Фантазии - 12 - У вас есть ещё время

               
     К таинственной и неопознанной планете, мы подлетали к вечеру.
     Этот невидимый объект мы назвали планетой чисто символически так, как нам пока не удалось, не только увидеть его, но и  прозондировать радарами в окружающей его мгле.
     Космический призрак неведомой мини-вселенной, не излучал из себя ничего, и не отражал никаких лучей и сигналов.
     Лично мне, этот объект напоминал пресловутую «чёрную дыру», но с некоторой особенностью. Как мне показалось, она не поглощала в себя ничего извне. Это рисовало в моём воображении ещё более фантастические сюжеты и зарисовки. И, чтобы с нами здесь не случилось сегодня или завтра, я, в глубине души, радовался тому, что, наконец-то, прервался наш бесконечный поисковый марафон по закоулкам Вселенной, истощивший мою нервную систему до критического предела. Я знал, что к аналогичному пределу подступили и мои товарищи по одиссее.
      Я пока не знал, найдём ли мы исчезнувший, где-то здесь  корабль «Арго», от первой экспедиции или нет. Но уверен был в одном, если мы полетаем ещё с месяц, другой по ночной пустыне, то, наверняка, для землян исчезнем навсегда, как разум человеческий.
      К концу поиска, наши отношения на станции обострились, хотя и всячески скрывались нами друг от друга. В любой момент мы могли стать неуправляемыми, как это случилось, возможно, с командой пропавшего «Арго».
       Когда прервалась связь с ним, психоаналитики в Центре долго и тщательно изучали всю информацию, поступившую от них в течение всего полёта, и пришли к сенсационному выводу.
      Выходило, что расстояние во времени и скудность человеческого общения, просто сожрало все запасы  информации, накопленные для их полёта, и это, по их мнению, явилось основной причиной, не только духовной гибели экипажа корабля.
      В последних сообщениях на Землю, командир «Арго» информировал о том, что они зависли над невидимым объектом неизвестного происхождения, с довольно-таки странными, не поддающимися анализу, характеристиками.
      Проанализировав эти сведения, учёные всё же остановились на информационной причине гибели команды «Арго». А объект, если он действительно существовал, послужил лишь детонатором психического взрыва, а заодно стал космическим, нетленным погостом так, как все другие запасы жизнеобеспечения корабля должны были давно закончиться.
      Нас готовили к поисковому полёту, полностью отказавшись от традиционных форм совместных подготовок. Но об этом мы узнали лишь по прибытии на космодром.
      После тщательного отбора претендентов, целый год мы втроём  «жили» в своём будущем звёздном доме, не подозревая о том, что из нашей притёршейся тройки полетит всего один счастливчик и, притом, с другими избранниками Судьбы, так же  подготовленными в своих тройках, в такой же изоляции от нас. Мы и думать не могли о том, что нас обучали, тренировали, как бы приживляли друг к другу, не на нашем будущем корабле. Что нас кормили и поили по меню, которого мы не увидим  в полёте. Что модели одежд, опостылевших за год, мы больше никогда не оденем. На земном тренажёре остались все источники информации, заученные, в большинстве своём, нами наизусть, как «Отче наш!». Даже  любимые безделушки, которые мы хотели прихватить с собой в полёт и те оказались за бортом корабля.
       Когда я вошёл в салон незнакомого мне корабля, то больше всего удивился, не обстановке, и не приказу «переодеться» в обновку. Я был просто поражён, двум незнакомцам, сидящим в новом одеянии, в непривычных для моих глаз креслах. Они, с не меньшим удивлением и любопытством, рассматривали меня, как будто перед ними стоял инопланетянин. Даже после знакомства с ними и краткого ознакомления с кораблём, я не сразу  мог войти, а точнее, выйти из обжитого мира учебного корабля и его команды.
Всё произошло так неожиданно для всех нас, что мы не сразу нашли взаимопонимание. За нас это сделали в Центре подготовки к полёту  к таинственной планете. Как я узнал позже, что даже задержка на старте и весь полёт, включая, и притирку друг к другу, были запрограммированы земными умниками до мелочей. 
     Теперь я понимаю, как оригинально и смело была задумана и разработана наша подготовка к полёту. Ведь, помимо информационных накопителей станции, каждый из нас стал неповторимым банком информации, рассчитанным на весь полёт в автономном режиме. А это во Времени лучшее средство от хандры и тоски.
     Спать не хотелось.
     Я лежал на спине и искоса поглядывал на иллюминатор, в котором, впервые за долгие месяцы, не сверкали звёзды. Непроницаемый мрак невидимого объекта напоминала мне «Чёрного человека» Моцарта, беспардонно, явившегося к своему творцу, в самый неподходящий момент. Устав от длительного перелёта, я не очень реагировал на холодное  гостеприимство далёкого незнакомца. Меня не испугала и наша рискованная близость к нему, в которой мы оказались по его милости.
      Когда  по курсу следования, мы засекли странную пустоту или некий вакуум и выяснили по расчётам, что это и есть тот самый объект сорбиты, которого Земля получила последние сигналы с «Арго», то заспорили между собою о том, на какой орбите нам безопаснее зависнуть. Проблема заключалась в том, что, без точки отсчёта, невозможно было определить сферу её влияния на прилегающее пространство.  Мне хотелось поскорее прорвать возможную защитную мантию незнакомца и увидеть его долгожданную твердь, по которой истосковались мои ноги.
      Рей и Герман осторожничали в своих желаниях. Они не доверяли любви с первого взгляда, к скрывающему своё истинное лицо.
      До прикола к предполагаемой орбите, у нас ещё было время, чтобы передать собранную информацию в Центр и получить дельный совет. Мы спешили с посланием так, как неведомый объект заявил о себе полнейшей неопределённостью  стандартных характеристик по каталогу объектов дальнего космоса.
      Ожидая ответа, мы ещё не знали о том, что, затаившийся среди звёзд невидимка, давно нас запеленговал и пристально следил за нашим приближением, убирая на  нашем  пути  всё, что может вызвать у нас подозрение и осторожность. О том, что мы попали в его ловушку, я стал догадываться после анализа наших безуспешных попыток, зацепиться за  нужную орбиту.
     Если раньше звёзды в огромном иллюминаторе, часто мешали мне, на чём-либо сосредоточиться, то я зашторивал его. Теперь же передо мною висел на стене овальный чёрный экран, на  глянце которого, я  мог  увидеть  всё, что  взбредёт  в  голову.
Глядя на него, я отчётливо увидел нервные движения рук Рея  - нашего командира – беспомощно пытающегося найти причину отказа многих блоков управления на главном пульте. А рядом с ним оцепеневшую фигуру доктора, почувствовавшего раньше всех грозившую нам беду.
     Наш корабль, при всех включенных тормозных и маневровых двигателях, продолжал падать по невидимой спирали, проскочив промежуточную и  иные орбиты. Сколько это продолжалось, определить было невозможно.
     И вдруг, мы остановились, как вкопанные.
     Если верить интуиции и показаниям, сохранившим работоспособность приборам, корабль завис намного ниже расчётной высоты, и притом, двигатели продолжали работать в прежнем режиме. Такое чувство было, что влипли в смоляное облако. Двигатели и поныне хладнокровно сжигают спасительное топливо, никак не желая отключаться по нашей команде.   
     Мы понимали, что если нам не удастся их остановить, то тогда, наверняка, нам придётся копать себе могилы на скрытой, от наших глаз, поверхности чужой планеты; быть может, совсем рядом с могилами аргонавтов, так и не достигших берегов космической Колхиды.
     Лично меня, такая перспектива не устраивала. Но она и не давила  на психику своим фатальным исходом. Ведь мы впервые за весь полёт столкнулись с настоящим препятствием. И не к чему, паниковать раньше времени. Его ещё было достаточно в запасе. Неожиданно, я вспомнил необычную надпись на перстне библейского царя Соломона, и продолжил с завидным спокойствием смотреть прямо в глаза чёрного,  чёрного Человека, заглядывающего в мой иллюминатор.
     Странно! Но с вынужденным приколом у чужой пристани, я заметил, что некоторые мысли повторялись в точности до мелочей.
     «А чтобы на это сказал Герман?» - подумал я.
     Информационный голод вынуждает память прокручивать поистёртые ролики и диски, чтобы homo sapiens не превратился в сумасшедшего параноика.
     А ведь за время нашего скитания в нашем замкнутом мирке, мы почти приблизились к черте информационного голодания и лишь мозговая переработка вторсырья, по безотходной технологии,  всё ещё спасает нас от невежественной смерти.
      Ну, чем не сказочное начало нашего положения в тридевятом государстве?
     «Три девицы под окном пряли поздно вечерком…» - с иронией, подумал я, о вездесущих Мойрах, неотступно следовавших за нами в самые дебри далёкого  космоса. – «Вот только, кто именно из этой троицы держит сейчас нить моей судьбы?»
     Невидимые девицы молчали и преспокойно делали своё чёрное дело, вытягивая через сопла двигателей для своих нитей наши запасы и надежды на благополучное возвращение домой.
    Ночь подходила к концу, а сон не шёл. Это от перенапряжения.
     В полёте, я не изменял своей земной привычке, вставать раньше предписанного общим режимом. А нынче, под едва заметную вибрацию корабля, раскачиваемого прялкой Мойр, не спешил покидать горизонтального положения. Непонятные предчувствия сдерживали меня, хотя настроение оставалось, как и накануне падения корабля. Это немного успокаивало.
     Я вспомнил про аналогичный психологический кризис, в самые первые дни нашего необычного полёта. Из многих претендентов того памятного дня, именно нас выбрали для столь длительного, замкнутого от земного общения полёта. Быть может, не столько для поиска без вести пропавших аргонавтов, сколько для изучения новых методов подготовки космонавтов  в условиях  длительных полётов. Мы с первых же дней усвоили, что каждый из нас является автономным информационным аккумуляционным Н.З, и не спешили разряжаться, пока на корабле было вдоволь интеллектуальной пищи, пока Земля была, как говориться, под боком.
     За всё время полёта, мы изредка говорили о личной жизни на Земле, о своих вкусах и пристрастиях, об искусстве и отдыхе, о женщинах и родных, которые вместе с нами переживают полёт в неизвестность.
     Видя на экране растерянность и напряжение на лицах моих товарищей, я почувствовал, что для всех нас подошло время открыть духовные, лучше сказать, душевные запасники, для поддержки друг друга, пока мы не сорвались  с  опасной  орбиты неведомой планеты и наших натянутых взаимоотношений.
     Я чувствовал, что они тоже не спят и переживают.  Им было отчего волноваться. Ведь они были в большей ответственности за корабль и команду, и острее ощущают свою беспомощность в незнакомой обстановке.
     Рей сейчас, наверняка,  вышагивает по своей комнате и задаёт себе множество неожиданных вопросов. Он каждое утро занимался подобной гимнастикой для ума и намного превзошёл нас с доктором так, как мы были больше привязаны к безотказным, самоконтролирующим приборам и механизмам. В это утро, он захлёбывался от Тестовых потоков противоречивой информации, хлынувших из всех щелей аварийного состояния корабля.   
    Привычка к классическому стилю мышления, наверняка, мешает ему найти рациональные ответы. Он впервые за долгие месяцы нашего одиночества нервничал, и даже не в силах был это скрывать.
    Герман был, по сравнению с нами, более практичным, но по утрам он не отказывал себе в удовольствии помозговать по перечню своих Тестов, только без философской оболочки.
    Видя на эфемерном экране его застывшие зрачки, мне показалось, что Герман уже знает, какой нас ждёт конец. И, что хуже, он болезненно ощущает свою беспомощность, как медика и учёного.  В эти утренние часы, он вряд ли наслаждается во встречном потоке вопросов, а словно ищейка, упорно ищет след в анализах, проведённых накануне опытов и замеров. Герман понимает, что за завтраком, мы с командиром, хотим ли этого или нет, а зададим ему несколько самых важных вопросов, на которые ему придётся отвечать сразу.
      Часы показывали восемь утра.
      Без пяти восемь мы всегда собираемся в столовой или в оранжерее, где за завтраком обсуждали планы на день и отвечали на вопросы доктора. Если, кто-то задерживался, то на спинке его стула загорался красный индикатор, мол, не ждите, буду позже. Чаще всех опаздывал доктор, если можно назвать всего несколько случаев его задержки за весь полёт.
Если Герман с Реем уже находились в столовой, то они вряд ли удивятся моему сигналу так, как у меня была своя бессонная ночь, связанная со множеством отказов приборов и механизмов корабля, без каких-либо видимых нарушений и повреждений. К примеру, вчера нам с Реем так и не удалось заглушить двигатели, хотя, как нам кажется, мы полностью изолировали их всех блоков питания.
