Евгэну Найдэну

Можно было принять их за парковые скульптуры, если бы они более земными красками не темнели в сумерки, и если бы они стояли у края, а не посередине аллеи. Скульптура конечно долговечнее. Ну стали бы человека наполнять до такой степени влагой если бы планировалось нечто долговременное? Если вычесть из его состава всю влагу, самый рослый мужик в кого превращается? Это сравнение баобаба с северной березкой. Самая короткая жизнь у пузырей, плывущих по лужам после дождя. Вечернее небо наполнено солнцем, упрятанным за дома. – Душно, правда, ребята? В эти дни в Ленинграде и минус бывает, а тут – жара! Не замерзнете? – Нет! Нет! – Не скучаете? – Нет! Нет! – Чего он приебался?
– Да ему пошутить захотелось. – Пошли. Открытые рты шестнадцатилетних детей подобны горлышку в узком сосуде налитом до края. «Арагац», коньячный напиток, просто коньяк без звездочек, в плоских бутылках 0,5 л, креп. 400. – А пить где будем? – В парадном, где ж еще? Полная картина человеческого бессилия. Сносят дом, в котором все-таки мы дважды начинали жить, приезжали осенью на съемную квартиру и располагались на год. Правда, как до этих пор он уцелел тоже нелегко понять. Если рассудить логически, он давно тут права не имел существования. Перед входом в деревянный двухэтажный дом (сарай) голову повернуть налево – а там в перспективе проспекта гигантский монастырь Растрелли вдали-вдали. И вот ломают, суки, с треском щепы и наползанием рычащих моторов, хватаются крючьями, вот уже угловые столбы стоят а стены плашмя попадали в стороны. И вот уже площадка, покрытая мелким мусором, а все уродливо расчлененное уже погрузили и увезли. ****ь! Это необходимо? ****ый в рот! Я обхватил себя, и упал на паркет, перекатываясь с боку на бок, а оказываясь на спине постучал ногами. Но никто не пришел. Тогда я затих и задумался. Какого ***? Это что же, шестнадцатилетие, мы вдали разглядели судьбу любого из тел материального мира, а значит, и наших собственных, вот так же выпрут ключицы и ребра, а между ними все превратится в труху, а после ключицы и ребра тоже рухнут вовнутрь. И в точности так же, как те, чья жизнь не сложилась, все те, у кого все прекрасно, без разницы. А парковая скульптура, если, конечно, не появлялся варвар с кувалдой столетиями между прочим стоит а где-то и тысячелетия. Да, человек не может никуда попасть, проникнуть, оказаться там, за входом, стать равным, а утешения такие, что уж лучше отказаться, чем принимать такие утешения, он часто это чувствует. А объяснение-то в том, что даже молодого человека ковырни, и бывшая штукатурка пыльной струйкой посыпалась, и ребра торчат как дранка. Тогда мы поняли, что надо не самим туда попадать – мы слишком временны, а надо что-то от себя туда посылать и это обходится без того, кем было создано и будет светить ровным светом. Такое дойдет. А то есть, создать искусство. Давай, собирайся. Нас могут привлечь к ответственности. Мы будем оправдываться: «- Она для того и существует, запретная область, чтобы кто-то в нее проникал!» Я долго жил в состоянии существа, еще не родившегося на свет. Это вот почему. Когда моя мама была мной беременна, нас стиснули в давке в трамвае, и я расплакался. Когда перед мэрией во Флоренции подлинник решили хранить в музее и сменили на копию, мы были против. Инженерного опыта вполне бы хватило чтобы построить стеклянный купол над площадью, и над мэрией, и над подлинником Микеланджело. Или, вот, скажем, Наталья Нестерова, «Похищение сабинянок.» Это же мы, мужики и бабы, это про нас все! Опять оказался свидетелем там, где свидетелей не бывает! И вот так всю жизнь. И тут же я вижу, как корова расшаркивается тактичные ищет обороты в разговоре с мясником, а он в это время примеривается, как будет шкуру снимать с теплого трупа. Да пошли вы все на хуй.