К О Л Д У Н - С К У Б Е Н Т
( п о в е с т ь )
Приближалась весенняя сессия и все, кто собирался ехать на лето со студенческим строительным отрядом, засуетились, обрубая застарелые хвосты и сдавая текущие экзамены. То, что не могли сделать за долгую полусонную зиму, спихнули за две недели, как в анекдоте об экзамене по китайскому языку. Попутно решались организационные вопросы, укреплялись связи со штабом студенческих стройотрядов в Смольном и велась переписка с конторой совхоза в Северном Казахстане, где предстояло ребята строить большой коровник.
Уже два месяца, как по субботам и воскресеньям отрядовцы зарабатывали деньги, убирая и подметая территорию аэропорта, подходы и подъезды железнодорожных вокзалов и ремонтируя поддоны и ящики на овощных складах города. Эти деньги зарабатывались для проезда до целинного совхоза.
С шутками и гвалтом утрамбовались в вагонах, более двух суток протряслись в пути и высадились в небольшом североказахстанском городишке. На видавших виды автобусах и крытых грузовиках проделали еще двести с лишним километров и, наконец, машины, попыхтев для приличия, замерли. Так же с шумом и криками ребята выскакивали из автобусов и грузовиков. Теперь молодые люди крутили головами, знакомясь с новой для себя обстановкой, где им предстояло провести два с половиной месяца. Подошел водитель головного автобуса, выразительно и смачно высморкался и сказал, обращаясь к отрядовцам: «Директор совхоза с утра уехал на поля, поэтому просил, чтобы я показал вам, где разместиться, пока не придут наши деревенские старухи и не разберут вас по домам по три-четыре человека. А сейчас хватайте свои пожитки и топайте за мной в школу.
В конце улицы, или в ее начале, (на домах поселка не было номеров), хотя она называлась Коммунистической, ребята только что проехали мимо недостроенного элеватора. Несущие конструкции каркаса уже смонтированы. Кое-где внизу прилеплены к ним детали обшивки, однако ни на всей огромной площадке, ни на обнаженном скелете бункеров не видно ни души, отчего стройка производит на человека тягостное впечатление.
Кругом гороподобные штабеля железобетонных деталей, но они лежат без дела, многие из них выгружены и брошены, как попало, так как их доставили, с нарушением очередности, раньше времени. А те, что необходимы, затерялись где-то в железнодорожных тупиках Отечества. Строители-монтажники разъехались. Говорят, они тут же обещали вернуться, когда поступят детали. Когда стройотрядовцы ехали сюда, от станции, то видели, как половину бетонной дороги занимал прошлогодний урожай пшеницы, насыпанный прямо на бетонное полотно и накрытый брезентом. Из-под брезента густо проросли зерна и сплошные ростки, будто поребрик, показывали линию, за которую запрещено заезжать. Местные жители привыкли к этой удручающей картине, будто так и положено. А страна из года в год покупала зерно за границей, расплачиваясь валютой.
Центральная усадьба большого целинного совхоза состояла из нескольких десятков новых просторных домов с обширными приусадебными участками и хозяйственными постройками, от чего поселок казался намного больше. По словам директора совхоза, поселок строился по проекту, разработанному архитекторами из Алма-Аты. Если судить о характере и качестве проекта по его реализованным частям, то невольно приходило сравнение с историей основания Карфагена.
Дидона, беглянка из Тира, получив разрешение от североберберских племен поселиться на их территории, площадью, равной шкуре быка, велела разрезать эту самую шкуру на тончайшие полоски, связала их и та площадь морского побережья, которую она огородила полученным ремнем, стала впоследствии могущественным центром пунического мира, Карфагеном, смертельным соперником его ровесника, Рима.
Директор совхоза, куда приехали стройотрядовцы, поступил, может быть, не так изощренно талантливо, как беглая Тирская царевна, однако, по-своему, творчески. Водитель автобуса как-то рассказал ребятам, что директор сидел в кабине грузовика, держа перед собой генплан поселка вниз головой и, икая время от времени, приказывал отодвинуть колышек, прибитый геодезистами, подальше. По этой причине главная и единственная улица получилась гораздо шире Невского проспекта, но чуть-чуть меньше ширины Красной площади, чем он без устали хвастался перед гостями поселка. Так что Дидона Карфагенская рухнула бы наземь от зависти к нашему современнику.
Административный центр совхоза директор, щепетильный в вопросах функционального зонирования в архитектуре, отнес в сторону от оси большака на полкилометра, хотя по генплану он должен быть в середине поселка. Однако, чтобы понять и оценить исключительное озарение начальства, нужна особая голова. Скромные студенческие мозги отказывались понимать это. Да и приехали они не за этим.
На улице-шоссе попадались редкие прохожие пожилого возраста и маленькие дети. Трудовая часть поселка, включая школьников-старшеклассников, работала на огромных совхозных полях, а территория самого совхоза превышала размеры иного европейского государства. По этой причине они редко появлялись дома, на центральной усадьбе, примерно дважды в месяц, а то и реже, чтобы сходить в баню, отдохнуть и сменить рубашку.
Так что отрядовцев разместили в почти полупустых домах по три-четыре человека, где хозяйками были: баба Нюра, баба Дуня или баба Груня. Хозяйкой Ваньки Есугеева и трех его товарищей – младшекурсников стала баба Маня, строгая и величественная, постоянно ходила в длинных черных или серых одеждах, будто настоятельница старинного монастыря, и называла ребят «скубентами». Она готовила своим постояльцам обильные и вкусные обеды, за что расплачивался отряд, будила их по утрам, кормила завтраком и во-время отправляла к автобусу. Во дворе и в доме слово ее было законом и никто не смел перечить ей. Молодежь устраивала мелкие ремонты по дому, пилила и колола дрова, которые доставлялись на грузовиках за несколько сот километров отсюда. Между делом, когда бабы Мани не было поблизости, они дразнили бычка красной тряпкой, то и дело взлетая в воздух от его оглушительных ударов и проделывали другие пакости, за которые им доставалось от строгой хозяйки.
Двор бабы Мани выделялся среди других необычайной плотностью домашней птицы, скота, постоянно кукарекали петухи, квохтали куры и уютно мычали коровы. Чтобы пройти
от калитки до крыльца дома, нужно было крутить и крутить головой. Кто-то по неосторожности раздавил цыпленка-пуховичка, кто-то попался на лоб разыгравшегося бычка или споткнулся о поросенка… Бычку Потапу только что исполнилось два месяца. У него был плоский, будто фанера, живот, толстые, как у всех телят, ноги и широкий лоб, на котором едва-едва проклевывались мягкие бугорки будущих грозных рог. Однако этот младенец в своих играх успел отправить в глубокий нокаут Ванькиных гвардейцев, кого раз, а кого и дважды. После этого они перестали корчить из себя тореадоров и обходили Потапа стороной.
Из этих четверых, что устроились у бабы Мани, Ванька Есугеев был кем-то вроде дядьки. Как-никак отслужил срочную службу, проработал год, а эти трое младшекурсников, вчерашние лопоухие школьники, шумливые, обидчивые, однако, приняли его старшинство, как само собой разумеющееся. А Ванька не злоупотреблял этим, становился на их защиту во всех случаях, но и не прощал им, когда их заносило. Однажды Ванька случайно стал свидетелем их разговора, когда один из них назвал его пожилым человеком. Они не переставали удивляться, как это можно в двадцать три года быть еще студентом. Ванька впервые в жизни слышал такую аттестацию о себе. Он чувствовал себя вроде Ломоносова и держался соответственно.
Согласно «казенной» бумажке, то-есть, по договору, они должны были за два с половиной месяца построить с нуля большой коровник для совхозной фермы, выступить с лекциями о международном положении, о расцвете советской культуры и образования с обязательным упоминанием о руководящей и вдохновляющей роли партии в этих областях и непомерной мудрости ее генерального секретаря.
На строительство коровника их ежедневно возили на том же разболтанном автобусе около десяти километров и водитель, буркнув свое «покедва», вылезал из кабины, оглушительно и самозабвенно сморкался, зажав ноздрю безымянным пальцем, отчего возникало впечатление, что он делает это из жеманства, будто держа бокал с оттопыренным мизинцем. Даже его «покедва» с задним «К» звучало, будто он жирно харкал. Затем он, неуклюже и тяжело, втаскивал обессилевшее тело снова в кабину и с грохотом, дребезжа всеми болтами и шестеренками, растворялся в мареве восходящего солнца.
Отрядовские девчонки невзлюбили его. Они нашли в его привычках обидное, даже оскорбительное в их адрес, особенно в его «К», звучавшем очень уж неопрятно, будто у него было больное горло. Еще им не нравилось, как он убийственно сморкался, не стесняясь присутствия ни посторонних людей, ни девчонок, на кусты, на стволы деревьев, или прямо на дорогу, между собой и собеседниками.
Ребята относились к нему спокойно. Он не был дураком, а его автобус, хоть и разболтанный, был постоянно на ходу. За все время работы стройотряда он ни разу не заставил ждать себя. Когда его посылали зачем-нибудь в город ко дню важного торжества, все выполнял пунктуально и в срок, как и другие поручения. Он же возил их на рыбалку на отдаленное степное озеро и провел с ними два дня, доставлял им воду и продукты.
Все это, однако, не мешало ему оставаться самим собой и, то тут, то там, останавливать свой автобус, чтобы сползти из кабины и зажать ноздрю безымянным пальцем. Молодые люди студенческого возраста на быт и домашние удобства смотрят сквозь пальцы. Они готовы спать в углу кочегарки на углях, на сырой земле или подвесившись где-нибудь вниз головой, лишь бы было интересно. В этом смысле строительный отряд - то, что нужно, к тому же еще деньги можно заработать. Это - подальше от родителей, когда тебя не заставляют стирать носки и мыть руки, приходя с улицы, футбол допоздна и танцы за огородами, в обнимку с подругой, спрятавшись от людских глаз. Таким образом ребята устроили свое почти трехмесячное пребывание на целинной земле.
х х х
Государство, будто извиняясь перед своими отощавшими за долгую зиму студентами, разрешало им в течение летних каникул выполнять тяжелые физические работы на строительстве, на других трудоемких работах, не взымая с них подоходных налогов. Если позволяло время и возможности, отрядовцы не брезговали и небольшими попутными заработками.
Осенью того года отряд, возвращаясь из Северного Казахстана, пересаживался на другой поезд, чтобы вернуться домой, минуя Москву. Из-за сложностей с билетами, ребята провели в этом городке неделю. Попутно нашли способ заработать. Не ахти какие деньги - три с половиной тысячи рублей на отряд, однако они вполне оправдывали их недельный простой. В те времена один американский доллар соответствовал нашим семидесяти копейкам. Уладив вопросы с билетами, отрядовцы уехали в деревеньку
на берегу живописного озера, в десяти минутах езды на автобусе. Кто-то разнюхал, что в этом озере можно не только купаться, но и ловить рыбу, а местное начальство обратилось к отряду с просьбой выкопать траншею для телефонного кабеля, длиной около трех с половиной километров. Часть траншеи должна была пройти по болотистому и кочковатому месту, поэтому плату договорились увеличить в полтора раза.
После обеда Ванька Есугеев взял своих «суперменов», приготовил колышки и отправился на трассировку траншеи. Они рассчитывали закончить эту работу за полтора-два дня до отъезда. Отрядовцы перед напряженной работой плескались в озере, кто-то ловил рыбу, а девчонки устроили вселенскую стирку. Подошел мужик навеселе и стал расспрашивать, что это они делают. Ванька ответил, что они собираются копать траншею.
- Большую траншею?
- Не очень. Это канавка, глубиной не более тридцати сантиметров, чтобы уложить в нее телефонный кабель и зарыть снова.
- И все? Столько народу и аж за пять дней?! Траншею, длиной всего-то чуть более трех километров? Да я за две бутылки сучка к концу дня сделаю! Вдвоем с сыном. И сколько же они обещали заплатить вам за работу?
- Ну-у, мужик, ты вроде бы как требуешь вывернуть перед тобой карманы…
- Они обращались к моему напарнику, чтобы он сделал это за бутылку. Тот был согласен за две. Не сошлись. Больше не обращались.
- Хорошо, геноссе папахен, ловлю на слове. Если завтра, к шести часам утра не приступишь к работе, то мы начинаем копать сами. Инструменты у нас готовы.
- Договорились. Только закончите вбивать колышки, чтобы нам не сбиться с направления. Чуть позже шести, часам к семи-восьми, траншея будет готова, А как с оплатой?
- Если ты сделаешь так, как сказал, то получишь пол-ящика армянского коньяка с хорошей закуской. Но только, чтобы без трепа! Договорились?
- Да мы… Да я… С сыном… Хряк, за Сталина!
- Ну, это чересчур! В штаны не наложишь?
- Все, начальник, мотор! Мотор и шворкен-поркен!..
Через два часа колышки были вбиты. Обо всем сделанном и договоре с мужиком Ванька доложил командиру отряда. Они с комиссаром приняли рассказанное с недоверием, однако, покумекав, сказали, что они не против.
- Что-то не очень верится, Ванька, чтобы за такое время можно было выкопать траншею, да еще вдвоем. Что это за мужик такой, ты покажи хоть нам его, как он выглядит? Я готов поставить ему два ящика армянского, а тут - за две бутылки сучка! Как я могу доверять этому? Подозреваю, что это безответственный забулдыга и ему просто захотелось выпить на халяву!
- Командир, мы ничего не теряем. В устном условии, которое я ему выложил, есть крайний срок и мы, в случае чего, без всяких проблем приступим к работе в назначенное время. Лопаты и кирки приготовлены. Кроме того, я думаю, что он просто проволочит плуг, прицепленный к «Беларуси», и дело с концом. Так что ничего необычного здесь нет. До двух часов завтрашнего дня поваляйтесь где-нибудь на берегу озера или займитесь чем-то другим. А я выдавлю от разговора с мужиком максимум. Тем более, это произойдет ночью, когда свободен трактор. Посмотрим, что принесет нам утро.
- Хорошо, Ванька. Мы с комиссаром сходим на вокзал, а потом будем с отрядом на озере до вечера. Ужин девчонки хотят готовить сами. В ресторане им не понравилось. Не спускай с них глаз и не уходи. Жратву тебе девчонки принесут сюда, а когда поешь, вытрут тебе пасть и помоют морду. Пока!
- Ах, да! Пришлите сюда кого-нибудь из молодежи, хотя бы Пашку Егорова. Мне нужны глаза и ноги, чтобы бегать в магазин за папиросами, спичками и бодрствовать, если я задремлю.
- Слышал, комиссар? Через полчаса он будет здесь. Вобщем, картбланш у тебя в руках. Вперед!
Утром, как обычно, отряд устроил подъем в шесть часов. Сбегали к озеру, поплескались, позавтракали. Пришел мужик и говорит, что траншея готова. Приглашает осмотреть и принять.
- Как готово? Когда ты успел? - Отрядное начальство в шоке.
- Сегодня было полнолуние. Светло, все вокруг видно. В четыре начали, подъехали на «Беларуси», подцепили плуг с одним лемехом, настроили на максимальную глубину и - вперед! В пять двадцать все было готово. Единственное неудобство - колышки видно едва-едва. Больше времени ушло, чтобы подцепить, а потом отцепить плуг. Так что прошу принять работу и рассчитаться, как договорились.
Весь отряд, около семидесяти человек, не веря своим ушам, отправился за мужиком. По линии, указанной колышками, проведена прямая, как струна, борозда, глубиной тридцать сантиметров, с аккуратно уложенным по краю пластом дерна. Пройдя до конца траншеи, вернулись. Вот это да-а-а! Мужик не выказывал никаких чувств, он требовал то, что причиталось ему за выполненную работу и хотел утолить жажду.
- Не волнуйся, благодетель ты наш. Пол-ящика армянского коньяка никуда не денется и ты его получишь. А вот закуску мы отдадим деньгами, но не тебе, а твоей жене. Чтобы ты не пропил их.
Я понятно говорю?
- Ла-а-адно… Вам, чиновникам, обязательно надобно в чем-нибудь да ущемить интересы пролетариата, кровопийцы.
Вооружившись лопатами, ребята прошли из конца в конец траншеи, подравняли кое-где края, подняли со дна комки. После этого отправились сдавать объект.
- Может, вы и кабель уложите в траншею? - С надеждой говорит местное начальство. - Что вам стоит?
- Стоит труда и, естественно, оплаты. Давайте, сначала рассчитаемся, как договорились, за траншею, потом будем говорить об укладке кабеля.
- Хорошо. После обеда привезут катушки с кабелем, а сейчас поехали в контору и рассчитаемся.
Командир с комиссаром подошли к Есугееву.
- Давай, Ванька, иди и договаривайся. Ты, как беспартийный большевик и влиятельный колдун, больше внушаешь доверия, но меньше, чем за полторы тысячи, не соглашайся.
Через час с небольшим Ванька вернулся, размахивая листком бумаги, где значилось, что за укладку телефонного кабеля студенческому отряду полагается получить две тысячи восемьсот семьдесят рублей пятьдесят четыре копейки. Но почему именно такая сумма, с точностью до последней копейки, а не другая, до поры-до времени оставалась загадкой за семью печатями. Ни одна счетная машина и ни один яйцеголовый бюрократ не смог бы объяснить этого. И еще… Какая такая причина не позволила местному начальству вырыть траншею всего за две бутылки шнапса? Разве не выгодно это для хозяйства? Да, конечно, но в этом случае начальство не получило бы пол-ящика того же армянского коньяка, что и тракторист.
- Вот это да-а-а! Но ведь там же коммунисты! Цвет народа, совесть и честь эпохи! - Отряд пережил небывалое потрясение.
- А что, коммунисты-ленинцы не люди, что ли? Между прочим, они даже гадят, как обычные люди. - Отреагировал Никита Арнст.
- Командир, четыре плитки шоколада бухгалтерии и две бутылки армянского коньяка начальнику и его заместителю, как талантливому руководителю процветающего социалистического хозяйства. Это кроме того пол-ящика, о котором мы говорили. Внесешь расходы в графу «Подкуп должностных лиц». Пусть комиссар сбегает в магазин и принесет названные вещественные доказательства. Я только что дал обещание и не хочу, чтобы за нами тянулась слава трепачей. И не забудь о брезентовых рукавицах.
Впереди оставалось еще четыре-пять дней. Отрядовцы отдыхали, играли в футбол, ловили рыбу. В тот же день, к вечеру, пришла незнакомая женщина и спросила, есть ли среди них в отряде художники. Получив утвердительный ответ, она попросила сделать памятник ее мужу, погибшему недавно. Она рассказала, что во дворе ее дома есть гранитные плиты и брусья, из них надо бы выбрать плиту, которая подойдет для этого, высечь текст, написанный ею, и установить на могиле. За эту работу она обещала выплатить им такую же сумму, какую они получили за траншею.
