Ежиная правда

От автора. Вместо предисловия.
 
С Павлом Громовым мы познакомились очень давно. Страшное дело – тридцать лет назад! Мы учились вместе в первом классе.  Во втором его перевели в другую школу, и мы больше не виделись до той случайной встречи на Каменном острове, о которой я расскажу чуть позже...Надо сказать, что я никогда не забывал Пашку – наверно потому, что мы всю первую четверть сидели с ним за одной партой, и даже, было дело!  -  издавали газету. Пашка как-то в первые же школьные дни придумал выпускать газету про жизнь ежей. Мне эта идея сразу понравилась! После недолгих рассуждений,  мы назвали газету: «Ежиная правда». Номер «Ежиной правды» верстался на перемене, на вырванном из тетради в клетку двойном листе. В таком номере обычно было три-четыре короткие заметки из жизни ежей, и «фотографии», выполненные шариковой ручкой.  За две недели, с помощью нескольких одноклассников и одноклассниц, мы успели издать  целую кипу газет. Потом они попали к классной руководительнице Антонине Ивановне, и она почему-то категорически запретила наше издание.
Как я упомянул в начале, мы снова встретились -  уже будучи семиклассниками, на Каменном острове – случайно. Я ждал трамвая на остановке, и вдруг увидел долговязого, черноволосого, кудрявого пацана, в  глазах которого играла так хорошо знакомая мне легкая сумасшедшинка. Пашка! В первом классе он был одним из самых маленьких в классе (правда, голова у него уже тогда была большущая), а теперь вымахал выше меня! Пашка был в клепаной кожаной косухе, за плечами у него висел потертый рюкзак, в общем вид он имел бывалый.
Он тоже сразу узнал меня. Мы рассказали друг другу, что успели, за десять минут, пока стояли на остановке. Пашкин трамвай подошел первым, и он уехал, оставив номер телефона, благодаря которому я и пишу эти строки.
С тех пор  прошло, кажется, несколько жизней, и вот год назад -  зимним субботним утром, я почему-то вспомнил о Пашке и решил его отыскать. Я нашел в своей старинной записной книжке его номер, по которому до этого не разу не звонил. Трубку сняла пожилая женщина с энергичным голосом - как оказалось, его бабушка. Я представился и спросил Павла. "А Пашенька здесь больше не живет, сынок" - сказала она и  замолчала. Оказалось, что Павел Громов давно переехал в Москву. 
Через час я был в их квартире на Пионерской. Пашкина бабушка, Елена Никифоровна, оказалась сухощавой и необычайно подвижной для своих лет женщиной (ей было за восемьдесят). В чертах ее было что-то цыганское, и можно было представить, что в молодости она была из красавиц. Жила Елена Никифоровна одна, изредка к ней приезжала пашкина мама.
Елена Никифоровна сразу же усадила меня за стол и подала огромную тарелку жареной картошки с зеленым луком и колбасой. С кухонного серванта на нас смотрел и улыбался немного грустно черно-белый Пашка.
Мы выпили по рюмочке. Выяснилось, что шесть лет назад Пашка чуть не погиб в аварии в Пскове, во время командировки, потом переехал на Украину, а сейчас работает в Москве, и редко заезжает в гости. Елена Никифоровна достала из бежевого ждановского шкафа большую картонную коробку, в которой лежали семейные фотографии, письма, открытки. Было много Пашкиных фоток. Я смотрел и вежливо кивал, но просмотр этот успел мне наскучить, и вскоре я засобирался домой, узнав у Елены Никифоровны Пашкин новый телефон. Я оставил ей свой номер, и пообещал периодически навещать. В прихожей Елена Никифоровна, вдруг что-то вспомнив, поспешно возвратилась в гостиную, и принесла оттуда толстую, "общую" тетрадь в коричневом коленкоровом переплете. "Возьми, сынок, передай Пашеньке... он вот, истории всякие сочинял... как будто про себя, хотя и выдумывал много...почитаешь, может понравится что...он у меня как-раз перед той командировкой-то ночевал, так и оставил тетрадку-то, пусть, говорит, у тебя полежит, а я потом заберу...спешил он туда, а у меня ведь  как сердце чувствовало..." Елена Никифоровна совладала с подступившими слезами, и перекрестив меня на дорогу, закрыла дверь...         
Через месяц мы встретились с Пашкой в Москве.  Он очень спешил, его телефон звонил без конца. Я рассказал ему про нашу встречу с Еленой Никифоровной, достал из портфеля коричневую тетрадь. -Знаешь, мне она не нужна, оставь себе если хочешь,- недовольно сказал Пашка. -А может попробовать напечатать? - предложил я. -Хочешь - пробуй, только имена измени, - отмахнулся Громов.
Некоторые записи из той тетради, представляющие из себя отдельные, разбросанные по времени дневниковые записи из Пашкиной жизни, я решился объединить в короткие истории в третьем лице и спешу представить ниже, в надежде, что они понравятся Вам, уважаемый читатель, и помогут Пашке не забывать старых друзей...
 
