Гавань для тонущих кораблей

Any port in a storm  – английская пословица (любая гавань в бурю)
«Не думаю, что были люди счастливее, чем были мы» В.Вулф


Дорогая Кларьетт,

Я весь насквозь есть одно разочарование. Каждая мысль, каждое чувство выливаются в одно и то же: я разочарован, мне ничего больше не нужно, я пуст. В нашем доме вместо тебя появилась страшная, тягучая Пустота и ест меня поедом. Она ест без остановки, перемалывая своей зубастой пастью все: тебя, меня, антикварный стол темного дерева, надписи на стене, нашу коллекцию кружек, Лондон, Прагу, цветные огни Парижа и Рю-де-Гран-Пале, слова, лица, улыбки и смех, мост Поцелуев и аллею святого Марка и Католины, где мы любили гулять, эту осень, эти желтые листья, весь этот мир вокруг – все, все, все. Все мертво в этом мире, Кларьетт. Все ушло куда-то. В этом «чертовом шторме моей жизни» я держусь мыслями только за тебя.

Это очень важно – цепляться за кого-нибудь, жить ради кого-нибудь другого, а иначе однажды утром ты вдруг встаешь и понимаешь, что ты не хочешь есть, одеваться, чистить зубы и стирать одежду; и у тебя нет ни единого повода заставить себя делать все это: нет никого, кому можно было бы посвятить этот маленький подвиг. Именно поэтому я пишу тебе, хотя знаю, что мое письмо вряд ли обрадует тебя. Я не собираюсь давить на жалость. Я не хочу, чтобы ты возвращалась.

Хочу лишь, чтобы ты жила и была счастлива. Ты действительно заслуживаешь этого. А мне будет легче уже оттого, что я не буду портить твою жизнь.

Расскажи мне, Кларьетт, расскажи мне, как ты живешь. Расскажи, как там сейчас в Париже, расскажи про Жоржа и про то, что занимает твои дни, твои мысли и настроения. Расскажи мне про жизнь, про настоящую жизнь за пределами моего кокона тишины.

Я люблю тебя.

Искренне твой, Дэниэл.
 
8 сентября, среда.
Довольно странно начинать дневник с письма. Это копия. Оригинал я отправил в Париж своей девушке, Кларьетт. Точнее, бывшей девушке. Две недели назад она уехала, сказав, что «устала терпеть», не может больше «решать наши общие проблемы в одиночку» и «не видит перспектив». Пожалуй, она была права. Но лучше я обо всем расскажу по порядку.
Меня зовут Дэниэл Меллоуз. Я писатель. Вернее, всегда считал себя им. Я родился двадцать четыре года и восемь месяцев назад в Лондоне. Впрочем, с тех пор я неоднократно менял свои адреса. После окончания школы я поступил в колледж, но через полгода бросил его с твердым намереньем посвятить себя литературе. От родителей мне досталось небольшое наследство, и на эти деньги я мотался по Европе, оседая то тут, то там, устраиваясь на работу и знакомясь с новыми людьми. Последние несколько лет я живу в небольшом городке на берегу реки Кирли. Три года назад я ездил на месяц в Прагу, чтобы прослушать краткий курс лекций по искусству. Там я и познакомился с Кларьетт. Она училась на последнем курсе на отделении истории Мировой Культуры.
В то лето университетская театральная труппа ставила «Кошек» Эндрю Ллойда Уэббера, и всех желающих приглашали прийти посмотреть. После постановки ко мне застенчивоподошла молодая девушка, которую я видел несколько раз на курсах. Она была небольшого роста, с милой маленькой грудью, чуть приоткрытой декольте вечернего платья, и вьющимися светлыми волосами. В руках она держала блокнот и ручку.
- Добрый вечер, - поздоровалась она. – Вы мистер Меллоуз?
- Да, это я.
- Я из университетской газеты. Скажите, как вы находите постановку, мистер Меллоуз?
- Просто Дэниэл, пожалуйста.
Она очень мило улыбнулась мне. Один из двух передних резцов у нее немного сколот с уголка, и тогда мне почему-то показалось, что именно это придает ее улыбке особую прелесть, словно в ее лице была такая изюминка.
- А меня зовут Кларьетт, -представилась она.
- Удивительное имя!
Мы разговорились как-то совершенно незаметно, вскоре отодвинув в сторону постановку и перейдя на другие темы. Это уже потом, несколько месяцев спустя Кларьетт призналась, что она не работала никогда в университетской газете, а придумала это специально, чтобы познакомиться со мной. Из театра мы пошли в какое-то светящееся вечернее кафе, а потом я проводил Кларьетт до квартиры, которую она снимала в Праге. Так это все и началось.
Когда закончились курсы, я остался на какое-то время у Кларьетт, и мы все время проводили вместе. Она таскала меня по каким-то музеям, старинным зданиям, но мы, главным образом, болтали, смеялись и целовались там на каждом углу, раздражая других посетителей.
Потом я уехал, а Кларьетт осталась заканчивать университет. Мы часто переписывались и иногда навещали друг друга. Я помню, что никак не мог нарадоваться своему счастью. Кларьетт, она ведь такая чудесная, замечательная. Она очень терпеливая. И ласковая. Ей всегда легко удавалось найти нужные слова, чтобы подбодрить меня и придать сил. И с ней я всегда был под присмотром, что ли. Сам я не особо аккуратен, вечно развожу бардак и иногда могу забывать побриться неделями. А с Кларьетт все устраивалось как-то само собой. В любом месте, где бы мы ни жили, сразу же появлялись чистота и уют, да и я ходил ухоженный, опрятный и всегда прибранный.
Но я отвлекся. Через год, когда Кларьетт закончила учебу, она переехала ко мне. Мы поселились в небольшой квартире на улице Розалии. Веселое было время! Мы вместе обустраивали наше жилище. Покрасили стены в терракотовый цвет и яркими красками написали на них признания в любви на разных языках. Мебель мы покупали в основном подержанную на благотворительных ярмарках и у старьевщиков, но Кларьетт ко всему подобрала новенькие чехлы, и получилось очень радостно и уютно. На новоселье госпожа Меренски, которая живет этажом ниже, подарила нам лоскутное одеяло ручной работы. Да, время было славное.
Кларьетт устроилась в Художественный Зал, который располагался в бывшем здании Дарлинг Пост. Дважды в неделю там проводились экскурсии для школьников, а в остальные дни – частные консультации для студентов и просто всех желающих. Еще было много пресной бумажной работы, но Кларьетт была довольна, потому что у нее оставалось достаточно времени и возможностей для проведения исследований, без которых нельзя получить степень магистра. Она с увлечением изучала все, что касается искусства.
Кларьетт считала, что и я также должен как можно скорее взяться за работу. Для этого мы даже приобрели у антиквара просторный стол темного дерева, покрытый лаком и очарованием какой-то загадочности. Сидя за этим столом в нашей чудесной квартире в окружении непрестанных забот Кларьетт я просто не мог не писать.
Но я не писал. Я ведь еще не рассказал о самом важном. На самом деле с тех пор, как я бросил колледж, я, в общем-то, ничего не писал. Тогда я, помнится, очень загорелся одной идеей, очень яркой идеей о молодом человеке, очутившемся в мире своих грез, где он мог исполнить любое свое желание и жить так, как заблагорассудится, а затем обнаружившем, что выбраться из этого мира куда сложнее, чем попасть туда. Все пошло на мах! За полтора-два месяца я, совсем еще мальчишка, написал целый роман. Конечно, его было не сравнить с «Сагой о Форсайтах» или «Войной и миром», и, разумеется, мне не удалось его опубликовать. Но я был так окрылен своим первым произведением, что уже предвкушал успех будущих творений. Увы. С тех пор я так ничего не написал. Не было сюжетов. Не было новых идей. Едва я стал писателем, у меня тут же начался творческий кризис. Вдобавок, чем больше я читал книг, чем старше я становился, тем слабей и бездарней казался мне мой дебют. «Сага о Форсайтах»? Куда там! Даже «Джейн Эйр», которую я, честно говоря, всегда считал пустоватым дамским романом, стояла неизмеримо выше моей писанины.
Что может быть страннее, чем писатель, который не пишет книг? Это настолько чудно, что я не могу объяснить даже, как такое вышло. Когда я был мальчиком, я мечтал стать писателем, и все вокруг поддерживали меня, говорили, что у меня все получится. Я настолько уверился в этом, что просто не мог представить себе, что все выйдет иначе. Но дни, недели, месяцы, а затем и годы шли, а я не мог сочинить ни строчки. Я обнаружил, что не знаю даже, с чего начать. Пришлось признаться Кларьетт, а заодно и самому себе, что ничего у меня ничего не выходит. После долгих разговоров и совместных размышлений я устроился на работу в библиотеку университета Бернса, не оставляя, однако, надежду заняться литературным творчеством. В свободное время я стал записывать какие-то отвлеченные мысли, случаи из жизни, разные истории. Но на бумаге все получалось каким-то ненатуральным, одеревенелым.
Постепенно, ощущая свое фиаско, я стал меняться. Многое из того, что было важно для меня, теряло смысл. Какая разница, к примеру, пишу я или нет, и регулярно ли появляюсь на службе? Мир проживет и без этого. Наши желания, планы, устремления на самом деле так глупы и пусты. Мышиная возня вод небом. И что вообще имеет значение? Я заблудился, запутался.
Несколько раз я менял место работы, порой брался что-нибудь писать, но смутно чувствовал, что я что-то делаю неверно. С последней должности меня уволили полгода назад за прогулы. Кларьетт долго терпела мои выходки, но и она не могла сносить это вечно. Я стал очень трудным в последнее время, а она не знала, как на это реагировать. Июль и август превратились в сплошную череду скандалов и стычек. Все катилось в тартарары. Закончилось это тем, что две недели назад Кларьетт уехала в Париж с Жоржем Ронтье, своим другом детства и давним поклонником. И вот уже две недели я безвылазно сижу здесь. В квартире пусто и неуютно. Грязная посуда на кухне. Коробки из-под пиццы около мусорного ведра. Колбасные шкурки на столе. Несвежая одежда по углам комнат. Стопка книг около кровати, которые я так и не смог осилить дальше первых двух страниц.
Кларьетт всегда вела дневники. Она говорила, что это помогает ей разобраться в себе. Раньше я считал, что это преимущественно женское занятие, но сейчас мне действительно очень нужно понять, что происходит со мной, взглянуть на свою жизнь со стороны.
 
