Иван-да-Надя

 ИВАН-ДА-НАДЯ
и «цвейговские» руки

I НАДЕЖДА

«Это были руки редкой, изысканной красоты, и вместе с тем мускулистые, необычайно длинные, необычайно узкие, очень белые – с бледными кончиками ногтей и изящными, отливающими перламутром лунками. Я смотрела на эти руки весь вечер, они поражали меня своей неповторимостью; но в то же время меня пугала их взволнованность, их безумно страстное выражение, это судорожное сцепление и единоборство». На этой  фразе новеллы «Двадцать четыре часа из жизни женщины» я останавливалась не раз, когда перечитывала Стефана Цвейга, который, по словам М. Горького, умел максимально тактично рассказать о самых интимных переживаниях человека. И именно эта фраза всколыхнула мою память, как приводит в волнение находка старинного подсвечника на дне бабушкиного сундука…

…Палата в заводской больнице была узнаваема много лет спустя. Четверть века тому назад я лежала здесь после автомобильной аварии. Те же четыре кровати с деревянными щитами под матрасами. Возле каждой – панельки с неработающими кнопками вызова медсестры, неработающим гнездом для радио, но хорошо, хоть с исправными электророзетками, куда можно было тайком от пожарной инспекции включить кипятильник и даже противопролежневый матрас. Тот же пост воркующих медсестёр в длинном коридоре, та же часто загорающаяся неоном надпись под потолком недалеко от операционной – «Тихо! Идёт операция!». Те же больничные запахи йода, камфорного спирта, хлорки (время от времени забивающей запах из двух туалетов), смешанные с запахом бесконечного ремонта. Те же звуки металлических тележек-каталок, звеня-гремя  проезжающих мимо палаты то с баками для мусора, то с огромными кастрюлями, в которых томились от скуки нехитрые завтраки, обеды и ужины для больных.
 
Почти в каждой палате находились посетители, ухаживающие за своими тяжелобольными близкими. Особенные дни в отделении – операционные. Звуки проезжающих каталок заставляли вздрагивать и без того болезненно взвинченных родственников; последние вскакивали и рвали на себя двери – не их ли близких везут после операции в реанимацию?..

А сейчас в этой палате – мама… У неё и двух женщин почтенного возраста, лежащих тут, одинаковый диагноз: перелом шейки бедра (наш бурный век, кроме особо страшных болезней – рак, СПИД, «славится» остеопорозом, особенно у женщин). Возле травмированных – дочери (счастье, что они есть!). Пространство палаты пронизано нитями боли, идущими от больных, опутывающими каждую сиделку, которая сопереживает и самому близкому ей человеку, и другим матерям. У некоторых дочерей-сиделок эмпатия* просто зашкаливала.

_______________
* Способность входить в чужое эмоциональное состояние, сопереживать.

Одна из больных женщин – худенькая и выглядящая беззащитной, как ребёнок, – в советское время 30 лет укладывала асфальт. В результате – болезнь Паркинсона**. Еле передвигаясь по дому, попросила великовозрастного любимца-внука помочь дойти из кухни до своей комнаты. «Сама дойдёшь!» – бездумно бросил тот, не отрываясь от компьютера. Она шагнула, упала… и сломала шейку бедра.
Вторая сопалатница, в прошлом – ликвидатор-чернобылец, играла в догонялки с внучкой, а малышка, захлёбываясь от смеха, догнала бабушку, наступив на задник её тапка. Женщина упала… и очнулась в больничной палате.
И моя мама – химик по профессии, еле доработала до пенсии на тракторном производстве известного завода, так как утратила здоровье в годы войны и в послевоенные голодные годы.  Проявляя настойчивость и неугасаемую со временем силу характера, вопреки возражениям родных, в свои 85 лет самостоятельно выходила на улицу, и в один из ненастных ноябрьских дней поспешила за уходящим троллейбусом… Диагноз – тот же.
Вот такими хрупкими, как мечты юности, оказались наши мамы в осеннем возрасте после своего прославленного прошлого.
Эти замечательные женщины в других условиях жизни (будучи в молодости по их рассказам обаятельными и творчески одарёнными) могли бы стать актрисами, певицами… Мама и изящная бывшая дорожная работница частенько в палате то пели-перекликались ослабевшими голосами, то надували воздушные шарики, помогая циркуляции воздуха в лёгких и творя свою историю двойного выживания – тела и духа…