В пожарном гараже ребята нашли зубило с победитовым острием и молоток. В тот же день, прямо во дворе дома заказчицы, высекли на гранитной стеле текст, какие высекают на всех памятниках усопшим всюду, в любой стране, установили на могиле погибшего водителя и получили оплату. На следующее утро пожаловала другая женщина и попросила чуточку повернуть памятник вокруг вертикальной оси и добавить на постаменте лежачий брусок такого же гранита, как бы подпирающей стелу. А на бруске высечь ее имя. Получилась уже композиция. После чего расплатилась половиной стоимости памятника. Ребята мигом выполнили пожелание женщины, а та рассказала им, что погибший был лихим, самым лучшим шофером в округе и любил только ее, а не жену свою, эту толстую жирную корову, на которую не обращал никакого внимания. «Кстати, - продолжала она дальше, - она всегда была такая, даже, когда мы учились в школе».
- А женился на ней Мотька, стало быть, Матвей, только из-за того, что родители ее были местными богачами. Вон, стоит их дом, с резными окнами, башенками и другими финтифлюшками. Отец ее ездил куда-то на рыбалку и привозил больших осетров, выдавливал икру и продавал в тонюсеньких конусах, свернутых из фольги. Толщина конусов не больше детского указательного пальца и такой же длины, а продавали по десятке за штуку. Все знали об этом. Приезжал даже участковый, проводил у н их в доме несколько часов и уезжал с оттопыренными карманами и красной мордой.
Однажды отца ее все же замели. Он отсидел полтора или два года и вышел. И продолжал заниматься тем же. Правда, больше не попадался, а торговал где-то в другом месте. А корова эта закончила медицинское училище аж в Челябинске и работала в больнице. принимала младенцев, то-есть, стала бабкой-повитухой. После одного случая, когда младенец родился покалеченным, а мать осталась инвалидом, она не работала, вышла замуж за Мотьку, а он на второй день прибежал ко мне и так было все время, пока не случилось это несчастье.
Отряд стал свидетелем нешуточного поединка двух женщин и их нешуточных страстей. Вечером того же дня, как и на следующее утро снова приходила законная жена и просила сделать все по своему, а любовница упорно гнула на свой лад. В начале этого противостояния они только переругивались и оскорбляли друг дружку. Позже дело дошло до драк. Они с остервенением и нечеловеческой яростью били по лицу одна другую и вырывали клочья волос. Последние два дня перед отъездом отряда ни та, ни другая не приходили и ребята почувствовали что-то неладное. За сутки до поезда командир с комиссаром проходили мимо кладбища и увидели, что обе женщины сидят у памятника своему возлюбленному, обнявшись, и обе плачут. На столике перед ними бутылка начатой водки с закуской и два стакана.
Так, или примерно так, с небольшими вариациями, порой на грани дозволенного, студенческие отряды страны зарабатывали себе на долгий период занятий, до следующей весны. Другая часть молодежи, не студенческая, до самой пенсии, а то и до конца жизни, обязана была работать круглый год, круглый год платить подоходные налоги, налоги за бездетность и петь осанну «родной партии» без всяких льгот. С неунывающим оптимизмом студенты выполняли летние строительные работы, с шумом и грохотом набивались в своих аудиториях, а раз или два в месяц посещали чебуречную. Чтобы съесть немыслимое количество чебуреков, утрамбовав съеденное десятком бутылок «Жигулевского», без всяких последствий для своего тощего брюха.
х х х
А пока, жизнерадостные молодые люди знакомились со степным поселком, обстановкой и коровником, существовавшим только в их воображении и на чертежах. Вечерами, после работы, скашивали траву за огородами и выравнивали поле для футбола. Как-то ребята вернулись с работы. Они быстро поужинали и выбежали на улицу, чтобы до заката солнца успеть погонять мяч.
От резко открывшейся двери всполошились куры, повзлетали вверх, а крылья одной из них больно хлестали Ваньку по лицу. Он успел схватить клушу и, сбегая по ступенькам, мгновенно повернул ее вокруг оси клюв-хвост. В этом случае куры моментально засыпают. Ему это было известно раньше, затем, взяв палочку, коснулся ее клюва, будто фокусник, и уложил на землю. Люди, подобные Ваньке, нашпигованы множеством таких знаний, которые в обыденной жизни не приносят своим владельцам особой пользы, разве что доставляют лишние хлопоты, а порой и недоразумения. Куры истерично кудахтали и продолжали ошалело носиться взад-вперед по двору, хлопая крыльями, теряя пух и перья. Только петухи в этом бедламе держались с достоинством, высматривая, на кого бы ринуться в атаку.
- Ловите и несите остальных! - Скомандовал Ванька ребятам.
- Что ты с ней сделал? Свернул шею? - Допытывались они.
- Тебе баба Маня руки-ноги поотрывает за это! - Мрачно пообещал вещун из его команды, усевшись перед ним на корточки. - А что ты будешь делать с ними потом? Жарить?
- Давай, быстро! У меня нет времени! - Деловито распоряжался Ванька, и ребята добросовестно гонялись за клушами и приносили ему на казнь, как они думали, продолжая задавать свои дурацкие вопросы. Двор гудел от шума и гвалта.
- Ну, ты и живодер, Иван! Как ты это делаешь? Я тоже хочу попробовать. Можно?
- Тебе? Нет, тебе нельзя!
- А тебе можно?
- Не просто можно, положено! А вот тебе, разве что, если орбита созвездия Семи Алмазов сойдется с линией твоей судьбы… Однако, пока этого не наблюдается. А посему, тебе оказана честь ловить клуш. Давай, вперед!
- Тебе не жалко их, Иван? - Не унимались ребята. А на Ваньку смотрели глазами, расширившимися от ужаса. Еще бы! Столько времени они знают Ваньку, своего старшего, вроде бы неглупого и доброго человека, к тому же бывалого, а тут он, оказывается, вон какой! Жестокий и безжалостный живодер! Только крестьянский сын Пашка Егоров был спокоен и так же спокойно выполнял
Ванькины распоряжения. Ему приходилось видеть не только драмы, связанные с клушами. По его рассказам, в зимние каникулы, он ходил с братьями на охоту на крупных зверей. И дома он не однажды видел, как забивали скот с наступлением холодов.
- Рядышком, на земле, лежало не менее дюжины бабкиных несушек, без каких-либо признаков жизни. Увидев художества своих постояльцев, баба Маня схватила метлу и с неожиданной легкостью бросилась к ним, честя их распоследними словами. Помощники мигом разбежались, а Ванька принялся делать обратную процедуру, все так же касаясь палочкой к куриным клювам и они, одна за другой, отряхиваясь, отбегали от него.
«Воскресив» последнюю несушку, он поднялся с корточек. Перед ним стояла скалоподобная баба Маня, опершись на метлу и смотрела на его левое ухо округлившимися глазами, что-то беззвучно бормотала и мелко-мелко крестилась. Было похоже, будто она не знает, что и подумать. Из-за угла дровяного сарая, поверх сгрудившихся поросят, выглядывали любопытные глаза Ванькиных гвардейцев.
Глаза эти жаждали пляски бабкиной метлы по Ванькиной спине.
Однако они, как и баба Маня, своими глазами видели, как от взмахов Ванькиной палочки клуши. которым только что свернули шею, вскакивали и, как ни в чем не бывало, ходили теперь по двору и клевали там что-то. Таким образом, надежды ребят на зрелище Ванькиной экзекуции, не сбылись. По необъяснимым причинам баба Маня не осмелилась на это.
К бабы Маниным достоинствам ее квартиранты относили умение обругать матом кого угодно, невзирая на лица, правда, она тут же крестилась и просила Господа Бога помиловать ее за «конфузию» и отпустить ей грехи. Квартиранты временами провоцировали ее на это, чтобы еще и еще раз послушать, как разразится громом баба Маня, а позже, на стройке своего коровника, рассказать остальным и посмеяться. Подруги от нее тоже не отставали. Все они были наделены страстями сверх меры. Страсти эти находили выход во всем их быте, в привычном, казалось бы, ежедневном труде по уходу за домашними животными, за огородом, да и в отношениях с окружающими. Однако их ругательства не унижали людей и звучали не оскорбительно, так как в них не было злобы, адресовались кому-нибудь в третьем лице и содержали в себе элементы деревенского озорства и грубоватой иронии.
Вечером следующего дня, вернувшись с работы, они застали свою хозяйку в обществе двух старушек. Они о чем-то говорили и временами поглядывали на ребят. Было видно, что они явно говорят о них и говорят неспроста.
- Мойте руки и идите ужинать, а ты, Ваня, останься, они к тебе. - Распорядившись таким образом, баба Маня ушла накрывать на стол, а Ванька подумал, что старушкам понадобилось что-нибудь отремонтировать, дров наколоть там… Или выкопать яму, на худой конец. Местные жители, в особенности пожилые, были уверены, что на более серьезные работы скубенты не способны. Им, дескать, нельзя доверять даже пасти телят или овец. Оказалось, что Ванька ошибся. Они пришли не за этим.
х х х
Бабка, та, что в черном и повыше, принялась рассказывать Ваньке, как у нее, вот уже около двадцати лет болит печень, что внук, большой воинский начальник, в чине капитана, возил ее в Караганду, и в Алма-Ату. Как через год поехали они аж в Киев, к какому-то знаменитому профессору. Он еще с важным видом целую неделю осматривал ее, обстукивал, обслушивал и ощупывал, заставлял раздеваться. «Страмотиш-ш-ши-то какой я натерпелася тогда, не приведи Господи! - Сокрушалась бабка, качая головой. - Кровь брали, заставляли сдавать анализы. И никакого облегчения, все впустую. Здря
только время потеряла. А сколько денег истратила, хозяйство и дом без присмотру оставила. И все это время была, будто в степи, поговорить не с кем».
- Еще через год повезли меня в Ленинград, в Военно-Медицинскую Академию. Название-то какое! Почти неделю мы жили с внуком в офицерском общежитии, а может, это была гостиница для военных, среди молодых офицеров. Эти молодые люди день и ночь пьянствовали. Стены там тонкие, двери разбитые, все слышно, даже звон стаканов и пьяная брань из соседних комнат. Раньше я думала, что армия - это закон, строгий порядок и железная дисциплина. А там, не лучше, чем в самом захудалом колхозе. Я даже не верила раньше, когда слышала такое.
Измучилась без сна, пока внук не нашел мне комнату у какой-то пожилой женщины, моей ровесницы. Она даже ходила со мной к врачам в Академию, готовила мне обеды и водила по магазинам. Я очень благодарна ей. Дай Бог ей здоровья.
- И вот, даже там не смогли мне помочь! Что у меня осталось в памяти, так это бесконечные ожидания в прохладных коридорах Академии, да огромные толпы больных, ожидающих своей очереди, пока внук мой ходил по кабинетам профессоров. Так что, на мой взгляд, между Военно-Медицинской Академией в Ленинграде и медицинскими учреждениями Караганды, Киева или нашей районной больницей нет никакой разницы. Видишь, какие коврижки выпеклися? Печенка моя, как болела, так и болит, хоть ложись и помирай.
- У внука заканчивался отпуск, и мы вернулись домой. - Подытожила она грустную повесть о своих скитаниях, перебирая на столе ворох рецептов, бумажек и умозаключений, написанных неряшливым почерком медицинских светил.
Ваньке показалось, что свое разочарование докторами-светилами бабка стеснялась высказывать открыто перед малознакомыми людьми, тем более, молодыми. Поэтому вначале она говорила сдержанно,
аккуратно подбирая слова. Было видно, что дается ей это непросто. К концу своего рассказа бабка то ли освоилась, то ли ее захлестнула обида за свои бессмысленные и бесконечные мытарства по кабинетам специалистов в больших городах страны, она дала волю своим чувствам и стала отзываться о докторах и профессорах без всякого уважения, не стесняясь сильных выражений. Заскучавший было Ванька слушал теперь пациентку с огромным интересом, едва сдерживая улыбку. То здесь, то там в ее речь вплетались слова и целые выражения из лексикона уличной шпаны НЭПовских времен.
Теперь Ванька знал, к примеру, что тамошние профессора, это просто дешевка и фраера, место которым - у параши. Ванька готов был испустить вопль восторга, однако ему стоило огромного труда, чтобы не выдать своего состояния. Потом он прислушался с удивлением, отчего это не слышно никаких звуков из большой комнаты, где ужинали ребята. Ни разговоров, ни звона тарелок и ложек. Тут он увидел, что дверь в большую комнату приоткрыта, а ребята, стало быть, слушают бабкины шедевры.
А отрядовцы, повстречав отныне где-нибудь бабку в черном, приветствовали в изысканных поклонах, а саму ее называли «бабкой с печенью», которая видела живых фраеров у параши. С жаром в тысячу градусов, с которым «бабка с печенью» высказала сегодня свое отношение к профессорам и людям в белых халатах, происходило, когда она чувствовала поддержку бабы Мани или своих подруг, а чаще в их присутствии. В этих случаях знаменитостям и светилам доставалось на всю катушку. Мимика, даже незначительные реплики и оценки у нее звучали убедительно, несли в себе потрясающий саркастический заряд. Во время своего рассказа она пристально всматривалась в глаза Ваньке, будто боялась, что он раздумает и откажется лечить ее, а может, хотела внушить ему силу и уверенность? Этого никто не знает.
- Сколько вам лет? Шестьдесят четыре? Так что же вы хотите? Старость не лечится. Медицина пока бессильна в борьбе со временем. - С глубокомысленным видом изрекают они, будто не видят, что их пожилые пациентки и сами это знают. Такие слова, насколько жесткие, настолько и безнравственные, звучат налево и направо.
Неужто у тебя, человека, по какому-то недоразумению чиновников от науки присвоившим тебе звание лекаря и доверившим лечить людей, нет элементарного чувства такта? Ты, сукин сын, отнял у этих пожилых женщин последнюю надежду! Хорошо, если они не поверят тебе и обратятся к кому-то другому… Что и произошло в нашем случае.
х х х
С самого начала бабкиного рассказа Ванька настраивался сказать ей, что она пришла не к тому человеку, что у них в отряде есть профессиональный врач, Лида, к ней, дескать, и нужно обращаться. У них действительно, отрядным врачом была Лида, выпускница Первого Медицинского Института, который она только что закончила и жажда целительства бурлила в ней через край. А тут такие неудачные пациенты! Редко когда обработает ушиб или царапину йодом, а иногда, для разнообразия, зеленкой и намотает бинта с теннисный мяч.
Лида в таких случаях настаивала, что крайне необходим постельный режим, иначе может наступить осложнение или, не дай Бог, начнется гангрена. Пациенты делали движение, чтобы уйти, тогда она начинала удерживать их за руки и упорно настаивать на своем. Когда не помогало и это, она принималась уговаривать ребят с полными слез глазами, что-то там петюкала об анализе крови, мочи и кала. Все напрасно! Изверги бесчеловечные! Они выходили от нее и тут же сдергивали с пальца кокон и выбрасывали. Да и какие могут быть болезни, кроме поноса или мандавошек у студентов, с желудками, способными переварить бетон и мускулами годовалых пантер? От отсутствия практики обиды на судьбу она принялась лечить деревенских кошек от разных надуманных болезней. Отныне эти симпатичные твари, завидев ее, будто от чумы шарахались в сторону и прятались до темноты в ковыльной степной траве. Все знали об этом и потешались, рассказывая друг другу о кошачьей докторице.
Итак, бабка ждет ответа. Она пришла с очень большой надеждой, может быть, последней. Если Ванька откажет, для нее наступит опустошение и примирение со своей участью, а это, как затмение солнца для нее. Отказать, значит жестоко и несправедливо отнять у нее надежду и убить веру. Природу ее надежды и появление у бабы Мани Ванька вычислил быстро. Это баба Маня с ее клушами представила его, Ваньку, как колдуна и чародея! Еще бы, свернуть шею курам и тут же воскресить их! Что это? И что может быть убедительней? Так же быстро он прокрутил возможный ход высокоученого целительства Лиды. Этих: «Раздевайтесь, одевайтесь, не ешьте жирного, копченого и жареного, больше радостных эмоций»! - Бабка наслушалась в больших городах и потеряла веру в возможности врачей. Для нее врач, профессор или амбулатория, теперь звучат вроде матерного слова, во всяком случае, не выше пастуха или скубента, эта публика хоть пользу какую-то приносит
В голове у Ваньки родилась идея, а если точнее, идея-озорство, построенное на силе самовнушения человека, что широко используют колдуны, шаманы и мошенники, а еще психиатры. Говорят, сила самовнушения женщин, а особенно в деревнях, молодых и старых, их неодолимая вера в магию неизвестного и непонятного, не поддается описанию. Что там говорить о деревенских жителях, если даже просвещенная часть человечества верит в привидения, барабашек, в магию светил и чисел!
Ванька не раз читал в газетах и слышал по радио о том, что во многих западноевропейских странах, и в особенности в США, стало модным среди политиков и хозяйственных руководителей обращаться к гадалкам, знахарям и неукоснительно следовать их рекомендациям. К Джуне, например,
обращались наши высокие партийные бонзы, включая Брежнева. Об этом тоже не раз писали в газетах, Ванька, как и его сокурсники со сверстниками, считали, что все решения государства и партии принимались гадалками от их имени. В стране, особенно в среде молодежи, ходили едкие анекдоты об этом и громоподобный хохот перекатывался от польской границы до берегов Тихого Океана.
Всем известно, что не только обычные люди, для которых знания не являются руководством в планировании своего будущего, подпадают под власть предсказателей, хиромантов и мистиков. Теперь и сверхмощные вычислительные машины загружены математическим моделированием будущего мироустройства на пять, на десять и на пятьдесят лет. Экономика, военная промышленность и сфера интересов крупных монополий и государств вытеснили из этих моде лей творение Господа Бога, человека.
Об этих моделях пишут и говорят на всех углах, по радио и телевидению. Постепенно люди, наделенные властью, как и остальные, начинают верить им и, помимо воли, подталкивают свою жизнь и жизнь окружающих людей, как и своё, как и их будущее к предсказанным картинам развития событий. Так происходят на Земле войны, эпидемии и, возможно, некоторые природные и неприродные катаклизмы.
Страх перед Неведомым рождает веру в это самое Неведомое и Могущественное, которое проявляет милость и доброту к тем, кто чтит и помнит Его в своих молитвах. Вера в чудеса исцеления или во что-то потустороннее, доходит у них до уровня первобытной наивности. А оказавшись в ирреальном мире, мире грез, придуманных ими же, и поверив им, они начинают меняться, избавляясь от недугов или приобретая их, в зависимости от того, чему они поверили и насколько сильна эта вера.
От Ваньки старушки не услышат ни одного слова о своей болезни, о том самом «Нечто», ставшем причиной случившегося с их здоровьем столько времени назад. Это настолько само собой разумеющееся, что он и не говорит об этом с кем бы то не было. А как он будет лечить и чем поить -
это дело десятое. Они просто предполагают наверняка. Что он видит их и их болезни насквозь и знает, как с ними справиться. Они с бабой Маней сотворили себе целителя и знают, что он их вылечит. Это теперь вроде неизбежного, вроде естественного предопределения. Эти три старушки так решили, даже не отдавая отчета в нелепости своих рассуждений и поступков - тем выше сила их убеждения.
