Неподнятая целина

               
Период моей учёбы в институте совпал по времени с широкой кампанией по освоению целинных и залежных земель Северного Казахстана, Сибири, Урала и Поволжья. Не берусь обсуждать многочисленные аспекты этого сомнительного общегосударственного мероприятия. Выскажу только своё, естественно, сугубо субъективное мнение, основанное на личных впечатлениях.
 
Уже в бытность работы на минском тракторном заводе мне неоднократно доводилось бывать в этих краях по служебным делам. Приходилось общаться  с серьёзными учёными, профессионалами сельского хозяйства и, как тогда говорили, с рядовыми хлеборобами.

Многое повидал собственными глазами. Ещё больше узнал из официальных и полуофициальных документов. Потому полагаю, что моё виденье целинной проблемы в какой-то мере отражает реальную действительность того времени.
 
Освоение целинных, веками непаханых земель, началось в 1954 году. Оно интенсивно продолжалось вплоть до 1960. Была распахана гигантская по площади территория - более 40 миллионов гектаров. Затрачено колоссальное количество материальных, энергетических, трудовых и прочих ресурсов.

В соответствии с планами партии и правительства предполагалось, что по завершению этих грандиозных работ закрома родины будут ломиться от хлеба. Однако, к огромному сожалению, можно сказать, что случилось ровно наоборот. Закрома опустели настолько, что впервые за всю российскую историю в шестидесятых годах начались огромные закупки зерна за границей.

Конечно, существовали, вероятно, и другие причины, вынудившие руководство страны советов пойти на импорт зерна. Но уже в конце пятидесятых годов стало ясно, что очередная большевистская авантюра, на этот раз хлебно-целинная, с треском провалилась. По крайней мере, в Казахстане я видел массу фактов тому подтверждение.
 
Не зря наши предки столетиями не трогали этих земель. Занимались исключительно скотоводством. Дело в том, что плодородный слой Северо-Казахстанских почв очень тонок. Его хватило только на первый после распашки урожай. В этих краях почти круглый год дуют сильные ветры, особенно зимой.

Потревоженная земля стала интенсивно подвергаться ветровой эрозии. Уже через пару лет огромный процент земель поднятой целины остался практически без плодородного слоя. Удобрений в стране всегда не хватало, так что частенько собирали зерна намного меньше, чем его шло на посев.  Но даже эти жалкие крохи порой сгнивали на поле. Хранить хлеб было негде.

Целинная кампания, как и все прочие партийные начинания, была проведена в лучших большевистских традициях - много пропагандистского грохота и мизер организации. Сразу же были назначены жёсткие сроки по выполнению указаний партии и правительства. Все бросились пахать и сеять.

Строительство элеваторов, дорог и прочей инфраструктуры оставили на потом. И это потом растянулось на долгие десятилетия. Даже в конце восьмидесятых годов я видел, как зерно хранилось под открытым небом. Зернохранилищ всё ещё хронически не хватало.

Некоторые целинные хозяйства попытались, было, вернуться к овцеводству и прочему скотоводству. Но естественный растительный покров к этому времени был почти полностью уничтожен. Приходилось засевать многолетними травами огромные поля, подкармливать их удобрениями и т.д. Все эти работы требовали колоссальных затрат, и делали овцеводство практически нерентабельным. Колхозы и совхозы стали разваливаться, а народ разбегаться.

Вот тогда-то какая-то умная голова и придумала оригинальный выход из очередного тупика, куда уже в который раз угодил советский народ под «мудрым» руководством родной коммунистической партии. Было организовано новое массовое студенческое движение под прозаическим названием «строительные отряды».

Во многих вузах страны в большом количестве стали организовываться такие мобильные группы. Они отправлялись в Казахстан, Урал, Сибирь и другие целинные края. Строили там жильё, школы, дороги. Профессионалов явно не хватало, в связи с чем качество работ оставляло желать лучшего. Но само государство вообще ничего не делало.
 
Справедливости ради, надо сказать, что студенты с энтузиазмом восприняли эту инициативу сверху, и весьма энергично поддержали её. Мотивацией столь широкого движения являлись не столько идеологические соображения, сколько откровенный прагматизм.

От части, конечно, романтика дальних дорог и жажда перемены мест. Ребята за так называемый третий трудовой семестр могли неплохо подзаработать. Ну, и если согласиться с постулатом, что отдых - это смена занятий, то работа на целине была ещё и отдыхом.

У нас в институте это популярное молодёжное движение началось с большой трагедии. Но о ней чуть позже. А летом 1957 года факультетский строительный отряд трудился в одном из колхозов Кокчетавской области Казахстана. Мы занимались строительством саманных домиков. Правда, лично я домики не строил.

