Стёклышко 5. У болота

Графское болото встретило настороженной тишиной. От него шла прохлада, а над водой, затянутой тиной и ряской, белесым дымком поднимался туман. Между зарослями осоки и кочками, покрытыми мхом, виднелись озерца открытой тёмной воды, чахлые елочки, и небольшие островки твёрдой земли, заросшие осиной и елью, разбросанные то тут, то там, дополняли картину огромного болота, край которого терялся в туманной дымке.
Звуки леса здесь приобретают сказочный, зловещий оттенок. Каркнет ли ворона, ухнет ли филин, или дробным эхом отзовётся стук дятла, и затеряется где-то в болотной дали, или с глухим треском вдруг завалится сухая старая ель, и ты сразу вспоминаешь Бабу Ягу, Лешего, Водяного, Кикимору, Кощея Бессмертного и злых разбойников. Здесь мистикой пропитан сам воздух, и земля, и окрестность вся, и даже облака в небе. Потому без молитвы на болота не ходи.

Прочитав короткую молитву, Никишка достал из кустов припасённый шест с крепким сучком на подобии багра на конце, и только собрался в путь, как услышал за спиной треск. Резко повернувшись на шум, всё же ничего не успел разглядеть, так как сильный удар в переносицу сшиб его с ног, в глазах всё расплылось, и из носа обильно пошла кровь. Не успев опомниться, он почувствовал, как его подняла за воротник неведомая сила, с противным треском отрывая его от новой рубашки, и прислонила к сосне, сильно ударив спиной.

-- Ну, что, зёма? Вот, мы и встретились – хохотал в лицо знакомый голос, и снова смутные воспоминания детства стали тревожить голову. Но пока он видел лишь расплывчатый силуэт, а в голове мелькнуло «худой человек».
-- Ты, чё, братка?! Нельзя убогого бить!..
-- Отвали! Это ему за полено – и новый удар снова свалил с ног безвольное тело Никишки.
-- Ты, чё?! Охренел?! Оставь его. Ты ж ему рожу разбил!
-- Так он сговорчивей будет. Правда, дурак? Кольцо давай!

В глазах наконец-то прояснилось, и он увидел склонённую над ним конопатую физиономию, от которой изрядно несло вином. Поначалу он ничего не мог сказать – болел разбитый нос, глаза продолжали слезиться, а из горла вырывался только не понятный, обиженный с подвыванием рык: - Г-р-р-ых-гр- оув-грых….ууу…

-- Глянь, рычит – смеялась физиономия.
- Да, на фиг он тебе сдался? Не за тем мы сюда пёрлись… Блин, камарья жуть. Кольцо где?
- А и правда… Щас отдаст. Да? Кольцо где?!!

Вдруг, Никишка, ловко подхватился, успев поднять шест, и изготовился к обороне.

- Ты, худой человек. От тебя тиной воняет, жабы лезут изо рта твоего, и черви, черви ползут по телу. Смотри! Смотри! Тина зелёная в волосах твоих! Пальцы гниют! И кости! Я вижу кости твои! Уйди! Уйди, бес!!! – закричал вконец убогий, замахиваясь шестом, но зашедший сзади Колька с силой толкнул его на брата.

Получив подсечку, и удар головой, он рухнул на землю, после чего посыпались по телу удары ногами.

- Вот, те, сука! Получай! Гнида! Тварь! Получай, урод!..

Старший разошёлся не на шутку, и мог запросто забить скрюченного Никишку до смерти, но вовремя вмешался младшой и оттащил его в сторону.

- Окстись, братка! Ты ж его забьёшь…
- И убью, суку! Ты слышал, что он говорил?! Ты, слышал?! Нет, ты слышал?! Говори! – орал он, широко раскрыв налитые кровью глаза, ухватив брата за грудки.
- Нельзя убогого бить! Западло это! И матка…
- Заткнись, падла! – орал Васька, свалив ударом головы Кольку на земь, и выхватив из голенища нож: - Матка?!.. Запало?!.. Убью!!!
- Ты что?! – вскочив на ноги, крикнул младший. И вдруг, совершенно спокойно: - Режь. Ну. Давай, братка. Режь.

Он стоял ровно, и спокойно смотрел Ваське в глаза. Минуту или две они смотрели друг на друга, после чего Васька, как-то сник, обмяк, словно проколотый мяч, убрал нож в сапог, и мелко задрожал.

