Смерть страха

    Марьюшка вышла к обрыву и долго кидала камни в воду. Дивилась: почему камни в падении становятся такими дикими и хмурыми? И ещё странность: камни, даже разноцветные, не взлетали, как бабочки, вверх.
    У Марьюшки сильно болела попа: барыня стегала её тонким прутиком за то, что она хотела поиграть с её бабочкой, которую привёз откуда-то сын Николай. Она то и дело порывалась сесть куда-нибудь, но красные полоски на белой коже принимались кричать и рваться в гневе.
    На другой стороне обрыва мяли мокрыми толстыми губами траву две коровы. Их было едва видать из-за клонящихся к земле крон, коровы будто прятались от посторонних взглядов. Марьюшка нет-нет, да и глядела на них искоса, когда бросала очередной комочек твёрдости в наоборотный полёт. Одна корова постоянно смотрела на неё, и Марьюшка стала бояться: вдруг она перепрыгнет и проткнёт её животик? От неожиданной мысли она села и зашипела от боли, как шипели красные полоски под тёмненьким грязненьким платьишком.
    Корова по-прежнему глядела на неё.
– Чего смотришь! Не видела, что ли! Дырку на мне протрёшь! – разгневалась Марьюшка. Но корова смотрела ласково и непонимающе. Смотрела. Смотрела.
    Большие чёрные глаза, безмысленные, не моргали. Марьюшка вглядывалась в них глубже и глубже, пока они не стали втягивать её в себя. На дне чёрных глазок, таких невинных и безвольных, она нашла свою погибель: они желали её смерти, желали втянуть её в себя, обернуть собою её худенькое тельце, зажать рот и нос, чтобы она дёргалась и пыталась кричать, но выходило бы только лишь мычание. Смерть.
    Очнувшись, Марьюшка завизжала и бросилась вниз, к деревеньке. Мелькали серо-зелёные кустики и блеклое небо, мокрая трава подличала и всё норовила подтолкнуть её вперёд. Даже воздух сопротивлялся её движению: остановить нахалку! Пусть чёрные злые глаза нагонят её! Пусть задохнётся она в их объятиях!
    Уже почти добежав до первого дома, Марьюшка, не останавливаясь ни на секунду, начала поворачивать голову, но успела увидеть один только глаз, как мир начал переворачиваться: земля взбрыкнула и ударила её камнем по голове.
    Юбчонка её задралась, обнажив кричащие полоски на тоненьких бледных палках, которые она считала ногами. Марьюшка лежала, дышала часто-часто и плакала. Она поняла вдруг, что ноги – это просто две палки, кожа – как листья, а голова – как пузырь в воде. Ей было страшно дышать и шевелиться: они ведь не её, ни палки, ни пузырь! Она встанет, а они останутся! Она увидела какой-то странный гребешок и закричала: гребешок шевелился и приближался к её голове. Она попыталась вскочить, но палки не относились к ней, неподвластные. Гребешок, что был когда-то её ручкой, подполз к пузырю, где были её глаза и нос, схватили за водоросли волос и поднял, отчего стало очень больно. Гребешок отпустил пузырь, глухо ударивший оземь.
    Марьюшке очень хотелось кричать, но голос её исчез. Рыдать – и то больше не получалось отчего-то.
    Рядом раздалось мычание. Марьюшка затряслась всем тем, что от неё осталось, но не смогла пошевелиться. Туловище её оказалось вовсе огромным камнем, холодным и тусклым. Она вновь пожалела, что камни летят вниз: она могла бы подняться в воздух! Но нечему было подниматься. Уж только взгляд остался: нос её никогда не был носом, так, какой-то грибочек.
    Подле неё опустились мокрые коричневые губы и начали мять траву. Они опускались ниже, ниже, ниже; уже стали жевать землю. В Марьюшкин взгляд забрался один из огромных чёрных глаз. Он рос, рос, рос… Всё ближе и ближе. Марьюшка ничего не чувствовала: было нечем. Взгляд не болит, он может только смотреть.
    Глаз вырос настолько, что заменил собой небо и землю и сам Марьюшкин взгляд.

                01.08.2012г.; 23-51.