Юла

Это была необыкновенно красивая юла.
Если нажимали витой серебристый стержень с хрустальным искрящимся шариком-ручкой сверху, юла сначала медленно, потом быстрее начинала вращаться и всё ярче светиться изнутри. Маленькие белые в яблоках лошадки под прозрачным куполом разгонялись по кругу, огибая изумрудную ёлочку в центре, и крохотные колокольчики принимались дилинькать свою сказочную, очень нежную мелодию.
Шурочка ложилась на пол и рассматривала завораживающий  игрушечный цирк, величиной не больше арбуза, любовалась лакированными весёлыми лошадками, огоньками на пушистой ёлочке, красочным ковриком на «арене».
Когда у Шурочки родился братик Славик, её душа целый день кружилась и звенела колокольчиками, будто её любимая юла. А ночью она долго не могла уснуть, всё представляла, какой братик маленький, хорошенький, и как она будет его нянчить.
На следующий день они с папой Серёжей пошли проведать маму и Славика в больнице. Мама показывала братика из окошка, и вся лучилась от счастья. Может, это солнышко играло в её глазах, может, белая косынка была ей к лицу, но Шурочка навсегда запомнила такую радостную улыбающуюся маму. И папа Серёжа кричал ей какие-то смешные слова и вёл себя как мальчишка.
Славик был малюсенький, сморщенный, красный, совсем не такой, как приснился ночью.
Дома с папой Серёжей они устроили уголок для Славика: достали и привели в порядок кроватку, в которой раньше спала Шурочка, положили новый в ярких мячиках матрасик, перемыли погремушки и резиновые уточки, погладили пелёнки, распашонки. Рядом с кроваткой поставили столик с присыпками, бутылочками и градусником.
Особенно  старалась шестилетняя Шурочка.
- Надо, чтобы Славику у нас понравилось, - рассуждала она, подражая маминой манере говорить.
В день, когда маму с братиком выписывали из больницы, все были очень возбуждены, суетились, громко разговаривали: и папа Серёжа, и бабушка Тома, и сама Шурочка. Для мамы приготовили красивый букет роз, а для Славика – огромный пакет с «приданным» - так сказала бабушка Тома. Шурочке стало интересно, что так называется, и она заглянула в пакет, когда взрослые вышли из комнаты. В пакете были просто пелёнки, чепчики и распашонки, которые гладили они с папой Серёжей, и ещё голубое атласное одеяльце с белыми кружевами, очень красивое.
Тут вернулась бабушка Тома и напустилась на Шурочку:
- Ты чего туда полезла?! Всё переворошила! Это для маленького.
- И ничего я не ворошила, только заглянула разок…
- Шура! Ты ещё не в куртке! Такси приехало! – влетел в комнату папа Серёжа. - Одевайся.
Он одним махом застегнул ей молнию на курточке, подхватил пакет с вещами новорожденного:
– Живо в машину!
Бабушка Тома взяла цветы, и все вместе вышли из дома.

Раньше у Шурочки был просто папа. Только она его почти не помнит. Он ушёл от них, когда ей было три года.
Пока не было папы Серёжи, они с мамой жили плохо. Когда Шурочка просила «киндер-сюрприз» или игрушку, мама всегда говорила:
- Нет денег, - а она не понимала, почему мама говорит «нет денег», если в кошельке у неё лежит несколько цветных бумажек, которые называют деньгами.
Когда не было папы Серёжи, они ели всё невкусное: кашу без мяса или макароны. Мама часто сердилась и плакала. Несколько раз приезжал папа. Шурочка забиралась к нему на колени, и он давал ей кулёк конфет. Она помнит его немного колючие щёки и большие ладони с красивым кольцом на одном пальце.
Родители  о чём-то спорили. Однажды мама сказала:
- Ты так редко приходишь, что дочка стала забывать тебя.
- И правильно. Пусть отвыкает, - спокойно ответил отец. – Выйдешь замуж – её другой воспитывать будет. А мы с Мариной скоро совсем уедем.
Тогда Шурочка ничего не поняла. Почему папа уезжает и не хочет взять их с мамой?
 Под Новый год папа пришёл к ним последний раз и подарил юлу, а маме дал денег.