___________________
** Названа в честь британского врача Джеймса Паркинсона, описавшего «дрожательный паралич» – двигательные нарушения.


…Как мама пела в художественной самодеятельности гарнизонного офицерского клуба военного городка Сеща Брянской области! Ей одинаково хорошо удавались и украинские народные песни, например, «Ганзя»,  и эстрадные песни 50-х годов, как то итальянская песня об автомобиле «Пичирильо», польская песня «Вишнёвый сад», песня «Не забывай» из кинофильма «Испытание верности» и др. Мозаичными картинками всплывали воспоминания детства в том городке: суровая зима с огромными сугробами, за которыми я пряталась от мнимых злых волшебников и уличных мальчишек; взлёт самолётов с близкого  аэродрома; воронки от немецких бомб, доверху наполненные снегом; финские домики из брёвен с клубами пара из красных кирпичных труб, детвора на лыжах, санках –  счастливая, весёлая...

Недавно г. Сеща удостоен почётного звания Брянской области «Посёлок партизанской славы». Он стал известен на всю страну благодаря первому советскому многосерийному телефильму «Вызываем огонь на себя», рассказывающему о подвиге советских и польских подпольщиков в годы войны на оккупированной территории – именно Сещи! Мои родители знали лично нескольких оставшихся в живых прототипов – героев этого военного детектива. Образы советских и польских подпольщиков были созданы на экране незабываемой артисткой – Людмилой Касаткиной  (организатор разведгруппы Аня Морозова) и ныне здравствующим поляком Юзефом Дурьяшем, который сыграл Яна Маньковского, работавшего на немецком аэродроме, и др. Вместе с экранной Аней Морозовой я, пятнадцатилетняя, была влюблена в Яна Маньковского и так горевала, когда он погиб в телефильме… Безупречный актерский состав, крепкая и точная музыка раннего Альфреда Шнитке, а самое интересное – это то, что фильм, недавно пересмотренный мною, щемяще зазвучал ностальгией по детству…

В Сеще прошло моё детство; в школе я хвасталась, что я – дочь лётчика и  певицы. После демобилизации отца нашу семью будничными красками встретил зимний Днепропетровск. Броско-современную и  таинственно-историческую красоту нашего города я узрела позже и постигаю её по сей день. Об уникальных достопримечательностях – Амурском мосте, скифских бабах, екатерининской версте у Преображенского собора – «…мост, каких в мире немного/ и третий в России трамвай…» – написал поэт Виктор Невский в поэме о Приднепровье.  …Как я мечтала, что если бы мама получила музыкальное образование, то, возможно, стала бы примой нашего музыкально-драматического театра им. Т.Г. Шевченко!..

…Забегая вперёд, скажу, что перед выпиской мамы из больницы я набралась храбрости и спела для выздоравливающих один куплет маминой «коронки» – украинской народной песни «Ой, не світи, місяченьку», немного переделав:
Ой, не світи, місяченьку,
Не світи нікому.
Тільки світи НАШИМ МАМАМ,
Як ідуть додому!

Вложила всю боль-любовь в исполнение… На неожиданные звуки песни даже прибежали медсёстры из манипуляционной, расположенной за стеной.