      Какой тут сон, если некоторые приборы и датчики, при общем нарушении работы всего электронного хозяйства станции, замерли на одних тех же показателях благополучия.
      Несмотря на свой, затянувшийся оптимизм, я тоже, нет-нет, да напрягался от парадоксального поведения корабельного хозяйства. Мы с командиром догадывались, что наша станция попала в зону, неведомых землянам энергий и излучений, недоступных нашим сверхчувствительным приборам, и теперь, каждый из нас пытался найти хоть самую малую зацепку в сложившейся ситуации.
     Вначале девятого я встал. Оделся. Во время умывания, от бессонницы и переживаний, не почувствовал на лице, так  необходимой свежести. Проведя ладонью по щеке, я не почувствовал щетины и к бритве не прикоснулся.
      Около восьми тридцати пошёл в оранжерею, где под пышной кроной карликовой ивы стоял накрытый на три персоны стол. К моему удивлению, я оказался первым.
      Обычно, по утрам, я предпочитал в основном, какой-нибудь сок или напиток с бутербродом и  редко заказывал горячие блюда. Сегодня же мне и этого не хотелось.
      Я прошёл к своему стулу и сел, в ожидании командира и доктора.
      В нашей маленькой оранжерее всегда было поземному уютно. Она незримо делилась на три автономных участка, которые были ещё на Земле, приспособлены под вкусы и психологию каждого из нас. Здесь мы в основном  проводили часы отдыха. На стыке трёх участков была оборудовано подобие столовой на лоне природы, где мы завтракали и иногда ужинали.
     Со стороны, жизнь нашего экипажа, казалась монотонно-однообразной, ведь мы находились в замкнутой системе – искусственной пылинке безмерного космоса. Но, несмотря на свою ограниченность в пространстве, наша жизнь не застыла, словно законсервированная в банке. Нами уважаемый доктор, он же биохимик, ботаник и прочее, прочее, постоянно следил за флорой и фауной нашей мини планеты.
     Как показала практика, у природы иммунная система оказалась устойчивей и надёжнее в непредвиденной ситуации, чем у её повелителей. На её живописном лоне, не появилось, каких-либо негативных проявлений и изменений. Голубой ручей тихо   журчал   под   ивой,  птицы не меняли   свой   утренний репертуар. Искусственное солнце плавно восходило по «земному календарю» лета, не предвещая на сегодня непогоды, ни над нашими головами, ни в нас самих. Меня это радовало и немного успокаивало.
     Через несколько минут, на тропинке появился командир, а за его спиной, в нескольких шагах замелькал и доктор. Наше коллективное опоздание никого не удивило. В это утро нас больше беспокоили другие заботы и мысли.
     - Доброе утро! – спокойным голосом, сказал командир, подойдя к столику. Того же пожелал мне и доктор, но с некоторым волнением в голосе.
     Они не стали садиться.
     Командир посмотрел в сторону восходящего солнца, затем повернулся лицом к ручью и, глядя на его небыстрый бег среди камней, задумался. Доктор же, опёршись двумя руками на спинку стула и глядя на нетронутый завтрак, скороговоркой, сказал: - Рей, Николай, что вы думаете о нашем положении, в этом проклятом склепе? Ведь мы вчера оказались заживо замурованными, неведомо кем и зачем! За всю ночь, мне не удалось поймать вблизи станции даже ничтожного осколка электрона! Мы влипли в пустоту, какую и в кошмарном сне не представишь! Одним словом, мы летим в тартарары.
     - Я знаю об этом не больше твоего и вряд ли чем могу тебе сейчас помочь. – Спокойно ответил командир.
      Повернувшись ко мне, он добавил: - После завтрака, мы с тобой проверим нынешнее состояние нашего хозяйства и попытаемся ещё раз остановить двигатели, иначе вакуум  изолирует нас и «Под голубыми небесами».
     Герман оттолкнулся от стула. Выпрямился. Сделал резкое движение локтями назад на уровне плеч. Затем, тряхнув кистями опущенных рук, как бы сбрасывая с себя излишнее напряжение, пошёл в свою лабораторию, ловить в «тёмной, тёмной, тёмной комнате чёрную кошку, которой там, возможно, нет». Вслед за ним к выходу, по своим делам, пошёл командир.
     Я встал и последовал вслед за ними. Нетронутый завтрак не убирался роботом со стола, пока мы не покинули оранжерею.
     У нас ещё было время, чтобы ещё и ещё раз, самым тщательным образом обследовать все системы контроля.
     После безуспешных поисков, мы собрались в салоне управления кораблём и пробыли там, едва ли не до ужина.
     Нас удивляло и пугало то, что приборы и датчики продолжали работать во вчерашнем, экстремальном режиме, но без предупредительных скачков и лихорадки. По неизвестной пока нам причине, навигационная аппаратура  выдавала данные вчерашнего приближения к заколдованному объекту, а мы видели на экране, правильнее сказать, ничего не видели – круговая чернота для глаз, ушей и носа нашей станции, будто мы действительно попали в склеп, и нас заживо замуровали.
      Размышляя ночью у своего чёрного экрана, я и не подозревал тогда, что мрак наглухо изолировал нас от всей Вселенной. Если доктор не ошибся, то мы являемся единственной частицей, нарушившей идеальный вакуум, на которую набросились его невидимые силы, выведшие из-под нашего контроля, управление основными, а значит, и всеми узлами и системами корабля.
     Сегодняшние попытки отключить питание к двигателю так же ничего не дали. Они лишь прибавили проблем, усталости и нервозности. В запале злости, командир даже один раз решился на мгновенное обесточивание всей станции. Но это ему не удалось.
     С каждой минутой, мы всё более убеждались, что корабль – наша крепость, стал терять защитный смысл.  Нам не хотелось быть пленниками собственной цитадели. Но мы уже были окружены снаружи призраками и теперь, в тайне друг от друга, ждали худшего от осаждающих.
     Глядя на  чёрную маску неприятеля, я пытался понять. При проверке расхода топлива, я увидел, что датчики, явно врали, невозмутимо показывая расход на момент вчерашнего включения двигателей. Теперь, не представлялось возможным, определить расход и остаток горючего на корабле.
     Осознав наше плачевное положение, я вдруг вспомнил о цели нашего полёта. За прошедшие сутки, мы ни разу не вспомнили о первой жертве человеческого любопытства и безрассудства. Анализируя наше заточение, я, наконец-то уверовал в  гибель  наших коллег. Нас, подготовленных на все случаи длительного путешествия в неизвестность, и то поразил нервный шок! А каково было им – вперёд ушедшим?
     Хорошая липучка  для зазевавшихся летунов! Две жертвы за короткий срок. Давно Земля не знала таких потерь.
     Я не отводил взгляда с магической черноты. Мне хотелось заглянуть в самую глубину потаённой души незнакомца. Я пытался выяснить: «А нет ли там кого ещё?»
Ведь, если мы изолированы от остального мира, как приговорённые, то не исключено, что и другие зеваки могли попасться на липучку и  висеть   рядом с нами, в ожидании своей очереди на расправу, изучение или для налаживания дружеских контактов с братьями по разуму. В последнее вериться с трудом.
     От этих мыслей легче не стало. Даже наоборот, моего оптимизма поубавилось. Живём-то всего один раз, да ещё не в своё удовольствие. А годы, проведённые среди звёзд, сокращаются до мгновений!
     Усталый и опустошённый, я направился в столовую. В коридоре встретил Рея. Он шёл туда же. В столовой нас ждал Герман. Он, как и утром, опёрся в задумчивости на спинку своего стула. Что в нём изменилось.
     Помню, раньше Герман легко  и быстро, даже игриво, садился на своё место. А в позе оппонента,  он любил стоять в библиотеке при интересном споре, с кем-нибудь из нас.
      Наклонившись над столом, Герман, по-моему, не видел перед собою расставленных блюд. Изогнутая фигура выглядела напряжённее утренней, а пальцы рук так сильно впились в спинку стула, что побелели до середины. Чувствовалось, что он в тёмной, тёмной, тёмной комнате всё же ухватил подобие или призрак чёрной кошки и та его хорошенько поцарапала по мозгам.
     - Вы не хотите кушать? – не поднимая головы, спросил он нас. – И я не хочу! А почему, вы не успели у себя спросить?
     Неожиданный тон и резкость, с которой он спрашивал нас, просто сбили меня с толку. Я сходу не мог понять его вопросов. Действительно, я ничуть не хотел есть и не придавал этому, какое-либо значение. Целый день решались вопросы более важные, чем еда. Такое случалось и раньше, и ничего. Не умерли без  завтрака и обеда.
     Мы с Реем переглянулись.
     - Присаживайтесь! – иронично предложил он. – Я хочу посмотреть, с каким аппетитом, вы будете поедать на сытый желудок саму Вечность!  Лично я, уже сыт на миллион лет вперёд, если доведётся прожить мне их!
     Он распрямился и карикатурно изобразил из себя радушного  гарсона, приглашающего  к  столу самых  дорогих  и уважаемых своих клиентов, а затем повернулся к нам и по слогам добавил: - У – жи – на  не  бу – дет! Ни – ко – гда!
     Под занавес, Герман перечеркнул рукой воздух крест на крест и пошёл к выходу.
     Мы с Реем, увлечённые технической стороной нашего положения, вряд ли догадывались, что так же искали чёртову кошку в тёмной, тёмной, тёмной комнате, только в ином исполнении и направлении. У меня и до «гостеприимства» нежданного гарсона аппетит не проклёвывался. А после его шутовских выходок и намёков и вовсе пропал. Рей был не менее меня удивлён и озадачен поведением доктора.
     Так и не успев сесть за стол, я вышел и направился в лабораторию.
     - Он в библиотеке нас ждёт. – Услышал я взволнованный голос командира. Он пошёл вслед за мною.
      Библиотека была излюбленным местом для наших бесед и споров. Немало проблем и задач было решено именно в её стенах. И в этот раз мы надеялись на спасительную атмосферу нашего интеллектуального храма.
      Когда мы с командиром вошли в просторный зал, то увидели Германа, стоящего лицом к шкафу с книгами. Он смотрел на стеллажи, но чувствовалось, что Рей не видит их. Таким его видеть никогда не приходилось.
     Следя за застывшей фигурой доктора, я прошёл в глубь зала и сел в своё излюбленное кресло. Я хотел расслабиться от наэлектризованного состояния Германа. Усталости, как таковой, я не чувствовал, хотя, с утра намотал на свой спидометр больше обычного.
      Рей не стал садиться, а опёрся спиной о стенку у самой двери. Мы оба замерли в ожидании неприятных новостей от доктора. Почувствовав наше внимание, он повернулся и, обращаясь в основном ко мне, взволнованно заговорил.
      - Извините меня за несдержанность в столовой. Мне не хотелось, чтобы вы попали в нелепое положение с едой.
      Мы с командиром непонимающе переглянулись.
      - Пока вы в холостую рыскали по станции, - продолжил он, - я обследовал большую часть информации нашей деятельности до ловушки и в самой ловушке. И хорошо, что успел это сделать своевременно, пока мы окончательно не превратились в игрушек вечности.
     Он слегка склонился в нашу сторону. Левую руку сунул в карман, а правой, жестикулируя, помогал себе донести до нашего понимания очень важную информации, которую добыл с таким трудом.
     - После попадания корабля на довольно оригинальный крючок, нашу  жизнь парализовало, правильнее сказать, заело, как старую пластинку на первом попавшемся обороте. И этот оборот, по моим подсчётам, равен одним земным суткам. Как по заказу!
Я представил себя на месте старой пластинки. На это не требовалось много фантазии. Но я, никак не мог представить вечную иглу, выцарапывающую, по словам доктора, из моей 25летней жизни, всего один, притом, очень неудачный для меня день.
      Только после слов Германа, до меня дошло, почему датчики расхода топлива врали. Теперь уже не  надо будет  пытаться отключать двигатели так, как они на одном с нами крючке, и все вчерашние усилия на торможение были впустую.
     Интересное положение у нас получается. Мы как бы попали в суточно - вечный анабиоз.
«Так вот какая кошка сцапала нас в свои когтистые лапки!» - мелькнуло в моём мозгу.
      Если согласиться с гипотезой доктора, а с ним, после всего случившегося, невозможно согласиться, то до полных суток у нас ещё есть время.
     То, что в моих мыслях нет пока повального повтора, обнадёживает на всю оставшуюся в сознании жизнь.
