Кто был не забудет... Часть 1

Армия - это целая жизнь. а любая жизнь рождает свою историю. Вот несколько услышанных, записанных, или где-то подслушанных...


БРАТ МОЙ

Привезли нас в учебку. В Пушкино, что под Ленинградом. Ничего, впрочем, особенно – учебка как учебка.  Привели в казарму. Огромная казарма – на триста человек. Аккуратненько всё, по-армейски. Застеленные коечки, цветы в горшках на подоконнике по стойке «смирно».
Пусто в казарме, аж эхо разноситься.
- Располагайтесь, товарищи бойцы. – Сказал нам какой-то военный.
(Почему какой-то? Да потому, что пофиг нам было на его звание и вообще на него самого).
Нас пятеро. И для столь малого контингента столь огромное помещение. Конечно, уже завтра нашему полку прибудет и сюда заселят таких же как мы и нам будет веселее, потому что начнётся новая жизнь имя которой АРМИЯ!
Мы заняли нижние койки в углу казармы, разложили кое-какие положенные нам по Уставу вещи в тумбочки. И остаток дня прибывали в состоянии, в котором прибывает разве что дерьмо в проруби – болтались туда-сюда без дела.
С трудом, в тягостно-томительном ожидании протерпели до отбоя. И, наконец, обнявшись как младенцы с подушкой, укутавшись в тёмно-синее, колючее казённое одеяло уснули.
Снов я не видел. Да и какие там сны? Сновидение – это результат материализации эмоций и картин прожитого дня. А какие у меня эмоции и картины? Пустая казарма? Четверо лопухов зелёных… Четверо помимо меня. Нет… Это не эмоции…
Что ж… Ночь без снов пролетела быстро… Ужасно быстро. Дьявольски быстро…
Разбудил нас не предполагаемый вопль дежурного «РОООООТААААААААА ПОООООДЪЁМММММ!», а топот чьих-то ног. Даже не топот, а какое-то шарканье. Шелест. Приоткрыв  спросонья один глаз я увидел того самого военного и каких-то людей. Точнее не совсем людей… А нечто закутанное в халаты, с тюбетейками на головах.
- Узбеки… -  Сонно протянул кто-то из под одеяла. – Братья наши… Младшие…
Им так же предложили располагаться. И располагаться они решили именно в нашем крыле. Естественно… нас же пятеро, а их… Их…. Я успел сосчитать… 80 человек. 80… И, конечно же, пятеро этих братьев заняли верхние койки, прям над нами.
Какой тут сон? Я встал, оделся. Начал заправлять койку. Аккуратненько. Чтоб ни одной складочки, ни одной ямки, чтоб на одеяле ворсинка к ворсинке, чтоб подушка была гладкая как лысина военкома. Заправил. Выровнял всё по планочке. Стою – любуюсь.
Но… Тут один из братьев, тот, что облюбовал верхнюю коечку прям надо мной решил начать обустраиваться. Он залез ногами на только что заправленную койку, смяв её… Измарав… И что-то довольно напевая на родном языке принялся обустраивать своё спальное место.
- Братан… - Похлопал я его по плечу.
Ноль эмоций.
- Братан…
Тишина.
- Эй, братан…
Глух, как в танке.
Тогда я аккуратненько взял брата за шиворот и, спустив на грешную землю, заставил обратить на себя внимание.
Брат что-то залепетал.
- Что ты бормочешь? Что? Ты сюда посмотри! Что? Что это?- Показывал я на свою смятую койку.
Узбек, делая вид, что не понимает, высвободился и, одёрнув  одежду, продолжил свою благородную миссию. Естественно опять ногами на койке.
Я хотел было уразумить товарища по разуму другим известным мне способом, но товарищи остановили.  Ладно. Чёрт с ним. Может дойдёт до брата. Может поймёт. Я подождал.
Вечер. Вторая часть марлезонского балета. Товарищ по разуму начал разбирать койку и готовиться отойти ко сну. И опять грязными ножищами, теперь уже обутыми в кирзачи, на моей койке.
Ну всё! ****ец тебе, брат мой!
В очередной раз, взяв брата за шиворот я стянул его с койки.
- Ах, ты ж чурка, недобитая! Ты ж морда узкоглазая! Я ж тебе объясняю русским языком. Берёшь табурет. Ставишь. Залазаешь на него ногами. На табурет залазаешь, понимаешь? И заправляешь свою сраную койку. Ты понимаешь меня?
Тот отрицательно кивает головой и бормочет что-то.
Ух ты ж, бля… Не хера он не понимает.
Я начал показать младшему брату как нужно по назначению использовать табуретку.  Узбек стоит и глазами своими узкими хлопает.