…Среди квантов боли, витающих в палате, и усталости, застилающей туманом глаза, я увидела руки лечащего врача, пришедшего с обходом. Руки, живущие своей отдельной жизнью, которые лучше С. Цвейга никто не описал. Потом его глаза – печальные глаза мальчика-мужчины. Мамин лечащий врач – молодой, высокий и слегка сутулый, с медлительно-сладкой речью – внешне был похож на повзрослевшего и утомлённого суетой Маленького принца. И в то же время – на соню-второгодника (хотя своё дело знал прекрасно) и на моего сына Артёма (чем сразу расположил меня к себе).
В течение всего времени пребывания с мамой в больнице я сетовала, что мой язык моментально произносит то, что приходит в голову,  хотя то и дело вспоминала поговорку: «Если человек говорит то, что думает, то ДУМАЕТ ли он?!».
– Вы простите мою прямолинейную откровенность, доктор, – выпалила я Маленькому принцу на консультации в ординаторской (благо, там больше никого не было), – но Вы похожи на студента-двоечника при всей своей профессиональности!
Не удивившись и не обидевшись, он ответил:
– В нашей Медакадемии двоечники платили за каждый неуд, а я – лишь за физкультуру, на которую, проспавши, опаздывал.
– Вот так же опаздывал на физкультуру и мой Артём, – вздохнула я. – Слава Богу, окончил университет достойно. Однако, махнув рукой на физкультуру, ни бицепсов, ни осанки не приобрёл. Кажется, Виктор Гюго сказал: «Нужно поддерживать крепость тела, чтобы сохранить крепость духа». Вы оба – интеллигентны, умны, специалисты хорошего уровня. Но энергичны и настойчивы ли вы, крепки ли духом и телом, умеете ли добиваться своего в этой огромной ролевой игре – жёстком окружающем мире?! Боюсь за вас – таких «непробивных» и эмоционально-беззащитных…
– А я боюсь за Вас, – прервал мою тираду доктор. – Вам немедленно нужно отдохнуть, хотя бы часок-другой! Без этого Вы не сможете далее полноценно помогать Вашей маме… Посмотрите на себя – одни глаза остались! А впереди – операция, послеоперационный период, период реабилитации… Не бойтесь оставить маму днём на какое-то время, ведь здесь она под присмотром персонала… Пойдите, что ли, напротив – в супермаркет «Appolo», побродите, отвлекитесь, выпейте кофе…
Но я, как и другие дочери-сиделки, отдыхала редко, а когда удавалось прилечь – и днём, и ночью вскакивала от малейшего шороха или стона. Срабатывала, наверное, упомянутая эмпатия.

Если бы не Артём, копия врача – Маленького принца, заменивший меня у постели своей бабушки на двое суток, я бы просто свалилась от усталости и недосыпания. И дома всё время переживала – как там мама… как там папа-инвалид – хоть и брат мой о нём постоянно заботился, но сердце папы от волнения из-за случившегося то и дело стучало наперегонки с секундной стрелкой часов. После выходных всё-таки отоспавшаяся, подстриженная и подкрашенная, вернулась к маме. Во время очередного обхода больных, переведя взгляд от мамы на меня, Маленький принц не преминул отметить:
– Ну вот… наконец на человека стала похожа…
Другие дочери-сиделки уже улыбались, когда в очередной раз он наблюдал за состоянием здоровья и моей мамы, и моего. Где бы ни встречал меня – в коридоре, в палате – обязательно складывал ладони «цвейговских» рук лодочкой под щёку, призывая меня к отдыху. А я лишь благодарно смотрела вслед представителю нынешнего молодого поколения с синдромом усталости из-за мчащейся на огромной скорости карусели жизни. Попробуйте и вы – отвечать за жизнь людей, чередуя операции и врачебные обходы больных, описывать бесконечные истории болезни, участвовать в ремонте палат, совещаниях и дежурствах, при этом опаздывая забирать детей из детсада, школы!

