Большевизм как феодальный реванш

Как очень умно сказано, - большое видится на расстоянии. Большое безобразие в том числе. Всего пять лет отделяют нас от столетнего юбилея «Великой Октябрьской социалистической революции», как выразился бы г-н Зюганов.

Но я не Зюганов, и ни в коей мере не покушаюсь на его бизнес, приносящий неплохой доход благодаря паразитированию на ностальгии по батогам и французской булочке за 8 копеек старушек и безвозрастных дебилов. Нет, я могу говорить что думаю, и это великий дар, отличающий простого человека от политика.

Прошло почти уже сто лет с того момента, как «Аврора бабахнула» и началось действо похабное, кровавое и дикое, которое обошлось России «примерно» (как будто про цены на лошадиных бегах говорим!) в сто миллионов человеческих жизней и кончилось позорным пшиком. Потомки фанатичых ррревлюционеров с горящими глазами, не жалевших ради «пламенных идей» даже маму родную, разворовали бывшую «общенародную собственность» и объявили себя... капиталистами!

Что это было? Историческое массовое помешательство или все же событие, процесс, историческая неизбежность, реакция на что-то неимоверно более масштабное, неотвратимое как законы материи?

Сейчас, когда марксистские воззрения на исторический процесс уже не воспринимаются столь уж незыблемыми, и уже выкристаллизовалась теория стагнации производительных сил при исчерпании ими природного ресурса, а с ней и представление о невозможности в этом случае перехода общественной формации в более развитую форму, - становится ясно, чем же являлось это столетней давности событие, и даже события куда более ранние, приведшие к большевизму, этой самой ранней разновидности фашизма.

Это был феодальный реванш, реакция на попытку перехода в капитализм страны, производительные силы которой замерли в своем развитии еще на стадии раннего феодализма. Теперь это уже точно и определенно. И, к сожалению, расстояние от XVII века до века нынешнего для нас только увеличивается:  мы куда в худшем положении, чем Столыпин, куда в худшем! Ведь мы как и при нем как были так и остаемся в том состоянии производственных отношений, в том предельном их состоянии, которое не может двинуться вперед ни на миллиметр, а на дворе уже на сто лет больше чем в тот роковой момент его смерти от руки убийцы-фанатика, одного из первых исполнителей того, первого феодального реванша. Впрочем, весь тот период, начавшийся еще в далеком средневековье, сплошное сопротивление любому общественному развитию, вспомните хотя бы знаменитую фразу Фирса из «Вишневого сада», Фирс называет отмену крепостного права «несчастьем». Б. Зингерман пишет: «Фирс, старый верный слуга, - вот прошлое, существующее в настоящем». Так и мы живем в прошлом, думая, что живем в настоящем. И в этом трагедия России.

Нет, в мире очень много стран и народов, остановившихся в своем развитии куда на более ранней стадии, чем мы, вся Африка такова, но Россия занимает слишком большую геополитическую нишу, чтобы смириться с отсталостью. Потому она будет вновь и вновь, рвя себе жилы, пытаться догнать страны Запада, образ капитализма будет вновь и вновь будоражить умы, и... вновь и вновь ответом на эти самоубийственные попытки будет феодальный реванш и после него тяжелые как белая горячка конвульсии, миллионы жертв убитых и искореженные судьбы.

Но вернемся к большевизму. Вы помните, он пришел в ризах освободителя и не ретрограда вовсе, а «борца за построение более прогрессивного общественного строя», только построенное им очень уж напоминало наше привычное рабство.

"Русская революция ... в этом смысле есть, быть может, самый значительный и совершенно роковой, стихийный процесс, который совершался неудержимо и со все растущей интенсивностью, по крайней мере с момента освобождения крестьян... Русская революция по своему внутреннему социально-политическому существу есть болезненный кризис острой демократизации России...» (С. Л. Франк. Из размышлений о русской революции // С. Франк. По ту сторону «правого и «левого». Париж, 1972. С. 11; первая публикация: Русская мысль. Прага—Берлин, 1923. Кн. VI-VII) (Франк, 1923).

Мы знаем, что «ноги» русского большевизма растут из германского марксизма. Конечно, это был марксизм в изложении дикаря, Маркс ужаснулся бы, если бы узнал, во что превратили его респектабельные трактаты коммунистические вожди России, но, тем не менее, это все же был марксизм со всеми его недостатками так же, как ислам начинался с бедуинского изложения торы. То же взятое без всякого сомнения безаппеляционное утверждение, что каждый народ проходит все стадии общественного развития от пещерной до капитализма и социализма. О коммунизме не говорю, это позор марксизма, который без этого воляпюка вполне мог бы сойти за хороший анализ по тем временам.

