Девочка на обочине

               
               
Я очень люблю мотоцикл. И любовь эта давнишняя. Как говорится – с молодецких лет. Впервые я почувствовал притягательную силу "конька-горбунка" еще в 1966 году, когда мой двоюродный брат Генка, живший в поселке под Красноярском, прислал мне письмо, с фотографией, на которой он был изображен сидящим на мотоцикле "Восход". Сказать, что мне стало завидно – я не могу, но что-то негромко "тенькнуло" в моем тринадцатилетнем сердечке. Это было весной, а ближе к лету мама сообщила, что мы поедем  в отпуск, в Красноярск.
После сахалинских метелей, тайфунов и штормов на меня внезапно обрушилась настороженная молчаливость сибирской тайги. Я и по сей день, когда удается на одно мгновение заскочить в места, где юность бушевала, робею, как в мальчишестве, и как первооткрыватель кланяюсь до земли и осеняю себя крестом, и благодарю Бога за проявленную ко мне милость. Ибо, сколько б ни кидала меня судьба по свету, в каких бы краях ни оседал я, все равно память моя, неизбывная моя память уносит меня туда, где я прожил 1280 дней и ночей, из которых добрую половину я могу назвать счастливыми…
Мы с Генкой почти не слазили с "Восхода". Руки мои пропитались маслом и бензином, а рубашка с брюками так просолидолились, что родне пришлось вскладчину покупать мне обновку…
         Вернувшись домой, я долго не находил себе места от неуемного желания иметь мотоцикл, и когда в 1976 году я все-таки купил себе "Восход", я чуть было не заплакал от радости. Рыбалка, грибная охота, ягодные десанты, пикники – все это стало для меня таким доступным, что очень скоро перешло в обыкновенную рутину. Однако было маленькое "но" – у меня не было водительских прав, и каждая моя поездка требовала особой наблюдательности, изобретательности и изворотливости. И на протяжении семи лет я ни разу не напоролся на гаишников, а в 1983 году, по совету и настоятельным просьбам моего товарища Юрия Песириди, я поступил на курсы водителей при Холмском АТП и с отличием их окончил. Таким образом, я узаконил возможность использовать свое увлечение в любое время дня и ночи. А вскоре подвернулась хорошая работа – возить начальника одного строительного управления, и я перешел с "ЗИЛа" на "УАЗик".
К тому времени Юра Песириди поменял квартиру на частный дом и соорудил себе баньку, в которой несколько наших товарищей – водителей из АТП – набирали силенок на новую неделю. Ми гоняли чаи и "травили" анекдоты. Но однажды, попарившись, нахлебавшись чаю, насмеявшись, мы что-то примолкли. Потрескивали дрова в печурочке, а мы, закутавшись в простыни, лежали в предбаннике на деревянных топчанах, дремотно смежив веки. И вдруг Санька-"дальнобойщик", тяжело вздохнув, глухо обронил:
- А я, мужики, того… подлец я…
Мы недоуменно переглянулись, а я потряс его за плечо:
- Саня, Саня. Ты перегрелся, что ли?
Он открыл глаза, выпрямился на топчане.
- Правду говорю, мужики. Подлец я.
Мы все знали Саньку добрый десяток лет, и ничего такого за ним не замечали. Всегда улыбчивый, спокойный, готовый прийти на помощь, он был уважаем нами. Увидев нашу растерянность, Санька хлопнул себя по коленям, осмотрел каждого из нас и заявил:
- Хочу сделать признание.
Мы насторожились. Что же он мог натворить такого, чтобы называть себя подлецом?
- Ты, может, задавил кого? – спросил я, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. – Не дай бог, старик. Это ж…
- Сплюнь ты,- огрызнулся Санька,- я за двадцать лет ни разу на гвоздь не наехал… Тут, друзья, другое…
Он опять глубоко и прерывисто вздохнул и посмотрел на Песириди.
- Юра, сказал он,- давай, нарушим традицию? Давай,  выпьем водки?