А потом появился дядя Серёжа, и ей сказали, чтобы она звала его папой.
Шурочке было уже пять лет, и она сама хотела, чтоб у мамы появился  муж. Мамин друг был весёлый, покупал бублики и шоколадки, и она согласилась называть его «папа Серёжа», чтобы не путать с первым папой…

Славик рос медленно. Сначала Шурочке очень хотелось с ним поиграть. Но братик то спал, то кричал, то «кормился от мамы».
Самое интересное, когда его купали в ванночке. Мама заворачивала Славика в тонкую пелёнку и опускала в тёплую водичку. Малыш так смешно замирал, будто к чему-то прислушивался, ротик округлялся в колечко, а глазки становились большими и удивлёнными, вроде он хотел спросить: «Ой! Что это такое?» Мама и папа Серёжа переглядывались и по-доброму посмеивались.
- Серёжа, держи, держи ему головку, чтоб вода в ушки не попала! – беспокоилась мама. Шурочке тоже хотелось помогать маме купать Славика. Она зачерпнула в ладошку воды и плеснула на маленького. Брызги нечаянно полетели ему в личико. Славик поморщился, но не заплакал, а Шурочка испугалась, что её сейчас отругают.
- Шура, - папа Серёжа обернулся.-  Выйди из ванной. Тут и без тебя тесно.
Она пошла в детскую и завела свою подружку – юлу. Размеренно бежали лошадки по кругу, тонко и жалобно пели колокольчики, и загадочный свет внутри купола манил её куда-то так, что щемило в груди.
«Хорошо бы стать маленькой, как Дюймовочка, - думала Шурочка, - и покататься вот на этой, с голубой гривой, или на коньке с золотым седлом…»
Днём малыш спал очень чутко, и старшая сестра первое время не могла привыкнуть, что нельзя прыгать и громко говорить, нельзя включать «мультики», а выходить из комнаты надо так осторожно, чтобы не заскрипела дверь.
Вот и теперь… Славик спал. Шурочка  рисовала синичку на ветке, а хвостик у птички никак не получался. «Художница» потянулась за резинкой, задела ножницы, и они со звоном упали на пол.
Малыш вздрогнул и зашёлся криком,  сестра испугалась не меньше его, и, чтобы он замолчал, стала трясти над ним погремушкой. Прибежала мама, схватила братика на руки, и в сердцах повернулась к дочке:
- Ну что ты за растяпа? Тебя просишь, просишь не шуметь!.. Или ты назло делаешь?
   Шурочке хотелось лечь и заснуть, чтоб никогда не проснуться. Она прилегла на диван лицом вниз и стала смотреть на палас. На нём был интересный загадочный орнамент. Тёмно-зелёные завитки закручивались в красивый узор, а светло-жёлтые спирали вились рядом, подчёркивая и оттеняя зелёный рисунок. Шурочка стала следить глазами за светлыми полосками, будто пробиралась по лабиринту, но везде натыкалась на зелёный тупик, и она задремала.
Проснулась от громкого разговора и суеты. Это мама собирала Славика на прогулку.
- Поднимайся, Шурочка. Идём на улицу. Переодень платье, возьми голубое.
Возле магазина они неожиданно встретили давнюю мамину подругу тётю Ларису и её дочку Дашу.
- Привет! – обрадовалась Даша. – Поздравляю тебя с братиком!
Даше уже двенадцать лет. Раньше, ещё до  папы Серёжи, тётя Лариса с дочкой часто приходили к ним в гости, и эта девочка очень нравилась Шурочке, потому что была ласковая и умная.
- Какое у тебя красивое платье, к твоим голубым глазам.
Шурочка сама его очень любила. Оно было такое воздушное и нарядное, а если покружиться, юбка надувалась фонариком. Его сшила мама, когда Славика ещё не было.
Шурочка хотела сказать, что  у неё новый папа, но постеснялась. Она вдруг услышала приглушённый разговор мамы с подругой.
- Ну как? – спросила тётя Лариса, как-то по-особенному поводя бровями.
- В общем… ничего. Пока держится. Сына обожает.
- А с Шурчонком?
- С ней хорошо. Всё нормально.
- Скоро в школу пойдёшь? – подмигнула тётя Лариса Шурочке, заметив, что та внимательно смотрит на мать.
