Друзья и враги Сб. Руны судьбы, 2007 г

В шестнадцать лет она безумно влюбилась и вышла замуж за самого красивого парня на их улице, а в семнадцать родила ребенка. Супруги жили мирно и счастливо. Все свободное время они проводили втроем, играя с дочерью, весело и с умом ведя свое нехитрое домашнее хозяйство.
Подруги ей открыто завидовали: «Неужто, вы никогда не ссоритесь?!». А чего было ссориться? У толкового, трудолюбивого мужа все было в порядке: руки золотые, за что ни возьмется - все получается. Особенно хорошо складывались отношения с людьми. Он всегда мог найти нужные слова, чтобы погасить самые горячие споры, уладить самые острые конфликты, примирить «расходившихся» товарищей, у которых не редко уже начинали чесаться кулаки.
Возможно, именно за эти способности называли его за глаза «хитрым жидом». Однако, со своим легким характером, он никогда не обижался, а только с улыбкой отвечал, когда порой случайно слышал эти слова: «Зря вы так. Евреи - умные люди! Спасибо за комплимент»...
Известие о начале войны было самой страшной бедой, с которой встретилась эта молодая семья. В первый же день муж пошел в военкомат, и осталась женщина с шестилетней дочерью один на один с неизвестностью.
Сначала, как и все, надеялась на лучшее, однако фашистские войска каждый день нахально выгрызали по огромному куску родной земли, упрямо приближаясь к их городу.
Страшные слова «эвакуация» и «оккупация» все чаще звучали в разговорах соседей. Первое пугало необходимостью бросить все на произвол судьбы и отправиться на край света, второе -встречей с врагом и слухами о трагических последствиях этих встреч. Как всегда, из двух зол выбрали меньшее, и стали собираться в дорогу.
Из транспорта в городе остались только подводы, да и тех не хватало. Наконец подошла очередь и их двора. Вместе с многодетной семьей тетки Маруньки, уселись они на старенькую телегу, которая жалобно постанывала при каждом резком движении пассажиров, и отправились в путь.
Медленным шагом уставшая кобыла брела по знакомым улицам. Впереди и сзади в том же ритме цокали копытами ее братья по крови, увозя стариков, женщин и детей подальше от приближающегося фронта.
Они уже выехали за город, когда впереди увидели мохнатые клубы степной пыли, а через несколько минут из них вынырнули фашистские танки, которые шли по полю в сторону города. Впопыхах, где силы и скорость взялись у замученных, усталых животных, наверное, им передался страх, который испытали люди в это мгновение, «сломав» колонну, кто куда помчались подводы назад.
Так оказались в оккупации.
Однажды утром в окна квартиры, где проживали мать с дочерью, громко забарабанили. Открыв дверь, женщина увидела четверых фашистов. Нахально оттолкнув ее, они вошли в помещение и двое солдат начали бесцеремонно шарить по углам. Старший по чину, по-видимому, офицер, со скучающим видом стоял в стороне. Немного сзади него, опустив глаза, замер худощавый светловолосый человек, лет сорока, который оказался переводчиком.
Ифанченко сдесь жифут? - обратился он к перепуганной хозяйке, переводя слова офицера.
Женщина в знак согласия только и смогла, что кивнуть головой.
Тмитрий, тфой муш, юда? - как выстрел прозвучал вопрос.
- Да что вы, Бог с вами, украинцы мы, все крещенные! - осипшим голосом прошептала
женщина.
- Знаем ми фаши хресты и церкфи, не фри! Хде ребьонок?
Из под стола, отодвинув семейную реликвию - плюшевую скатерть с длиннющей бордовой бахромой, на все происходящее смотрели перепугано-любопытные голубые глазищи. Не нужно было никаких лишних поисков и разговоров. Старший красноречиво указал рукой на девочку и не успела мать моргнуть глазом, как малышка была «за шкурку» вытянута из-под стола и стояла дрожа так, что слышно было, как стучат зубы, в крепких «клещах» фашистского солдата.