      «А может наше мышление не подвластно её когтям? - подумал я с надеждой. -  Пока я мыслю, я живу! Хорошо бы так. Но сколько, действительно осталось мне жить?»
      В такие минуты, в первую очередь, задумываешься о себе, и лишь потом о ближнем своём.
      До неприятного сообщения, я не сделал ничего такого, что могло, после энного повтора, свести с ума, в случае нашего спасения. Я удачно попался на хранение вечности. И если будут в ней, какие-либо сбои из-за  сопротивления нашего сознания, то мне легче других будет войти в бесконечность повтора так, как перед самым носом кошки, я расслабился до предела.
     Думая о своём, я продолжал наблюдать за Германом. Ему, как и Рею,  будет труднее подставлять своё напуганное «Я» под иглу вечности. И, если не произойдёт чуда, то я не ручаюсь за его действия и мысли. Вон он, как заметался между нами, уже не в поисках злополучной кошки, а, в беспомощных попытках, самому ускользнуть от её чудовищных когтей, при полном освещении и притом в клетке.
     В возбуждённом состоянии. Герман напоминал мне Люцифера. Большие тёмные глаза, от резких поворотов его тела, просто искрились, отражая свет нескольких бра, притаившихся между шкафов с книгами. Спёкшиеся губы от перенапряжения обескровились. А щёки горели неестественными бархатными лоскутами.
      Он вышагивал по библиотеке в неестественной его молодости позе, заложив руки за спину. Пойманный на страхе, он ещё сильнее страшился, неумолимо приближающейся, роковой минуты.
       Мы с Реем не могли ему сейчас помочь так, как он наглухо замкнулся сам в себе, и любая наша попытка воспринималась бы им за попытку самой вечности, прибрать его к своим липким рукам. С паранойей не шутят!
      Вдруг я поймал себя на мысли, что, следуя  логическим путём самозащиты  своего «Я»,  Герман впервые испугался человека. Его начинал раздражать не только страх преследования извне, но и мой оптимизм и спокойствие, когда, по его представлению, всё кругом рушится, рушится, рушится!
     Этого ещё мне не хватало!
     Я думал, что мне повезло, совсем забыв о других пленниках со своей психикой, с её непредсказуемой восприимчивостью в экстремальных ситуациях.
     О чём сейчас думают они, застигнутые врасплох в невыгодном для них возбуждении? Как они, на подсознательном уровне, воспринимают меня, объединённые общей бедой? Что перевешивает в их сознании – страх или разум? Ведь нам осталось «жить» всего несколько часов в салоне пикирующего самолёта, в полном сознании и с собственным пониманием истинных ценностей жизни.
      Паника уже охватила наши умы, но ещё не привела к действию рефлексы. А там всего один шаг до безумия!
     Подозревая, что со вчерашнего вечера, наши действия записываются и уже частично прокручиваются. Я вкратце вспомнил весь, бальзамируемый на века, отрезок времени и решил расслабиться. Просто, захотелось плюнуть на всё, что будет с нами сейчас! А там, за чертой тысячелетия, что-нибудь да измениться в лучшую сторону. Всё равно нам никто не поможет. Из этого надо исходить, а значит, и действовать!
      Герман продолжал возбуждённо высказываться в наш с Реем адрес, ища в нас не успокоения, а, как нарочно, споров до хрипоты. Ему никак не хотелось оставаться один на один с садистским временем. Мне же захотелось покинуть их и побыть наедине со своими мыслями и без свидетелей принять на себя неведомый укол Судьбы.
      Рей так же не желал включаться в затеянную доктором игру  «под занавес». Его, не меньше нашего, тревожило собственное сознание под иглой вечности. Взгляд больших голубых глаз не бегал за магическими движения доктора, а попеременно скакал, то на него, то на меня. И всё это происходило в полном, выжидательном молчании. Ведь теперь, Рей не чувствовал себя командиром. В том, что мы оказались в цепких лапах коварного хищника, он винил себя и думал, что так думаем и мы.
       Остаток драгоценного времени улетучивалось незаметно и стремительно. А мы, как смертники, каждый по-своему, ждали своего личного палача, едва ли сознавая до конца, какую изощрённую пытку он нам приготовил.
      Чудовищно! Изо дня в день, совершать одну и ту же роковую ошибку, а затем, исступлённо искать её в груде отработанного хлама.
      Я встал, чтобы уйти в свою комнату.
      Герман, не дойдя до дальнего угла библиотеки, резко остановился и повернулся. Он испытывающее глядел не на меня, а на командира, будто  именно он хотел уйти и оставить его одного на растерзание собственного противоречия. Желваки на округлых скулах пульсировали вовсю. От участившегося дыхания, лепестки ноздрей слегка вибрировали.     Четыре пальца обеих рук мяли до хруста своего большого собрата.
      Рей вздрогнул, как от спячки на ногах, выпрямился и, оторвав вспотевшие ладони от стены, сунул руки в карманы.
      Теперь он смотрел только на Германа, загипнотизированный его дьявольским состоянием. По расширившимся зрачкам, слегка приоткрытому рту  и по выжидательной, слегка склонённой вперёд позе, было видно, что он  полностью  на стороне доктора, и готов разделить только с ним участь победителя или, более вероятно, вечного великомученика Вселенной.
      Я не испугался за свою жизнь. Со вчерашнего вечера она уже не принадлежала мне, а тем более, им. Впрочем, и их собственная жизнь находилась в чужих руках. Но я не хотел портить свой финал из-за того, что мне чуть больше повезло накануне общей гибели. Я уже никак не мог обменять свой оптимизм, чтобы как-то сблизиться с ними. Находиться же в их компании в этот момент было не из приятных.
      - Извините друзья! – сказал я, как можно спокойно, и пошёл, не к выходу, а к стеллажам с книгами.
      Взяв наугад пару книг, я впустую полистал одну из них, затем ещё раз извинился и направился к выходу. Я вынужден был пойти на такой тактический маневр.
      Рей, не отрывая взгляда с Германа, отступил на шаг от дверного проёма, предоставляя мне свободный уход. Я облегчёно вздохнул. И вдруг, у самой двери, меня остановил сигнальный свет лампы вспыхнувший над ней. Нас приглашали в оранжерею на ужин аристократов. Ради него, мы часто игнорировали режимную трапезу вечера. Особенно, если появлялась тема для долгих обсуждений и споров.
      Повернувшись к Герману, я сказал: - Пойдёмте, хоть посидим по-человечески. Как говориться, на дорожку.
     - Трое в лодке, не считая собаки, - как бы самому себе, сказал я вслух и  открыл дверь.
      В коридоре я ещё раз вспомнил о трёх пассажиров в лодке, но уже с учётом неуловимой кошки. Неплохой сюжет для бумажных детективов, но не для нас, его героев.
Оранжерея жила своей обычной жизнью и не испытывала на себе муки предстоящих дублей. Птицы и насекомые, без насилия со стороны вечности, ежедневно повторяли свои действия. Не то, что мы – Человеки! Чуть, какая заминка в жизни, мы сразу паникуем, бьём в колокола и бежим на баррикады.
      Вот и сейчас, мы вышли из библиотеки, не для поиска контакта с неведомым нам миром. Мы ополчились для очередной борьбы с ним, не считаясь с возможными потерями для  себя  и  для тех, кто доверился  нам. Это  явная  трусость  и дезертирство перед своим вселенским происхождением.
      Мы прошли к накрытому столику под ивой.
      Я немного отодвинул свой стул от стола, затем положил книги на  его угол и сел. Рей занял свой стул. Герман же, болезненно воспринял своё роковое положение подопытного в руках невидимого исследователя, беспардонно отнявшего у него это право. Похоже на то, что он уже сам отдал себя в  наиболее профессиональные руки инкогнито. За сегодняшний день, он уже, в который раз повторился, опёршись на спинку своего стула.
     Поняв это, он так  оттолкнулся  от  него, что  тот  упал  на  самый край каменной плиты, едва не угодив в ручей.
     - Извините! Нервы, нервы! – с дрожью в голосе, сказал он, но стула не поднял.
     Видимо, в пылу умственного противоборства, он тут же забыл о нём.
     - Уважаемый доктор, мы все в одинаковом положении, - хладнокровно начал командир.
      - Нет! – резко оборвал его Герман.
       Он повернулся к нам лицом.
     - Нет, нет, нет! – повторил он в запале. – Мы действительно находимся в пресловутой лодке. Но положение и состояние чувств, сознания, души у нас разное и, хотим ли мы этого или нет, а воспринимаем и осознаём происходящее по-разному. Вам крупно повезло. Нас троих пригласили на корриду. Тебе командир, Фортуна подсунула счастливый билетик, быть беззаботным зрителем в ложе. Ему: - он ткнул пальцем в мою сторону, - можно сказать, повезло и не очень. Ему, коварная Олимпийка, предоставила право ежедневно, по сигналу вечности, выпускать бешеного быка. И на кого? У нас на станции больше нет никого. А дикость жаждет крови. Слышишь – крови!
       Я был поражён такому распределению ролей в его собственном сценарии на будущее без будущего.
     «Тоже мне Христос!» - подумал я, с некоторым раздражением.
     Что-либо высказать, относительно его замысла, означало бы, «выпустить быка». Но смолчать, так же получается согласие с его воспалённым воображением.
      Минуты бегут. Их осталось немного. Но они пока наши.
      Развязка неумолимо приближается. Да видать, не к миру и пиру. Герман оказался на грани стресса. От нашей неопределённости,  кризис с каждой минутой усугублялся. И, в чём     именно,   он    мог    проявиться,    можно     было    только предположить.
      И вдруг, у меня осенило: «А что если повтора всё же не произойдёт? Можно же предположить, что мы, как бы сухопутные впервые попали в воду. А там свои законы. И потребуется время на адаптацию».
      - А что если повтора не случится? – слетело у меня с языка, едва я успел об этом подумать. - Как ты тогда поведёшь себя,  по отношению к нам?
      Увлёкшегося своей безумной ролью Германа, аж челюсть отвисла. Он оказался в смехотворной роли соломенного бычка со смоляным бочком.
      Краем глаз, я заметил, как Рей облегчённо вздохнул. Чувствовалось, что он, не сидел в предложенной ему ложе зрителя, а так же напряжённо искал выхода из кризиса.
Будет ли повтор или Судьба преподнесёт нам приятный сюрприз спасения, это уже было не так важно в эти последние часы или минуты.
      Главное, что мы вышли победителями из первого раунда на живучесть Homo в неведомой среде обитания. Торжествовать по этому поводу рановато ещё. Колесо-то у Фортуны кругленькое, а характер воистину женский. Сейчас она нам подмигнула. А через минуту, что на неё найдёт?  Пока и на этом ей спасибо!  Подозреваю, что всё происходящее на корабле, это её рук дело или она принимает самое активное участие в наших испытаниях.
      Я взглянул на часы.
      У нас ещё есть время. И появился шанс дожить до конца первых суток нашего плена без опасных приключений исходящих изнутри нас самих. А сколько ещё будет, и какими они окажутся? Сейчас об этом не хочется думать. Сегодняшнего хватает по горло!
     Я перевёл взгляд на доктора. Тот, с бегающими глазами, отступил на несколько шагов в сторону стола. На ощупь поднял стул. Затем, почти падая, сел на него и устало откинулся на спинку. Дрожащие руки с выпуклыми венами едва не достали до плит.
      «Это уже успокаивает, - с облегчением, подумал я. – Ещё бы, наш Гиппократ, закинул ногу на ногу и привычно, в такт времени, закачал бы  одной из них. Вообще, прекрасно стало бы!»
     Наблюдая  за Германом, в памяти вдруг промелькнуло, что я уже видел, где-то аналогичную сцену. Не то в фильме, не то во сне, притом, совсем недавно. Жаль, я не мог вспомнить, чем она  закончилась и, кто там  играл. Оно вызвало, хотя и краткое, но довольно неприятное ощущение. И всё же оно быстро отошло на второй план. Так, мимолётная ассоциация виденного с записью в памяти!
      Сейчас, при предоставленной паузе, нам надо успеть обсудить своё нынешнее положение. Ведь, если повтора не случится или он выйдет за рамки земных суток, то надо будет сделать всё, чтобы мы вновь не оказались перед выбором  самоубийственных ролей, навязанных нам под крышей чужого театра.
     - Ты думаешь, что мои анализы и расчёты  ошибочны? – удивлённо спросил меня Герман.