  …Среди монотонной заботы о мамах я и другие сиделки изредка наблюдали и за другими представителями медперсонала отделения. Хорошо, что сдержала улыбку, увидев лечащего врача дорожной мастерицы. Молодой, бодрый, оптимистичный, с хорошим цветом лица, полноватый, жмущий своими (тоже «цвейговскими», но потолще и покороче) руками руки всем больным подряд и дающий с готовностью дельные советы – он походил на Карлсона лет 30-ти. А самый главный для всех нас врач – заведующий отделением – спас многих людей от хромоты и неподвижности (в т.ч. мою маму и её сопалатниц). Высокий, стремительный, при всей своей значимости скромный и не бросающийся в глаза при первом знакомстве, помнящий на память всё, что прописано каждому из больных травматологии, он напомнил мне одного из героев фильма «Вызываем огонь на себя» – конечно же, Яна Маньковского! Чистота линий его рук, спокойно и уверенно проводящих сложнейшие травматологические операции, – была будто скопирована с рук на портрете врача кисти Георга де Целле Барента ван Орлея (короче, руки его были истинно «цвейговские»!). Орлей акцентировал внимание в портрете на мо-лодости, мужской привлекательности… То же самое констатировали и мы, глядя на наших врачей-спасителей, и каждый их приход в палату как бы ослаблял те нити боли, которыми были окутана палата.

Эта замечательная команда-трио кроме своих профессиональных обязанностей выполняла и другие работы – и ремонт в отделении, и работу санитаров (на должностях которых, вероятно, экономили) при необходимости переноса лежачих больных с кровати на каталку (и обратно) для поездки на другие этажи в рентгенкабинеты либо в операционную. Когда являлись перекладчики лежачих больных – врачи, от них вместе с запахом свежей малярной краски пахло очень весело и обнадёживающе – так может пахнуть только молодость.

Слава Богу, операция прошла успешно, мама с новым суставом научилась ходить на ходунках в первые же дни после операции, правда, сначала качаясь, как слабенькое деревце на ветру, но со временем ступала всё твёрже, даже рискованно. Маминой силе воли – стремлению выздороветь в кратчайший срок, передвигаться, ни от кого не завися, – можно было только позавидовать, что и делали её подруги по несчастью. Вернее, и они, и их дочери-сиделки, и я – в который раз восхищались целенаправленностью, терпению и мужеству (именно мужеству женского характера), подкреплёнными Верой и Надеждой. Недаром мама была так и наречена – Надеждой.

II ИВАН

Многочисленные друзья и родичи (прежде всего Коляша, мой брат) проведывали маму, заваливая её духовной «пищей» и продуктовыми передачами (даже мама уверовала, что Господь специально уготовил ей такое испытание, чтобы она увидела каждого из своих близких возле себя).
Мой отец Иван, лётчик-штурман сороковых-шестидесятых годов, шагнувший в свой 91-й год, почти ежедневно в течение трёх недель через сына Николая передавал своей Надежде трогательные стихотворные строки и вырезанные из журналов и газет букетики цветов, обнажая тем самым лучшие стороны своей души…
…Что мы знаем о своих родителях?.. Главное, успеть расспросить близких о жизни до времени их перехода в «другое измерение», – и я наскоро записывала папины рассказы о его боевой юности.