Москва,  ноябрь 2011г.
 
 
Ожидание, или Бронзовый Ангел.
 
 
Пашка часто чего-то ждал.
 
Терял терпение и снова ждал.
 
Так однажды, в детстве, ждал он маму, долго задерживавшуюся на работе, и каждый звонок телефона в их коммуналке, каждый скрежет замка, заставлял сердце радостно биться. Начинало темнеть, и  подкатывала тревога,  по телевизору как назло шел какой-то грустный кукольный мультфильм. Время близилось к девяти. Утомленный ожиданием, Пашка прилег на диван и задремал перед работающим телевизором.      
..За окном сияло ослепительное летнее утро. Вдруг в комнату, вместе с лучами солнца полилась необыкновенно торжественная, величавая  музыка. Раскаты медных труб чем-то напоминали отрывок из  седьмой симфонии Прокофьева, звучавший с недавних пор в начале программы «Время». В небе, как раз на уровне их 6-го этажа, над Московским проспектом, медленно и грозно, плыл по воздуху в сторону Москвы огромный бронзовый ангел, похожий на одного из тех, что можно увидеть на крыше Исаакия. Ангел повернул голову в сторону маленького мальчика, с открытым ртом глядящего на него из  окна сталинской семиэтажки. Мальчик присел на корточки и спрятался за подоконником...
Раздалось три звонка. Пашка вскочил с дивана и побежал открывать. Это была мама! С огромными сумками с покупками – ей было неоткуда позвонить, чтобы предупредить Пашку, что задерживается. Пашка был счастлив.  Он рассказал маме свой сон. Мама запретила Пашке спать с включенным телевизором...
 
 
 
Пашка и Галстуки.
 
1.
Пашка Громов считал себя человеком со вкусом. В глубине души. Он родился и вырос в то время, когда школьные экскурсии по музеям и театрам, стихи Пушкина, добрые сказки и прекрасная музыка еще были большой частью окружающего мира. Родители, конечно же, много работали. Отец тогда был моряком загранплавания, и на работу уходил на месяц, два, а то и на полгода. 
Когда папа приходил из рейса, пахнущий морем, кораблем и одеколоном “Хет-трик”, у маленького Пашки был настоящий праздник.
В их 14-метровой комнате, в темно-вишневом платяном шкафу, с обратной стороны дверцы, на алюминиевой вешалке висели папины галстуки.
Там было, на что посмотреть: белый голландский галстук с черными наклонными полосками; темно-коричневый с необыкновенным золотым блеском; узкий красно-белый клетчатый, ставший серым на черно-белых фотографиях родительской свадьбы; темно-синий галстук с рассыпанными по нему маленькими длинношеими желтыми жирафами, жующими пучки какой-то зелени  и еще, и еще….
Пашка любил наблюдать, как по утрам отец, свежевыбритый и торжественный, непостижимым образом завязывал на шее хитрый и красивый узел.
 
2.
В институте Пашке повезло. Это произошло во время зачетной недели  - зимой, на третьем курсе. Серым утром, после очередной неудачной попытки сдать теорию машин и механизмов, невыспавшийся Пашка зашел в «Аквариум» - недавно отрытую политеховскую пивную - выпить на завтрак бокальчик немецкого пива. За этим занятием застал его начальник кафедры –профессор Антон Семенович Аверин - зашедший в «Аквариум» заказать банкет для немецких гостей. «Хорошо сидишь, никак все зачеты сдал?» - прокартавил Аверин, снимая клетчатую кепку. «Конечно сдал!» - бодро соврал Пашка, поправляя узел сползшего набок галстука. «А в Германию-то поедешь?» -«Надо будет – поеду…» На консультации перед экзаменом по резанию металлов Аверин потешался над Пашкой: «Режим резания устанавливается…а Громов бы сказал – устаканивается!»… То ли в результате этой встречи в пивной, то ли из-за того, что лучше всех в группе знал английский (по немецкому у всех был полный «ноль»), но так и вышло, что на стажировку в Штуттгарте, казавшуюся нереальной мечтой, попал-таки Пашка с легкой руки профессора.  Да и папа помог – дал деньги на билет, и компьютер новый – 486-ой – по просьбе Аверина для кафедры купил.
Ни много ни мало – два семестра проучился Громов в Германии. Сразу после весенней сессии устроился Пашка подрабатывать на конвейере и к своему дню рождения уже успел раздать долги и даже скопить кое-что. 
День рождения прошел на славу. Теплым летним вечером на крыше общежития накрыли они с друзьями из общаги стол на 20 человек. Собралась разношерстная компания – со всего мира – немцы, понятное дело – Кай, Михаэль, Тильман Фауст, еще человек пять, подруги из театрального кружка – испанки Ноэми и Моника, француженка Сесиль, американцы с третьего этажа, китаец Цу, албанец Цими, Таня с языковых курсов, соседи по лестничной площадке, была даже одна кубинка. Жалко было Пашке, что Джоанн, ах , Джоанн, не пришла. Моника и Ноэми передали от нее привет, и подарили Пашке галстук с жирафами, очень похожий на тот, папин.
 