Мы переглянулись, я кивнул Юре, и он принес из дому две бутылки водки, миску квашеной капусты, шматочек сала, хлеба и немного кетового балыка.  Так же молча мы разлили водку, выпили, не чокаясь, закусили и продолжали тихонько сидеть. Наконец Санька почмокал губами, уселся поудобнее и сказал:
- Ну, мужики, слушайте и не перебивайте. Вы же знаете, что я недавно получил новый "КАМаз", а получать его я ездил в Томари – это почти двести километров по "Голодной степи". Туда уехал поездом, получил машину, оформил все документы и погнал "КАМаз" сюда. И вот, под вечер уже, небо заволокло тучами, стал накрапывать дождь, а потом пошел такой ливень, что дорога мгновенно раскисла. Машину стало кидать, а впереди перевал. Думаю, что я буду рисковать? Баки полные, печка работает, музыка есть, "тормозок" тоже есть, водки бутылка. Заночую, думаю.
Ну, сказано – сделано. Остановился. А ветер шалеет, аж "КАМаз" шатается. Ну, раскатал постель, накрыл себе "поляну". Музыка играет. Тепло, уютно. Сижу себе, закусываю. Вдруг стук в дверцу, и голосок жалобный:  "Дяденька, пустите меня, пожалуйста". Я вначале перепугался, думаю, что галлюцинации, ан нет. Снова стук и снова: "Дяденька, пустите!" 
Открыл дверцу – девочка стоит. Мокрая вся, дрожит. Протянул ей руку, втянул в кабину, посадил на пассажирское сидение. Она сидит и молчит. И я молчу. Не знаю, что и делать. А она вдруг говорит: "Дяденька, дате мне поесть". Ешь, говорю, что видишь. Взяла она хлеб, картошку, сало и жует, а сама глазками на бутылку с водкой постреливает. Я, дурак, возьми и ляпни: водки, говорю, выпьешь? Она головой кивнула, берет стакан, наливает больше половины  и выпивает. Сидит, закусывает, а я думаю: на кой хрен я это ляпнул? Ведь, дитя еще.  Мучаю себя раскаяньем, а она снова за бутылку. Еще полстакана хлобыснула и опять сидит, закусывает.  Ну, я вижу, что она не прочь еще приложиться, наливаю себе стакан – и залпом до дна. Закусил, потом закурил, а она  посмотрела на меня и говорит: "Я думаю, что вы сегодня уже никуда не поедете, поскольку вы водки выпили. Поэтому не прогоняйте меня". Куда ж, говорю, прогонять? Живи, а хочешь спать – вон сзади постель. Залазь, только скажи, где твои родители? А она отвечает: "Я завтра расскажу, а то у меня глаза слипаются и холодно мне".  Ну, коли так, отвечаю,- залазь в койку и спи. И что вы, мужики, думаете? Она стягивает с  себя одежонку и, в чем мать родила, лезет по капоту на кровать, и поворачивается ко мне задом, значит.  Аккуратный такой, гладенький… и это дело на виду, так сказать. И ведь не торопится под  одеяло, а стоит коленями на капоте, подушку поправляет, а у меня жар начинается…  она, словно почувствовала, – шасть под одеяло и притихла там, как мышка…
Санька замолчал, разлил водку по стаканам.
- Давай, мужики, выпьем, а то духу не хватает.
Мы все выпили. Юра принес еще дров, подбросил в топку.
- А, может, зря топишь?- спросил я. После водки-то, наверное, уже не будем париться?
- Да чего там не будем,- запротестовали ребята,- сколько той водки? Сейчас  Санька закончит рассказывать, да и полезем снова. Давай, Саня, рассказывай, очень уж интересно получается.
- Не гоните лошадей,- отозвался Санька,- вам интересно, а мне мучение… на чем я остановился?
- На одеяле,- услужливо подсказали мы.