…В первый год Великой Отечественной войны отец был зачислен курсантом Павлоградской авиашколы в Днепропетровской области. Из воспоминаний отца об учёбе в Павлограде вытекало, что он и его товарищи из группы выпускников-офицеров родились в «рубашках», т.к. неоднократно были на «волосок» от смерти. Летом они жили в палатках на берегу реки Волчьей (приток р. Самары), в зимнее время – в синагоге. Однажды летом была дана команда перейти жить в зимнюю казарму. Ночью от летних палаток остались одни клочья – самолёт Ю-88 сбросил бомбы на палатки курсантов. И если бы они там остались в ту ночь, всем было бы, как говорил отец, «царство небесное».
В другой раз при погрузке оборудования авиашколы на ж.д. станции Павлограда немецкие «мессершмидты» сбросили на эшелон более десятка авиабомб. Упавшая возле вагона с курсантами авиабомба не сработала – вместо взрывчатого вещества в неё была вложена записка немецких рабочих: «Братцы русские, мы с вами».
И в-третьих, перед отъездом на Восток (в конце августа 1941 г. Павлоградская авиашкола была эвакуирована в г. Челябинск) будущим лётчикам разрешили искупаться в реке. Неожиданно раздался звук самолёта Ю-88, летящего на малой высоте. Многие курсанты убежали в недалеко зеленеющий лес, а отец с остальными остался в речке и при приближении вражеского самолёта нырнул с ними под воду (?!)… Как потом выяснилось, полёт «юнкерса» был холостым, со сброшенными ранее бомбами, только с целью разведки, поэтому чисто случайно отец с товарищами остались в живых.
В июне 1943 г. отец был отправлен в г. Иваново для переучивания на самолётах нового образца. Через год он и его сокурсники стали выпускниками 2-й Ивановской высшей офицерской школы ночных экипажей (ИВОШНЭ), после чего отправлены в боевые лётные части.
В пятидесятых годах Сещинскому авиаполку, где служил отец, выпала большая честь – принимать участие в воздушных парадах столицы СССР на 1 Мая и День военно-воздушного флота 18 августа. Базировались в Монино (Подмосковье). Пора была жаркая, ответственная и интересная. Командовал полком Герой Советского Союза полковник Сугак С.С., а воздушным парадом – генерал-лейтенант, Командующий авиацией Московского военного округа Василий Сталин. Подлетая к Красной площади, он всегда по радио просил: «Братцы, не подведите!». Ведь на главной площади Москвы находились не только члены нашего правительства, но и гости из многих стран мира.
После парада лётчики привозили в родной гарнизон продукты и подарки семьям. А холостяк Изя Воскобойник привёз в полк из московской командировки щенка, дабы обучить его ходить с ним на охоту.
Щенок каждый день стал «охотиться» на кур, уток и гусей местного населения. За месяц он «помог» хозяину опорожнить кошелёк за свой «улов» на 100 руб. И Изя стал искать покупателя на собачку. У папы был боевой друг, татарин Найяр Карачурин, с которым отец пошёл смотреть на щенка-бедокура.
– Сколько ты за него хочешь, Изя? – спросил Най-яр.
– Хотя бы вернуть те 300 руб., что я заплатил за щенка, – ответил Изя.
Найяр молча развернулся и хотел уйти.
– А сколько вы дадите? – вослед вскричал Изя.
– Ты должен мне дать 100 рублей за то, что я его заберу! – произнёс Найяр.
– Не понял, – удивился Изя.
– Соглашайся, – вмешался мой отец, – ты другого покупателя не найдёшь, а пёс тебе ещё сюрпризы подкинет!
– Я согласен, – вздохнул тот.
Короче, получился один из вечных сюжетов, скажем, как в рассказе «Вождь краснокожих» О.Генри.
Деньги (100 руб.) отцом и Найяром были оставлены в местной «чайхане» в знак удачной покупки, а в выходной при выезде на рыбалку и охоту они подарили такого «умного» щенка леснику. И щенок стал приносить новому хозяину то гуся, то утку (конечно, домашних).

Вот так переплетались и юмористические, и трагические моменты жизни военного гарнизона. Многие лётчики погибли в полётах при выполнении спецзаданий и в военное, и послевоенное время. А с оставшимися в живых, людьми разных национальностей, – упомянутым татарином Найяром Карачуриным, евреем Аркадием Альпером, казахом Гиззатом Кубашевым, русскими Владимиром Ключниковым, Алексеем Тюрниковым и многими другими – отец-украинец поддерживал дружеские, духовно близкие отношения и до, и после развала СССР.
У отца 2000 часов общего налёта, т.е. он 85 суток находился в воздухе. Демобилизован в звании майора, ныне – подполковник в отставке. С детства восхищалась начищенными до блеска орденами и медалями парадного, цвета бесконечно-синего неба, отцовского кителя.

