Ну, ты и калмык

«Ну, ты, калмык!»
Володя Милевский не служил в армии. Был, вероятно, на сборах, как политрук, ну и попал в формируемую там часть. В хорошей езде и по уходу за конем мало смыслил, так как уход дело коновода. У него был видный, молодой рыжий  конь. Все статьи за то, что конь должен быть настоящим конем. Но у него просто так, ничего завидного. Мне захотелось проверить его  коня. Как -то нужно было съездить за почтой, это километров за семь от того пункта, где мы стояли. Оседлал я его «Рыжего», взял свою плетку, поехал. Хотел «Рыжий» поволынить, как у Милевского, пошел шагом, тронул я легонько, он затрусил. Вижу, просто обленился коняга. Врезал я ему плетью, да шпорами дал под бока. Пошел «Рыжий» любо- дорого. И голову веселее держит, и идет так, что чувствуется и ход, и сила. Проехали так с километр, снизил ход, пустил шагом, огладил, как положено. Ничего, идет весело и легко.
-Большой хитрец ты, значит, «Рыжий», и к тому же лентяй,- говорю ему - ну ничего, эту дурь из тебя можно выбить, хорошим конем будешь!
Он только головой поматывает, соглашается, значит.
Поговорили мы так с ним таким образом. Натянул поводья и он пошел. И рысь, и галоп у него отличнейшие. Просто испортил его Володя.
Съездил быстро. Привез, что надо. И вот дня через два куда то собрался Володя. Оседлали ему коня. Он сам не седлал, на коновода надеялся. Я сидел в помещении и смотрел на него. Сел он на коня, у коновода попросил, чтобы подал маленький прутик, который он заметил на земле. Он подал ему и он, причмокивая, чуть-чуть похлестывает, вернее, гладит коня этим прутиком – мух сгоняет. Гляжу и «Рыжий» принял такой вид, как нищий на паперти. Не выдержал я, выскочил на крыльцо, да как гаркну. Узнал «Рыжий». Как рванется вперед, а Володя обеими руками за гриву и шею. Еле удержался на коне и уже оттуда кричит: «Ну, ты, калмык проклятый, так ведь и убить можно!»
Засмеялся я и пошел в избу. А когда приехал, я ему сказал-ошибся ты, Володька, из Башкирии я не из Калмыкии. Ну, это все равно, как те, так и другие едят конину. Вот поэтому у нас не может быть плохих лошадей.
Зачем держать плохую лошадь. Прокормить ее и на зарез. Знаешь, сколько мяса. А жир конский и на морозе не мерзнет. Это у вас, у хохлов, мирятся со всякой дрянью. Кто знает лошадей, тому не продашь плохую лошадь, если и продашь, то за бесценок. Вот и маетесь с плохими лошадьми, держите их до самой старости, пока сама не подохнет. Где же у вас могут быть хорошие кони. А вот твой «Рыжий» замечательный конь, это ты его испортил.
Как-то, позднее, зимой, уже в другом месте, когда мы были под Велижем, мне было поручено доставить пакет в одну из наших частей, находящейся от нас километрах в 15-20. Дорога известная большая, полотно дороги поднято высоко, проезжая часть заледенела (дело то было к весне). Дорога шла прямо, но на середине довольно круто поворачивала вправо. Начало и конец пути был несколько подмаскирован деревьями и кустарниками, но самая середина почти открыта и на протяжении полутора километров простреливалась противником из орудий и минометов. Били даже по одному человеку. Поэтому днем там движения не было, только по ночам. Но в том-то и сложность была моей миссии доставить  пакет немедленно, а оттуда мог возвратиться ночью.
Я взял у Милевского его «Рыжего». Моя лошадь, только что я приехал с задания и, по правде сказать, после «Призмы» и «Невы» я еще не находил подходящего коня. Поэтому – то я и взял «Рыжего», не находя  поблизости более подходящую лошадь.
Я выехал рысью, доехал до конечного пункта, откуда начинался обстреливаемый участок, замаскировавшись, я внимательно просмотрел все. Было затишье. И вот тут-то я решил взять от «Рыжего» все, что он может дать.