Шурочка кивнула и опустила голову. Она могла бы рассказать, что папа Серёжа купил ей ранец и красивенький пенал, и всё-всё, что нужно для школы, но почему-то не хотелось.

Славик подрастал, и с ним интереснее стало играть. Он уже садился в кроватке, тряс погремушкой, лопотал без умолку: тя-тя-тя, де-дя-дя!
Однажды Шурочка проснулась ночью от того, что все не спали. Горела лампа, свет которой из-под наклонённого абажура  слепил глаза. Славик на руках у папы Серёжи капризничал: то хныкал, то начинал громко плакать. Мама готовила лекарство.
- Свет!.. – захныкала Шурочка.
- Отвернись к стенке и спи, - резко сказала мама. -  Славик заболел.
- А что с ним? – девочка приподнялась на локте.
- Зубки лезут. Температура подскочила. – Она растирала спинку малыша каким-то раствором, а он визжал.
- Что ты ему делаешь? – Шурочка никогда не слышала, чтоб Славик так кричал.
- Тебе сказано: спи, - вмешался папа Серёжа, помогая маме завернуть ребёнка в простынку. Та прижала малыша к себе и стала ходить с ним по комнате, что-то приговаривая ему на ухо. Голос у неё был тревожный и жалобный, будто плохо было ей, а не Славику.
- Славунька, маленький… Солнышко моё…
Шурочке было жалко маму и братика, нестерпимо щипало глаза, и она часто моргала, уткнувшись лбом в подушку. Дышать мешал жар в горле.  «Лучше бы я сейчас была маленькой и заболела. Мама бы носила меня на руках и жалела, - думала она. – Славика все любят…»
- Мам…   А я… не солнышко? – тихо подала она голос.
- Конечно, и ты солнышко, – мама подошла и положила ладонь Шурочке на голову. – Но ему плохо сейчас, понимаешь? Он маленький, беззащитный. Ему больно.
Было сладостно приятно от слов мамы, от её мимолётной ласки и горько оттого, что она всё равно думает не о ней, а о своём «Славуньке».
«Подумаешь… растут зубы, - размышляла Шурочка. – Когда у меня шатался зуб, мне тоже было больно…   Но тогда мама отругала меня, «чтобы не ныла». А Славик уже большой. Скоро девять месяцев».

…На день рождения Шурочке подарили настоящий двухколёсный велосипед. Такого красивого, фиолетового, с никелированными рулём и колёсами, с разными блестящими «штучками» велосипеда не было ни у кого из соседских детей!
Несколько дней подряд по вечерам папа Серёжа водил Шурочку на спортивную площадку, учил её кататься и держать равновесие. Сначала он бегал за велосипедом, поддерживая Шурочку за седло и кричал:
- Смелей! Держи руль! Быстрей педали…
А она и не боялась, потому что поверила: папа Серёжа сильный и не даст ей упасть.
На третий день она ездила уже уверенно, легко делала поворот, садилась на велосипед и спрыгивала с него сама, без помощи.
Как-то раз папа Серёжа сказал:
- Ты покатайся, а я в ларёк за сигаретами. Тут рядом.
- Ага! – на ходу откликнулась Шурочка, заходя на новый круг.
Издалека за ней наблюдали мальчишки лет одиннадцати. У двоих из них были скейтборды, а двое стояли просто так, смотрели, как катается девчонка. Им, наверное, тоже хотелось иметь такой велосипед.
А Шурочка перед ними ещё хвастливей крутила педали и выехала на немного наклонную дорожку. Велосипед разогнался так, что у неё обмирало внутри. Вдруг по той же дорожке пустился за ней мальчишка на скейте.  Другие стали кричать:
- Давай, давай! Подсекай её!
Шурочка уже и рада была затормозить, да никак не получалось.
- О-ой! – она поняла, что сейчас они столкнутся, сильно зажмурилась и грохнулась на асфальт.
Слёзы боли, обиды брызнули из глаз, а страх за то, что велосипед, такой сверкающий, великолепный велосипед, испорчен, заставил зареветь её во весь голос.
