Простите нас или покаяние за других

Война – это мир, а не событие…
С.Алексеевич «Цинковые мальчики»


Не знаю, имею ли я право это написать?
Не знаю.
Получится ли?
Наверное я должна… Нет! Нет! Мне просто необходимо попросить прощение у этих людей. У этих людей о ком будет это повествование.
Простите меня. ПРОСТИТЕ!
И ещё: простит меня тот, кто вдруг прочёт это. Простит за то, что не могу назвать имена этих людей. Не могу и не буду. Скажу только. Знакома я с ними лишь заочно. Имена называть не буду, чтобы… Впрочем… Это не важно. Не важны имена. В смысле имена этих людей очень важны. И для меня и для других. Показать бы их другим, чтоб… Чтоб знали. Потому что таких людей надо знать в лицо и надо запомнить их имена. Но я этого не сделаю, потому что они этого не примут.
А имена некоторых других я не назову потому, что они и так себя узнают. И им станет стыдно. Может именно за них я хочу попросить прощение у первых и покаяться за них…

Вечер. Я как всегда в сети. Одиночество. Оно сводит с ума. Сука. Сволочь. Как же херово-то… Нет друзей в реальной жизни. Нет. И парня тоже нет. Нет никого. Да и не нужен никто.
 Афган. Ты не была там. Зачем он тебе? Зачем? Чечня? Зачем? Зачем? Зачем?
Да пошли вы! Не понять вам. Не понять!
Сообщение Вконтакте:
-Добрый вечер. Вы были за рекой?
Пишет какой-то военный. Очень красивый собой. Только ни хера из досье не узнаешь. Военный и военный.
-Добрый вечер. Нет. Я опоздала за речку. Как видите родилась уже после вывода войск. А с чего это вы, собственно говоря, взяли?
-Ваш ник. Шурави. Это в переводе с фарси – «советский». Откуда он?
-Это долгая история.
-А я никуда не тороплюсь.
-В общем это мой творческий псевдоним.
-Творческий псевдоним? Интересно. Что-то пишите?
-Ну как Вам сказать? Стихи пишу, да и проза присутствует. Ссылку кинуть?
-Да. Интересно очень.
-Я прочту обязательно.
Около получаса молчание. За это время на стене появилось несколько новых видео, музыка и очередной тупорылый прикол из дебилоидного паблика.
-Прочитал. Пока не всё, но впечатлило. Даже не вериться, что написано женщиной. Можно некоторые из них мужикам покажу?
-О! Конечно можно. Спасибо за отзыв. Мне очень важно ваше мнение. А Вы, я так понимаю, воевали в Афгане.
Успела посмотреть фото. Старая цветная фотография. Молодой прапорщик-десантник в парадке – дембель! Затем фото, на которых его и вовсе нет, но там его друзья. На старых ч\б фото знакомый понаслышке пейзаж – Афган. Затем фото из Чечни. «Грозный – центр мира» читаю на одном из фото. Едрит твою танком через окоп! Центр мира! Блин, ну ещё бы! Аллах помог! Отнял Аллах денюжки у одних и помог другим. Бедному Кадыру – герою, мать его за ногу.  Да. Кадыр, приходи, Аллах ещё поможет! Имя этому Аллаху… Его имя слишком хорошо всем известно. Эх, опять понесло не в ту степь.
-Да. Воевал. В Кабуле. 103 ПДД, 350 ПДП. 1982-1986. Фотки успели посмотреть.
-А Чечня?
-И в Чиче побывал. Я же после Афгана в училище поступил. И вот в 1995-м как раз окончил. Вот… Посмотрите.
Он скинул мне ссылки. Фото. На них запечатлены моменты его жизни, его службы. Товарищи, однополчане и, конечно же, его родная вертушка. Смысл его жизни. Его настоящая и единственная любовь.  Во всех ракурсах. Винтокрылая машина будто позировала перед объективом фотокамеры во всей своей красе. Вот она зачехлённая и занесённая снегом. Вот запечатлена в момент взлёта, когда резво бежит по бетонке и отрывается от земли. Вот в самом полёте. Её засняли с борта другой такой же красотки.
-Видели?
-Да. А как это вы стали пилотом? В Афгане  десантником были, а тут вдруг пилотом…
-Я всегда любил небо. С самого детства. Попал в десант – стал ближе к небу. В Афгане я завидовал пилотам вертушек. Но там, я об этом не думал. Там была война. А когда вернулся, решил, что поступать буду в лётное. Тем более льготы были. А вот только спросить хочу: Вам-то это зачем?  Зачем вся эта война? Из семьи военных что ли?
-Нет. В семье военных не было. Дядя в Афгане воевал. Наливником.  Он ничего не рассказывал. Не любит рассказывать. Но почему-то тема войны крепко во мне засела. И Афган и Чечня.
-Но как вы можете говорить о войне Вы же её совсем не знаете.
-На уровне памяти. На… Знаете, я очень хочу поехать работать в Чечню. Военным корреспондентом.
-Не советую. Там Вам не место. Там вот что происходит.
Снова ссылка. Видео под названием «Вахи режут русских».
Чичи сами снимали. Расправа над пленными русскими солдатами. Более 16-ти минут… Да… В «Чистилище» - это ещё цветочки. Это безобидная, наигранная неправда. Боже мой. Они отрезали ему голову… А он ещё шевелил рукой. Это агония… Или это там называется? Они ржут как лошади. Глумятся. Твари! Сволочи! Суки! Чичи! Ублюдочные твари!
-Посмотрели?
-Да. Очень тяжело.
-Примите валидол или корвалол. Успокойтесь.
-Да. Спасибо. Это просто… Просто… Я бы поехала туда и была бы счастлива, если мне удалось хоть одного чечена убить. Хоть одного.
-Тихо… Без эмоций.  Успокойтесь.
-Нормально все.
-Точно? А то я уже переживаю, что заставил Вас посмотреть это видео. Точно всё нормально?
-Не беспокойтесь.
-Вам нужно отдохнуть.   Давайте успокаивайтесь. Попозже ещё выйду на связь. Или уже до завтра.

Он беспокоится, что у меня не выдержат нервы. Странно. Все, кого я знаю не смогли бы досмотреть это до и до середины. А я спокойна. Совершенно спокойна. Может я не понимаю чего-то. Может слишком сильно во мне это влияние. Влияние… Может я слишком романтично воспринимаю то, чего не видела. То, чего не знаю. Может это не правильно. Может это…
Может быть, мне не понятна чужая боль, чужая смерть. Может я ни черта не понимаю в этой грёбаной жизни. Да. Я не знаю, что такое война. Узнав её, увидев, почувствовав нутром, шкурой. Я по другому буду её воспринимать, но… Но… Сотни миллионов этих чёртовых но.
Люди бегут от войны. Стараются спрятаться от неё. Скрыться. А я … Может с головой проблемы? Может… Наверное права Наташка! «Оторвать тебе обе ноги, чтоб, сука, жаловаться на жизнь перестала!».
Я заразилась военным антуражем.  Меня не принимают за свою, те, кому я в равные просто не гожусь. Я пишу о том, чего не видела, чего не пережила. Я не имею на это права. Я придумываю или собираю осколки чужой жизни и синтезирую их.
Но как же все те… Такие же как я. Контуженные на голову. Больные. Живущие чужой жизнью. Чужой войной. Чужой болью. Чужой памятью. Памятью? Память она общая. На всех.  Только одни помнят, а другие – нет. Память она как и мнение – субъективна. Она как… Впрочем… Я хочу помнить Афган и Чечню. Хочу показать, доказать, что жертвы не напрасны, что идея интернационального долга не пустой звук. Что… Впрочем мне ли об этом судить? Нет.  Не мне об этом судить. Что я могу? Что? Знавшая эти войны по рассказам, по книгам, по фильмам. Не знавшая их.
Ах, ты ж долбанный показной патриотизм! 9 Мая все вспоминают о Великой Отечественной. Сейчас вот спохватились вспоминать 1812 год. Патриоты херовы. Задрали вы своей идеей патриотизма. Патриотизм – это не показуха. Это…
Принести цветочки к памятнику и сфотографироваться. Ну как же без этого, без этого никак.  Толкнуть умную речь.  Это всё на что вы способны. Это все… Есть ли смысл говорить о льготах, о пенсиях, о… Впрочем. Нет. Нет смысла об этом говорить.