12 сентября, воскресенье.
Что ж, продолжаю свои записи. В тот раз, в среду, я выбрался из дома и отправился в открытый всем ветрам Сквер Платанового Дерева (это недалеко, в трех кварталах отсюда). Был очень славный осенний день, деревья выглядели так, словно они принарядились к какому-то празднику. Да, они украсили себя золотой парчой, и красным бархатом, и зеленым шелком, и органзой цвета кофе с молоком, чтобы встретить Праздник Увядания, последнее торжество перед долгим тяжким сном. Сквер был почти пуст, так как в нашем городе, очевидно, не так уж много бездельников, шатающихся по паркам посреди рабочего дня. Я встретил только Гордо Лое, хозяина паба «Доброве», где я иногда топил свои проблемы в болгарском вине или шотландском виски. Гордо выгуливал свою собачонку, Бежку, и добродушно улыбнулся, увидев меня.
С полчаса я побродил по скверу, периодически выходя по его лучевым дорожкам к центру, где за невысокой оградкой рос огромный платан, у которого, как говорят, можно загадывать желания.
Потом я отправился на улицу Гектора Брасса, где располагается Орнитологический музей. Мы с Кларьетт часто ходили туда. Она пробовала делать зарисовки (получалось вообще-то ужасно, но главное, что ей нравилось), а я просто разглядывал птиц.
Орнитологический музей – это очень просторное, светлое здание. Там, под огромным стеклянным куполом, сквозь который внутрь попадают солнечные лучи, собраны тысячи чирикающих и щебечущих, ухающих и каркающих, крякающих, кричащих и издающих какие-то совсем уж невообразимые звуки братьев наших меньших. В нашем музее собрана довольно большая и знаменитая коллекция птиц, и те редкие туристы, что оказываются в городе, обязательно осматривают ее.
Я наслаждался тем, что в музее было очень тепло и как-то радостно шумно. Я был не один, и притом никто не нарушал моего покоя. Глядя ничего не видящими глазами на сказочных птиц, я думал и тысячи раз передумывал о событиях последних недель, месяцев, лет, вспоминал лица, слова, поступки…
«Кларьетт сидит на небольшой ступеньке между кухней и комнатой и плачет. На нее невыносимо смотреть.
- Кларьетт…
- Дэн, я больше не могу… Я… Я устала от этого… твои эти перепады… Все просто в никуда, - в паузы она всхлипывает.
Потом она встает, проводит рукой по щекам, растирая слезы. Идет в комнату, потом в другую, ищет чемодан. Я не пытаюсь ее остановить. Все как в страшном сне. Я вижу все это и ничего не могу поделать, как будто это происходит на экране. И в голове мысли какие-то ненужные, которые сейчас не помогут: про то, что она, пожалуй, права и что, наверное, так будет лучше. И безразличие. Глухое безразличие. Будто бы это и вправду только скверный фильм, героям которого не хочется даже сочувствовать».
«Мы с Кларьетт впервые идем по улице Розали. Я обнимаю ее, она такая миниатюрная под моей рукой. Мы смеемся и обсуждаем какие-то планы на будущее. На дворе весна, мы только недавно решили обосноваться здесь.
Вдруг Кларьетт замечает кота. Полосатый, толстый и очень-очень пушистый зверь сидит на каменном столбике забора и смотрит на нас огромными круглыми глазами. Я говорю, что он похож на взорвавшийся комок шерсти. Кларьетт смеется. В этот момент из небольшого двухэтажного домика красного кирпича выходит хозяйка кота, седая маленькая женщина лет шестидесяти. Это госпожа Меренски. Она говорит, что кота зовут Бегемот, в честь какой-то русской книжки, я забыл какой. Мы перекидываемся с ней еще парой фраз, и неожиданно госпожа Меренски спрашивает:
- А вы, случайно, не по поводу квартиры, молодые люди?
Мы с Кларьетт переглядываемся. Мы ведь только что обсуждали, что неплохо было бы купить квартиру».
«Июль. Ужасно жарко. Мы в Италии, в Вероне, в тенистом саду, где Джульетта когда-то встречалась с Ромео. Кларьетт только что окончила университет, и мы отправились в Италию отпраздновать.
Я целую ее. Чувствую запах ее духов, ее шелковистые волосы…»
И вдруг мне пришло в голову, что я потерял Кларьетт навсегда. Нет, я не впал в отчаяние, не ощутил свое одиночество острее и горче прежднего. Наоборот, это была какая-то утешающая мысль. Эти две недели до ее отъезда - и последние полгода до – мы все время находились в каком-то неопределенном, пограничном состоянии, цепляясь за то, что было у нас, и отчаянно пытаясь это вернуть.
А теперь мне подумалось, что я потерял Кларьетт навсегда. А значит, сколько бы я ни тосковал и ни сидел в нашей квартире, скапливая грязную посуду, она уже не вернется. Говорят, надежда умирает последней. Моя надежда умерла, но ведь что-то должно прийти на ее место.
По крайней мере, так я думал тогда.
С той среды я каждый день хожу на длительные прогулки. В квартире я навел относительный порядок, и в голове у меня тоже как-то прояснилось.
Однако я все еще не имею понятия, что делать дальше. Подводя баланс, замечу, что у меня осталось €44, я нигде не работаю и довольно скверно зарекомендовал себя на прошлых местах.
Откровенно говоря, мне не приходит в голову ни одного дела, которым я хотел бы заняться. Тогда, в Орнитологическом музее, мне казалось, что будущее само придет ко мне. Только что-то не похоже на то. Временами кажется, что проще, чем собирать по осколкам свою никчемную жизнь, будет нырнуть в реку Кирли с камнем на шее.
Хм. Забавно. Пока писал все это, на глаза мне попался свежий номер газеты Нью Пост. Оказывается, ее недавно купил Энди Макмиллан, парень, с которым мы вместе учились в школе. Черт побери, кто-то скупает газеты, а кто-то не может найти себе применение и мается с тоски! Дорог бы я отдал за то, чтобы превратиться в Энди Макмиллана или Жоржа Ронтье… Да в кого угодно, только бы подальше от всех этих проблем и заморочек.
 
Дорогой Энди,

Помнишь своего соседа по парте в Брукстедской средней школе? Так вот, это я.

Воистину, мир тесен! Кто бы мог подумать, что мы встретимся в сотне миль от Англии, в городе, где никто из нас не планировал оказаться?

Помнишь, какими шалопаями мы были в школе? Чего только стоит та история с черепахой из кабинета биологии. А парик миссис Брукс? Ха-ха!

Знаешь, я пропустил все встречи выпускников и давно ничего о тебе не слышал. Это было очень неожиданно - узнать, что ты владелец Нью Пост. От души поздравляю. Мне кажется, было бы здорово встретиться где-нибудь и поговорить о старых добрых временах. Что скажешь? Позвони мне 76340292856.

Искренне твой,
Дэн Меллоуз.
 