- А ну стой! – неожиданно услышала она крик папы Серёжи, увидела, что мальчишки бросились кто куда, но он догнал её обидчика, схватил за шиворот. – Смотри, ещё раз полезешь к ней – ноги повыдёргиваю!..
Домой шли молча, папа Серёжа вёл «за рога» пострадавший велосипед. Шурочка семенила рядом, боль притихла, а сердечко сжималось от боязливого уважения к папе Серёже, от чувства виноватости и в то же время тайного злорадства, что «плохой мальчишка» получил по заслугам.
С этого дня Шурочка всё чаще говорила вместо «папа Серёжа» просто «папа», особенно, если слышали другие дети: пусть думают, что это её родной отец.

Когда мама уходила куда-нибудь надолго, она просила «посидеть» со Славиком бабушку Тому.
Баба Тома – мать папы Серёжи. У неё короткая шея, а серьги почти до плеч. Когда она говорила, то противно выворачивала нижнюю губу. Со Славиком она была добренькая и сюсюкала с ним.
- У-ти – буси…  Коза, коза рогатая, - пыряла она малыша в живот и, когда он кхекал, смеялась и тискала его.
     Шурочка недолюбливала бабу Тому, потому что она всё время ябедничала.
«Шура непослушная… своенравная», - говорила она маме. Или ещё: «Она хитрая. Ты её вырастила эгоисткой».
Если Славик хныкал, «Короткая шея» заводила ему юлу. Тот прислушивался к серебряным колокольчикам, улыбался и тянул к игрушке ручки. Шурочке было обидно, что баба Тома берёт её юлу без спросу, но для братика не жалко.
В этот раз мама ушла в парикмахерскую. Шурочка старалась не попадаться на глаза бабе Томе.  Зачем её трогать? Пусть себе укачивает Славика. А он и не думает спать. Мама совсем не так поёт ему колыбельную…
Захотелось есть… Шурочка прошла  на кухню. В холодильнике не было ни йогурта, ни шоколадного сырка. Только яйца в лотке.
Она захлопнула дверцу и отошла к окну. Во дворе кот Барсик охотился за воробьями.
Очень есть хочется.
Шурочка подумала, что нет ничего проще, чем поджарить яичницу. Она сто раз видела, как это делает мама. У неё даже слюнки потекли, когда представила, какой она приготовит омлет!
Сковороду  - на конфорку…  Так.  Электроплитка включается легко. Просто повернуть ручку. Теперь надо налить масла. Тоже ничего трудного. Шурочка часто помогала маме на кухне и знала, что где хранится. Яйца она осторожно, хотя и не совсем ловко,  разбила в мисочку, плеснула в них молока из пакета и начала взбивать весёлкой.
 Так… Что же ещё? Соль или сахар? У мамы всегда такой вкусный омлет. Наверное… сахар.
Шурочка потянула с полки пакет с сахаром, тот лопнул и мелкие белые кристаллики рассыпались по всему полу.
«Теперь точно попадёт!.. – пронеслось у неё в голове. В панике Шурочка схватила веник и стала сметать сахар в совок. – Если быстро убрать, может, не заметят»,- в надежде подумала она.
Но тут с криком вбежала баба Тома.
- Откуда чад? Ты что здесь творишь?
Только теперь Шурочка увидела, что масло на сковороде дымит, как костёр с сырыми листьями, а в кухне сизо от тумана.
Баба Тома быстро выключила плиту и раскрыла окно настежь. Потом она стала задавать вопросы: где у Шурочки мозги, и чем она думает? «Короткая шея» так кричала, что проснулся Славик. Она ещё не всё сказала, как пришла подстриженная мама. На её лице замер испуг, потому что слова бабы Томы вылетали далеко из подъезда.
- Что случилось?! – когда мама волновалась, её глаза увеличивались, будто она смотрела через лупу.
- Пусть сама расскажет, что натворила, - взвизгнула  «Короткая шея»,  а губа у неё оттопырилась, как у обезьяны.
- Я хотела сделать омлет, - еле слышно сказала Шурочка.
- Она испортила весь сахар. Её надо как следует наказать!
- Ладно, разберёмся, - хмуро проговорила мама и побежала к Славику, потому что он уже кричал слишком сильно.
Позже, когда Шурочка сидела в детской комнате и горестно смотрела на неподвижную юлу, мама на кухне громко спорила с бабой Томой.