Самоучка-музыкант – он играл по слуху на аккордеоне и баяне, особенно любил «Чайку» Ю. Милютина и вальс М. Блантера «В лесу прифрон-товом».
Первым аккордам на семиструнной гитаре научил меня отец. Ходить на лыжах в заснеженной Сеще и кататься на коньках по ледяному зеркалу Днепра учил меня отец. Чешское пианино «Rosler» (вместо старенького и расстроенного инструмента «Украина») для моих занятий в музыкальной школе купил отец. Оптимизмом, юмором, влюбчивостью и восторженному отношению к противоположному полу я обязана отцу. Заядлый шахматист и рыболов, он привил любовь к шахматам – мне, а пристрастие к рыбалке – сыну Коле. А поздравления! Отец не пропускает ни одного праздника, ни одного юбилея или просто дня рождения своих близких, друзей, соратников, соседей по дому и даче, лечащих врачей, чтобы не поздравить – открыткой, адресом или по телефону – своими или чужими оптимистическими стихотворениями, большинство из которых отец знает на память.
И мама умеет отразить свои потаённые в душе эмоции неожиданными поэтическими строками. Вот откуда и мои поэтическо-музыкальные способности – от родителей и Господа Бога!..

…Имя Иван в переводе с древнееврейского означает «милость Божия». В Иванах возможно сочетание самых разнообразных качеств: силы и слабости, добра и жестокости, нежности и гнева. Отголоски этих качеств у отца я и другие родные ощущали и ощущают и до сегодня. Вот такая «милость Божия»…


III ИВАН-да-НАДЯ

Сполохи воспоминаний об отце Иване и маме Надежде, их свадьбе в 1949 г. в Москве после необычного знакомства (папа влюбился в мамино фото, которое она прислала своему брату Петру, однополчанину и другу моего отца) баюкали и успокаивали… Эти воспоминания, разливавшиеся в душе бесконечным благодарным теплом за всё хорошее, что родители дали и привили мне, были прерваны приходом брата Коли с заказанными лекарствами, продуктами и очередными восторженно-волнующими строками, написанными папой для мамы.
Если бы такое приподнято-сопереживательное настроение, как это было во время нахождения мамы в травматологии, сопровождало моих родителей, отметивших бриллиантовую свадьбу, всю их совместную жизнь! Ан нет – два сильных, но противоположных характера постоянно диссонировали друг с другом… Ну просто растение иван-да-марья, цветы которого отличаются присутствием двух резко различаемых окрасок, чаще всего жёлтой и синей или фиолетовой! Существует поверье о возникновении растения иван-да-марья: парень и девушка горячо полюбили друг друга, а затем поженились, не ведая о том, что они являются братом и сестрой. А когда узнали об этом, то от стыда и горя превратились в траву, цветы которой – синего и желтого цвета. Да-а, мои родители – не брат и сестра, но два противоборствующих человека, которые прожили вместе столько десятилетий! Прямо союз Иван-да-Надя!.. В книгу рекордов Гиннесса, что ли, их занести…

…Мысль о книге Гиннесса была последней среди роя гудящих мыслей в моей бедной голове, склонившейся на жёсткую больничную подушку… Сон и усталость победили, а последним видением была тройка врачей – Маленький принц, Карлсон и Ян, которые, обхватив «цвейговскими» руками моё тело, бесконечно медленно перекладывали меня с кровати на медицинскую тележку и обратно…

Качели жизни продолжали своё движение.





На фото: 1960 г. Днепропетровск. Иван Акимович и Надежда Филипповна Швец с детьми Еленой и Николаем.