118. 86-е мартобря

У каждой книжки уважающего себя, пусть и не слишком толстого, журнала – собственное лицо. А у лица – разные «выражения»: порой – тематика большинства материалов, или – связующая их сквозная мысль, или – география местожительства  авторов, общность их корней, разность мировоззрений…

Статьи, рассказы, публикации обозреваемого сегодня выпуска старейшего израильского русскоязычного повременника объединены мыслью, которая продекларирована в названии одного из разделов: «М ы   –  с у м а с ш е д ш и е».

Воля ваша, уважаемый читатель, но я воспринял это «мы», во-первых,  весьма расширительно, а, во-вторых, без малейшей обиды. Крылатая фраза «Этот безумный, безумный, безумный мир» уже давно не кажется мне гиперболой, и у меня нет ровно никаких оснований исключать себя из общего списка. Не испытываю также ни тени соблазна отнести это откровенное и бесстрашное «мы» исключительно к редколлегии журнала, ни, тем более, к почтенному его редактору проф. А.Воронелю, ни к его уважаемой супруге – известной писательнице Нине Воронель (тоже, впрочем, члену редколлегии).  Но слово произнесено: «МЫ!» - это мы,, мы все, включая и только что названных..
Да ведь и стыдного в том нет ничего. Под упомянутой рубрикой мой уважаемый тёзка, Феликс Вуль, ставит психиатрический диагноз не кому-либо иному – самому А.С.Пушкину: оказывается, у нашего… нет, не нашего, но, как известно, весьма гениального поэта имелась выраженная душевная болезнь – циклотимия. Да притом, ещё и с «перевёрнутым циклом», результатом  которого и явилась знаменитая «болдинская осень»!

Так что  не гордитесь здравомыслием, друзья – всем бы нам такую  «высокую болезнь»!

Ф. Вуль в своих психиатрических заметках «Искажённый мир» делится интереснейшими наблюдениями  - и не только собственными. Так, он цитирует воспоминания своего друга, поэта Льва Беринского, о том, как они вместе пытались пообщаться с одним из пациентов психиатрической клиники, полностью утратившим на почве хронического алкоголизма память и ориентировку в окружающем мире. Человек не мог назвать ни своего имени, ни имени своей жены – вообще ничего! Но на вопрос врача-еврея: «А я – кто?» – безошибочно ответил:: «Ж-ж-ж-и…Д!»

«Ужас прошёл, как говорится, по моим членам!» – признаётся цитируемый Лев. А мне удивительно: неужели оба: и Вуль, и Беринский – не знают старинного – ещё сталинских времён – анекдота о том, как Эренбург, диктор Левитан и, кажется, футбольный комментатор Вадим Синявский решили выяснить, кто из них популярнее, и спросили у первого попавшегося прохожего мальчугана: «Ты знаешь, кто мы такие?»–«Конечно, знаю!»,– ответил малыш». – Ну, кто же?»– «Жиды!»– был ответ.

Впрочем, Беринский (мы немного знакомы) моложе меня и анекдота мог уже не застать. Но вот и более поздняя история, случившаяся в Харькове где-то в 70-е годы. Там в университете стажировался один английский филолог. По поводу внезапного заворота кишок его оперировали в одной из больниц. Очнувшись в отделении реанимации, он обнаружил на соседней койке только что откачанного врачами от алкоголической комы горького пьяницу пролетария. Тот уже давно дожидался, чтобы задать иностранцу главный мучивший его вопрос:

– А  евреи в Англии есть?

– Есть, – подтвердил англичанин

– Вот блин! – восхитился (или, наоборот, огорчился?) алкаш.  – Ну что за нация: везде они есть!

В записках психиатра немало метких наблюдений и любопытных сведений, но то, что он рассказывает об антисемите с «Корсаковым синдромом», перекликается с теми материалами, которые помещены в традиционном разделе журнала – «Иерусалимские размышления». Это статьи Михаила Сидорова «Критика нечистого разума» и Кирилла Фефермана «Возможно ли излечение отдельно взятого народа в больной стране». Я давно – и притом чисто эмпирически – догадывался, что юдофобия – род коллективного помешательства. Теперь квалифицированные авторы укрепили меня в этом убеждении. «Чудовищный в своём иррационализме миф», «дерзкий вызов здравому смыслу и человеческой памяти», «связь юдофобии с коллективным бессознательным», «архетипические корни антисемитизма» – таковы лишь некоторые из элементов той характеристики, которая дана в рассуждениях М. Сидорова. К. Феферман как историк прослеживает последовательность и взаимовлияние участия евреев в советском строительстве и советской руководящей хозяйственной и идеологической элите – и развития государственного антисемитизма в СССР.