Он проходил мимо, когда некоторый контингент из молодежи, которой задурили мозги, праздновал 100-летие газеты «Правда» прикрываясь мероприятиями, посвящёнными 9 Мая.  Он получил газету и красную, антигвардескую ленту. Ещё один экземпляр в линейке маразма. Гвардейская лента. Пардон, Георгиевская. Да какая разница – суть-то не меняется. Это не в коем случае не значит, что я не уважаю этот символ. Но к тому, что символом его не считаю. То есть. Согласна признать, что лента Гвардейская. Тогда скажите мне, господа хорошие, какого же чёрта вы всех перед 9 Мая делаете «гвардейцами»? Это звание нужно заслужить потом и кровью. Это я к тому, что не имеем мы права носить на одежде, а именно на: лацканах пиджаков и курток, на рукавах, на сумках, на… ширинках и шнурках, этот знак отличия. Это почётное звание. Мы не имеем права. Мы не заслужили. Как донести это до людей? В общем ладно, оставим всё как есть ибо менять что-то уже поздно. Пусть обмотанные лентой тинэйджеры шляются по улицам с триколором и орут о величии России при этом ни хера не понимая. Откуда же понять… Естественно.  Новое поколение выбирает «Пепси»… Чушь. «Пепси» - привет из бандитских 90-х. Поколение 2000-х предпочитает пивас, водяру и ягу. В больших количествах. Это ж, ошизеть как круто. Это же улётно. Это охрененно! Да-да… Трудно не согласиться. Каждый выбирает для себя.  Предпочту оставаться не улётной, не охеренной, но трезвой и в здравом уме. А этих уже не перестроишь.  Только красота и массовые расстрелы спасут Родину! О… Это уже экстремизм! Полегче! Остынь! За такое административку за нефиг делать получишь. А то и УК заплачет по тебе… Вот так всегда: подумал – экстремист, сказал – террорист. А таких, положено мочить в сортире, как известно.
В общем. Он проходил мимо. Одинокий. Ненужный никому. Одет не опрятно. Можно подумать, что бомж или алкаш.  Взгляд отрешённый. Шёл куда-то. В руках поводок. Он собаку искал. Что привлекло меня в нём? Не знаю.
Говорили долго.  О том, что родом он из Карелии. О детстве. Безотрадном, голодном. О том как ушёл из дома. О детдоме. О Чечне. О войне. И о том, как она, сука, забрала его лучшего друга. И о…
-Война. Она сидит во мне ржавым осколком. В голове. – Он говорил тихо и медленно.
Он, этот человек из города Кировска.
Мы встретились с ним в начале мая. (Когда я вынуждена была по долгу профессии освящать очередное лжепатриотическое мероприятие. Признаюсь. Паскудство чистой воды. Но жрать-то, сука, хочется. Хотя за такие деньги и продаваться стыдно). Имя не запомнила. Диктофон неловко как-то достать. Ах, эта чёртова профессия – журналист. Наверное, самая циничная. Самая подлая. Говорят самые большие циники – это врачи. Бред. Врачи нервно курят в углу по сравнению с журналюгами. Мы самые ужасные люди. Для нас ничего святого. Врачи спасают людям жизни. Мы же их калечим и убиваем. Как физически, так и морально.
- Я думал, что я стране своей буду нужен. Я мечтал, что вернусь на гражданку героем. Я мечтал… Мы мечтали. С другом. С лучшим другом. Мы с детдома вместе.  Он навсегда остался там.  Я отомстил чичам за него. Но жить до сих пор не могу нормально. Везде враги. Кругом. Сначала на работу не брали, говорили мол, из Чечни… Не возьмём. Что я не человек что ли? Да… Голова у меня там. На войне. Я до сих пор этих чурок видеть не могу. Мне до лапочки кто он: мирный, военный. Он мой враг. Как увижу их. Даже здесь, так ненависть накатывает. Сука! Ненавижу их!  А знаете кого я ненавижу больше чем чичей? Я ненавижу власть. Всем нутром я её ненавижу. Она меня Родины лишила. Этот сраный алкаш Ельцин. Сначала лишил Родины, затем отправил на войну. А затем… затем бросили на произвол судьбы. Бросили выживать. Твари. В гробу я видел их льготы… да какие там к чёрту льготы. Даже квартиры нет. Кому я нужен. Ну, Орден Мужества. Ну и что? Спрятал его в шкаф подальше. Не показываю никому. А зачем? Он душу мне жжёт.  Рвёт на куски.

Эти глаза. Его глаза. Сколько в них боли. Сколько страдания. Он улыбался потрескавшимися губами. Улыбался через силу. Улыбались только губы, но глаза, глаза были пустыми. Пустыми и глубокими. Когда мы прощались он взял мою руку в свою. Грубую, шершавую, но очень тёплую. Я заметила странную деформацию кисти его правой руки. Сразу так визуально не заметно, а на ощупь.
- Это осколком. Ерунда. – Смущённо пробормотал он.
Он взял мою руку и поднёс к губам. Поцеловал.
-Спасибо…
И ушёл. Пошёл быстро, прихрамывая на левую ногу. Я даже сказать ему ничего не успела. Кто-то заснял на фотоаппарат нашу беседу. Он остался в моей памяти и на этом случайном фотоснимке.


-Ну что, товарищ старшина, приезжаешь в Мурманск 15-го?
-Нет. Не поеду, наверное.
-А что так?
-Да вот не успею. Пригласительную принесли. Приглашают, понимаешь ли, на приём в честь Дня воина-интернационалиста. Как думаешь – идти?
-Иди, конечно. Может, однополчан встретишь, да и так найдется о чем поговорить.
-Жаль, что к вам приехать не смогу. Я же не был у вас ни разу. Что у вас памятник в Мурманске?
-Да. Конечно. Как же. Правда, скромный. Но хоть такой есть. Говорят и этот с трудом поставили. Денег едва хватило. Власти же не помогали…
-Сменим тему. Это слишком… Слишком… Знаешь, у меня брат старший воевал в Афгане. Вот так судьба распорядилась: он в Афгане, а я в Чечне. Он умер в прошлом году. И это надо же такому случиться. Умер как раз 15 февраля. А знаешь, как он любил этот день? Дня него этот день  был вторым днём рождения.  Знаю, ты журналист и сейчас попросишь, чтоб я рассказал тебе о брате.
-Прости. Я не знала.
-Ничего страшного. Я уже привык. Про брата вот что скажу – классный он был мужик.
Я ничего не спрашивала у него. Классный мужик. Я в этом ни на секунду не сомневалась.