К сожалению, выясняется, что ступени эти пройти может только тот народ, который имеет для этого достаточные природные ресурсы. Чтобы перейти в следующую формацию, нужно, чтобы производительные силы в стране соответствующим образом развились: если они на уровне пещерном, то какой уж тут капитализм с социализмом.

Марксизм, кстати, тоже был реакцией на чересчур быстрое развитие капитализма в Европе, но там реванша не получилось, т.к. в Европе с ресурсами по тем временам было все в порядке. В России же феодальный реванш выдался на славу.

«Масса людей, потерявших основы тысячелетней народной этики и не усвоивших общекультурную этику, почувствовали возможность влиять на политику, а если повезет, и выскочить в правящую элиту. На плечах этой новой черни и могли подняться такие деятели, как Сталин, Гитлер, Муссолини» (Ф. Искандер. Поэты и цари. М., 1991. С. 5-6) (Искандер, 1991).

«Большевики устанавливают новый тип власти... Партийная принадлежность и выслуги перед партией, единственно определяющие участие любого лица в правящей группе и регулирующие "табель о рангах"...» (П. Сувчинский. К познанию современности (1925) // Евразийский временник. 1927. Кн. 5. С. 24) (Сувчинский, 1925).

Характер этой власти безусловно феодальный: один царь (вождь), его окружают баре (номенклатура), рабский труд (в сельском хозяйстве безусловный, все работают за «палочку», т.е. барщина, а в городе уравниловка). Кстати, даже оброк, свойственный  позднему феодализму, благодаря которому люди, фактически уже ставшие владельцами мануфактур, формально еще оставались крепостными, был гневно отвергнут большевиками и преследовался. Барщина одинаковая для всех, кто не имел счастья принадлежать к номенклатуре.
 
Но феодальный реванш большевизма был чересчур буквальным, душилась любая прежде всего производственная инициатива, а система не могла существовать без образа «осажденной крепости», - отсюда соревнование с Западом, что и погубило реванш.

«При таком положении вещей большевикам ничего не оставалось делать, кроме временного приспособления к буржуазной Европе... а под-советским гражданам — кроме окончательного приспособления к большевикам. Этой психологией вынужденного приспособленчества как в рядах коммунистической партии, так и в рядах ее непримиримых врагов, быстро разлагались последние остатки героического периода революции и одновременно провокационно выращивался тленный дух лицемерия и предательства своих убеждений. Всюду начиналась игра в поддавки с циничной улыбкой и камнем за пазухой... Но за быстро и небрежно нацепленной коммунистической маской скрывались очень разные люди, а потому и разные способы приспособления» (Ф. А. Степун. Бывшее и несбывшееся. Нью-Йорк, 1952. Т. 2. С. 370-371) (Степун, 1940-е).

Большевизм мог возникнуть только в России, все ссылки на параноидную Северную Корею и Пол Пота, мне кажутся неправомерными. Именно русский характер породил это чудовище, у чучхэ и «апофеоза мотыги» корни не столько в марксизме (там Маркса отродясь не читали), сколько в дикой отсталости и природной жестокости.
 
«Большевизм сконцентрировал в себе всю ненависть народа к его же собственной косности, лени, беспочвенной мечтательности, неверности, разгулу, анархической непредсказуемости, сентиментальной эйфории, прекраснодушию. Большевизм — апофеоз дисциплины, стальной решимости, практичности, целеустремленности, монолитности. Он — отрицание, но он и порождение, отражение вязкой русской почвы» (Л. Аннинский. Монологи бывшего сталинца // Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С. 78) (Аннинский, 1989).
 
Поэтому многие мыслители начала XX века, отрицавшие связь большевизма и русскости, ошиблись, считая, что большевизм настолько дик и противоречит природе человека, что и года не продержится.

«Ошеломляющий успех в Октябре и в гражданской войне — когда по всем обычным законам соотношения сил они как будто не могли победить, но победили, укреплял их веру в свое всемогущество. То есть непонятая логика Октябрьской победы и низкая культура значительной части народа и породили массовую эйфорию всемогущества и всевозможности. Ну, буквально: нет преград — ни в море, ни на суше» (Г. Водолазов. Ленин и Сталин // Осмыслить культ Сталина. М, 1989. С. 147) (Водолазов, 1989).
 
