в мед. академии и деятельность Хранителя. Я ничего не успевал, жутко не высыпался, мои подопечные заканчивали жизнь самоубийством, и я в последний момент вытаскивал их из петли. У меня не было опыта, чужие мысли звучали в моей голове, создавая ненужный фон. Я путал их со словами и отвечал вместо слов на мысли своих знакомых. Это был ад. К концу года я был похож на выходца из Бухенвальда. Потом случился первый суицид, и я впал в депрессию. Через полгода я решил бросить свою учебу, и ад принял новые очертания...

В этот раз я совсем не нервничал. Думаю, упоминание о Леве охладило весь мой пыл. Да еще к тому же я действительно чуть было не проговорился… Я был совершенно спокоен и даже не пытался спорить с мамой. Ее от злости уже трясло. Я перестал есть. Потом встал из стола.

- Спасибо.

Папа и Санька, молча, смотрели на меня, а мама продолжала что-то говорить. Я закрыл глаза.

- Я больше не приду. Не хочу позорить вас, простите меня. Можете от меня отказаться.

Мама затихла. Я вышел в коридор, обулся и, попрощавшись, вышел.

Я слышал как мама, кипятясь, сказала, что это детская спесь, «придет как миленький».

- Он не придет. – сказала тихо Санька.
- Не придет. - подтвердил отец.

«Я действительно больше не приду». – подумал я и тяжело вздохнул.