17 сентября, пятница.
Свершилось! Я наконец-то нашел новую работу! Но, пожалуй, останусь верен себе и изложу все в хронологическом порядке.
Энди Макмиллан ответил на мое письмо, и мы договорились встретиться в среду в ресторане «Жардан де Сериз». Это весьма роскошное заведение расположено на левом берегу реки Кирли.
Я немного нервничал, собираясь туда. Очень не хотелось идти и демонстрировать ему, обеспеченному, успешному, самого себя, жалкого неудачника двадцати четырех лет без образования и работы.
Вообще-то, я не считаю себя необразованным. Хоть я и бросил колледж, я занимался самообразованием, много читал, ходил на курсы и лекции. Но для современного человека образование - это некий документ, пропуск в мир блестящей карьеры и престижной работы.
Короче говоря, я был раздавленным, ничтожным и несчастным с самого понедельника, когда Энди позвонил и назначил встречу. Вечер среды приближался неумолимо, и я несколько раз порывался все отменить, но в конце концов взял себя в руки, надел костюм поприличнее и отправился к остановке трамвая. Надо было, конечно, взять такси, но мои денежные ресурсы закономерно и неумолимо приближались к нулю, и приходилось экономить.
В ресторан я немного опоздал. Когда я вошел, Энди (я сразу его узнал) уже сидел за столиком и изучал меню.
- Прости, - сказал я, садясь напротив, - трамваи в этой стране никогда не будут ходить по расписанию.
Пару секунд мы изучающе смотрели друг на друга, а потом оба прыснули. Энди почти не изменился с тех пор, как мы учились в школе. Такой же тощий, чуть косоглазый и веснушчатый. Да, сигареты он теперь держит в серебряном портсигаре и носит дорогие костюмы, сшитые на заказ. Но его характер ни капельки не изменился. Мы славно повеселились, вспоминая наши школьные проделки.
Энди рассказал мне о себе, о том, как на деньги, оставленные дедом, начал раскручивать свой бизнес, приобретая издания в небольших городах, где он успел побывать и что повидал, и даже о том, как от него ушла жена, и он, добившись всего, к двадцати пяти годам остался без друзей и семьи. После этого я расслабился настолько, что смог рассказать ему и о своей дурацкой жизни. И про Кларьетт, и про работу, и про мой крах как писателя.
- Знаешь, Энди, мне очень неудобно тебя просить, и я нисколько не обижусь, если ты мне откажешь, но ты мог бы дать мне какую-нибудь работу в Нью Пост? Пусть зарплата будет небольшой. Мне просто очень нужно как-то устроиться. Понимаешь?
- Да, конечно, - он на минуту задумался, словно припоминая что-то, - потом вытащил из кармана визитницу, полистал и дал мне одну из карточек. - Вот телефон Отто Нойера, главного редактора, а ниже номер отдела кадров. Позвони туда завтра и скажи, что тебя порекомендовал я. Я свяжусь с ним и попрошу подыскать что-нибудь. А лучше приходи завтра в офис к двенадцати. Там есть адрес.
На визитке под крупным заголовком «Нью Пост» действительно значилось: «Площадь Старых Маршей, 15».
- Спасибо, друг, - от души сказал я.
Домой я шел с легким сердцем. Мир вдруг показался мне приветливей и дружелюбней. И ещё пришла в голову странная мысль: «Может, я и не выиграл джек-пот в лотерее жизни, но, по крайней мере, я уж точно не проиграл».
На мосту Поцелуев, где по вечерам всегда много всякого народу, меня вдруг окликнула полная немолодая женщина:
- Эй, мистер, не желаете котеночка?
Рядом с ней стояла картонная коробка, а в ней пять или шесть пушистых комочков, попискивающих, крутящихся, вертящихся и отчаянно сумасбродничавших. Я подумал, что это судьба, раз все хорошее в моей жизни начинается с кошек.
Так что, отныне в моей квартире появился Мандарин, или, коротко, Мэн. Как легко догадаться, он ярко-рыжий, полосатый, и на лбу у него полоски складываются в букву «М». Вот так.
Но продолжу свой рассказ о работе. Офис Нью Пост занимает два этажа большого дома на площади Старых Маршей. Дом этот был построен в начале ХХ века в стиле Арт-Нуво. Тогда в нем располагалась картинная галерея или что-то в этом роде, а в конце столетия здание переоборудовали под офисы.
Итак, оставив Мандарина за старшего, я отправился туда. Стоит ли говорить, что я нервничал, поднимаясь по широкой изогнутой лестнице на третий этаж. Оказавшись там, я немного растерялся. Большой просторный зал был разделен перегородками, за столами сидели люди, что-то печатали, передавали друг другу какие-то листки, разговаривали по телефонам, куда-то ходили. Вообще, надо заметить, что с тех пор, как закрылась Дарлинг Пост, Нью Пост стала крупнейшим городским изданием.
Я направился в тот конец зала, где находились двери в кабинеты. Я было засомневался, куда идти дальше, но меня выручила секретарша, молодая девушка моего возраста с убранными в пучок рыжеватыми волосами и в квадратных очках.
- Вам нужен герр Нойер?
- Да, - ответил я, - меня зовут Дэниэл Меллоуз.
Она быстро проглядела свои бумаги, затем встала, постучала в какую-то дверь, заглянула туда и открыла ее пошире, пропуская меня. Когда я проходил мимо, она улыбнулась ободряющей улыбкой.
Главный редактор оказался крепким жилистым мужчиной лет сорока. Он говорил с легким немецким акцентом и почти не поднимал на меня своих водянисто-голубых глаз от кипы бумаг на столе, которые герр Нойер внимательно проглядывал и подписывал. Не углубляясь в детали, скажу, что он был не слишком доволен тем, что Энди вмешивается во внутренние дела газеты и навязывает ему сотрудников, но уладили мы все довольно быстро. И вот, со вчерашнего дня, я - помощник наборщика в Нью Пост. Вообще говоря, редактор произвел на меня довольно тяжелое впечатление, но, к счастью, мне очень редко приходится сталкиваться с ним по работе.
В редакции я занимаюсь тем, что перепечатываю чужие статьи, которые мне приносят иногда записанными карандашом в блокноте с кучей помарок, а иногда уже напечатанными но не тем шрифтом или стилем. Затем все это отправляется к редакторам, а потом уже исправленные статьи надо снова набрать, составить в столбцы и расположить на странице. Основную работу, конечно, выполняет Мишель - он старший наборщик. Ну, а я занимаюсь некоторыми более мелкими статьями или какой-нибудь корректурной правкой.
Не понимаю, как все эти люди работают в офисе. Весь этот шум, какие-то ненужные правила, горы бумаг... И, по иронии судьбы, я, неудавшийся писатель, переписываю теперь чужие статьи о каком-то празднике сбора урожая и женщине, которая делает игрушечных зверей из старых носков и перчаток. Злая шутка жизни. Впрочем Мишель в первый же день сказал мне своим низким протяжным голосом: «Не парься, и все будет в ажуре». И я пока следую его совету.
Расскажу еще немного о своем боссе. У него большая голова, вытянутое лицо и довольно длинные вьющиеся у висков волосы. Глаза голубые и всегда будто бы чуть-чуть прикрытые. Мишель - единственный в офисе не носит деловой костюм. Чаще всего он ходит в джинсах и просторных атласных или шелковых рубашках. Он говорит, что его раздражает все, что «направлено на подавление личности», но я думаю, что он просто стесняется своих немаленьких габаритов. Не понимаю, как ему до сих пор не влетело от Отто?
Еще есть Бекка. Это та самая секретарша, которая помогла мне в первый день. Она отвечает на телефонные звонки, собирает статьи на подпись Нойеру и умудряется быть повсюду в офисе одновременно. Сегодня я ходил на обед с этими двумя. На первом этаже есть буфет - туда-то мы и ходили. Хотя Мишель заметил, что предпочитает «что-нибудь более уютное и интимное». Бекка засмеялась. Насколько я понял, у них свидание в субботу. Интересно, в какое-такое «интимное» кафе он ее поведет? Здорово было бы оказаться там с Кларьетт. Когда-то, помнится, у нас была традиция каждое воскресенье ужинать в новом кафе.
 
Дорогая Кларьетт,

А все же я не писатель. Я не провидец и не могу говорить сквозь годы. Не могу ни постичь, ни создать прекрасное. Я не творец. С минувшего четверга я - помощник наборщика в Нью Пост.

Как видишь, я делаю все, чтобы порадовать тебя. Вообще, недавно я все пытался понять, как такое вышло, что я потерял тебя. Как я мог допустить, чтобы ты уехала, как мог так относиться к тебе все это время. Я подумал, может быть, дело в том, что наша любовь прошла? Но теперь я чувствую, что все еще люблю тебя и любил все это время. Просто, в какой-то момент я все неверно понял. Мне тогда казалось, что есть что-то более важное, чем любовь. И лишь теперь, лишившись тебя, я осознал, что единственной ценной вещью в моей жалкой жизни было мое чувство к тебе. Только его и нужно было беречь, только им жить. Прости, что говорю это только сейчас.

Итак, помощник наборщика. Работа не ахти, конечно. Даже когда я был библиотекарем, у меня было больше возможностей для развития и творчества. Так что, пожалуй, я получил по заслугам, ты не находишь? Я верю в судьбу, Кларьетт. И, если мне суждено провести остаток своих дней на этом убогом месте, переписывая чужие записи и ничего не понимая в своей жизни, так тому и быть.

Я надеюсь, милая, что твоя судьба - счастье.

С любовью,
Дэниэл.
 