      - Сам же говорил, - ухватился я за спасительную нить назревающей дискуссии, - что основал свои предположения, не на случаях повтора, а на странной заторможенности жизнедеятельности многих организмов от воздействия, не менее странного, «идеального вакуума. Во-первых, если мы своими радарами не смогли ничего засечь, то это можно отнести к несовершенству нашей техники в нынешних условиях обитания. Во-вторых, у нас – живых, так же не было аналогичных тренажёров  для записи в памяти. И ты, Герман, как доктор, просто обязан, все наблюдения и расчёты фиксировать, как только можно и, где только можно. Это важно, не столько для нас, сколько для тех, кто, рано или поздно, но прибудет  сюда. И самое главное…
      Вдруг командир с доктором неожиданно вздрогнули и разом повернулись лицом в сторону выхода. Увлечённый собственным анализом происшедшего, можно сказать, инцидента, я не сразу увидел и услышал сигнал общей тревоги, вызывающей всех в центральный зал управления.
      Мы подскочили со своих стульев и побежали к выходу.
      Герман вскрикнул от новой волны нахлынувшей злобы. Его стул вновь полетел на плиты, едва не угодив в воду.
     Выскакивая последним в коридор, я едва не сбил его с ног. Он замешкался у дверей. В его глазах смешались страх, злоба и растерянность из-за того, что его заставили действовать помимо его воли и желания.
      Вдоль коридора, над каждой дверью мигала лампа, и звучал сигнал.
      Первым бежал командир, за ним доктор и замыкал встревоженную тройку я. В нашем распоряжении было всего две минуты, прежде чем уйти, за дьявольской дверью в конце коридора, на новый виток повтора, которого мы так боялись, но от которого не сумели уйти. Подчиняясь заданному ритму наших гонителей, сознание (по крайней мере, моё), оказалось свободным. Видимо, на самом стыке колец существует ничтожный зазор, дающий нашему сознанию несколько живительных минут.
      Первоначально, у меня возникало чувство, что, пока мы, ослепляемые и оглушаемые  тревогой, спешим к месту очередного старта, за стенами коридора, кто-то невидимый и неслышимый, тоже торопится  навести на станции первоначальный порядок нашего плена. Позже я сообразил, что для этого не стоит  нашим надзирателям   совершать Гераковы подвиги на Авгиевых  конюшнях. Гораздо проще  и легче переключать нашу память на повтор, и мы тогда, вряд ли заметим подлог, и с новой энергией будем вкалывать в запрограммированном режиме суток.
      О чём думали Рей с Германом, участвуя в многодневном или многолетнем марафоне, я не мог знать. Возможно, что о том же, что и я. Две минуты свободы мышления выделяются каждому участнику забега.
     Командиру, как бессменному лидеру, было труднее всего. Никогда не видеть, а лишь чувствовать и слышать за спиной тяжёлое дыхание двух сумасшедших бегунов, не проронивших ни единого слова за тысячи километров совместного кросса. Это вывело бы из себя не только землянина, а и стайера метагалактического  масштаба. Он же, поневоле,  хранил  олимпийское спокойствие и выдержку.
     На полпути наш маршрут пролегал мимо щитовой панели энергообеспечения рабочей части станции. Раньше я  не обращал на него внимания так, как щит обслуживался в автоматическом режиме. И теперь, попав в беличье колесо, я ценил каждую секунду свободного мышления. Да и в коридоре уже целую вечность ничего не менялось.
     И вдруг я обратил внимание на странное, судорожное отклонение  правой  руки доктора  в сторону щитовой. Оно было ничтожно малым, но мне оно бросилось в глаза. Возможно, мне почудилось. Уйдя в свои мучительные размышления, я мог не заметить или забыть краткую судорогу правой руки доктора у самого щита.
     Но если он, пользуясь паузой перед очередным витком, действительно пытается разрушить кольцо оцепенения, то я поражаюсь его воле противостоять отупляющему насилию извне.
      Я попытался последовать его примеру, но пока ни на миллиметр не продвинулся к заветной цели.
      Минуты пролетели мгновенно, и я, вслед за своими товарищами по несчастью, вбегаю в ярко освещённый зал, где уже всё приготовлено для нашей очередной пытки вакуумной инквизицией.
     - Радары упёрлись в какой-то бесхребетный сгусток  и не могут определить его материальную сущность. – Тяжело дыша, после бега, сказал нам командир.
     Приборы и датчики на стенде и на пульте лихорадочно обрабатывали поступающую информацию и выдавали её со множеством  нолей и иксов.
     После короткого совещания, мы решили притормозить. Корабль загудел и слегка задрожал, упираясь исходящими потоками в разрежённую атмосферу космоса. 
      Этого оказалось мало.
      После долгих месяцев ожидания, мне не терпелось сблизиться с неизвестным, но, наверняка, обитаемым объектом, тем более, что там нас ждал первый корабль. Рей с Германом осторожничали, имея на руках бумаги с нулевой информацией об инкогнито. Мне же грезилась  очаровательная незнакомка, скрывающая от нас прелестное личико под непроницаемой вуалью. Несмотря на, казалось бы, идеальную подготовку каждого из нас, мне лично, уже осточертело на станции, и я был очень рад этой встрече и настаивал на зависании на самой ближней орбите к незнакомке. 
      Прав я был или нет, этого, как мне кажется, мы  не узнаем.
      С едва заметным раздражением, командир включил основные двигатели. Вибрация и гул усилились, а вместе с ними усилилась в ожидании  тревога.
     Прошла минута. Другая. Корабль ни миллиметр не замедлил своего устремления к невидимому магниту.
     После безуспешных попыток, у меня мелькнула авантюристическая, на мой взгляд, мысль: «А, что если развернуться и  на полном ходу пойти в лобовую. Ведь этот незнакомец сам нас провоцирует на это. Авось удастся прошить его насквозь».
      Я не решился делиться с ними своей идеей. Мои друзья и без моих «заскоков» были в сильном напряжении. Через час с лишним командир подал команду: «Отключить двигатели!»
      Продолжая смотреть на экран, где среди звёзд скрывается таинственный объект, я нажал на кнопки.
     - Я же сказал, отключить двигатели! – резким тоном произнёс он.
     Я автоматически нажал на те же кнопки. Но двигатели продолжали свою бесполезную работу.
     - Командир, они не отключаются. Спокойно ответил я.
     Сразу оба лица повернулось в мою сторону. Их взгляд выражал только вопрос. В ответ на их ожидание, я ещё несколько раз нажал на злополучные кнопки. Увы, корабль продолжал гудеть и вибрировать.
     - Сходите, узнайте причину и сразу доложите. – Приказал он нам с Германом. 
      Мы, едва ли не бегом, выбежали из зала и устремились по коридору во второй зал основного контроля за техническим режимом работы всей станции. Он находился за первой же дверью справа, и мы в считанные секунды преодолели это расстояние. Едва войдя вовнутрь, мы сразу принялись осматривать все блоки питания  и управления.
      После тщательного, даже очень тщательного осмотра, нам так и не удалось обнаружить, какой-либо поломки или обрыва в обоих отсеках. Мы доложили об этом командиру. Он не поверил нам. Точнее, он не мог припомнить в своей практике подобного случая. С запуском двигателей ещё возможны непредвиденные курьёзы. Но с отключением их, он никак не мог согласиться.
      Через полминуты после нашего возвращения в зал управления, он уже сам искал причину столь странного поведения кнопок. Результат был нулевым. Не отрицательным, не минусовым. Для наших приборов и для нас самих, результат пребывал в неведомых исчислениях. Если говорить с юмором, то он был вакуумным. Я его представить не мог, хотя интуицией ощущал его присутствие.
     Наступила затяжная минута молчания, которая мне тоже показалась инородной. Не столь удручённый происходящим, сколько удивлённый нежданным феноменом, я внимательно следил за своими коллегами по несчастью. Наши мысли долго и беспомощно метались по лабиринтам и закоулкам станционного хозяйства и не сразу сообразили выскочить за обшивку корабля, где  скрывалась связь между разрастающейся чернотой среди звёзд, прямо по курсу и отказом станции подчиняться командам своего экипажа. В это не хотелось верить так, как мы были, не на тренажёре, под защитным наблюдением сотен глаз, а далеко-далеко от Земли, притом под пристальным наблюдением сотен чужих глаз.
      После общего анализа сложившейся ситуации, командир, в экстренном порядке, отправил всю собранную информацию по каналу «SOS» на Землю. А вышла ли наша депеша в эфир или нет, мы не знали. Ответ на неё должен был придти только через неделю. Так что нам оставалось только ждать и надеяться лишь на свои собственные силы.
      Доктор ушёл в лабораторию. Мы с командиром направились в блок питания всей энергосистемы станции, чтобы заблокировать каналы подачи топлива двигателям. Надежд на саботирующую автоматику не было. На месте мы узнали, что ручные механизмы так же отказывались подчиняться нам. После нескольких безуспешных попыток, Рей с раздражением сплюнул в сторону гудящих двигателей и пошёл отдыхать в свой отсек. Вслед за ним ушёл к себе и я.
      Едва я открыл дверь своей спальни, мне бросилось в глаза беззвёздная пустота иллюминатора, будто он был выкрашен в чёрный с отблеском цвет. Часы показывали начало первого ночи. Усталость сковывала движения и чувства. Почти пять часов просто вылетело в трубу; мы так и не нашли коварных причин. А, как  хотелось потягаться с незнакомцем на равных! Не вышло.
     Я разделся. Освежился под душем и, почистив зубы, лёг на кровать. Спать не хотелось. Лёжа на спине, я искоса поглядывал на не зашторенный иллюминатор, в котором, впервые за многие месяцы, не сверкали назойливые светила незнакомых созвездий. Чернота объекта напомнила мне моцартовского «чёрного человека», пришедшего к нему однажды, но не пожелавшего расставаться со своим творцом до конца его дней.
     Бессонница – штука пренеприятная! Особенно она вдали от дома донимает.
Не знаю почему, но при виде беззвёздного овала, нет-нет, да заклинит у меня на мыслишки о том, что я лежу здесь целую вечность. Быстрее всего, это от неопределённости своего положения и нервного истощения.
     Как ни странно, но  близость коварной черноты, в которой мы невольно оказались, сейчас ничуть не пугала. Я всегда чувствовал себя увереннее именно с незнакомым, будь-то  живое существо,  предмет или обстановка. Я не был связан с ними, какими-либо обязательствами, отчего моё мышление творчески импровизировало наше знакомство.
Вот и сейчас, мы были друг для друга «чёрным ящиком», ключ от которого надо было найти в огромной связке нашего коменданта-мозга.
      О том, что мы в ловушке, я стал догадываться, когда проанализировал ещё раз все наши попытки зацепиться за безопасную орбиту. И всё же, для меня лично, мы с «чёрным человеком» были почти в равных условиях, если ему не повезло со знакомством с нашими предшественниками или, если оно вообще состоялось у них.
      Присматриваясь к непроницаемости  его натуры, я имел возможность увидеть всё, что взбредёт мне в голову; звёзды уже не были тому помехой. Чёрный маг безжалостно поглощал все радужные цвета и оттенки наших иллюзий. И всё же, он был бессилен, намертво заретушировать нашу веру в спасение.
     Я отчётливо видел, как на чёрном полотне подрагивали руки Рея, а лицо оцепеневшего Германа мертвецки побелело. Доктор по характеру был более эмоционален и не доверчив к незнакомцам, скрывающим своё лицо и саму сущность.
     Я тоже понимал, что мы зависли довольно низко с неуправляемым кораблём, что запасы топлива не бесконечны и, что нас, не дай бог, здесь может застигнуть вездесущая смерть, как, наверное, застигнула она первую экспедицию. И всё же, эти мрачноватые перспективы не давили так сильно на мою психику своим фатальным исходом. Я предчувствовал  не меньшую опасность, исходившую из меня самого.
       Ближе к утру, я заподозрил то, что некоторые мои мысли повторяются в точности до мелочей.
      «А чтобы на это сказал доктор?» - подумал я  о возможном повторе.
     Невидимая планета делала своё чёрное дело, а мы только панически пытались бежать от неё, беспомощно опираясь на ахиллесову пяту нашей техники.
     Задала она нам задачку, чёрт бы её побрал!
     Первые дни нашего полёта, да и весь он, выглядели лёгкой прогулкой, по сравнению с нынешней ситуацией. И всё же я сохранял относительное спокойствие, помня, что «И это пройдёт» и, что мы все - смертны!
      Ночь подходила к концу. Впервые за весь полёт сон не смог одолеть моего перенапряжённого мозга. Вставать не хотелось. Нехорошие предчувствия и чернота за стеклом сдерживали меня, хотя общее настроение любопытства и авантюризма сохранилось. Это слегка успокаивало. Мои коллеги, наверное, тоже не спали, но лежали в своих постелях не в таком оптимистическом настроении. Ведь на их сознание давила ответственность не столько за станцию – груду метала, сколько за всё живое на ней, в особенности за Человека.