15 февраля. Удалось собрать небольшой контингент молодёжи. Они согласились выкроить из своего плотного графика час с небольшим и прийти к мемориалу, чтоб почтить память.
Венок. Вашу мать, где вы его заказывали?  Стыдоба! Позорище! И этот ужас положить на гранит. Пардон. Я в любом случает цветы куплю, а этот венок пусть они возлагают. Естественно, кто же меня отпустит в разгар рабочего дня на непартийное мероприятие без фотоаппарата.  Засними всё для отчёта. Конечно! Для галочки вам. Мол, провели мы ещё одно мероприятие. Благородную выполнили миссию.
-Когда пойдёте не забудьте шарфики надеть. Или иную какую атрибутику, чтоб нас видно было. Или знаете что, знамя наше возьмите.
- Вы как хотите, а я со  знаменем не пойду.
- Не  выёживайся! Нужно, чтоб нас заметили.
-Но там никого не будет со знамёнами.
- А вы будете.
- Только позориться.
-Ты стесняешься?
-Нет. Только всё должно быть к месту. И знамёна тоже.
-Тогда почему не хочешь флаги брать?
- Сколько раз вы возлагали цветы к памятнику воинам-интернационалистам?
- За последние 20 лет? Ни разу.
- А почему?
- Ты что совсем ни хера не соображаешь? Вот ты представь: придём мы… А эти «афганцы» скажут: коммуняки приперлись. Они на смерть наших ребят посылали, а сейчас на тебе – припёрлись.
- Никто так не скажет, если вы придете и честно исполните свой долг перед павшими.
- Но мы же придём со знаменами и атрибутикой… Сразу станет ясно.
- А вы придите туда без атрибутики. Просто как нормальные люди.
- Но тогда никто не узнает, что коммунисты провели мероприятие.
- А вам нужна эта долбанная отчётность? Отчётность выше совести? Пиар… Этот дешевый, сраный пиар выше вашей совести? Важнее нее? Ну что вы покраснели? Что?
- Хватит тут концерт устраивать! Иди уже. Опоздаете. Вон мы уже и венок упаковали.
Мне вручили убогий свёрток – нечто из старой газеты, обмотанное скотчем.
Шарфики всё же на них надели. На пятерых будущих «комсомольцев».
- Сфотографировать не забудь. Потом для газеты.
Нельзя сказать, что был сильный мороз. Градусов 12-15 – не больше.  Много народа. Ветераны. Боевые товарищи. Объятия, скупые мужские слёзы. Воспоминания.
- Ребята, вы стойте вот здесь и ждите. Сейчас митинг пройдёт, а затем, когда начнут возлагать венки, то пройдёте и возложите. Сначала венки, а потом цветы. Вам всё ясно?
- Да. А ты куда?
- Фотографировать пойду.
- Для газеты? – Она спросила это с усмешкой.
- А знаете, да. Для газеты. Я напишу, а там посмотрим, что они опубликуют.  А они ни хера не опубликуют. Я вам это гарантирую.
Около часа длился митинг. Выступали первые лица: губер, мэр и сити-менеджер. Говорили умные речи, от которых прошибает слезу. Пронзительно звучали слова ветеранов. Память павших почтили минутой молчания.
Началось возложение венков. Моей «гвардии» нет. Я звоню. Глух как в танке. Пробилась сквозь плотную стену людей, а их нет. Снова звоню. Тишина.
- Эй, Шурави. Там не твоя гвардия по «Еврику» с венком шляется? – Спросил знакомый журналист, бежавший по аллеи.
- Вот уроды, блин. За каким хером они туда попёрлись!
Они греться пошли.
- Что ты орёшь? Успеем мы возложить твой венок!
-Позорище, вашу мать!
- Мы замёрзли.
- А я не замёрзла? А всё присутствующие не замёрзли?
- Что там мерзнуть? У них протезы… - Тупо и цинично пошутил один из парней.
- Заткнись!
Как с ними теперь разговаривать? Ну вот как? Безответственные! Раздолбаи! Сволочи! Твари!
Мы прибежали к мемориалу, когда уже всё закончилось. Уже организаторы складывали звукоусиливающую аппаратуру. Венок они швырнули. Лампаду зажгли.
- Ребят, вы – коммунисты? – Спросил подошедший незнакомый ветеран-афганец. Десантник.
- Да.
- А что же ваш начальник не пришёл?
- Он занят… - Ответил один из «наших».
Да. Конечно. Он занят. А остальные не заняты? Он один такой не реально занятый. О народе, сука, думает. За судьбу страны радеет.
Глаза бы мои не видели. Сволочи.
А заметка в газете вышла. Сокращенная и изрезанная. Кастрированная заметка. С добавленными выгодными фразами и именами.
Мне конечно не показали. Со мной не посоветовались. А зачем? У глаВреда это не в чести. Он главный, а сотрудники так – принесиподайидинахернемешай. Я тем более ещё салага. На правах стажёра. Никто… И звать меня никак.


-Ну что, старшина, с праздником тебя.
-Спасибо, шурави.
-Ну как? Ходил на встречу?
-Да.
-Рассказывай, как всё прошло?
-Нечего рассказывать.
-Почему?
-Странные они все. Никого из своих не встретил. Правда, был там один. Вместе воевали, в одном взводе. Знаешь, как я рад был его видеть. Чего про него не скажешь. Он даже разговаривать со мной не захотел. Кто я – простой рабочий автосервиса, с копеечной зарплатой. А он – предприниматель. Приехал на дорогой машине… Хозяин жизни. А ведь там, в Ханкале мы были вместе. Из фляжки одной последний глоток делили.  А теперь в Москве живет. А ведь он единственный знакомый мне человек там. В общем… да что говорить-то… А… Ещё подарок полагался. Хе… хе… Как в детском саду на новогоднем утреннике. Я не знаю что там, наверняка, проднабор какой ни будь. Не стал я брать… Это унизительно. Это мерзко. Это… Понимаешь, это так паскудно. Они мне в душу плюнули. Помнишь ты спрашивала почему я один? Я ведь и женат был. Понимаешь? Я не могу. Жена ушла, когда устала от криков по ночам, от боя. Я же однажды её чуть не зашиб. Потом сам попросил, чтоб она ушла. Сначала не хотела. Жалела – дело ясное. Я умолял её, чтоб ушла, ведь ничего не связывает, детей даже не было. Ненужно меня жалеть. У неё одна жизнь, у меня – другая. Своя. Пусть искалеченная, но своя. Она не должна страдать и никто не должен. А ласки женской хочется. Понимаешь? Женской ласки. Чтоб обнять можно было кого-то ночью. Чтоб кто-то рядом был. Чтоб кто-то готовил обед, чтоб ждал кто-то с работы, чтоб разрушал это грёбаное эхо в пустой квартире. Чтоб… Знаешь, приезжай ко мне. Ну, вот правда, приезжай. Ты понимаешь меня?
-Понимаю.
-Я серьёзно. Не брошу. Морская пехота своих не бросает. Если конечно не боишься…
-Так запросто? Без любви?
-Ты веришь в любовь? Ты молода ещё. Ты потом поймешь, что любви нет. Её нет.  И быть не может, потому что… Хотя ладно… Не буду тебя разочаровывать.  Вот что скажу: желаю тебе мужа хорошего. Правда. Очень хочу, чтоб ты была счастлива.
Он отключился. Больше на связь не выходил. Потом выяснилось, что я в его контактах в «чёрном списке». Почему? Наверное, так надо. Наверное, он прав.