Он понесся, как пуля. Начался беспорядочный обстрел, я уже проскакал более половины обстреливаемого участка, но тут  поворот и «Рыжий» со всего размаха хлопнулся на бок. Как  не помянуть добрым словом наших наставников конного дела на действительной службе, когда мы привыкли, как кошки падать только на ноги, а падение коня чувствовать инстинктивно и моментально убирали ноги. Таким образом, мои ноги не попали под коня, но грудью я по инерции двинулся вперед, а тут подвернулась коробка противогаза и больно ударила в грудь. Я сначала подумал, что конь ранен, но, все-таки не слезая с него, ударил плетью и он вскочил и помчался дальше.
Я сначала не обратил внимания на удар коробки от противогаза. Она попала между моей грудью и шеей коня, но потом боль стала чувствительна. Я домчался до места, сдал пакет. Задание выполнил. Вечером выехал домой. Приехал без приключений.
На другое утро, сняв рубашку, я показал свою грудь Милевскому. Он мне велел немедленно идти в медэскадрон. Пришел туда. Смерили температуру, чем-то намазали  и дали мази с собой. Все прошло, как на хорошей собаке.
В падении лошади виновен я. Понадеялся на то, что у Милевского будет все, как следует, не проверил ковку. А у него не были ввернуты зимние шипы, вот и поскользнулся конь.
После, как-то весной, нам с Милевским пришлось идти с каким-то  подразделением нашей дивизии в пешем строю. Гнали немцев. Была весна, когда речки вскрылись, а около берегов  какая-то снежная каша. На лугах тоже, часть земли освободилось от снега, а часть еще под снегом. Образовались зажоры и снежно- водяной кашицы.
И вот препятствие - водная преграда. Ширина метров 150, глубина, видимо перекат, небольшая. Проехал верховой - метр-полтора в самом глубоком месте. Ребята пошли, Милевский хотел тоже. Я ему говорю: «Сбрось сапоги и брюки с кальсонами, делай как я». А я уже стоял без брюк и кальсонов, устраивая поклажу на шею, а оружие в одной руке, а левая подготовлена, чтобы в нужном месте поднять  повыше полу гимнастерки и рубашки и не замочить в воде. Володька сделал то же, что и я, и мы пошли. Правда, настроение было такое, что хотелось по-волчьи выть. Холодная вода постепенно поднимается по телу. А под ногами, тоже какие-то неприятные, угловатые камешки, больно ногам. Вот вода уже выше пояса. Миновали самое глубокое место, выбрались через снежную кашицу на противоположный бережок и на полянку, освобожденную от снега.
Ну, теперь можешь одеться и обуться. Пока обувались и одевались, он мне сказал: «А что бы сказали мои женщины, увидев меня шагающего без штанов по этой снежной жиже. Они бы умерли за меня! А заешь, какое сейчас хорошее ощущение! Ноги, как в печурке и сам прямо так, везде тепло, хорошо, так чтобы испытать это чувство, готов еще раз пройти этот брод».
-Ну вот, а тот, кто форсировал в одежде, у того сейчас не особенно приятно. Ветер охлаждает мокрую одежду, а с мокрыми портянками не трудно натереть ноги.
Так идем мы, разговаривая, догоняем товарищей.
Желание Милевского, повторить еще раз форсировать этот водный рубеж, было осуществлено в этот же день с излишком.
Скоро немцы наперли на нас, и нам пришлось отходить, и снова мы повторили то же, а к вечеру пришлось снова форсировать в обратном порядке. А к вечеру воды всегда бывает больше, и нам еле удавалось сохранить, не замочив, гимнастерки и рубашки.
Видимо, напряжение вырабатывает в организме сопротивляемость и Володька не только не умер, как он предполагал, но даже не получил насморка. Видимо, война и болезнь – несовместимы! Видимо, в живом организме есть какой-то запас, ну как бы назвать проще, прочности, который в нужный момент мобилизует необходимые силы для отражения всяких болезней. И не только это. В нужный момент в организме случайно могут, как бы воспрянуть другие качества, могут развиваться дальше, если человек сумеет подчинить себе эту скрытую силу. Вот эта сила порождает гениев, она дает миру Ломоносовых, Пушкиных, Лермонтовых, Толстых, издревле, и до сих пор. В литературе, искусстве, технике и других направлениях.
Она так же может дать таких людей - профессионалов-убийц, властолюбивых тиранов и других маньяков, мнящих об уничтожении всего человечества, имя им легион.