Цветы из Сан-Франциско

Этот привокзальный рыночек – две длинные скамьи и сбитый из досок прилавок под навесом – я помнила с детства. Дорога моя в школу пролегала мимо него, и я, первоклассница, впервые самостоятельно за 10 копеек покупала здесь стакан боярышника, черноплодной рябины или мелкой китайки, что зовутся "райскими яблочками". Пучки редиски или моркови, смотря по сезону, соседствовали здесь с ведром малосольных огурцов, связками укропа и хрена хозяйкам для засолки, корнем солодки (не знаю, где его берут, но он бывал всегда для мочения антоновских яблок). Рядом - лукошко домашних яиц. А бывало – пара-другая пёстрых шерстяных вязаных носков мужских и крошечных, с кисточками по бокам – детских.

В родном селе бывала теперь не часто и всегда на машине по трассе, которая далеко стороной обходила железнодорожный вокзал. Так что, впервые за много лет воспользовавшись электричкой, я вышла на своей остановке и словно попала в пору своей молодости, испытав некое  дежавю.  Даже бабки, кажется, торговали те же.

На исходе был июнь, и я удивилась, что у одной из местных по виду старушек продавалась спелая, слишком ранняя для наших мест, вишня. А рядом лежали кустики лекарственной календулы с такими необыкновенно крупными цветами, что я не сразу её признала, больше – по запаху.

На вопрос, откуда такие цветы, бабка с готовностью поведала, что она из деревни Невешкино.

- А нельзя ли у Вас купить семян этой календулы, и как бы это сделать?

- Господи! - изумилась она.- Купить! Да приезжайте через недельку-другую, она начнёт отцветать, наберёте сколько угодно. У меня и других цветов много. Спросите Шуру-Скворчиху, Скворцовы мы, всякий покажет. Наш дом крайний, сразу узнаете.

Развести на даче календулу, похожую на  крупные  цинии,  было заманчиво. Самосев, цветут рано,  а   хлопот - никаких. И вот, узнав дорогу, отправились мы в Невешкино.

Деревенька эта, состоящая из двух улиц, расположена была как-то неудобно, на голом косогоре. Бесцветные, облупленные, давно не крашеные,  домишки, старые заборы и покосившаяся скамейка у ворот одного дома, на которой скучно сидели три бабки. Редкие, невыразительные, какие-то, деревья оживляли пейзаж. Лишь необъятные огороды картошки за домами, да грядки лука и, не завившейся пока в кочаны капусты, перед окнами.

На фоне этого безликого уныния как чудный оазис, как букет, случайно оброненный из окна проезжавшей машины, выделялся маленький домик, свежевыкрашенный в голубой цвет, утопающий в зелени сада.

- Простите, а не подскажете, где живёт... Скворчиха?

- Вон там,- дружно указали старухи на приметный дом, с любопытством разглядывая приезжих.

Ох, уж эти традиции! Помню, мама моя рассказывала о детстве в родной деревне Фёдоровке, где редкий кустик акации или чахлой обломанной сирени можно было наблюдать у домишек. А соседняя Ивановка, в двух верстах, утопала в садах. Проезжая эти места на машине лет через сорок, застала ту же картину.

С немецкого хутора, что был неподалёку, везли в Фёдоровку на продажу зелёный лук.  И, деревенские, с  великой охотой, покупали.  Никому   и в голову  не приходило,  сажать этот лук у себя. "Не принято" было.
Вот и Невешкино. Традиционно, голые палисадники, и вдруг - Скворчиха!

Тётя Шура руками всплеснула:
- Приехали, нашли! Проходите,- открыла радушно калитку, и мы вступили в тенистый, чистый, ухоженный дворик. У калитки рябина и жасмин. Старая яблоня. В сторонке вишенник с остатками спелой вишни. Аккуратные кусты чёрной и красной смородины. Груша - свечкой за домом.

И цветы! Всюду цветы! Вот она, календула. Ярко-оранжевые цветы в диаметре, должно быть, сантиметров 10-12. Забор обвила ипомея, я сразу её узнала. Но какие крупные листья. Бутоны набила,  пока неизвестно - белая  или красная.

- Белая,- подтвердила тётя Шура.

Голубой агератум,  окаймляющий дорожку.  Алиссум - полянкой, источающий медовый запах. Красный лён и белый с яркими коричневыми глазками снопиками там и тут.
А вот, удивительно красивые, неизвестные мне. Ещё и ещё!

- Тётя Шура,- не выдержала я,- как Вам удалось   в этой,  Богом забытой деревне, создать такую красоту.