-Здравствуйте. Не пугайтесь, пожалуйста. Я сообщаю Вам, что Сергея больше нет. Эта страничка. Пусть она останется в память о нем.
-Что за шутки такие?
Боже мой, такими вещами не шутят. Вот фотографии. Похороны. Гроб. Крест. Фотография с чёрной лентой. Несколько человек – все кто присутствовал на похоронах.
-Это не шутки. Он погиб в Чечне в конце марта.
-А Вы ему кто?
-Младший брат.
Я совсем не знала его. Серёгу. Что такое социальная сеть – способ общения. Где при определённой настройке принять «в друзья» можно кого угодно и не факт, что будешь с этим человеком общаться. (Да что я вам объясняю-то?) Вот так было и с Серегой. Мы были «друзьями», но не были друзьями. Мы общались пару раз. Он редко выходил на связь. Не секрет было то, что он служит в Чечне. Естественно, служба есть служба, тут не до социальных сетей. И может никогда бы не узнала я о нём больше чем в этот день.
Я не знала что сказать этому совершенно незнакомому мне человеку, который представился Серёгиным братом. Казённым штампованным языков выразила соболезнования. Но слёзы волной нахлынули. Оплакивать незнакомого человека. Совершенно незнакомого, но ставшего родным.
Долгое молчание. Лишь к вечеру снова сообщение.
-Простите, вот хочу поделиться с вами… Вот эту песню Серега очень любил, послушайте.
Да. Очень хорошая трогательная песня о несчастной любви.
-Скажите, что будет если человек примет 2 упаковки анальгина и 15 штук феназепама и запьёт это водкой?
-Не знаю. Но, очень велика возможность отравления.
Мне не пришло в голову, зачем он это спрашивает. Я не поняла сначала.
-Значит хорошо. Скоро мы с ним встретимся…
-С кем?
-С братом…
Боже мой, неужели пацан наглотался таблеток. Неужели он действительно это сделал?
-Эй, постой. Давай не дури. Ты что задумал?
-А зачем мне жить? Без Сереги-то?
-Кому станет от этого легче?
-От чего?
-От твоей смерти? Ты только причинишь лишнюю боль матери, которая и убита горем. Она этого не переживёт!
-Мы детдомовские.
-Прости. Ну, тогда своей девушке.
-Нет у меня девушки.
Я не знала что написать ему. Что сказать. Да и стоило ли?
-Тогда вот что скажу! Ты обязан жить! Жить за двоих: за себя и за брата! Жить ради его памяти!
Это последнее, что я ему написала. Он не ответил. На связь больше не выходил. И я ничего не знаю о нём. И никогда, наверное, не узнаю.


Конец августа. Геленжик. Разгар бархатного сезона. Пестрая толпа в купальниках, шортах, майках, с кругами, матрасами и прочими плавсредствами спешит по набережной озабоченная мыслью как бы найти место на пляже поудобнее. Люди толкутся на базаре, напоминающем скорее какой-то восточный дукан с его изобилием дынь, арбузов, специй, красивых безделушек и, конечно же, лиц кавказской национальности.
Где-то между двумя этими оживленными общественными местами и нашла меня  не знакомая мелодия песни про Афган. Напоминает что-то из старых записей «Контингента» или «Каскада», а может и «Беретов».  Иду на звук мелодии как собака на запах. Звук манит, зовёт. Иду против толпы. Звук громче и громче. Какая душевная песня! Не слышала её прежде. А слова какие. Запомнить бы, записать.  Вот он источник звука – магнитофон и звукоусилитель. На самом солнцепёке. Урна для сбора пожертвований из стрелянной гильзы. И… Он сидит в инвалидной коляске ко мне спиной. Старенький потёртый камуфляж. Голубой берет старого образца, который как нимб венчает его голову. Он сливается с прозрачной синевой неба и будто бы растворяется в ней. Стою как вкопанная. Словно паралич разбил. Ком в горле застрял. Слова стоном застряли где-то в душе. А он будто почувствовал, услышал моё присутствие... Руки ловко развернули колёса инвалидной коляски и он повернулся ко мне. Блеск орденов. Погоны. Глаза скрывают солнцезащитные очки.
У него нет ног. Выше колена.
Чёртовы предательские слёзы. Зачем? ЗАЧЕМ!
Я как будто не здесь. Не в этом мире. А где-то далеко, там, куда зовёт меня песня. В чужой пыли, в чужых окровавленных бинтах. Чувствую чужую боль, захлёбываюсь чужой кровью. Задыхаюсь в гари чужого горящего наливника.  Слышу незнакомый мне гул вертушек.
Он говорит мне что-то. Говорит, а я не понимаю. Всё как в тумане… Я не здесь… Я там…
Он, наверное, увидел мои слёзы? Срочно убрать. Я размазываю их ладонью по щекам. Но они, суки, льются из глаз и катятся. Вот одна уже капает с подбородка. Он подъезжает ближе. Я чувствую запах его пота вперемежку с одеколоном. Жара, а он весь по Уставу.
Он спрашивает что-то. А я опять не понимаю.
Снимает очки. Какой он красивый. В его сорок с лишним лет. Красивый. Только седой совсем. И глаза. Его глаза стеклянно-пустые. Не живые будто. Смотрят куда-то, смотрят, а не видят. И в них застыла боль.