С этого момента они уже начали избавляться от своих недугов. А он, Ванька Есугеев? А Ванька Есугеев в этой грандиозной мистификации всего лишь символ, фетиш, который они время от времени хотят видеть, чтобы поддержать в себе эту придуманную веру.
Ванька принял строгий и неприступный вид, одновременно напустив на себя флер отреченности и гнусаво-потусторонним голосом провещал: «Приходите завтра, в это же время». Сказал, будто отрезал, будто всю жизнь только этим и занимался. Ему даже самому понравилась монументальность и величие, с какими прозвучали его слова. Бабка, что с печенью, развязала узелок, который держала перед собой обеими руками и стала доставать оттуда и ставить на стол: бекасик водки, кусок сала, величин6ой с ладонь, четыре яйца, сваренных вкрутую, горбушку пшеничного хлеба, испеченного на хмелю и три рубля. После этого она распрощалась и торопливо удалилась, сославшись на домашние дела.
х х х
В тот день после работы ребята вернулись чуть раньше и Ванька успел приготовить чайник коричневато-зеленой жижи, вскипятив принесенные цветы на плите, затем процедил через марлю и подсластил сахарным песком. Дальше нововылупившийся целитель и знахарь рассуждал следующим образом: старушки страдают от разных болезней, значит и лекарства должны быть разные и отличаться чем-то одно от другого.
Лучше всего, чтобы это отличие бросалось в глаза, хотя бы цветом, к примеру, чтобы исключить со стороны старушек всякую возможность сомнения. В процеженную ароматную жидкость Ванька слил остатки из двух вчерашних бекасиков и наполнил два стакана для своих пациенток.
Потрясающий запах цветов и полыни, перемешавшись с запахом спирта, волнами прошел по дому. Ванькины подопечные с любопытством крутили носами и без конца спрашивали, что еще он добавил в чайник. А Ванька… Каждый раз, когда ребята донимали его своими дурацкими вопросами, он напускал на себя отрешенный вид и устремлял взгляд в бесконечность. Баба Маня в страхе начинала говорить шепотом и прогоняла их.
В том, что это лекарство, никто не усомнится, однако у них одинаковый цвет, а Ванька хотел, чтобы два стакана, наполненные для двух старушек, у которых разные болезни, отличались друг от друга. И, чтобы добиться этого отличия, он добавил во второй стакан немного процеженного чая. Вот теперь все! Получилось то, что надо. Ванька Есугеев изобрел два вида лекарства! Ур-р-р-ра-а-а!!! - Вопил он и вопили его ребята, хотя не очень понимали , что случилось. Строгая баба Маня принялась размахивать веником над их головами и вопли утихли.
Летом в деревнях дверей не закрывают и бабки вошли без стука и звонков. Первой, что с печенью, Ванька показал пальцем на стакан с зеленоватой жидкостью и строгим голосом велел выпить, что она и сделала. Затем развернула завязанный узлом платок, вынула «тариф» и аккуратно поместила на столе. После этого она распрощалась с ними. Теперь подошла бабка с клюкой и Ванька дал ей выпить второй стакан. Она, как и бабка
с печенью, тихонько развязала свой узелок, так же тихо поставила на стол его содержимое, как-то виновато и еле слышно простилась и незаметно растворилась за дверью.
- Бедные бабушки! Неужели они и в самом деле думают, что какой-то занюханный скубентишко Ванька способен вылечить их? - Буквально так воскликнула Лида в разговоре с девчонками, когда ребята рассказали им, как баба Маня и Ванька приступили к лечению больных старух. Когда Ванька увидел, что эти две старушки и в особенности, баба Маня, придают такое серьезное значение началу целительства, он почувствовал себя чуть ли не преступником. И даже в таком унизительном состоянии не представлял, сколько
мороки и сколько потерянного времени придется ему пережить, когда все остальные ребята и девчонки будут абсолютно свободны, когда они, счастливые от предстоящего отдыха, поедут на рыбалку на целых два дня, или будут самозабвенно гонять мяч за огородами и тискать девчонок на танцульках. Однако, Рубикон пройден! Ему следует быть спокойным и холодно-неприступным, строгим и уверенным, иначе, кто поверит его потугам?
Ребята как-то рассказали Ваньке, что, когда подходит время поить лекарством его пациенток, баба Маня мигом прячется в большой комнате, или выскакивает на улицу. Все три старушки считают, что большинство человеческих недугов случается от сглаза завистливых и злобных людей и вылечить пострадавших может только тот, кто сглазил , или человек, обладающий более сильными чарами. А лекарство, даже самое целебное, может из-за воздействия дурного глаза, превратиться в свою противоположность.
Теперь Ванька понял, почему, не успев спрятаться и, оказавшись рядом, баба Маня закрывает глаза или отворачивается. Так же поступала и каждая из старушек. Это лишний раз служило подтверждением, какое большое значение придавали они колдовским чарам
своего целителя. И сейчас, когда его первая пациентка подходила к столу, баба Маня вмиг исчезла за дверью. Потом, когда стаканы будут осушены, она войдет, как ни в чем не бывало, и будет заниматься своими делами и разговаривать с подругами. Они не считали себя ведьмами, и с возмущением отвергли бы, услышав в свой адрес, что у них дурной глаз. Это они делали на всякий случай, потому как сглазить может любой, о чем известно всем.
В первое время целительству мешали отрядные девчонки. Весь отряд знал об этом по рассказам Ванькиных подопечных, которые обрисовывали то, что происходило в доме бабы Мани с дополнениями и украшениями, так что каждое посещение пациенток превращалось у них в сеанс мистификации. Правда, не летали мертвецы в простынях и не видно было леших с бабой Ягой. Каждый раз, когда подходило время поить бабушек, гурьба девчонок под каким-нибудь предлогом вваливалась в дом и пялила глаза на Ваньку, на бабу Маню и на бабку с клюкой, которая особенно понравилась им. Это продолжалось до тех пор, пока баба Маня не прогнала их метлой и не запретила появляться больше.
х х х
С этого дня у бабы Мани в корне изменилось отношение к Ваньке и его воинству.
Раньше она не миндальничала с ними, считая их людьми несерьезными, точнее, не самостоятельными. Даже Ваньку, выступавшего в роли дядьки своих «шпитонцев» и, по их определению, человека пожилого, могла поставить на место и за не снятую во-время обувь, и за плохо вымытые руки за столом.
До приезда студенческого строительного отряда она считала, что что скубенты - люди многознающие, даже чуть-чуть ученые, поэтому была очень высокого мнения о них. А тут она увидела, что они, после тяжелой работы, скачут по степи за мячом и «грегочуть, что твои жеребцы», на всю округу, вместо того, чтобы по-человечески отдыхать и не тревожить спящий поселок.
- А девки-то, Нюрка! Девки теперь ни в чем не уступают этим засранцам! Мало того, что в штанах на людях, так они тоже бегают по полю за мячом и вопят до темноты.
Мы в их возрасте уже держали на руках по три-четыре младенца и во-всю тянули бабью долю! Конец света, Нюрка, конец света! - Не переставала причитать баба Маня. «Во времена нашей молодости, дескать, и мы были лучше, и все было прекрасно»! - Вечная песня всех поколений людей. Одним словом, она была глубоко разочарована в ученых людях, как и в новых нравах, до того момента, когда увидела своих несушек, воскресших
от прикосновения Ванькиной волшебной палочки.
Теперь она обращалась к нему на «ВЫ», отчего-то перестала называть по имени, а когда говорила что-нибудь о нем, произносила полушепотом «ОН». Об этом, как и о Ванькином возросшем авторитете среди старух и стариков с непередаваемым юмором рассказывали его подопечные, они же донесли все это до ушей отряда.
Отныне даже с ними баба Маня обращалась спокойно, ежовые рукавицы ее разжались, не кололи и не душили, как прежде, страшная метла больше не взлетала над их головами, так что по дому и по двору они передвигались, опираясь на всю ступню. Лида, отрядный врач, называла его обидным прозвищем, правда, длинноватым, но не менее саркастичным: «Деревенский знахарь по старушечьим болезням». Девчонки величали
Ваньку «колдуном – патикарошем». Аптекарош – это аптекарь, означающее лекарь. А в народном произношении «патикарош». Так объяснил Тамаш Ихарош, студент-ЛИСИец из Венгрии, которого перетащил на лето в университетский строительный отряд Ванька Есугеев. Отрядовцы быстро привыкли к прозвищам, как и сам Ванька.
Через полтора-два десятилетия, когда ребята вспоминали то стройотрядовское лето, Пашка Егоров насчитал шесть или семь прозвищ. Сам Ванька утверждал, что их было только четыре и они не отличались таким уж большим остроумием или оригинальностью.
К примеру, что остроумного в «летинаре» или в «коновале»? Однако, они были добродушны, не оскорбляли, а потому он никак не реагировал на них. Ко всему прочему, они хорошо отражали то, как отрядовцы относились к Ванькиному лицедейству.
Наиболее живучими из прозвищ оказались Колдун-скубент и Летинар, означавший, должно быть, ветеринар, придуманный отрядным кустарем-острословом и другом детства Ваньки, Никитой Арнстом .
Сколько они знают друг друга, а знают со школьных времен, когда жили на Енисее, в ссылке, столько и смеются один над другим, подзуживают, подкалывают и придумывают прозвища. Не важно, разговаривали они с глазу на глаз, по телефону, они одинаково честили один другого, издевались, и привыкли к такому положению дел. Один из них поймал двухкилограммового леща и подходит к костру так, чтобы друг увидел его добычу. А тот с интересом рассматривает засохший стручок какого-то растения и делает вид, будто сделал открытие века, старательно отворачиваясь от рыбины в сторону. Точно
так же повел бы себя и другой.
Обращаясь один к другому, они произносят что-то вроде «жопа с ушами», а прощаясь, говорят: - «проваливай»! Если кличка Летинар имела хождение в отряде, то среди деревенских жителей за Ванькой закрепилось авторитетное прозвище «Колдун - Скубент».
У Ваньки было еще одно, непривычное для русского уха прозвище, о котором скользом говорилось чуть раньше. Это «патикарош», приклеенное к нему венгерским студентом Тамашем Ихарошем. Тамаш поехал с отрядом стараниями Ваньки, чтобы совершенствоваться в русском языке. Он собирал все, что было смешно, в первую очередь, анекдоты о политических деятелях, о военных и спортсменах. Сносно говорил на русском , однако грамматика у него была чудовищная, что было естественно, и донимал Ваньку просьбами прочесть написанное и показать, какие ошибки он допустил.
По рассказам Тамаша, такое прозвище было у венгерского скрипача – цыгана, музыка и игра которого исцеляли от многих психических заболеваний, возвращали душевное равновесие и даже возвращали душу одиноким и страдающим, потерявшимся в нашем огромном и безжалостном мире. Однажды, случайно, Ванька попал на концерт этого музыканта в летнем театре Измайловского сада и слушал «Цыганские напевы» Пабло Сарасате. Более красивой и волнующей игры ему не доводилось слышать.
Дольше всего Тамаш не мог понять смысл двух слов: «мудак» и «спанталыку».
А с правописанием второго была просто беда. Кто-то из ребят объяснил Тамашу, что мудак - это изысканный комплимент молодой девушке. После этого каждый раз, когда он оказывался в обществе девушек, оттуда раздавался взрыв хохота. Когда его посещало настроение, он декламировал ребятам озорные и матерные стихи Матэ Залки, в собственном переводе. Все лето, в каждую свободную минуту он вкалывал по языку и сделал потрясающие успехи. Отныне он писал и говорил на русском не хуже среднего студента Советского ВУЗа. Для будущего инженера-строителя очень даже отличный результат. В камере хранения общежития ЛИСИ у него покоились два вместительных чемодана и большая картонная коробка с собранными им анекдотами с его комментариями, и множеством смешных стихотворений самого Тамаша на двух языках.
Во время учебного года чемоданы с коробкой лежали у него под кроватью и раз в неделю он обязательно копался в них, сортировал по темам, по жанрам, корректировал тексты и дополнял их, если надо было, новыми комментариями. Не раз он рассказывал, что прародина венгров - это Гобийские пустыни и степи, Прибайкалье и Юг России.
С отрядным врачом Лидой, в общем-то нормальной девчонкой, с самого начала у Ваньки сложились натянутые отношения. Она не упускала случая, чтобы уколоть и поиздеваться над его целительством и пациентками. Причину такого отношения он понимал, понимал и отряд. Все теперь вволю посмеялись, поиздевались и напридумывали ворох всяких прозвищ. Они, как и сам Ванька, понятия не имели, чем больны старушки, пока те сами не рассказали в доме бабы Мани, однако все вместе они точно знали, как и чем можно их вылечить. По этой причине каждое утро, по пути к коровнику, вдоль ручья, они успевали нарвать полные карманы цветов, листьев и корней. Отрядовцы быстро нагуливали аппетит из-за темповой и тяжелой работы. К тому же возраст у ребят такой, когда они могут съесть больше, чем просто много, а потому бабушкины «тарифы» пришлись очень даже к месту - половину их съедали перед обедом, а половину после работы, уже в автобусе, по дороге домой.
Пройдет много лет и девчонки , многие из них под другими фамилиями, будут вспоминать, что в то отрядовское лето они чудовищно много ели, однако все были стройными, а ребята мускулистыми. Жители поселка , встретив их на улице, здоровались с ними, кланяясь, ребята отвечали тем же
Один из Ванькиных подопечных, Пашка Егоров, теперь уже второкурсник филфака университета, поехал с отрядом впервые. Ему нравилось все. И то, что они все вместе строили коровник, и вид бескрайней степи, и даже довольно жесткая отрядовская дисциплина. Загоревший, неутомимый в забавах, играх и на стройке, мало теперь походил на того подростка, каким он высадился из автобуса совсем недавно. Пашка Егоров и в университет поступил, когда ему не было и шестнадцати. Не в меру развеселившийся «шпитонец», то-есть, питомец, как в «Беспризорниках» Шишкова, пристает к своему пастырю:
- Вот ты, Ванька, самый яйцеголовый из всех отрядовцев и много знаешь, вроде философа-курощупа. Правда ведь?
- О чем это ты, блохастенький?
- Так вот. Скажи, в каком слове русского языка встречается подряд шесть согласных? Ну как, слабо?
- Что-то многовато, Два согласных, ну, три, еще куда ни шло. А шесть - это чересчур.
Пожалуй, я - пас.
- Ты - пас, или не знаешь?
- Ну, хорошо, я не знаю.
- Все слышали? Он не знает! Так вот, это слово - ВЗБЗДНУТЬ! Эх ты, а еще пастырь!
В школе, на втором этаже, ребятам отвели просторное помещение, чтобы они могли собираться вместе для обсуждения важных дел или просто на чаепитие с анекдотами и танцами. Накануне этих самых чаепитий помещение, стараниями девчонок, начинало блестеть и сверкать, поднимая в них праздничное настроение. На одном из таких вечеров Светка, девушка Пашки Егорова, показала движения и повадки животных. Стоило попросить кому-нибудь, какого зверя или птицу он хотел бы увидеть, как Светка тут же изображала названное животное. Делала это она неожиданно остроумно, коротко, буквально двумя-тремя движениями, а дальше зрители додумывали это животное.
Не так мастерски, но так же узнаваемо, она копировала звуки, издаваемые ими. Даже таких могучих тяжеловесов природы, как слонов и носорогов она умудрялась изобразить узнаваемо. Это при ее-то воробышкином весе! Отряд выл и стонал от восторга.
Однако, коронным номером у нее был суслик и она показывала его с особой любовью, в течение полутора-двух минут, нигде не повторяя какого-то движения дважды. Среди рева восторга и хохота отряд без конца просил Светку показать этот номер еще и еще. А к самой Светке отныне прочно приклеилось прозвище «суслик». По этой причине, или по другой какой-то, Пашка полюбил Светку. Теперь он не отходил от нее ни на шаг. В каждую свободную минуту они сидели на жердях ограды, будто воробьи и бесконечно смотрели друг на друга, держась за руки и молчали. Стоило Светке обронить что-нибудь, как Пашка мгновенно соскакивал на землю, поднимал и подавал ей. Кажется, она порой злоупотребляла этим. Девчонки отряда говорили друг дружке, что Пашке нравится именно это и ничего больше. Ленка Пономарева вспомнила что-то…
- Помните, мы ездили на рыбалку на степное озеро? Нас, несколько девчонок, назначили чистить картошку, лук, все необходимое для супа. Мы сделали это, вымыли котел и пошли на озеро мыть ложки и миски. Для переноски тяжести к нам приставили двух младшекурсников Пашку Егорова и Витю Свистунова. Мы быстро вымыли посуду и решили искупаться. Внезапно на меня нашло какое-то дикое озорство. Я вынула сиську и поднесла ко рту Пашки. «Хочешь молока»? - Говорю я ему. А он покраснел от стыда и едва устоял на ногах. С тех пор он за версту обходит меня.
- А Светка знает об этом?
- Нет, она не видела. В это время она уединилась в кустах.
Это - не это, нравится - не нравится, тем не менее, будто в библии, Пашка «прилипнул» к Светке, своей будущей жене, позже, на четвертом курсе, они родят дочку, образовав таким образом, семейную ячейку советского общества.
Светкина пародия-пантомима на водителя автобуса тоже пользовалась успехом и стояла на втором месте после «суслика». Посмотреть ее представления приходили и деревенские жители, узнавали в них друг друга и заходились в хохоте вместе с ребятами. Девчонки недолюбливали водителя автобуса. Поэтому, увидев его в Светкином представлении, стонали от злорадного упоения вместе со старушками, а «Покедва», случайно оказавшись свидетелем, никак не отреагировал и даже не обратил внимания, как показалось отряду. Конечно, разве мог он снизойти до игр каких-то глупых студентов? Так же не понравилось Светкино лицедейство бабе Мане и ее подругам. Они впервые посмотрели на себя, на свои привычки, как бы со стороны и увиденное не принесло им радости. Отныне большинство их осерчало на Светку-суслика, а позже и на остальных девчонок отряда. Что бы теперь ни показывала Светка, им казалось, что девчонки издеваются над ними и, естественно, не оставались в долгу. Одна только бабка с клюкой не обижалась на н их и была с ними приветлива по-прежнему.
- Милая Светка, милый воробышек, тебе бы на сцене выступать. К чему тебе эта скучная история? Дуй в артистки! Будешь изображать сусликов на сцене, в кино. Людям радость, а тебе - хлеб. Смотри, как твои озорные выходки нравятся всем! В особенности детям! Они полюбили тебя и все теперь хотят быть сусликами. А ты училась, чтоль, на артистку?
- Нет, бабуся, я посещала кружок пантомимы во Дворце Пионеров. Но это было давно! Я училась тогда в первом классе.
- Так браво, как делаешь ты, никому не сподручно.