Несколько раз я повторил ему лекцию о пользе табуретки. Несколько раз на практике показал как это делается. Думал: ну всё – дошло. По глазам видно было, что вроде доходит.
В общем распинался я перед ним, распинался. А он, сучья морда, подошёл и так галантно отодвинув меня от моей койки, отставил табуретку и снова его кирзачи заплясали по ровной глади моего одеяла.
Кулаки сжимались. Злоба кипела и разрывала внутренности.
Убью, суку, на хер.
 Ну не понимает он русского языка. Будем разговаривать на языке, который понятен всем без исключения. Интернациональный язык. Его понимают и чечены и афганские духи и даже американцы поймут. Узбеки тоже понять должны.  Этот язык… ну в общем не нужно мне вам объяснять, что за язык такой… Нет… Нет… Не русский матерный. Русский матерный тоже не всем понятен. А вот язык русского пинка, русского кулака и русского подзатыльника… Это другое дело.
Но… Не успел я показать свои познания как меня обступили братья по разуму. Обступили плотным кольцом и прут на меня, нагло так прут. Бормочут на своём, пальцами в меня тыкают, за ворот гимнастёрки дёргают, толкают.
Земляки мои притихли. Сидят на коечках и помалкивают. Нас же пятеро, а их… Туева хуча их…
Не, братцы, не справиться мне с ними. Может, хер с ней, с койкой с этой?!
Смирился я с тем, что ближайшие полгода тот, что сверху будет топтать мою постель. Но затаил в душе мечту о том, что рано или поздно размажу его по плацу. Только в честном бою – один на один, а  не орда на одного.
С такой мыслью я и уснул.
Утро… Я проснулся в ожидании новых сюрпризов. Ждать долго не пришлось. Сюрприз пришёл – зашаркал шестьюдесятью парами ног. Завопил шестьюдесятью глотками. Да не по-русски завопил, а по… В общем прислали нам грузин…
Хана тебе, Иванов. Эти же все за одно… Каждая чурка за своего глотку перегрызёт… Жопа тебе, Иванов. Эх, весело начинается твоя служба…
А хотя… До лампочки! По барабану! Будь что будет! Сейчас в последний раз скажу этому уроду, где его место и плевать мне на то, что меня они уложат. Плевать! Чхать!
Естественно после прибытия такого пополнения весь личный состав казармы получил команду «Подъём!» и принялся наводить порядок. Повторился марлезонский балет.
Я беру брата за шкирку и снимаю с койки.
И снова меня обступают братья по разуму и снова орут, тычут пальцами, снова толкают. А этот, топтун… Больше всех ему надо… Он взял пальму первенства и больше всех орёт – командует ордой. И тут… О ужас! Из толпы вновь прибывших отделяется пять человек и  уверенно так, нахально прут в нашу сторону.
Я уже мысленно и помолился и жизнь свою разгульно-раздольную вспомнил. Всю вспомнил. До последнего мгновения.
Что тут началось! Поднялся гам, крик, шум. И грузины и узбеки орали, махали руками. Грузины орали больше всех. Мы только стояли в сторонке и дивились: как же это они понимают друг друга. Хотя не мудрено – чурки, они и есть чурки.
Но… Уж не знаю, что сказали эти пятеро, но узбеки как-то сразу притихли. Успокоились и начали расходиться. Грузины остались наедине с топтуном.  Один из грузин нежно так приподнял брата-узбека за шкирку и развернул его узкоглазое лицо к своему. Тот начал вырываться, орать. Грузин осторожненько так поставил его на пол. Узбек отряхнулся, будто бы на него что-то невообразимо мерзкое высыпали и… снова взобравшись на  мою койку стал заправлять свою. Тут грузин не выдержал и снова аккуратненько приподняв брата так же аккуратненько швырнул его. Тот пролетел между коек несколько метров, тюкнулся головой о стену и притих.
Эко… Как  он узбека уработал. Теперь и моя очередь настала – невольно подумал я и приготовился к чему-то страшному.
Грузин тем временем оправил гимнастёрку, подтянул ремень, пилотку нахлобучил как и положено «духу».  Что-то сказал землякам. Размял суставы. Они при этом смачно хрустнули. И направился ко мне. Я невольно отступал, но было некуда. Когда я уже почти сел пятой точкой на тумбочку, то почувствовал дыхание грузина на своём лице. Зажмурился. Грузин занёс надо мной руку. Или мне показалось, что занёс. Он просто приблизил её к моей шеи.