- Ага, одеяло…  да-да, залезла она под одеяло, притихла там, а я думаю: где же я спать-то буду? Эй, говорю, как там тебя зовут?  "Оля", отвечает. А где ж, Оля, я сам спать буду? "А тут места много, говорит, "Идите сюда, не бойтесь".  А мне действительно страшновато. Ребенок ведь, по сути, да еще нагишом. В одежде еще куда ни шло, а так… а потом думаю: я же одетый, как-нибудь обойдется. Ну и лезу в койку. А она одеяло приподняла и лежит, красивая, а на лобке волосиков – кот наплакал… и не стесняется. Я как рак красный , а ей хоть бы что. Ну, в общем, улеглись мы.  Она сразу приткнулась ко мне и затихла. Посапывает, понимаешь, а я как отбойный молоток трясусь…  Ну, лежали, лежали, потом она берет мою руку и сует ее себе между ног. Тут уж я не выдерживаю.  Оля, говорю, тебе сколько лет? "Девятнадцать", отвечает. А не врешь? "Да вы не бойтесь, говорит, мне это не впервой"…  И знаете, мужики, сломался я.
Санька снова замолчал, а мы загалдели:
- Ну и напугал ты нас, Саня. И при чем тут твое раскаянье? Никакой ты не подлец, а, можно сказать, - везунчик. Попалась бы нам такая Оля, еще неизвестно, кто бы первым в кровать полез…
- Успокойтесь, мужики, вы ж главного не знаете,- сказал Санька. – Рано утром слышу – мотор гудит. Выглядываю из-за занавески – "УАЗик" медицинский едет. Подруливает ко мне, выходят два здоровенных мужика в белых халатах, и сразу лезут в кабину. Вам чего,- спрашиваю их,- а они нагло так: "Ты один"?  Хотел сказать, что один, но только Оля вдруг вылазит из-под одеяла, садится на койке и начинает потягиваться и хихикать.  "Ну, слава богу, нашлась",- обрадовались эти двое, как потом выяснилось – санитары.   "Давай, Оленька, одевайся. Поедем домой. Поедем домой?- спрашивают ее.  "Поедем", отвечает Оля и начинает одеваться. А я готов был сквозь землю провалиться…  Оля оделась, вылезла из кабины. Один санитар повел ее к "УАЗику", а второй остался со мной.   "Переспал с ней?", спрашивает. "Да можешь не отвечать, и так все ясно. Эх, поспешил ты. Нельзя ей, понимаешь. Больная она. Ненормальная. Ее отчим изнасиловал, вот она умом-то и тронулась".  Когда, говорю, ее отчим изнасиловал?  "В позапрошлом году,- отвечает санитар,- она еще в пятом классе училась".  Как в пятом?- ужаснулся я.  Сколько ж ей лет?  "Посчитай",  сказал санитар.  Я прикинул в уме, что если в позапрошлом году она была в пятом классе, то значит нынче ей не более четырнадцати.   "Верно,- согласился санитар,- на будущей  неделе аккурат будет четырнадцать. Да ты не волнуйся особо, не горюй. Ты же не знал, что она больная?"  Нет, отвечаю, не знал, и к тому ж, она сказала, что ей девятнадцать лет.   "Она всем это говорит,- усмехнулся санитар,- ее научил один алкоголик, они у нас все вместе лечатся – и психи, и алкаши…  Вот он ее и огуливал потихоньку. В прошлом месяце ей аборт сделали, а вчера она убежала. Если б не дождь – мы бы ее быстро нашли. А ты, парень, того, езжай домой и бегом к врачу".  Зачем?- удивился я.   "А затем, - передразнил меня санитар,- что Оленька наша больна сифилисом. Тот алкаш ее заразил.  Ну, ладно,- сказал санитар,- не поминай лихом, и впредь будь умнее".  Они уехали, и я вскоре тоже уехал.
- Ты у врача был?- хором спросили мы все.
- Да был,- махнул Санька рукой,- успокойтесь.  Слава богу, не зацепило. Сейчас никаких женщин не подбираю. Ну  их, пускай автобусами ездят.
Санька снова повеселел, стал балагурить, а потом пошарил по своим карманам, вытащил восемь рублей.
- Угощаю,- самодовольно усмехнулся он и – словно карты – со шлепком бросил деньги на столик.
- Вот это другое дело,- засуетились мы,- а то "подлец" да "подлец".  Зачем на себя напраслину возводить?