3.
Много лет спустя, приехал Пашка в один монастырь за советом.  Старец, которого искал он, болел, и не принимал. Настойчивого посетителя направили к  схимонаху Антонию, подвизавшемуся здесь.  Это был бодрый жизнерадостный старик. Он с гордостью показал Пашке мини-трактор, на котором сам распахивал монастырский огород. Поболтали минут десять. Антоний все время подшучивал над Пашкой, и хотя и не разрешил все его сомнения, но сильно подбодрил. Галстуки, кстати, старик не одобрял и называл их «масонской удавкой». Пашке даже представилось:
… Обер-прокурор святейшего синода князь Голицын сидел за своим любимым английским бюро красного дерева. “Вот так!” –бросил он перо и обеими руками стиснул в воздухе невидимое горло… Стал читать вслух: “Дабы не вызывать неоправданных опасений об угрозе основам православия, могущих возбудить волнение в народе и даже смуту…” – прищелкнул языком, глаза сверкнули на миг - “…изъять весь тираж книги Евстафия Станевича «Беседа о бессмертии души», и передать в личный архив обер-прокурора Синода.” Сладко потянулся князь. Подпишут. И еще поблагодарят за заботу о монаршем покое. Не на того напали! Россия почти наша – во всяком случае, передовая часть дворянства – А ортодоксы – если кто и умен, хотя таких конечно мало, то, по привычке своей бьются в открытую. Не зря загнали попов в синод, не вырвутся, а будут рыпаться – найдется им и другое, не слишком отдаленное местечко в новом царстве свободных мастеров! Взнуздаем, взнуздаем мы Россию. Вот только выпряжем ее из цуга ненужных традиций, выпутаем из силков! – В энергическом порыве захлопнул князь крышку бюро, вскочил на ноги. Что-то сдавило горло. “Проклятая удавка!” – прошипел Александр Николаевич, высвобождая свой французский галстух из-под крышки. Петля ослабла, но не сразу отпустил вдруг возникший безотчетный ужас. “Совсем, совсем развинтились нервы, пора, давно пора в Прованс отдохнуть, глотнуть воздуха свободы”- Голицын запечатал конверт и вызвал распорядителя…
 
4.
Пашка по-прежнему продолжал ценить хорошие галстуки. У него их теперь было намного больше, чем у папы двадцать лет назад. Правда, среди многочисленных переездов, тот синий галстук с желтыми жирафами потерялся куда-то.
 
 
Пашка и Пионер.
   
В эту среду 6-б дежурил по школе. С утра Пашку Громова с Серегой Михайловым поставили на входе  - не пускать опоздавших. Директриса наблюдала, стоя в вестибюле. После звонка на первый урок стали подтягиваться завсегдатаи последних рядов из старших классов. Пашка с Серегой бодро развернули уже парочку. Подошел и Пионер.   
...Пионера – длинного развязного восьмиклассника с крашеным чубом  - прозвали так за то, что весь седьмой класс, будучи уже комсомольцем,  он для куража проносил пионерский галстук поверх свитера.  Вне школы Пионер подфарцовывал, регулярно участвовал в дворовых драках, зимой ходил в ватнике, подпоясанном армейским ремнем, и кирзачах,  в общем, был настоящим гопником. Лет через пять после окончания школы донеслась до Пашки весть, что погиб Пионер, как и многие в их дворе - то ли от ножа, то ли от передозы...
Не пускать Пионера не хотелось. Но в коридоре стояла директриса, и пасовать было стыдно. Пашка с Серегой налегли на дверь, и Пионер, выругавшись и пнув дверь ногой, отступил. Видимо, почуял присутствие директора.       
После шестого урока Громов подметал рекреацию на втором этаже.  Пашке уже сказали, что к нему пришел отец и ищет его.       
... Больше года прошло, как родители развелись. По правде говоря, уже давно отец даже после рейсов редко появлялся дома, и из их отношений с матерью пропала даже тень симпатии, сменившаяся перепалками в редкие моменты встречи. В какой-то момент, между делом, мама обронила, что они с отцом в разводе... Пашка не сразу поверил, и потом тайком заглянул в мамин паспорт... Папа теперь изредка, неожиданно появлялся в пашкиной школе, разговаривал с учителями, если не заставал сына...Один раз он приехал прямо на экскурсию - кажется - в Юсуповский дворец... Пашка тогда постыдно убежал от него...       
И вот,  он идет – от учительской по узкому коридору. Прятаться было бессмысленно, и Пашка, прислонив швабру к стене,  двинулся навстречу, неся в груди мучительную смесь стыда, обиды за себя и за мать, и радости от встречи. Неожиданно, со стороны лестницы появился Пионер.  Он подошел к Пашке вплотную и схватил его за грудки: «Ну что, давно не получал, фуфел?» Отступать было некуда, да и нельзя у отца на глазах, и Громов взял ответный захват. Его страх прошел, и, почувствовав это, Пионер ослабил хватку. Тут подошел папа. «Ладно, орлы, еще успеете поставить друг другу по фингалу», - сказал он спокойно. Пионер отпустил Пашку и ушел. Пашка обнялся с отцом.
 