      С открытыми глазами я пролежал до начала девятого и опять нарушил режим полёта. Мне никак не хотелось вставать, будто я сросся со своей постелью. В течение всей ночи в сознание проскальзывала мысль, будто я лежу в кровати уже не одну сотню лет. Вот что значит длительность полёта в ничтожно маленьком для человеческого существа пространстве – сфере искусственной Земли.
      Бессонница для организма, а тем более для мозга чревата сбоями и провалами в самый не подходящий момент. Сейчас бы пару часиков глубокого сна и усталость, как  рукой снимет. Но ночь уже позади, а дел невпроворот.
      Я неохотно встал и направился в ванную комнату. Умывание ничего не дало, кроме неприятного ощущения сырости на лице и руках. Бриться  не стал. Около половины девятого пошёл на завтрак в оранжерею, где никого не оказалось. Это озадачило меня. Ведь до сегодняшнего утра они не опаздывали. От бессонницы и не прошедшей усталости, из глубины подсознания, нет-нет, да и выползет змейкою мыслишка о том, что они «вечно» опаздывают.
      С навязчивой «вечностью», я прошёл к столу, сел на свой стул и уставился на журчащий у ног ручей. Он обманчиво гнал свои  фильтрованные воды  из  резервуара «А»  в  резервуар «Б», а затем перегонялся насосами через фильтры и дозаторы к своему мнимому истоку. Птицы голосили заученные с записей  песни и трели. Солнце, и то, если быть до конца привередливым ко всему, монотонно поднималось по невидимым направляющим к зениту, и в любой момент могло быть скорректировано по усмотрению каприза или вообще снято для ремонта или замены. Видимо Герман давно не менял пейзажа оранжереи, если я стал отвлекаться на его техническое происхождение.
     «Чем же он занимался в последнее время?» - подумал я, но не успел найти ответ, как увидел идущих к столу командира и доктора.
      Странно, но раньше я не замечал за собою способностей провидца. Сейчас же, как по наитию или подсказки  суфлёра, я почти безошибочно угадывал на ход вперёд предстоящие события.
     Вот сейчас, поздоровавшись со мною, командир станет возле своего стула, а доктор обопрётся на спинку своего стула. Что осунувшийся за ночь Герман спросит нас о нашем отношении к «склепу», в котором мы оказались замурованными заживо.
      Роль Христа заманчива, но только не в четырёх стенах и, тем более, не при двух претендентах на эту же роль.
     Мы так изучили друг друга, что частенько отгадывали мысли и действия на расстояние. А здесь мы были лицом к лицу и возбуждённо всматривались в глаза собеседника.
     Я, с едва скрываемым раздражением, ждал приказа командира, вновь отправиться с ним,  рыскать по бесконечным закоулкам станции, в бесполезных поисках поломок и причин отказа большинства приборов и двигателей. Вчера мы  чрезмерно побегали по лабиринтам, а  результатов никаких. Я позавидовал Герману, уединившемуся в своей лаборатории, пока мы гонялись за призраками.
     После вчерашнего провала в «склеп» и бессонницы, во мне активизировалось чувство интуиции. В таком состоянии всё делалось автоматически. Мыслишки и те, нет-нет, да зашалят шаблонами и повторами, экономя место для памяти.
      К обеду оптимизма поубавилось. От напряжения и неприятных предчувствий, куда-то подевался аппетит. Какая может  быть еда, когда  нашу  нервную  систему  и  топливо  уже
высасывает вакуумный вампир.
      Мы с Реем неохотно пошли в столовую, где нас уже ждал Герман, всё в той же нелепой позе нравоучителя. Мы и без него догадывались об истинном положении дел на станции, но по инерции и от усталости уступили инициативу ему, тем более, что доктору, просидевшему в одиночке со своими мыслями, нужна была некоторая разрядка.
      - Вы хотите кушать? – как эхо, повторил он мои мысли, будто он был артистом, а суфлёром.
      Он безошибочно, как по шпаргалке, повторил один и тот же текст, что, однажды родившись в моём подсознании, застрял в нём навечно.
      Получалось какая-то игра.
      Я придумывал актуальные вопросы и ответы на них, а доктор должен был, как можно точнее повторить всё в своих речах и действиях. То же самое происходило у меня и с командиром. Возможно, что и я делал и говорил по тем же правилам неведомого режиссера.
      Если бы подобный феномен, а это сильно смахивало на него, проявился на Земле до нашего старта, то тогда бы мы знали, как им воспользоваться.  В данное время он оказался совсем некстати; даже опасен.
      Я с нетерпением ждал, когда Герман закончит свой монолог о вечности нетронутых нами блюд и выйдет из столовой. Меня раздражало то, что, ускользнув от нас после «завтрака», он мог узнать, о тайне окружившей нас, гораздо больше нашего. Навязчивая идея о чёрной, пречёрной кошке в тёмной, претёмной комнате, которую нам с командиром не удалось, не только поймать, но и увидеть, всё больше места занимало в моём сознании. Несмотря на зарождающуюся неприязнь к Герману, мне всё же не терпелось узнать о его успехах, и я, первым выйдя из столовой, хотел направиться в лабораторию.
Услышав за спиной голос командира, я вздрогнул. Я и без его подсказки знал, что доктор пошёл в библиотеку, но, задумавшись о чёртовой кошке, рефлексивно сделал несколько шагов в сторону лаборатории.
      Я мельком взглянул на командира. Он выглядел бодрее доктора и всё же, напряжение и усталость крепко врезались в черты красивого, волевого лица, хоть пиши с него «Прометея
прикованного». Нелегко достаётся ему спокойствие в назревающей панике на корабле и в сознании. Кажется, ещё немного крена и по всем отсекам и каютам полетит безумное: «Полундра!»
      В библиотеке, как ни странно, ничего не менялось со дня старта. Лишь книги на несколько дней уносились и возвращались, если, кто-то из нас хотел уединиться с ними вне её стен. Всё те же гравюры с непонятной для нас жизнью далёких предков. Копии античных скульптур, идеализирующих гармонию и смысл Человека Земли. Несколько небольших экранов для просмотра информации тускло мерцали серебром. С десяток кресел и стульев, изредка перемещаемых по желанию своего хозяина, были покойны, как антиквариат. Вся обстановка, отделанная под старину, лучше всего успокаивала нашу нервную систему.
     Именно в поисках спасительного, спокойного обсуждения нашего критического положения, мы с Реем поспешили под сводчатое перекрытие библиотеки. Войдя вовнутрь Ии увидев спину Германа, я понял, что покой покинул и эти мудрые стены.
     Миллионы мыслителей и гениев посягали на вечность, а спотыкались на ничтожном миге. Парадокс, да и только! Полундра!!!
     Привычным шагом, я направился к своему излюбленному креслу с высокой, изогнутой немного вовнутрь спинкой, при этом, я искоса следил за застывшим отрицанием, отвернувшейся от нас фигуры доктора.
     Выждав наше нетерпение, он резко повернулся к нам и, извинившись за испорченный обед, стал быстро объяснять причину своего возбуждённого поведения, рисуя самые невероятные картины нашего положения, выведшие его из себя.
     «Да, мастерски же поработал невидимый садист над лицом и над выдержкой своего ловца в темноте от свидетелей! – С некоторой жалостью, подумал я о нём. – Вон, какими складками и морщинами разукрасил, за какие-то несколько часов. Всего на год старше меня, а выглядит на все сорок. Будто он, только что пришёл с затянувшегося испытания на центрифуге».
     Если верить его словам и, не менее красноречивому виду, то у нас есть ещё время, как  сойти  с  ума,  так  и  выйти  из сложившейся ситуации героями.
Я не ощущал в своём сознании сильного крена к повторам, за исключением мелочёвки. Я знал, что повторы бывают в любых ситуациях. Это защитная реакция организма на перегрузки. Не справляясь с поступлением свежей информации, мозг блокирует каналы шаблонами от переработки прошлого.
      Я попытался  ещё раз расслабиться и успокоить себя тем, что может наше мышление на порядок, другой выше вакуума и, возможно, оно не подвластно ему.
     Хотелось верить в это. Но, вид дерганых движений одного из нас, говорил об обратном. Быть может, при нежелательном повторе, мы уже не сможем контролировать своё сознание и оно, базируясь на нашей физической основе, будет жить автономно и выдавать лишь выгодную ей информацию, с учётом будущей вечности и нашего, увековеченного состояния?
      Я встречал в старинных книгах описание ситуаций аналогичных  нашему, но без участия вечности. Вечность в них упоминалась, но без тела – в сознании.
      Хорошенькое дело – заживо в Рай или Ад! Разницы никакой! Вечность притупляет и радости от наслаждений, и физические боли.
      Думая о спасении своей души, если можно назвать бальзамирование живого спасением, я всё же не упускал из виду моих товарищей по несчастью, то же ищущих свои шансы на спасение. Вон, как замаячил Герман, задолго до появления над его «Я» ужасной иглы вечности или когтей «кошки».
      Защищаясь от Рока, Герман панически и наглухо задраивал все входы и выходы своего сознания. И мы с Реем, вряд ли могли помочь ему так, как воспринимались его оборонным сознанием лазутчиками вечности. Страх витал в воздухе и осыпал нас паранойей, а мы вдыхали его наркотический дурман и постепенно забывались в опасных, извращённых галлюцинациях.
      Я поймал себя на мысли, что, в запале собственного спасения, каждый из нас невольно покушается на жизнь другого.
      Я испугался Человека!
      Этим я, как инфекцией, могу заразить или уже заразил своих друзей, с которыми мне ещё жить и жить или быть и быть!
       Сопротивляясь страху, а не им, я выглядел, как мне казалось, лучше и сдержаннее их обоих, и это, в какой-то мере, подливало масло в огонь. Свалившись в головокружительный штопор  противоречий, наш тренированный и  испытанный союз людей разваливался за считанные часы. Паника уже царила в наших умах, но ещё не привела к действию рефлексы. А там всего один шаг до безумия, от которого не спасёт никакая вечность!
       Чтобы нас не ждало за магическим барьером неизвестности, я решил на всё махнуть рукой и, расслабившись, полностью довериться Фортуне. Ей с Олимпа видней! Нам же в награду обещаны тысячелетия! Вон, командир, с завидной выдержкой, и то, нет-нет, да вздрогнет всем телом. Он с Германом выбрал не лучшее место для успокоения своей души среди премудрого, но загробного хранилища мыслей Человечества.
      Часы над дверью показывали без пяти минут семь вечера.
      Я встал, чтобы уйти в свою комнату. Это, мне показалось, было воспринято ими, как измена или бегство от двух смертельно раненых товарищей, бросаемых на верную гибель. Я почувствовал, что от бессилия перед страхом они сейчас оказались на грани совершения преступления. И в то же время, я верил в то, что вечность вряд ли отдаст свой лучший трофей на растерзание безумству за пару часов до окончательного завершения деловой операции с остальным Космосом относительно нашей станции.
       И всё же, у страха и безумства было предостаточно времени, чтобы хоть на ком-то отыграться – разрядиться. Мне не хотелось быть их жертвой до финального свистка.
       Как можно спокойнее, я извинился и направился к двери, не по прямой, а по кругу, вдоль стеллажей. У первого попавшегося остановился, взял наугад пару книг, полистал одну из них, держа её, как мне показалось, вверх ногами и, извинившись вторично, направился к выходу.
     В дверях стоял Рей. Он не решился преграждать мне дорогу. Выдерживая спокойствие, я шёл к выходу в полной тишине. Когда я подошёл, то Рей, не глядя на меня, сделал шаг в сторону. Герман, следя за моими манёврами, замер на какое-то время. Видимо оценивал обстановку. Вслушиваясь в тишину, я почувствовал, что, кому-то захотелось оградить свои мудрые заверения о добре и справедливости, повторяемые в бесконечных вариантах устами людей Земли, от правды Жизни - борьбы за самосуществование по формуле 2;rі.
       Только я взялся за ручку двери, как в этот момент зажёгся над ней сигнальный свет, приглашающий нас в оранжерею на прощальный ужин. Я облегчённо вздохнул, повернулся к Герману и предложил ему и Рею посидеть по-человечески на лоне природы, упомянув, что мы трое в лодке одни мыслящие.