30 сентября, среда.
Итак, сентябрь подошел к концу. В конце прошлого месяца я был безработным, жил со своей девушкой и надеялся стать писателем. Как сильно все изменилось с тех пор. Что ж, подведу итог.
Я взял самого отвратного кота во Вселенной. Этот маленький демон изодрал все занавески на кухне и изгадил все углы в квартире. Может, подбросить его под дверь госпожи Меренски?
Работа мне досталась тоже скверная. Вся эта суета, шум, в голове какие-то чужие неудачные фразы, которые я не могу даже переделать. Очень устаю. Вечером ни о чем даже думать не могу. Но, по крайней мере, я доволен знакомством с Мишелем и Беккой: они славные ребята, очень дружелюбно относятся ко мне, и у меня такое чувство, будто я знаю их с детства. Правда, на прошлой неделе наша дружба чуть было не испортилась.
Все дело в том, что в четверг я получил приглашение на свидание.
В тот день Бекки не было за обедом: Нойер отправился с ней на какую-то конференцию. Так что, мы с Мишелем сидели в буфете вдвоем. Разговор зашел о том, как мы провели минувшие выходные, и в какой-то момент я спросил:
- Да, кстати, ты сводил Бекку в то «уютное и интимное» кафе?
- Бекку? Она бы не пошла в такое место. Не, по субботам мы смотрим кино, а потом сплетничаем в кафетерии.
Я кивнул, мы немного помолчали. Потом Мишель сказал:
- Но, если хочешь, могу пригласить в кафе тебя.
Я чуть не подавился куском стейка, который собирался проглотить.
- В смысле? - спросил я.
Заметив, изменившееся выражение на моем лице, Мишель откинулся на спинку стула и вздохнул:
- А жаль. Мы могли бы хорошо провести время.
Тут к столику подбежала Бекка, поставила на него свой поднос и стала торопливо расстегивать плащ и разматывать шарфик.
- Ф-у-у. На этом собрании так долго задержали. А я такая голодная!
Она уселась и стала быстро поглощать тушеные овощи. Потом посмотрела на меня, замершего с полуоткрытым ртом, и на Мишеля, на лице которого было глубокое разочарование.
- Что? Все прошло так, как я и говорила? - спросила она Мишеля.
- Так трудно найти партнера в таком маленьком городе! - посетовал он.
Бекка утешающе погладила его по плечу. Потом посмотрела на меня.
- Не переживай ты так, Дэн. Я предупреждала его, что ты не гей, но он никак не придет в себя после того, как его бросил бывший.
Вот так среди моих друзей появился гей. Кстати, в эту субботу Мишель и Бекка позвали меня с собой.
Мы ходили в видеозал «Дюна» по улице Дарлинг Пост. В этот раз там показывали «Часы» Стивена Долдри.
Странный фильм. Там рассказывались истории трех женщин, пропущенные через роман Вирджинии Вулф «Миссис Дэллоуэй». Красиво. Немного грустно. Мне показалось, что он во многом обо мне, о нас с Кларьетт. Она когда-то говорила, что, когда слышит в фильме фразу, передающую ее собственные чувства, ей хочется плакать. Я никогда этого не понимал, но был такой момент в «Часах», когда один из героев, писатель и поэт, сказал: «Я хотел быть писателем, вот и все. Я хотел писать обо всем. Обо всем, что происходит вокруг. О твоих цветах, когда ты приносишь их. Об этом полотенце. О запахе. И о том, какое оно на ощупь. О всех наших чувствах, твоих, моих. Об истории. Какими мы были. Обо все в мире. Обо всем вместе, милая. Потому что все в жизни смешано. Я и не смог. Не смог...». И вдруг я почувствовал такой резкий и больной удар сердца, что на глаза едва не выступили слезы. Я тоже, тоже хотел писать, писать про тебя и меня, Кларьетт, про наше счастье, которое было так близко, так явно, про наши чувства, про все, что было.
И вот, все ушло. И домик с садом на берегу моря. И маленький городок в провинции. И огромный шумный Нью-Йорк стремительно умчался от поэта в фильме. Все ушло, утекло водой сквозь пальцы, и ничего уже не вернуть. Англия, дом, родители, моя школа и наши с Энди проделки. Мой роман и путешествия. И Кларьетт. А что осталось? Что теперь?
Впрочем, этот фильм оставил мне не только грустные воспоминания и размышления. Тогда, в субботу, после сеанса, мы поднялись на второй этаж здания кинотеатра посидеть в кафетерии. Мы очень мило поболтали, немного пообсуждали коллег, причем больше всего доставалось, конечно, редактору. Потом разговор першел на культурную тему. Мы договорились собраться в следующую субботу тоже. Потом Мишель вспомнил, что к нам в город приезжает известная по всей Европе труппа Федерико Беррокаса с постановкой Уэбберовских «Кошек».  Мишель обещал раздобыть билеты подешевле. Тут Бекка хлопнула себя ладонью по лбу:
- Чуть не забыла! Помните, в четверг мы с Нойером ходили на конференцию? Так вот, мы были в издательстве «Ларсон и Клэрк», они там объявляют конкурс.
Тут она резко обернулась, схватила сумку и стала торопливо рыться в ней, выкладывая на стол помаду, пару чеков, записную книжку и зеркальце.
- Вот! Нашла!
Она вытащила и разгладила на столе чуть мятый рекламный листок - макет газетного объявления.
- Это будет в свежем номере, - сказала Бекка и начала читать:
«Любите литературу? Интересуетесь жизнеописаниями великих писателей? У вас есть возможность проявить себя в творчестве!
В связи с готовящейся к изданию серией книг классической литературы издательство «Ларсон и Клэрк» объявляет конкурс биографических работ. Напишите биографию одного из предложенных ниже писателей объемом 6-10 печатных страниц и отправьте ее нам. Лучшие работы будут напечатаны в качестве вступительных статей к книгам выбранных вами писателей, а победителю конкурса будет предложен контракт на большую биографическую книгу».
Далее на листочке следовал список писателей, биографии которых можно было отправить на конкурс. Интересовавшее меня имя я нашел почти в самом конце:
Вулф, Вирджиния (1882-1941).
- Ну, что вы думаете, мальчики? - спросила Бекка. - Это же такой прекрасный шанс вырваться из нашей однообразной жизни. Перестать печатать чужие статьи и заняться этим самим! Я думаю написать про Джерома К. Джерома.
Мишель, конечно же, выбрал Оскара Уайльда, и мы договорились встретиться в библиотеке Университета Бернса в воскресенье.
И вот, отныне три раза в неделю: в воскресенье, среду и пятницу - мы втроем садимся за круглый столик в читальном зале, где я когда-то работал смотрителем. Вообще, о человеке, оказывается, много можно сказать по тому, как он читает. Бекка перелистывает страницы быстро, проглядывая их по диагонали и оставляя кучу разноцветных закладок. Мишель, напротив, читает очень медленно, временами задумчиво отводит глаза от книги и смотрит в пустоту, а иногда что-то бормочет себе под нос. По-моему, он разговаривает с Уайльдом. В качестве закладки он держит атласную ленту. Что касается меня, я больше пишу, чем читаю: выписываю все заинтересовавшие меня фрагменты, что и в какой книге нашел, вопросы, на которые только предстоит найти ответы.
Вот, собственно, и все. Да, сентябрь прошел. Хотелось бы мне распорядиться им совсем иначе.
 