Я часто его вспоминаю. Я вот в очередной раз вспомнила этим летом.
Позади ГОСы, защита диплома. Остались только формальные, никому не нужные институтские дела в местах, куда и так не часто заглядываешь: библиотека, деканат и прочие приятные заведения.  Уже почти «на дембеле». Почему «почти»? Да потому, что истинным «дембелем» можно себя почувствовать, когда у тебя на руках будет заветная книжечка, именуемая дипломом. Красного или синего цвета. В моём случае скорее красного. Это твой аусвайс в будущую карьеру, в будущую жизнь. Без него ты – букашка недоразвитая, а по факту ты как был никто, так никто и остался. Только перешёл из ранга студента в ранг молодого специалиста. Ты становишься  птенцом, которого выбросили из гнезда и оставили подыхать под палящим солнцем в лесу, полном голодных хищников и таких же как ты. Которые очень хотят жить. И только от блата и твоих личностных характеристик зависит подохнешь ты или найдёшь своё место под солнцем.
В общем я шла в институт, чтоб сдать обходной лист. Сменила привычный маршрут. Погода хорошая – почему и не погулять.
Я встретила его почти в центре города. Он сидел на коляске, какую я видела только в фильмах про Великую Отечественную войну. Низкая деревяшка на четырех колесиках, приводимая в действие опорой рук на специальные болванки. И человек идёт на руках, волоча остальное тело на этой тележке. Я никогда бы не подумала, что мне придётся увидеть это в реальной жизни в 21 веке.  Он сидел на этой тележке, а рядом на асфальте стояла пластиковая баночка, куда сердобольные прохожие бросали монетки. В основном копейки. Я порылась в кармане, нашла несколько монеток, отложенные на проезд в транспорте. Наклонилась, чтобы положить монетки в баночку и невольно взгляд мой упал на этого человека. Из-под чёрной поношенной куртки маленьким ярким рубиновым огоньком мелькнул орден Красной звезды. Монетки звонко брякнули о ранее брошенные копейки и моя рука на мгновение замерев начала подниматься, чтоб снова юркнуть в карман, а не мёрзнуть летом на +5 градусах.  Но руку мою перехватила его рука. Холодная и дрожащая.  Очень грубая, шершавая.
- Как Вас зовут? – Зачем-то вдруг спросил он.
- Диана. – Неуверенно ответила я. Будто на секунду забыла своё имя, ошарашенная вопросом.
- Красивое имя... Побудьте со мной.  Немножко… Постойте.
Я не знала что ответить. Как-то неловко. Я присела на корточки рядом с ним. Он молчал несколько минут.
- У вас закурить не найдётся?- Вдруг спросил он.
- Извините, я не курю.
- И правильно.
Он глубоко вздохнул и снова замолчал.
Мне не давала покоя мысль об ордене. Я же журналист и мне всё чертовски интересно. Надо же, блин, спросить. Поинтересоваться. Вот не даром же этот орден.
- Афган, да? – Неуверенно спросила я. И тут же очень застеснялась своего вопроса.
- Да… - Тихим, сдавленным шёпотом ответил он.
И снова замолчал. Неловко как-то было мне в этот момент. Я плевать конечно хотела на эти долбанные усмешки, ухмылки и приколы со стороны прохожих, но почему-то странное чувство засело в груди.
Раздался телефонный звонок. Звонил староста, сообщить что-то важное о местоположении методиста. Я вежливо попрощалась с этим человеком. Он крепко сжал мою руку и поблагодарил.
Я быстро пошла, старалась не оглядываться, но знала,  чувствовала, что он смотрел мне вслед.
На обратном пути я пошла другой дорогой. Чтоб снова не встретиться с ним. Чтоб снова не встретиться со взглядом его серых глубоких глаз. Не хотелось. Больно…
И… Надо же такому случиться. Не знаю что это? Ирония судьбы или чёрт знает что ещё… Возле центрального «Еврика». Он стоял на костылях. Одна штанина форменного камуфляжа была подогнана под размер культи, загнутая сзади и затянутая резинкой. Поверх камуфляжа надета куртка.
Нет… Всё! Хватит с меня… Нервы, суки, трясут… Это слишком… но пройти мимо не могу. Выгребла из кармана всю оставшуюся мелочь.  Чёрт с ней. Пройдусь пешком. Не сломаюсь. Ишь, какая нежная на троллейбусе кататься вздумала. Я эти деньги лучше ему отдам, чем… Впрочем… Снова монетки звякнули о дно, теперь уже, картонной коробочки. Там их было мало. Несколько 10-копеечных и пару рублёвых. Мои конечно тоже не спасут и мало чем помогут, но…
- Храни Вас Бог! – Тихо сказал он и перекрестился. – Храни вас Бог. – Повторил он. – Пусть вы никогда не узнаете войны…

Я атеист. И в церкви-то я не помню, когда в последний раз была. Хотя нет. Помню. И поняла, что никогда больше туда не пойду. Ведь хождение по церквям – это не показатель веры. А смотреть на эти зажравшиеся морды, что ходят туда «грехи отмаливать». Мать твою, твари ублюдочные. Вы лучше эти деньги отдайте нуждающимся, а не попам на постройку очередного бабкиотмывателя. Впрочем ладно… Это тема избитая и говорить мне о ней не хочется.
- Скажите пожалуйста, кому мне поставить свечку и помолиться? Кто покровитель к примеру,  военнослужащих? – Спросила я у служительницы РПЦ, которая ошивалась по залу сдувая догорающие свечи.
- Чё припёрлась, если ни хера не знаешь?  - Грубо ответила она.
- А вы скажите, я буду знать. Я, может быть, тоже хочу приобщиться к вере.
- Вон туда подойди. Этот вроде покровитель вояк.
Она пальцем указала мне на икону Николая Чудотворца.
Мне стало всё ясно.
Как в своё время пел Егор Летов (земля ему пухом): Атеист научи меня вере…