 
Холодный ветер.
       
Подземный переход метро выплюнул Пашку с Таней прямо в густой  июньский полдень. Они повернули с людного Московского проспекта на Алтайскую. Мимо старого фотоателье, где Пашка фотографировался с папой перед "первым звонком", мимо арки бабушкиного дома, вдоль пустыря, где Пашка с друзьями искали клад, все дальше углублялись они в забытые Пашкой дворы. Наконец, уже у самой Варшавской, они вошли в серое кирпичное здание.   
Строгий мужчина проверил номер записи, и сказал, что все займет не более полутора часов и беспокоиться не надо. Таня прошла с ним, а Пашка побрел ждать на улицу.
Неподалеку по-летнему пустел дестадовский дворик. За его оградой шелестели остриженные тополя, и ветер шутливо гонял белый пух, прилипавший к оставшимся после ночной грозы лужам. Пашка перелез через невысокий забор и уселся на скрипучую красную качель. Невдалеке перед собою увидел он серые крыши гаражей, по которым в детстве бегал с приятелями. Мысленно перескочив через гаражи, Пашка представил пустой школьный двор, футбольную площадку, кусты сирени, окаймлявшие центральную дорожку и широкие желтые ступени лестницы, ведущей к главному входу.         
Неожиданно погода начала портиться, тучи прикрыли солнце, и ветер нервными рывками погнал пух по дорожкам. Стало холоднее. "Все будет хорошо" - бодрился Пашка. Он попытался вздремнуть, но цепкий, холодный ветер дергал за струнки натянутых нервов, будил сотни сдерживаемых тревожных мыслей. Нависала гроза. Блеснула молния, потом другая, грянули тяжелые выстрелы грома. Хлесткий ливень погнал Пашку с качели, под козырек входа в детский сад.
Таня вышла из серого здания через час, когда дождь уже закончился. Пашка взял из ее рук сумку. Они молча пошли обратно к метро. Еще можно было успеть на третью пару в институт.
 
 

Четыре драки.
 
1.         
Пашку с Ритой сразу поставили в пару на занятиях в школе танцев. Высокая, худая, скуластая, с зачесанными назад темно-каштановыми волосами, большими блестящими зелено-карими глазами, упругой талией и холодными ладонями, Рита была, как оголенный провод, за который нельзя браться руками.       
Партнерша держалась надменно, но уже  к третьему танцу они разговорилась, и после занятия весело болтали по пути к "Василеостровской". У входа  в метро Рита вдруг заторопилась, и попрощавшись с Пашкой, одна зацокала каблуками вниз по эскалатору. Внизу ее уже давно ждал невысокий, но крепкий рыжеватый парень. Пашка увидел, как они обнимались у входа в вагон, когда проходил по перрону.       
Где-то через пару месяцев Рита сказала, что переходит к другому преподавателю, и неожиданно позвала Пашку с собой. Он, недолго думая, согласился. Теперь они занимались на Петроградке, около Сытного рынка, в актовом зале какого-то училища. У них стал получатся медленный вальс, понемногу пошли танго и фокстрот. Как-то летом Рита неожиданно попросила Пашку проводить ее до дома. Они долго гуляли по парку в ее районе, и Рита рассказала, что у нее непростые отношения с ее приятелем, и что еще недавно они жарили с ним в этом парке шашлыки, а теперь вот- разругались. Вечер закончился затяжным поцелуем на балконе лестничной площадки ритиного дома.         
Через неделю, черным июльским вечером, Пашка с Ритой ехали в метро -  одну остановку -  от "Черной речки" до "Пионерской"
...На Черной речке жил Пашкин приятель Кирюха Шмелев, по кличке Шмель, к которому они зашли после занятий выпить пива. У Шмеля Пашка вдруг закис.  Ему стало стыдно и обидно, что  не привел еще Риту к себе домой, и у нее дома не был, а уже ходит с ней по гостям, как-будто с настоящей подругой. Он выпил бутылки три,  и окончательно захандрил. Шмель проводил их до метро...    
В вагоне напротив Риты с Пашкой сел какой-то щуплый подросток - как оказалось - ее бывший одноклассник. Рита тут же подсела к нему, и они проболтали минуты полторы, тянувшиеся для Пашки целую вечность... Рита пересела обратно, а бывший одноклассник, как показалось Пашке, давясь от смеха, встал у выхода, прислонившись спиной к дверям. Пашка поднялся и подошел к нему вплотную. Захлебываясь от обиды, прохрипел: "Что, очень смешно, да!?", и, не дождавшись ответа, вдруг выбросил вперед левый кулак, потом правый, потом опять левый. Одноклассник присел на корточки, закрывая голову руками, а какой-то пассажир схватил замахивающегося Пашку сзади и свалился с ним на пол. На улице, на трамвайной остановке, Рита сказала Пашке, что он идиот, но он только заорал на нее в ответ, не помня себя от ревности. Рита села в подошедший трамвай и уехала.
 