- У нас в кружке преподавали известные в стране артисты-мимы, другие, которых можно было смотреть и слушать бесконечно. Это были очень талантливые и думающие люди! На моей специальности бабушка с моей мамой настояли. Они сами историки, а мне не хотелось их расстраивать. С некоторых пор мне самой многое стало нравиться в истории, как науке.
В детстве я очень любила лошадей. Эта любовь осталась во мне до сих пор. Мечтала впоследствии стать ветеринаром, чтобы быть поближе к лошадям. Собирала картинки и книги о лошадях, верила, что где-то далеко-далеко живут сказочные кентавры и не менее сказочные герои, воспитанные ими. Я бредила ими и видела их во сне. По звуку
и характеру движения могла определить возраст и породу лошади. В мечтах и грезах я скакала на красивых и стремительных скакунах по ковыльным степям и смеялась от счастья. Однако, получилось то, что получилось. Видно, не судьба…
Такой Ванька слышал разговор. Между тем пациенты множились, приезжали, в основном, пожилые люди из отдаленных участков совхоза и затерявшихся в степи деревень на телегах, велосипедах и мотоциклах. Принимала их баба Маня. Она добровольно взвалила на себя обязанности Ванькиной ассистентки и администратора. До этого он ежевечерне принимал не более десяти – двенадцати человек, то-есть, им хватало одного чайника, или двенадцати неполных стаканов варева, как оттягивались отрядовские острословы, говоря о Ванькиных лекарствах. Теперь, для увеличения производительности, он наливал меньше, чуть больше половины, а чтобы пациентки не заметили уменьшения дозы или, чтобы это не бросалось в глаза, он оборачивал их тряпочкой – дескать, не так горячо.
Кажется, небольшое жульничество Колдуна прошло незамеченным и с этого момента он сам подавал стаканы, обернув их тряпкой, так что одним чайником он теперь
лечил больше двенадцати человек, а двумя - не сосчитать! Не зря партия учила народ, что главное, это во-время найти внутренние резервы. Ванька их нашел с помощью своих помощников.
В пятницу, после работы, они собирались всем отрядом ехать на рыбалку. «Покедва» доложил им, что знает большое степное озеро в ста тридцати километрах, где начальником рыбнадзора состоит его близкий родственник.
- Слушай, Тимофей, какая рыба там водится, какую приманку нам готовить и сколько будет стоить разрешение на рыбалку с удочками и спиннингами?
- Это озеро хорошо тем, что оно далеко в стороне от больших и малых дорог. Холмистый рельеф озерных берегов в некоторых местах, поднимающийся до полутора сотен метров, прерывается острыми зубьями крутых обрывов, золотящихся песчаными стенами. Попавшему сюда человеку невозможно поверить, что в трех-пяти километрах от озера начинается ровная унылая степь, где на сотни и сотни километров вокруг нет никого. Редко когда раздастся топот невидимого зверя, убегающего по высокой траве, да клекот коршуна на вершине кургана.
- Чтобы объехать озеро, человеку надобно трястись на машине не один день. В стародавние времена на берегу этого озера находили приют преследуемые племена и свергнутые владыки. Глубина озера колеблется от четырех до семидесяти метров и там полно рыбы, включая ценных пород. Сюда она добирается на нерест по двум небольшим речкам, соединяющим озеро с большой полноводной рекой.
Специального разрешения на рыбалку не нужно. Поставите моему родственнику-алкоголику бутылку-другую «Столичной» и подарите какую-нибудь занюханную блесну. И можете рыбачить себе на здоровье. На базе есть несколько лодок «фофан», самодельный
катамаран и спасательная лодка с мощным мотором.
А как же подопечные колдуна? Ведь он будет на рыбалке целых двое суток! Ванька вспомнил, что в самом начале своей целительской миссии он обронил при бабушках, что принимать лекарства необходимо строго через день. Ломать промежуток времени немыслимо, они мигом ОБнаружат нарушение режима, заподозрят фальшь в Ванькиных словах и вся эта идиотская мистификация, ставшая чуть ли не его собственной шкурой, пойдет коту под хвост. И с чего это он ляпнул тогда про «через день»? Нет, чтобы назначить посещение раз в три-четыре дня, или даже раз в неделю! Какая, собственно, разница? Но ведь он не знал. Что в этих краях обитает столько страдающих от болезней стариков и старух и что провидение укажет им, ткнув в сторону Ваньки своим костлявым перстом, что это именно он их спаситель и благодетель!
Ванька попросил бабу Маню, чтобы она в его отсутствие потчевала старушек тем, что он приготовит. А через два дня он, Ванька, вернется. Та ошарашенно замахала руками
и отказалась наотрез. Даже в лице изменилась и посерела вся. Такая реакция их хозяйки, один из множества случаев в ее поведении, как и в поведении ее подруг, подтверждающая, насколько велика была сила их веры в возможности Колдуна-Скубента и силу его целительских чар. Все, что бы ни говорил и ни делал Ванька, принималось старушками, как безусловное и обязательное, и они следовали им с такой же безусловной пунктуальностью, даже не обсуждая в разговорах между собой.
В отличие от пожилых жителей поселка отрядовцы, в силу своего возраста, придавали Ванькиному шутовскому лицедейству именно то, и именно столько значения, сколько оно заслуживало. - «Обсмеяли, поржали и забыли». Ребята понимали это, как рядовое озорство, когда оно начнет надоедать им, они переключатся на что-то другое, а пока они продолжали его просто по инерции.
Баба Маня, как оказалось, знала и видела все это и препятствовала ему изо всех сил. Она опасалась, что насмешки отрядовцев, в особенности девчат, подействуют на Ваньку отрицательно и он бросит начатое дело, с таким трудом организованное ею, или впадет в депрессию. Отчасти из-за этого она не пускала больше в дом девчонок и старалась поддержать в Колдуне что-то похожее на дисциплину и интерес, чтобы он довел работу до конца, а в своих подругах - веру в его целительские возможности.
Ради этого баба Маня собирала денежную часть «тарифа» отдельно и раз в неделю, а иногда и чаще, докладывала Ваньке, какая сумма теперь значится на его личном счету. Таким образом, она стала еще вроде управляющей его банком. Когда он сказал ей, что она может взять их себе, баба Маня снова замахала руками и у нее было то же выражение страха в глазах, и цвет лица изменился, как в случае с рыбалкой, когда она заставила его задуматься и даже отказаться от поездки на озеро. А он столько времени ждал этого дня и собирался показать всему отряду, что такое настоящий рыбак!
Выходило, что удочки, блесны и мормышки в пеналах, громыхавшие у него в рюкзаке, он взял напрасно? Расстроенный Ванька роздал их ребятам.
Вообще-то Ваньке, с его архаическим складом характера, самому было непонятно, с какой это стати он пляшет под дудку бабы Мани и ее престарелых подруг? Время от времени он пытался вообразить, как будут выглядеть бабушки, если они действительно избавятся от своих болезней, особенно та, что с клюкой? Ведь у нее, должно быть, какая-то травма, связанная со спинным мозгом, из-за чего ее согнуло пополам! Очевидно, такое можно вылечить, только выпрямив ее через колено. Правда? Но как это сделать? Неужто они и в самом деле верят ему, как Колдуну и чародею? Ванька вспомнил о потрясающем случае, прочитанном им в каком-то журнале.
Научная экспедиция одного из европейских университетов пересекала Великую Австралийскую Пустыню и расположилась на отдых недалеко от стоянки племени аборигенов. Однажды утром, после сна, пожилой руководитель экспедиции не нашел своих башмаков, а новые ему не хотелось надевать. Понятное дело, старый человек, перетруженные ноги… К поискам подключились молодые ассистенты, аспиранты, рабочие, перевернули все палатки, вытряхнули баулы, багажные сумки - бесполезно. Тогда он пожаловался старому вождю аборигенов. Тот долго ходил вокруг палаток, затем обошел хижины, вскидывая руки и бормоча что-то потустороннее, потом прошел на берег полувысохшего озера, нарисовал на земле грубый силуэт лежащего человека и произнес:
«Тот, кто взял башмаки белого человека, умрет сегодня на закате солнца, вот на этом месте». Почти все племя аборигенов пришло сюда за своим вождем, слышало его слова и отнеслось к ним спокойно, будто он сказал нечто обыденное про погоду.
К вечеру вернулись охотники с добычей. Гордые, довольные и услышали вердикт вождя. Молодой двадцатилетний охотник и воин, отличавшийся звериным здоровьем и неутомимостью в преследовании дичи, услышав о случившемся, пал духом. Он отказался от ужина и, взглянув на приближение заката, отправился к озеру.
Он успел нанести на лицо боевую раскраску, взял полное вооружение воина и охотника, когда он отправляется на сражение. Приготовления эти и даже то, как он выходил из хижины, были истовы и торжественны, будто он собрался покинуть хижину надолго, может, навсегда. На берегу озера он оглянулся, долго стоял и смотрел на тех, кто увязался за ним, будто прощался с соплеменниками. Когда нижний край солнца коснулся горизонта, он лег на очерченное вождем место и, менее, чем через минуту, был
мертв. Этот случай зафиксирован в отчете руководителя экспедиции, известного ученого.
х х х
Насколько серьезно баба Маня относилась к целительскому лицедейству Колдуна-Скубента, отрядовцы узнавали из рассказов Пашки Егорова и его двух друзей. По их словам чайник, в котором Ванька готовил свое варево, она содержала в идеальной чистоте, как и стаканы. Пока ребята находились на работе, она их терла, чистила и мыла с мылом до блеска, а затем прятала под белоснежным льняным полотенцем на тумбочке, за занавеской, чтобы никто не видел их и не сглазил. Вечером, перед их возвращением с работы, она переносила чайник со стаканами на кухню, ближе к плите. Квартиранты бабы Мани и сама она пили теперь чай из другого чайника, сверкавшего не так ослепительно.
Баба Маня считала, что для приготовления лекарства печку надобно топить только сосновыми дровами.
- Баб Мань, а почему именно сосновыми? - Пристают к ней ребята. - Какая разница?
- Потому что в осине прячется всякая нечисть. - Отвечает она.
- А березовые дрова, чем они хуже сосновых?
- Береза похожа на осину, а потому - подозрительна. Чего это вы пытаете меня? Сосна - дерево благородное и чистое. И все… Идите играть в футбол! Убирайтесь! Я вычистила и вымыла ваш мяч, он был грязный, неряхи!
Раньше она не делала этого. Такое она бы сочла ниже своего достоинства. Но вот, после того, как она нашла среди отрядовцев человека, который, по ее мнению, может вылечить ее подруг, баба Маня изменила свое мнение о скубентах. Тогда же она перебрала весь дровяной сарай, отделив сосновые поленья от осиновых и березовых, которые доставляли на машинах за несколько сот километров, ближе к осени.
Жизнь, - штука не всегда понятная. Ванька видел в палате одной из больниц большого города молодую женщину с изумрудными глазами и волосами цвета старинного золота, о которой врачи говорили, что ей осталось жить не более двух-трех недель. В это трудно было поверить. Она была собрана, в каждом ее движении чувствовалась сила, а надежда в глазах переросла в уверенность, что врачи ошибаются. Такие, как эта женщина, от болезней не умирают. Она подготовила свой организм, волю, весь потенциал своего сознания к страшной схватке и не собиралась уступать. Все, кто лечился здесь и кто приходил, видели эту метаморфозу, а сила ее воли и уверенность передавались больным, даже врачам и рождали в них готовность к сопротивлению. Она сама ухаживала за собой и стирала. Дважды в день, утром и вечером, она мыла окна и пол в палате, хотя никто не заставлял ее делать это. По утрам она делала длительную зарядку и весь день двигалась. По ее просьбе близкие привозили ей свежие газеты и книги. Она беспощадно заставляла себя трудиться физически и загружала работой мозг. Никто не слышал от нее ни слова жалобы, ни слова страха и страдания.
На ней даже больничная одежда выглядела так, как смотрится белоснежная ливийская гандура на молоденькой девушке. Стоило ей пройти мимо по коридору больницы, как больные и персонал поворачивали за ней взгляд, будто она демонстрировала наряды, придуманные талантливым и романтичным художником.
В это казахстанское лето, возведенный в ранг Колдуна-целителя Ванька вспоминал о приговоренной врачами женщине с изумрудными глазами, вспомнил даже ее имя. Он нашел много общего между той женщиной и сегодняшними своими старушками. Это была надежда, переросшая в несокрушимую веру.
Та больная, вопреки предсказаниям оперировавших ее врачей, выписалась через некоторое время и раз в месяц, а позже раз в полгода, приходила на осмотр, а те только качали головами. Она прожила еще шесть лет полноценной жизнью молодой здоровой женщины и это время, вырванное ею из лап страшной болезни, посвятила двум своим малолетним детям.
По словам лечившего ее врача, мужик из палаты Института Скорой Помощи выписался здоровым вопреки логике болезни, а его сосед по койке умер через два дня после поступления из-за самого обычного гриппа, в присутствии врачей и родственников.
Сюда же доставили пострадавшего от ножевых ранений. Ему сделали операцию. Сшили внутри и снаружи все, что нужно было сшить, поместили в палату и предупредили, что пить некоторое время ни воды, ни чего – либо другого, нельзя. Сначала он только просил пить. Потом стал ныть, капризным и склочным голосом вопил, что внутри у него горит все и снова клянчил принести воды. Запреты и объяснения ни врачей, ни сестер, на него не действовали. Он продолжал требовать воды и делал это уже с угрозой. Поздно вечером он принялся жаловаться, что ему холодно и попросил грелку. Сестра принесла. Как только она вышла из палаты, он отвинтил пробку и осушил содержимое. К утру сыграл в ящик.
Умерший был рослым и сильным человеком. Однако он был лишен всякого понятия о дисциплине, хотя бы больничной и неспособен терпеть какие-то неудобства, как и жажду, даже ради жизни. Ко всему прочему, он производил малоприятное впечатление на врачей, на сестер, на соседей по палате своими скандальными капризами. Его бегающие глаза, выражение животной паники, что ему не дадут воды и абсолютное отсутствие стыда производили отталкивающее впечатление.
Каждый человек желает быть здоровым и каждый из них мечтает прожить счастливую жизнь. Кто-то из людей, в силу характера, а кто-то в силу воспитания и условий вырос созерцателем, а кто-то бойцом. Ко вторым можно отнести и ту женщину с изумрудными глазами. Однако и те, и другие, если послушать молитвы Ванькиных пациенток, обращаются к Создателю примерно с одними и теми же вопросами и пожеланиями.
- Если Ты, Господь Бог, действительно наш творец, как и всего сущего, если Ты и в самом деле справедлив, всемилостив и всемогущ, если Ты хочешь, чтобы человек верил Тебе и почитал, зачем Ты допускаешь страдание и гибель невинных людей и младенцев, не выбравших своего срока и жизненных ресурсов? За что Ты караешь многих и многих достойных, которые радовались бы жизни и приносили пользу себе, родным и близким, воздавая Тебе молитвы?
- С такой молитвой может обратиться к Господу Богу не каждый, не рядовой человек, придавленный болезнями и обстоятельствами. Это молитва сильной женщины, равного к равному. Эти три старушки, придумавшие и назначившие для себя Колдуна-целителя, во многом, а главное, в силе воли и силе веры, напоминали ту женщину с изумрудными глазами, вступившую в неравный поединок со смертью и внушали уважение.
х х х
Приехал как-то дед-матерщинник и привез на телеге своего приятеля, такого же старого человека. Отрядовцы только что вернулись с работы, усталые и голодные. Приняв
свои стаканы с «лекарством» и вручив «тарифы», быстро разошлись и разъехались Ванькины пациенты. Подошла баба Маня.
- Иди, Ванюша, посмотри на старика, которого привезли сегодня утром. Он ждет тебя.
- А что с ним?
- Бык на рога поднял.
- Чем же я помогу ему? Тут нужен не только всамделишний, но и опытный врач. Скорее всего, хирург.
Баба Маня как-то необычно, будто на юродивого, посмотрела на Ваньку, чего раньше он не видел. Ванька стал замечать с некоторых пор, что его трезвая оценка собственных возможностей раздражала ее, хотя она не решалась открыто высказывать ему об этом. Она, как будто что-то не договаривала, или не хотела. «Если его привезли утром, то что же это целый день держали на солнце? Тут что-то не так», - Соображал Ванька.
- Иди, иди. Они с другом с утра здесь, на жаре. К Лиде вашей не хочет идти. Говорит, стесняется. Старики - народ вредный и упрямый
- Баба Маня игриво-легкомысленно хихикнула, что выглядело и вовсе неуместно, после чего ушла кормить ребят. Ванька подошел к телеге. Дед-матерщинник поднял одеяло и Ванька увидел изуродованный пах старика, распоротый низ живота и неестественно распухшую мошонку. У него была явно высокая температура. Ванька бросился к Лиде. Оказалось, что Лида знала об этом и даже приходила к дому бабы Мани, где стояла телега, однако старик наотрез отказался снимать штаны перед ней и заявил, что он приехал к Колдуну-Скубенту и будет ждать только его
- Нет, не дам снимать штаны. Я приехал к Колдуну – Скубенту. В крайнем случае, пусть придет старый доктор или старая докторица. А так, хоть режьте на месте, не сниму.
У меня внучки старше нее, как я потом буду смотреть им в глаза?
- Дедушка, я доктор, а вовсе не женщина! - В отчаянии воскликнула Лида. - И не такая уж я молодая, мне уже двадцать четыре скоро стукнет!
На это самоотверженное заявление Лиды никто не обратил внимания. Людям, потрясенным тем, что они увидели, было не до этого. Из-за обиды от упрямства старика, который железно стоял на своем, на глазах Лиды выступили слезы. У людей, связанных с землей и скотом, ежедневно взирающих на огромные степные пространства вокруг, над собой и привыкших соотносить увиденное с бесконечностью времени, отношение ко всему, что касается человека, спокойное, можно сказать, философское, дескать, все в руках Божиих.
- И стар, и млад - со всей деревни, собрался вокруг старого человека и каждый хотел чем-нибудь помочь бедолаге. Эти отголоски, со времен родоплеменных отношений, когда весь род поднимался на помощь соплеменнику, как и библейское целомудрие деда-тореадора в отношении Лиды, как традиция, сохранилась до наших дней только в деревнях. - Делает позже глубокое умозаключение, как историк, Светка-суслик.
Лида, которая, оказывается, вовсе и не женщина, попала в струю этих традиций. Пострадавший от рог быка продолжал упорствовать и не хотел снимать штаны перед молоденькой докторицей. С огромным трудом, с помощью деда-матерщинника и бабы Мани Ваньке удалось уговорить старика , чтобы Лида сделала ему уколы от столбняка и обработала раны. После этого «покедва» подогнал автобус, с неменьшим трудом внесли туда старика-упрямца и в сопровождении Лиды увезли в ближайший городок в двухстах километрах.