4 октября, воскресенье.
С пятницы зарядил мелкий моросящий дождь. Он хлюпает по карнизу и монотонно шелестит над городом. Улицы превратились в черные зеркальные трещины, а крыши домов - в осколки. Такого нудного и бесконечного дождя я не видел с тех пор, как уехал из Англии.
Помнится, в школе я встречался с девочкой по имени Дебби. Мне тогда было лет семнадцать, а ей, наверное, шестнадцать. У нее были густые каштановые волосы, и она частенько заплетала их в тугие косички. Мы тогда были очень глупыми, встречались, говорили о каких-то чувствах, в которых ничего не понимали. Она любила хвастаться мной перед подружками, а я - играть с ее косичками. Мы почти никогда не говорили с ней просто так, по душам. Это потом уже, когда все возможные пустяки для обсуждения исчерпали себя, а все возможные заигрывания нам наскучили, мы стали приглядываться друг к другу внимательнее и понимать, какие мы разные. Мы тогда и пяти минут не могли провести вдвоем - начинали ссориться из-за чего-нибудь. Правда, Дебби все равно, во что бы то ни стало хотела продолжать этот наш романчик. Тогда я велся на все ее слова о том, что она не может без меня жить, но теперь мне кажется, что наличие ухажера придавало ей значимости в собственных глазах. В общем, как то в начале декабря целую неделю лил такой вот мелкий противный дождь. У нас с Дебби был очень долгий и мучительный разговор по дороге из школы, который закончился тем, что между нами все было кончено, и я, ускорив шаги, заспешил вниз по улице. До сих пор помню, как, обернувшись, я увидел Дебби с мокрыми косичками, стоящую посреди серой дождливой улицы.
Не знаю, к чему это вдруг. В эти выходные я не ходил ни в кино, ни в библиотеку. Еще в прошлый раз набрал там себе кучу книг, среди них я теперь и прячусь от непогоды.
Я вообще люблю читать биографии. Из них понимаешь, что и великие допускали ошибки, и как-то становится не так страшно неверно распорядиться своей жизнью. Вдруг понимаешь, что не все еще потеряно. И это успокаивает.
Вирджиния Вулф страдала биполярным расстройством головного мозга. Она слышала голоса и иногда на несколько месяцев погружалась в депрессию. Думаю, на ее месте я чувствовал бы некоторую обиду на судьбу. Почему столько людей вокруг живут нормальной последовательной жизнью без резких взлетов и падений, а она, кому столько всего надо сказать этому миру, вынуждена бороться с собственным разумом, справляться с какой-то необъяснимой, невидимой силой, тянущей ее куда-то на дно, по ту сторону жизни? Но я не думаю, чтобы Вирджиния видела в этом какую-то несправедливость. Быть может, от того ей нужно было столько всего сказать, что она неоднократно переступала грань между реальным миром и тем, что всегда существует ему в противовес?
Вирджиния покончила с собой. Она утопилась однажды весной, и ее тело нашли дети только через двадцать дней в мутноватых водах реки Оуз.
Когда-то в детстве я был на этой речке. Я тогда целое лето гостил у бабушки в Сассексе, мне было лет семь. Бабушкин дом стоял недалеко от берега, и я часто бродил у края воду. Тогда я и не думал об этом, но ведь возможно, что там же когда-то гуляла и Вирджиния.
Сегодня мы с Мэном (маленький бес весь день спит у меня под боком с самым ангельским видом!) читали в основном не биографии, а, главным образом, «Миссис Дэллоуэй».
«Миссис Дэллоуэй сказала, что купит цветы сама». В этом есть что-то очаровательное, приковывающее к себе с первой строчки. Это, конечно, скорее женская проза, чем мужская, но я не могу оторваться. Я все время представляю себе миссис Дэллоуэй похожей на Кларьетт, а Ричарда Дэллоуэя - на Жоржа Ронтье. Самому себе я кажусь то Питером, то Септимусом - роли не самые завидные.
Но главное, что я понял после всех этих описаний послевоенного Лондона, Бонд-стрит и Букингемского Дворца, и Пиккадилли - это то, что я безумно соскучился по Англии, по дому. Может, приближающийся двадцать пятый день рожденья делает меня сентиментальным? Не знаю, никогда не ценил города, не тосковал по местам, а теперь вот нестерпимо потянуло домой. Только бы закончить что-то важное здесь, какой-то этап пройти, какую-то связь с этим городом.
 
Дорогая Кларьетт,

В городах разлились океаны. Улицы, словно темные полноводные реки, несут волны прохожих и разбивают их на перекрестках и поворотах. Небо опустилось так низко, что наткнулось на шпиль церкви Святой Моники.

Я смотрел в Интернете прогноз погоды, там сказано, что в Париже тоже дожди. Надеюсь, у тебя есть надежная гавань, чтобы переждать эту бурю.

Знаешь, у меня теперь восхитительное поэтическое настроение. Словно сквозь меня текут потоки слов, образов и воспоминаний, а я плавно покачиваюсь на них. Они куда-то несут меня, а я лишь следую их течению. Они все время выносят меня к тебе. Все время я вспоминаю Прагу, «Кошек», нашу поездку в Италию. Все время - твою улыбку, твои волосы.

Мы были счастливы когда-то, и, если я все еще живу, я живу ради воспоминания об этом счастье, ради надежды когда-нибудь испытать нечто подобное. Я живу ради тебя, Кларьетт.

К тому же теперь у меня вновь появилось стоящее дело. Я пишу биографию Вирджинии Вулф на конкурс. Это очень странно - соприкасаться с такой удивительной личностью, слышать ее голос, видеть ее - сквозь годы, сквозь десятки долгих лет. Мне кажется, что я начинаю видеть мир совсем по-иному. Будто бы кто-то пришел ко мне и позвал меня гулять среди зеленых лугов и темных лесов, а я до этого всю жизнь сидел в душной комнате над книгами. Это удивительно, милая.

С любовью,
Дэниэл.
 
8 октября, четверг.
Дождливые дни чередуются с пасмурными и сырыми. Хотя Вирджиния сказала однажды: «Всякое время года по-своему хорошо, и сырые дни чудесны, красное вино и белое, компания и одиночество». Так что я стараюсь прислушиваться к этим словам и наслаждаться любой погодой, любым состоянием души.
Я закончил «Миссис Дэллоуэй» и начал читать «На маяк», только в последние дни мне не хватает ни времени, ни сил на книги. Я теперь болен Черной Усталостью (а к этому состоянию как бы вы отнеслись, миссис Вулф?). Мишель заболел, и на работе приходится все делать за двоих. Кажется, что просыпаюсь я уже усталым. Мерзкое ощущение. В голову ничего не идет, работа кажется невыносимой. Возможно, дело в том, что я привык жить расслаблено и легко, а теперь вот, столкнувшись с настоящей нагрузкой, моментально выдохся.
Бекка бросила затею с биографией Джерома К. Джерома. Говорит, что биографии - это не для нее, слишком скучно и нудно. Она теперь читатет «Трое в лодке, не считая собаки». Вчера за обедом сказала мне:
- Ты потому и ходишь такой засушенный, что читаешь всякую заумь. Возьми себе что-нибудь полегче!
Сама она перестала порхать по офису и в любую свободную минуту прячется в книге. Ей уже влетело за это от Отто. Мне тоже от него достается. Он, в общем-то, никогда не ругается, но умеет говорить таким ледяным угрожающим тоном, что хочется спрятаться под стол. Сегодня утром заявил мне, что «непрофессионализм и отсутствие опыта» не дают мне «права на поблажки» и что он бы на моем месте «очень постарался, чтобы не потерять очередную работу». Так и сказал «очередную»! Жилистая мумия заглядывала в мой послужной список.
Вот и все на данный момент. Придется пока отложить работу над биографией, лишь бы хоть как-то пережить этот момент.
 
14 октября, среда.
Мишель все еще на больничном, и Бекка просила меня сегодня после работы занести к нему домой кое-какие документы. Сама она отчего-то была занята, лукаво улыбалась, и по всему я понял, что у нее сегодня свидание. Надо предоставить ей хотя бы один вечер в благодарность за то, что она таскается с нами двумя, не заботясь о своей личной жизни. Так что я выяснил во всех подробностях, где живет Мижель, взял у Бекки конверт и вечером отправился на угол Резидент сквер, на улицу Маргариты Фрай. В этом районе очень дешевое жилье. Там по одной стороне стоят маленькие домики со смежными стенами, а по другой - таун-хаусы на четыре квартиры. В такой квартире на втором этаже и жил Мишель. На двери, прикрытой от дождя козырьком, висела табличка: «М. Ретруа. Ж. Ретруа», а под ней небольшой растрепанный венок из сухих цветов и травы.  Гадая, кто бы мог скрываться за буквой «Ж» (ведь Мишель же не был женат), я позвонил. Кнопка звонка отозвалась тишиной - она не работала. Тогда я постучал, и через минуту дверь открылась. Передо мной оказалась молодая девушка лет двадцати в черных джинсах, обтягивающих полные покатые бедра, и черной свободной футболке. Она была довольно крупного сложения, с такой же большой, как у Мишеля, головой, темными длинными волосами, рассыпавшимися по плечам и закрывавшими всю спину, и ясными голубыми глазами на вытянутом лице. Она жевала жвачку и вопросительно смотрела на меня. Я, признаться, немного растерялся и начал невпопад:
- Сестра! Ты сестра Мишеля?
Взгляд ее стал удивленным, она усмехнулась и ответила:
- Ну, да. А ты кто такой?
- Я? Я его... Ну, то есть... - мы с Мишелем друзья, но мне не хотелось, чтобы она подумала, что я гей. Разумеется, она так и решила:
- Его парень? Он что, находит дружков, даже валяясь с гриппом?
- Нет. Нет-нет, что ты. Я вполне... э-э... В общем, я его коллега, и мы с ним просто друзья.
- Неужели? - спросила она.
Вопрос был какой-то странный, и я не сразу сообразил, как на него ответить. К счастью она уже пропускала меня внутрь. Войдя, я оказался в небольшой пустоватой прихожей с белыми стенами и крючками для пальто на стене. Там было пять дверей: та, через которую я вошел, по двери на кухню и в ванную и, вероятно, в две комнаты.
- Меня зовут Дэниэл, - представился я.
- А, тот самый Дэниэл, которого Ми приглашал на свидание? Ну тогда ты точно не гей, - она улыбнулась уже без насмешки. - А я Жу.
- Жу? - сказал я осторожно, словно пробуя слово на вкус, и потом уже с удовольствием повторил: - Жу.
Не знаю, много ли на свете людей, которые знают кого-то по имени Жу, но они должны быть счастливей большинства остальных - ведь это имя так приятно произносить. Словно съедаешь упругую конфетку - снаружи сладкую, а внутри с кислинкой. Мне хотелось повторить его еще, но она могла принять меня за идиота или кого похуже. Так что мы просто стояли и смотрели друг на друга.
- Я пришел к Мишелю, надо передать ему кое-какие бумаги, - первым нарушил молчание я.
Жу пожала плечами и открыла ту дверь, которая была напротив входной.
- Ми, ты как? К тебе тут Дэниэл пришел.
Мишель что-то ответил, и Жу пригласительно провела рукой, чуть посторонившись. Комната Мишеля была небольшой с одним квадратным окошком и скромной мебелью. У окна стоял столик. на нем - закрытый ноутбук под стопкой книг. Налево от входа был платяной шкаф, а направо, укрывшись теплым шерстяным одеялом, полусидел в кровати хозяин комнаты. Мы были очень рады видеть друг друга. Мишель сказал, что ему очень жаль, что из-за его болезни на меня свалилось столько работы, и пообещал скоро выйти.
- Это ерунда, - сказал я. - Почему ты раньше не говорил, что у тебя есть сестра?
Мишель улыбнулся и выразительно посмотрел на меня:
- Нет, Дэн, ты разбиваешь мне сердце. Мало того, что ты мне отказал, ты еще хочешь увести у меня сестру!
Мы еще немного поболтали и посмеялись.
Потом я собрался уходить, и Жу вышла из своей комнаты, покачивая широкими бедрами. Она все также жевала жвачку. Простившись, я вышел в дождливый день и слышал, как она сказала мне вслед:
- Смотри, чтоб тебя не смыло, Дэниэл.
Необычная девушка. В ней чувствуется не то сила духа, не то какая-то одаренность. Мне кажется, было бы здорово поговорить с ней, узнать друг друга получше.
 
