Встать!

       Дела шли очень медленно и как-то со скрипом. С самого начала так завелось. Замена труб на полипропиленовые, например, заняла две недели, установка водосчетчика — почти месяц. Было много какой-то бестолковщины, пустых разговоров с кадровиками в службе занятости и на разных заводах, с продавцами-консультантами. Он грешил на отсутствие в городке супермаркетов для ремонта, на необходимость зайти сначала в «Меркурий», чтобы купить сантехнику, а потом в «Хозяин» за обоями и клеем. На отнявшие несколько дней майские праздники.
       Или это только так казалось, что медленно. Ремонт они с женой сделали за неделю, работу тоже нашли меньше чем за месяц. Может быть нерасторопность была только у него в голове. Дана в ощущениях? А может дело было в том, что первые недели в ожидании контейнера они жили почти без вещей, и самое простое дело вроде мытья посуды или забивания в стену гвоздя требовало для начала визита в магазин за молотком или губкой.
       Как будто внутри у него разжалась заведенная много лет назад пружина, которая одна только и заставляла жизнь вертеться в бешеном темпе. Впрочем, вертелся и крутился он сам, жизнь вокруг шла размеренная и неторопливая, как и положено идти жизни год за годом и столетие за столетием. Он всегда бежал впереди паровоза, бежал быстрее других. Хотел ли он остановиться или хотя бы замедлиться — было неважно, потому что замедлиться он не мог.
      И вот сейчас было такое чувство, что пружина разжалась, или он сам сорвал ее. В последнем рывке она завертела его уже и вовсе с немыслимой скоростью, покачалась еще взад-вперед, успокаиваясь, и — встала. Этого рывка хватило на бешеный заезд длиной в две тысячи верст, приобретение дома в пригородах Арзамаса и еще более стремительное возвращение в Калининград. Потом был пик, когда они за пять дней упаковали контейнер, уволились с работы, встретились со всеми чтобы окончательно сдать дела, решили вопросы с дачей, машиной, квартирой и детским садиком и в третий раз пролетели эти две тысячи верст с четырьмя границами и Москвой на пути за полутора суток. Пружина остановилась после трех бессонных ночей ранним утром в конце апреля в пригородах небольшого городка на юге Нижегородской области.
       А можно было посмотреть на ситуацию с другой стороны. Большинство людей идут вслед за временем: работают, когда это требуется, лечатся, если заболеют, ремонтируют потекший кран, а все оставшееся время ничего не делают — это называется отдыхом. Гораздо меньшее человеческих существ сами тянут время вслед за собой, про таких говорят обычно: «беспокойные ребята» и что «им не сидится на месте». Они опережают время, чинят еще исправные краны или выдумывают что-то, что не даст кранам сломаться или затевают поход в горы с последующим спуском на дельтаплане.
       Он всегда относился к второй группе. Ему было, что называют, больше всех надо. Всегда и во всем. А иногда, правда такое случалось крайне редко, его шаг совпадал с шагом времени. И он ненадолго перемещался в самую малочисленную, третью группу людей. Они не тянулись вслед за временем и не тянули время за собой, они верно чувствовали его и маршировали с ним в ногу. Он обожал это состояние, находится в нем было очень легко и очень продуктивно. Он переставал прикладывать какие-либо усилия, потому что не чувствовал никакого сопротивления, но дела, вместо того чтобы замереть, неправдоподобно быстро и легко шли вперед. Правда, случалось такое крайне редко и длилось не более двух дней, потому что он опять начинал забегать вперед и подтягивать время за собой, темп от этого падал, но научиться чувствовать время он не мог.
       Все изменилось после переезда, он даже не понял в какой именно момент, скорее это произошло постепенно, но начало было положено именно в первое утро, он чувствовал это. Первое время он еще тянул время за собой, но скорее по инерции, а потом как-то вдруг и безнадежно отстал и начал догонять, пополнив собой ряды самой многочисленной группы. Такое случалось иногда и раньше, но на день-два, максимум на неделю, и никогда еще не длилось месяц, два, три. Попытки наверстать время, обогнать и вновь потянуть за собой пока были тщетны.
       «Пружина разжалась и повисла в пустоте, - думал он, - а может и совсем лопнула, вот и отстал». Это было очень неприятно, но еще хуже было другое, он не мог знать наверняка, но чувствовал, чувствовал точно и безошибочно — пружине больше не сжаться. С этого момента и до конца он будет идти вслед, догонять. Его прошлого, каким он сам привык быть, каким знали его люди, больше нет. От него осталась внешняя оболочка, какие-то привычки, манеры, замашки, но чем дольше, тем дальше он будет уходить от себя вчерашнего.