Отрядный врач Лида шагнула в автобус за стариком, как диктатор и с этого момента все, кто сопровождал пострадавшего: и дед-матерщинник, и «Покедва» с внуком старика, волей-неволей заглядывали ей в рот. Стоило ей обронить какое-нибудь пожелание, они тут же вскакивали на ноги и, обгоняя друг друга, старались выполнить ее требование. Один только «Покедва» пытался вначале показать независимость и своеволие
однако Лида мигом поставила его на место. Теперь это была команда, объединенная одной целью - доставить старика-тореадора до больницы живым. А Лида стала признанным капитаном этой команды.
- Поезжайте тише, не больше двадцати километров в час, - Настаивала Лида, а «Покедва» норовил ехать побыстрее, чтобы вернуться пораньше./
- Я кому сказала ехать тише? Или вы едете так, как я просила, или я вас выкину из кабины, а машину поведу сама! - В этот момент она напоминала взъерошенную кошку, однако, это прозвучало внушительно и красиво! «Покедва» опасливо стрельнул в нее глазами и далее вел машину осторожно и тихо. «Ишь, какая она, оказывается, не задумываясь, выцарапает глаза и пооткусывает уши. Вот только непонятно, как она, с ее воробышкиным весом, собирается выкидывать меня из кабины, если во мне больше ста
килов? - Лениво размышлял водитель, щеря свои прокуренные зубы,
В районном городке, куда добрался автобус, Лида поставила на уши весь персонал больницы и сама ни на шаг не отходила от старика. Рассказывали, что она целую неделю не сомкнула глаз и благодаря ее стараниям пострадавший быстро стал на ноги. Отныне «дед-тореадор» привязался к Лиде. Он всюду ковылял за ней. А когда она отлучалась куда-нибудь ненадолго, обижался и искал ее, рассказывал ей трогательные истории из деревенской жизни и надоедал подарками и гостинцами, которые, по его просьбе, привозил на мотоцикле его внук. От них невозможно было отказаться, однако, и брать не хотелось. Куда, к примеру, она денет петуха, поросенка или курицу? А старик настаивал, утверждая, что у нее «кажон день будут свежие яички, а петух… Дык, как же без петуха-то? Без петуха, голубушка, и дом - не дом, потому как с ним веселей как-то… Опять же, кто хозяин в доме, как не этот владыка»?
Отныне отрядовцы называли старика крутым дедом-тореадором. Постепенно это прозвище приняла и узаконила молодежь деревни. Старик-тореадор оказался единственным серьезным пациентом Лиды за все стройотрядовское лето и она никому не уступила его в больнице. Все свои знания и умение, приобретенные в институте, она применила для спасения старого человека. За столом, поставленным в коридоре перед дверью палаты, она обложилась своими конспектами, пособиями и учебниками, взятыми с собой на стройку. Здесь она была хирургом, лечащим врачом, сиделкой и санитаркой в одном лице. Ассистировал ей и показывал что-нибудь в особо сложных случаях главный врач больницы. В каждое свободное время она звонила в Ленинград, своим преподавателям и получала от них поддержку и консультации. Лида не знала усталости.
В случае со стариком-тореадором Ванька впервые в жизни увидел, какие страшные раны могут быть, от одного вида которых можно потерять рассудок. А Лида? Никогда бы не подумал, что может отыскаться человек, которого не охватила бы оторопь!
С какой спокойной отвагой она бросилась на помощь старому изувеченному человеку! Лида, которая ничем особенным не отличалась от других отрядных девчонок, с ней ваньке нравилось плясать на танцульках. У нее были маленькие и трогательные, будто у девочки-подростка, сиськи и она с завистью смотрела на тех, у которых они напоминали вымя породистой коровы.
После поединка старика-тореадора с быком весь отряд, как и жители деревни, проникся уважением к Лиде, а когда она вернулась с дедом после его выздоровления, ей устроили торжественный прием прямо на улице. Отряд уже вернулся с коровника, успел поужинать и собирался играть в футбол. Привезли их на машине скорой помощи. Ребята и девчата окружили Лиду со стариком и устроили рукоплескания. Никто не произнес ни слова, хотя анекдоты о ней продолжали гулять по деревне и прозвище «кошачья докторица» , - никто не снимал с нее. Так что зря считают хранителями традиций исключительно только англичан.
Авторитет Лиды поднялся необычайно высоко не только, как врача, Люди, посещавшие больницу и видевшие ее, говорили о ее сердечности и доброте, о высоком понимании врачебного долга и другие хорошие и правильные слова, после которых человек чувствует себя голым в многотысячном зале, а деревенские кошки, наконец-то, вздохнули свободно и повылезали из ковыльной травы на свет Божий. О Лиде и ее пациенте напечатали обширную статью в районной газете. Главный врач больницы, собиравшийся на пенсию, рекомендовал на свое место принять Лиду. А ее отчет по истории болезни старика-тореадора он одобрил, подписал и отправил в институт, который она только что закончила. Одни только отрядовцы продолжали потешаться над кошачьей докторицей и сочинять анекдоты, но это просто от вредности, а может, от дурости.
х х х
Главный врач райбольницы, как и все окрестные жители, был наслышан о Колдуне-Скубенте и вечерами, когда все успокаивалось, подсаживался к столику Лиды, слушал доклад о состоянии деда-тореадора и что предпринято ею для лечения. Спрашивал, что она собирается делать дальше.
В один из таких вечеров он спросил у нее о делах со здоровьем в отряде и других новостях, Лиде показалось, что старого доктора больше интересуют успехи Колдуна-Скубента, нежели что-то другое. Она рассказала, что отряд жив-здоров, нет ни травм, ни инфекций, так, иногда царапина или мозоли.
Тогда он спросил о Колдуне-Скубенте, как и из чего он делает свои лекарства. Лида перечислила без запинок. И добавила, что, по ее мнению, на бабу Маню и ее подруг оказали необычайно сильное воздействие Ванькины фокусы с клушами и рассказала главврачу о случае с усыплением кур и их последующим «воскрешением». Еще Она добавила, что Ванька Есугеев очень даже не дурак и использует стариковские суеверия на всю катушку. И тут же добавила, что это только ее мнение… Дальше она рассказала, что ей приходится больше заниматься не ребятами отряда, а больными из местных жителей, хотя, больше половины ее клиентов перебежали теперь к Колдуну-Скубенту, как называют его бабушки-клиентки.
- Знаешь, что я скажу тебе, голубушка? Я, после окончания медицинского института, всю жизнь проработал в сельских и районных больницах и, как ты понимаешь, принимал роды, ампутировал конечности. Делал операции на сердце и даже трепанации черепа.
Я был свидетелем, когда люди выживали в таких ситуациях, когда ни одно живое существо не выжило бы. Поэтому я не верю в чертовщину. А вот чудеса случаются, и приходят они из области психологии. Однако, если бы я не работал главврачом в районной больнице, я бы давно поехал к вашему Колдуну со своей спиной. Болит она у меня. Случается так, что ни сесть, ни встать.
А старушек, о которых ты мне рассказала, я знаю, их привозили ко мне. С таким же успехом они могли обратиться к специалистам в лучших клиниках мира с их Нобелевскими лауреатами. От старости нет ни лекарств, ни лекарей. А если этот ваш Колдун вылечил их, значит, он пришел к результату, которого и сам не ожидал. Главное, чтобы среди цветов, корней и листьев не попались случайно ядовитые растения. Надеюсь, он знает об этом. Как бы и что бы там ни случилось, этот ваш Колдун очень симпатичен мне, хоть и готов гонять мяч с утра до темной ночи. Когда к нему обратились пожилые люди за помощью, он не отказал им, не отнял у н их последнюю надежду, а откликнулся, пусть даже и ради озорства.
- Я расскажу тебе о пульсте и его воздействии на человека. Конечно, если это интересно тебе.
- Да, да, конечно, я слушаю вас.
- Пульст, - так называли в Индии отвар из семян горного мака. Этим отваром поили некоторых узников неприступной крепости-тюрьмы на острове посреди реки Джамны, во времена Великих Моголов. Как правило, приговоренными были важные государственные преступники: сановники, раджи и члены императорской фамилии, оказавшиеся замешанными в заговорах. Сын заточил отца, свергнув его с престола; брат, оставшегося в живых в междоусобной войне брата, чтобы самому стать наследником…
Человек, которого ежедневно поили пульстом, не хотел есть обычную пищу и постепенно хирел. От него оставались кожа да кости, однако мозг т продолжал работать нормально. Проходило довольно много времени прежде, чем он умирал.
Сын Шах-Джехана и императрицы Мумтаз-Махал, чью усыпальницу-мавзолей в Аггре мы знаем, Аурангзеб, после ожесточенных и кровопролитных сражений, одолел своих братьев и заключил их в эту крепость. По свидетельству французского врача-путешественника, состоявшего в те времена личным врачом Аурангзеба, младший брат просил его перед отправкой в крепость: «Брат, лучше повесь меня, или отруби голову, но не давай мне пить пульст»!
Я привел тебе этот рассказ, чтобы показать, какие страшные последствия могут нести в себе безобидные маковые зерна, которые мы употребляем с булочными и кондитерскими изделиями, если их подавать в виде отвара. Я уж не говорю о других, менее известных растениях.
х х х
Старушки продолжали приходить к Ваньке через день. Чтобы не путать «лекарства», он составил список всех своих «пациентов» и против каждой фамилии нарисовал кружочки или квадраты. Кружочек - это зеленый отвар, а квадрат - отвар коричневый, то-есть, с добавлением чая. После принятия «лекарства» они расплачивались с Ванькой по установленному ими же «тарифу» за каждое посещение. Это неукоснительное правило было нарушено только два или три раза. Однажды дедушка Коля из дальнего отделения совхоза привез Ваньке поросенка в мешке из-под картошки, а другой дед, дед-матерщинник, расплатился огненно-рыжим петухом, похожим на генерала.
Дедов петух оказался неуживчивым, сварливым и тут же предъявил свои претензии на чужой гарем. По нескольку раз в день он устраивал кровавые побоища с хозяйскими петухами. Двух заклевал насмерть, а другим, едва дышавшим после драк и истекавшим кровью, баба Маня деловито поотрубала головы и мигом ощипала. Теперь она хвасталась перед подругами, что потомством этого солнцеликого властелина будет торговать. Желающих приобрести цыплят «мужеского полу» от пришлого петуха было, хоть отбавляй, среди них и подруги бабы Мани. За время пребывания отряда в совхозе, таких петухов и поросят было несколько. И все они пополнили обширный двор дома и нашли покровительство.
Примерно через полтора месяца после начала строительства, как обычно, вечером, ребята вернулись с работы. До этого все шло своим чередом, отрядовцы т помогали Ваньке собирать цветы с сеном и листьями, а сам он после работы в коровнике
готовил несколько стаканов с его мутноватым пойлом и даже не представлял, во что это может вылиться. Ежедневные занятия одним и тем же быстро приедаются и принимают рутинные черты, особенно в молодости. Исчез куда-то элемент озорства, смешные стороны притупились и потеряли прелесть новизны. Нешуточная серьезность и упорство, с какими старые люди приходили в дом бабы Мани за жалкой порцией отвара из цветов и сена, заставляли отрядовцев задуматься: «Кто мы такие, чытобы позволять себе подобные мистификации и розыгрыши? Занятия эти, как и работа в коровнике, стали ежедневными обязанностями для них. Они выполняли их автоматически, как и привыкли к своим прозвищам, вроде «Колдуна-Скубента», «Суслика» или «Кошачьей докторицы», приклеенной к Лиде Ванькиными «шпитонцами».
Хотя работа на стройке была подкреплена строгой договорной гарантией, желанием прилично заработать, кроме всего прочего, в отдельных отрядах действовал неписаный и, тем не менее, железный закон братства и отрядного патриотизма, когда с
потрясающим упорством они стремились занять первое место среди студенческих отрядов Ленинграда. Главное, чтобы об их отряде говорили хорошие слова, писали-хвалили и присуждали призовые места, а лучше - первые. А добрая сотня молодых луженых глоток исторгала рев восторга, поддержки и ничего более убедительного невозможно было придумать. Это чувство известно тем тысячам и тысячам парней и девчонок, которые прошли через студенческие строительные отряды и остается на всю жизнь.
На этот раз в доме бабы Мани чувствовалось необычное воодушевление. С трудно объяснимой суетливостью, наряженная, а не в своей повседневной темно-серой одежде, баба Маня носилась по дому , много говорила и смеялась, накрывая на стол. В прихожей сидела бабка в черном, та, что с печенью, и так же, как баба Маня, была в приподнятом настроении. Они с ней перебивали друг дружку, говорили одновременно, обращаясь не то к потолку, не то к кому-то из квартирантов. Старушки явно что-то знали и это «что-то» радовало их.
На плите кипел чайник, распространяя запах свежего сена, мяты с легкой примесью
полыни и еще чего-то, что, может быть, и есть в природе, но оно не сформулировано среди обычных людей, занятых простыми и понятными делами из поколения в поколение.
Ванька прихватил чайник и ушел в другую половину дома, - не при «пациентках» же цедить-разливать ему свое варево! Затем принес в прихожую два стакана и поставил на стол. Бабка, что с печенью, уверенно и безошибочно взяла свой стакан, осушила его и полезла в узелок за «тарифом». Выставленный на стол «тариф» смотрелся сегодня необычно. Вместо бекасика на столе выпячивалась своими боками пол-литровая бутылка армянского коньяка и десять рублей, вместо трех. Остальное соответствовало привычному содержанию бабкиных узелков.
Баба Маня пригласила ее за стол и она принялась рассказывать, что вот уже третий день, как у нее ничего не болит, что никогда за последние два десятка лет она не
чувствовала себя так хорошо, как теперь. А как раньше было? Чуть что съешь не то, или
выпьешь, к примеру, капельку бражки или пива, и - все! Ни сказать что по - громче, ни глубоко вздохнуть… Острая боль правом боку не давала ни сесть, ни встать. И так с утра до поздней ночи. А ведь ты помнишь, Манька, я была совсем не старая, когда начались у меня эти мучения. Какое счастье, когда у тебя ничего не болит! Правда, жирное и жареное, как и копченое, я боюсь есть, однако, страсть, как хочется! Хочется попробовать, а вдруг можно? Но я не буду все-таки! Грех искушать судьбу. В кои-то веки вздохнула свободно, не испытывая боли. Вот теперь бы бородавку вывести! Ванюша, когда ты сделаешь это? До конца жизни буду тебе благодарна. Такой молодой, а уже знахарь! Кто только не лечил меня, такие солидные и важные люди, - и все попусту! Так кем ты станешь, когда закончишь ученье? Доктором, или как? - Обращается она к своему благодетелю и спасителю, как она несколько раз назвала сегодня Ваньку.
- Нет, я не буду доктором. Это совсем другая специальность.
- Летинаром, что ли? К чему тебе столько учиться? Терять попусту драгоценное время? Оставайся у нас. Видишь, сколько народу прие5зжает к тебе за помощью? Тебя у нас любят, уважают и чтут, ты нужен здесь! Мы найдем тебе красивую работящую девку, женишься на ней. Она нарожает тебе дюжину детей, счастье-то какое! Земля у нас хорошая, черноземная, оставайся!
Предложение о трудоустройстве, как догадывается Ванька, идет с подачи бабы Мани. Что-то похожее она говорила недавно, однако он слушал ее в пол-уха и не придал значения, пока не рассказал об этом Пашка Егоров, сидя верхом на балке.
- Итак, мужики, отчего вы так беспечны и безразличны? Ведь это начало грандиозного противостояния классической медицины с астральным Знахарем из наших сплоченных рядов. А, кстати, отчего это мы не видим представителей радио, науки и телевидения, и почему не слышно топота и пыхтения корреспондентов крупнейших газет мира и вспышек магния? А мы? Чью сторону примем мы в этой титанической схватке? Целых полтора месяца мы кормились и поились «тарифами» Знахаря. Как будет с точки зрения морали, если мы предадим его в этом противостоянии? - Неуклюже измывались над Колдуном-Скубентом доморощенные отрядные острословы по дороге в коровник и обратно. Самым неутомимыми среди них были Пашка Егоров с :Никитой Арнстом, не меньше подхихикивали девчонки, в особенности старалась Лилька Макавеева. Ребят прямо корчило от вдохновения: «Граждане «Свободные Каменщики», в этом беспримерном поединке на стороне Колдуна-Скубента , нашего выдвиженца, одна лишь баба Маня с подружками - одуванчиками, да дед-матерщинник со своим вечно хрюкающим мешком за плечами.
Так как»? - В такой морально-психологической обстановке Ванька Есугеев услышал первый результат своей целительской деятельности от бабки с печенью.
В ответ . собирался открыть присутствующим за столом технологию своего целительства, как и из чего он делал варево, о роли бабы Мани с ее клушами в этом грандиозном спектакле с телегами, мотоциклами и начищенными чайниками, однако, в последний момент передумал. Он счел, что это будет бесчеловечно в отношении и в самом деле больных старушек и принесет им разочарование. Пусть все останется, как есть, так даже лучше, для пользы дела. Он должен был бы почувствовать профессиональное удовлетворение, душу его должно было бы приятно щекотать самолюбие и амбиции возраста от услышанных результатов. Но что-то Ванька не испытывал всего этого. Он только порадовался, что бабка с печенью выздоровела - и все!
Будто старичок какой-нибудь, или древний мудрец, взирающий, как шелестят века. Все видели, как Ванька исходит в вопле и прыгает, забив гол в ворота другой команды, или с какой страстью он избивал на вокзале компанию подвыпившей гопоты, позарившуюся на фанерный чемодан старого человека.
- Он больше радовался тому, что теперь у него будет больше времени на футбол, на рыбалку, на которой он так и не побывал. А танцульки за огородами? Там же девчонки! Если их не лапать и не тискать, они же захиреют! Заботы и обязанности, как оказалось, дело ответственное, а сколько мороки?
В последнее время Ваньке было не до веселья. Цветы всевозможных растений, сверкающие чайники, чистые стаканы и вид смиренных старушек с узелками в руках, готовых выполнить любое, самое идиотское указание Колдуна-Скубента… Ванька чувствовал, что в нем поднимается неприязнь, близкая к дремучей ненависти. Ему казалось, что некто едкий и насмешливый устроил весь этот балаган специально, с целью поиздеваться над ним. Огромного самообладания стоило ему спокойно выслушивать старушек, готовить им варево и потчевать их. В последнее время, особенно после того, как ребята без него побывали на рыбалке, Ванька считал, что и лето, и каникулы пошли коту под хвост.
Из-за всего перечисленного и неприязни к старушкам, Ванька не мог7 разговаривать с ними, даже смотреть на них. Вечером, вернувшись с работы, он проходил мимо сидящих на лавке «пациенток», глядя куда-то далеко перед собой, долго переодевался, мылся, ставил на плиту чайник, который, отчего-то весил не менее пуда. И каждый раз настраивал себя: «Собери, Колдунишко, ошметья собственной воли и выйди к ним, они ждут тебя. Осталось совсем немного. Скоро вы уедете и весь этот, как ты считаешь, кошмар, будет восприниматься тобой, как обычное озорство. Потерпи чуть-чуть».