       В коридоре я поменял собаку в нашей лодке на чёрную кошку, приписав ей все беды и несчастья, свалившиеся на наши головы. Для успокоения души и совести, мне хотелось, в предложенном нам детективе, видеть антигероя,  не среди своих друзей. Придерживая шаг, я дал им возможность догнать меня.
       Раньше, когда ужин заставал нас в библиотеке, мы всегда выходили и шли по коридору поодиночке. Теперь я чувствовал их тяжёлое дыхание, едва ли не у самого затылка. Мне, в который раз показалось, что мы идём по коридору шаг в шаг не в первый раз. И хотя до оранжереи было с полминуты ходьбы, я чувствовал за спиной неприятное дыхание вечности и бесконечности. Так, наверное, шли на казнь приговорённый и конвоир с палачом, боясь друг друга и, в то же время, держась друг друга.
      Оранжерея жила своей запрограммированной жизнью – от рассвета до рассвета.
      Солнце по часам садилось в надвигающиеся тучи, ничуть не страшась их. Оно не являлось  эволюционным  творением  и могло в любой момент сгореть, как простейшая, давно ушедшая в прошлое, лампочка. И всё же оно выглядело великолепным на закате дня.
Мы направились к накрытому столу.
     По пути я обратил внимание на то, что тучи к ночи заготавливали дождевую феерию. Ещё одна странность; утром грозового иллюзиониста не зафиксировал ни один прибор. Даже старинный барометр и природа и те пренебрегают корректировкой  извне, а мы – избранные – уже паникуем, испугавшись не смерти, а неизвестных  испытаний.
      Отодвинув свой стул, я сел и положил книги на край стола. Сел на свой стул и Рей. Герман же, в который раз за день продемонстрировал свою раздражительность и растерянность. Он, едва опершись на спинку третьего стула, вдруг резко оттолкнулся  от  него, да т ак, что  стул  упал  на  край  каменной плиты, едва не свалившись в ручей.
      Сославшись   на   нервы,  Герман  извинился,  но  стула  не поднл.
      Он мгновенно забыл про него. Его теперь заботило положение каждого из нас. В запальчивости, он, не посоветовавшись со своими  коллегами, расставлял нас на свой лад, как  фигуры в задуманной им игре.
      Рея, по старшинству должности и казавшемуся нейтралитету в спорах, Герман усадил в ложу, желая тем самым  подкупить  на союз с ним. Мне досталась необузданная стихия быка, которую, по его мнению, я непременно выпущу на гордого и непобедимого испанца, каковым он себя возомнил.
     «Тоже мне Христос!» - с раздражением подумал я.
      Если кому-то и года было мало, чтобы войти в роль сумасшедшего, то нашему доктору хватило меньше суток на депрессивное перерождение. И мы с Реем были бессильны вытряхнуть его из шагреневой кожи, уничтожавшую на наших глазах, казалось бы, великолепно подготовленную личность.
      Я не предполагал увидеть, именно таким  вот Человека тем более за миллионы км. от Земли, перед самым заходом на повтор. Вот вам, мудрецы книжных полок, сюрприз!!!
      «А что, если повтора не случится?» - мелькнуло в голове среди множества иных беспокойных мыслей.
      Не успев осмыслить предположение, я тут же выпали его в слух и, не играя в положительного героя, спросил Германа. Что он будет делать, стоя над выпущенной мною соломенной  игрушкой со смоляным бочком? Ведь глаза и ум налиты кровью, руки разъедает  зуд насилия, и всё, как бы спишется ситуацией и изолированностью от свидетелей  непроницаемым вакуумом? 
       Я ощутил, что ещё один кризис миновал нас, и мы выходим из него, кто как умеет.
Рей облегчённо вздохнул. Он не желал и не  готовился к роли, навязанной ему самозваным и экспрессивным режиссёром. Я тем более был против предложения воспалённого заблуждения доктора. Возможно, он и сам чувствовал себя неуютно в тесноватой одежонке тореро, надетую на его осунувшуюся за день фигуру насильно и грубо.
      Фортуна, пощекотав наши нервишки, отступила  от нас, предоставив нам самим определить свои последние минуты. В этот раз мы благополучно увернулись из-под её колеса и теперь были заняты одним, как нам быть дальше?
     Герман устало сел на поднятый стул и попытался расслабиться. Я взглянул на пульсирующие вены его рук и неожиданно вздрогнул. Мне показалось, что я видел их именно такими и притом совсем недавно. А может, что-то подобное, я видел в неведомом фильме, а сейчас оно ассоциативно всплыло в моей памяти? Нервы, нервы, нервы!
      Под натиском моих аргументов, Герман неохотно отступал от навязчивой идеи повтора. Я же, борясь с собственными сомнениями, наступал и наступал на него, не столько для спасения его, сколько для себя лично. Я стал настаивать на том, чтобы доктор занялся, помимо исследовательской деятельности, ещё  и документацией на случай возвращения корабля на Землю, с нами или без нас. Чувствуя, что наше время на исходе, я торопился сказать им обоим о том, что  меня встревожило в этот момент.
      Периодически поглядывая на надвигающиеся тучи, я ощущал неприятное давление от их стремительного приближения и хотел поделиться с коллегами по несчастью своими соображениями.
     И тут моё  тело, будто  пронзило  током. Я  вздрогнул  всем телом.
     Из-за деревьев засветился и зазвучал сигнал тревоги.
     Глубоко в подсознании, я понимал, что это ложная тревога и хотел ей воспротивиться, но неведомая сила подняла сначала Рея, а за тем нас с Германом, и, разгоняя на ходу, всосала в коридор.
      Ещё не захлопнулась за мной дверь, а моего оптимизма, как не бывало.
      Сразу за ней, я сталкиваюсь с сознанием и бессилием, что-то изменить в вакуумном забеге вечности. Вот уже много дней моему старту по коридору не мешает Герман, а я всё натыкаюсь и натыкаюсь на его место с своей памяти. В коридорной борьбе с вечности они оба сошли с дистанции. он  сгорел дотла от мёртвой хватки за контакт, что виднелся в незакрытом  щите высокого напряжения, который  впопыхах  забыли закрыть. И вот недавно, то же самое совершил Рей, хотя он не оглядывался назад и не мог видеть, кто из нас решился на такой поступок.
     Оттолкнувшись от замешкавшегося призрака, я отступил на шаг назад. Казалось бы, при полном сознании, я всё же рефлексивно уступил место в сумасшедшем беге, своим бывшим
товарищам.
     Ещё в первые дни перебежек из конца в начало, одного и того же дня, я искренне радовался, что они своими телами прикрывают  меня от встречного потока безумия.
Теперь их нет, а я продолжаю дышать в затылки их эфемерных, но всё чётких очертаний. Каждый раз у щита, я дважды пытаюсь отклониться от беззвучной вспышки беспощадной энергии, нашедшей выход на переходном моменте повтора. Мысленно, я ощущаю несильные ожоги на лице, но бег не прекращаю так, как в меня вложили безотказную программу; за две с лишним минуты пробежать 2400 шагов до двери. За ней, я   встречусь с двумя вновь воскресшими коллегами,  и уже с ними понесусь по бесконечным лабиринтам, спасаясь от когтей ненасытной и игривой кошки.
      Я остался один в  длиннющей камере, при ясном понимании происходящего, да ещё под охранной  двух призраков. Со временем они поблекли и полностью исчезли, как бы намекая мне на фатальный исход моего  дурацкого упорства Року. После  их самоубийства или убийства, (не мне судить, находясь на положении приговорённого смертника), я вспомнил, что в библиотеке, в первой, попавшейся на глаза книге, совсем случайно, прочитал строчки: «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»  За минуты моего сознательного состояния, я не мог вспомнить эту книгу, хотя очень желал этого. А она каждый вечер преспокойно ложится на угол стола на самом виду, чтобы никогда не открыться для меня.
       При первых перебежках, я дорожил каждой секундой свободного мышления,  но из-за страха потерять их, растрачивал их впустую. Позже понял, что остальные 1438минут повтора, от своего примитива начинают, как бы усыхать или уплотняться в моей памяти и терять значение времени и действий.
      Мне повезло, что я испугался вечности относительно мгновения жизни  своего  мозга, а поняв и пересилив себя, включился в её правила игры, насколько хватит моих физиологических и душевных ресурсов. Двухминутная брешь в вакууме подсказала мне, что, возможно, наша станция в эти минуты движется, но только не знаю в каком направлении.
      Сейчас это было не так важно. По вакуумному времяисчислению наш полёт застыл на месте, как бабочка на игле коллекционера. А по земным часам мы продолжаем  лететь сквозь десятилетия. Видя  вокруг лишь непроницаемую черноту, невольно думаешь о бескрайнем болоте с маленькими кочками.
На одной из таких "кочек", я вспомнил незабываемые скачки с кочки на кочку на одном из болот Земли. Невероятно, но в тот запомнившийся день, я с моим земным другом Володей Зеленовым скакал почти, так же как и сейчас, с одной лишь разницей. Там под кочками ощущалась физическая твердь Земли. Здесь же, под условной кочкой, я тоже чувствую духовную твердь всего космоса и, в частности, далёкой Земли.
      Оказавшись в средине зыбкой глади болота, куда с другом влипли, мы  изрядно устали. Преодолевая гнилое и гиблое расстояние до следующего небольшого холмика, поросшего яркой копной травы с жемчужной россыпью  клюквы, которой мы соблазнились накануне, я не думал ни о чём, словно смерть, скрывавшаяся под непроницаемым чёрным зеркалом воды, специально отключало мозг, видя в нас свои трофеи, да и только. Но едва нога касалась спасительной кочки, сознание, будто  взрывалось. Мысли, эпизоды жизни из памяти, страхи, эмоции и надежды теснились на кочке, наползая друг на друга, и вся эта масса хаотичного сознания спешила проинформировать меня о своём, самом важном, пока я готовился к следующему полёту над ошибкой или просчётом своих сил и возможностей.
       Вот и сейчас, заскочив на очередную кочку во времени, мозг заработал в десятки, а, может быть,  в тысячи раз интенсивнее и производительнее своей обыденной материковой деятельности.
      Конкуренция в пробеге была беспощадной и истощающей для нас. Рей и Герман «сгорели», не выдержав колоссального всплеска информации на спрессованный отрезок времени. Смерть поглотила их мгновенно, а часть их информации переложила на мои плечи, при этом, не добавив ни доли секунды к голодному пайку для мозга.
     За две с гаком минуты бега, на Земле проходят целые сутки. Сколько же информации проходит через ЭВМ моего мозга? И, как он ещё не сгорел от перегрузки?  А за вакуумные, будь они прокляты, сутки бега, моя  далёкая планета  успевает сделать вокруг Солнца почти 730 оборотов. По земным меркам, у меня неслыханно рекордная скорость – около 2575км. в час! На худой конец, хоть этим утешусь.  Я подсчитал, что за «свои» кровные пять с половиной суток, я «легко» преодолею расстояние от Земли до Луны. Каково! Дойдёт ли это до издателей Книги Гиннеса?
      Если кому-нибудь повезёт нас найти, то пусть подсчитают, добежал ли я, в поте лица своего, до моей Голубой планеты своими собственными ногами, заведёнными неземными пружинами?
      Мне вдруг  в голову пришла довольно печальная мысль, что если я не смогу остановить свой сверхзвуковой бег по трясине, то, после спасения станции, мне уже никто не сможет помочь так, как мой организм  истощится до абсолютного ноля. А несущуюся мысль вряд ли будет, кем-то поймана, хотя, возможно, почувствуют присутствие неуловимого духа былых хозяев, как я чувствую некую ауру своих погибших друзей. Без помощи медиума и колдуна, они продолжают быть рядом со мною, вызывая у меня во время перебежек противоречивые чувства и мысли.  Став намного древнее и мудрее своих книжных учителей и апостолов, я уже не измерял коридор глупыми предчувствиями и страхами, а думал, думал и думал! Я старался, как можно больше записать своих мыслей в миниатюрный блок памяти, красовавшийся у меня на мочке уха изящной родинкой, в надежде на то, что он сохранил свою записывающую способность. Ради этого, я не пошёл на самоубийство. Как исследователь неведомого мира, я просто не имел права уходить из жизни по своему желанию. Она уже не принадлежала мне лично. Я обязан был до последней молекулы или атома своей физиологической сущности работать на Человечество, без чего, непостижимая Вселенная – Ничто – идеальный вакуум! 

                *****

      Наша исследовательская экспедиция подлетала к месту своей работы.