       Он не хотел. Он раньше знал таких людей. Он видел их, и ему говорили о них, но он не слушал слова, он видел суть, и они были ему неприятны. Они были отработанным материалом, он видел это и видел каменоломни и обогатительные комбинаты, в которых из них добывали сырье, оставляя пустую породу, шлак, выплевывая из жерновов лишь когда энергии в них не оставалось.
       В деревне, пусть даже со спутниковой тарелкой и интернетом, яснее видишь жизнь, какие-то простые и фундаментальные вещи, и мир, и людей, и себя среди людей в мире. Город, особенно крупный, затуманивает и отупляет, за мишурой красивых и псевдонаучных слов прячет простые и очевидные смыслы. Люди в мегаполисе просто не имеют времени думать об отвлеченном, все время занимает работа, пробки, магазины, реклама и прочая пустота.
       Его знакомые переезжали из города в деревню, знакомые знакомых. Они менялись, начинали иначе смотреть на вещи, и много правильных вещей начинали говорить, и их слушали и соглашались. А он видел, что они опоздали с переездом, что их поезд ушел. Бывшие несколько раз в браке и несколько раз разведенные, страдавшие от пьянства или наркомании, и вылечившиеся от них, курившие двадцать лет и наконец бросившие, имеющие когда-то много денег, заработанных нечестным путем и как-то нелепо их спустившие. Они уехали из города лишь тогда, когда уже ничего не могли дать ему и ничего уже не могли у него взять. Растратившие всю жизненную энергию. Бывшие уже не золотоносной породой, а отработанным шлаком. Они не уезжали из города, город выплевывал их, как жернова исторгают из себя отруби, выбрав из зерна всю муку.
       Они начинали понимать жизнь, когда им оставалось только дожить ее остаток. Дожить, не надеясь на Чудо, на серьезные изменения судьбы в лучшую сторону. Потому что Чуда для них, прошедших огонь, воду и медные трубы, никто совершать бы не стал, а сил самостоятельно сотворить его уже не осталось.

       Он гордился своим решением, теми усилиями, которые ему пришлось приложить. Он — первый из всех. Первый из всех, кого он знал, а он знал очень многих, кто уехал из города в расцвете сил. Не перемолотый жерновами. Уехавший с семьей, добровольно лишивший себя и их некоторых радостей мегаполиса ради огромных перспектив жизни в небольшом городке со всеми удобствами.
       И вот! Вот! Сжатой пружины больше нет, и он уже плетется вслед за временем. За этим ли он переезжал?! Не перемололи ли жернова и его? Неужели он не заметил!
       - Я не хочу, Господи, я не хочу! Я еще полон сил! Я молод, Господи!
       «Это будет очень обидно, - думал он, - обидно споткнуться именно сейчас, когда я достиг того что хотел. Я просто растерян, надо привыкнуть, ведь все вокруг новое, дом, работа, дороги, климат, люди. Надо просто привыкнуть, обжиться, а потом снова вперед. Мы еще повоюем! Собраться с силами, и обогнать, во чтобы то ни стало вновь обогнать время. Бросок вперед, накопить сил, пусть даже еще отстать, но накопить достаточно сил, средств, энергии и одним мощным броском догнать и перегнать и вновь утянуть время за собой. Завертеть, закрутить жизнь и помчаться вперед, на сбавляя темпа!»
      - Это должно стать началом нового, а не концом всего. Должно! Пожалуйста Господи!..

       И можно тихо сползти по холодной стерне,
       И у реки, срезав лодку, попытаться бежать,
       И быть единственным выжившим в этой войне,
       Но я плюю им в лицо, я говорю себе:
                «Встать!»