Бабушка, ходившая сгорбившись, та, что с клюкой, посещала Ванькин «лазарет» еще дней десять, после той, первой. Когда она пришла в последний раз и сидела на лавке в прихожей, ребята только что вернулись с работы. Ванька прошел мимо них, как обычно. Глядя перед собой, однако краем глаза заметил, что на лавке сидит незнакомая женщина в чем-то пестром и все они смотрят на него. Одновременно «новенькая» оживленно разговаривала с бабой Маней подозрительно знакомым голосом, хохотала, запрокидывая голову и называла ее Машкой. Она рассказывала, как накануне, после обеда, догнала внука аж на берегу пруда и привела обратно.
- Когда я увидела, что внука нет рядом, у меня все нутро похолодело, я поняла, где он! Вспомнила, сколько раз вытаскивали его из пруда, откачивали, от страха меня выстрелило с места и я побежала. Забыла свою клюку, о своем недуге, напрочь забыла, что разучилась не то, что бегать, но и ходить нормально. Потом, когда возвращались обратно, вспомнила, что в спине у меня что-то хрустнуло и, будто током ударило по спине, однако я не обратила на это внимание.
Спотыкаюсь, падаю, швыряет меня то вперед, то назад. Бегу, а сама ничего не вижу. Реву, будто корова, а он. засранец, смотрит на меня испуганными глазами и спрашивает: «Баба, а почему ты без клюки»! Слышь, Машка, какие они жестокие и беспощадные? Хоть бы пожалел родную бабку, порадовался, что она ходит, даже бегает без своего костыля!
Так нет, чуть ли не за чужую принял! Смотрит пристально, ощупывает мне лицо, отталкивает, будто и не бабушка я ему родная.
- Перестань, Симка, он еще маленький. С самого рождения он видел тебя Бабой Ягой, привык и полюбил такую, а тут какая-то молодуха хватает его в охапку и оттаскивает от воды. Любой озвереет!
Баба Маня никак не реагировала на бурную радость подруги по поводу ее избавления от страшного недуга. Это, чтобы не сглазить счастливую удачу, она и Александровну удерживала от неумеренного восторга, так как была не только главной по их выздоровлению, но и самой суеверной из трех подруг.
Не только для ребят, но и для Ваньки было непривычно, даже дико, что кто-то может называть Манькой или Машкой аскетичную и суровую бабу Маню. Однако настоящее потрясение ребят вызвала именно эта пожилая женщина, сидевшая на лавке, Баба Яга, как ее называли все в деревне. Сейчас она иронизировала над собой, над подругами и хохотала вместе с ними. Ей явно хотелось обратить на себя внимание окружающих своим не по возрасту восторженным поведением и это ей удавалось.
Сколько помнят себя жители деревни. Не говоря о стройотрядовцах, они привыкли видеть Бабу-Ягу не только скрюченной, опирающейся на свою клюку, но и в одном и том же черно-сером наряде, в который, впрочем, были одеты все пожилые женщины. Сегодня же она нарядилась в яркий сарафан, убрала волосы под косынку и ходила с босыми ногами. Баба Маня, и та, что с печенью, называли ее теперь молодухой, хотя все они были ровесницами и подругами с детства, как рассказывала Ванькина хозяйка.
- Когда внук спросил, почему я без клюки, спина моя сама стала горбиться, однако я заставила себя снова выпрямиться и даже не почувствовала боли. И только теперь я стала чувствовать, что со мной что-то произошло, однако что именно, до меня не доходило, потому что я держала на руках своего внука впервые со времени его рождения и упивалась этим. Идем мы с ним обратно, домой, а люди таращатся на меня, будто на привидение. Я улыбаюсь и здороваюсь с ними, а они шарахаются от меня, как от заразной. Только на другой день они стали привыкать и приходить ко мне домой. Не глупая, вроде бы, молодежь, а все допытывается, - неужто это правда? С этого момента и я сообразила, что я выпрямилась, что стала нормальной.
Люди не потому боятся, что страшно, а потому, что не привычно. «Что, не видели Александровну такой? - Вот, нате вам! - Я с удовольствием смотрю на людей, как они пялятся на меня! Все необычно мне, все внове. Ко всему этому, давно забытому, я снова, с трудом, привыкаю, Ступни ног и колени, спина и шея - будто не свои, учусь держать прямо и лежать, вытянувшись. Сколько времени я не видела неба и солнца! Мне никогда не было так хорошо! Я чувствую себя ровесницей моих детей и хочу
с ними ходить на танцы! Что теперь они скажут, когда приедут с полей и увидят мать? Я с нетерпением жду их возвращения и предвкушаю собственное удовольствие от их вида»!
Все это она не то прокричала, не то пропела, будто хотела, чтобы ее не только увидела, но и услышала вся степь. Деревня уже знала об Александровне и ее преображении, однако после бабки с печенью люди приняли эту новость, как само собой разумеющееся. Те несколько дней, что она провела без клюки, изменили ее до неузнаваемости. И в самом деле, это было неправдоподобно. Перед Ванькой и его ребятами сидела совсем не старая, энергичная и красивая женщина, увлеченно говорила с подругой и заразительно хохотала по поводу и без повода, обнажая полный рот крепких белых зубов.
х х х
До того, как баба Маня всучила Ваньке Есугееву больных «пациенток», ему не приходилось заглядывать им в глаза, чтобы увидеть их жизненный тонус, разглядывать, во что они одеты и обращать внимание на цвет их кожи, как это, должно быть, делают врачи.
С какой стати? Они были просто неинтересны друг другу, как люди разных поколений и разных интересов. К своему целительству Ванька относился легко, не более, как к озорным розыгрышам и шуткам, сплошь и рядом случающимся в молодежной среде. Пошутил, или выслушал интересный анекдот, посмеялся и забыл.
Так было до того момента, когда Ванька стал тяготиться обществом своих «пациенток», бабы Мани, и вообще пожилые люди стали раздражать его, хотя он делал героические усилия, чтобы никто не этого не заметил. Это было тяжелое для него время, а объяснение этому он нашел много лет спустя. Что бы и как бы не считали старые люди, «лечившиеся» у него, сам он смотрел на это, как на дешевое лицедейство и, естественно, не верил, что приготовленный им отвар из сена может принести какую-то пользу больному
с его сверхсложной живой системой. Вчера, сегодня, завтра - постоянно одно и то же и всегда - фальшь! И в какой-то момент эта игра «понарошку» стала вызывать в нем отвращение и опустошение.
- Слуш-ш-шай, ш-ш-шаманюга, т-т-твою дивизию, что ты выкондрючиваешься? - Слышал он внутри себя скрипучий и склочный голос, исходивший от кого-то с рогами и копытами.
Если бы Ванька присмотрелся внимательней, он увидел бы позади него мелко подрагивающий хвост. - Любой умный человек на твоем месте увеличил бы вдвое-втрое число своих пациентов, как и плату, а ты отказываешь им. За такую классную знахарскую практику брать по замусоленной трешке? Да я задницу даже не стал бы отрывать от стула за такую плату! После этих слов тот, с волосатым хвостом стал принимать довольно четкие очертания Никиты Арнста.
- Смотри, не унимался он, - бабка с печенью, бабка с клюкой и дед со страшной язвой на плече, от которых отказались все, к кому они не обращались, все они теперь здоровы. Однако фантастический венец всего этого - бабушка с клюкой и бабушка с печенью. Дошло до того, что приезжают ради того, чтобы только прикоснуться к твоей одежде. Потрясающе! Таковы факты, что бы там ни петюкала Лида или кто-то другой.
А ваша баба Маня? Вроде бы вполне здоровая старушка была, когда мы приехали, а ведь она тоже алкает твое варево. Теперь смотри, как она скачет на улице за коровами и овцами.
- Ванюша, ты бы поговорил со старухами, они верят тебе, как никому другому, чтят и превозносят, однако и боятся. - Не очень уверенно и робко обращалась к Ваньке баба Маня. Он и сам видел, что ему необходимо для пользы дела общаться с теми, кого он лечил, хотя бы для того, чтобы внушить им свою целительскую волю не только через то, чем он потчевал их. Не первый раз в глазах бабушек Ванька видел безмолвное упорство и желание выздоровления, переросшее в веру. У всех, кроме согнутой старушки с клюкой, потому что она постоянно смотрела в землю или в пол, так что не только он, но и другие не могли прочитать выражение ее лица и глаз. Не видел Ванька выражения глаз и деда-матерщинника. Потому что неуловимый и лукавый черт в его взгляде моментально скрывался за углом, либо успевал нырнуть в омут. Стоило Колдуну зыркнуть деду в глаза, как он тут же прятался за развеселыми дурацкими ужимками, а то и за разухабистым матом. Он принимался улыбаться Ваньке, подмигивать и перебирать ногами, вроде собирался пуститься в пляс. Этими своими ужимками и лукавыми подмигиваниями дед будто хотел сказать, что дескать, «чего уж там, мы с тобой одного поля ягода! Мы с тобой, дескать, знаем нечто такое, о чем не знает никто другой. И никому об этом не проболтаемся. Правда ведь»? Посторонний человек, не имеющий никакого отношения к описываемой ситуации, помимо своей воли как бы становился соучастником дедовых проделок. Таким образом, дед-матерщинник любые, более или менее, серьезные положения хоронил под балаганом, а собеседников лихо превращал в клоунов.
х х х
Так повелось, что все, кто посещал дом бабы Мани, садились на широкую лавку у стены, на одно и то же место, н и правее, ни левее ни на сантиметр. Ванька привык к этому и понимал, как само собой разумеющееся, когда вновь прибывший пациент стоял у дверей и ждал, пока не освободится именно «его место». Один только дед-матерщинник никогда не садился, а ходил по дому за бабой Маней, будто привязанный, сыпал прибаутками, неуклюже заигрывая с ней и норовил ущипнуть. Увесистые оплеухи хозяйки не действовали на деда, он принимал их, как поощрение. В последнее посещение, будто сговорившись, бабка с печенью и бабка с клюкой нарушили это постоянство и сели - одна правее своего обычного места, а вторая и вовсе с краю скамейки.
По этой причине, или по другой, Ванька остановил взгляд на одной из них, Она выглядела непривычно из-за того, что раньше над ее головой свисал большой пучок с цветами и листьями шиповника, и смотрелся цветочным венком на голове бабки. «Очевидно, - соображал Колдун, - они обставляют свои поступки по известным только им понятиям о символах, знамениях и сочетаниях случайных признаков, пусть даже связанных с пучками травы или сохнущих цветов. Теперь выздоровевшая бабка ни за что не хотела сидеть на том месте, где сидела больной. Вторая тоже. И никакими силами не заставить
их нарушить принятое решение и изменить тому, во что они поверили.
Ванька присмотрелся и увидел, что большая часть его веников отощала. До этого он не особенно обращал внимание на них, не до того было. В некоторых пучках осталось не более трех-четырех стебельков, в остальных - чуточку больше или меньше. Он выбежал на улицу, заглянул в сарай, вскарабкался на чердак. Всюду то же самое. По словам бабы Мани и рассказам своих гвардейцев Ванька узнал, что старики и старушки, особенно те, которые приезжали из далеких деревень и совхозных участков, при содействии хозяйки, основательно запаслись его сушеной ботаникой. То же самое сделали и девчонки отряда.
Однако, усерднее и больше всех запаслась жена главного инженера совхоза, хотя и не лечилась у Колдуна. Должно быть, на всякий случай. Мало ли чего? Собирать впрок образцы Ванькиных лекарств она начала как-то сразу, после того, как выздоровела бабка с печенью и это известие распространилось по степным деревням и поселкам мгновенно.
Теперь она ежедневно приходила к бабе Мане и они о чем-то долго шептались.
Насмешники над знахарями, колдунами и всякой болотной нечистью, молодое поколение атеистов вот так, вдруг, поверили Ванькиному «целительскому искусству» и даже
запаслись его сушеными лекарствами. Естественно, у всех есть дедушки и бабушки, у некоторых и родители страдают какими-то болезнями. Всем хочется привезти домой лекарство Колдуна-Скубента и Патикароша. Хорошо хоть, они ежедневно собирали цветы листья и их хватило бы не на один год и не на одну стариковскую роту.
Когда Ванька бросился в сарай, на чердак, чтобы посмотреть на свои сохнущие веники, баба Маня, признавая соучастие, растерялась и в страхе бормотала извинения, чтобы он не гневался. Великодушный целитель сказал ей: «Не волнуйтесь, баб Мань, веники, они и есть веники. Ничего страшного не случилось. Дело двигается к концу, мы и так собирались раздать все это тем, кто лечился у нас. Да и надоело порядком». Баба
Маня, как будто успокоилась, хотя последние слова Ваньки и передернули ее, и пошла крутиться по ХОЗЯЙСТВУ
х х х
И баба Дуня , и баба Настя, как и баба Маня, почитали Господа Бога спокойной, неколебимой верой и молились перед домашними иконами. Они занимались этим по утрам, истово, не выпячиваясь, но и не скрываясь от людских глаз. Говорили, что во всем совхозе всего лишь два атеиста, директор совхоза и дед-матерщинник. По словам старушек дед-матерщинник, несмотря на свои атеистические убеждения, молится раз в неделю, по пятницам, перед тем, как идти в баню, замаливая свои недельные грехи. Остальные шесть дней он неверующий атеист и самый развеселый последователь гедониста Бахуса. Так что деда-матерщинника история, вполне справедливо, причисляет к умеренным верующим. Оставшемуся в единственном числе атеисту и непоколебимому большевику-ленинцу, директору совхоза, остается топить одиночество в сивухе собственного производства.
Когда человек в кругу друзей, близких и счастлив, когда пребывает в условиях комфорта и неги, он забывает О Боге и вспоминает о нем, когда испытывает одиночество, разные невзгоды или, когда одолевают болезни. В этих случаях он обращает к нему свои самые горячие молитвы, просит у него прощения за грехи, просит справедливости, здоровья и долголетия. Порой эти молитвы могут быть самыми неожиданными, к примеру, когда с надеждой молят избавить их от прыщей или вредного соседа
- Молитвы, которые Ванька слышал с детства и привык, у бабы Мани звучали по-иному и состояли из двух частей. В первой она довольно бесцеремонно выговаривала Создателю нашему, Вседержцу и Спасителю за то, что он карает и наказывает безгрешных, невинных и спрашивала, куда он смотрит. Эта, первая часть молитвы варьировалась чаще, нежели вторая и в ней чаще звучали художественные элементы, близкие к поэтическим. Так как во второй части баба Маня просила милости, просила скорого исцеления ее подругам и всепрощения, и она повторялась постоянно, часть эта напоминала канонические. Эти просьбы-молитвы ребята слышали ежеутренне, когда баба Маня будила их и шла к иконам, молиться.
- Молитвы эти соотносились с ее взглядами на мораль, жизнеустройство и звучали, как небольшие самостоятельные произведения. Это были очень красивые молитвы, каждый раз она импровизировала и получалось у нее талантливо, о чем она сама едва ли догадывалась.
Если прислушаться к содержанию молитв бабы Мани, то она, как и ее подруги, ставила себя никак не ниже того, кому молилась. Порой возникало впечатление, что Боги, как и люди, сплошь и рядом допускают в своих поступках непростительные ляпы и молитвы
бабушек направлены на то, чтобы подобных ошибок впредь не допускалось. Строгие христианские каноны в интерпретации бабы Мани постоянно перескакивали на стародавние языческие мотивы, где могущественный Зевс раз-за-разом получал скалкой по морде от своей ревнивой и горячей Геры за похождения по чужим бабам. Правда, Зевса в этих молитвах звали Перуном, а остальное все сходилось. То-есть, среди Богов сплошь и рядом случаются очень даже человеческие грехи и недосмотры, что делает их похожими на людей, даже человечными и, потому, симпатичными. Тем не менее, баба Маня обязательно отчитывает их и ставит им на вид за то, или иное прегрешение.
Особенность ее молитв была еще в том, что они поднимали напряжение в отношениях людей и Богов, будто были связаны с рождением или смертью, потому что в том и другом случае в них присутствует тревога перед неизвестностью. Тогда рождается Надежда, ростки Веры в благополучное будущее. На этом построена Вера в Бога и молитвы человека просят его дать ему эту самую Надежду и укрепить Веру. За две с половиной тысячи лет основные молитвы оформились в поэтические тексты, а музыканты сделали к ним красивую оправу. В этом сила и убедительность молитв, они поднимают дух и влекут за собой. А люди идут и верят, подчас не вникая, а чаще не всегда даже понимая природу воздействия этих молитв. Временами возникает впечатление, что некоторые молитвы родились раньше прихода человека, как белый свет, как звезды в своей умопомрачительной красоте, и что они были всегда. Человек просто открыл их, как открывают естественные законы.
Как любой человек с сильным характером, баба маня строила свои отношения с окружающими на принципах независимости и невмешательства в чужие дела, и в чужое хозяйство, то-есть, в чужое жизнеустройство и, стало быть, в их миропонимание. Однако, это не относилось к ее отношениям с подругами детства. Ребята и девчонки, квартировавшие у бабки с печенью и у бабки с клюкой, рассказывали, что их хозяйки обустроили жизнь своего дома по образу и подобию дома бабы Мани. Нельзя сказать,
чтобы она вмешивалась в их дела и спорила с ними по тому или иному поводу, она говорила скупо, по делу, а в сказанном ею был смысл и прок, что в крестьянской жизни - главное.
Метаморфозы со старушками на бабу Маню, как и на самих старушек, не произвели никакого впечатления. С самого начала они знали, что так именно и произойдет. Остальные жители деревни известие о выздоровлении Ванькиных пациенток выслушали, разинув рты и не верили, что какой-то скубентишко сумел сделать это. И без того большое число пациентов увеличилось еще больше. Выходя утром из дома, Ванька с ребятами видели множество телег, мотоциклов и велосипедов, на которых приезжали больные и останавливались у знакомых или родственников.
Несколько дней назад за оградой дома бабы Мани, вокруг ее картофельного поля,
возникли палатки, а перед их входом горели костры. Их обитатели добирались сюда из отдаленных участков совхоза, из других деревень и поселков, и были знакомы с хозяйкой и ее семьей, а чтобы задобрить ее, они окучивали и пропалывали картошку. Это была их инициатива и никто их об этом не просил, хотя и не отказывался от дармовой услуги .
- Чего приперлись-то? - По свойски спрашивали их.
- К Колдуну-Скубенту, по делам. - Важно отвечали те, без тени обиды за бесцеремонный вопрос.
Утром, днем и вечером выходила к ним баба Маня и строгим голосом звала их за стол. И никаких церемоний. Они все знают друг друга десятки и десятки лет, были знакомы их родители и прародители… А неунывающий дед-матерщинник гостил у нее постоянно, входил в дом без стука, будто к себе домой и ублажал ее соленым деревенским фольклором.