      Облетая  космическую трясину на безопасном расстоянии, мы, совсем неожиданно, запеленговали источник искусственных сигналов, скрывавшийся  в её непроницаемом мраке. Предположительно, он находился в нескольких днях полёта от нас и, похоже, двигался в нашу сторону. Это оказалось полной, но приятной неожиданностью, тем более, что вокруг этого гиблого места Вселенной никто, никогда и ничего не находил. С давних времён, оно было исключено из всех программ исследования, как необитаемое и проклятое место. А тут,   на  тебе! Только   по   предварительным    данным,   к    нам двигался объект неведомой цивилизации. Это же настоящая сенсация для всего человечества! 
      До подлёта к нему, нам удалось расшифровать информацию, посылаемую под кодом «СОС», и мы с небывалым нетерпением ждали сближения с загадочным ископаемым объектом, испускающим сигналы жизни и разума.
      Я, как и остальные члены нашей экспедиции, пристально всматривался в экран с мириадами звёзд в поисках бортовых огней доисторического корабля, чудом вырывавшегося из трясины.
     Около шести вечера на экране, слева появилась светлая, растущая чёрточка, торопливо удаляющаяся из зоны вакуумной непроницаемости для самых современных приборов. Это были  объекты  лишь теоретических наблюдений и исследований, и малейшая частица, чудом выскользнувшая оттуда, являлась ценнейшим материалом для учёных. А тут вырвался целый космический корабль, да ещё посылал из неоткуда  потоки информации в сторону Земли.
На наш запрос Центру, пришло сенсационное известие. Из трясины вырывался призрак, иначе не назовёшь. Призрак тысячелетий – «Арго – 2», запущенный на помощь «Арго – 1» более тысячи лет тому назад.
      Видно было, что корабль спешил поскорее удалиться от гиблого места, включив все имеющиеся на борту двигатели на полную мощность. Он никого не видел и не слышал, только жал на газ и беспрерывно слал в эфир «СОС». Знать не сладко ему пришлось, если так удирает от негостеприимных хозяев закрытого заведения.
      Нам не составило большого труда,  догнать нашего тихоходного пращура и пристыковать его  на карантинном расстоянии от себя. Ведь неизвестно, чего он там нахватался за тысячу с лишним лет своего заточения.
      Обсудив на совете вопросы, связанные с обследованием «Арго – 2», мы остановились на том, что сегодня станцию осмотрят роботы, а завтра, если будет всё в норме, ею займёмся мы сами. У нас есть ещё время.
      Рассматривая в иллюминатор, великолепно сохранившийся экземпляр ракетного антиквара, я, с одной стороны, радовался нашей удачи, а с другой – волновался, чувствуя,  некий  страх  перед  этим узником времени, неведомо, как выскочившем из небытия.
      Роботы сообщили о том, что команда покинула свой корабль, возможно, высадилась на одну из неведомых планет, скрывавшихся в глубине вакуумной зоны. Ещё они зафиксировали приборами непонятные, едва уловимые, сгустки энергии, по характеристикам очень схожими на биополе человека, циркулирующими по безжизненным лабиринтам станции.
      Я подумал: «Не лучше ли было назвать пришельца с потусторонней жизнью «Летучим Голландцем». Что-то мистическое, пугающее скрывается в его необитаемости и в энергетической сохранности, будто он  тысячу лет пробыл в камере хранения и теперь, специально для нас, выдан на обследование. Странно!
      Ночь я почти не спал. Думал о Земле, которую всполошили своей находкой. Завтра, после тщательного осмотра и анализа общего состояния станции и консервации, мы повезём эту драгоценную реликвию домой для более детального обследования, уже, как музейного экспоната космонавтики. А пока он спокойно дремлет у нас под боком, впервые за тысячу лет своей одиссеи по Вселенной.
      «Интересно, что ему сниться в эти минуты? – подумал я, встав чуть раньше обычного времени. – С командой его, что произошло?»
      В эту ночь, наверняка, не только я размышлял, потеряв покой и сон. Да и было от чего всем нам не спать.
      После завтрака, мы втроём отправились навстречу своей тысячелетней истории. Остальные, с затаённым дыханием, следили за нашими перемещениями по кораблю призраку, безжизненному посланцу иного времени. Я волновался.
     С первых же шагов по нашему прошлому, мы были несказанно удивлены нереальной сохранностью и работоспособностью многих, морально устаревших приборов, механизмов и целых узлов станции, будто это была действующая модель, запущенная в автоматическом режиме совсем недавно. Вчера один из роботов сообщил нам из оранжерейного отсека о том, что там, на столе стоит нетронутый ужин ещё тёплый и не потерявший вкусовых качеств. А на краю стола лежат две книги так, словно их хозяева ненадолго отошли вглубь оранжереи, чтобы поближе полюбоваться надвигающей грозой.
      Мне не терпелось проникнуть в тысячелетнюю тайну и собственными глазами увидеть нашу прошлую жизнь, сохранившуюся на Земле лишь в записях и в немногочисленных экспонатах музеев.
      Войдя вовнутрь спящего корабля, мы не решились сразу идти по его безмолвным, гулким коридорам, а, затаив дыхание, некоторое время осматривались у входа.
      Переведя дух и набравшись смелости, мы неспешно пошли в сторону зала управления. От нахлынувших волнений и, каких-то предчувствий, мне показалось, что экипаж не покинул свой корабль, а где-то  рядом затаился и наблюдает за нами, не желая встречаться с незваными гостями.
      По пути следования, я несколько раз ощущал неприятное дуновение неведомого сквозняка в лицо и как бы  прикосновение, то с одной, то с другой стороны, ничуть не похожие на потоки воздуха. Я понимал, что, когда очень волнуешься и жаждешь встречи с неведомым, то обязательно, на подсознательном уровне, уже ведёшь диалог с тем, с кем назначил свидание. Вот и сейчас, я не желал верить могильной тишине живого уголка землян.
      «Почему корабль назвали «Арго»? – подумал я. – По мифу, судно было покинуто капитаном из-за предсказанной ему гибели на его палубе. Неужели  здесь есть, какая-то связь? Корабль ещё существует и терпеливо ждёт своего беглеца, чтобы исполнить, чьё-то провиденье или проклятие?»
     До обеда, мы обследовали почти весь корабль. По плану оставалось осмотреть только библиотеку и оранжерею, куда я, по неведомым мне причинам, не спешил заглядывать. Из документов, кроме бортовых журналов, оставивших записи для истории, до момента входа станции в «трясину», ничего существенного и загадочного не мы не нашли.
     Обедали мы у себя на корабле.
     Из-за недостатка времени, мы  не стали отдыхать. Нам не терпелось скорее вернуться на станцию и ещё раз попытаться проникнуть в тайну тысячелетия.
     Едва за нами закрылась шлюзовая дверь станции, как мы сразу направились в, букинистическую, в прямом смысле слова, библиотеку. По пути, я невольно обратил внимание на открытый щит и опалённую краску вокруг него. Я тут же сообщил об этом странном факте своему командиру.
      «Почему мы и, тем более чувствительные роботы, не заметили этой пламенной язвы на сером однотонном фоне стены? – удивлённо, подумал я. – Ведь это самое броское глазу место, не только в коридоре, но и всей станции. Ещё одна загадка».
     Внимательно осмотрев тёмную кляксу от выскочившего из-за дверцы щита пламени, я предположил, что, возможно, здесь произошло короткое замыкание и, по неизвестной пока нам причине, пятно не успели закрасить. Рассматривая рваный овал, я неожиданно почувствовал, как на меня нахлынуло неприятное ощущение чьей-то беды. Какая-то  тайна витала по станции, но ни как не давалась в руки ни нам, ни роботам. Одни лишь предположения и гипотезы. От этого становилось жутковато на душе.
      Перед дверью в библиотеку мы на некоторое мгновенье задержались. Я видел, что волнением были охвачены и мои коллеги. Глубоко вздохнув, я взялся за ручку двери и хотел было открыть её, но вдруг почувствовал, как она сама резко отворилась, упёршись в мою ладонь, едва не угодив косяком мне в лицо, и тут же нас, как нам показалось, обдало несколькими порывами сквозняка, который ранее засекли роботы, как сгустки неведомой им энергии.
      «Какими бы совершенными не были роботы, а всё равно им не уловить и не перенять человеческого духа. Одним словом – роботы! – думал я, входя с осторожностью в библиотеку. – Для них, самых совершенных, это не храм знаний и мудрости, а старомодное хранилище информации. Для нас же людей, в каждой книге скрывался дух его автора. Только Человеку дано с ним общаться вне времени».
     Мы не стали задерживать внимание на том, что взяли с собою в дорогу его бывшие хозяева. У нас на обратном пути будет предостаточно времени для более тщательного осмотра и анализа их духовных запросов. Оставалось обследовать только оранжерею и всё.
      Мы вышли в коридор.
      Не доходя до оранжереи, неожиданно, услышали сигнал тревоги, поступивший непосредственно от нашего командира. На корабле случилось, что-то непредвиденное – из ряда вон выходящее – и нам приказали срочно возвращаться. Не вникнув в смысл поднятой тревоги,  я сообщил в центр,  что   бегло осмотрим последний отсек и сразу же вернёмся на корабль.
      Мы прибавили в шаге и через полминуты были уже у дверей оранжереи.   
      Переведя дух после быстрой ходьбы, я решился войти в неё первым.
      Дверь отворялась вовнутрь.
      Не успел я дотронуться до блестящего изгиба ручки, как дверь сама отворилась, будто её кто-то  дёрнул изнутри. Я едва не упал вовнутрь, но в последний момент уцепился за ручку открывшейся двери. Навстречу нам вырвался воздушный поток. От неожиданности, мы переглянулись. На обсуждение ещё одной загадки, не замеченной роботами времени не было.    
     Мы, ни слова не говоря, вошли в помещение. Нас обдувал довольно сильный, для закрытых помещений, ветер. Мы прошли по тропинке на открытую площадку. Не доходя до накрытого стола, остановились. Нашим глазам предстала потрясающая картина.
     Чёрные тучи быстро неслись нам навстречу. Пахло пылью и озоном – вестниками грозы. На какое-то мгновение, я забыл, что нахожусь не только на космическом пращуре, но и в космосе вообще. Гроза всегда очаровывала меня на Земле, больше всего. Здесь же она была, не только близка из-за уменьшенных размеров искусственного небосвода, но и ощутима каждой клеточкой кожи моего остолбеневшего тела.
     Мы застыли и не могли сделать шага ни вперёд, ни назад. Под магическим воздействием стихии, мы забыли о тревоге на нашем корабле.
     Ветер прибавлял в силе. Очередной его порыв вдруг свалил стул на самый край каменной плиты. Сверкнула миниатюрная молния, ударив своим ломаным остриём в землю сразу за вздрогнувшей ивой. При яркой вспышке, мне показалось, что я увидел перед собою три прозрачные фигуры людей с искрящимися контурами. Один из них стоял, а двое сидели у накрытого стола. Грохот грома заставил меня вздрогнуть. Я сделал попытку отступить от видения. Один из моих спутников вскрикнул от испуга. Значит, это была не галлюцинация, если так неожиданно отреагировали остальные. Но, что же это было?
     При втором ещё более мощном разряде молнии и раскате грома, от которого задрожала почва под ногами, я увидел, не только их очертания, а и, о, мама мия, человеческие лица с фосфорическим свечением и с непроницаемой чернотой глазниц.  Призраки,  обращённые   чёрными    взорами   в    нашу сторону, не исчезли мгновенно, как после первой вспышки молнии, а медленно таяли, вызывая в нашем сознании панический страх.
      Третий разряд молнии, разорвавший на  части  всё  величие грозового небосвода, привёл их в движение. О, ужас!
     Толкаемые упругим ветром, призраки встали и двинулись к нам навстречу, оставляя на каменных плитах искрящиеся следы. Я не выдержал и спешно отступил по тропинке за дверь, где уже стояли напуганные товарищи, они едва сдерживали себя от бегства со станции.   Сквозь грохот грома, вырвавшегося в коридор, я едва слышал запросы  с корабля о том, что происходит у нас здесь и их требования, немедленно возвратиться.
      Им легко там приказывать. А здесь, я не мог двинуться с места так, как  призраки не исчезли, а гуськом двигались прямо нас, по ходу раскачиваясь из стороны в сторону.
Я замер. Наэлектролизованный  силуэт первого пронесло сквозняком мимо меня и тут же скрыло в сумрачном коридоре. Второй так же исчез, успев вызвать  во всём моём теле неприятный холодок от затылка до пояса. Последний был выброшен из оранжереи прямёхонько на меня. Я едва не упал от толчка его искрящихся рук. Колени мои подкосились и задрожали. Я инстинктивно сделал попытку оттолкнуть ужасный призрак и тут же почувствовал резкий угол слева у самого уха, видимо, один из кровеносных капилляров не выдержал давления и лопнул. Я машинально провёл пальцем по тому месту и почувствовал выпуклость на коже величиной с маленькую родинку, но крови не оказалось; значит разрыв был внутренний. Час от часу не легче.