И снова я в сети. И снова этот новый знакомый с котором очень хочется пообщаться.
-Я прочитал ваши стихи. Все. Полностью. И прозу вашу.
-О! Я вам так благодарна.
-Есть одно «но»…
-Какое?
-Как вы можете писать о войне не знав её. Не видев, не почувствовав и не пережив?
-Там описана не война, а скорее жизнь после войны. «Синдром» как его называют…
-Разве вы знаете, что такое «синдром»? Откуда вы можете это знать.  И вообще давайте перейдём «на ты»… Не возражаете?
-Не возражаю, конечно, но мне как-то неловко будет обращаться к вам «на ты».  Из уважения к вам.
-Нет уж. Тогда и я к вам тоже... Если уж договорились, то договорились.
-Хорошо.
-Я сейчас на трансе у одного сержанта. По Чиче его знаю.
-Что такое «транс»?
Я действительно не знала, что «транс» это трансляции, которые существуют на сайте «Майл.ру». Редко там бываю. Как подсела на «контакт», а остальное мало колышет.
-Зайди на майл и подключись. Сейчас тебе ссылку кину. Подключись просто. Камеру не подключай, чтоб он тебя не видел. Вот и посмотришь что такое «синдром». В данном случае чеченский.
Молодой мужчина лет 35. Тельняшка, камуфляж. За его спиной, что хорошо видно через веб-камеру, флаг ВДВ. Перед ним на столе миска, кусок чёрного хлеба, бутылка водки и стакан.  Он  запросто наливает водку и пьёт. Закусывает, громко гремя ложкой по металлической миске. Он выпил целую бутылку. Потом курил.
- Я ненавижу этих сраных вахов!  Этих уродов – чичей! Пускай мне никто даже не заикается о том, что они нам братья! Вы видели как они наших ребят режут? Как они издеваются над ними? Вы видели это только в кино. Только по дешевым фильмам! А я видел это своими глазами.
Он ещё много чего говорил. Он кричал. Бил себя кулаками в грудь. Сыпал матом. В том числе больше всего мата летело в адрес некоего подполковника, «который ни хера не понимает в этой жизни».
Потом он взял гитару и запел пьяным голосом старые дембельские песни. Потом он запел про войну. От песен душил ком в горле. Давили слёзы. Мысли в голове путались. Хотелось что-то сказать сержанту. Но надо было спросить совета у подполковника. Я почему-то почувствовала, что тот подполковник, которого сержант крыл матом и есть мой новый знакомый.
-Знаете, я вот смотрю сейчас и очень многое понимаю.
-Опять «на вы»?
-Я не могу к вам обращаться «на ты», товарищ подполковник.
-Ах, вот оно как. Ты до конца досмотри.
-Хорошо.
Справа от окна, где транслировалось видео есть окно с т.н. чатом. Там могут писать все, кто подключился к трансляции. Что там только не писали. В основном это какой-то не относящийся к теме  бред. «Заказы» сержанту сыграть, что ни будь или поставить на диске «музон». Но самое ужасное, что там были и предложения интима. Конечно же они оставались без ответа. На что неизвестные Клубнички, Незнакомки, Розы и Лилии отвечали, что мол «ты не мужик».
-Можно я напишу ему что ни будь?
-Только пиши в личку.
-Хорошо. Только не знаю как написать. С чего начать?
-Это уж я не знаю. Как хочешь.
Я долго ломала голову над тем с чего же начать. Наконец, решила написать до неприличия банально.
-Здравствуй, товарищ сержант.
-Привет. Ты откуда товарища подполковника знаешь?
-В сети познакомились. Он очень интересный человек.
-Да. Он мужик классный. Да к тому же Герой России. Ты знаешь, какой он человек? Он… Он мне жизнь спас.  Он стольких спас… Когда он улетал из Чичи его на руках до вертушки несли. Чтоб нога его больше на эту поганую землю не ступала.
-Ничего себе. Он ничего мне не рассказывал.
-Да он и не расскажет. А про тебя он говорил… Это ты те самые стихи написала?
-Да.
-Они душа войны. Даже не вериться, что ты могла это написать.
Честно сказать – не ожидала. Пишу-то не для публики. Хочется, конечно, чтоб читали, но… Опубликовали один раз в годовщину вывода войск и то после небольшого разгона вместе с той кастрированной заметкой.  Да я не обижаюсь… Рано мне ещё в поэты рыпаться.  Когда такое мнение о моей писанине складывается у таких людей, это… Самая высшая оценка и ничего больше не надо.
Очень захотелось написать о них. И о сержанте и о подполковнике. И о Сереге и… Впрочем обо всех таких как они. Чтоб не было безымянных, забытых.
Слишком много на себя беру. Слишком высоко прыгаю. Тут нужны годы работы. Тут нужен опыт, сознательность… Тут много чего надо. Чтоб не солгать ни единым словом, ни единой буквой. Чтоб не было мучительно больно. Чтоб не жёг позор…
Я как-то машинально выдала эти свои мысли сержанту.
-Не… Обо мне писать не надо! Я такой же как все. Я не герой. Я выполнял свой долг. Я солдат и этим горжусь! Я десантник! А вот о подполковнике напиши. Только его об этом в известность не ставь. Разозлиться. Не любит он всех этих выкрутасов. Не любит ничего рассказывать. Скромничает.
Как отличить истинного героя? Его выдаст скромность. Его немногословность. Скрытость. Бывают люди, которые кичатся своими званиями, рангами, орденами. Участием в боевых действиях. Рьяно с азартом рассказывают о том или ином боевом эпизоде. А капнёшь глубже – рассказы далеки от реальности. Но это конечно относиться не ко всем.
А вот те, кто действительно прошёл все круги военного ада не будут рассказывать. Это слишком больно, чтоб переживать снова. Об этом не хочется вспоминать, а тем более выносить на публику.
Это пакостное чувство – жалость. Именно её унизительная сторона. Она зарождается в душе человека, которому другой человек излил свою боль. Она зарождается и нарастает с каждым сказанным словом, с каждой минутой и в одно прекрасное время выплёскивается наружу. Взрывается и её осколки больно ранят душу того, кто так запросто раскрыл её.
Но есть ещё более пакостное, паскудное чувство. Вернее не чувство, а поступок. И опять же он исходит от слушателя или читателя. А иногда и от писателя. В данном случает от меня. Я сейчас выставляю себя редчайшей сволочью ибо пускаю в эту обитель чужых, но дорогих мне воспоминаний и мнений, совершенно посторонних людей, делая их тем самым причастными к боли, к страданию, к мечтам и надеждам этих людей. Я выношу сор из избы. Выставляю напоказ то, что далеко не моего ума дело, то, что может и не следовало бы. Но…. Что-то или кто-то невидимый заставляет меня. Говорит мне: «Пиши»… Пиши. Они простят. Пиши. Они поймут. Да, кто-то осудит, кто-то накажет. Кто-то упрекнёт. И будет прав. Но ты пиши.
«Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся один раз и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтоб не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое. И чтоб умирая смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества».
Чтобы не было мучительно больно и не жёг позор. Вот именно. Чтоб не было стыдно за каждое слово, за каждую букву.
И, конечно же, перед смертью я не могу сказать эти великий слова про борьбу за освобождение человечества, да и вообще ни про какую борьбу. Конечно, можно предположить, что все ещё впереди,  что всё будет.
Как говорит мой горячо любимый шеф, цитируя кого-то из классиков: «Нас ждут великие дела!»
Может быть меня на гражданке и ждут великие дела. Может быть. Ведь каждому отведено своё место. Видимо судьбой так предписано. Видимо, решено где-то там в том мире, в который я отказываюсь верить. Которого нет.  Да. Там кто-то решил. И всё очень чётко запротоколировал. И вынес вердикт: пожизненное отбывание срока на гражданке. Вот и выпадают на мою долю и на долю таких же как я министры Табуреткины с их реформами, приказы командующих округов и их же особые распоряжения. И снится мне во сне и Северный Флот и бригада ВДВ, базирующаяся в Ростове. Вот наивная! Замахнулась! ВДВ! Мечта! Несбыточная! Нереальная! Армия мне машет откуда-то издалека. Я бегу, но мечта все дальше. Все быстрее она убегает в даль. Всё меньше шансов.
Зачем всё это? Не буду об этом. От этого больно… Впрочем так же больно и от мысли, что все, кого бы я ни встречала (из представителей мужского пола, разумеется) относятся ко мне как к Правде, или как к шлюхе, что вернее всего при современных нравах – хотят, но не любят. И кап-три, когда-то служивший на дизельной лодке «Ярославль» и старшина с неизвестного противолодочного и главный старшина с «Адмирала Кузнецова» и… Впрочем, если суждено жить на гражданке, то и жизнь прожить с гражданским. Тоже пожизненно.
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! Судебное заседание окончено…