После особенно выразительного и вольного монолога деда-матерщиннника баба Маня, не то застеснявшись, не то от восторга, объяснила своим квартирантам, что дед родился под созвездием «Барана». Те поняли, что это, должно быть, «Овен», однако слушали ее, не перебивая. Дальше баба Маня рассказала, что у родившихся под ним будет много скота, много шерсти, голова у них крепкая, лоб бесстыжий. Под этим знаком
родится много буквоедов и проходимцев. Квартиранты, слушая ее, выли от восторга.
Самый начитанный и многознающий из Ванькиной команды, Пашка Егоров, позже скажет ему, что баба Маня привела тут чуть ли не целиком абзац из древнеримского писателя Лукиана, автора рассказа об «Эфесском паноптикуме и нищем старике-художнике». Но откуда она может знать об этом авторе, если даже не всем университетским преподавателям он интересен? Выходит, в наших древних религиозных преданиях, скорее всего, языческих, и преданиях других народов есть много общего, к примеру, как влияют ночные светила на человеческую психику, на его сознание и судьбу?
Это я об «Овне» или «Баране». - Как сказала баба Маня. Старик этот, над которым вы потешаетесь, вернулся домой, отпахав на трех войнах, с увечьями и контузиями. В лихие времена, когда людей сажали и расстреливали только по одному подозрению и отбирали скотину до последнего поросенка, на помощь приходил дед-матерщинник с друзьями-фронтовиками.
Когда бравые коммунисты в мешковатых галифе и с винтовками оставили бабу Маню с кучей детей без кормильца, без отнятого дома и скотины, он перевез ее сюда, откуда она родом, срубил небольшой домик, распахал огород и привел корову. « Так что дед-матерщинник - это не только воспоминание о моей молодости, хоть и смотрится он со стороны смешным и нелепым». - Строго отчитала ребят баба Маня.
х х х
На собрании отряда разбирались текущие дела, связанные со строительством коровника и другие важные вопросы. В конце собрания командир отряда с комиссаром высказали опасение, что Колдуном-Скубентом могут заинтересоваться органы и посоветовали закругляться с целительством. Однако, присутствовавший на собрании главный инженер совхоза сказал, что люди верят Колдуну и так просто не позволят бросить начатое дело. А что касается органов, то беспокоиться тут не стоит. Сын деда-матерщинника состоит самой большой шишкой КГБ области. Объясняя, с какой это стати
старается главный инженер, баба Маня рассказала ребятам, что его жена сделала самый большой запас из Ванькиных веников и пучков сена.
С самого начала его знакомства со своими пациентами, Ванька не особенно присматривался к т ним и знал их только в самых общих чертах. Поэтому он мог и не узнать их, встретив на улице, разве что по бросающимся в глаза внешним признакам.
…Та, что в сером или черном, та, что ходит сгорбившись, с клюкой, с пестрым узелком или же развеселый дед-матерщинник, которого они узнавали еще за поворотом дороги по его ветвистым и озорным прибауткам, от которых краснели даже деревенские забулдыги. Деду нравилось заигрывать с бабой Маней и с исправной регулярностью получать в ответ гвардейские затрещины. Он тут же поднимался на ноги и весело продолжал свое. Спать он уходил сеновал, откуда до поздней ночи раздавались его скрипучие и разухабистые песни.
Дед-матерщинник и его старый друг, которого вылечила Лида после увечья от рог
быка, прожили в этих краях всю жизнь. Более полувека назад эти два старика увивались вокруг бабы Мани, своей ровесницы. Соперничество и открытое противостояние продолжалось у них два с половиной года, в виде кровавых побоищ, свернутых челюстей
и полуоторванных ушей. Стоило им встретиться где-нибудь, или просто увидеть вдалеке мелькнувшего недруга, как без лишних слов они принимались за дело. Били друг друга в кровь и в кость , не жалея ни себя, ни соперника. Их разнимали, увещевали и наказывали, однако, безуспешно. Были дни, когда они дрались дважды, а то и трижды. Такое положение дел переросло у них в привычку, без которой они уже не могли обойтись. Однажды, а было им по шестнадцать-семнадцать лет, кто-то из них отправился ловить карасей в мельничном пруду, в четырех-пяти верстах, и увидел соперника, сидевшего на берегу с удочкой.
Никто не засекал время, когда они увидели друг друга, как и не видел, что произошло потом, но нашли на следующий день полуживыми-полумертвыми, лежавшими здесь же, на берегу. Пришедший позже даже не успел закинуть удочку, она лежала, брошенная рядом, с не размотанной леской. Косари привезли их на телеге, уложив рядом на охапку свежескошенной травы. Несколько дней ребята провалялись на полатях
и не могли встать. Родители качали головами и не знали, что делать. Они надеялись, что ребята одумаются, вроде не маленькие уже, а сколько других красивых девок кругом, не менее толстощеких, нежели эта Манька!
«И в самом деле, ч-черт возьми, что хорошего они нашли в ней? Чем она лучше, к примеру, Устиньи Силантьевой? У ее родителей полный двор скота разного, птицы, свиней!
И дед у нее мельник! И все у них в роду работящие, жилистые… Или любая другая девка
в деревне и окрест! Чем они хуже? Но ведь они не хотят слушать! Может нам, родителям, надо бы объединиться как-то и что-то сделать? Иначе они порешат друг друга! Или поговорить с Манькиными родителями и отдать ее замуж в другую деревню»? - Вопрошали один другого встревоженные родители парней. Не успели ребята прийти в себя, как потасовки разгорелись с новой силой.
Баба Маня с гордостью и удовольствием выслушивала, когда ей рассказывали, как ее поклонники обрывали друг другу уши и сворачивали челюсти. Это вселенское противостояние прекратилось внезапно, в один день, когда Маньку выдали замуж за парня из другой деревни. С этого самого дня, когда эти два петушка проморгали свою любовь, они друзья до гроба.
Дед-матерщинник не завел своей семьи. Большая шишка в областном КГБ - это сын его сестры, наложившей на себя руки после допросов в НКВД, как и остальные шестеро ее детей, которых вырастил и дал образование дед-матерщинник. Дом его стоит
рядом с домом старика-тореадора в отдаленном поселке, участке совхоза.
Конечно, у степных жителей сложившийся уклад жизни и круг интересов подчинен этому самому укладу, как и круг интересов у отрядовцев, прибывших сюда, на строительство коровника. Эти и другие сведения о степных жителях становились достоянием стройотрядовцев, чем-то вызывая интерес, а чем-то - не особенно. А Ванька иногда не узнавал на улице даже своих пациенток, когда те здоровались, и торопливо, будто извиняясь, он отвечал на приветствие. А чего ради он должен всматриваться и узнавать их на улице? Как доктор, что ли? Но он не доктор! Не мог же он возводить до серьезного свои сомнительные познания и умения в ремесле, в котором он ничего не
смыслил. Разве что в фокусах с бабкиными клушами.
Они были молоды, вопросы старости и болезней их не интересовали. Их амбиции выплескивались, в основном, на строительстве коровника, на футбольном поле за огородами и на импровизированном ринге. Учились так себе, чтобы только не остаться без стипендии. Одни тянулись к прошлым событиям, другие - к будущим, а третьи вообще интересовались ночными светилами и вселенной, тогда как все остальное вызывало в них если не скуку, то безразличие. На бегу они охватывали взглядом небесный свод, усыпанный звездами, между сессиями строили коровники и города, им даже некогда было поинтересоваться, есть ли душа у их подруг, или о чем они, к примеру, думают и думают ли вообще…
Они были в том возрасте, когда меньше всего думают о грустных вещах, о болезнях и старости, с которыми они столкнулись в то казахстанское лето таким необычным образом. Понятия эти были я них чем-то из области ирреального, вроде сказок о злых духах. Скажи им кто-нибудь, чем они будут заниматься летом в стройотряде, они с удовольствием бы посмеялись, Как утверждали стародавние мудрецы, старость интересует таинство сна и смерти, а юность - таинство рождения.
х х х
Дела на стройке подходили к концу. Через неделю или дней через десять отрядовцы собирались закругляться, приближалось начало учебного года. Вечером, после работы, после невыносимого зноя, они чуть ли не на четвереньках вползли в дом. В углу прихожей, на лавке, сидела совсем молодая, даже юная беременная женщина. Баба Маня познакомила ее с Ванькой, сказала, что она к нему и ушла переносить к столу горшки и сковородки.
В голове у Ваньки мелькнуло: « Ну что, искатель приключений? Колдунишко обосранный! Что ты теперь собираешься делать»? Он медленно переодевался, еще медленнее мыл руки и все обдумывал, что же ему делать, как выкарабкиваться из сложившейся ситуации? Он тихо и нехотя подошел к ней и сел рядом, взял ее за руку, погладил, будто хотел этим сказать ей, что это все, что он умеет делать, как целитель. Тут она заговорила, Говорила она долго, о том, что впервые собирается стать матерью, о каких-то тревогах и недомоганиях, о чем-то, должно быть, важном, чего Ванька не совсем
понимал от охватившей его растерянности, да и не запомнил. Он понял только, что у нее тошнота и головокружение. « Ну и что? Это может быть у любого. Даже у нас, мужиков,
бывает, если мы, по ошибке, полакомились мухомором, или, когда нам врежут сковородкой по мордасам». Но он не стал говорить это вслух. Ванька не знал, что ему делать и что говорить. Ему было не до шуток и в который раз он жалел, что устроил весь этот идиотский балаган. Теперь она в упор смотрела на него, требуя ответа и помощи, а Ванька ерзал на лавке и чувствовал, что пауза затягивается, что ему необходимо что-то сказать ей, чтобы это «что-то» не оставило в ней обиды.
Наконец, он начал рассказывать ей, что все это шарлатанство было затеяно из озорства и дурости. Долго и бестолково мямлил ей о цветах шиповника и ромашки, приплел зачем-то сюда бабкиных несушек и фокусников, саму бабу Маню с ее подружками-одуванчиками. Еще Ванька рассказал ей, что Лида, отрядный доктор, врач дипломированный, с высшим медицинским образованием, не то, что некоторые…
Посетительница медленно, со значением, отвечала, что деревенские старушки, которых никто в стране не мог вылечить, он, Ванька, поставил на ноги за каких-то полтора
месяца, а ее, дескать. За что-то невзлюбил и потому не желает помочь. Проговорила она все это сухо и строго, отчего Колдун почувствовал себя виноватым перед ней, перед всем миром и даже в том, что она беременна. Это был случай, который называют безвыходным, а кто-то и верхом несправедливости.
« В самом деле, всех принимал и помогал, как мог, никого, даже из самых дальних отделений совхоза и других деревень, не обделил стаканом своего горьковатого пойла».
Правда, и тот, кто страдал от головной боли, и тот, кого прохватил понос, в глазах Колдуна-Скубента находились в равных условиях, а посему и микстуру для того и для другого он готовил одновременно, в одном чайнике. А женщине, собравшейся стать матерью, страдающей от каких-то недомоганий, пребывающей в тревоге, отказал. Что это?
И в какие ворота? - Терзал себя и едва ли не рвал волосы под мышками Ванька.
Он чувствовал себя неуютно и погано, вспомнил и о насмешках девчонок. Когда они хотели поиздеваться над Ванькой, они начинали перебирать все его прозвища, произнося их и так и эдак, подхихикивая и балдея во всю мощь своих молодых чувств. Моменты эти у них сопровождались повизгиваниями, отчего насмешки получались и вовсе
уничтожительными, однако Ванька привык к своей мессианской планиде и не очень вякал.
Женщина, став беременной, тут же обретает в умах людей новые, недосягаемые качества, вроде праматери человеческой. Люди даже чувствуют перед ней некоторую робость, повышенную почтительность и каждый готов быть ей пажем и слугой. Такая, совсем юная праматерь человеческая, теплая и справедливая, защищающая всех своих чад на земле от вселенских невзгод, но и строгая, порой даже холодная и беспощадная, смотрела на Ваньку глубокими немигающими глазами, требуя ответа.
А какой может быть ответ у Ваньки? Ответ, конечно, нашелся бы, не будь она беременной. Скорее всего, он облапал бы ее с ног до головы. А здесь… Ему стало жарко. Он снял рубашку и напялил куртку, затем и вовсе непонятно для чего, снял один ботинок и натянул сапог. После этого он буркнул ей, чтобы подождала немножко и пулей вылетел из дома за настоящей докторицей. Пока Колдун-Скубент бежал к Лиде, до него доносился рев и гвалт из-а огородов, где ребята с девчонками играли в футбол.
Они, свободные, и никому ничем не обязанные, орали, исходили восторгом и упивались этим. У них не было никаких забот, с них никто не требовал толики процеженного пойла, они могли стоять на ушах и, - никаких тебе угрызений совести! Ванька уже забыл, когда в последний раз стучал ногами по мячу, с тоской и завистью прислушивался к ним на бегу, и только сейчас заметил, что на ногах у него разная обувь, отчего бег его получался подпрыгивающим и неудобным. « Давай, давай, поддай жару, остолоп безмозглый, клоунская твоя морда! - Издевался над собой Ванька. - Доволен? А как тебе роль бабки-повитухи, а»?
х х х
- А знаешь, почему Лида смеется и издевается над тобой? - Спросила однажды Лилька Макавеева у Ваньки.
- Я знаю об этом. - Ответил Ванька. - Баба Маня говорила, что я переманил у нее пациентов. Из-за этого, что ли?
- Я потрясена, Ванька! Ты действительно не знаешь, или только притворяешься?
- Ты о чем, Макавеева? Что я обязан знать и в чем я притворяюсь?
- Еще в начале, когда мы только что приехали, помнишь, мы устроили вечер в школе, потом танцевали? Так вот, ты помнишь, какие были глаза у Лиды? Это, когда вы танцевали с ней? А ты… Упорно и старательно лапал ее, будто говорил: « Это мое! И это.
И это тоже - все мое»?
- Ну, прямо так, «старательно» ! Потом, ведь с тобой мы тоже танцевали! Что, тебя я тоже лапал? Хотя… И говорил, что это, то и это тоже мое? Вот если бы я взял тебя за волосы и поволок в кусты, это было бы совсем другое дело. Можно было бы говорить,
что лапал.
- Ванюша, если бы танцы с тобой, или что-то еще, не нравились, ты бы тут же почувствовал это на себе. Но мы не о том… Все видели, все знают, а ты нет? А когда она узнала, что ты преподнес мне горсть икибении перед посадкой на автобус, она стала ездить с нами на стройку, хотя это для нее не обязательно? Как ты думаешь, зачем она
делает это?
- Ну, мало ли, зачем? А вдруг кого-нибудь понос прохватит там, или, опять же, травма может случиться, не дай Бог! А как ты связываешь икибению с Лидиными насмешками, Макавеева? Смею думать, что твои доводы надуманны и малоубедительны.
- Ванька, я в восторге! О таких вещах девчонки знают уже в седьмом классе! Неужели тебе непонятно? Ну и дикарь ты!
- То-есть, она издевается из-за икибении? Вообще-то ты можешь выражаться понятней?
- Ванюша, ты из какой берлоги вылез? Ведь ты же учишься на философском факультете? Да?
- При чем тут факультет? Мы о чем говорим?
Когда Ванька танцевал с Лидой, ему казалось, что Лилька Макавеева - это класс.
А когда танцевал с Макавеевой, он убеждался, что Лида лучше всех. « Ванька, т-т-твою дивизию, ты - вроде твоих прыщеватых «шпитонцев». Утром одна, днем - другая, а вечером третья…» - Издевался над самим собой Ванька и ничего не мог с собой поделать.
- Девчонки в отряде считали, что раз Ванька танцует с Лидой и лапает ее, значит, она нравится ему, а он ей. Но ведь он и с Лилькой Макавеевой тоже танцевал, и с кем-то еще, все девчонки в отряде - высокий класс! А вообще-то, что значит, лапал? Во время танца я что, должен прятать руки? Черт возьми, так положено, чтобы я держал в своей руке ладонь дамы, а второй обнимал ее за талию, если она имеется. Но ежели ладонь моя нечаянно скользнула вниз, то что в этом такого? Ну, нечаянно прогулялся там… Но ведь это чуть-чуть! Пусть даже удостовериться, все ли там на месте… Дама, может быть, и не заметила, а ты, Макавеева, сразу: «глаза… икибения…»
И Лида, и Лилька Макавеева чем-то были похожи. Хотя эта похожесть не была похожестью близнецов. Это неуловимое «что-то» делало их иными, нежели остальные отрядовские девчонки. Одинаковый рост, похожие голоса, у обеих, будто у девочек-подростков, небольшие сиськи и привычка держать руки в карманах стройотрядовской формы, делали их обеих ершистыми и независимыми, в них было что-то от уличной шпаны и от андрогинов с холстов Содомы. Однако, во время танцев, когда они надевали платья и становились на каблуки, они преображались. Привычка у той и другой держать голову делала их обеих чуточку надменными и неприступными, а в глазах посверкивал вызов. Черт возьми, это было неожиданно и здорово! Отчего они обе нравились Ваньке еще больше.
х х х
Лида встретила Ваньку более, чем прохладно. Где-то говорилось, о натянутых отношениях Лиды с Ванькой и ее саркастических насмешках по поводу его целительства.
Как и о его легкомысленных симпатиях то к Лильке Макавеевой, то к Лиде. Хотя он не вступал в дискуссии с Лидой или с кем-то из девчонок и не участвовал в шутливых насмешках отрядовцев над ней, он не отрицал своего авторства анекдота о ковыльной траве, о сигающих туда кошках и кошачьей докторице. Лида знала об этом от девчонок и
старалась отплатить ему на всю катушку при любой возможности. При всем при этом нельзя было сказать, что она ненавидит Ваньку. На танцульках ей нравилось танцевать именно с Ванькой и они даже о чем - то шептались. Лида часто хохотала и, кажется, ей было весело и беззаботно.
Колдуну показалось, что Лида что-то знает, хотя он не вымолвил ни слова. Он вытряхнул перед ней все свои беды и сомнения. Получалось, будто он приполз к ней с повинной, с безусловным признанием примата классической медицины и ее главной жрицы Лиды. Ванька заметил, что в глазах ее нет прежнего холода и отчуждения. В них даже не замечалось обиды. Говорила она с ним нормально, без всякого раздражения, то тут, то там у нее проскальзывали подозрительно ласковые тона. Однако так было только вначале. Это были прянички!
Здесь Колдун-Скубент чувствовал себя, будто на ринге против куда более искушенного боксера, который играет с ним в кошки-мышки и вот-вот может грянуть удар грома. Он знал это наверняка, только не знал, откуда, с какой стороны и в какой момент
это произойдет. Лишь бы не в тот момент, когда глаза твои будут закрыты. Чуть позже, будто опомнившись, Лида принялась хлестать Ваньку своими едкими насмешками. Издевательские замечания о его первобытном целительстве перемежались у нее с профессиональными вопросами о состоянии беременной. Раз или два, как бы невзначай, она обозвала Ваньку бабкой-повитухой. Это было слишком, такого оскорбления он не ожидал!
Тем не менее Ванька не обижался на нее и не возражал, чтобы она не оставила его один - на - один с беременной. И в самом деле, ну, какой же из него врач и целитель, если у него нет даже градусника и этой самой трубочки, сверкающей никелем и с черным кружочком на конце, через который прослушивают человеку живот, спину и грудь.