2.         
Прошло пол-года. Они долгое время не разговаривали. И танцевали в разных парах. Потом Рита уезжала на месяц к родственникам. Пашка перестал думать о ней. Неожиданно, преподаватель, Валентин Михалыч, решил снова поставить их вместе. Рита похоже, была рада. И Пашка.         
Новый год отмечали в гостях у новичка группы - Лехи Ольшанского. В эту ночь, на  лехиной кухне, где Пашка с Ритой уединились под утро, произошло то, о чем Пашка так давно мечтал. Теперь Пашка частенько являлся на работу заспанный, во вчерашней рубашке. Как-то Рита рассказала, что приходил ее бывший, и она его прогнала. В ее голосе звучала тревога. Пашка сказал, что поговорит с ним, но Рита была категорически против, сказав, что сама разберется.      
Пашка стал носить свою клетчатую кепку козырьком назад. Отец говорил ему, что это не по возрасту, но Пашке нравилось. Однажды  утром, Пашка ехал от Риты на работу, в метро, прислонившись спиной к поручню и держа обеими руками свой рюкзак. Между "Невским" и "Маяковской"  три нетрезвых парня, стоявшие рядом с Пашкой, вдруг стали потешаться над его кепкой. Один из них даже подошел к Пашке и протянул руку к его лицу. Рюкзак выпал у Пашки из рук, а руки -  стали бить, короткими прямыми ударами быстро трезвеющего шутника. Двое других опешили и стали извиняться. Пашка поднял рюкзак с пола и вышел на "Маяковской".
 
3.         
Наступил февраль. Был темный, холодный вечер. Мама рано, часов в десять, легла спать. Время близилось к полночи. Пашка сидел на кухне и допивал чай. Из кухни квартиры снизу, через вентиляцию, доносился нетрезвый женский смех, мужской гогот, музыка. Вскоре музыка зазвучала из комнаты под маминой спальней, и разудалые  басы с легкостью прошили дохлые межэтажные перекрытия 504-й серии. Пашка нехотя пошел в прихожую, включил свет, одел черную футболку, тапки, и вышел на лестничную площадку. Он спустился вниз, позвонил, потом постучал. Ему не открыли, но музыка прекратилась.
Когда Пашка вернулся к себе, снизу опять загремело. Проснулась мама. Она стала стучать стулом в пол. Снизу послышались грубые мужские крики. Мама продолжала стучать. Пашка сидел на кухне. Он знал, что отговаривать маму стучать бесполезно. Внизу с грохотом открылась дверь. Секунд через десять раздался длинный, злой звонок в дверь. Пашка пошел открывать. За дверью стояли два приятеля пашкиного соседа снизу, которым тот на сегодняшнюю ночь "оставил хату", и которым мамин стук "мешал отдыхать". Пашка вышел с ними на лестницу, и, стараясь говорить спокойно, объяснил, что если они выключат музыку, то стучать никто не будет. Переговоры сорвала мама, выбежавшая из квартиры и ставшая кричать, чтоб Пашка "не разговаривал, с этими...", не скупясь на выражения. На шум выбежал Дима - сосед сверху. Из той квартиры снизу появились две девицы. Когда мама сказала, что она думает о девицах, один из гопников - длинный - двинулся в ее сторону и демонстративно замахнулся на нее рукой. Пашка со всего размаху ударил длинного, да так, что сам чуть не упал с лестницы, потеряв равновесие. Длинный присел, а его приятель, лысый и ушастый, злобно захохотал и запрыгал около Пашки, крича, что убьет его. В какой-то момент, когда Пашка объяснялся с ушастым, длинный, незаметно подойдя поближе, вдруг ударил его в зубы. Сосед сверху развел их в стороны. Поругавшись еще минут пять, разошлись, утихли. Третья драка за полгода - почти как за всю предыдущую жизнь, - подумал Пашка на следующее утро. Еще подумалось, что слишком уж легко первые две прошли - и было явное чувство, что платить за это еще предстоит.
 