- Не всегда она такой была, дочка, деревня наша. Цветами да садом, правду сказать, здесь у нас никто не занимался. Это мы со стариком любители. А люди скотину держали. Но времена пришли - колхоз разорили. Молодым работать негде, разъехались.
Остались мы, пенсионеры. Это мы вдвоём - с Фёдором  моим, (он сегодня в Пенсионный поехал). А  так, почитай, одни вдовы остались. Мужиков самогонка, подчистую,  скосила. Мой-то, никогда не пил,- погордилась она, - двое парней у нас. Тоже давно в городе семьями живут. Помрём – и сад пропадёт, не интересуются они, нет.

- Но откуда столько сортов? Это ведь оранжерея!

Тётя Шура улыбнулась.

- А я расскажу. Проходите в избу.
В доме чистенько и нарядно от свежевыкрашенных полов,  большого букета цветов на столе в  керамической обливной крынке. На стенах – привычные фотографии военных лет в рамочках.

- Нас у мамы трое было. Я - младшая. Отец ещё до войны умер. Коля, старший брат, в июле 41-го погиб. А Павлик, они погодки были, пропал без вести. Война окончилась, а мы всё ждали  и ждали – вдруг  найдётся!   Сколько таких случаев было. Но - нет!

И вот, однажды, в 1985 году это было, получаем мы письмо... из Калифорнии, Сан-Франциска города. Жив наш Павел. Описывает свою историю. Как в плен попал, как из лагеря американцы освободили, как рассказали, что в Советском Союзе пленных сразу в лагеря сажают, что считают их предателями, и побоялся возвращаться домой. Рассказал, как мыкался по свету, пока не женился, да не осел в штатах, так он назвал. И теперь, через сорок лет, когда ему - под семьдесят,   прихворнул,  да, затосковал по родине, решил объявиться. Слышно, что другие времена настали,  и не  будут нас из-за него - "врагами народа" считать. Теперь живёт в Калифорнии, в Сан-Франциско. Имеет четырёх сыновей и небольшой бизнес, оставшийся от тестя. Жизнь трудная, кредиты, конкуренция...

Что мы тогда пережили! Мама-то, чуть жива осталась! Ей уж, за 80 далеко было. Как же так?! Что делать?
Тут мать, сестра, родня, а он по свету, бедный, мыкается, о доме истосковался.  Да …  Сельсовет вмешался. И пишем мы ему всем миром письмо в Америку. На карточку снялись возле родного дома. Зовём его на родину. Мол, соберёмся, какой-никакой домик тебе сгоношим. У нас колхоз, работы полно, не то, что там, в этом  Сан-Франциске. И мать заждалась, глазыньки   все проглядела.

Через время, приходит большой конверт с фотографиями. У красивого дома, какие мы видели только в иностранном кино, около сверкающей машины стоит наш Павел, моложавый, в белом костюме. Жена нарядная, симпатичная и четверо парней в костюмах и галстуках "бабочками". Тут, дочка, мы и приумолкли, со своим-то,  приглашением на жительство. Да...

Павлик-то наш всё понял. Расспросил про нашу жизнь. И скоро получили от него посылки: моим мальчишкам дублёнки и джинсы. Маме нашей бельё хорошее, видно, сноха постаралась, и шаль такую, "пончо" называется. Фёдору моему - куртку на белом меху.
И меня не забыл. А в отдельном пакете для меня - семена цветов и подробно описал, как с ними быть. Что это его любимые. Пусть, пишет, душа моя в вашем саду живёт, чувствую, что увидеться нам уже не случится.

И,  правда, в 1991 году известил нас его сын, что Павел наш умер. А вскоре, после грустного известия, скончалась и мама наша. Больше писем из Калифорнии мы не получали.

А я завет и наказ брата выполнила. Смотрите.
Вот герберы красивые.  Циннии, высотой в мой рост, махровые.  Виолы шести цветов, глаз не оторвать. Гвоздики размером в ладонь. Гилии сиреневые. Спараксис оранжевый, только отцвёл. Вот эти календулы замечательные. Много чего. Некоторые названия, уж позабыла. А Вы приезжайте в августе, все расцветут, семян возьмёте.

- Теперь поняли, откуда цветы мои? - не горделиво, а грустно сказала она. - Из Калифорнии, из Сан-Франциско. Берегу семена, боюсь, вымерзнут или вымокнут. Всегда дома большой запас держу. Ведь в них - Павлушина душа.
Но с вами поделюсь. Я и соседкам своим предлагала. Да куда там! Непривычно им этой "ерундой", цветами заниматься.