Заветное желание Билли

- Ну, давай, выкладывай!
Спикер подмигивал ему. Без всяких вшивых сомнений он был уверен в своем пророческом могуществе. Ну, что он назовет – тачку, как у его босса, или виллу на побережье, а, может, как правильный парень, он ограничится ящиком виски?
Билли молчал.
 - Думай-думай, у тебя только один шанс!
Толстый живот Спикера разразился мелким смешком; смех шел из самой утробы и отдавался в каждой складке жира; Билли невольно содрогнулся. Спикер был доброй душой, вернее, добрым брюхом, и рубахой-парнем: каждого поймет, каждому поможет. Он был всемогущ. Этакая добрая фея с крыльями Пегаса и рылом свиньи. И все-таки пока все шло нормально. Вот они сидят на ржавой дамбе, здесь слышны все колокольчики вечера: плеск волн, звон рельс, крики чаек… Спикер говорит, что может исполнить любое желание человека – самое заветное желание – а в туманной темноте вспыхнули огни далекого поезда.
Спикер толкнул Билли в бок – какого черта он раздумывает? Нет, нормальный парень уже пять минут назад посмотрел бы ему в глаза и выложил все честь по чести, а этот рассчитывает и изворачивается, как баба, которой хитрость не дает поумнеть. Спикер не знает, насколько это опасно: толкать спящего на дамбе. Но Билли молчит. Если сейчас он назовет то, чего так упрямо требует Спикер, не останется ни его тупого удивления, ни его толстой рожи – все провалится, исчезнет: останется только Билли, созерцающий гнусного червя, который пожирает и попирает его сердце. Даже не червяк – это было бы все-таки утешительно – нет, просто Билли – один во вселенной – и лужа, в которой его сердце валяется, как проткнутый резиновый мяч. Было бы хорошо проткнуть его… Билли смотрел на то, как приближаются три огня; они стремительно неслись, давили, как пресс – еще немного, и они поглотят его своим огнем, как дьявольские печи. Да, в самом деле… проткнуть…
 - Я хочу, чтобы ты сдох, - сказал Билли тихо и задумчиво.
За одно запоздавшее мгновение у него в голове пронеслась вереница предположений насчет родившихся в брюхе мыслей, но удивительно – он не стал превращаться в сидящее на дамбе гнусное Брюхо, набитое злобой, завистью и прочими прелестями, он не пожалел, что что-то сказал. Он ждал, что сейчас его схватят за грудки, как, услышав мотор, ждут, что мимо проедет машина. Он о чем-то думал – думал полной грудью, в которую черной рекой лилась тихая, нежная стремительная ночь. Еще немного… и он поймет; он уже держит это в разжатой ладони, проткнутой вечерними огнями. Вот упаковка из-под сока – ее прикатил ветер; а вон там идут люди – у девушки голубой шарф, ее лицо… но оно уже потерялось в туманной мгле; стук ее каблучков проходит грудь насквозь, так… а вот и знакомое чувство – оставшиеся теплые дыры, как на бумаге, прожженной ласковым пламенем свечи; а вот ребенок – у него черные глаза, это видно и отсюда… розовая детская сумочка – за нее можно отдать жизнь и с ней весь мир…
 - Ты просто свинья.
 - Это верно.
Билли забыл, что речь идет о Брюхе, набитом злобой. Совсем. Свинья, отдавшая жизнь за розовую китайскую сумочку. Интересно, как это выглядит? Он берет девочку на руки и садит на плечо, чтобы она получше разглядела игрушки на витрине – вон ту, нет, вот эту! – и он толкает ногой магазинную тележку, отправляя ее в угол, где ее зловредные габариты не так опасны для ножек покупательниц.
Спикер смеется.
 - Ну, чего ты сбесился? Какая муха тебя укусила?
Билли становится стыдно. Спикер стоит позади и копается в куклах; у него очень серьезный вид; он хочет выбрать для девочки самую уродливую. Он так заботлив и мил. Своей мохнатой лапой он поддерживает хрупкий дворец магазина с игрушками, девочкой и Билли. А минуту назад Билли хотел его проткнуть.
Билли поднимается на ноги.
 - Мне пора.
Его ждут поезда. Какого черта он сидит здесь? Сегодня не праздник. Спикер всползает следом за ним. Качает головой.
 - Чудной ты парень.
Лучше бы сказал: «Дерьмо ты собачье». Добродушно. Разные бывают люди, бывают и такие подонки…
Билли кивнул: вот именно. Уже провалилось. Спикер обошел его. Билли услышал, как хлопнула дверца.
 - Эй, чудесник! Садись, подвезу! Слышишь?
Слышу. Если подойти и захлопнуть дверцу как нужно, его голова завертится и скосится набок, как у китайского болванчика. Если бы эта девочка была, он бы так и сделал; проще простого; самое простое на свете – не поверите – это проще, понятнее и даже как будто привычнее, чем одним ударом выправить рельс. Но ее нет. Она не умирает – она давно мертва. Дверца хлопнула еще раз. Но Билли уже не слышит мотора – кому тут заводить мотор, спрашивается? Сумерки растворились в ночи. Отражение фонаря вздрогнуло в волне, как подстреленная птица. Вот Билли – один во всей вселенной, а вот лужа – специально для него. Лужа – это и есть вселенная. Лужа – это и есть Билли.