Дело авиаторов - мифы или реальность? 2

Впрочем, троцкистский мятеж под Барселоной Кирилл Афанасьевич отчего-то не описывает. Будто и не было его вовсе. Равно как и троцкизм вообще, что впрочем, присуще всем военноначальникам,  опубликовали свои мемуары.  Зато по возвращению в СССР в июне 1939 года он попадает на совещание в наркомате обороны. Предстаёт там пред грозны очи Ворошилова и, конечно же, Сталина, с которым знаком ещё с Гражданской войны. Как не трудно догадаться, речь на совещании заходит о недавнем процессе по заговору военных, в числе коих Тухачевский и Уборевич. С последним Мерецкову довелось служить в войсках московского округа:

   «Когда на совещании мне  предоставили  слово,  я  начал  рассказывать  о значении военного опыта, приобретенного в Испании. Обстановка была  трудная, из зала слышались отдельные реплики в том духе, что я говорю не  о  главном.

   Ведь ни для кого не было секретом, что я долгие годы  работал  с  Уборевичем бок о бок. И. В. Сталин  перебил  меня  и  начал  задавать  вопросы  о  моем отношении к повестке совещания. Я отвечал,  что  мне  непонятны  выступления товарищей, говоривших здесь о своих подозрениях  и  недоверии.  Это  странно выглядит: если они подозревали, то  почему  же  до  сих  пор  молчали?  А  я Уборевича ни в чем не подозревал, безоговорочно ему верил и  никогда  ничего дурного не замечал. Тут И. В. Сталин сказал: "Мы тоже верили  им,  а  вас  я понял  правильно".  Далее  он  заметил,  что  наша  деятельность  в  Испании заслуживает хорошей оценки; что опыт, приобретенный там, не пропадет; что  я вскоре получу более высокое назначение; а из совещания  все  должны  сделать для себя поучительные выводы о необходимости строжайшей бдительности.

     Отсюда видно, что И. В. Сталин высоко ставил откровенность и прямоту. Я и в дальнейшем не раз убеждался в этом. Вскоре начальник  Управления  кадров Наркомата  обороны  А.  С.  Булин  сообщил,  что  я  назначен   заместителем начальника Генерального штаба Б. М. Шапошникова».

             Как видим, в атмосфере 1937-го, якобы царившего повсеместно страха и доносов с арестами, Мерецков отчего-то не боится. Как говорится, за словом в карман не лезет. И вождю это нравится. Что, впрочем, не раз подчёркивают в своих мемуарах многие военачальники и политические деятели, с коими ему довелось работать. В их числе Рокоссовский, Громыко, Мерецков и Жуков.

         Из мемуаров Мерецкова мы так и не узнаем, какой же отчёт он предоставил как военный советник по начальству (в числе коего был, несомненно, и глава Разведуправления Голиков) по своей очередной командировке. Но в воспоминаниях он подробно описывает свои похождения с молодыми анархистами из соответствующей бригады, что названа, кстати, именем  Н. Махно. То Мерецкова, по его же просьбе, выводят к аванпостам франкистов. Так, что виден горящий костёр. Но – пронесёт. То ли часовые в Марроканском корпусе несмышленые, то ли ещё что-то. Затем Мерецков советует одному из младших командиров той же бригады «почиститься» от скрытых фашистов. По всей республиканской Испании проходят митинги под соответствующими кумачёвыми лозунгами с призывом выявить и уничтожить «пятую колонну». И Мерецков эти акции не осуждает. Ибо ему, как профессиональному разведчику да ещё работнику Генштаба, должно быть понятно: если республиканское правительство игнорирует указания советских военных советников по реорганизации тыла, то это явный признак агентурных «вливаний». С коими, понятное дело, надо бороться. Прежде всего, с теми, кто саботирует решения военного и гражданского руководства.

    Одним словом, в Республиканской Испании и в СССР происходит «великая чистка». И там, и здесь люди, в том числе военные, с пониманием относятся к этим противошпионским и противодиверсионным мероприятиям. Иначе…

     Мерецков приводит в главе «Харама» эпизод боевых действий, который мне хочется воспроизвести:

    «Тем временем мы  встретились  с  командиром  11-й  интербригады  Гансом Каале, по тревоге поднявшим свою бригаду, а  с  фронта  приехал  комбриг-50. Начали мы его расспрашивать о положении. Он спокойно рассказывает,  что  его бригада отступает и  нет  гарантий,  что  она остановится.  -  А  вы  зачем приехали? - Как зачем? Обедать!

    Мы  подумали,  что  комдив-12  тут   же   отстранит   от   командования легкомысленного комбрига. Но тот не менее спокойно пригласил  его  к  столу. Иначе отнесся к делу товарищ  Ганс.  Разложив  карту,  мы  посоветовались  и наметили  меры,  которые  необходимо   предпринять   немедленно,   а   также определили,  как  использовать  интернационалистов  и  все  другие  резервы, которые подойдут сюда, с тем чтобы превратить этот участок в костяк  обороны и плацдарм для контрнаступления. Комдив-12 согласился со всеми предложениями и  спокойно  ушел  обедать.  Комбриг-50  поехал  с   нами,   по   шоссе   на северо-восток. Навстречу  брели  безоружные  солдаты,  как  раненые,  так  и здоровые. Завидев нас, они поспешно спускались с шоссе в грязь и  стремились спрятаться    где-нибудь    в    стороне.    Издали    доносился     сильный артиллерийско-пулеметный  огонь.  По  мере  приближения   к   фронту   поток отступавших возрастал. На 93-м километре Французского шоссе мы наткнулись на штаб 50-й бригады. Настроение там было неважное, боем  он  не  управлял.  Из всех  офицеров  только  молодой  и  энергичный  коммунист,   командир   2-го батальона, вел себя достойно. Он останавливал отступающих, пытался сколотить из них труппы («роты», искаженное от германского”troppentalle” -  Авт.) и вернуть назад.