При этом обязательно нужно постукивать пальцем по ребрам. Это Ванька знал, потому что видел сам, да его и самого не раз простукивали и прослушивали, будто искали в его недрах клад с сокровищами. Но Ваньке было не до того, чтобы замечать эти стремительные перемены в Лидиных глазах, хотя в них скакали и прыгали искры торжества и радости. Уж этого-то ей не удалось скрыть или хотя бы чуточку завуалировать. Она несколько раз переспросила, какой у нее пульс, спросила про мочу и кал и, видимо, чтобы окончательно добить Колдуна, задала вопрос о температуре. Ну, Лида, ну,
стер-р-р-рва!
- Лида, какая температура? Я же говорил тебе, что у меня нет градусника. Ты что, издеваешься?
- Как это можно лечить людей, не зная температуры? Не зная пульса? Ты хоть выслушал ее легкие? Нет? Я так и знала, что ты просто неандерталец из пещеры и первобытный шаманишка! Коновал несчастный! Престарелая бабка-повитуха по сравнению
с тобой - профессор!
- Пойдем, Лида, вдруг там случится что-нибудь, или она родит без нас. Она, хоть и молодая, но очень строгая. Ну, что ты тянешь, Лида, давай!
- Правильно, Ванюша, без тебя она ну, никак не сможет родить! Так на которой неделе у нее беременность? - Продолжает измываться над Ванькой кошачья докторица.
- Сколько недель? Много! У нее огромный живот! Вот, нет, во-от какой! - Показывает Ванька, округлив перед собой руки. Это может случиться в любой момент! Ла-а-адно тебе, Лида, пойдем! Мы тебе завтра цветов привезем! - Ни к селу, ни к городу, ляпнул Ванька.
Обещание свое, как и положено, он забудет. Тем не менее, Лида в его глазах вырастала до облачных высот, а сам он вполне ощущал свое ничтожество. Он говорил с ней до отвратительного заискивающим тоном и ничего с собой не мог поделать.
Он опасался, что Лида из-за вредности откажется идти к беременной и ему самому придется расхлебывать последствия своей дурости. Ему даже думать не хотелось об этом! Спрятаться бы сейчас куда-нибудь в самое глухое и недоступное место, ничего не видеть и никого не слышать! К примеру, оказаться бы где-нибудь на необитаемом острове! И никаких тебе забот! Лиде осталось только размазать по лопухам дремучего, по ее словам, Колдунишку и пожать аплодисменты.
Наконец-то она собрала свою торбочку с градусником и зеленкой. Пока они шли, Лида раз-за-разом повторяла: « Тоже мне, испугался беременной женщины, знахаришка несчастный»! Ванька не уловил по интонации, чего больше в ее словах, насмешки, досады, или чего-то еще. Скорее всего это говорило о том, на какой недосягаемой иерархической ступеньке она стоит по сравнению с ним и она всеми доступными способами давала понять ему об этом.
По выражению лица и по тому, с какой вызывающей уверенностью она шагала чуть впереди, не позволяя Колдунишке даже поравняться с ней, было видно, что принять младенца для нее - раз плюнуть. Будто она всю жизнь занималась только этим. Ванька видел, что она торопится, чувствовал, что в эту беременную она вцепится мертвой хваткой и никому ее не уступит, даже, если это будет бабка-повитуха с тысячелетней практикой.
За состояние, как и за будущее «праматери человечества», и благополучное рождение младенца можно быть спокойным. От радости Ванька готов т был орать и прыгать! Непосильные заботы, давившие на него только что, ушли куда-то. Пожалуй, он мог бы повернуться и рвануть к ребятам, за огороды.
- Одни мороки с этими бабами! - На ходу размышлял Ванька и драл когтями собственные потроха. - Ну, кто тебя тянул за язык с больными старушками? Или с этой беременной? Ты вечно ляпаешься в дерьмо со своей помощью или ради «справедливости» . Ты хоть понимаешь, во что могут вылиться твои потуги? Если хоть с одной бабкой или дедом что-то случится, хотя бы от элементарной старости или от чего-нибудь еще, тебя обязательно посадят за решетку. Есть готовая статья уголовного кодекса иона плачет по тебе. Вон, умные люди живут себе, гоняют в футбол за огородами, девчонок лапают и - никаких забот! Они - сами по себе. А тебе, Колдунище на палочке,
надо обязательно кого-то лечить до поздней ночи, потому что больной, видите ли, не мог приехать пораньше. Сутками они готовы ждать, с упорством одержимых или, как кошка караулит свою жертву у норки, пока не покажешься. Тут они налетают на тебя, с петухои или поросенком в мешке, вымогая стакан твоих мутных помоев, не важно, что у них болит. Три-четыре сеанса и, оказывается, человек здоров, а может, ему просто надоело трястись на телеге десятки километров? А ты?... Ты виноват, сукин сын, потому что валяешь дурака в своем коровнике или, что вовсе непростительно, гоняешь пузырь за огородами, тогда как народ с таким трудом добирается до дома бабы Мани! Какое счастье, когда человек никому и ничем не обязан! - Тоскливо рассуждал Колдунишка, не в силах что-либо изменить. - А как же врачи? Хирурги, к примеру? В любое время суток, даже из постели их поднимают, будто по боевой тревоге и - вперед! Чем же ты лучше этих людей, к-козлина ты вонючий?
Во время уличного шествия с Лидой еще одна смутная догадка приняла у Ваньки более осмысленные очертания. До этого он не обращал внимания ни на нее, ни на ее неприязненное отношение к его целительству, разве что ему было приятно танцевать с ней.
Ванька оказался тем самым человеком, который посмел усомниться в ее профессиональной состоятельности. Во всяком случае, так она думала, - По бабы Маниному разумению.
Такие люди становятся для женщин лютыми врагами. Это примерно то же самое, как если бы вы усомнились в ее чарах и других достоинствах, которых, как мы догадываемся, не счесть. Отныне весь свой гнев, весь потенциал ярости и сарказма она направит против вас. Она не успокоится, пока не сотрет вас в порошок или не вгонит в землю не менее, чем на сотню метров. Все знали, что Колдун-Скубент привык к язвительным упражнениям Лиды, и сейчас он пропускал мимо ушей ее остроты, лишь бы она не передумала и не повернула назад.
Две молодые женщины всегда найдут общий язык. Некоторое время они еще сидели у бабы Мани, тихо разговаривали, не обращая внимания на Ваньку, будто его и не было, потом перешли на шепот. Лида успокоила беременную, порасспрашивала ее о чем-то и сказала, что через два дня они вместе поедут в больницу, куда она возила старика-тореадора, а там она сама примет у нее роды. « А пока, на эти два дня, ты останешься у меня ». - Безапелляционно решила она.
- А как же дома? Я же не предупредила, что останусь у тебя.
- Ничего страшного, мы вместе с тобой сходим к вам и возьмем с собой все, что
тебе понадобится.
Ванька чувствовал себя лишним, не знал, куда деться и спросил у Лиды: « Я могу
быть чем-нибудь полезен вам?
- Ты мешаешь нам, Ванюша. Иди, поиграй в футбол, там ребята ждут тебя. Только не топай так громко. Ты бы переобулся, а то выглядишь клоуном.
- Ой, ой, ой, Лида! Вот дура! - Вырвалось у Ваньки от восторга и возмущения. Восторга, что можно смыться за огороды и возмущения, что она так мастерски унизила
его перед беременной женщиной. Затем, обнявшись, они ушли к Лиде, не попрощавшись
и даже не взглянув в сторону Колдуна. Подошла баба Маня с подойником в руке.
- куда это они пошли?
- К Лиде, баб Мань.
- А что же ты? Ведь она пришла к тебе.
- В этих делах, баб Мань, Лида куда больше и лучше разбирается, потому что она
настоящий доктор, училась этому и всю жизнь будет принимать младенцев. А я… Я всего
лишь Колдун, да еще скубент.
Баба Маня выпучила глаза на Ваньку. Она, кажется, не все понимала. Он видел это по ее глазам. Ему показалось, что сказанное им она приняла, как личное оскорбление, как нечто опровергающее ее железные убеждения. Она знала об отношении отряда к Ванькиному целительству, слышала шутки, анекдоты об этом и язвительные Лидины колкости. Однако о Ванькиной скромной самооценке от него самого она услышала впервые и растерялась. Сила и значение колдовских чар целителя, приписанные ему бабой Маней и ее подругами, поддерживаемые и подогреваемые ими среди людей в течение всего этого времени, шатались и могли рухнуть в любой момент. И первый шаг к этому, как она считала, сделал он сам.
Удивленные и одновременно огорченные, старушки обсуждали, как это можно быть таким… таким… Им не хотелось называть Ваньку дураком, болваном или еще каким-нибудь оскорбительным словом. Однако, как прикажете понимать то, как он отозвался о себе и своих возможностях в разговоре с бабой Маней? Может, он просто заучился? А для Ваньки это было не страшно. Все, кто лечился у него, выздоровели, во всяком случае, по их собственным словам. Только одну, ту, которая « праматерь человеческая », он сплавил Лиде.
х х х
Отряд закончил свое строительство. Осталась для них самая ответственная часть, приемка готового коровника какой-то важной комиссией. В отличие от обычных приемок строительных объектов, где строитель - государство, и приемщик - тоже государство, у студенческих отрядов старались принимать работу скрупулезно, с мелочными придирками, чтобы заплатить им как можно меньше. Поэтому ребята заранее позаботились, чтобы в этот важный день присутствовал секретарь местного райкома комсомола и корреспондент Североказахстанской молодежной газеты. Это была одна из самых удачных строек, в которых участвовал университетский отряд из Питера. Совхозное начальство, стараниями своего главного инженера, отвалили отряду еще премиальные, о чем ребята и не мечтали.
Совхоз устроил скубентам проводы с обильным угощением, подарками и возлияниями, длившимися более суток. Собралось множество народа. Съехались молодые
рабочие совхоза, школьники-старшеклассники со следами загара и возмужания, все лето проработавшие на совхозных полях, Ванькины пожилые пациенты из отдаленных участков и деревень.
Старушки, подруги бабы Мани, и подруги их подруг, без устали сновали между столами и огромной плитой, сооруженной здесь же, на поляне. Районное начальство, непонятно как унюхавшее дармовое угощение, понаехало на казенных машинах и сидело вначале со скорбно поджатыми губами, будто оказалось здесь не по своей воле. Теперь оно блаженно склабилось, раз-за-разом закладывало за галстук, торопливо и жадно очищая огромные деревенские тарелки и миски. Оно, начальство, часто икало, незаметно расстегивало пуговицы на штанах и пиджаках, а их мутные глазки смотрели в разные стороны. Разговоры за столом шли о том, что скубенты, оказывается, не такой уж глупый народ, хоть и бесшабашный, однако способный что-то соорудить и даже приносить пользу. Старик-тореадор, пострадавший от рог быка и которого вытащила с того света Лида, растянул гармошку. Началась пляска.
Дед-матерщинник пристроил у своих ног мешок, который временами шевелился, издавая приглушенное хрюканье, переходившее порой в пронзительный визг. Никто на это не обращал внимания. Эка невидаль! Чуть дальше, где рядом с Лидой, своей спасительницей, устроился старик – тореадор, шевелился точно такой же мешок и издавал точно такие же звуки. Всем было известно, что подарок для Лиды старик приволок тоже в мешке. Это был четвертый поросенок. Три из них дед всучил ей в больнице, а сколько там было петухов и несушек, никто не считал. Лида смирилась со своей участью и растерянно
улыбалась деду. Вроде благодарила за подарок и молила не делать этого больше.
В самый разгар пляски дед-матерщинник полез к Ваньке целоваться через стол и так же через стол вручил ему свой подарок, попутно опрокинув несколько стаканов и чашек с выпивкой. Вид у деда был торжественно-заговорщический. Как обычно, он хитро подмигивал Колдуну и кивал глазами на мешок. Бабка, что с печенью, и та, что с клюкой, обгоняя друг дружку, приносили Ваньке и его ребятам чудовищные куски мяса из котла, а они отвечали им выразительной отрыжкой. Старушки были счастливы.
И стар и млад, все были с красными мордами и веселы, все лезли друг к другу целоваться. Особенно старались молодые женщины и мужики, которые все лето провели вдалеке от дома, на совхозных полях и успели одичать. А опьянев, они перецеловали всех отрядовских ребят и девчат. Некоторые из них сидели в одних подштанниках и не замечали этого. Они вдруг, резко вскидывали головы и пытались спеть «красивую песню», не забывая при этом основательно приложиться и не менее основательно закусить.
Времени до отъезда оставалось день-два, а то и меньше. Грустно было ребятам покидать своих симпатичных хозяев, приютивших их на все лето и терпеливо сносивших шумливых и беспокойных квартирантов. Скубенты быстро привыкли к хозяевам, стали понимать их сложившийся столетиями уклад жизни, традиции, непривычные для них и странные, на первый взгляд, отношения с бескрайней степью, напоминавшие у степняков отношение с Богом. Никто их не учил этой премудрости, она приходит к ним однажды, внезапно и навсегда. А пока, впереди ребят ждет до предела насыщенный учебный год, встречи с друзьями, знакомыми и все, по чему успели они соскучиться в опаленном зноем Северном Казахстане.
.
х х х
Из нескольких летних каникул, проведенных Ванькой и его друзьями-сокурсниками в студенческих строительных отрядах, они вспоминали именно это лето в Северном Казахстане. Все необычное, что видели они в то лето, впервые попав в условия степей, с их полуденным зноем и темными непроглядными ночами, густая чернота которых казалась
им чем-то бесконечно большим и разумным, даже малозначительные слова и фразы, которыми обменивались тогда молодые люди, со временем приобретали значение и вес.
« Обнимитесь и поцелуйте друг друга… Одарите друг друга нежностью, радостью и будьте счастливы в этот короткий миг вселенского покоя » . - Будто говорил им тот самый
« бесконечно большой и разумный » , овевая их полуночной прохладой. Вспоминали все, что было с ними, людей, с которыми жили и работали бок-о-бок, как халтурили на рытье траншеи для телефонного кабеля по пути домой, в Питер, и танцульки за огородами.
Не забыть им протяжную и мелодичную песню, услышанную однажды после заката солнца далеко в степи. Пели мужчина и женщина. Скорее всего, два запоздалых всадника ехали шагом на лошадях и, таким образом, выражали друг к другу свою
нежность. В этот вечер ребята задержались на стройке. Они бетонировали там что-то и нужно было выработать весь раствор, иначе к утру он превратится в каменную глыбу. Теперь они возвращались на своем автобусе с открытыми окнами и слушали пение. Прохладная темнота наступавшей ночи способствовала этому. Огромное, ничем не стесненное пространство, высоко над головой горят и переливаются звезды, величиной с апельсин, а далеко на западе, над горизонтом, последние отблески скрывшегося солнца.
Слов песни невозможно было разобрать, слишком далеко от дороги находились певцы. Ребята слышали ее едва-едва из-за шума работающего двигателя. Они остановили
автобус, заглушили мотор, вышли и долго стояли, очарованные пением, не в силах оторваться от этого сказочного концерта. Усталости, будто не бывало! « Кто же это поет там, в такое позднее время и в таком отдалении от жилья и дорог » ? В который раз задавали себе вопрос ребята. Возникало впечатление, что песня эта звучала здесь и сто,
и тысячу лет назад, настолько просто и естественно она была спета неизвестными певцами, будто свист степного ковыля, задевающего за стремена, или ястребиный клекот
на вершине кургана.
Пугающая полоска багрового неба на горизонте, придавленная сверху чернотой ночи и перерезанная двумя горизонтальными тускло-золотистыми линиями, выглядела картиной из какой-нибудь фантастической трагедии. Эта грозная панорама возникла незаметно. Никто не обращал внимания и не присматривался к особенностям наступления темноты, все были увлечены едва доносившимся пением. Кому интересно, какое там небо, или как мигают звезды? Ребята обратили внимание на закат из-за песни,
когда попросили водителя остановить машину. А посему можно утверждать. Что увиденная
картина возникла перед ними внезапно и будто несла всему живому на земле нечто тревожное и зловещее.
Весь отряд выстроился вдоль дороги по два-три человека, все смотрели в одну сторону, откуда доносилась песня. Никто не произнес ни слова. К Ваньке подошел друг его детства и одноклассник Никита Арнст. Беспардонный циник Никита смотрел на происходящее, как и Ванька, разинув рот, не смея шелохнуться . Легкий озноб пробегал по их спинам.
Бесшумно подошли сзади девчонки, обняли их и все они продолжали стоять и зачарованно слушать пение.
- Как жаль, что некому написать или рассказать об этом. - Изменившимся голосом проговорил Никита. Слова и тон, какими было сказано это, Ванька услышал впервые, хотя с самого четвертого класса, сколько знает его, Никита обсмеивал всех и вся, не делая никому ни исключения, ни поблажек, ни пощады.
- Что происходило в душах наших далеких предков, когда они видели такие грандиозные зрелища? Когда они провожали уходящее светило, сидя у входа в пещеру, под невнятные шорохи за спиной и рык хищных зверей, не уверенные, закончится ли когда-нибудь эта страшная ночь? От грозной красоты этого явления может рехнуться даже современный человек, вооруженный знаниями, образованием и не очень-то верящий в приметы и знамения. А тут еще кромешная темень и … это необыкновенное пение. Каким красивым может быть человеческий голос! - Будто размышляя, говорит Никита.
Незаметно подошел водитель автобуса, остановился чуть позади Никиты, будто прислушиваясь к словам песни и стал хлопать по карманам в поисках спичек. Никита протянул ему спички и спросил:
- Скажи, пожалуйста, тебе нравится закат солнца, цвет вечереющего неба и вообще
вся эта картина?
- Нравится ли мне эта картина? А что в ней такого? Обыкновенный закат … Завтра будет ветреный день… Ничего особенного.
- А пение, которое мы слышим? Пение-то, наверное, понравилось?
- Что в нем особенного? Обычное пение. Это дочка чабана Ардашева ездила к отцу. А теперь возвращается с кем-то. Вот и поют. Что тут такого?
- Слушай, ты, гнилая колодина, убийца !!! Сейчас я удавлю тебя ! Твое место в свинарне, скотина ! - Бросился Никита на водителя . Ребята едва-едва растащили их.
Рано утром следующего дня стройотрядовцы снова набивались в те же крытые грузовики и автобусы, на которых приехали сюда. А вот и « Покедва » вываливается из кабины. Сейчас он приставит безымянный палец к ноздре и для отряда это будет означать что-то вроде призыва боевой трубы, после чего караван тронется. Старики и старушки старательно записывают адреса и развязывают платочки, чтобы вручить скубентам прощальные « тарифы » , желают счастливой дороги и приглашают снова приехать на будущее лето.
Колдун-скубент
© Copyright: Василий Ринчинов, 2012
Свидетельство о публикации №212073101597
Свидетельство о публикации №212073101597
Рецензии