После того прошло полгода. Санькин рассказ позабылся, и мы, посещая Юркину баню, к нему уже не возвращались. Но однажды, уже в другой компании, я услышал нечто похожее от другого водителя. К нему тоже попросилась девочка, и все закончилось так же. После я еще несколько раз слышал о малолетней беглянке из сумасшедшего дома, голосующей на обочине. Но я не понимал, почему ей удавалось так часто убегать? И всякий раз ее находили именно те самые два санитара…
И вот как-то я встретился со своим школьным товарищем, который работал начальником милиции того района, в котором находилась эта психлечебница. От него я узнал, что недавно были арестованы два санитара, за систематическое  насилование одной несовершеннолетней больной. Они, оказывается, сами вывозили девочку на трассу, насиловали ее, а потом подкарауливали какого-нибудь водителя, "подкладывали" ему  девочку, тем самым как бы заметая следы. Потом они забирали ее и отвозили обратно в лечебницу. Но однажды они "прокололись": подкинули больную водителю, который оказался женщиной.  Она отвезла ее в больницу, врачи вызвали милицию, та задержала санитаров, которые во всем признались. В общем, происшествие это получило довольно-таки широкую огласку.
И вот однажды зимой мне пришлось везти в Томари своего начальника. Управление подрядилось построить небольшой дом для рыбаков. Работы не начинались из-за поломки бульдозеров, которые работали в котловане, и чтобы удержать заказ, начальник решил изменить проект, и заменить заливной фундамент сваями. Заказчик согласился, проект изменили, и начальник поехал в Томари выпрашивать копер-бабу. Где-то около десяти часов утра мы выехали из Холмска. "УАЗик" бойко подпрыгивал на буераках. За машину я был спокоен – каждый болтик был проверен лично мною, вот только лысоватая резина немного тревожила меня, но, имея два ведущих моста и лопату с топором, я, честно говоря, был почти спокоен. Два бака были залиты под завязку, да еще по пути, в одной  воинской части, начальник мой – Андрей Васильевич – выпросил у знакомого полковника две канистры бензина.
Едем. Слева – море, справа – сопки с заснеженными елями. В машине тепло. Начальник жмурится, мурлыкает что-то. В небе солнышко подмигивает. Встречных машин нет. Оно и понятно: тут и летом-то не очень густо, а зимой только продуктовки, связисты, ну, может, кто из отчаянных – таких как мы – объявится. Шутка ли: двести километров ни огонька, ни дымка – голодная степь!
Ну, едем себе и едем. И вдруг краем глаза замечаю перемену. Солнце вроде как вуалью прикрылось, море потемнело, усилился ветер, и буквально через полчаса пришлось включить фары – так стало темно. А впереди – перевал.
- Андрей Васильевич,- сказал я,- начинается метель, а мы еще и ста километров не проехали. Может, вернемся? Впереди перевал. Не ровен час, сковырнемся в море. И так уже ничего не видно, а снег не перестает.
Действительно, "дворники" не успевали очищать лобовое стекло от снега, который падал так плотно, что я был вынужден ехать лошадиным шагом.
- Давай, все-таки, заберемся на перевал. Там, может, и нет метели,- ответил начальник, но без особой уверенности.
- За перевалом тоже метет, ветер-то встречный.
- Ничего, пробьемся,- сказал Андрей Васильевич и махнул рукой: "Вперед!"
Но не успели мы пересечь перевал, как вообще стало темно. Снег повалил еще сильнее. Колеса стали пробуксовывать, и вскоре мы вовсе  увязли. В дело пошла лопата, но толку было мало. К тому же в этой свистопляске исчезли все ориентиры, а пробиваться наугад было безрассудством. В пяти шагах ничего нельзя было рассмотреть. Андрей Васильевич пошел впереди машины, ногами нащупывая твердую дорогу, но вскоре он стал проваливаться по-пояс. Стало ясно, что пробиться дальше мы не сможем.
- Разворачивайся,- крикнул начальник.