«Странно, - думала девочка, – я же правда нашкодила, а мама защищает меня… Почему она защищает?»
Шурочка невесело взялась за хрустальный шарик юлы и плавно нажала. Белые лошадки с готовностью тронулись с места. Они будто говорили: «Не переживай! Мы рады тебе! Видишь, как стараемся для тебя!» Уже не было дивного свечения внутри, но колокольчики грустно выводили свою мелодию.
Потом пришёл с работы папа Серёжа. Он был чем-то расстроен и не стал выслушивать жалобы матери и объяснения жены.
Он отвёл Шурочку в сторону и строго сказал:
- Ты понимаешь, что мог бы случиться пожар? И вы бы все сгорели! Что молчишь? Ты виновата?
Она кивнула.
- Не слышу.
- Да.
- Набедокурила – умей ответить. Стань в угол, лицом к стене. Там сегодня твоё место.
Шурочка с ужасом посмотрела на папу Серёжу. Ещё никто ни разу не ставил её в угол.
- Быстро!
У него было такое лицо, что ослушаться нельзя. Шурочка, дрожа, уткнулась лицом в угол. Такой обиды, такого стыда она не испытывала никогда в жизни. Она ждала, что мама защитит её, ведь доказывала она бабе Томе, что за это наказывать нельзя. Но спиной она чувствовала, что мама отступилась от неё.
Все забыли о ней. Она стояла онемевшая, омертвевшая. Даже слёзы застыли в глазах и не вытекали. Шурочка слышала, как мама рассказывала Славику сказку про Курочку-Рябу. Никто не вспомнил, что она так и не поужинала. Никто не любил её.
Только поздно вечером, когда папа Серёжа уснул, мама выпустила её из угла и посадила на кухне пить молоко.
- Почему же ты молчала, Шура? Надо было попросить прощения.
Шурочка перестала запихивать в рот коржик и посмотрела на мать исподлобья.
- За что? Я же нечаянно.

Первое сентября был пасмурный день. Ничем особенным он Шурочке не запомнился. Мама взяла с собой Славика, потому что его не с кем было оставить. Он не хотел сидеть в коляске, просился на землю. Мама пробегала за ним всю торжественную часть и не увидела, как поздравляли первоклассников.
С учёбой не заладилось. И хотя Шурочка уже  умела читать и немного считать, успехи были посредственные. В тетрадках на каждой странице было написано красной ручкой: «Пиши аккуратно!» «Не спеши!» «Старайся!» А разве она не старалась? Вообще, учительница Алла Антоновна любила писать в дневнике  разные письма для родителей. «Жевала на уроке», - было написано в понедельник. «Смотрела в окно на математике», - во вторник. «Опоздала с перемены», - красовалось в четверг. А в пятницу Алла Антоновна написала с тремя восклицательными знаками: «Принесла на урок ящерицу!!!»
А куда же ей её нести? Она встретила это изумрудное чудо по дороге в школу. Просто Шурочка думала, что ящерка  не сможет выбраться из ранца, но шустрячка перебежала прямо с парты на учительский стол. Наверное, Алла Антоновна испугалась до смерти,  потому что вскочила и закричала так, будто на неё сейчас приземлится самолёт.
За каждую запись дома устраивали ученице «проработку».
Мама быстро научилась кричать на Шурочку каждый день. А Славика  она совсем не ругала. Даже когда он в школьной тетради всю страницу каракулями замалевал, ему – ничего, а ученице – подзатыльник: не бросай! Да ещё мама заставила всё переписывать.
Шурочка писала и думала: «А может Славик один у мамы родной? А меня в «Доме ребёнка» взяли? Разве можно кричать такие слова, если любишь? Всё «Славик, Славунька»! А он вредней и вредней становится. Чуть что – на пол падает, орёт, ногами колотит. И всегда своего добивается».
Нет, не то, чтобы Шурочка перестала братика любить, а просто неправильно и обидно, когда один за другого вечно виноватый.
Папа Серёжа тоже любил одного Славика и всё ему разрешал. А с Шурочкой разговаривал только, когда надо было поругать.