Дорогая Жу,

Не знаю, принимаешь ли ты приглашения от незнакомцев, но раз уж мы с тобой не совсем незнакомы, я подумал, что вполне могу тебя пригласить.

Есть одно чудесное местечко, под названием «Жардан де Сериз» на левом берегу. Мы могли бы поужинать там, скажем, в субботу вечером? Я могу встретить тебя в пять у твоего дома.

Искренне твой, Дэниэл.
P.S. Надеюсь, забота о Мишеле не занимает у тебя все свободное время ?

* * *
Дорогой Дэниэл,

На этой неделе у меня просто отвратительное настроение. А в субботу оно совсем испортится. Так что для меня твое приглашение очень кстати. Тем более что «Жардан де Сериз» - звучит заманчиво. Вопрос лишь в том, согласен ли ты провести вечер в компании Самого Унылого Человека во Вселенной?

Жу.

* * *
Дорогая Жу,

Самый Унылый Человек во Вселенной - это как раз та компания, которая нужна Человеку, Который Уверен, что Ему Хуже Всех.

Дэниэл.

P.S. В субботу в пять.
 
18 октября, воскресенье.
Вчера мы с Жу ходили в ресторан. Она и впрямь необычная девушка. Никогда еще не встречал человека, который мог бы так быстро понять самую суть другого. А еще никогда не встречал таких прямолинейных и откровенных людей. Как только мы сделали заказ и официант налил нам аперитив, Жу сказала:
- Только давай договоримся сразу же: это не свидание, а просто дружеская встреча.
- То, что нужно, - сказал я.
- Скажи, Дэн, а зачем ты вообще меня пригласил? Ведь с первого взгляда ясно, что у тебя какие-то заморочки в личной жизни, и тебе сейчас не до романтики.
- Ну, - я задумался. - А зачем ты тогда пошла?
Она пожала плечами:
- Не знаю. Хотела просто поговорить. Ты показался мне интересным.
- Ну вот и я потому же и пригласил тебя, - с ней было очень легко говорить прямо. - И еще потому, что мне понравилось твое имя. Жу. Как пчелка.
Она улыбнулась.
- Меня зовут Жюли, на самом деле. Но Жу мне больше нравиться.
Мы еще немного поболтали о том о сем. Нам принесли заказ, и Жу долго и безрезультатно пыталась убедить меня в том, что брать в рот то, что именуется английской кухней, вредно для пищеварительной системы и для психики. Я не соглашался и говорил, что простой английский пудинг превосходит любое изысканное французское кушанье. Впрочем, я с аппетитом ел Эгийет де Руже ан Ескабеш (не знаю даже, как это перевести), которые мы заказали. Когда с основной частью ужина было покончено, и нам вновь налили Каберне, Жу, откинувшись на спинку стула и изящно обхватив бокал, спросила:
- Ну, Дэниэл, расскажи о себе. Какие книги ты читаешь?
Вопрос мне понравился, хотя на него всегда трудно ответить человеку, который много читает.
- В последнее время занимаюсь Вирджинией Вулф.
-О, да ты интеллектуал, - заметила Жу. - И как ты оказался в газетных наборщиках?
- Это очень долгая история поисков самого себя, ведущих в пустоту, - ответил я. - К тому же, твой брат тоже работает наборщиком, хотя он далеко не глуп.
- Мишель не умеет жить. Это у нас семейное.
- А ты-то чем занимаешься?
- Я? - Она опустила свою большую голову на руки. - Да ничем. Я вроде как пишу, но меня никто не печатает. Сегодня только была в издательстве, пыталась подсунуть им свои творения...
- Вот мне везет, - вполголоса заметил я.
- В смысле? - она подняла на меня глаза.
- Я сам когда-то хотел стать писателем. Половину своих неполных двадцати пяти лет потратил на это. Только ничего не вышло. И девушка от меня ушла, когда я достал ее со своими «творческими поисками».
- А может, все было не зря? - спросила Жу.
Опять странный вопрос. Что можно на него ответить? И с чего-то мне в голову стали приходить какие-то отрывочны странные мысли, что все это к чему-то ведет и для чего-то нужно, и о каком-то бессмертии. Каком? Чьем? Я вдруг почувствовал сосущую тоскливую пустоту в животе и поспешно отпил вина.
- Умеешь же ты разбередить душу, - сказал я потом.
Она улыбнулась, а я попросил:
- Дай мне почитать то, что ты пишешь.
- Ладно, хорошо. Зайди как-нибудь на неделе.
 
31 октября, суббота.
Прошел еще один месяц. Надо же. Время идет как-то незаметно. Мне все казалось, что октябрь только начался, а между тем снова пора подводить итоги.
В последние пару недель я активно занялся биографией Вирджинии. Ее нужно отправить в издательство уже к десятому ноября. Впрочем, мне осталось не так уж много. Я очень много прочитал в начале месяца, и слова теперь приходят легко. Главное только не написать больше, чем нужно.
«На маяк» я пока отложил. Когда не пишу биографию, читаю рассказы Жу. Всего их семь. Их герои - неудобные, странные люди, такие как я, запутавшиеся в своих и чужих проблемах и потерявшие внутренний стержень. При этом в них нет ни капли трагизма. Они просто живут так, как могут, и иногда из этого выходит что-то хорошее, а иногда - нет. Когда я читаю их истории, я утешаюсь. Приятно думать, что ты не один в этом мире. Больше остальных мне понравился рассказ под названием «Я умерла от счастья». Там говорится о девушке, у которой все как-то не ладится в жизни. Она вылетает из университета. Ей приходится устроиться работать официанткой, но работа эта вызывает у нее отвращение. К тому же, у нее нет рядом никого близкого, и никто не обращает на нее внимания. К этому добавляется еще много разных мелких и крупных неудач, пока жизнь ее не становится вообще почти невыносимой. Но вот как-то раз, в самом начале весны, она отправляется прогуляться. На улице стоит чудесная погода, и у девушки вдруг становится как-то легко на душе. Она понимает, что, несмотря на любые невзгоды, можно радоваться жизни, что она еще совсем молода, и у нее все впереди, что мир, в общем-то, прекрасен во всех формах и проявлениях. Она идет по улице, улыбается, и тут ей навстречу попадается симпатичный молодой человек и улыбается ей в ответ. Рассказ кончается так: «И - вы не поверите - я умерла от счастья!». И все. Странно и неожиданно. Очень похоже на Жу.
Мы с ней почти не общались с того дня, как я зашел за рассказами, но в следующую субботу мы с ней, Мишелем и Беккой идем на постановку «Кошек» в театр Старый Свет. Мишель, кстати, вышел на работу две недели назад. Только что-то у него совсем не складывается с Отто. Мишель говорит, что скоро, наверное, уйдет. Мне страшно спросить его, где он собирается тогда работать и на что жить.
Сегодня мы снова ходили в кинозал «Дюна». В этот раз показывали «Хранителей» Зака Снайдера. Несмотря на обилие крови и всяких драк, мне показалось, что это очень грустный фильм. Очень лиричный. Герои там постоянно возвращаются мыслями в прошлое, словно пытаются понять, что они сделали не так, где допустили какую-то ошибку. Мне запомнилась одна женщина, мать главной героини, тихо стареющая вдали от всех событий. Она сказала: «Мне шестьдесят семь лет, и с каждым днем будущее кажется чуточку мрачнее, а прошлое - со всей грязью, что там была - светится все ярче». Мне только двадцать четыре - но почему эти слова так задевают меня?
Прошлое... И почему оно не дает мне покоя? Все вспоминаю колледж, как я решил заниматься писательством, как строчил свой роман, как был счастлив, когда закончил его. «А может, все было не зря?» - спросила Жу. И встреча с Кларьетт, и наше не особо долгое счастье, все эти черные месяцы без просвета и эта вот осень - может, все это не зря?
 