До поступления в институт мне пришлось два года поработать на авторемонтном заводе. Вот там-то я и познал тяжёлый труд и солёный пот. Или, как пел незабвенный Высоцкий: «…почём она копеечка…» Однако позитив тоже наличествовал. Во-первых, приобрёл права водителя 3-го класса, и даже некоторый опыт вождения.

Но главное – после двухлетнего труда я уже совершенно осознано выбрал будущую специальность конструктора тракторов и автомобилей. Ей-то и посвятил в дальнейшем почти 30-летний кусок своей жизни. Ну, а тогда на целине именно по причине наличия водительских удостоверений мне и моему однокашнику Мите Корягину была доверена не менее ответственная работа водовозов.

На стареньком ГАЗ-51, который мы с приятелем собственными руками возродили из небытия, возили столь дефицитную в этих краях воду. Примерно 50 км порожняком в одну сторону и, разумеется, столько же обратно уже с живительной влагой.   

Труд был каторжным. Жара, точнее, жгучий суховей вплоть до того, что песок скрипел на зубах. Грузовичок дряхленький. Частенько приходилось подолгу валяться в придорожной пыли, ремонтируя добитую колымагу. Собственно, и дороги-то никакой не было. Так, укатанная тропинка в выжженной безлюдной степи. Единственное развлечение – редкое посещение юрт казахов кочевников.

На первую в своей жизни юрту мы наткнулись совершенно случайно, окончательно сбившись с пути. Как-то, проехав километров двадцать в направлении водозаборной станции, наш газик угодил в самый эпицентр песчаного бурана. Этот природный катаклизм я уж, наверное, не забуду до конца дней своих. Прошло уже более полувека, но всё случившее тогда, я до сих пор чётко представляю практически в мельчайших  подробностях.

  Беспощадная песчаная буря началась внезапно. Вроде как, ниоткуда. Яркое южное солнце как-то вдруг стало тускнеть, заволакиваться мутной пеленой. На горизонте появилось маленькое темное облачко. Оно быстро увеличивалось, закрывая небесную голубизну. Потом первый яростный порыв обжигающего суховея, и буквально сразу же день померк.

Я поднял стёкла. Тучи жгучего песка нещадно секли по машине, закрывая  полуденное солнце. Железная кабина с задраенными окнами моментально превратилась в сауну. Обычно в степи довольно тихо. А тут вдруг поднялся вой и свист ветра, как из иерихонской трубы.

Нечто подобное в средней полосе я однажды испытал во время снежной вьюги. Надо признать, тоже чувство не из приятных, но всё-таки не так жарко. А тут в одних трусах, пот градом и самое страшное – ни зги не видать. Кручу баранку, как с завязанными глазами, наугад.

Но остановиться нельзя. До чего ж реалистичен был поэт. Правда, Высоцкий пел о снеге, а я пишу о песке. Но суть всё таже: «… так заровняет, что не надо хоронить…» Короче, едем. Пардон, чёрт его знает, куда. И вдруг – о счастье! Сквозь песчаную муть видим белый холмик.

Дима вывалился из кабины. Рубашку на голову, ну чтоб глаза песком не посекло. Пошёл на разведку. Через пару минут возвращается. Орёт во всё горло, стараясь вой бурана перекричать: «Ура! Да здравствует жизнь! Спасены!. Казахская юрта!».

Вот когда я впервые узнал, что такое настоящее человеческое гостеприимство.  С трудом открыл дверь кабины, преодолевая звериный напор стихии. Выбрался наружу, и сразу же почувствовал, как сотни иголочек-песчинок впились в тело. Ощущение, вроде как, секут розгами. Осмотрелся, в шагах двадцати от машины большая белая войлочная юрта. Рядом казах в халате. Машет рукой, мол, быстрей в укрытие. На ходу напялил рубаху и сиганул в юрту.

Как потом узнал, у казахов издревле белая юрта (ак уй) всегда  считалась символом достатка и благополучия. И надо же, первый раз в жизни я совершенно случайно да ещё при таких трагических обстоятельствах угодил именно в такую юрту.

Конечно, кое-какой информацией о древнем кочевом жилище я тогда уже владел. Но даже и отдалённо не подозревал, какое это чудо. Подлинное торжество человеческого гения. Правда, признаюсь, некое беспокойство испытал. Поначалу показалось, что прекрасная юрта не выдюжит, и может взлететь. По меньшей мере, по частям. Но к счастью этого не случилось. А вскоре, так же вдруг, буран утих.