- Ой, не надо, не евреи мы, мой же муж крещенный, у нас и документ есть, отпустите ребенка! - с мольбой в голосе зарыдала мать.
Переводчик что-то зашептал старшему, а потом обратился к женщине:
- Хде докумьент, покаши аусфайс? Хто фидаваф? Если церкфа и шерным по пелому написано, што тфой муш хрещеный - фрятуеш ребьонка, - и повторил, - хде аусфайс?
Мать бросилась к шкафу, вытащила сверток с документами и начала лихорадочно их перебирать, но руки не слушались и все бумаги рассыпались по полу. Фашисты с безразличным видом направились к выходу, уводя ее кровинушку. Женщина кинулась вдогонку. Тогда один из солдат прикладом больно оттолкнул ее в комнату, а переводчик, ей даже показалось почти с сочувствием, подошел и сказал:
- Ищи аусфайс. До сафтра дефочка пудет жить. Найтешь - прихоти ф камендатуру, толко не позтнее тесяти. - И пошел догонять своих.
С улицы доносился сдавленный плач ребенка, а в комнате раненым зверем выла мать.
Прошло не меньше часа. Наконец, женщина взяла себя в руки, заставив немного успокоиться и, ползая по полу, начала собирать бумажки, рассматривая каждую и приговаривая:
- Это мой паспорт... Это свидетельство о браке... а это о моем рождении...а это... вот! Нашла! Слава тебе, Господи! - воскликнула мать. Она держала в руках не бумажку, а кусочек плотного картона - справку с царским гербом и печатью увенчанной двуглавым орлом, где в графе «вероисповедование» прочитала такую дорогую запись: «православный»!
Часы показывали половину первого. Она мигом оделась и побежала к фашистской комендатуре. Остановилась возле входных дверей, немного отдышалась, и стала просить солдат вызвать переводчика. Часовые с удивлением смотрели на настырную бабу, которая совала им под нос какую-то справку и о чем-то громко говорила. Потом один из них не выдержал и исчез за дверью, а второй жестом приказал отойти в сторону.
Минуты превратились в вечность, но вдруг в проеме дверей женщина увидела знакомую фигуру переводчика, который утром приходил к ней. Тот тоже узнал ее и подошел. Она молча протянула свидетельство о рождении мужа. Фашист внимательно рассмотрел его и, бросив:
- Шди сдесь, - исчез за тяжелой дверью бывшего горисполкома, прихватив с собой документ.
И снова время как будто остановилось. Она стояла, подпирая стену, потому что силы покидали ее - ноги были как ватные, а перед глазами плавали черные пятна. Больше всего она боялась упасть, потеряв сознание, так и не дождавшись переводчика. Каждый раз, когда открывались двери комендатуры, женщина вздрагивала, но, увидев, что это не тот, кого она с таким нетерпением ждала, прятала глаза, стараясь оставаться менее заметной.
Уже приближались сумерки, и многие фашисты покидали свои «рабочие места», с интересом поглядывая на красивую молодуху. А переводчик все не шел. И вот наконец... Мужчина шел к ней, а сзади него, словно тень, черная от слез и страха, семенила ее доченька.
- Фот, - сказал он, протягивая документ, - этому аусфайсу цены нет, если пы не он, не пыло пы у тепя ребьонка!
- Спасибо, - прошептала, неверящая до конца своему счастью, женщина.
А немецкий переводчик добавил:
- Несашто. И у меня тети есть, мы тоше люти. Кстати, потумай сама, откута пы мы мохли уснать о тфоем муше? Это ш фаши донос написали, по тоброй фоле, их нихто не састафлял. Путь осторошна, хто-то тепя очень не люпит и сапомни: не фсе «сфои» - трусья, не фсе «трусья» - не фраги, не фсе «фраги» - сфери. - Резко повернулся и пошел.
Женщина схватила своего ребенка и кинулась прочь, подальше от этого страшного места, де, кажется, прошла вся ее жизнь. А в ушах еще долго звучали колючие слова: «не все свои -друзья... не все друзья...не все...»