4.         
Март в том году выдался солнечный. Воскресным утром Пашка с Ритой шли на занятия. На выходе из Горьковской было многолюдно - там тогда еще была куча ларьков, и постоянно толпился народ.         
На спуске с лестницы, у ларьков, их уже ждали. Там был тот рыжий парень, и неподалеку, как потом заметил Пашка, еще пять человек. Рыжий - он был в спортивных штанах и армейских ботинках со шнуровкой - подошел к Рите. Пятеро молча наблюдали. "Рита, здравствуй. Я вот тут стихи написал для тебя " - сказал рыжий и протянул ей сложенную бумажку. Рита не стала читать и сказала, что они с Пашкой спешат. Рыжий, не глядя на Пашку, взял ее за руку. Пашка схватил руку рыжего. Резкий хук потряс Пашкину челюсть. Он закачался, ноги подогнулись, но удалось не упасть. Вокруг закричали женщины. Рыжий убежал за ларьки.  Пашка отер кровь, и они пошли с Ритой дальше, на занятия, в сторону Сытного. Рыжий поджидал их на Кронверкском, у ленфильмовского кафе. Теперь он был один - видимо понял, что справится сам. Пашка пропустил еще пару сильных ударов, но стал пытаться отвечать. Один раз даже попал рыжему в нос навстречу. Но сам уже еле стоял. Рыжий попытался ударить ногой в пах, но Пашка отшагнул назад , и носок армейского ботинка саданул его  по левой ноге. "Что, не попал?" - попытался усмехнуться Пашка. "Да ты посмотри на себя, ты же никакой!" - осклабился рыжий, готовясь к добиванию. Рита бегала вокруг них и кричала: "Ну остановитесь же!", не без азарта, как показалось Пашке...В конце концов она поймала такси, запихнула туда Пашку. Рыжий, на минуту опешивший, бросился их догонять, даже успел дернуть закрытую дверцу, но отстал...
 
 
Имя.
 
Недавно открывшийся океанариум, куда Пашке посоветовали сводить дочку, расположился в первом этаже большого торгового центра на ул. Марата. В эти промозглые декабрьские дни новое развлечение пользовалось у жителей Центрального района большой популярностью.         
Павел стоял в довольно длинной очереди за билетами. Он глазел на проходивших мимо родителей с детьми , когда  вдруг увидел знакомую пару с табачной фабрики, на которой работал лет семь назад. Они фотографировались напротив афиши океанариума. Через какое-то время к ним подошла высокая мама с дочкой около двух лет. Знакомый голос! Пашка пригляделся и остолбенел. Не может быть! Анна Шахназарова! Пашкино сердце чуть  не выпрыгнуло из груди. Он не знал, как поступить. Подойти?
-Анна, здравствуй, - он овладел собой и улыбался довольно бодро.
-Ого, ничего себе, встреча, - сказал Анна. -Это моя дочка, Зоя, а ребят ты наверно помнишь.
-Конечно помню, и у меня тоже дочка есть, и зовут кстати- Аня, - выпалил Пашка и покраснел. Они проговорили минуты три. Анна с дочкой и ребятами ушли, а Пашка остался стоять в очереди.
Купив билеты, он пошел наверх, выпить кофе.  За столиком достал из кармана бумажник, оттуда  - визитку, которую дала ему Анна. Четыре буквы на белом куске картона, лежащем в пашкиной ладони, производило какое-то магическое действие, более сильное, чем сама встреча. Это имя, с детских лет казавшееся Пашке особенным, после знакомства с Анной Шахназаровой окончательно заняло особое, мистическое место в его жизни. Так, по крайней мере, казалось Пашке.
                ...Когда-то давно, почти в другой жизни, Аня работала помощницей начальника цеха подготовки табака, а Пашка - ассистентом управляющего инженерной службы. Пашка влюбился в нее не сразу, а где-то через полгода после первого знакомства. Влюбился восторженно, надрывно, безнадежно. Анонимные букеты с доставкой на дом, белые стихи по электронной почте, не раздражали, но и не слишком трогали неприступную Анну. "Шамаханская царица" - в шутку прозвал ее Пашка. Потом Пашка уволился с фабрики и больше Аню не видел. Но забыть не мог. Ее имя не случайно досталось пашкиной дочери...
Пашка,  сам не понимая, что делает, прижал карточку к губам. Его бросило в жар, сердце лихорадочно забилось, на лбу выступил пот. Счастливо улыбаясь, вспоминал он то февральское утро, когда встретив ее в коридоре, поверил, что все у них еще может получиться, и те сны, где они, вопреки несправедливой действительности, были вместе. Кофе в чашке давно остыл, а Пашка все глядел невидящим взглядом сквозь спешащих за покупками людей, и не хотелось ему никуда идти из этого чудесного места, где они случайно встретились.
                Через неделю он уговорил Анну встретиться, вместе с детьми, в итальянском ресторанчике на Миллионной. Маленькие одногодки Аня и Зоя немного дичились друг друга, да и разговор их родителей не слишком-то клеился. Пашка был доволен собой в роли отца, и не замечал, что Анна все чаще стала посматривать на часы. Зоя наконец повеселела, и Пашка, радуясь ее улыбке, простодушно объявил, обращаясь к своей дочке: "Эта девочка нам подходит, правда, Анюта?" Шутка явно не понравилась Анне-старшей. Пашка с аппетитом доедал свою порцию. Анна едва притронулась к еде. От чая и сладкого Анна отказалась. Она вдруг бросила на скатерть пару пятисоток, поднялась из-за стола, и, взяв Зою за руку и наскоро попрощавшись с Пашкой, от неожиданности даже не вставшим ее проводить, ушла.
Все понимающая официантка сочувственно улыбнулась Пашке...
 