-Добрый вечер, Шурави!
Это он. Тот самый подполковник.
-Здравствуйте, товарищ подполковник!
-Снова выкаешь? Я же просил…
-Прошу прощения, но я не могу обращаться к Вам «на ты». К Вам – подполковнику ВВС и Герою России.
-Сержант ляпнул?
-Про Героя?
-Да.
-Он всё время путает. Я – Герой Советского Союза! Союза! Понимаешь? В 90-м получил, до развала страны. И знаешь, горжусь этим безмерно. И вообще, сегодня я пьян! Поговоришь со мной?
-С удовольствием, товарищ подполковник.
-Перестань называть «на вы», иначе нашей дружбе придет конец. Вот если бы служила ты со мной в одном полку, то конечно бы обращалась бы ко мне и по званию и по имени и отчеству, а так… Разве друзья так общаться?
-Нет.
-Ну вот и договорились.
Чёрт возьми! Столько хочется спросить, но как. Он столько может рассказать, столько вспомнить. Да… Ещё одно паскудное свойство журналиста. Журналист воспринимает человека как источник информации. Как предмет. Так оно и есть. Признаюсь. Для меня лично многие люди источники информации и не больше. Причем информации, которая мне-то нужна лишь для статейки в газету, а в большинстве случаев и вовсе на фиг не упёрлась – но надо. А раз надо, то исполняй. Мне не хотелось, чтоб подполковник понял это. Тем более я не хотела, чтоб этот человек стал для меня источником информации.
Он сам спас ситуацию.
-Знаешь, я много пью. Я в Чиче никогда трезвым на боевые не вылетал.
-Как это?
-Очень просто. Я летал пьяным. Однажды хотели даже отстранить от полётов. Но это ничего. Трезвым я вообще летать не мог.
- Почему?
Твою мать. Глупейший вопрос. Мда…
- Один раз трезвым полетел. Первый раз. Мне предлагали выпить. Но я же только после училища. Всё по правилам. Полетел и пожалел, что не выпил. Почему? Объясняю. Забираешь. Их грузят в твою вертушку. Всех: трёхсотых, двухсотых, живых. У живых глаза… В эти глаза страшно смотреть. Раненные стонут. Кричат от боли. А кровь? Она течёт по полу и просачивается в кабину пилота. Это потом на базе всё это смывают шлангом. После этого я стал пить. И никто потом мне уже и слова не говорил по этому поводу.  Не пойму зачем тебе это? Вся эта кровавщина? Этот кошмар?
- Прошу прощения, но мне это нужно для…
- Не продолжай. Если интересно, то я тебе могу ещё много чего рассказать… Волосы дыбом встанут.
- Почему ты (я все же перешла на ты) так долго в Афгане служил? Вместо двух – четыре года?
- Я сверхсрочник. Сначала очень не хотел в Афган. Когда сказали куда посылают, то немного не по себе стало. Но потом знаешь… Понравилось… Вот и остался. На дембель прапором ушёл.
- Как там… В Афгане?
Задала глупый вопрос. Сколько раз я видела примеры глупых журналистских вопросов в различных источниках. И всё время  мысленно (а как же ещё-то) критиковала коллег. Ну, как можно быть такими тупорылыми? Ну как?
- В Афгане?  К войне привыкаешь… Только потом отвыкать сложно.
- Ты верил, что исполняешь там интернациональный долг?
- Мне вообще как-то пофиг было. Долг не долг, интернациональный не интернациональный. Я Родине служил. Я был обычным солдатом.  Ты спрашивай, не стесняйся.
- Ты знаешь, что ни будь про Евгения Финогеева?
- Да. Слышал о нём. Он погиб на Саланге. В 81-м. Там местные тоннель строили, а наши охраняли. Так вот духи обстреливали их. Очень им этот тоннель мешал. В итоге они его взорвать решили. Там много наших погибло. В основном под завалами. Финогеев погиб там же. Задохнулся в тоннеле. Кстати, именно с этого момента в Афгане и начались самые настоящие бои.
- А я читала другую версию.
- Какую?
- Ну, что Финогеев погиб в бою с душманами.
-Может быть. Героизма хватало. Вот пример: Плосконос… Он почти всегда выходил из боя без потерь. Герой Советского Союза.
- А Чепика знаешь?
- В одном полку с ним служили. Пару раз где-то пересекались. Разговаривали даже, но так лично не знаю.
-Ого! Ничего себе!
-Да что тут восхитительного. Война – это работа.  А ведь на войне и паскудства хватало. С лихвой.
- Что ты имеешь ввиду?
- Вот есть тут некоторые «герои»… А за что они получали свои награды? Их подвиг – это результат коллективного героизма экипажа или взвода, роты, батальона. Только выбирают одного, потому что он командир.
- Разреши вопрос?
- Спрашивай.
-А ты за что получил Героя?
-Тема закрыта! Я не хочу об этом говорить. Про других спроси. Про тех, кто раньше меня там служил спроси – отвечу. Про себя не скажу.
- Можно вопрос чисто из женского любопытства?
- Не спрашивай разрешения! Задавай сходу.
- Ты женат?
- Да, женат. Но давно уже с женой не живем. Есть дети. Только вот что скажу тебе – я не хочу на эту тему ничего говорить.
- Прости. Тогда давай продолжим о войне.
- Неужели ты не можешь говорить ни о чём другом кроме как о войне? Или ты считаешь, что я ни о чём другом  говорить не могу?
- Прости. Я не хотела ничем тебя обидеть. И задеть. Просто мне кажется, что я любую тему могу развернуть в русло военной темы.
- Во-первых, хорош извиняться постоянно и просить прощения. Хочешь о войне – давай о войне. Но… У тебя парень-то есть?
- Нет.
- Я так и думал.
- Почему?
- По тебе видно. И ещё по тебе видно, что ты ещё… девушка.
- Это как ты так узнал? По фотографии что ли?
- И по фото и по манере общения и по ходу мыслей.
-Ты прав.  Мне один мужчина сказал, что я свой в доску парень.
- А как он такой вывод сделал? Хотя он чертовски прав. (Не в обиду будет сказано).
- Мы с ним сидели и несколько часов рассуждали о подводных лодках. Причём он сам подводник.
- Ну… Это уж он точно подметил. Может тогда с тобой поговорим о вертушках?
- Я в них ни черта не понимаю…
- Не понимаешь… Но вижу что понять хочешь и всё же что-то в тебе есть… Вот например, давай начнём с понятий… Лопасть, винт, блистер… Для начала…
- Лопасть – это часть винта, винт –  с его помощью вертушка собственно и летает. А блистер – это стеклянная часть кабины…
- Ладно… В принципе правильно, в технические подробности не будем вдаваться… А тогда вот такие чисто «афганские» термины. Цирандой, Тюльпан,
-Ну товарищ подполковник, это ж… Каждый знает. Цирандой – это полиция ихняя афганоидная, а Тюльпан имеется ввиду «Чёрный тюльпан» - Ан-12, самолёт-катафалк.
- Ну, ты смешная. Каждый знает. Вот не каждый. По себе знаю, что не каждый.  Ну, точно – свой парень. С тобой очень интересно общаться.
- Только вот спросить ещё вот что хочу: почему его Тюльпаном назвали?
- Я не знаю точно. Разные версии есть.
- Например, о том, что это как подарок. Страшный подарок в Союз?
- Вот она и верная. В других версиях сомневаюсь.
- А «груз 200» и «груз 300»? Почему такие маркировки.
- Не знаю это не в моей компетенции. Назвали и назвали. Чисто маркировки, не больше. Ничего не обозначающие. Вообще-то за всеми этими «цифрами» люди, а не груз…
Мне почему-то опять стало нечего сказать. Не хотелось. Я боялась задеть его, обидеть. Заметно, что ему и так не очень-то хотелось говорить о войне. А мне интересно. Чёрт возьми! Мне интересно! Этот ужас! Смерть! Кровь! Боль! Мне интересно. А ему больно. Ему обидно. Ему страшно.
Мне чертовски захотелось расспросить подполковника о его семье. О его жене и о том, почему они в разводе. Но эта тема для него закрыта. Табу. Потом я многое узнала о нём.
Он не хотел быть военным. Даже мысли такой не было. Но судьба по-другому решила. Она бросила его сначала в пламя  Афгана, а не успел охладиться, снова в пламя теперь уже Чечни.  И был он как в песне: и «федерал» и «шурави». Теперь он собирается в академию. Будет учиться и собирается сделать карьеру советника в одной из Африканских стран. Да, конечно, не хочется менять военный китель на гражданский костюм, но все же… Больно ему прощаться с родной вертушкой. Больно ему прощаться с армией. Он как-то обмолвился, что с женой он развелся из-за того, что она хотела, чтоб он из армии уволился. Она требовала этого.
В него влюблялись женщины и девушки. Он сам рассказал про одну, с которой полтора года вёл переписку. Но она тоже сказала, чтобы он с армией завязал и к ней приехал. Ну не любит она военных. То есть военных-то она любит, но замуж за военного никогда не пошла бы. Но так как товарищ подполковник ей понравился и с ним расставаться ей не хотелось, то она решила, что ему будет легче расстаться в армией. Была и другая подруга по переписке. Она, узнав о его ранении в живот тоже предложила ему бросить всё это военное дело к чёртовой матери. Про ранение он сам сказал мне. И очень боялся, что жалеть начну. Я поняла это и не стала ему ничего говорить. Потому что «…нас не нужно жалеть…».