Казах, узнав, что в нашей цистерне находится драгоценная жидкость, взмолился отлить ему хоть малую толику. Ну, как мы могли отказать нашему спасителю? Все две тонны воды я выплеснул в бетонированную яму кочевника. Ну, а за такой царский подарок благодарный аксакал устроил нам с Димой ханский обед.

Вот именно в тот раз я не только основательно познакомился с казахской юртой, но, что вспомнить не менее приятней, впервые в жизни испробовал настоящий казахский бешбармак. На  русский язык название блюда переводится весьма странно - «пять пальцев». Но логика присутствует. Казахи едят бешбармак пятью пальцами. Ну, по меньшей мере, четырьмя. 

Однако вернусь в посёлок. Так вот строительными работами у нас занимались не все. Несколько бригад, убирали созревшую бахчу. Замечательные арбузы и дыни. Из-за них-то и произошла в том году ужасная трагедия. Вот краткий её пересказ.

Как-то привезли в наш захиревший полуразрушенный клуб относительно свежий художественный кинофильм. Что случалось достаточно редко. Решили заодно устроить вечер отдыха с танцами. Благо, был в нашей группе паренёк с аккордеоном. После работы народ помылся, принарядился и после ужина все отправились, громко выражаясь, в кинозал. Тут же и местные аборигены.

Эдику Линнику и Жене Петрусевичу не повезло.  Они охраняли большой амбар, где хранились убранные с полей арбузы и дыни. А надо сказать район, в котором находился наш посёлок, в те времена считался, пожалуй, самым гиблым местом если не всего Казахстана, то уж, по крайней мере, Кокчетавской области точно. Здесь обитала тогда масса ссыльного репрессированного кавказского народа. И больше всего – чеченцев и ингушей.

Эдику и Жене, естественно, тоже очень хотелось посмотреть фильм или хотя бы потанцевать. Вот они вопреки строгой инструкции и надумали по очереди поучаствовать в вечере отдыха. Решили, вроде как, по-справедливому: вначале Женька смотрит фильм, а потом Эдуард танцует. Сказано – сделано. Петрусевич ушёл в клуб, а Линник с однозарядной берданкой остался охранять бахчу.
 
Когда совсем стемнело, он услышал какой-то шум. Подошёл поближе и обнаружил рядом с сараем машину. В неё через пролом в досчатой стене не спеша и совершенно  спокойно несколько мужиков перегружали арбузы и дыни.  И тут Эдик совершил роковую ошибку. Ему бы надо было позвать на помощь, но он поступил опрометчиво. Понадеялся на свой однозарядный дробовик.
 
Эдик пальнул в воздух и остался безоружным. Амбар находился довольно далеко от клуба. Хлопок выстрела, разумеется, никто кроме грабителей не услышали.  Парень даже не успел перезарядить берданку, как был исколот кинжалами.

То были озлобленные ссыльные чеченцы, которых по указанию Вождя ещё в 1944 году принудительно депортировали в эти гиблые места Северного Казахстана. Многие из переселенцев погибли. Кое-кто смог сбежать. Те, что остались здесь и выжили, от собачей жизни озверели на столько, что убить человека из-за полсотни арбузов им уже ничего не стоило.
 
После фильма Женя отправился на пост, чтобы сменить  товарища. Но буквально через пару минут прибежал назад. В глазах его застыл немой ужас. Он не мог произнести ни звука. Мычал что-то нечленораздельное. Все бросились к амбару. Я как-то случайно оказался в первых рядах прибывших к месту преступления.

До сих пор хорошо помню тот ужас, который меня тогда обуял. Ничего подобного ни до, ни, к счастью, после  этого случая, я никогда в жизни не видел. Разве что на экране кино или телевизора. Эдик лежал в огромной луже крови  весь исколотый кинжалами. Судебный эксперт потом насчитал  более двух десятков ножевых ранений.

Эдика изуродовали настолько, что цинковый гроб, в котором его привезли в  Минск, не открыли даже родителям. Так и похоронили. Возбудили уголовное дело. Отец Линника много лет теребил следственные органы. Ездил к следователю в далёкий Казахстан. Однако насколько я помню, бандитов так и не поймали. Во всяком случае до суда дело не дошло.
 
Впрочем, жестокое бессмысленное убийство Линника никак не уменьшило энтузиазма студентов нашего факультета. Мои однокашники ещё несколько лет подряд, преодолевая частокол конкуренции, продолжали пробиваться в строительные отряды, и отправлялись в те неспокойные края. Но я в этом беспокойном движении никогда уже участия не принимал.