- Слюшай, брат! – дружелюбно сказал грузин аккуратно поправив воротник моей гимнастёрки. – Ты мэнэ брат. Патаму что русский. Патаму что вэра у нас одна. А он – Брат указал на другого родсвтенника-топтуна. – чурка грязный. Я за русского, за брата каго хочишь парву. Этот никогда нэ будет тэбэ мешат, патаму что я нэ разрешу.
Тут и другие братья стали присоединяться. Тоже стали говорить о братстве.
Хотя к концу моего пребывания в учебке и узбеки мне стали полноценными братьями. Потому что армия она сплачивает, она роднит. Она укрепляет не только дружбу, но и интернациональное сознание.


О ВНЕШНЕМ ВИДЕ СОВЕТСКОГО СОЛДАТА


Советский солдат – это гордость! Это честь! Это совесть! Не служить в Советской Армии считалось последним делом. Если не служил, то на районе тебя изобьют за нефиг делать, девчонки с тобой гулять не будут и вообще много чего негативного ждёт того, кто хотя бы попытался откосить от службы в Советской Армии.
Советский солдат… Это человек, по которому сохнут все девушки, которого уважает любой гражданский, которого каждая советская мать считает своим сыном. Перед советским солдатом лежат большие пути и открываются новые горизонты.
И если говорить из всего вышеупомянутого о внешнем виде советского солдата, то надо сказать, что и вид должен быть соответствующий.
Где-то слышал такой афоризм: «Почему советский десантник так странно носил берет? Потому что берет крепился к нимбу!». Мы, конечно, были не десантники, а ВВС, что тоже довольно неплохо и у нас был свой стиль, не хуже чем в ВДВ.
Только вот стиль различался как и везде по статусу бойца. Сравним, к примеру, два статуса, два ранга: низший и высший, дух и дембель.
Я не берусь говорить за все рода войск, наверняка, почти везде всё было одинаково, но у нас в части было именно так.
Пилотка. Дух обязан был носить этот головной убор согласно своему духовскому стилю. Надета ровненько, чтоб звезда горела непосредственно во лбу и делила его на две равные части, если конечно её обладатель имел правильную форму черепа. Она была растянута по всей площади головы так, что едва ли не закрывала уши. Дембель же складывал её как конверт, причём чем тоньше тем лучше и носил как заблагорассудиться: на затылке, набекрень – справа или слева или вообще заткнутой за погон или за ремень.
Кстати о погонах. У духов погоны всегда были в гармошку и мятые. Они топорщились и если посмотреть на тень, отбрасываемую духом, то можно подумать, что на плечах у него не погоны, а какие-то недоразвитые крылья. Дембеля же погоны свои любили. «Чистые погоны – чистая совесть!» - говорили те, кто уходил на дембель рядовыми. Ну, а ефрейторам и сержантам тоже было чем гордится. Так вот погоны дембеля делали себе «блатные».  Дембеля всеми правдами и неправдами, часто неправдами раздобывали, а зачастую попросту тырили в хозчасти валики или огнетушители (но валики чаще) и вырезали из них небольшие, как раз под размер погона прямоугольники. С валиком и заморачиватся не надо было – просто делишь на две части вдоль и готово. Вставляли их в ткань и пластик придавал погону элегантную выпуклость, которая так и кричала, что ты ДЕМБЕЛЬ.
Солдатский ремень. О! Это отдельная песня. Ни одна девушка не обнимает дольше и крепче, чем солдатский ремень.  У духов он был уставной, затягивался как можно туже, ччтоб затянуть духа как барышню в корсет, чтоб продохнуть с трудом можно было. Дембеля же старались разжиться офицерским ремнём и надет он должен быть соответствующе – чуть выше того места, которое, говоря языком телеоператоров называется «пасхальным планом». Бляха… У духа она была из положенной по Уставу слегка выгнутой, выпрямлена как лист новенького железа. Прямая и ровненькая. У дембеля же наоборот согнута, причём чем круче согнута тем лучше.  Некоторые сгибали её в трубу.
Галифе. «Я достою из широких штанин дубликатом бесценного груза… Читайте, завидуйте – я гражданин Советского Союза!». Вспомнился вдруг товарищ Маяковский. Только вспомнился он мне не в контексте советского паспорта. Ключевое понятие здесь «широкие штанины». Это точно про наши советские уставные галифе. Духи ходили в них, парусили ими как крыльями, а дембеля зашивали их по бокам придавая им вид скорее женских рейтуз, что и отличало духа бесплотного от дембеля.
Гимнастёрка. Тут и говорить нечего. Застёгнутый на всё пуговицы дух и с грудью на распашку дембель.