Любопытная, но ничуть  не странная особенность журнала «22» вообще и данного номера , в частности, – то, что его авторы обитают в разных странах, на разных континентах. 17 авторов этого выпуска живут в разных уголках Израиля (Тель-Авиве, Бат-Яме, Риш ле-Ционе, Бейт-Шемеше, Азуре, Ашкелоне), в Германии (Берлин, Мюнхен, Бремен), в России (Москва, Петербург), в США… Как мы помним, это представители как раз той нации, которая («блин!!!) «Везде есть!» Всех их объединяет под одной обложкой гриф: «журнал еврейской интеллигенции из СНГ». Александр Генис из Америки в своём эссе «Нью-йоркские тени» в неожиданном и остром ракурсе показывает нам город, который советскому читателю известен, в основном, как вотчина «жёлтого дьявола», а гость журнала пишет о нём, что это «любимый приют изгнанников», «город инопланетян». Нью-Йорк в его описании предстаёт перед читателем как воплощённая фантасмагория, обиталище теней. Побывавшему в нём будет интересно сверить впечатления, не побывавшему – набраться впечатлений чужих. «Сага о Брайтоне в Судный день» Давида Цифриновича-Таксера овеществляет ту же тему, спускает читателя из эмпиреев на грешную землю. Причём, на нескольких страничках содержится житейская история, дающая почувствовать, что через океан между Израилем и Штатами протянулись невидимые, но прочные нити, соединяющие не бесплотные тени, а вполне реальных людей с выразительными именами (Моисей Зямович Винокур и Моня Элсон) и весьма сочными характерами и судьбами. Это те «вечные жиды», которых  так живо описал Исаак Бабель: «жовиальные, пузатые, пузырящиеся, как дешёвое вино» - и которых так зоологически-утробно ненавидят юдофобы всех стран. Сильная сторона очерка в том, что автор ничуть не стремится «облагородить» своих персонажей – они люди из мяса и костей, пороков и талантов. Моисей Зямович Винокеур, к примеру, автор озорной книжки, которая, как узнаём из опубликованной тут же рекламы,  содержит в качестве приложения словарик «редко, очень редко и вообще не употребляемых слов».
Похоже, что из того же неистребимого племени и авторы художественных произведений в журнале. «Лестница на шкаф» – так называется открывающая номер антиутопия Михаила Юдсона (впрочем, пока напечатана лишь первая её часть – «Москва златоглавая», и непонятно, последует ли в журнале продолжение, окончание). Мы все, как Пушкин, в надежде славы и добра глядим вперёд без – блин! – боязни («блин» здесь вставлен для сохранения строгого ямба), но… какие у нас на то основания? Вполне возможно, что тьма одолеет. И – что тогда будет в белокаменной и вокруг? Вот такое-то крамольное допущение и продиктовало автору его фантасмагорию, в которой один из немногих оставшихся в Москве иудеев ходит по заснеженному, одичавшему городу с топором – орудием самообороны. Это поистине «сумасшедший бред пьяного интеллигента» (слова А.Блока о его собственной «Нехнакомке»), – но, добавим, интеллигента-еврея – и бред, основанный на реальностях уже сегодняшней жизни покинутого нами мира…

Явственные элементы помрачённого сознания – и в сюжетах других художественных произведений: рассказе Валима Фадина «Темна вода во облацех» (у героя вдруг появляется парапсихическое свойство влияния на людей на расстоянии: идеомоторика, что ли?..); в рассказе Александра Мильштейна «Письмо» (сумасшедший, по-видимому, сторож-интеллигент – бывают ведь и такие в наши дни! – гоняется по Хайфе за призраком возлюбленной, его болезнь наблюдает некий старый психиатр, рассказывающий больному о подобном случае из своей практики: его пациент, переменив хирургическим путём свой пол, никак не может найти себе по вкусу мужчину – и вдруг догадывается, что тоскует и мечтает сам о себе – о том, каким был до своей операции. В третьем рассказе героиня Юлии Шмуклер молится Б-гу: «Прости и защити!» - и слышит от Него конкретный совет (конкретнее не бывает!): «Прими холодную и горячую ванну…»

– Ну  совсем с ума сошли! – скажет  о наших писателях иной читатель. И будет одновременно прав и неправ. В увлекательной для всех, кто интересуется психологией творчества и теорией литературы, статье поэта Наума Басовского «Заметки о странном жанре»  (речь идёт о жанре поэмы) есть такое наблюдение: «Герой последнего фильма Андрея Тарковского («Жертвоприношение».  – Ф. Р.) не более сумасшедший, чем, скажем, принц Гамлет или Иван Карамазов. Но окружающие люди вправе считать его тронутым. Потому что для них окружающий мир – нормален, в то время как для него мир сошёл с ума». Думайте сами, решайте сами: кто в этом «безумном, безумном» нормален, а кто – нет.