…В начале мая вдруг приехал папа. Настоящий, о котором Шурочка почти не вспоминала. Он взял её у мамы, и они целый день гуляли в парке, катались на всех каруселях. А потом пошли в детское кафе, и ели такие сладости, каких Шурочка никогда не пробовала. Папа теперь жил в Звенигороде со своей новой женой Мариной, и у него всё было хорошо. Только детей не было, и он сказал маме, наверное, не будет. Поэтому он подумал про Шурочку и приехал. И ещё будет приезжать.
Она потом долго вспоминала этот день с папой.
Скоро будут летние каникулы. Это самые большие каникулы, чтобы учителя отдыхали от детей.
Мама пошла мыть чей-то подъезд. Она часто мыла чужие подъезды, чтобы у них в семье было больше денег. Шурочка разучивала стихотворение, что им задала Алла Антоновна. Ещё надо было присматривать за братиком, потому что папа Серёжа задерживался на работе. Славик играл в соседней комнате. Стихотворение никак не заучивалось.
«Травка зеленеет,
Солнышко блестит.
Ласточка с весною
В сени к нам летит…»
Шурочка вспомнила, что в школе с ней за партой сидел мальчик Сеня. Он её все время толкал под локоть, и у неё в тетрадке получались закорючки.
«… ласточка с весною
В сени к нам летит».
Славик чем-то стучал по полу.
«С нею солнце краше
И весна милей…
Про-ще-бечь… Прощебечь с дороги…
Шурочка посмотрела в окно. Там с криком носились стрижи.
Она задумалась. «Интересно, а чем отличаются ласточки от стрижей?»
Славик перестал стучать и притих. Если он затаился, значит, делает шкоду.
Шурочка потихоньку заглянула в детскую.
Славка сидел на полу, пред ним лежала расколотая на две части юла, и он, сопя, выдирал из «арены» белых лошадок.
У Шурочки потемнело в глазах.
- Ты что делаешь! – закричала она, не помня себя. Она упала на колени, вырвала у Славки из рук остатки игрушки и, рыдая, стала прилаживать прозрачный купол. Но согнутый серебряный стержень не входил в гнездо, а стеклянный колпак висел скособочено.
Горе Шурочки было таким большим, что не вмещалось в ней. Славка сначала заорал, лишившись забавы, но испугался слёз сестры и застыл с открытым ртом.
- Ты… ты, - она, задыхаясь, сжала кулачки. Что бы только она не сделала с ним сейчас, с этим тупым капризным бараном! – Ты будешь стоять вот здесь, в углу! – она потащила тяжеленного, упирающегося и визжащего Славку к простенку за кроватью. – Попробуй только выйти! Я тебе такого всыплю!
Но карапуз с истошным воплем вырывался.
- Не-ет! – сцепив зубы, шипела Шурочка. – Ты будешь стоять! – она схватила свой поясок от школьной формы и стала привязывать братишку к спинке кровати.
В запальчивости и от Славкиного ора она не услышала, как хлопнула входная дверь, и за спиной у неё появился папа Серёжа. Он рывком развернул Шурочку и, схватив её за горло, тряхнул так, что у неё клацнули зубы. В ярости он не мог выговорить не слова.
От неожиданности, от ужаса, что у неё сейчас кончится воздух, Шурочка сдавленно закричала.
- Как… ты… посмела… поднять на него руку?! - с трудом справляясь с собой, зарокотал над ней отчим. От него пахло вином. Он оттолкнул Шурочку от себя и взял на руки дрожащего Славку.
Еле добралась Шурочка до чулана и затихла там. Мир рухнул в её сознании. Она слышала, как вернулась мама, а отчим пошёл в ванную и включил душ. Начинался любимый мамин сериал, и на целый час она приклеится к телевизору.
Шурочка неслышно пробралась в детскую, нашла свои деньги, которые она «наколядовала» в Рождество по соседям и тихо вышла из дома.
На улице было тепло и пусто. Люди разошлись по домам, ужинали, смотрели телевизор.
Вокзал был недалеко. Шурочка направилась к нему пешком. Она берегла деньги для билета на поезд до красивого города Звенигород. Наверное, там радостная счастливая жизнь, светят яркие огни и звенят серебряные колокольчики, как в её необыкновенной юле. Там живёт её родной папа. Жилин Геннадий Иванович.