Подворотничок. У духа он был тоненький, пришитый небрежно огромными стежками, торчал кое-где или болтался. А дембеля, которые, как известно, очень боятся микробов и следят за гигиеной, пришиванию подворотничка уделяли много внимания. Он изготавливался из большого куска ткани, которая складывалась в несколько раз, образуя толстый жгут и, таким образом аккуратно пришивалась на воротник.
Сапоги. Эх, кирзачи, родимые… Эх, ты дембельская гармошка. Как приятно посмотреть. И дух с прямыми голенищами сапог. А дембеля ещё и офицерские, хромовые умудрялись раздобыть.
Что ещё? В принципе на этом и заканчивались наши различия между духом и дембелем.
Говоря о шинели, шапке и парадной форме, то в принципе никаких нареканий  я лично не выявил.
И вот однажды приехала к нам комиссия из Москвы. Какой-то генерал важный. Ходил он по части боевые единицы осматривал с офицерами о чём-то беседовал. Нас вообще-то мало колыхал его визит, тем более, что нас предупредили о том, что в нашу казарму-то он вообще нос свой не сунет. Но, вопреки ожиданиям генерал забрёл в нашу казарму. Дневальным на тумбочке у нас стоял какой-то таджик или узбек, фамилию я его не помню (назовём его Калабердыев). Стоял он, как и положено духу, в его стиле и дело своё знал туго.
Как только генерал, в сопровождении командира части объявился в казарме дежурный как рявкнет:
- Здравия желаю товарищ генерал!
И вытянулся перед вошедшими в струнку.
Тут же незамедлительно явился и дежурный по роте – дембель сержант. Так же поздоровавшись и отдав честь сержант доложил о том, что никаких происшествий не случилось и вообще всё спокойно.
Генерал долго смотрел сначала на командира части, потом на сержанта, потом на духа. Потом снова на командира, снова на сержанта и снова на духа.
-Что это? – Спросил генерал.
- В каком смысле? – Ответил вопросом на вопрос командир части.
- Я спрашиваю что это? – Генерал строго посмотрел на дежурного.
- Рядовой Калабердыев.
- Нет. Это не рядовой. Это вообще не солдат.
- А… А… Кто? – С недоумением с страхом в глазах спросил командир части.
- Это чучело! А вот это солдат.
Генерал подвел сержанта и, поставив перед нашим командиром сказал:
-Вот это солдат.
Потом долго разговаривал наш командир с генералом. О чём разговаривал мы так и не узнали, да и не наше это в общем-то дело. Из того, что мы слышали это: «так точно, тащгенерал», «виноват, тащгенерал», «исправим, тащгенерал» и т.д.
Надо сказать, что духом-то я был полноценным, но вот дембелем полноценным стать не довелось. Горбачёвская реформа и борьба с дедовщиной лишила меня этого кайфа. Всё порасформировали и собрали снова из солдат одного призыва. Так что и дрючить-то нам было некого и дембельские альбомы некому за нас было рисовать и парадки шить.   Однако всё же от дембеля я коё-что захватил – это стиль в одежде. И это меня очень радовало, хоть как-то настоящую армейскую жизнь прочувствовал.


ЧАПА

Нёс свою службу я в ВВС под Питером в Левашово. Там стоял сборный полк, состоящий из самолётов и вертушек. Я, естественно, как и многие другие мои однополчане – солдаты срочной службы были в охранении. Мы должны были денно и ночно охранять готовые к бою боевые единицы.
Были у нас и служебные собаки. Лёха, мой друг -  «собаковод», то есть тоже солдат, тоже срочник, только служба его проходила в непосредственной близости к нашим четвероногим друзьям. Он готовил им пишу, кормил их, выгуливал, убирал вольеры – в общем делал всё, чтоб лохматым воякам жилось вольготно.
Дело своё он знал твёрдо и службу нёс отлично. За что командование наградило его отпуском на Родину. Обрадовался он безмерно и стал было уже монатки паковать, предвкушая мамины пирожки, пьянки-гулянки и девушек. Но… На кого же он оставит своё лохматое войско? И озадачил его командир части  поиском достойной замены на столь ответственном и стратегически важном участке. Он порекомендовал меня. Я же его друг.
Командир одобрил мою кандидатуру и друг начал  Лёха сдавать мне дела. Собаки должны были привыкнуть к тому, кто должен будет в ближайший месяц обеспечивать их жизнедеятельность, то есть ко мне.
Я, признаться, редко появлялся в  «собаководческом хозяйстве», что мне там собственно делать-то?