Жаркий июнь.
 
Уже больше полугода Пашка жил один.  Вернее сказать, полгода назад его выгнала из дома жена.
Это произошло промозглой ноябрьской ночью. Пашке ужасно не хотелось возвращаться в свою старую, заброшенную квартиру на Пионерской, но остаться с Аллой было уже невозможно. Последний год их совместной жизни был нестерпим...То есть они почти совсем перестали терпеть друг друга. И первой это осознала решительная и властная Алла. В ту черную ночь дверной замок пашкиной квартиры на 4м этаже был залеплен воском, ключ не пролезал в скважину, и пришлось съездить за растворителем, чтобы открыть дверь. Пашка устроился спасть на узком диванчике, привезенном когда-то со старой тещиной квартиры. В конце концов, это было проще и честнее, чем спать на ротанговой двуспальной кровати с Аллой, не подпускавшей его к себе еще с весны, или смотреть на ее голую спину, и коротко остриженный крашеный затылок, когда она делает субботний маникюр на балконе, прихорашивая свои тонкие, длинные, с недавних пор  пахнущие предательским табаком пальцы.
Теперь же - наступил июнь! И Пашка был в отпуске, на Кипре, с трехгодовалой дочкой Аней. Аня, как и последний год перед разводом родителей, большую часть времени проводила у бабушки, а с папой теперь виделась даже чаще.
Греки журили Пашку за полуденные виски с колой, но он только отмахивался. На третий день отпуска Пашка с Аней познакомились с пожилой парой из Москвы -"Аркадьевичами" ( у супругов были одинаковые отчества),  и теперь они обедали вчетвером. Надежда Аркадьевна бралась расчесывать Анины волосы, а Владимир Аркадьевич рассказывал про свои героические приключения.
На пляже Аня часто играла с московской девочкой Машей, маму которой звали Оля. Оля - невысокая ладная брюнетка с легкой восточной ноткой  в лице - была типичной москвичкой на пашкин взгляд, часто задерживавшийся чуть ниже ее спины. "Путь к телу женщины лежит через сердце ее ребенка" - подзуживал Пашку за очередным обедом Владимир Григорьевич. Оля вскоре должна была уехать, и, за день до ее отъезда, когда дочка спала после обеда, Пашка договорился с официанткой Надей из Эстонии, что та посидит у них в номере следующей ночью и посмотрит за Аней. Еще вчера вечером, в баре, Оля предложила Пашке съездить на дискотеку в Айа-Напу, но Пашка не знал, с кем оставить дочь. Теперь вопрос был решен, о чем Пашка и объявил Оле, встретив ее перед ужином...
На ужин Оля пришла в черно-белом коктейльном платье. Пашка, уложив дочь спать и оставив ключи официантке Наде, вышел на террасу отеля. Оля ждала его у ночного бара. Через двадцать минут черный старинный лимузин мчал их в Айа-Напу - столицу ночных кипрских развлечений.  Дискотеки там открывались поздно, и в ожидании открытия, Пашка с Олей слонялись по уличным барам. Пашка хмелел. Он обнял Олю за талию.... У входа в дискотеку столпилась очередь. Стоявший у дверей вышибала негр заговорил с Олей, но Пашка, полушутя упершись  локтем в  грудь охраннику, отодвинул его в сторону, в глубине души удивляясь своей храбрости.
Первый же медленный танец  превратился в сплошной, срывающий голову, сладкий и томный, как южная ночь, поцелуй...Тот же старинный лимузин вез Пашку с Олей обратно в отель. Водитель смущенно запыхтел, стараясь не замечать бурных ласк на заднем сиденьи. В гостинице Пашка с Олей до утра не могли успокоиться, перебираясь с пляжного лежака к стойке  закрытого бара, потом в подсвеченный гостиничный бассейн...                Через два дня после окончания своего отпуска, поздним вечером, Пашка полетел в Москву, к Оле, как ему казалось, для того, чтобы сказать, что им надо прекратить отношения.  "Романтическая у Вас поездка - вечером туда - утром обратно" - сказала Пашке продавщица билетов. Оля встретила его во Внуково. "Что-то ты странный какой-то" - сказала она с улыбкой. "Надо поговорить" - ответил Пашка, стараясь не глядеть на ее загорелые колени. Они вышли из здания аэропорта, сели в ее двухместное купе.  "Если неудобно сидеть, кресло можно отодвинуть" - сказала Оля, когда они остановились на одном из перекрестков, и, тут же, наклонившись, откатила пашкино сиденье назад, выпрямилась, скользнув смуглой рукой по его ноге. У Пашки бешено забилось сердце. Загорелся зеленый. Оля, азартно прищурившись, нажала на газ маленькой ножкой.
Они приехали в ресторан, которым Оля владела на паях с бывшим мужем.  Там заканчивался банкет. Усадив Пашку за столик в отдельном кабинете и направив к нему официанта, Оля пошла в банкетный зал попрощаться с гостями. Минут через десять она вернулась к Пашке, запивавшему салат от шеф-повара бокалом французского вина. "Банкеты - это главный заработок ресторана, я гостей всегда лично стараюсь обслужить. Надеюсь ты не сильно скучал" - сказала Оля. "Знаешь, нам надо расстаться",- ответил Пашка, втайне гордясь своей твердостью. "И что, ты ради этого прилетел?"-взметнула Оля черные брови. "Ну да, поговорим, и вернусь во Внуково". Они выпили еще по бокалу. "Давай хоть погуляем немного" - предложила немного задумчиво Оля. Они заехали еще в какой-то ресторан, долго разговаривали. На выходе из ресторана она сказала небрежно: "До рейса еще далеко - не ехать же тебе сейчас в аэропорт. Переночуешь у меня - а утром на такси уедешь." ...
Утреннее такси везло Пашку по просыпающейся Москве. Название района, где жила Оля, багровело на огромной наклонной клумбе слева. Широкое радиальное шоссе вбирало в себя постепенно увеличивающиеся потоки машин из боковых улиц. Июньское солнце вполсилы, вальяжно накатывало на пока еще свежий город, обещая безжалостный полдень.   
...Выспавшийся в самолете Пашка со стыдом вспомнил, как накануне торопливо каялся на исповеди в своем отпускном грехе, как  с гордостью представлял, что приедет, и объяснив все Оле, положит конец их отношениям. Не получилось. Повторно идти каяться казалось чем-то немыслимым, невозможным, неправильным. По крайне мере не сейчас, надо все осознать, успокоиться, а там видно будет - думал Пашка, направляясь из аэропорта прямо на работу.
На следующей неделе надо было ехать в командировку в Псков. За обедом в суши-баре Пашка с коллегами обсуждали будущую поездку. Напротив, за столиком весело болтали три симпатичные девушки. Одна из них  улыбнулась Пашке. Пашка ответил тем же. Через какое-то время девушки ушли. Через минуту после их ухода к Пашке подошла официантка и подала ему записку. На листочке красовалось имя Жанна и номер телефона.
 
Эпилог.
 
Ночной город проносился за окном такси. Дождь нещадно бил в боковые стекла, размазывая по ним следы уличных огней. Из узкой щелочки водительского окна просачивался в салон сырой, холодный воздух.
Сидящий на заднем сидении пассажир с напряженным интересом вглядывался в городской пейзаж, пытаясь разобрать надписи на многочисленных вывесках. Спрашивать не хотелось. Знакомые силуэты домов были унизаны новыми, незнакомыми магазинами и конторами, с такими яркими, чужими витринами.
И все-таки это был его родной город! Никогда не забывал он эту тревожную сырость, эту ноябрьскую тьму, этот длинный, прямой как стрела, проспект.
Слезы заблестели на глазах странного пассажира. Он вспомнил свою жизнь, всю за одно мгновенье, и вдруг понял, что у него есть еще, еще время и силы.
В знакомом окне на шестом этаже сталинской семиэтажки на Московском проспекте горел свет...