Дорогая Кларьетт,

Вокруг установился невероятный покой. Деревья замерзли, застыли, город замер, схваченный ранними заморозками. Небо такое неподвижное, такое огромное, как стеклянный купол, раскинувшийся над головой.

Ты не ответила ни на одно из моих писем, и я не жду ответа на это, но уже не могу остановиться. У меня есть какая-то внутренняя потребность рассказывать тебе что-то. Я так привык к тебе, к тому, что ты всегда слушала меня и понимала.

Теперь вокруг меня есть другие люди, я даже удивлен, что со времени твоего отъезда у меня вдруг стали появляться друзья. Наверное, жизнь устроена так, что человек не может оставаться один. Пока у меня была ты, я мало обращал внимания на окружающий мир, а теперь наоборот, я словно вывернулся наизнанку и стал жить снаружи, а не внутри раковины.

Так что, во всем есть свои положительные стороны. И, может быть, мы и впрямь не напрасно потратили свои чувства и не впустую выбросили свои жизни, занимаясь в этом сложном прагматичном мире лишь бесполезными вещами? Не знаю. Я люблю тебя.

твой Дэниэл.
 
8 ноября, воскресенье.
Мишель все-таки уволился. Он сказал нам об этом вчера, когда мы ужинали в кафе «Бульвар Встреч» перед постановкой. Отто подписал его заявление почти не глядя, даже не оставив его на двухнедельную отработку. Так что с понедельника я буду главным наборщиком Нью Пост. Счастье весьма сомнительное. Мишель сказал, что попытается устроиться в «Культурный обозреватель» или в журнал «Классик». Что ж, мы могли лишь пожелать ему удачи. Бекка сказала, что и сама не хочет «работать у этого деспота». Я промолчал. Отто Нойер не подарок. Но, похоже, мне больше некуда податься.
Мюзикл был великолепен. Труппа Мигеля Беррокаса - это действительно прекрасно. Когда мы уже шли по домам Бекка и Жу распевали на два голоса «Macavity, Macavity, there’s no one like Macavity...», рискуя простудить горло. Прохожие удивленно оглядывались, а нас это только забавляло. Вообще, я давно так не веселился. Как-то вчера было так легко, так просто шагать рядом с девушками и хохотать на всю улицу. Я словно снова стал тем, кем должен быть - молодым бесшабашным парнем, не слишком загруженным какими-то проблемами.
Еще вчера я отправил биографию Вирджинии в «Ларсон и Клэрк». Так что, теперь остается лишь ждать оглашения результатов.
А пока... Я понемногу дочитываю «На маяк». Борюсь с Мандарином, который точит когти о ковер. Ужинаю у Гордо Лое в его «Доброве». В общем, живу, тихо и мирно проживаю день за днем и больше не строю амбициозных планов стать писателем или кем бы то ни было еще.

Уважаемый мистер Меллоуз,

Имеем удовольствие сообщить Вам, что Ваша биографическая работа о В.Вулф была одной из лучших, полученных нами. Наше издательство намеревается опубликовать ее в качестве предисловия к публикации романов В.Вулф «Орландо» и «Флаш». Не могли бы Вы зайти в главный офис нашего издательства по адресу улица Мэрии, 6 в любой день, кроме субботы и воскресенья, с 10:00 до 18:00, чтобы подписать договор и получить денежное вознаграждение в размере €50. При себе необходимо иметь документ, удостоверяющий личность.
С уважением,
издательство «Ларсон и Клэрк».
 
15 ноября, воскресенье.
Итак, я не выиграл главный приз  биографического конкурса. Жаль, это был бы прекрасный повод вырваться из редакции, где я занимаюсь непонятно чем и где у меня теперь на одного друга меньше. В пятницу я как раз набирал заметку об этом конкурсе. Там сказано, что главный приз - контракт на большую биографическую книгу достался некоему Доминику Фетуччи.
А впрочем, когда в четверг я возвращался из издательства, я вдруг подумал, что все, что ни делается, делается к лучшему и что все-таки я не зря поучаствовал  в этом конкурсе. Да, Жу права, все, все было не зря. Не знаю отчего, но я вдруг ощутил спокойствие, уверенность в том, что жизнь моя не катится по наклонной плоскости вниз, а идет своим чередом и своим курсом. И я вдруг подумал, что хотел бы написать... Хотел бы написать обо всем. Обо всем, что происходит вокруг. Об этих вот цветах в магазинчике на углу сквера Дарлинг Пост. О запахе свежего хлеба из пекарни Мадам Бруно. Об этой осени, с ее дождями и легкими заморозками. О всех наших чувствах - моих, Мишеля, Бекки, Жу и Кларьетт. О том, какими мы были когда-то и кем стали. Обо всем в мире. Обо всем вместе. И я подумал, что, даже если мне не удастся всего этого, даже если я вообще больше ничего в жизни не напишу, это не значит, что я не писатель. Я могу считать себя, кем захочу. И могу быть тем, кем я себя считаю.
Вчера, кстати, мы собирались снова сходить втроем в кино, но оказалось, что видеозал «Дюна» закрыт на ремонт. Наверное, там вместо него теперь сделают какой-нибудь торговый центр. Так что, вместо культурного просвещения мы сидели в кафе, обсуждали последние новости и жаловались на свою личную жизнь. Люблю своих друзей.
 
Дорогая Кларьетт,

Я вспоминал сегодня, как мы впервые расстались, когда я уезжал тем летом из Праги. Мы встретились с тобой у какого-то фонтана рано утром. Ты вышла проводить меня. Небо было светло серое и будто бы с легким нежно-зеленым отливом. В этой рассветной серости ты казалась полупрозрачной и невесомой, как дуновение ветра.

Знаешь, я, кажется, задумал роман. Ну, или повесть. Не знаю пока. Но я уже решил, что начну ее именно так: двое под проясняющимся рассветным небом.

Вообще, я много чего понял за эти три месяца с твоего отъезда. Наверное, если бы сейчас я мог начать все сначала, я не потерял бы тебя. А впрочем, жизнь - странная и сложная штука, и, может быть, то, что случилось, было лучшим, что могло произойти с нами. Не знаю. Я не хочу больше ломать голову над загадками прошлого и бродить в лабиринтах свершившихся и не свершившихся событий.

Пора, пожалуй, подумать о будущем. Все это время я жил, как придется, пытаясь разрешить для себя какие-то старые неразрешимые проблемы. Но ведь я еще молод. У меня будет еще время сожалеть о своих ошибках. Сейчас время эти ошибки совершать. Завтра, кстати, я, вероятно, снова потеряю работу, тебя это расстроит. А мне кажется, что все к лучшему. Я все еще не имею понятия, чем хочу заняться, но, поверь, я что-нибудь придумаю.

Я бы хотел, чтобы и ты не жалела ни о чем, что было. Живи и радуйся каждому дню, Кларьетт.

С любовью,
Дэниэл.
 