Я вылез из кабины и стал прощупывать ногами место для разворота. Ветер не то что ревел, а "выл волчицей раненой". Если бы не огни "УАЗика", можно было вполне естественно сорваться  в море. Утаптывая снег, я вдруг споткнулся и упал, вытянув вперед руки. Но упал я на что-то мягкое, шевелящееся. Трудно поверить, но это был человек!
- Андрей Васильевич!- заорал я не своим голосом,- здесь человек, помогите!
Начальник подбежал, и мы вдвоем вытащили из-под снега тело, затащили его в машину и увидели, что это была девочка. Одетая в какое-то тряпье, окоченевшая, она была без сознания.
Мне удалось развернуться, и мы помчались обратно. Помчались – это, конечно, сильно сказано. Я бессчетное количество раз сдавал назад, и с разбегу преодолевал несколько метров снежных заносов, чтобы через минуту все повторить снова. Но потихоньку снег стал мелеть, и вскоре дорога стала твердой.  Снегопад прекратился, ветер поутих, небо прояснилось и вновь засияло солнце.
Я гнал машину и думал только об одном – довезти девочку живой до больницы. Андрей Васильевич держал ее на руках, укрыв своим кожухом, и монотонно приговаривал: "Надо успеть, надо успеть"…
И мы успели. Дежурный врач все понял с полуслова. Девочку унесли куда-то на второй этаж, а мы с начальником остались в приемном покое. Разговаривать не хотелось – сказалось нервное напряжение. Мы просто стояли  у окна, глядя на заснеженный город.  Примерно через час пришел врач и спросил, кем она нам приходится?
- Никем,- ответили мы, по дороге наткнулись. А как девочка, очнулась?
- Увы,- развел врач руками,- девочка умерла, но вашей вины тут нет. Вы совершенно ни в чем не виноваты. Она умерла от истощения.
И вдруг меня как током ударило.
- Послушайте,- сказал я врачу,- позвоните в психлечебницу. Мне кажется, что это их пациентка.
Врач ушел звонить, а я вкратце рассказал начальнику то, что сам услышал от Саньки и от других. Появился врач.
- Вы правы,- сказал он,- это их пациентка. Я попрошу вас дать письменное объяснение и подписать кое-какие бумаги. А потом вы можете ехать.
Соблюдя все необходимые формальности, мы стали собираться. Не знаю, из каких соображений, но врач протянул мне фотографию. На ней была изображена красивая женщина с прелестной  девочкой (лет семи) на руках.
- Это было у нее в карманчике жакета,- сказал врач. – Видимо – ее мать. Возьмите на память.
Я взял фотографию, положил ее в водительское удостоверение, и мы уехали. Начальник дал мне за эту поездку два  отгула,  чтобы я пришел в себя.  В субботу, как обычно, я заявился к Песириди.
- Что-то ты припозднился,- сказал он,- мы уже по два раза на полок слазили. Санька новый анекдот рассказал – уписаешься со смеху. Хочешь послушать?
- Да я свой анекдот расскажу. Правда, он не смешной.
И я рассказал им о своем приключении. Все задумались, а Санька зашел в парилку и долго не выходил, но и веником не хлестался. Я заглянул к нему. Он сидел на полке и, закрыв лицо ладонями, трясся от рыданий. Я хотел, было,  его успокоить, но он оттолкнул меня, вышел и стал одеваться. Все понимающе помалкивали. Одевшись, Санька вышел из баньки и позвал меня.
- Дай мне фотографию,- попросил он.
Я отдал ему фото, и он ушел…

По весне, когда снег уже совсем растаял, я снова ездил в Томари, и на самом перевале, точно на том месте, где мы нашли девочку, я увидел небольшой обелиск, на котором черной краской было написано  всего одно слово:

                О Л Е

…С той поры прошло много лет, многое чего позабылось, но как только увижу на обочине дороги девушку – сразу вспоминаю тот случай, и сердцу становится так больно, словно та девочка была моей дочерью.
 Недавно я  получил от Юры письмо, в котором он пишет, что сам бывает на том перевале, что обелиск стоит на том же месте,  и что он несколько раз подправлял надпись на нем.  А в конце письма Юра дописал,  что Санька из шоферов ушел, и в баньке больше ни разу не появлялся…