Вот ещё одно произведение прозы – «То, что доктор прописал» Павла Лукаша. Это, думается, пронизанные автобиографическими впечатлениями  сценки из студенческой жизни на покинутой родине. «Сардиночный, унылый быт» (по В. Маяковскому), наркотики  («ширь», на студенческом сленге), разврат на грани свального греха. Это – как: нормально или безумно?

И, как контраст безумной, безумной, но правдивой, правдивой прозе – стихи Александра Кушнера и Анатолия Добровича (между прочим, врача-психотерапевата по «основной» специальности).

Скучно, Гоголь, жить на этом свете!
Но повеет мёдом  иногда
От пушистых зонтичных соцветий! –
Чудно жить на свете, господа!

(А. Кушнер).

И к мысли привыкни, что это не страх –
В какое-то утро уйти, прекратиться
Над морем, над дюной в округлых кустах,
Над этой бросающей в жар черепиценй.

(А. Добрович).

Нет, всё же прав был Борис Чичибабин,  воскликнув однажды:

Но у меня такая мания,
Что мир Поэзия спасёт!

Благая «мания», полезное, нормальное сумасшествие!  Как плохо, что язык поэзии (да и всей «изящной словесности» вообще) для многих столь невнятен…Наум Басовский в уже упомянутой статье сочувственно цитирует О.Мандельштама: «Если литературная неграмотность в России велика, то поэтическая неграмотность чудовищна».  Ах, да в одной ли России. А между тем, «кроме музыкальной своей природы, поэзия обладает особой образной системой, особым пластическим пространством и отсюда несёт особую атмосферу, климат», –  пишет в своём отклике на статью Басовского российский поэт Александр Ревич. В самом деле, она – средство от безумия мира, хотя и сама – безумие, но ведь лечить подобное подобным – один из принципов медицины…

Критик и эссеист Леонид Финкель в рецензии «Миг перехода» (на поэтические сборники Владимира Добина) очень точно определяет, что «за окном эпоха нечтения, – одни верят,, что пишут стихи, другие – что их читают» (впрочем, к автору рецензируемых им стихов это замечание не относится). Он цитирует добинские «Стихи из жёлтого дома» (т.е. – сумасшедшего?  – Браво, поэт!) – и хвалит автора за отсутствии ностальгии. Но хоть бы и была она, – что    тут  постыдного? Нормальное для человека сумасшествие…

Родная сестра Евтерпы – музы лирической поэзии, – Терпсихора, муза танца. Ирина Лейна в эссе-интервью «Женщина на роль небесной птицы» рассказывает о своей встрече с непревзойдённой Майей Плисецкой, которой (вот высшее кокетство: балерина не скрывает своего возраста!) исполнилось 75 лет! Интервью очень содержательное, но меня позабавил один «миг перехода»: «Балерина-загадка. Женщина-легенда. Почему? Что в ней особенного?

– Майя .Михайловна, чем вы питаетесь?»

Вот так, без полутонов: от поэзии – к прозе!

Литературоведческая статья Эли Кормана «Хронотопическое сознание» опубликованная под рубрикой «Заметки книгочея», чрезвычайно поучительна, потому что даёт пример внимательного, зоркого отношения к художественному тексту. Речь в ней о таком сложном явлении, как авторское самоцензурирование, зашифровка дат событий, их мест, имён персонажей. Кое с чем я бы поспорил. Например, по автору, Раскольников убил Лизавету топором потому, что в его фамилии содержится слово «раскол».Потому-де он её  и ударил острием, а не обухом. Но старуху процентщицу он тоже убил – однако именно обухом, и фамилии при этом не менял. Вообще, в статье, по-моему, иной раз спутаны причины и следствия. Об «Идиоте» того же Достоевского: «Фамилия Настасьи Филипповны – Барашкова. Значит, её зарежут»,  -  пишет Э.Корман. Но не наоборот ли? То есть, не потому зарежут, что такова фамилия, а фамилия такова, потому что зарежут… Но есть в статье рассуждения очень точные. Например, по поводу датировок гоголевского «Дневника сумасшедшего». Почему-то, впрочем, не упоминается об одной из самых примечательных дат «Дневника…» - «Мартобря 86-го числа». Мы восполнили сей «пробел», поместив её в заголовок этого обзора, так как такая дата удивительно подходит к характеру (но, слава Б-гу, не к сути!) обозреваемого номера. Забавно, что в другой из своих датировок гоголевский Аксентий Иваныч Поприщин проницательно угадал именно суть нашего времени, указав год, существовавший тогда только в его сумеречном, но вещем сознании: 2000-й. Мы с вами, господа, этот рубеж уже на целый год переплюнули!

Февраль 2001 года.