Я уезжала и почти наверняка знала, что больше мы с ним не увидимся. Мы, конечно же, никогда не увидимся в реальной жизни и, наверное, уже больше никогда не увидимся даже виртуально. Он в академии свои законы и свои положения. Это тебе не это… Я гражданская могу себе позволить вольности. Он военный и позволить себе этого не может. И он единственный кто понимает, что я бросила бы все и поменяла бы эту гражданскую вольность на армейское подчинение Уставу и нисколько бы не пожалела.
В моей последнем письме к нему я снова совершила ошибку, которая чуть было не стала причиной разрыва нашей дружбы.
Я написала ему, что люблю его как друга и очень жалею о том, что приходится расставаться. Я написала ему о том, что он истинный Герой. Истинный офицер. Он пример для подражания. Я стихи ему посвятила. Я ему написала, что мне очень будет его не хватать. Что правы были те, кто нёс его на руках. Что такого как он на руках должны носить. Что… Дальше то, что хотелось бы написать я не написала. Он бы не принял.
Он ответил мне.
- Случилось то, чего я опасался.
- О чём это ты?
- Ты тоже о любви пишешь. Но пойми, я не брошу армию. Я не…
- Ты же знаешь, что армия для меня святое и я знаю, что армия для тебя – это больше чем жизнь и лишить тебя армии, всё равно что убить. И поэтому я тебе никогда бы не сказала даже не заикнулась бы о  том, чтобы оставить армию.
- Давай закроем тему. Иначе поссоримся.
-  Хорошо как скажешь, товарищ подполковник. Я желаю тебе счастья и верю, что ты обязательно станешь генералом. Истинным генералом. Боевым. Честным. А не то что эта штабная… Впрочем. Вот ещё что скажу: помирись с сержантом. Он очень тебя уважает. Он тебя в пример ставит. Он…
-Он жизни меня пытается учить. Сопливый ещё, чтоб жизни меня учить и ты не учи.
-Я даже не пыталась тебя учить жизни. Хотя знаешь я у тебя очень многому научилась. Нет, товарищ подполковник, не пытайся даже возразить. Я знаю, ты скажешь, что ты обычный. Что ты ничем не отличаешься от других. Что ты не герой. Что ты просто выполняешь свою работу. Что…
Я не написала подполковнику о том, что полюбила его. Не как друга, а как мужчину. Да и плевать я хотела на то, что он мне в отцы годиться. На то, что он подполковник, будущий генерал, боевой офицер, а я вчерашняя студентка в жизни ни черта не видевшая. Я не написала ему о том как бы любила его. И носила бы на руках. О том, что как противно мне думать, что у него будет другая женщина. Что эта другая женщина есть. Мне противно думать о его жене. Мне вообще противно думать о тех женщинах, которые были, есть и будут в его жизни. Да. Это паскудство называется ревностью. Да. Я его ревную. Совсем не знаю, но люблю и ревную.  Вот дура-то набитая, влюбилась в подполковника. Да я ему не чета. Я понимаю это. Знаю это. Но мне хочется любить его. Хочется посвящать ему стихи и думать о нём. Пусть он этого никогда не узнает. Это лучше. У него своя жизнь, у меня своя. У него своя дорога, у меня тоже и дороги эти никогда не пересекутся.
Я написала ему, что в таком случае можно я останусь для него «своим в доску парнем»? на что он ответил, что для него я останусь девушкой. Хорошей девушкой с которой приятно общаться. И он мен написал, чтоб я училась быть женщиной, ведь это главное.
Всё. Не буду больше об этом. Снова это никому не нужное самобичевание. Снова больно. Но это уже не на публику, хотя и так уже многое вынесла на суд. Хотя кому это интересно.

Вечером перед отъездом я получила письмо от сержанта. Он снова писал что-то о моих стихах. И я вспомнила трансляцию.
- Извини, товарищ сержант. Была на трансляции и… Разреши спросить?
-Спрашивай.
-Я вижу, что люди, которых ты называешь друзьями, издеваются над тобой. И…
- Знаю. Всё знаю. Вижу. Чувствую.
-Но тогда скажи: зачем тебе это?
- Это моя жизнь. А выношу её на публику только для того чтобы… Чтобы волком не завыть. Чтоб с ума не спятить. Чтоб пулю в висок не пустить. Всё стихи твои вспоминаю. Они прям про меня. А тем кто издевается… Я не обращаю на них внимание. Быдло никогда не станет человеком. Бог им судья…

Бог им судья… Всем…

Со всеми этим людьми я не знакома или знакома лишь заочно. Я никогда не увижу их, не встречу, хотя чёрт его знает как судьба повернётся.
Я часто вспоминаю их всех. Думаю о них. О незнакомых, но родных.
Я думаю и о живых и о павших. Я пью третий тост за них. Люди смотрят с ухмылкой и подшучивают. Люди осуждают. Люди не понимают. Может, я заразилась этим синдромом? Нет. Этого не может быть. Мы, не знавшие войны этому синдрому не подвержены. У нас что-то другое. Я говорю «мы», потому что нас много. Таких же «больных на голову». Я много знаю таких. Я с ними одной крови, а с Ними мы одной крови.  Мне говорят: перебесишься и всё забудешь. Забросишь и мечту об армии и войну и ветеранов и будешь жить как все живут.  И думать будешь шаблонно. Как все думают.
И ты будешь счастлива потому что будешь жить своей жизнью.
Да. Сейчас я живу чужой жизнью. Их жизнью. Мне так проще. Точно так же как и превратить жизнь в траур. В чёрно-белом мире жить проще. Есть полутона, но нет оттенков. Белый – это белый -  радостный, но пустой. Чёрный – траурный, но торжественный. А серый – невзрачный, повседневный. Незаметный. В нём растворяешься, в нём живешь. Но даже в этом сером цвете всегда есть место чёрной траурной ленте.  В нём есть и место другому цвету – красному. Цвету крови, цвету знамени.  Но он скорее как орден. Который нужно заслужить, а, заслужив, нужно знать, где и когда этот орден надевать, где его носить и как его носить. Чтоб не запачкать. Ни обидой, ни злым словом. Не хочется, чтоб этот орден видел слезы и унижения.
В общем, всё это лирика, а лирика здесь не к чему.
Иногда ночью, когда совсем хреново на душе, когда в голову лезут разные мысли я вспоминаю их. Я вижу их глаза, их лица. Слышу их голоса. Я часто вижу их во сне.
На груди на простой тесёмке, на которую обычно верующие вешают кресты у меня есть свой крест – талисман из прозрачного пластика или оргстекла в форме патрона плавно переходящего в православный крест. Это подарок от моего дорогого братишки. Это память о его друге, погибшем в Чечне в 2000 году. Память о старшем лейтенанте ВДВ Дмитрии Викторовиче Пилюгине. Его я тоже не знала. Но память о нём живёт во мне и частица его живёт во мне. Как частицы душ опалённых афганским и чеченским пламенем. Как память о павших и уважение к живым. Как напоминание. Как шрам. Как рана…

Зачем я написала всё это? Эту исповедь? Этот крик? Этот вопль? Зачем?
Нет сил в себе это копить.
Зачем я вспомнила?
Забыть не могу… Не получается…


Июнь-июль 2012