      Увидев в моих объятиях  прозрачного духа  и моё состояние при этом, мои товарищи по несчастью не выдержали и побежали прочь к выходу. Мне так же не хотелось оставаться наедине с представителем иного света или духом вакуумной трясины и я, оттолкнувшись от стенки, стремглав понёсся вслед за убегающими.
      Гонимым по коридору страхом преследования, я не сразу уловил ушами, что, помимо голосов с корабля, слышу ещё один незнакомый, довольно спокойный голос: «Торопись,  дружище! Возможно,  у  вас  ещё  есть  время улететь отсюда живыми и при своём уме. Торопись!»
      Я никогда не страдал никакими видами галлюцинаций, но, оказавшись в непредвиденном и нестандартном положении, мой мозг, похоже, не выдержал стресса и заговорил либо своим внутренним голосом, либо настроился на потусторонний канал связи. Как бы сдвинулся по фазе. Этого мне ещё не хватало под конец экспедиции!
      Подгоняемый «дружественным» голосом, я бежал во всю прыть, но спины моих товарищей не приближались. Возможно, что и их оседлали призраки вылетевшие вперёд моего.
      Как назло, спасительный выход находился почти в конце бесконечного коридора и так же не приближался ко мне, будто я бежал на тренажёре.
      Командир сообщил, что наш корабль, неожиданно сместился в сторону «трясины» и не желает пока возвращаться на прежнюю орбиту. Он кричал, чтобы мы немедленно возвращались на корабль. А мы и так летели на пределе своих возможностей и готовы были, минуя  шлюзовые камеры, проскочить насквозь обшивку обоих кораблей, лишь бы спастись от призраков.
      Я слышал, как мой внутренний голос, после сообщения командира хмыкнул, как бы себе под нос и проинформировал меня: «Это вы вчера клюнули на приманку. А теперь вам будет довольно сложно высвободиться из пут, если повезёт».
      В середине коридора, у того места, где мы обнаружили обожжённый участок стены вокруг щита, прямо за спинами моих товарищей, а у меня перед самым лицом, произошло две подряд яркие вспышки электрического происхождения. На долю секунды щиток оказался открытым и именно оттуда выскользнул разряд. Мне почудилось, что кто-то из них, потеряв равновесие, хотел оттолкнуться от стены и нечаянно попал рукой прямо в незакрытый щит. Две голубые, толстые змеи мгновенно проскользнули по руке к телу несчастного, ослепив, и вконец испугав меня.
       Я невольно закрыл глаза и рванулся к противоположной стене.
       «Спокойно! - услышал я хладнокровный голос, - этот фейерверк не в вашу честь. Беги, не останавливайся, иначе и на твою долю может выпасть зрелище вечного самосожжения».
      И действительно, когда блики от ослепления частично померкли, я увидел пятки своих коллег по гонке, маячивших у самых затылков, будто их им задирала выше плеч сама смерть, прогоняя  по аттракционным лабиринтам  ужасов под названием «Арго – 2».
      По прорывающимся в наушники хаотичным голосам, я почувствовал, что на корабле тоже назревает: «Полундра!», по крайней мере, мне так показалось по их громкости и возбуждённости.
      Кроме командира, нас, бегущих на физическом пределе, подгоняли все, кто уже терял над собою контроль. Мой второй голос, слушая их эгоистичные требования и упрёки, со вздохом сказал: - Да, нелегко вам придётся в этой трясине. Ведь многие из вас не имеют даже элементарной подготовки на непредсказуемость и стресс. В космос, как на прогулку в парк вышли! Глупо! Очень глупо!
      У переходного люка, я едва не сбил с ног дезертиров. Они даже не заметили меня и, как в старом комедийном фильме, бестолково толкались со своими скафандрами. Руки не слушались их. Скафандры, никак не желали налезать на дрожащие сгустки нервов во плоти. Наблюдая за ними, я понимал, что выгляжу не лучше их, но мой внутренний голос немного успокоил меня, и мои дела с одеванием шли чуть лучше.
     - Сейчас вы покинете нас и, если вам повезёт, то навсегда,- слушал я наставления из иного мира. – Пожертвуйте своей находкой ради собственного спасения. У вас и так предостаточно информации о нашем корабле. Пусть он вам послужит, пока не поздно, той самой точкой опоры, которой не оказалось у нас, когда мы влипли в эту трясину. Если наша рухлядь выдержит вашу махину, не рассыплется в прах от толчка ваших двигателей, то вы родились под счастливой звездой.
      Я уже оделся и помогал обезумевшим товарищам, а внутренний голос вечности размеренно и спокойно, как Всевышний разум говорил и говорил мне прямо в глубь сознания –в душу, минуя ушей.
      - Я уже не могу покинуть свой «Арго», но я сделал всё, чтобы о нас помнили на Земле. Постарайся не терять мои записи, я их из последних сил прикрепил тебе под ухом. Извините нас за то, что так сильно напугали вас своим потусторонним маскарадом – другого в нашем гардеробе уже нет. За сотни лет эта топкая бестия высосала из нас всё; мышление   и   то   стало  мне  изменять. Нет   ничего   страшнее вакуума в сознании. Пусть мои долгие размышления придадут тебе силы и разума.
      Слыша заупокойные наставления в свой адрес, я уже был не в силах сдержать дрожь в руках. Мне стало страшно. Я никак не мог воспринять разумом провожающих нас призраков, притом напутствующих, как бы тот свет. Отчётливый проповеднический голос не умолкал. Я  думал лишь об одном. Если мы спасёмся, то я уже никогда не буду заниматься археологией даже  на Земле. Этой «находки» мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Будь она проклята!
В общей истерии, я не мог поверить в происходящее. Мне казалось, что я смотрю фильм со своим участием в главной роли. Наконец-то покинув кошмарный корабль с призраками, мы даже не оглянулись. А нам вдогонку неслось: «Прощайте!»
      По возвращении на потревоженный словно улей, корабль, я не окунулся в общую суматоху и беготню предстартовой подготовки к отлёту, а бегом понёсся в свой отсек. В таком полоумном состоянии, я не мог ответить ни на один вопрос командира и ни чем не мог помочь команде. По моему виду он понял, что сейчас со мною бесполезно разговаривать, лишь вдогонку предложил помощь. Я спешил уединиться, чтобы осмыслить произошедшее.
      Закрыв за собою дверь, я первым делом направился в ванную комнату. В данный момент, мне  необходимо было освежить холодной водою, хотя бы лицо и немного снять напряжение. У рукомойника я взглянул на своё лицо в зеркале и тут же отскочил, как ошпаренный, испугавшись собственного отражения. За несколько часов пребывания среди привидений, моё лицо сильно осунулось и потемнело, будто я бежал по коридору не две, три минуты, а несколько суток без сна и отдыха. Глаза глубоко впали, зрачки расширились и почти поглотили серо-голубой фон, лоб рассекла грубая морщина, щёки втянулись выдав на коже барельеф зубов, губы сжались, скулы и подбородок покрылись серым налётом щетины, будто я утром не брился.
      «Ещё одна подобная экспедиция, - подумал я, с любопытством разглядывая незнакомое лицо, - и можно будет досрочно заказывать музыку».
     Я открыл на всю кран с холодной водой и несколько раз обмыл  ею  горящее  лицо.     Разгорячённая    кожа   почувствовала спасительную прохладу влаги, но свежести от неё вовнутрь не пропустила. Я поднял голову и посмотрел в зеркало в надежде увидеть просветление в мрачной маске.  Оно пока хранило неприятный налёт – результат неудачного похода в гости. Я устало рассматривал мокрое лицо и на мгновение забыл про неудавшуюся попытку проникнуть в один из тайников Времени. Среди стекающих капель воды я не сразу заметил под левым ухом маленькую, бледно-розовую опухоль, вроде родинки, а когда обратил на неё внимание, то вздрогнул всем телом несколько раз от воспоминания о том, как она мне досталась. 
     - Вот угораздило подцепить! – произнёс я вслух. – А вдруг это неведомая инфекция!
     Я глубоко вздохнул. Осторожно дотронулся до неё дрожащим пальцем, и тут же услышал взволнованный голос призрака, проникший ко мне из самой «трясины», сквозь толщу изоляционной обшивки корабля, прямиком в моё едва опомнившееся сознание. Меня обдало жаром. Пот проступил на свободных от капель воды участках кожи лица.
     «Я не знаю, что будет с вами через час, день, год, - заговорил голос из невидимого приёмника, - но ты, просто обязан, ради всего святого, выслушать меня, чтобы с тобою не случилось и передать мои записи на Землю».
     Я остолбенел. Слушая потусторонний голос вечности, преследующий меня, я машинально закрыл кран и, не вытирая лица и рук, попятился от зазеркального незнакомца в комнату, пока не упёрся ногами в кресло. Не поворачиваясь, я обессилено рухнул в него и на какое-то время закрыл горячими, липкими ладонями «чужое» лицо. Я сейчас хотел лишь тишины.
       А голос продолжал своё разрушительное действие в моём понимании Мира и Жизни: «Я представляю, как тебе жутко слышать меня – посланника другого Времени, но ты, ради собственного спасения, выслушай мою прощальную исповедь».
      Мне действительно было жутко, от могущества его бессмертного Духа, раздавившего мою былую личность, как кокон. Я оказался перед ним голым и незащищённым. На какое-то время я потерял ориентацию в происходящем вокруг меня. От этого, я едва мог удерживать мечущуюся душу сознания в уставшем сопротивляться теле. Мне не хотелось верить увиденному и услышанному по ту сторону Жизни, но настойчивый голос звучал реальностью – не признавать в себе сумасшествие!
      Я тяжело опустил руки и посмотрел в овальный иллюминатор.
       Половина видимого космоса была без звёзд. Это была трясина. Из моего отсека была видна правая сторона хвостовой части корабля. Я видел, как полупрозрачные лучи, исходящие от ускорителя собрались в пучок и всей  мощью упёрлись в обшивку уникального трофея века. Я понимал, что у нас  сейчас не было иного выхода для спасения, и мы варварски наступили на ценнейшую часть своей космической истории, чтобы иметь точку опоры.
      По словам призрака, у нас есть шанс спастись, оттолкнувшись от «Арго – 2», как о кочку среди болота.
      «А, что станется с ним, - подумал я с некоторым сожалением, - если он выдержит толчок – не рассыплется в прах? Его же понесёт туда, откуда он вырывался целое тысячелетие».
     Я понимал, что команде «Арго- 2» почти удалось спастись, но тут, на их несчастье, подвернулись мы. Они пожертвовали собой ради нас! Я слышал, как один из них повторял: «У вас есть ещё время. Слышите?»
      За размышлениями, я не заметил, как оказался у иллюминатора, за которым решалась наша судьба. Время будто остановилось для меня. Ускорители излучали энергию на всю мощь в сторону «Арго – 2», но он никак не желал отделяться, и возвращаться  в вакуумную преисподнюю космоса без своего трофея, в лице нашего корабля.
     Время уходило. Но куда? В тартары, увлекая нас всех на  немыслимые испытания или мимо, к спасительным звёздам?
     Я ждал.
     Голос с того света тоже молчал  в ожидании развязки. Ему так же было небезразлично, куда нас понесёт. Тысяча лет одиночества легко уничтожает всё святое и разумное в душе человека, но в то же время, оно намертво закрепляет все духовные ценности в не сдавшейся роковому безрассудку одиночества личности Человека.
Тысячелетие!
            «Рождённый смертным человеком,
            Я век один желал прожить,
            Но вот Судьба мне ненароком
            С десяток хочет предложить».
      Я вздрогнул от неожиданного творчества своего мозга, ассоциировавшего возможную перспективу нашего противостояния Случаю.
      - У вас ещё есть время! – повторил я его слова вслух, как заклинание.
      Я внимательно наблюдал за ничтожно малым зазором, появившемся между корабельными эпохами, мирозданиями, временем.
      А как, вездесущее Время, отнесётся к нашему страху перед ним, к нашему предательству относительно его ценностей и идеалов непонятых нами?
      «У вас есть ещё  время?» - как бы спрашивало оно меня сквозь едва заметную щель в бессмертии и непостижимости нас самих во времени. И мне надо было отвечать, чего бы это мне ни стоило, ради Жизни, ради Познания!

                22.2.1990г.