Пороком большевизма явилась его нетерпимость к идейно близким ему течениям мысли. Крайний радикализм отталкивал любую мысль.

«...Из года в год, от съезда к съезду Ленин боролся не с самодержавием, а с его врагами — народниками, легальными марксистами, богоискателями, просветителями, меньшевиками, эсерами... Борьба Ленина с другими врагами самодержавия была борьбой с непоследовательностью их вражды, с теми "щелками" и "просветами" в их сознании, сквозь которые в него входил обычный нереволюционный мир... Все это Ленин называл "оппортунизмом"» (В. Чаликова. С Лениным в башке // Век XX и мир. 1990. № 8. С. 34, 37) (Чаликова, 1990).

Особого внимания феномен большевизма заслуживает и в связи с его кажущейся практичностью.
 
 «Большевики — профессионалы революции, которые всегда смотрели на нее как на "дело", как смотрят на свое дело капиталистический купец и дипломат, вне всякого морального отношения к нему, все подчиняя успеху. Их почвой была созданная Лениным железная партия. Почва не Бог весть какая широкая — было время, когда вся партия могла поместиться на одном диване, — но зато страшно вязкая. Она поглощала человека без остатка, превращала его в гайку, винт, выбивала из него глаза, мозги, заполняя череп мозгом учителя, непомерно разросшегося, тысячерукого, но одноглазого. Создание этой партии из такого дряблого материала было одним из чудес русской жизни, свидетельством о каких-то огромных — пожалуй, даже допетровских — социальных возможностях. Вся страстная, за столетие скопившаяся политическая ненависть была сконденсирована в один ударный механизм, бьющий часто слепо — вождь одноглазый, но с нечеловеческой силой» (Г. П. Федотов. Трагедия интеллигенции (1926) // Г. П. Федотов. Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т. 1. С. 98) (Федотов, 1926).
 
И далее у этого же автора о «построении социализма в России».

«Совершенно ясно, что в социальных и политических условиях России не было ни малейшей почвы для социализма. Ибо не было капитализма, в борьбе с которым весь смысл этого европейского движения... Социалистическая формула была просто подсказана западным опытом как формула социального максимализма» (Г. П. Федотов. Революция идет (1929) // Г. П. Федотов. Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т. 1. С. 163-164) {Федотов, 1929).
 
Большевизм явился не только успешной формой феодального реванша, но и предтечей европейского, а ныне и мирового фашизма. Октябрьская революция — феодально-бюрократическая контрреволюция против непрочных достижений российского капитализма.
 
«На какую формацию в России 1917 года был наложен метод огосударствления? На ту, которая там существовала. Мы ее уже охарактеризовали: это феодальная формация. Не было в России никакой другой основы. Феодальная основа была, однако, ослаблена ударами антифеодальных революций 1905—1907 годов и февраля 1917 года, а также заметным ускорением развития капитализма в экономике страны после 1907 года. Как глубоко зашел кризис феодальных отношений в стране, показало свержение царизма в Февральской революции 1917 года. Но феодальные структуры в России были, очевидно, еще крепки. Ответом на кризисную ситуацию явилась реакция феодальных структур...
Только не исторически обанкротившаяся аристократия сделала это. Это сделали другие силы, которые хотя и не хотели власти дворянства и царизма, но еще больше стремились не допустить развития России по пути капитализма и создания парламентской республики. В обстановке, когда капитализм закономерно начал побеждать феодальные структуры, борьба против капитализма и радикальная ликвидация буржуазии вели не к некоему "социализму", а к сохранению феодальных структур... Ленинский переворот 1917 года — это не "Великая Октябрьская социлистическая революция", а Октябрьская контрреволюция... Большевики под лозунгом "диктатуры пролетариата" и "военного коммунизма" боролись за ликвидацию достигнутого антифеодальной революцией, то есть за феодальную реакцию» (М. Восленский. Номенклатура (1980). М., 1991. С. 584— 587) {Восленский, 1980).

На этой ноте хотелось бы и закончить повествование о предыдущем приступе феодального реванша, который длился аж 70 лет и привел страну к очередному распаду. Ныне новый реванш после весьма непродолжительной попытки перепрыгнуть через голову. И снова нас ждет распад. И так, к сожалению, пока не кончится нефть (http://www.novayagazeta.ru/politics/53942.html). Но об этом разговор особый.

Остановиться в желании модернизации страна не может, не может обособиться как маленькая Куба, а, значит, нас ждет и дальше жизнь на вулкане или пороховой бочке, кому какое сравнение больше по душе.

Валентин Спицин.