- Прости, братан. Ну, прости, братка.
- Всё? Перегорел?
- Прости. С дуру я. Бешенный становлюсь, когда мне перечат. Да, ещё этот урод… Ты, если чё, лучше в челюсть мне въедь, только не говори ничего. Всё, братка. Всё – продолжал он оправдываться, обнимая Кольку дрожащими руками.
- Ну, лады. Давай глянем что с ним.

Никишка сидел, прислонившись к той же сосне, где его и оставили. Новая рубаха была в грязи, воротник оторван начисто, и рукав болтался на каких-то нитках. Разбитый нос уже не кровоточил, левый глаз слегка подпух, да раздуло уродливым лаптём пробитую губу. Вид он имел довольно жалкий, беспомощный и смирный. Взгляд его был пуст и обращён вдаль. Васька подсел к нему, заглядывая в глаза, словно пытаясь что-то там разглядеть.

- Ну, отдашь кольцо, Никишка? - почти миролюбиво спросил он. Видя, что тот не реагирует, спокойно продолжил: - Ну, как знаешь – и рванул рубаху.

Срезав ладанку, и нательный крестик, который тут же отбросил в сторону, и он повис на ветке волчьего лыка, раскачиваясь как маятник, медленно высыпал на ладонь содержимое, и замер. На тяжёлом перстне старинной работы была видна монограмма, его венчал крупный синий камень, играя каким-то глубинным светом.

- Ты где его взял?
- Там – спокойно ответил Никишка, кивнув головой в сторону болота, и чему-то улыбаясь, продолжая глядеть вдаль.
- Чёрт! А ведь правы были старухи, рассказывая нам страшные сказки про болото. А? Братка?
- А, где ты его взял там?
- Мне его Боженька дал. Я Его видел.
-Слышь, братан? Ахренеть! А, дорогу знаешь?

Никишка лишь молча кивнул, глянув в глаза Ваське бессмысленными взглядом, и отвернулся.

- Покажешь, дурак? Ну?!
- А вы Никишку больше бить не будете? Никишка добрый. Никишка покажет.
- Да, ты, что, братка? Потёк от вина что ль? Неа. Я не пойду. Там вообще никто не ходит. Ты, что дурака то слушаешь? – вдруг, вступил до селе молчащий Колька. Перспектива лезть в болото ему не улыбалась.
- А это ты видел?! – показал брат ему перстень, держа его двумя пальцами, и играя светом: - Откуда он у него?
- Да, нашёл дурак где-то, вот и вся недолга. Может городские что обронили. Этот везде шарится.
- Да, ты, на перстень то глянь. Я хоть школу и прокурил, но кое что видать приходилось. Видишь монограмма. Старинный это перстень. И где такие у нас валяются? Слышь, дурак, никто тебя пальцем не тронет. Это я с пьяну. Так что мы теперь кенты. С нами пойдёшь. Ага?
- Куда ж вы без меня? Без меня нельзя…
- Ты чё, серьёзно? – с тревогой в голосе спросил старшего Колька, всё ещё не веря своим ушам. Места эти были гиблые, их старались обходить стороной, и без крайней надобности даже близко к болоту никто не подходил. Суеверный страх потихоньку забирался под рубаху. Однако перстень играл манящим светом, и сомнения постепенно отошли на второй план.
- Серьёзней не бывает. Держи шест. Ты, вот что – начал он, понизив голос: - дорогу запоминай, делай зарубки. Назад сами пойдём.
- Ты, что удумал?
- Да, не ссы. Кому он на фиг нужен Пропал и пропал. А оставлять нельзя. Молчать то он не будет. На болоте искать никто не будет. И хватит из себя девочку корчить. В сельпо то вдвоём лезли, и это ты поджигал, а не я. Только париться на нарах мне пришлось одному. Так что, делай что говорят, и не вякай.
- Ну что? Готов Никишка? – спросил его Колька с еле уловимым в голосе сожалением.
- А, вы тоже Боженьку увидеть хотите?
- Его. Его родимого. А то уж больно вопросов к нему много.
- Он не всех к себе пускает, но Никишку Он знает. Он Никишку к себе пустит.
- Ну, веди, Сусанин…
- Да, сплюнь ты, чёрт!
- Негоже чёрта здесь поминать. С Богом! Никишка проведёт. Никишка знает. – и монотонно запел какую-то заунывную песню, как показалось братьям: - И опустился туман, и не видно ни зги, и разверзлась земля, и поглотила пучина иродово племя, и стал мир чист, и возрадовались птицы небесные, и засияло солнце, и опустился Бог…
- Ты, что там бубнишь?
- Молитву читаю. Так делать надобно.
- Ну, читай-читай…