     Что же случилось? Выяснилось, что,  пока  танки  стреляли  в  фашистов, пехота держалась в обороне. Но вот  у  танкистов  кончились  боеприпасы, подошло к концу горючее, и они отправились, заправляться. Пехота  сейчас  же восприняла это как сигнал к отступлению и стала отходить на юг. Тем временем немецкие и итальянские самолеты бомбили ее и расстреливали из пулеметов. Две республиканские  батареи,  поставленные  для  стрельбы  по   танкам   прямой наводкой, были увлечены общим потоком, снялись с  огневых  позиций,  и  тоже стали отходить. Тут же за ними влез на машины штаб 50-й бригады  и,  обгоняя пехоту, помчался в тыл. У километровой отметки были  в  тот  момент  полтора десятка  солдат,  три  танка  и  несколько  командиров.  Впереди   показался противник. Перед ним отходили, пятясь в  нашу  сторону,  остатки  бригады  - самые стойкие из ее бойцов, Вдоль шоссе ползла прямо на нас группа  в  15-18 итальянских  танков.  За  ними  двигалась  автомобильная  колонна   В   трех километрах от нас из леса открыли огонь фашистские батареи. Справа от  шоссе поле было пустым до самого горизонта, а слева вдали виднелись какие-то люди, цепочкой шедшие на юго-запад. Позднее мм узнали, что это наступало  головное подразделение франкистского батальона "Америка".

   Дорогой читатель! Тебе эти красочные эпизоды отступления, близкого к панике, ничего не напомнили? Честно говоря, они немного похожи на начало польской компании в описаниях Хайнца Гудериана, когда дивизия Померанских гренадёр бежала только под угрозой атаки польской кавалерии. И, конечно же, эпизод в воспоминаниях Гречанинова про отступление конно-механизированной группы Болдина. Да и многие другие эпизоды начала Великой Отечественной войны. Кстати, чуть раньше Мерецков повествует о своем визите в штаб испанской бригады. Командир этой бригады боится выйти во двор, покрытый грязью. Встречает их в обшарпанной комнате, небритый и грязный. На привычный вопрос доложить обстановку докладывает, что у него имеются лишь старые данные. Новых де ещё не раздобыли, ибо вчера ещё здесь были франкисты. Похоже, ой как похоже…
   
       Впрочем, ближе к теме. Комиссаром Дальневосточной завесы (фронта) в 1918-м был назначен Тухачевский. По приказу товарища Троцкого, наркома по военным и морским делам, а также председателя Реввоенсовета. Именно под его руководством товарищ Мерецков сражался под Казанью.  Именно по его рекомендации товарища Мерецкова могли определить на учёбу в Академию Красной армии. А в 1931 года началась «чистка» РККА от военспецов, то есть бывших царских офицеров и генералов. Многих уволили, 3 000 арестовали. (С 1917 года в ряды Красной армии вступило около 70 000 бывших офицеров.) Проводили эти «репрессии» по указанию Троцкого всё тот же Тухачевский, а также небезызвестный товарищ Бубнов, что тоже комиссарил на фронтах Гражданской. В том же году Мерецкова направляют учиться по обмену опытом в Германию. Кто его рекомендовал, надеюсь, уточнять не стоит.

       В своих воспоминаниях помимо всего прочего Мерецков открывает нам интересную деталь из биографии репрессированного маршала РККА И.Уборевича:

   «Откуда же прибыл в МВО  этот  человек?  Где  и  как  он  сформировался?

   Иероним Петрович Уборевич, будучи старше меня всего на полгода, успел пройти исключительный  по  насыщенности  событиями  боевой  путь.  Сын   литовского крестьянина, он 17-летним юношей вступил в революционный кружок,  через  два года был осужден царским судом  за  политическую  агитацию,  еще  через  год окончил курсы при Константиновском артиллерийском училище, стал на  Западном фронте командиром батареи и сражался в  1916  году  на  Висле,  Немане  и  в Бессарабии.

   В марте 1917 года подпоручик Уборевич, добровольный лектор  солдатского университета, вступил в ряды РСДРП (б). Затем он командовал ротой,  а  после Великого Октября -  революционным  рабоче-крестьянским  полком,  сражался  с германскими оккупантами. В феврале 1918 года, раненный в бою, попал в плен и был посажен немцами в военную тюрьму.  Бежав  из  плена,  был  направлен  на Северный фронт, где отличился, последовательно  командуя  батареей,  полком, бригадой и  дивизией.  Осенью  1918  года  его  наградили  орденом  Красного Знамени.