Вот пришли мы на место моей дальнейшей службы. Всё огорожено, колючая проволока, высокий забор – всё как и у нас. Большой двор со специальными «собачьими турниками» - приспособлениями для тренировок. По всему периметру забора стояли вольеры, где и обитали  верные друзья человека и солдата. Моё внимание сразу привлекла толстая проволока, натянутая от входа через весь двор и до противоположной стороны.
-Что это? – Спросил я указывая на проволоку.
- А! Это для Чапы… - Весело ответил Лёха.
-Кто это?
- Сейчас увидишь…
Загадочное существо не заставило себя ждать. Тут же послышался страшный лязг тяжёлой цепи о проволоку и топот, будто с противоположного конца бежало что-то невообразимо тяжёлое, большое и мощное. Я не успел ничего сообразить как прямо перед нами возникло нечто чёрное, лохматое, огромное. Шерсть на нём висела нечесаными вихрами, кое-где скатанными, с засохшими кусочками грязи. В антрацитовой шерсти не видно было ни носа ни глаз, даже лапы и хвост с трудом можно было различить – просто чёрный комок нечесаной шерсти. Существо подбежало к Лёхе и приветливо завиляв хвостом, бросилось на него. Существо облизывало его с ног до головы.
- Чапа, перестань! Чапа, фу! – Кричал Лёха, придерживая пилотку, которая так и норовила съехать с головы и тут же оказалась бы в пасти существа.
Наконец, нализавшись вдоволь Чапа принял позицию на четырёх лапах и бросил на меня такой взгляд, от которого мне стало дурно. Вернее даже не взгляд, а какой-то блеск двух маленьких, но злых огонёчков увидел я. Существо зарычало, оскалив белоснежные клыки при этом изрыгнув порцию зловония.
- Знакомься, - Обратился ко мне Лёха. – Это – Чапа. Он тут самый главный страж и блюститель порядка.
-А… А что это он такой?...
- Какой? Странный? Жертва беспорядочных случек. Мама- немецкая овчарка, папа – водолаз, или наоборот. Это он с виду грозный, а на самом деле – милейшее существо.  – Лёха потрепал его где-то как мне показалось за ухом. – В общем, пошли, покажу тебе твоё будущёё хозяйство.
Мы шли и Лёха увлечённо рассказывал и показывал где у него и что тут лежит.
- Тебе для начала нужно будет поработать со мной с недельку, чтоб они привыкли. – Весело говорил Лёха.
А меня пугала одна только мысль, что придётся провести больше месяца в компании с Чапой, милейшим существом, которое всё время шло за нами и как-то недобро на меня поглядывало.  В общем, на первый раз наша экскурсия на этом и закончилась – осмотрел я свои будущие владения с его обитателями. Лёха проводил меня до выхода и я уже было почти вышел, с надеждой на то, что наконец-то это всё закончилось и здесь со мной уже ничего не случиться. Вот уж действительно говорят, что промедление смерти подобно. В моём случае промедление было подобно лишению. Жизни я конечно, слава богу, не лишился, а вот с новеньким, недавно полученным х/б пришлось попрощаться. Милейшее существо тоже решило проводить меня и хорошенько разогнавшись, долетело до конца проволоки и я-то, дурак, не рассчитал, что цепь-то длинная. Этой цепи в аккурат хватило на то, чтобы меня, уходящего схватить за пятую точку и выдрать х/б, к едрене фене.
Удручённый таким приёмом я пошёл в каптерку за новым х/б.
- Иванов, твою мать!  - Набросился на меня старшина в каптёрке. – Я тебе только недавно новую форму выдал. Ты посмотри: и гимнастёрка новая и галифе… Ну-ка повернись.
Он повернул меня на 180 градусов и увидел результат тёплого приёма лохматых вояк.
- Это кто тебя так?
- Чапа…
- А что ты там делал?
-«Собаковода» нашего в отпуск отправляют, вот я за него.
- А… - Сочувственно протянул старшина и выдал мне новенький х/б.
Этот новый комплект я старался беречь. Знал, что старшина больше не выдаст, а Чапе порвать – раз плюнуть. Но что поделаешь, служба, есть служба. Первый раз без Лёхи я вообще боялся заходить. Хотя Чапа уже привык ко мне – так же радостно бросался на меня и облизывал сколько влезет. Я же в свою очередь старался задобрить его – угощал чем ни будь припасённым специально.
Ещё несколько раз Чапа рвал мне х/б во всех местах, куда схватит. Но это он делал не со зла, а выражая свою глубокую и чистую ко мне любовь и уважение. И снова старшина сначала матерился, а потом с сочувствием выдавал мне новый комплект. И, надо сказать, за этот месяц мы с Чапой подружились. Разве можно не любить его? Ведь он только снаружи такой страшный, а на самом деле милейшее существо…