23 ноября, понедельник.
В пятницу к нам на работу поступил новый младший наборщик. Молодой парень со светло-русыми жидковатыми волосами, окончил курсы секретарей, работает за двоих. Зовут его Кливлен-Уэс. Рикко Кливлен-Уэс. Его появление весьма кстати, потому что завтра я, скорее всего, потеряю работу. А может быть, даже сегодня.
Я, Дэниэл Меллоуз, двадцати четырех лет, уроженец Великобритании, сегодня задумал и привел в исполнение один план. Все началось с того, что утром я решил взять с собой рассказы Жу, чтобы занести их ей по дороге с работы. До обеда все шло, как обычно, только Бекка сказала, что я какой-то очень задумчивый. Вот уже несколько дней у меня в голове вертятся какие-то идеи, зарисовки, и сегодня они вдруг сложились в некую задумку.
Я не буду замахиваться на роман. Напишу что-нибудь поменьше. Всего одну историю о человеке, который едет домой после долгого отсутствия. О людях, которых он встретит. О мыслях, которые придут в его голову. О тех небольших событиях, которые порой оказывают на нас такое огромное влияние. Возвращаясь с обеденного перерыва и садясь за свой стол, я подумал, что посвятить эту историю надо будет Жу. Это она вдохновила меня.
А потом я сделал кое-что другое. Передо мной на экране компьютера был набран уже одобренный редактором текст чьего-то эссе для литературного разворота. Медленно, словно не понимая, что я делаю, я выделил все это сочинение и нажал на стрелочку Backspace. Потом достал из портфеля папку с рассказами Жу и начал перепечатывать «Я умерла от счастья». Он не поместился на разворот, так что я пообещал от лица редакции напечатать продолжение в следующем номере.
Вот. Никто пока ничего не знает: апробированные редактором статьи сразу же отправляются в печать, но вечером, когда завтрашний тираж будет уже отпечатан и изменить что-либо будет уже поздно, Нойер, скорее всего, просмотрит газету и обнаружит мой трюк, так что, мне еще предстоит ответить за эту прихоть.
Когда вечером я зашел к Мишелю и Жу, они как раз садились ужинать и пригласили меня присоединиться. На столе стоял еще горячий киш о жамбон, разноцветный тартар де легюм, салад нисуаз в небольшой миске и пара бутылок вина. Ох уж эти французы! Мы очень мило посидели втроем, каждый рассказал о своих новостях. Мишель, как и я, получил вознаграждение в издательстве за биографию Оскара Уайльда, и им с сестрой пока было, на что жить.К тому же он познакомился с «очень интересным молодым человеком пансексуальной ориентации». Я не решился спросить, что это такое. Жу рассказала, что решила поучаствовать в Европейском молодежном литературном конкурсе и теперь пишет для него новеллу. Про свою задумку я им не рассказал, так как моя история еще слишком незрелая и неокрепшая, зато, уходя, я заметил:
- Кстати, завтра меня, вероятно, уволят.
- Как? - Жу и Мишель широко раскрыли свои голубые глаза. - Почему?
- Да так, одна история. Сами знаете, Отто не простит даже мелочь, а тут я серьезно ему насолил.
Брат и сестра все еще недоумевали, но я ничего им не объяснил, только бросил выходя:
- Обязательно прочитайте завтрашний выпуск Нью Пост. Он вам понравится!
 
24 ноября, вторник.
Только что состоялся самый неприятный телефонный разговор в моей жизни. Это было даже хуже, чем тот случай в школе, когда мама узнала, что я курю. Мне тогда сильно попало, и пришлось слушать полуторачасовую лекцию о вреде курения. Помню, как стоял перед родителями и думал лишь о том, чтобы это скорее кончилось.
Но в этот раз было даже хуже. Я ждал грозы весь вчерашний вечер, но ничего не случилось. Ночью я почти не спал, а утром ощутил, что моя вчерашняя смелость улетучилась без следа. Я понял, что просто боюсь идти на работу. Я позвонил Бекке и сказался больным. Она ответила приглушенно:
- Хорошая идея. Отто как раз ждет тебя у твоего стола. Но ты же понимаешь, что рано или поздно придется ответить за эту проделку.
- Так ты уже знаешь?
- Все знают. Будь готов и держись молодцом. Все Отто идет. Пока.
Я похолодел. В отчаянии хотел было выключить телефон, но тут он позвонил, и я, не успев даже подумать, скорее по инерции взял трубку.
- Мистер Меллоуз? - Отто говорил ровным тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
- Да, мистер Нойер?
- Не могли бы вы кое-что мне объяснить?
- Что именно, сэр?
- Во-первых, почему вас нет на рабочем месте, когда времени уже десять утра. И, во-вторых, каким образом эссе Эрика Коганова «Черно-белые клетки» из сегодняшнего номера превратилось в сочинение некоего, - он сделал паузу, сверяясь с заголовком в газете, - Жу Ретруа?
Я сглотнул. Нужно было объяснять. Разговор был долгий и мучительный. Опуская подробности, скажу, что мне было велено явиться в офис, передать все дела Кливлен-Уэсу и получить расчет. Мне объявили, что в моих рекомендациях будет сделана соответствующая помета и что на мои действия будет подана официальная жалоба в окружной суд. Все.
Что тут сказать? Сейчас я уже успокоился и могу трезво взглянуть на вещи. У меня был шанс найти тихую гавань, стать обычным, адекватным человеком, достойным членом общества. Я выкинул эту возможность псу под хвост. Вот так.
 
16 декабря, понедельник.
Я уже давно здесь не писал. У меня было не очень много свободного времени, и расходовал я его, в основном, на встречи с друзьями и зарисовки к моей истории.
Что-то подсказывает мне, что мой дневник окончен. По крайней мере, та его часть, которую я писал здесь, потому что очень скоро я уезжаю. Я ведь уже давно решил, что поеду в Англию, как только развяжутся все ниточки здесь. И теперь время пришло.
Вкратце расскажу о событиях последних дней.
На следующий день после выхода памятного номера Нью Пост опубликовала эссе Эрика Коганова. Но, видимо, в редакцию стали приходить письма недовольных читателей, потому что Отто пришлось разыскать Жу и заплатить ей за продолжение рассказа. Все это я узнал от нее и Бекки. С ними и Мишелем я встречаюсь каждые выходные.
Судебного разбирательства я тоже счастливо избежал. От него меня спас Энди Макмиллан. Он уже второй раз крупно выручает меня, надеюсь, когда-нибудь я смогу вернуть ему этот долг.
Квартиру я выставил на продажу, и ее у меня покупает племянник госпожи Меренски, чтобы жить поближе к пожилой женщине и присматривать за ней. Мандарина я тоже отдал госпоже Меренски, жаль с ним расставаться, но везти его с собой весьма проблематично, тем более, что я не знаю, где буду жить в Англии. А у соседки снизу как раз недавно скончался Бегемот, и она очень по нему скучала.
Ну что ж, кажется, это все. Адреса я у всех выяснил, вещи почти подготовил к отправке. Выезжаю я двадцатого, и еще до Рождества надеюсь быть дома, если, конечно, не умру от счастья по дороге. А у меня такое чувство, что впереди у меня именно счастье.
 
Дорогая Кларьетт,

Думаю, это мое последнее письмо к тебе. Когда-то я говорил, что чувствую некую потребность рассказать тебе что-то, поговорить с тобой, как-то держаться за тебя. Теперь я думаю о других людях, других словах, местах и взглядах. Не знаю, кончился ли в моей жизни шторм, но, по крайней мере, я теперь снова живу, Кларьетт.

Сейчас я хочу лишь попрощаться с тобой и поблагодарить тебя за все. За то, что ты придавала мне сил и подбадривала меня, когда мы были вместе. За то, что была для меня вдохновением, если не писать, то хотя бы жить. За то, как хорошо нам было. За то, что ты была в моей жизни.

Я отправлю тебе копию своего дневника, который я вел последние месяцы. В нем - часть моей жизни, и она полностью принадлежит тебе.

А у меня начинается другая часть. Я все обдумал и решил вернуться в Англию. Как-то я соскучился по своему дому, по людям там. У меня такое чувство, будто я оставил там что-то важное. И сейчас хочу попробовать отыскать. Кто знает, что я найду?

Дэниэл.
P.S. Я по-прежнему желаю тебе счастья, милая.
 
Дорогой Дэниэл,

Не понимаю, совсем не понимаю, что происходит в этом мире! Я ушла от Жоржа почти сразу по приезде в Париж. Он с горя умотал не то в Бангкок, не то на Карибы. Если у тебя достаточно средств, путешествия - лучший способ развеять печаль. Вернулся Жорж только вчера и нашел у себя в почтовом ящике кучу твоих писем и извещение о посылке с письмом. Сегодня утром он принес все это мне. В глазах - ни капли надежды, и только холодная вежливость в голосе. Дэниэл, что же мы делаем с теми, кто любит нас больше всего?

Весь день сегодня читала твои записи. Они чудесны, Дэн! Это ведь настоящий роман! И ты, ты все-таки писатель! Непременно попытайся издать все это, только измени имена. Не хочу, чтобы весь мир знал, как я упустила лучший шанс моей жизни.

Я имею в виду тебя, Дэниэл. Пока я читала твои послания, я чувствовала, что готова вот-вот сорваться с места и лететь обратно, к тебе. Мне очень не хватало тебя все это время. Только я, наверное, не хотела себе в этом признаться. Прости, теперь я вижу, что бросила тебя в очень трудный для тебя момент, но я... Я просто...

Это не важно. Мы с тобой пошли разными дорогами и, наверное, это по-своему хорошо. Ты стал таким взрослым за эти три месяца. Ты готов к новой жизни. Целую и благословляю тебя.

А я... Я вот все думаю и не могу понять: ну почему я все порчу? Что, что со мной не так? И знаешь, что приходит мне в голову? Я просто живу не той жизнью, которой хотела бы жить. Не знаю как но твой роман (да-да, и только роман) дал мне... глоток свежего воздуха, какую-то внутреннюю свободу. Мне вдруг захотелось куда-то уехать, попробовать что-то новое, как-то измениться. И ни в кого не влюбляться! Мне хочется свободы от всех.

Может быть, я поеду добровольцем учить индийских детей грамматике? Или отправлюсь заканчивать свое исследование по классицизму в Санкт-Петербург? Не знаю. Пока не знаю. В любом случае, думаю, я еще напишу тебе. Вдруг эти письма помогут мне, как помогли тебе?
Кларьетт.

28 февраля 2012 г.